Формула Декарта глава

Из прессы.
«Изображать Сахарова в качестве борца за мир и права человека — это надругательство над правдой, подстрекательство к раздуванию «холодной войны», полное игнорирование мнения советских ученых». Из заявления АН СССР.
«Комсомольская правда», 21 мая 1983 г.

При попытке перейти границу СССР арестованы и преданы суду два члена ленинградской группы «Трубный зов», исполнявшей религиозную музыку...
...Мы — диссиденты? Да бог с вами! Диссиденты — это те двое, отец и сын, что, прикрываясь простынями, писали ночью на памятнике основателю великого советского государства: «Свободу политзаключенным!». А мы...
В сон вкралось Нечто тревожное, что — Касьянов пока не смог уловить, вычленить. Рядом в полудреме заворочалась Галинка, пихнула мужа. Виктор проснулся — не то от тычка пяткой, не то от настойчивого, уверенного звонка в дверь. Три коротких, три длинных, снова три коротких. Три точки — три тире — три точки. С—О—С. SOS. Шесть часов.
— Витька, ну не слышишь, что ли? — сонно возмутилась Галка. — Пойди посмотри, кто там в такую рань.
Касьянов нехотя встал, продрал глаза. (Три точки—три тире—три точки...) Натянул тренировочные штаны. Прошлепал к двери. (S—O—S.)
— Кто?
— Откройте, милиция! — раздался тонкий голос.
У дверного глазка появились чьи-то мясистые пальцы, твердо державшие милицейские «корочки».
— Сейчас! — засуетился Виктор, пытаясь унять противную дрожь. Она родилась в сердце и медленно, маслянисто стекала, добираясь до колен. Звякнула дверная цепочка.
— Это... — вопросительно проговорил Касьянов.
— Обыск, — буднично закончил за него мужик лет тридцати четырех — в штатском. Это ему принадлежали пальцы, державшие «корочки» у дверного глазка, и неожиданно тонкий голос.
Он поднес прямо к лицу Виктора лист бумаги. В глаза бросилось жирное слово: «ОРДЕР». Остальные строчки прыгали и сливались. Подержал бумагу несколько секунд, спросил: «Ознакомились?» и, не дожидаясь ответа, убрал в папку. За его спиной теснились еще трое. Первый, не снимая ботинок, деловито прошел в комнату. За ним шагнул паренек, почти ровесник Виктора. В коридоре неуверенно переминались с ноги на ногу парень и девчонка, тоже касьяновские ровесники, жались к стенке, кто знает — стукачи юные, необстрелянные, или просто люди «с улицы»?
— Понятые, пройдите!
Толкаясь в узком коридоре, парень и девчонка вошли в комнату, посреди которой, прикрывая рукой вырез ночной рубашки, стояла с широко открытыми глазами Галка. Парень посмотрел на ее огромный живот и отвел взгляд. Старший брезгливо глянул на переминавшуюся на полу Касьянову и произнес:
— Идите оденьтесь. Понятая, пройдите с ней.
Галина, путаясь в длинной ночнушке, медленно направилась в маленькую комнату. За ней неотступно следовала молоденькая девушка.
Младший выдвигал ящики стола, перебирал книги. Старший лениво, но цепко следил за действиями напарника. Виктор подошел к дивану и начал убирать постель.
— Оставьте! — приказал старший.
Виктор отбросил одеяло и сел, бессмысленным взглядом следя за всем происходящим. В комнату вошла одетая Галка и вслед за ней — ниткой — девчонка-понятая. На лице жены Касьянов не заметил ни капли недавней растерянности. Она снова стала уверенной в себе Галкой.
— Я могу покормить мужа? — спокойно поинтересовалась она.
— Можете, — ответил старший и глянул на понятую.
Галина ушла на кухню. За ней направилась девушка. Парень-понятой стоял, прислонившись к батарее. За окном еле заметно светлело. На кухне Галка тяжело передвигаясь, гремела кастрюлями.
— Витя, иди есть, — позвала она.
Касьянов вопросительно посмотрел на старшего. Понятой отделился от стены и направился к Виктору. «А ведь пока оба понятых на кухне, мне могут что-нибудь подбросить», — мелькнула мысль. Но тут же погасла — смысла нет, все — на поверхности. Нужно было молиться только об одном — лишь бы не нашли Галича. Это уже семидесятая статья* (антисоветская агитация и пропаганда), по ней дешево не отделаешься, и тогда — забудь о журфаке, нелояльных к власти в журналисты не пустят; на Вайнера, четыре, уже наверняка завели досье. Ментовские «корочки» в заблуждение Касьянова не ввели. «Гэбешники», по слухам, частенько прикрываются милицейскими удостоверениями. Итак, прощай, универ?..
