Серая заслонка

СЕРАЯ   ЗАСЛОНКА

Да, очередной день рождения прошел. Смешно, конечно, отмерять жизнь какими-то днями. Я ведь пережил и этот судный день… А впрочем, глупостями я занимаюсь, чепухой. Но в таком случае я постоянно занимаюсь чепухой, вся моя жизнь - че-пу-ха! И даже пафос этот - чушь!
Собственно, только в этот день я понимаю меру собственного бессилия перед самим собой. Ощущение такое, будто я связан по рукам, стою у позорного столба, а рядом мельтешат люди, происходят события какие-то и меня тянет туда, к ним, а сил и возможностей подойти нет.
Я связан намертво.
Но из-за чего ломаются копья?
Вчера, в субботу, был день рождения. Приходили сослуживцы, друзья, родственники. Мирно побеседовали и разошлись. Ну а мне, как всегда, сделалось стыдно, и я напился. А стыдно потому, что я их не люблю. И даже не в том дело, что не люблю, а просто они все такие люди, что любовь им моя вредна. Мешает ихней стабильности. А я этого иногда не понимаю. Это иногда происходит только в день моего рождения, один раз в год. Все-таки, разок могу я себе позволить такую роскошь?               
И вот я напился и пошел на улицу. Точнее, не просто на улицу, а - туда. Туда, к месту преступления. Я туда раз в год хожу. По дурости, конечно, будто это может что-то решить. 
У меня же все есть: квартира, дети, жена, хорошая работа. Когда все это ко мне приходило, между прочим, я был счастлив, (а может просто доволен?).  Жену я любил, специальность свою любил, детей любил, ну и квартире, конечно, радовался. А сейчас, интересно, чему я обрадуюсь? Вопрос на засыпку, - как говорят студенты...
Началось это недавно, лет семь назад, когда я почувствовал в себе серую заслонку. Что это такое? Да я и сам толком не знаю. Словно что-то мешает внутри, а сил рвануться, сломать это что-то не хватает. Сейчас мне сорок, а тогда стукнуло тридцать три. Возраст Христа. Я тогда понял, вернее, не понял даже, а ясно почувствовал, что ничего не могу и не хочу делать. Сначала не обратил внимания, решил, что просто устал. Но отдых не помогал. Тогда я занялся психорегуляцией – аутотренингом, спортом, но результат был мизерным. Время и жизнь остановились, мое «я» сжалось где-то в глубине темной ямы, не хотелось ничего и никого. Свою работу я продолжал делать, но выполнял ее как заведенный автомат, робот, если говорят - делаю, если не говорят - сачкую. А ничего не делал я с радостью с упоением, правду сказать, так же, как раньше работал. И как я не убеждал себя, что мир мой перевернут, поставлен с ног на голову, ничего не помогало. И тогда я понял, что не люблю людей, моих сослуживцев, не люблю своих пациентов, (я работаю врачом), не люблю своей жены и, естественно, не люблю себя..
Глупо, конечно, думать, что я хожу с деревянной, застывшей физиономией, фыркаю и злюсь.. Это, наверное, было бы даже лучше. Но я общительный, простой человек, без выкрутасов, мудрствований и заносов. Такой же, как и все. Но что происходит внутри  меня, я просто не понимаю. Не знаю я, что там происходит, и никто мне этого объяснить не может. И чувствую я только одно: что влачу дни свои, как в тумане. Именно влачу, другого слова и не придумаешь.
Тогда я стал анализировать. Потому что когда идешь по дороге и вдруг натыкаешься на стену, хочется понять - по какой же дороге ты шел? И существуют хотя бы обходные пути?
И я начал все сначала.
Вспомнил тот день рождения, когда мне стукнуло шестнадцать. В молодости все кажется бесконечным и новым. Любое чувство, даже самое ничтожное, грязное, притягивает, манит неизведанностью.
Связался я тогда с компанией хулиганов. Помню темный сквер посередине оживленной улицы, там меня поджидали дружки. Так как был мой день рождения, то меня и послали пригласить совершенно незнакомую мне девицу выпить с нами.
