Поэтесса

Ей казалось, что это длится странный тяжелый сон. Но, как известно, все сны когда-нибудь кончаются. И она ждала ту счастливую минуту, когда будильник разорвет своим голосистым звоном вялую утреннюю тишину, и остатки сна растают вместе с ночной мглой. И она услышит, как уютно тикает в изголовье старый будильник. Увидит, как сквозь тяжелую штору настойчиво пробивается солнечный луч. И почувствует, что жить на свете легко и просто.
И она будет жить как все, по тем же законам и правилам. Неторопливо пить свой утренний чай, читать книгу в уютном оранжевом свете торшера, гулять по притихшим вечерним улицам.
Как бы ей хотелось, чтобы все было именно так. Но она знала, что у нее другая участь.
Да, небо за окном будет веселое и голубое. На клумбах будут бездумно цвести яркие цветы, и деревья будут шелестеть, как тыщу лет назад, вселяя в душу покой и уверенность в прочности бытия.
 Но как хрупка её одинокая жизнь! Иногда наступала минута, когда звенела от страха её душа. Она вдруг начинала понимать насколько все в мире зыбко и непрочно.
С такими мыслями она стояла у окна, оторвавшись на минуту от работы. Только работа дарила ей чувство покоя и уверенности в себе, только она крепкими нитями связывала ее с жизнью и не давала сорваться в пустоту.
Ирина была женщиной, как говориться, не первой молодости. Ей было уже под сорок. Но на вид ей можно было дать не больше тридцати. Ее тоненькая стройная фигурка многих вводила в заблуждение. Про нее нельзя было сказать, что она красива. Но было в ее облике что-то такое, что притягивало чужое внимание. Она чувствовала в себе какую-то непонятную ей самой силу и муку и как умела, выражала это в своих стихах.
Стихи к ней пришли нежданно в один из осенних печальных вечеров и с тех пор не отпускали. Она чувствовала слово как волшебную музыку, которую ей дарила душа. Но нельзя было всегда жить на этой высокой ноте, и она проваливалась в будни. Бегала как все по магазинам, толкалась в общественном транспорте, таскала тяжелые авоськи с грязной картошкой и другими продуктами.
Но зато вечер принадлежал ей. После ужина, когда темнело, она включала настольную лампу, вынимала из стола тетрадь и прозрачную гелиевую ручку. И никто не смел ей мешать. Да и мешать-то было некому.
Она любила тишину, внутреннюю сосредоточенность и девственную белизну бумажного листа. Белизна бумаги ее особенно волновала. Это была пустота, которую необходимо было заполнить. В эту пустоту можно было вложить свою модель мира. И она пыталась это сделать. А как у нее получалось, не ей судить.
По средам, в пять, собиралась их литературная тусовка. Прибежав с работы, она торопливо выпивала чашку кофе, надевала старый разношенный свитер и отправлялась на другой конец города в картинную галерею.
 Картинная галерея помещалась в цокольном этаже. Спустившись на три ступеньки вниз, можно было попасть в небольшой уютный зальчик с картинами и мягкими скамеечками вдоль стен. Украшением зала был блестящий черный рояль у углового окна. В окна заглядывали желтые кленовые листья.
 Полумрак и неторопливые разговоры вполголоса. А иногда крики и споры. Поднос с бутербродами на окне и тонкие прозрачные бокалы с сухим вином. Вся эта незатейливая обстановка вливала в ее душу необходимую ей порцию общения с подобными себе людьми, влюбленными в слово.
Сегодня она пришла рано. В дверях ее встретил с улыбкой долговязый Георгий Константинович: « А, Ирина Николаевна! Как вы во время. Требуются помощники - некому бутерброды делать! ». И отправил ее в подсобку. В подсобке уже суетилась невысокая полная женщина, известная в городе художница.
Когда гора нарезанных бутербродов поплыла в зал, там уже собрался народ, и было шумно. Ирина села на единственное свободное место с краю. Георгий Константинович уже начинал свою речь.
 А потом все расположились, как им вздумается. В руках уже поблескивали запотевшие бокалы. Кто-то читал стихи. Кто-то спорил. А кто-то разглядывал картины, развешенные вдоль стен.
К Ирине подошел Никитин : « Читали, последний номер «Знамени»? Как вам новая повесть Гранатова?» Ирине Гранатов никогда не нравился, но она не решалась в этом признаться, потому что все им почему-то восхищались, и никто не чувствовал, что все его рассказы и повести поверхностны. И поэтому она лишь кивнула неопределенно головой: мол, читала, но что-то не очень поняла. Ее мучила судьба ее последней подборки стихов, которую Георгий Константинович обещал напечатать в следующем месяце, но сегодня почему-то молчал. А сама она не решалась спросить. Он все время был окружен людьми. С кем-то разговаривал, кому-то что-то объяснял. И она, поскучав, принялась разглядывать картины, развешанные по стенам. А потом незаметно выскользнула на улицу.
Уже зажглись первые неяркие фонари. Воздух казался особенно свежим и бодрым после накуренной духоты помещения. С деревьев падали последние листья. Шелестел легкий ветерок. По улице куда-то спешили, весело смеясь, молоденькие девушки. «Наверное, студентки. . .», - подумала она, остро завидуя чужой бездумной молодости. И вдруг как-то по-особому ощутила свою ненужность и никчемность в этом мире и зябко поежилась. Бабье лето кончалось. Надвигались ненастные черные дни с бесконечными дождями и непролазной грязью, когда бывает особенно тяжело на душе, когда мучают тоскливые воспоминания.
Жизнь почти прошла. Незаметно промелькнули годы. И вот она наедине с осенью, со своими мыслями, со своей тоской. И никому нет до нее никакого дела.
Из-за угла показалась тупая морда троллейбуса. Гостеприимно распахнулись двери и Ирина, не осознавая, что делает, села в троллейбус и поехала, куда глаза глядят, в осеннюю промозглую тьму.
Она сошла на незнакомой пустынной остановке где-то на окраине города. За толстыми темными стволами деревьев белела церковь. Из высокого узкого окна на улицу лился мягким расплавленным золотом электрический свет. Из приоткрытой форточки слышалось негромкое пение.
Ирина толкнула тяжелую старинную дверь, и она на удивление легко распахнулась. В церкви было немноголюдно, стояло лишь несколько старушек и молоденькая девушка в длинной темной юбке и в повязанном низко на лоб платке.
Хор неторопливо и задушевно выводил: « К Богородице прилежно притецем. . .» Слезились тонкие стеариновые свечи. С икон глядели незнакомые святые. Но что-то располагало, что-то трогало сердце. И Ирина не уходила. Прямо на нее смотрела Богородица. Где-то она уже видела точно такую же икону. Она напрягала память, но никак не могла припомнить. И вдруг, словно распахнулась дверка, она вспомнила, что точно такая икона была у бабушки. Это была простенько выполненная обычная икона. Такие продают в каждой церковной лавке. Но чем-то она была ей особенно дорога. Она прятала ее от посторонних глаз, от своего сына – безбожника. А Ирине, в то время совсем маленькой девочке, частенько показывала и даже давала подержать в руках. И объясняла, что если хорошенько помолиться, то Богородица обязательно поможет в любой беде.
Ирина вглядывалась в чистый, скорбный лик Богородицы, в золотистый отсвет свечей. И таяла ее печаль, на душе становилось тихо и светло. Ей казалось, что спустился с неба ангел и легонько задел ее своим белым крылом, и зазвучали под куполом церкви звуки небесной гармонии.

Осень,1999г.