Галка на скорую руку приготовила омлет с колбасой. Сейчас она сидела у открытого мусорного ведра и, стараясь унять дрожь в руках, чистила картошку. На Витькином месте, у окна, примостилась девчонка-понятая. Парень вернулся в комнату.
Стояла гнетущая тишина. Она прессовала воздух, но разговоры казались более невыносимыми, чем молчание. Понятая глотала слюнки, глядя, как ест Виктор. Он не знал эту девушку, она была не из их двора, значит, «гэбешники» выдернули ее с постели часов в пять, наверняка даже не дав позавтракать. В конце концов, эта девчонка... (парня жалко не было, перетопчется) ...эта девчонка с длинными ресницами и некрасивым, чуть загнутым вниз, носиком (Виктор только сейчас ее разглядел), не виновата. Она — не из их компании, на юную стукачку все-таки не похожа.
Вытерев тарелку куском черного хлеба, Касьянов поднялся, подошел к раковине. Долго мыл тарелку, потом достал две кружки. Налил чай и молча, не глядя на девушку, подвинул к ней одну. Так же молча, но благодарно взглянув, понятая обхватила кружку двумя руками. Ее руки — длинные, с обрезанными, без следа маникюра, ногтями, дрожали. Замерзла. Утро наверняка росное, прохладное. В чем же она пришла? Кажется, на ней была короткая легкая курточка. Чтобы не думать о том, что творилось в комнате, Касьянов смотрел на девушку, точно стараясь на десятки лет запомнить черты ее лица. Зачем? — не отдавал себе отчета. С каждым брошенным на понятую взглядом Виктор отмечал все новые черты ее лица, до того остававшиеся как бы в тени: приподнятый подбородок, небольшие губы, длинные мочки ушей, небольшая родинка на правой скуле, отчетливо серые глаза...
Галка сидела молча. Длинная картофельная шкурка струилась в мусорное ведро.
...Отогрев руки, понятая начала отхлебывать чай. От кастрюли, стоящей на плите, тянулся куриный дух. Касьянова крошила в суп картошку. Из большой комнаты донесся хриплый голос Высоцкого:
А на л-л-левой гр-р-руди пр-р-рофиль Ст-талина,
А на пр-р-равой Маринка ан-нфас...
Только бы он пел подольше, только бы не дошла очередь до Галича! Слава богу, катушки не подписаны.
И м-м-меня два кр-р-расивых ахр-р-ранника
Павезли из Сибири в Сибир-р-рь...
Младший все так же настойчиво и методично перебирал книги. На полу возле телевизора уже возвышалась стопа самиздата. «Агни-йога», каратэ, хиромантия, — отметил Виктор. — Даже Шаталову взяли...» Касьянов смотрел на гэбешников и пытался понять, что его ожидает. Но не мог. Они были подчеркнуто корректны и немногословны.
В голове звучит погребальный звон, и гнетет не то, что пришли, а несвобода в собственной квартире, где даже в туалет идешь с сопровождающим — полная бессмыслица, но — указующий перст вверх — инструкция!
...Четыре часа дня. Протокол об изъятии подписан. Стопа самиздата обрушивается в огромный полотняный мешок, вместе со случайным кастетом и трофейной немецкой пишущей машинкой, на которой вечерами семнадцатилетний Витька выстукивал двумя пальцами крамолу. На антресолях (слава богу, туда не полезли!) спрятаны кузнецовский «Бабий Яр» и солженицынский «Иван Денисович...».
Автомобиль — где-то за углом, слава богу — еще не хватало, чтобы узнали соседи!..
— Если нужно, мы выпишем справку в университет... — говорит младший.
— Нет уж, увольте! — отвечает Виктор.
— Зря вы так, Касьянов! С нами дружить надо, — значительно роняет старший.
Это — диссидентство? Или игра в прятки со страной? Пожалуй, это ближе. Мы убегали от этой страны. Куда угодно, хоть к черту на рога, но от себя не сбежишь. Потому что мы родились в России.
