Едунчик. Редактор Сада

Едунчик. Редактор Сада.
Как он появился, знать не знали. Брел он, судя по следам, давно, шел, ведомый не понятно чем, шаркая куда-то по серо-синему песку, и, пиная сухие скрученные клубком побеги перекати-поля. Сам, не ведая того, он приближался к месту, где жили все.
Он пытался осознать себя, но кроме осознания того, что он пуст, он не уловил в себе никаких ощущений. Вокруг все понемногу жужжало. Вверху светило что-то яркое и при-ятно грело. Отростки внизу помогали ему двигаться, а выше них было что-то, пока не поддающееся его пониманию.
Неразборчивое журчание внутри, исходящее из аморфных частей его существа, вы-давало единственное желание.
Он шел среди разноцветных холмов и кучек, источавших разные запахи, но как употребить их для себя он не знал. Все, что он пока мог – это воспринимать действитель-ность без возможности ее изменить. Реальность расплывалась для него пестрыми волнами где-то снаружи на границе его органов чувств без возможности проникнуть внутрь. Он так же не мог в нее проникнуть. Поэтому ему казалось, что окружающее это он сам, вот он не смотрит на него, и ничего нет, а посмотрит, оно и появится.
И вот когда он, маленький, худой волосатый клубочек с ротиком ни то выкатился, ни то выбрел к тому месту, где жили все, его появление стало таким же сюрпризом для всех, как и существование всех для него.
Окрестности того места, где жили все, были весьма малы, и все знали, где и как они начинаются, и поэтому было не понятно, где и как мог зародиться он. Все были давно уверены в том, что окрестности не предназначены для существования, а тем более не мог-ли ничего родить.
Он очутился на окраинах, как-то неожиданно. Он брел, и ничто не предвещало того, что привычный пейзаж прервется, а потом вдруг из-за очередного разноцветного холма навстречу выплыл, не такой же точно холм, как обычно, а какие-то норы и коробки, тор-чащие прямо из песка. Среди них, суетились все.
Из-под ног вырвался рой мушек и осел где-то рядом.
Он остановился. Уведенное поразило его и  ввергло в оцепенение. Он стоял на хол-мике и трясся от страха и непонимания. Его сразу же заметили. Кто-то закричал, и к нему направились некоторые индивиды. Все, как и все новое встретили его усмешками и недо-верием.
Позже крича и улюлюкая, собралась целая толпа. Его обступили тесным кольцом. Самые активные гоготали, крутили руками и плавали в песок, другие осторожничали, улыбаясь в сторонке.
Маленький комочек испугано смотрел на всех снизу верх, глазки его быстро враща-лись, волосики растопырились в разные стороны. Весь в пыли от топчущихся ног он был не в силах понять происходящее, пустота внутри разрасталась, а снаружи все переполня-лось событиями. Так он научился бояться.
Он бы убежал, ведь ему было очень страшно, но голод растворял в себе все иные чувства. Существовать без пищи далее было для него просто невозможным. Он почему-то решил, что здесь она есть, чутье подсказывало остаться. Он сам не понял, когда в нем за-родилось это чутье, но точно знал, что сейчас оно уже существовало вместе с голодом и страхом.
«Хэ-хэ!» - прогоготал один из всех – «Кушать?». Он кивнул.
Все зашикали и отступили на шаг. Наступила тишина.
Из толпы выделился лысый. Он жевал синюю сливу и злорадно улыбался, оголяя редкие гнилые зубы. Поглотив сливу, лысый, щурясь, стал гонять во рту косточку от од-ной щеки к другой, потом он вынул ее двумя пальчиками, поднял вверх, чтобы все увиде-ли. Вокруг захихикали. Тогда лысый бросил косточку комочку.
Он почему-то сразу почувствовал какую-то подмену и понял, что не стоит этого де-лать, но косточка тянула к себе, а голод, который терзал его с самого появления, затмил все его чувства, в глазах потемнело, и он накинулся на косточку, кряхтя и кашляя, прогло-тил изрытое извилинами семя не в силах его разгрызть. Косточка застряла в горле и цара-пая все внутри начала пробираться к желудку.
