Цыганка вера

ЦЫГАНКА ВЕРА

Часть I

Я никогда никого не ненавидела.  До этого момента.  Боже, какое это странное чувство!  Кажется, ты обретешь покой, только если объект твоей ненависти будет поражен болью, сильной, удушающей болью, причем исходить она будет от тебя, и он будет знать об этом.  Какое блаженство наблюдать за его страданиями, видеть его жалкое, перекошенное от мук лицо и догадываться, что творится в его рыдающей душе!  Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ!  Умри, но только медленно, в бесконечной агонии, стань калекой, уродом, или хотя бы импотентом – и я буду счастлива.  Я ненавижу тебя, я задушу тебя своей ненавистью.  Я уничтожу тебя.
Сначала я тебя конечно же любила.  Если вдаваться в глубины этого понятия, то возможно это была и не любовь вовсе, но для простоты и удобства люди называют то, что я к тебе испытывала именно так.  Что конкретно я к тебе испытывала?  Ну, во-первых, мне было ужасно приятно, что ты, такой красивый, такой завораживающий, такой неземной, нереальный, обитающий где-то на облаках или в мире снов, вдруг обратил свой взор на меня, такую обычную, в меру привлекательную, земную, реальную, живущую здесь и сейчас.  Во-вторых, с тобой было безумно тепло и уютно.  Помнишь, я все время называла тебя солнышком?  Это не потому, что так принято называть своих возлюбленных.  Из всех солнышек ты был самым настоящим, самым ласковым и самым майским.  В-третьих, с твоим появлением, моя самооценка значительно увеличилась.  Находясь с тобой в компании, я чувствовала, что люди смотрят на меня по-другому.  Я стала красивее, умнее, решительнее.  Я читала восхищение в глазах мужчин.  Ты был большим, редким по своему великолепию бриллиантом, одев который, я становилась неотразимой.
Быстренько взобравшись с твоей помощью на невысокую Гору Блаженства, я с удивлением обнаружила по ее другую сторону глубокую Пропасть, в которую мне предстояло, с твоей же помощью, медленно скатиться, покалечив об острые камни все свои конечности и голову, а главное – душу.
Сейчас, я как раз нахожусь в состоянии падения.  А ты стоишь на вершине Горы и смеешься мне в след. 

1

Клим (тот самый, кого я так ненавижу) вошел в мою жизнь (точнее, ворвался) банально до неприличия.  Познакомились на вечеринке у общего знакомого.  Он осыпал меня комплиментами, и я купилась.  Это тогда он мне казался таким нереальным, неземным -- сейчас-то я понимаю, что более реального и приземленного человека, пожалуй, не найти.  Вобщем, через четыре часа он оказался в моей постели – со всеми своими прелестями; через четыре дня – в моей квартире – со всеми своими чемоданами.  Нет, у него была своя двухкомнатная квартира, не хуже моей, просто по прошествии этих дней мы окончательно решили, что более не можем обходится друг без друга, и решили попробовать пожить вместе.  Проба длилась почти полгода.  За это время, конечно, было всякое:  и прекрасные, неповторимые ночи любви, и беззаботное дуракаваляние по выходным, и смех, и слезы, и ссоры, и скандалы, два раза он уходил к себе и снова возвращался.  Но, судя по завистливым глазам подруг, мы жили довольно неплохо.
Он стал самым близким мне человеком.  С тех пор, как умерла моя мама, шесть лет назад, я никому не рассказывала свои сны, никому не покупала приятные мелочи без повода, никому не готовила завтрак...  Я обожала гладить его рубашки, угощать чаем его друзей, выслушивать его проблемы.  Он стал моим Всем. 
Однажды мое Все пришло домой с разбитым носом и окровавленными губами.  Целый час я билась, чтобы он мне рассказал, что произошло.  Он лишь сидел, обхватив голову руками, не желая подавать признаков жизни.  Наконец, он пришел в себя:  позволил обработать свои раны  и поведал мне неинтересную историю о том, как он кому-то должен сколько-то денег.  Если не отдаст, первая группа инвалидности ему гарантирована как минимум.
Сумма его долга оказалась чуть больше моего денежного наследства.  Да, бедная мама умудрилась оставить мне не только двухкомнатную квартиру но и некое количество денег, на которые можно было бы без проблем купить еще одну такую же.  Я просто диву далась, когда она впервые поведала мне о своем финансовом сокровище.  Мы всегда жили довольно бедно:  профессия воспитателя детского сада, которой в совершенстве владела моя мать, никогда не славилась высокой заработной платой.  Уже будучи тяжело больной, она призналась, что в течении восемнадцати лет – от самого моего рождения до совершеннолетия – добросовестно откладывала все алименты, которые мой отец, также добросовестно, присылал каждый месяц.  Все, что я знаю об отце --  он был женат, когда мама с ним встречалась, он жил (скорее всего и до сих пор живет) в другом городе (даже не знаю, в каком), встречались они не больше месяца, пока мама мной не забеременела.  Я не трогала деньги все это время, имея их как бы на черный день или пока не найду им достойное применение.
Применение им нашлось в тот злосчастный вечер.  Не задумываясь, я обняла Клима и сказала, что не дам ему пропасть.  Через несколько секунд все отцовские алименты лежали перед ним.  Задыхаясь от счастья, он, естественно, пообещал вернуть все до копейки, как только представится такая возможность.  Потом он до утра клялся мне в любви.  В эту ночь на своем маленьком поскрипывающем диване с душистыми простынями я была счастливейшим созданием во Вселенной.