Вся жизнь — телега, я еду в ней...*
(Песня рок-группы «Машина времени») Галка справилась с собой и держалась мужественно. Лишь вечером, спустя два часа после ухода нежданных гостей, на ее лице обозначились морщины, она без сил упала на диван и проговорила:
— Витя, вызови «скорую». Кажется, началось...
До высчитанного Касьяновыми срока оставалось еще восемь недель. Галка сидела на кровати и отдавала приказания:
— ...Ночнушку положи, два полотенца, мыло...
«Скорая» обернулась в полчаса. В восемнадцать сорок три белая машина с красным крестом на боку причалила к двери роддома.
Галка облачается в нелепую серую, отдающую желтизной, робу, прощается наскоро (никогда не любила выражать свои чувства на людях), едва прикасаясь губами к щеке Виктора и скрывается в проеме двери, за которым — длинный белый коридор. Щемит сердце.
Касьянов разворачивается и выходит в майский вечер. За шиворот падает капля, еще одна, и вот уже вовсю молотит дождь. Виктор идет намокший (даже в голову не пришло захватить зонт), прямо по лужам. Добредает до квартиры, сбрасывает мокрую одежду в ванную и валится на кровать.
К утру голова горит, будильник гонит в универ. Виктор приподнимается, садится, скрестив ноги и тупо смотрит на Галкину половину дивана. Пустую половину. Куда жена могла уйти в такую рань?.. И вдруг вспоминается все — давешний утренний звонок в дверь, отчетливо — девчонка-понятая с родинкой на правой скуле, «скорая», приемный покой... С еро-желтый балахон, скрывающий огромный Галкин живот.
Заставил себя встать, сготовить и проглотить яичницу. Налил полкружки заварки, сверху добавил кипяток. Горький чай привел почти в норму, лишь продолжала безбожно болеть голова. В универ не хотелось.
Оделся и вышел в май, к нарождающимся клейким листочкам. Втиснулся в желто-красную будку, вытащил смятую бумажку с номером справочной. Нашарил двушку, опустил в щель.
— Скажите... Касьянова... Вчера поступила... Нет еще? Извините.
Вышел на тротуар. За спиной хлопнула дверца. На душе было препаршивейше. Сквозь серую дымку проступало нечто, пока еще не совсем ясное, но безусловно темное.
— ...У вас — сын.

— ...Триста десятая-а-а! — кричал Виктор.
С неба сыпалась серая морось. Окно раскрылось. Выглянула Галка, плотнее запахиваясь в цветной халат.
— Ну, как Захар?
— Кто? — пыталась понять Касьянова.
— За-хар!
— Захар? Еще не принесли-и.
— А ты?
— Ничего...
Перекрикивались недолго. Галка запахнула окно и долго еще стояла, с грустью глядя вниз.

— Касьянова — в деканат! — пропищала, засунув остренький носик в аудиторию, черненькая первокурсница.
Лектор обвел глазами поток, выискивая Виктора. Нашел, кивнул в сторону выхода. «Началось!» — подумал Касьянов. Встал, собрал сумку и медленно вышел. Постояв у двери деканата, толкнул дверь.
— А-а, подследственный! Ну, заходи. Дверь закрой. Садись.
Замдекана кивнул на стул.
— Так что ж ты, Касьянов?
— Что? — глухо спросил Виктор.
— Что... Сам знаешь, что! — ответил тот, бесцельно перебирая бумажки.
— В общем, пиши заявление на «академку». Причину найдешь?
— Ж-жена родила. Три дня назад. Семимесячного.
— Вот и напиши: «В связи с рождением...» Ну и так далее. это единственное, что я могу для тебя сделать.
— Сп-пасибо, — так же глухо проговорил Касьянов.
— Не за что. Иди.
В группу возвращаться не имело смысла.

Виктор шел по весеннему Свердловску. Мимо главпочтамта, куда бегал еще два года назад — бросить конверт с красными полосками* (авиа). Сейчас удовлетворялся простым, железнодорожным. В конце концов, Томск — это не так далеко...
Постоял у плотинки, глядя на сваливающуюся с многометровой высоты глинистого цвета воду, пенящуюся зло, недовольно, словно злясь на кого-то.
Профессия, которой бредил, до которой оставалось всего два года, ускользала, таяла. И из-за чего? Из-за несчастной йоги? Из-за хиромантии? Впору гадать по руке — что дальше. Что за страна такая, где за подобную мелочь ломают судьбы? Куда — дальше?