Песок затрясся под ногами. Вся толпа словно сорвалась с обрыва и шумно задевая за выступы повалилась в пропасть смеха, срывая эхом хохота со стен камни. Вокруг него за-сверкали зубы, кто-то упал, корчась в пыль, кто-то, гогоча, рвал на себе волосы. Все тыка-ли пальцами на комочек, не прекращая смеяться, и он понял, что сделал что-то не так.
Ему было одновременно и стыдно, и жаль себя, стало холодно, захотелось зарыться в песок, закрыться чем-нибудь от всех. Но не было сил совладать с чувством голода, внутри зияла пустота, которая требовала наполнения.
В него полетели сотни таких же косточек, какие-то железные банки, пакеты, обрывки бумаги, рыбья чешуя, кусочки виниловых пластинок, рваные шнурки. Он кидался на них, давясь, глотал и преданно смотрел на своих кормильцев, безропотно признавая их превос-ходство. Вокруг все смеялись, смеялись с облегчением и ненавистью.
Потом смех стал стихать. Некоторые стали расходиться, кто-то застыл, ссутулив-шись ожидая развязки, кто-то, устало продолжая хихикать, лениво кидал в комочка окур-ки.
Комочек, вопросительно выпучив глазки, преданно смотрел на своих кормильцев, прыгал с открытым ртом, без разбора глотая уже поскудневший поток отбросов и отходов.
Все лениво бросали последний мусор и, поворачиваясь спиной, уходили к своим но-рам и коробкам.
И вот последний огрызок исчез в его пасти, и последняя спина стала удаляться к ко-робкам, а он, брошенный всеми, стоял на песчаном холмике, глядя всем вслед.
Все внутри него сплелось в какой-то разноцветный комок, на который наматывалось теперь все его существо, мысли путались с чувствами, реальность с видимым, а видимое с понимаемым. В таком состоянии он практически осознал себя, но то, что он понял напу-гало его больше, чем эти все из нор и коробок.
Он трясся, его переполняло, надо было что-то сделать…
- Унк! – завибрировало в воздухе.
Он весь вытянулся, округлил рот:
- Унк-к-к-к! – протянул он уверенние.
Все, уже шли к норам, когда третий «Унк» заполнил все слышимой пространство. Повернулись только головы, а спины остались недвижимы. На выглядывавших из-за су-тулых спин лицах выразилось удивление. Оцепенение длилось недолго, самый ближний к Унку быстро развернулся и за несколько шагов преодолел, отделяющее пространство. Унк попятился назад, но споткнулся о железную банку.
- Унк? – вопросительно и грозно спросил самый ближний.
- Унк?! – почти крича, повторил он.
Затем он резко согнул ногу в колене, нагнувшись вперед, и также резко ее выпрямил. Унк заскакал и покатился вниз по мусорной кучи, захватывая с собой целую лавину про-бок и гаек. Внизу он ударился обо что-то мягкое – это были картофельные отчистки. Под-нявшись, он увидел горизонт и землю, состоявшую из консервных банок, битого стекла, и песка, недалеко от него  расположилась апельсиновая кожура, прямо передним запутанная причудливыми узлами лежала картофельная шкура. Вокруг был только горы разноцветно-го мусора и долины песка. Унк отряхнулся и потер ушибы, впервые ощутив боль.