По заранее разработанному плану я должен был подойти к ней, сказать, что у меня сегодня день рождения и пригласить в условное место сквера. Наш предводитель по кличке Клюв заявил, что если она будет сопротивляться, он даст ей по морде. Потом он добавил, что знает ее давно, она шлюха и цацкаться с нею нечего. Клюв был крепкий коренастый парень с мощными бицепсами, которых боялась вся округа. Ходил он в модной по тогдашним понятиям куртке цвета морской волны и остроносых черных ботинках. Ко мне он никогда не приставал, ко мне вообще все ребята из нашей «группировки» почему-то не приставали, хотя между собой они постоянно выясняли отношения. Желание первенствовать во мне совершенно отсутствовало, и это было видно, наверное,  невооруженным глазом. Маменькин сынком я тоже не был, а представлял из себя что-то среднее между умствующим мальчиком и мелким ковбойчиком, ввязывающегося в драки только ради собственной безопасности.
Впрочем, я самым доброжелательным и искренним образом интересовался делами и делишками ребят, внимательно выслушивал их рассказы о семейных передрягах и взаимоотношениях друг с другом. Даже откровенное вранье было тогда интересным. Я часами слушал исповеди какого-нибудь откровенного неудачника, приписывающего себе небывалые победы на житейском и любовном фронтах.
Если сделать из всего этого вывод, то теперь понятно, что сидел я тогда между двумя стульями, поэтому все считали меня наивным и ничего в жизни не понимающим. Не происходит ли то же самое и сейчас?
Так вот. Клюв, блеснув в темноте белыми зубами, приказал мне отправляться к ней, и я пошел.
Она стояла у освещенного разноцветными огнями ресторана. Полноватая, с широким бледным лицом, в светло-бежевом плаще. Лет ей на вид было не то двадцать три, не то двадцать пять, для меня тогдашнего вполне достаточно, чтобы почувствовать себя сосунком.
Я  подошел, назвал ее по имени, кажется, Любой, и сказал, что у меня сегодня день рождения, и мы с Клювом приглашаем ее отметить это событие вместе с нами в сквере...
Она мельком взглянула на меня, кивнула и поглядела в другую сторону.
Разговор явно не завязывался. И я снова сказал:
- У меня день рождения...
Она медленно повернула ко мне бледное лицо и пожала плечами. Я тоже пожал плечами и привалился спиной к стене.
Она стояла на месте, не шевелясь, словно кого-то ждала. А я лихорадочно размышлял, что же мне надо сказать и вдруг произнес:
- У меня сегодня день рождения.
- Хорошо, - наконец вымолвила она и покачала головой.
Она напомнила мне вожатую из пионерлагеря, и я немного струхнул. Рядом шли люди, оживленно беседуя, а мы стояли и молча глядели на них.
Мне показалось, что она забыла о моем существовании, и я решил напомнить.
-  У меня сегодня день рождения, - пролепетал я и покраснел.
Она никак не прореагировала, и мне вдруг сделалось так стыдно, я показался себе таким жалким, маленьким, ничего не умеющим, брошенным, что захотелось плакать, как в детстве, когда мама не обращает на тебя никакого внимания.
Заплакал ли я тогда, не помню, может и заплакал. Пришли ребята с Клювом и повели ее в сквер, а я так и остался стоять у ресторана, привалившись спиной к стене. Потом кто-то из ребят подошел ко мне, и я с горечью произнес:
- У меня ведь сегодня день рождения...
- Пойдем, выпьем, - ответил он мне. И мы пошли.
Больше этой Любы я не видел, но на следующий день узнал, что ее пырнули ножом. Сначала мне сделалось страшно, - ведь и я был виноват, но ребята успокоили меня, объяснив, что она ждала предводителя соперничающей с нами команды, а Клюв ее "перехватил". Тот приревновал и отыгрался на ней.
Клюв же после этого ходил и хихикал, выпячивал гордо грудь и намекал на то, что он очень здорово обвел "вокруг пальца" того "хмыря". А я старался больше не встречаться с ребятами, что-то произошло во мне странное, они мне сделались все противны.
Почему я, сорокалетний опытный человек с: удовольствием вспоминаю эту ерунду? Почему? Потому что боюсь своего прошлого. Боюсь своих преодолений, своей силы и веры... Проще сказать, ухожу в болезнь.
Да, болезнь. Я люблю болеть, И чем сильнее, том лучше. Обычно врачи пренебрегают собственными болячками, но много лечатся просто так, неизвестно от чего. Я же - наоборот. Боль зажигает во мне новую жизнь, будто мне надо что-то преодолеть, вытерпеть, и тогда жизнь обновится, приобретет долгожданную радость  и заслонка откроется. Тогда, наконец-то, я становлюсь злым, черствым, туповатым человечком (к чему и стремлюсь). Гоняю все свое семейство из угла в угол из одной только гадкой прихоти, по пустякам. Неужели это мое истинное «я»? Но приходит стыд, и я осознаю, что счастье мое кончилось, болезнь отступает, скоро выходить на работу.
