Двенадцать месяцев. Март

     В этом году весна пришла в город рано. Уже в начале марта большие рыхлые сугробы начали таять, и вскоре только кое-где в тенистых проулках можно было увидеть маленькие островки грязного обледенелого снега.
     Солнышко грело весь день, по вечерам мартовские замызганные коты  самоуверенно и нахально обделывали свои делишки, бегая от одной помойки к другой. Везде просыпалась жизнь и интерес к противоположному полу.
     С наступлением сумерек из мягких серых туч начинали падать крупные хлопья мокрого снега. Приземляясь, мягкие пушистые снежинки таяли и стекали ручейками в люки. Любопытство овладело всеми жителями города, благоразумие покинуло их, возможно, до следующей зимы.
     Молодой воробей сидел на ветке и свысока озирал веселое бездумное население. Воробей-то был не такой, как все эти простодушные доверчивые мышки, кошки, пташки. Он точно знал, что к чему и что почем.
- Жизнь это такая штука, брат… - Многозначительно бормотал он, ни к кому не обращаясь.
     Перелетая с ветки на ветку, с куста на куст, воробей с высоты поглядывал на детей, пинающих мяч на площадке, покрытой слякотью.
- Вот ведь, зверята, всё бы им играть. А какой смысл?! Глупцы.
     В сознании собственной важности воробей проводил мартовские деньки, на редкость тёплые и солнечные.
Розовые дождевые червячки уже иногда появлялись на отвалах дёрна – там, где летом был газон. Голодные крысы, не дожидаясь ночи, выбегали из подвала за оброненным куском хлеба. И, шныряя в поисках добычи, нет-нет, да замрут на мгновение, подставив гладкий бок солнцу.
Воробей был молод и считал, что с возрастом все только глупеют, перестают понимать, в чем суть и что главное. Сам-то он всё это знал, но никому не говорил. Может, потому, что он и вовсе ни с кем не общался. Толстых матерых крыс, жирующих на изобилующих съестным помойках, воробей презирал. Как презрительно относился он и  к тощим котам, нашнырявшим не одну сотню подвалов, больших охотников до толстых визгливых крыс и  изящных кошечек с оборванным ухом или покусанной холкой.
    Воробьиная братия совсем свихнулась к весне и клевала всё,  без стыда и раздумья. Стайки пыжиков сметали весь хлеб, что крошили им старушки в садиках, рядом с церквями на согретой, источающей пар земле они подъедали за попрошайками и делили с голубями роскошный ужин на заднем дворе булочной.
     Воробей сидел и укоризненно вздыхал. Он не шустрил, не суетился, не норовил ухватить крошку покрупнее из-под носа лупоглазого голубя-простофили. Воробей знал себе цену и знал что почём. Весь мир он уже давно раскусил, как орех и понял самое главное. Только все остальные, будто совершенная безмозглая мелюзга всё занимались сущими пустяками и ерундой. Весь мир занимался глупостями и не желал меняться.
     В таких размышлениях юный воробей проводил мартовские дни. И совсем бы впустую пропал для него тёплый месяц, если б в солнечный день не попала вожжа под хвост толстому хмурому дядьке.
     В тот день воробей сидел на ветке и, как водится, презирал весь мир и укорял всё живое. Напротив, на площадке сидела воробьиха и чистила перья в сиянии и бликах солнца, отражающегося в весенних мытых стеклах, в кокетливо журчащих ручейках, в лужицах на асфальте. Чистить перья, конечно, не главное. Но даже воробей-зазнайка подумал, – что за красота, когда весной всё блестит и журчит, а воробьиха чистит перышки, вся купаясь в лучах, вся поблескивая, чирикая.
     И пахнет весной, знаете, так пахнет, что аж выдыхать не хочется. Надул грудь, набрал воздуха, и чтоб из глаз искры посыпались – до того свежий весенний воздух выдыхать не охота.
    Но тут злополучный мужик вышел и бросил в воробьиху тяжёлой грязной тряпкой, чуть не поймав красотку. Размышления воробья о второстепенном весеннем воздухе прервались. Их грубо перебил нахальный грубый мужик. И воробей нахохлился, выжидая, что ещё за второстепенные гадости будет вытворять злыдень.  Воробьиха примостилась на соседней жёрдочке, и тут мужик хлопнул со всей дури палкой по грязной своей тряпке видать, от досады – пернатая  красавица вся встрепенулась в растерянности испуга, совершенно ничего не понимая.
     И всё это совершенно не главное, но такое возмутительное поведение сбило с панталыку воробья. Вмиг забросив свой важный вид, он принялся носиться над взлохмаченной головой злодея.
- Прочь! Прочь! – Что есть силы, кричал он. – Иди гулять! Иди есть!
Лицемерно забрав грязную тряпку, противник, превосходящий пернатого спорщика массой, удалился. С видом, будто он просто пить захотел, а не дезертировал.
И вот сели они рядышком – воробей, такой взъерошенный, надменный, на всё смотрит свысока, и воробьиха – вся восхищение.
Зазнайка, было, почистил пёрышки, но это так второстепенно, обыденно… он сразу перестал и подумал о главном.
- Вы такой смелый! – Воробьиха не сводила с него глаз.
- Такой бесстрашный. Я вам так сильно благодарна, что дальше благодарнее некуда быть.
Она определенно была глупа. Но воробей всё-таки сказал на всякий случай.
- Это всё не главное. Ерунда.
- А что главное? – Вся готовая слушать важный ответ, она заглядывала ему в клюв, зорко, как могут только воробьи.
- Главное – это такое дело… - Он важно многозначительно помолчал. Наконец-то хоть кто-то задал ему этот вопрос, и он сейчас он с удовольствием скажет ей всё, что так долго обдумывал. Воробьиха определенно умна и зазнайка уже почувствовал благодарность за то, что именно её мужик напугал. – Главное ты узнаешь сразу. Главное  ты ни с чем не спутаешь. – И вздохнул удовлетворенно, с облегчением.
    Они подвинулись, сели, тесно прижавшись друг к другу тщедушными воробьиными тельцами.
    Воробьиха сидела и радовалась, что её пара такой умный, такой храбрый, необычный, совсем не такой, как все остальные воробьи. Он знает самое главное. А она знает, где за окном висит авоська с батоном. Они не пропадут вдвоем. Ни за что.
    Воробей сидел и думал, какое необычное, важное нечто случилось. Он думал о том, какая у него необычная жизнь и необычная подружка. Весь мир хлопал в ладоши и поздравлял его. Все радовались, что счастье у воробья началось и такое необычное, исключительное.
   Так они сидели и не могли наглядеться друг на дружку. А вокруг шныряли коты-прохвосты, чирикали суетливые воробьи, шарили в помойках толстые крысы. И воробей, оглядываясь, видел, что все бездумно, по-весеннему ходят парами, летают парами, ползают парами и только у него исключительное, важное событие, неповторимое, ни на что не похожее. И ему уже не надо было, чтобы все вокруг поняли главное. Они знали главное вдвоём.
    Воробей вдыхал второстепенный воздух, весь внутри переполненный гордостью, счастьем и чем-то ещё совсем-совсем главным, воробей сразу его узнал, но не помнил, как называется.