Сидя на ржавой трубе, он жевал очистки и потерянными глазами, полными  соленой воды, оглядывал изменения, произошедшие в мире за последние мгновения. На куче, с которой он скатился, выросла невидимая граница, отделявшая его страхом от того места, где жили все. Все разноцветные холмы и кучки превратились в горы съедобного мусора. Мимо шныряли деловые мухи, наполняя воздух суетой. «Вж…» Он посмотрел наверх, там все еще светило, что-то яркое и теплое. «Вжж…»
Чувство голода не оставляло его, поэтому сразу после картофельных отчисток он принялся за апельсиновую кожуру.  «Вж..» (иногда надоедало)
Несмотря на унижение, принятое ото всех,  и горький вкус апельсина, ему вдруг ста-ло радостно - он нашел пищу и начал к ней привыкать. Это было новое чувство, чувство, не похожее на страх. Наоборот ему стало приятно, что он остался один. Одиночество, как он понял, стало его способностью к выживанию.  (он их съест сначала мертвых, потом живых)

Все суетились последнее время. Где-то поселилась как-то неуверенность. Что-то ме-шало жить как раньше. Мухи перестали жужжать, а как-то затрещали, песок стал каким-то вязким и шершавым. Еда, опиум, секс, модная одежда – всё, что им доставляло удоволь-ствие как-то потускнело. Все всё больше сутулились и волочили ноги, шаркая и вздыхая. Говорили, будто видели пару раз Унка на окраинах. Бродил невзрачный и лохматый, ко-гда заметил кого-то из всех – убежал. Хотели было пнуть, но он скрылся. Подрос.

Унк уже совсем привык к той пище, которой было завалено все вокруг того места, где жили все. Он познавал мир по его мусору, научился понимать окружающее по обрыв-кам газет и красочных упаковок.
За последнее время он поглотил большую часть того холма, где совсем недавно си-дел на ржавой трубе. Унк понял, что вместе с пищей меняется и он сам. Ему стало легче глотать более крупные вещи, его еда стала жестче и разнообразней. Он так же заметил, что его внутреннее состояние зависит от того, что он ест. Он жевал сухие и ломкие старые струны гитары, а они ввинчивались в него, гудели внутри и раскачивали в странной како-фонии все вокруг. Когда он глотал консервные банки, он очень боялся проглотить вместе с ними мух, которые обычно ползали внутри. Он так часто заглядывал внутрь, что иногда сам себя ощущал мухой внутри банки. Один раз он уже почти собрался выползти наружу, но крышка стала со скрипом закрываться, нависая над головой черным рваным по краям диском.
В банке потемнело. Лишь тоненькие струйки света стекали с неровных краев крыш-ки по жирным стенам, что бы исчезнуть где-то внизу в тени на дне.
Что-то зашуршало внизу, Унк отскочил в противоположную сторону и прижался к холодной железной стене. В темноте кто-то скреб, но не по железу, а почему-то глухому. Потом застучали молоточки по стене, и нечто распороло воздух в снизу вверх. Унк при-жался к дну.
- Вжиться! - прорезал кто-то над самым ухом.
- Вжиться в образ, - на свет выползла огромных размеров муха.
- Важный очень, вжиться хочет, - повторила она, резко взлетела и врезалась в крыш-ку. Отскочив от нее, она еще раз двадцать ударилась и отлетела, постоянно повто-ряя «вжиться вжиться вжиться». У Унка от быстрого повторения и эха в банке все слилось в обычный «вжжжжж». И ему уже показалось, что муха не разговаривает вовсе, а просто жужжит, как какая-то… …муха!
Он разглядывал баночку, заглядывая внутрь через щелочку между зазубренным кра-ем крышки и плавным изгибом стенки. Внутри кто-то жужжал и рвался наружу. Унк от-лично знал, как чувствуешь себя сидя в жирной банке, поэтому он ткнул пальцем крышку внутрь. Оттуда вылетела огромная неблагодарная муха и, произведя звук похожий на «вжиться», улетела к патефонам.
Патефоны были свалены недалеко на самой вершине лысого песчаного холма. Глядя на них, он думал, что только мухи в его мире могут присутствовать физически там, куда он может проникать только своим воображением.
Съев, дверцу от холодильника, он то же двинулся к патефонам, ощущая в этих пред-метах заточенную силу.
Их раструбы тихо изредка завывали под порывами ветра. Он подошел к одному из них и почувствовал запах меди и дерева.