И я выхожу на работу  со страхом, что снова натолкнусь на серую заслонку. И натыкаюсь на нее в конце-концов одним и тем же способом. Появляется ощущение, что на работе я никому не нужен, что говорить мне там не с кем и не о чем (а может так оно и есть?) Да если и посадить передо мною умного, интересного собеседника, я бы и не знал о чем таком умном и интересном с ним говорить, хотя дураком себя не считаю. Мир мой медленно и неизбежно переворачивается и оказывается, что бездельничаю я с радостью, а работаю с ненавистью.
Но это ерунда. Последний приезд на "место преступления" неожиданно раскрыл мне глаза на одну интересную вещь...
Начну сначала. Поругавшись по обыкновению с женой (я всегда ругаюсь с нею на свой день рождения), я хлопнул дверью и вышел на улицу. Ноги сами понесли меня в метро, потом в троллейбус, к тому злополучному скверу. Было часов девять вечера, скоро будет темнеть.
Я зашел в сквер и уселся на скрипящий штакетник, делая вид,
будто жду кого-то. По асфальтовой дорожке, рядом со мною, время от времени, словно бесплотные тени, проходили люди. Я старательно оглядывался и поглядывал на часы. Через некоторое время я и вправду почувствовал, что жду по-настоящему, жду какую-то старую знакомую.
Вскоре я отчетливо понял и замер от страха, она придет, не может не придти. Во мне зашевелился страх, но не обыкновенный, а отчетливый яркий смертный страх. Впрочем, я не испугался, в этом было что-то от игры.
Темнеет. Окна в домах зажигаются одно за другим, как елочные гирлянды. Окна кафе (бывшего ресторана) отливают серебристо-багровым светом, словно за ними течет речка, такая тихая, чистая, извилистая речушка, отражающая сейчас огромное заходящее солнце.
Но моей старой знакомой почему-то все нет..
Значит, есть еще время. Время...
Медленно догадываюсь, что она меня тогда, шестнадцатилетнего, просто убивала... Нож ведь это убийство но самом низшем уровне,
для животных. И сколько было этих бескровных убийц в моей жизни
после нее... Но это же зараза - уже мертвые с удовольствием убивают живых. А кто убил ее?
Кажется, кто—то шуршит в надвигающейся темноте? На асфальтовой дорожке рядом со мною движение людей прекратилось. Неужели сейчас так поздно?
Дерево напротив лениво и тяжко перебирает листьями.
И сейчас мне становится смешно то, что я обдумывал часа четыре назад. А я ныл: нет во мне желаний, злюсь по пустякам, радуюсь пустякам, добиваюсь пустяков и в итоге - ничего не хочу.
Конечно, проще всего нытье из меня выбить железной палкой обстоятельств. Посадить в окопы, не кормить неделю, запихнуть в маленькую комнату с десятью такими же, как я и так далее... Я сразу взбодрюсь, начну думать о том, как мне выжить, выстоять. Голова сделается чиста, руки работящи, мозги подвижны..
А зачем все это? Только затем, чтобы когда-нибудь потом вернуться к серой заслонке.... Мне важно, нужно, необходимо и как там еще, - самому преодолеть и понять себя. Я хочу самого себя преодолеть, а не трудные тяжелые жизненные обстоятельства. Все религии мира говорят, что преодолеть себя можно только отказом от себя, но я им не верю, какой смысл в жизни, в которой ты отказался от самого себя?  Пока, может быть, не верю, до тех пор...
Становится холодно… Влажный туман окутывает мое дерево и, наверное, меня самого. Разноцветные лампочки над входом в кафе мерцают, как огоньки самолета в темном беззвездном небе. Может, я и сам несусь куда-то по небу в легком и влажном облаке? Туда, где мерцает слабый самолетный огонек.
Так, кажется? Стук каблучков...  Это она. Современные женщины не стучат  каблучками. Я встаю. Она проходит мимо не замечая меня.
Все правильно, так и должно быть... Иду за нею. Это то, что подарила мне моя жизнь в эти часы только в этот день года.
Иду за нею.
Неожиданно  она останавливается и резко поворачивается ко мне
- Что привязался, алкаш? - сиплым голосом говорит она и ухмыляется.