Сунулся в «Насменку». Услышал:
— Понимаешь, старик... Неоконченное высшее, да еще такая история... Нельзя, сам понимаешь...
— Так что мне теперь, в дворники? — не выдержал Касьянов.
— А что? Самая интеллигентная работа...
Пока Галка носила Захара, радовался. Ждал. Несмотря на ожидание, рождение радости не принесло, застало врасплох. Казалось — еще есть время для того, чтобы купить кроватку, коляску, еще успеют они накопить на это все. Оказалось — нет. Невеликой стипендии — и той не стало. Одна надежда — на родителей и друзей.
Хотел было метнуться к Миронову, но свернул с полдороги. Времена, вроде, не те, но как примет Касьянова он, преуспевающий комсомольский лидер?
Галка, едва успев покормить Захара, куда-то сбежала, бросив:
— Витька, меняй пеленки, будет пищать — давай теплую воду. Я постараюсь скоро быть.
— Ты куда? — крикнул Витька, но дверь за Галкой уже захлопнулась.
...Касьянова запрыгнула в собиравшийся отъезжать автобус, пробила абонемент и пристроилась у окна. Мужа надо выручать. Чем могла закончиться эпопея с обыском, было неясно, и потому — тревожно. Помочь мог один человек. К нему Галина и ехала.
Пробивалась трава. пробивались клейкие листочки. Пробивалось солнце. Галка вышла из автобуса и зашагала к знакомому дому. Замешкалась у квартиры и, выдохнув, решительно надавила на кнопку звонка.
— ...А-а, блудная дочь! — усмехнулся отец. — Поняла, что без родителей — никуда?
Галка стояла, глядя виновато.
— Проходи уж...
Прошуршал на кухню, поставил чайник. Заварил кофе, нарезал сервелат, кивнул дочери на табуретку:
— Садись. Ешь. Говорить будем после.
...Галка пила кофе. Кусок застревал в горле.
— Папка, помоги...
— Знаю. Уже доложили. Я знал, что подобное случится. За диссидента вышла! — внезапно крикнул он. — Фамилию мою позоришь!
— Я не для того пришла, чтобы выслушивать... — начала Галка.
— Помолчи!
— Папа, помоги...
— Поняла-таки, что без отца — никуда? — снова повторил он.
— Поняла... — скромно потупившись, произнесла Галка. Губы дрожали — не то от обиды, не то от злости.
— Так-то! ...Я подумаю.
Галка поднялась из-за стола, сказала «спасибо» и повернула в коридор.
— Домой? — поинтересовался отец.
— Скоро Захара кормить, — ответила Галина.
...Снова тряслась в автобусе. Снова думала. Надежды на отца уже не было. Мог помочь. Мог усугубить. Мысли крутились лихорадочно, Галина перебирала в уме всех, кто хоть как-то мог помочь. Фамилии, имена проплывали мимо. Мозг не цеплялся ни за одну. Феликс Чернышев, первая Галкина любовь. Этот тоже не поможет. Да и где он теперь, вечно смущавшийся паренек — худой, с высокими висками и обиженно поджатой губой? Павел Игоревич... Стоп! Павел Игоревич, тот самый «молодой человек», «папин сотрудник», что вручил им в прошлом августе ключи от квартиры. Может, он что-нибудь сможет? Наверняка у него есть связи! Но слишком уж откровенно он всегда смотрел на нее. И все равно он — у отца в подчинении и, если отец не захочет помочь и случайно узнает, что помог Павел Игоревич, у того могут быть неприятности. И, уверив себя, что отец все-таки отойдет и хоть чем-то пособит, Галка вышла из автобуса.
Зашла в квартиру — шум «Малютки». Витька стирает пеленки. Не переодеваясь, Галка зашла в ванную и поцеловала мужа:
— Молодец ты у меня! Как Захар?
— Воды набузгался и спит.
— Ну пусть спит.
— Где была? — спросил Витька, прополаскивая пеленки.
— По делам ходила. Ты Миронову не звонил?
«Значит, пыталась вызволить меня, — подумал Виктор. — Спасибо, конечно, но чем Костик-то поможет?»
— Нет. Ну сама посуди: он — комсомольский лидер. Это все равно как если бы ты просила мне помочь своего отца...
Галка стиснула зубы и промолчала, чтобы не бросить мужу в спину что-нибудь обидное.