«На вкус они, должно быть, ничего», - подумал он. Сбоку была такая же ручка, как на той штуковине, что перемолола скорлупу ореха, которую он нашел совсем недавно. Он покрутил ее в надежде, что она тоже, что-то перемелет. Внутри что-то щелкнуло, а потом диск сверху закрутился, а из раструба зашипело. Воздух перемалывали невидимые жерно-ва. Шипенье резко прервалось щелчком, и из медной воронки потекло хрюканье: «Не слышны в садуу даже шоораахи…». Унк отскочил и смутился дерзости трубы, даже мухи притихли. А воронка надрывалась: «… ееесли б зналиии выыыы…».
«Где это в саду?» - думал Унк. А потом вспомнил, что нашел недавно газету «Ваш сад». Перед тем как ее съесть, он успел прочитать заголовок: «Ваш сад кормит вас!», и еще в самом низу слово «редактор».
Ему понравилось слово «редактор», оно звучало под хрюканье трубы особенно выра-зительно, и он решил назвать себя «Редактором». А так как окружающий мир мусора кор-мил Унка, вспомнив про статью, он решил назвать его «Садом». А все вместе получалось: «Редактор Сада».
Он так обрадовался, что не заметил, как с пластиковым диском и трубой во рту ис-чезли и последние капли хрюканья.
Дальше заункала Лунная соната, слушая которую, ему показалось, что он опять за-глядывает через щелочку в баночку, а из нее пытается вырваться на свободу, нечто более значительное, чем муха.
Вокруг было лысо и пусто, а оно все рвалось на свободу. Унку даже стало жалко это что-то, ведь рвалось оно явно к чему-то возвышенному, а вокруг ничего такого не было, только песок, мухи и он сам. Поэтому он захрустел сложной начинкой и двинулся к сле-дующему патефону.
Трубы пели и шуршали, исчезая одна за другой, а Унк жадно внимал им и поглощал все без разбора.
Когда он уже спускался с холма, он думал о том, кому пришло в голову так высоко затащить столько вкусной еды. Поэтому он назвал патефоны с музыкой «едой возвышен-ной».

Все заволновались не на шутку. То, вдруг бегали, толкая друг друга, сбивали короб-ки, то молча сидели, глядя вдаль. А когда, несколько дней назад откуда-то из далека тоск-ливое эхо принесло дыхание каких-то давно забытых звуков, почти все забились к себе в норы и коробки и не выбирались из них пока все не умолкло. Кто-то даже заплакал.

Унк брел, жуя какие-то желтые куски, отдававшие чем-то старым, но живым. Иногда он находил прутики с таким же вкусом, а что-то сухое на их концах приятно хрустело во рту. Под ногами было нечто полосатое и уходило далеко в даль. Он заметил этот рисунок на песке уже давно, когда съел большую часть своей первой кучи. Это рисунок начинался там, где жили все, раздваивался под ногами и уходил куда-то далеко к горизонту, сходясь в точку. Теперь он шел по нему уже довольно долго не в силах остановиться. Ритмичность полосок завораживала, вела вперед. Ему было приятно ни о чем не задумываться и мерить шаги сменой полосатых выступов и впадин. Он даже позабыл про еду, хотя вокруг ее бы-ло очень много. По краям полосок лежали два железных ржавых предмета, которые еще больше завораживали и не давали вырваться из колдовской музыки стучавших под ногами шпал. Ноги уже успели перешагнуть через целую «савану зебр». Это словосочетание воз-никло у него в голове само собой, может быть, в памяти всплыл один из журналов, най-денных на свалке. Унку понравилось, как это звучало, и он решил назвать рельсы «Сава-ной зебр».
Вокруг далеко во все стороны шуршал песок. Путь изредка пересекали прыгающие комки каких-то веток.
 Вот впереди он стал замечать маленькую черную коробочку, которая с приближени-ем росла и приобретала более сложные формы железного башмака. Подойдя поближе, он обнаружил сложный механизм, который был непохож ни на что из того, что ему приходи-лось видеть в последнее время. Недалеко расположился такой же, только с большой ды-рой в боку и, как-то грустно завалившийся набок. Чуть подальше стояло и лежало еще штук пять черных и зеленых.
Унк обошел каждый из железных башмаков. Ему казалось, что все они как-то груст-но и возмущенно смотрят на него и ждут помощи. В трех он опять нашел крутящиеся руч-ки. Крутить их оказалось бессмысленно, они только обессилено опускались в нижнюю точку окружности и, покачиваясь, останавливались.