От испуга и удивления во мне что-то ломается  или точнее, рвется. Будто замочек внутри отвалился, и открылась маленькая, но невероятно важная дверца. Как она похожа на ту Любу!
Я открываю рот, но произнести ничего не могу, только глотаю влажный мерцающий воздух, по которому далеко-далеко летит самолет с разноцветными огнями. Ее светлые даже в темноте глаза глядят на меня пренебрежительно и жестко.
- Ну что тебе? - снова говорит она. У меня в глотке застревает ком, рот открывается и сами собою произносятся слова:
- У меня сегодня день рождения.
- Ну и дальше что? - не меняя выражения лица, говорит она.
- День рождения сегодня... день рождения, - бормочу я, как пароль, и опускаю голову.
- А мне наплевать на тебя и на твой день рождения! - неожиданно громко кричит она, и мне  почему-то  легчает. - Много вас тут шляется!
Потом она медленно поворачивается и медленно, как в замедленном кино, удаляется.
Тогда меня прорвало - Не уходи! - кричу я, - Я тебя предупреждаю, не уходи! А то я тебя убью! Ведь умерший и убивший превращается в животное!
Она останавливается, в первый момент глядит на меня удивленными и даже испуганными глазами, потом закидывает вверх голову и начинает смеяться громким, хриплым смехом.
Мне почему-то кажется, что я сейчас проснусь и тут же забуду этот кошмарный, очищающий сон. Если я сейчас коснусь её, я скорее всего убью её. В жизни или во сне бывают такие состояния, когда для убийства нужно одно только прикосновение, мягкое и легкое, как дуновение ветерка между листьев этого вечернего дерева. Огромнейшим усилием воли я отвернулся от неё и поднял руку, будто защищаясь от неё, но на самом деле от себя…
Не знаю как, но до неё вдруг что-то дошло, и она побежала быстро, быстро стуча каблучками. Или это не каблучки, а кровь стучала у меня в голове?
Кажется, груз свалился с души моей, но отчего мне так невесело? Как просто - не нужен ты никому, и день рождения твой никому не нужен... Вот что, оказывается, хотел я услышать все эти годы...
Не нужен.
Это и есть моя серая заслонка. А если ты не нужен другим, значит не нужен и себе, да и другие тебе не нужны. Так просто, и никакой религии…
Я чуть не бегом направился домой. Всю дорогу в голове бились, как колокола эти два слова: "Не ну-жен! Не ну-жен!"
Я ввалился домой, жена пила чай на кухне, и я пошел к ней.
Взглянув на меня, она остолбенела.
- Ну что? - произнес я и тяжело сел на табуретку. - Что делать?
Она пришла в себя и приобрела дар речи.
- Ты что, из сумасшедшего дома сбежал?
- Что делать? - повторил я с надрывом, а сам неожиданно ясно понял и связал между собою последние мои годы жизни с ней.
-Развод? - спросила она особенным тоном.
Да, я был прав, она давно ушла от меня, давно живет своею жизнью...
Я встал и пошел в комнату. В общем, ничего особенного не произошло - обычное дело, плата по счетам. За свое мизерное благополучие я заплатил слишком дорого, не лучше ли доля пьяницы?
Покружив бестолково по комнате, я понял, что здесь мне делать нечего и снова пошел на улицу.
Кто нам устанавливает такие цены? Откуда они? Кто над нами издевается, кому надо уничтожать души человеческие, такие дорогие? Меняя это на кусок мыла и пачку чая?.. И мы ведь платим! Не можем не платить! Впрочем,..
Я быстро шел по мостовой и думал только о том, что я иду по мостовой. На душе сделалось необычайно легко, и я почувствовал освобожденность от застарелых страхов, угрызений совести, от жены, квартиры и даже серой заслонки.
Так я разгуливал по улицам всю ночь. Но в эту ночь со мною, как ни странно, больше ничего не произошло. Да я был в этом уверен. Мягкая, спокойная, похожая на кастанедовскую, сила вела меня по тихим, пустынным улицам.
Когда рассвело, загудели первые троллейбусы, я вспомнил, что мне надо на работу. Легко ступая по асфальту, я направился домой.
Мне хотелось домой, хотелось к людям.
Я твердо знал, что со мною больше никогда ничего не произойдет, потому что мучивший меня кусочек души навсегда умер в эти часы. Дальше в моей жизни все будет просто...
Я не знал, что скажу жене, как буду работать, не знал даже куда понесет меня дальше по жизни, но одно я знал твердо:  серая заслонка-это не страшно... это смешно и даже интересно…