Захар проснулся и зашелся плачем. Галка выгнала мужа из ванной, привычно высвободила и обмыла грудь. Снова спрятала, проторопилась через всю квартиру на призывный плач сына. Снова высвободила грудь, сцедила каплю молока и поднесла сына к соску. Тот было зачмокал, но тут же снова зашелся плачем.
— Захар, милый мой, что такое? Что случилось, маленький? — тихо запричитала Галка, выпрастывая вторую грудь. Притянула к ней Захара, тот засосал, тихо всхлипывая. Потом снова зашелся в реве.
Прибежал Витька:
— Что случилось?
Галка баюкала сына. Из глаз на пеленку капали слезы.
— Витя... — еле смогла проговорить она. — Почему-то он мое молоко не хочет!.. Разогрей коровье, по-моему еще осталось. Он не наелся...
Разговор с отцом и предыдущие нервные дни дали себя знать.
Попив молока и наоравшись, Захар уснул. Галка сбежала к соседке — Ирке Гусенко. Витька бросил стирать и сел за конспекты.

— ...За что мне такое? — жаловалась Касьянова Гусенко.
Они сидели на кухне, хлебали чай.
— ...Может, прав отец, а, Ирка?
— Дура ты, Галина! Он у тебя пьет?
— По великим праздникам, — через силу улыбнулась та.
— Вот. Бьет?
— Упаси боже!
— В дом несет или из дома?
— В дом.
— Тогда какого черта? Ты молиться на него должна и в лепешку разбиваться. Друзья у него есть?
— Есть.Костик Миронов. Еще со школы.
— Так позвони!
— А если Витька не хочет? — возразила Галка. — Это ведь его друг, а не мой...
— Его друг, пусть ему и помогает. А ты жена, значит, тоже должна помочь.
Ирка вскочила, ушла в комнату. Вернулась с телефоном и протянула Галке трубку:
— Звони!
— ...Миронов слушает!
— Костя, здравствуй! Это Галя Касьянова. У Витьки проблемы...
— Так. Что случилось?
— Обыск... Потом Захар... семимесячный... Сегодня у меня молоко пропало... Витьку в академку из-за всего этого отправили... Работы нет, денег...
— Стоп! Не реви! — оборвал Костик. — Терпеть не могу! Ждите, сейчас буду.
Костик примчался тут же — растрепанный, взмокший и заявил чуть не с порога:
— Витька, ты — гад! Почему сразу не позвонил? Небось думал — комсомольский секретарь, туда-сюда... Положа руку на сердце — думал?
— Думал, — неохотно признался Касьянов.
— Значит, дружбу нашу ни в грош не ставишь? — скорее констатировал, чем спросил, Костик.
— Почему?! — возмутился Виктор.
— А чего ж тогда думал?
— Думать не запретишь, — отозвался Касьянов.
— В общем, так, — бросил Миронов. — Во-первых, держите полтинник — я без него проживу.
— Костя, мы не можем... — начала Галина.
— Считай, что дал в долг,  если не можете. Во-вторых... Во-вторых. Работа. Тебе нужно по специальности. В городскую или областную газеты соваться бесполезно. Попробуй в какую-нибудь районку или заводскую многотиражку. Что-нибудь есть на примете?
— Есть одна районка... — проговорил Витька. — Был на практике после первого...
— У тебя там все нормально?
— Вроде.
— Слушай меня! Завтра с утра идешь туда. Мне плевать, о чем ты там будешь петь, но ты должен добиться, чтобы тебя туда взяли. Понял? Галка, проследи!
— Есть! — отозвалась Галка.

До районки трясся часа полтора в жутком ПАЗике. Отворил дверь и нос к носу столкнулся с дядей Васей. Он был все такой же, разве что на голове появились седые волоски.
— Касьянов! Витек! А я уж думал, совсем нас забыл. Снова на практику?
— Нет, дядя Вася. Я в «академке». Сын у меня родился. Поработать хочу.
— Да, на стипендию с ребенком не проживешь, — глубокомысленно заметил тот. — Пойдем поговорим с Ермиловым...
Спустя полчаса Касьянов Виктор Олегович, зачисленный с 1 июня в штат районной газеты «Заря коммунизма» в качестве корреспондента, трясся в автобусе, везущем его домой.

— ...Слава богу, милый! — сказала Галка. — Я так рада!
Витька тоже был рад. Но без сил свалился на диван.