Когда он забрался в последний, который стоял прямо на полосках, он сразу почувст-вовал дремлющую внутри силу, она словно растекалась от ручки во все стороны и уст-ремлялась куда-то вперед, в необозримую даль. Крутанув ее, он услышал резкий скрежет. Сквозь щели рядом с ручкой он увидел сноп искр, который вырвался и яро накинулся на что-то в внутри железного механизма. Впереди (он почему-то сразу подумал, что там пе-ред) через прозрачный участок стены он заметил, как из торчавшей трубы повалило что-то зыбкое и черное.
Прямо пред собой он заметил черную дверцу с рычагом, от которой веяло теплом. Унк потянул рычаг, и дверца распахнулась, обнажив красное шипение. Из дыры по кабине растекся жар, добрался до Унка и облепил его, обжигая и согревая. Огненное чрево заво-раживало взгляд, медленное колыхание алого и черного затягивало. Не было сил ото-рваться от огненного созидания тепла и разрушения материи. Хотелось кинуться в эту дыру и полностью отдаться колыханию, но что-то в тоже время вселяло страх и останав-ливало.
Унк не стерпел, он почувствовал там внутри такой же голод, как обычно ощущал в себе. У него появилось нестерпимое желание его удовлетворить, и он принялся кидать в огонь какие-то черные камни, кстати оказавшиеся рядом.
Огонь разгорался. Внутри что-то забурлило, послышалось шипение, а он все никак не мог остановиться, все бросал и бросал в прожорливую дыру камни.
Когда от огня стало невыносимо  жарко, он резко захлопнул дверцу и сильно выдох-нул. Что-то заставляло его сделать какое-то логическое действие. Он понимал, что бурле-ние внутри ищет какой-то выход и должно материализоваться. Унк стал осматривать ка-бину, пока не наткнулся на какие-то стеклышки и рычаги. Под стеклышками что-то нерв-но дрыгалось.
Он дернул рычаг с деревянной ручкой. И еле удержался на ногах. Внизу что-то за-скрежетало, а башмак так дернуло, что двинулся назад и зацепился за какой-то тросик. Ре-акция не заставила себя ждать, наверху сразу же что-то пронзительно засвистело. Он вы-таращил глаза и попытался выбраться наружу, но было поздно. Земля уже начинала убе-гать из под колес старого паровоза, а из трубы валил прочь черный густой дым.
Стучали колеса, растопленный жаром башмак мчался по рельсам, расчерченным по-лосками-шпалами, а перепуганный Унк прилип к окну вглядываясь в знакомый пейзаж на необычайной скорости проносящийся мимо.
За стеклышками паровоза светилось восхищенное лицо Унка, мимо летел весь про-деланный им ранее путь в обратном направлении, а вверху светило что-то яркое и приятно грело.
С рельс разлетался залежавшиеся банки из под пива, ржавые костыли подпрыгивали в рассохшихся шпалах, оглушительно стучали колеса, разнося в щепки, валяющиеся на пути ящики и поделки детей старшей группы детского сада советских времен. Унк ощу-щал огромную деструктивную мощь, заключенную в скрежетании подвластного ему же-леза и извергающих искры на поворотах острых металлических дисках.
А я сидел молча в вагоне и смотрел на стремительно крадущийся за окном ночной город, который со скоростью 60 км/час прыгал через ветки голых кустов и перебегал за-литые ночными огнями улицы. Вагон метро был ярко освещен, поэтому на стеклах отра-жались какие-то люди с незнакомой мне ветки. Я сразу же вообразил, что на каждой ветке метро свои люди. И эти люди плохо относятся к чужакам с других веток, и поэтому так недобро смотрят на меня. Маршрут метро мощным пластом наслаивается на человече-скую психику. Поэтому, когда он оказывается на чужой ветке, чувствует себя одиноким и далеким от возможных знакомых пунктов назначения, а когда он снова оказывается на своей ветке, то успокаивается.
Он понимал, что вся эта сила направлен сейчас на то место, где жили все, потому что рельсы начинались именно там. Странное чувство злорадства посетило его, он даже под-кинул в топку угля.
Все на редкость мирно и угрюмо сидели на тротуарчике и на бордюрных камнях, с тоскою любовались залитой лучами жаркого солнца очень большой коробкой, которая высоко поднималась вверх над многочисленными светофарами и значками. Красота этой коробки заключалась еще и в том, что рядом стояла точно такая же, точная копия первой. Молча, не говоря ни слова, вжав голову в плечи и устремив взгляд вверх на свою люби-мую коробку, среди общего хаоса свалок и мудрого молчаливого песка они сидели, все облепленные мухами и кивали кому-то, как будто что-то понимая.
Это что-то не заставило себя долго ждать. Со стороны свалок и пустыни где-то на горизонте на пике сходящихся вдалеке рельс зашуршало,  взвилось, запыхтело что-то и с нарастающим грохотом понеслось на город.
Всех сорвало с места. Крик и отчаяние врезались в одну из двух коробок, придавив толпу где-то в центре города, и растеклось до самых его окраин.
Кто-то пытался зарыться в песок, но их затаптывали в грязь, кто-то залез на высокую коробку и полетел вниз мимо растянутых проводов и тросов натяжных реклам, врезался в песок, встал, отряхнулся  и присоединился ко всем. Общество бурлило и протестовало против надвигающейся угрозы, но оно было бессильно и «невиновато» в том, что один из всех вышиб Унка из города.
Паровоз всей своей чугунной мощью врезался в картон и разметал, коробки в пух и прах. Колеса взрыли затоптанную пыль, вырывая из нее ржавые, но готовые к ударам по-езда рельсы.
Взъерошенный Унк, срезав  паровозом две больших коробки, дернув за рычаг оста-новил машину. Выпрыгнув из кабины, Унк вепревые осознал как он вырос.
Вокруг бегали озверевшие от ужаса все, а он один возвышаясь над всеми, вдруг ус-покоился и молча посмотрел наверх. Унк впервые впился взглядом в это теплое и яркое пятно на небе. Глаза ослепило, но он замер и не отводил взгляда. Что-то сильное и вели-кое грезилось ему за этим диском, тянуло куда-то, томило, но как использовать это он не знал. «Похоже, эта штука сверху нужна лишь для того, чтобы здесь внизу было тепло и светло», - разочаровано подумал он и опустил глаза. Но кругом все стало  красным и куда бы он ни направлял взгляд, везде его заслонял черный круг, отпечатавшийся в его глазах. И тут он понял, что так, наверное, смотрит на всех этот диск. Здесь внизу все кажется тем-ным, а диск ярким и теплым, а диск сверху видит наоборот себя черным и пустым, а все вокруг красным, и не видит ничего, и поэтому-то греет и светит всем кому попало без раз-бора.
Он еще долго крутил головой пытаясь разглядеть, что творится вокруг, но черный круг не исчезал. Вдруг он ощутил резкий укол вбок, и все вокруг, переполняясь красками потекло, смазываясь, куда-то далеко, оставляя за собой пустую тень.
Все не теряли времени даром. Когда громила Унк замер, они еще бегали какое-то время, но потом у кого-то в руках блеснул заточенный шпингалет и сверкая кинулся, в бок Едунчика. Он только и успел, что скрипнуть ртом. Огромное тело рухнулось на землю.
Унк знал, что его нельзя убить, знал это практически сразу, еще до того, как стал что-то знать еще. Знали это и все, поэтому посадили его в темную прочную клетку.
Все после того, как изолировали Унка даже повеселели. Поуспокоились, уже не жгли жизнь, как раньше. Стали заботится о чистоте, изводить мух. Весь мусор теперь скармли-вали Едунчику.
Унк еще долго не воспринимал окружающего мира, к нему вернулось чувство беско-нечного голода. Голод – всегда возвращается, когда перестаешь переживать. Но окру-жающее пространство тонуло за заслонкой, созданной его мыслями, которые шмелями жужжали  вокруг того, что он увидел, когда упал.
Какой-то незнакомый предмет сидел в вагоне похожий на вагоны поезда Унка и ду-мал о нем Унке и еще о каких-то «людях» с других веток. Потом предмет исчез.
Он даже и не подозревал, что что-то в мире может мыслить так же, как и он.
И Едунчик почему-то иногда начинал думать, что этот и есть тот самый, кто приду-мал его, и он живет только у него в голове. От этого Унк еще больше запутывался. Он не мог понять кто, у кого в голове живет и кто, кого придумал. А еще он больше растерялся, когда понял, что тот кто-то почувствовал, когда Унк обратил на него внимание.
Унк жил еще какое-то время за прутьями, поедая мусор сбрасываемый ему всеми.
Однажды клетка стала мала Унку и он ее съел. Ничто не могло сдержать Унка.  Все испугались, но Унк, увлеченный своими мыслями, как-то спокойно покинул город.
Он ел все больше, мусора почти не осталось. Последняя кучка таяла на глазах. Когда не осталось ничего, Унка начал медленно окутывать голод. Черная пустота внутри вырос-ла до неосязаемых размеров.
Он осмотрелся вокруг – ничего, кроме жужжащих мух и жилища всех далеко на го-ризонте не было видно. Единчик поймал крылатую и попытался разжевать. Было немного странновато есть живое существо, но в целом ничего необычного он не ощутил. Он при-нялся ловить тучи мух, разевая рот и втягивая воздух. Через какое-то время у него поя-вился даже странные отростки, которые выстреливали изо рта и ловили мух.
Он заметил одну примечательную особенность, когда мух не трогаешь они без уста-ли могут часами донимать тебя, когда же на них начинаешь охотится, то они теряются где-то плотном слое воздуха и исчезают.

Он помнил тот момент, когда последняя муха растаяла в его необъемной пустоте. Тревога, посетившая Унка в начале жизненного пути, вновь оплела его теперь огромное мохнатое тело. На горизонте злой усмешкой кривилось место, где жили все.
Его как бы втягивало в коробки, росшие из песка, а неудержимая сущность сама по себе поглощала их содержимое. Он стала безвластен над своим существом. Внизу кто-то бегал под ногами, кричал и просил прощения, кто-то извинялся. Но Унк оставался в себе, бессилен перед своим существом, творившим расправу.
Все закончилось очень быстро. Огромных размеров Унк сидел молча в мертвой пус-тыне. Его тело приняло привычно очертание. Он опять стал приятным, лохматым комоч-ком, только увеличенным в тысячи раз.
Он испытывал очень странные противоречивые ощущения. И злился на гадкий пара-докс его существа. Раньше он чувствовал пустоту внутри себя, теперь, когда все поглотил, пустота окружала его снаружи.
Вмести с тем, он заметил, что внутри его что-то назревает. Но пока не мог понять, что.
Он вспомнил косточку, патефоны, газету, которую отыскал среди мусора, вспомнил грохочущий паровоз, своего создателя ил созданного самим собой, диск в небе.
Сколько он так сидел, он не знал. Сила нарастала внутри него. Унк уже привык к то-му, что его тело жило отдельной жизнью. Внутри начало что-то разворачиваться во внеш-нюю пустоту.
Что-то отделилось и убежало. Потом он стал распадаться на несколько частей. Он чувствовал, как от него убывало. Он терял мысли. Мысли убегали вмести с исчезающим телом.
Его сущность сжалась до мелкого комочка, с грохотом рванулась вверх и врезалась в пески. Комочек округлился и сразу же оброс мягкой шерстью.
Он уже не знал, как воспринимать себе, не знал, как воспримут, поэтому и не знал, какая судьба его ждет.

Как он появился, знать не знали. Брел он, судя по следам, давно, шел, ведомый не понятно чем, шаркая куда-то по серо-синему песку, и, пиная сухие скрученные клубком побеги перекати-поля. Сам, не ведая того, он приближался к месту, где жили все.
Вверху светило что-то яркое и приятно грело….(REPLAY)