2

Я сижу в темноте. Я люблю темноту.  Когда темно, не видно ничего вокруг, только то, что внутри тебя.  Когда светло, посмотреть внутрь себя тоже можно, но будет не так отчетливо.  Я никогда не понимала, почему некоторые люди боятся темноты.  А теперь, кажется, догадываюсь.  Может, им страшно не потому, что они не видят окружающий их мир, а потому, что они хорошо видят свой собственный.  Может, именно это их пугает.  Все страхи и негодования, что закрадывались в их души днем, проясняются ночью, стоит лишь выключить свет.
Вчера заходила соседка – цыганка Вера.  Вобще-то я не люблю цыган, но Вера мне по душе.  Она вроде и старается поддерживать приписанный ей обществом образ суеверной гадалки и невежественной гипнотезерши, но в душе она совсем другая.  Она очень умная, начитанная, интересная собеседница, хотя и грубоватая временами.  Очень трудно определить точно, сколько ей лет.  Скорее всего где-то от двадцати до тридцати пяти.  Время еще не нарисовало ни на лице ее ни на шее ни единой паутинки; кожа нежна и свежа, будто ей только вчера перевалило за двадцать, но в уставших глазах постоянно отражается ирония и неумело скрытая грусть – такими начинают становиться глаза женщин, которым уже за тридцать. 
С Климом они почему-то были взаимопрезираемы.  Он ее называл не иначе как ведьма, а она его вобще никак не называла, разве что местоимением третьего лица.
 -- Ох, и наберешься ты с ним горя, -- часто причитала она.  На что я непременно отвечала:
 -- Опять ты со своими цыганскими предсказаниями.  Неужели нагадала?
 -- Не гадаю я никогда, сама знаешь.  Просто вижу, что человек он нехороший, неискренний.
 -- Нехороший, потому что тебя недолюбливает?
 -- Потому и недолюбливает, что знает, что я его насквозь вижу.
И все-таки Вера добрая, понимающая.  Как я ей благодарна за то, что, когда мы с Климом расстались, и я с раскрасневшим и опухшим от слез лицом прибежала к ней, она ни разу не сказала многозначительно: «Я ЖЕ ТЕБЕ ГОВОРИЛА!», она просто меня пожалела.  Если бы люди всегда просто жалели друг друга...

3

Это случилось в начале апреля, за неделю до моего дня рождения.  Клим пришел домой очень расстроенный.  Я уж было решила, что он опять кому-то должен.  Но я ошиблась.  Виновато опустив глаза, он обнял меня сзади и прошептал:
 -- Прости меня.
 -- Что такое?
 -- Я должен уйти.  Навсегда.
(Легкая изморозь покрыла мое тело, тонким шприцом кольнуло в сердце...)
 -- Почему?
 -- Я тебя не достоин.
 -- То есть?
 -- Прости.
Он направился к выходу и, открыв дверь, сказал на прощание:
 -- За вещами я зайду завтра... или послезавтра.
Минуты две я стояла, ничего не думая, ничего не чувствая, тупо глядя в стену.  Наконец, кое-какая мысль начала прокрадываться в мою голову, а именно:  почему узор на обоях шевелится?  Именно тогда, чтобы не сойти с ума, я и побежала к Вере.
Сначала я долго и нудно рыдала у нее на плече, а она гладила меня по голове и приговаривала:
 -- Ничего, со всеми бывает.
Когда мне, наконец, наскучило мочить её блузку, я поднялась и сказала:
 -- Наверно, мне пора домой.
Вера не стала меня останавливать, зато по-цыгански кокетливо спросила:
 -- Хочешь, я тебе погадаю?
 -- Ты же не гадаешь?
 -- Для тебя погадаю... если хочешь.
Мне очень не хотелось возвращаться в свою опустевшую квартиру, и я сказала, что хочу.
Мы зажгли свечку, постелили на стол темную скатерть, достали карты, и Вера глубоко задумалась, видно, вспоминая процесс гадания.  Она раскладывала карты то так, то сяк, пытаясь красноречиво объяснить расположение вольтов, королей, дам...  У нее плохо получалось:  то слова выходили бессвязными, то логика подхрамывала...  Я уже с трудом сдавливала губы, чтобы они не расплылись в бестактной улыбке.  Вера не выдержала:
 -- Хватит смотреть на меня как на дуру.  Помогла бы лучше...
 -- Я ж не умею.
 -- По-твоему, я умею?
 -- По-моему, нет.
Вера недовольно раскинулась в кресле.  Глаза ее лукаво мерцали в волшебном полумраке.
 -- Обидно, черт возьми...  Цыганка все-таки...
 -- Тебя что, не учил никто?
 -- Да учили вроде, просто я никогда всерьез этим не интересовалась.  Не верю я во все эти штучки бесовские...
 -- А во что ты веришь?
Ей пришлось призадуматься.
 -- В чувства верю.  Любовь творит, ненависть разрушает, равнодушие уничтожает...
 -- Насчет равнодушия  я с тобой не согласна.  Иногда так хочется оставаться безразличной ко всему происходящему.  По-моему, так легче жить.
 -- Так легче существовать, но не жить.  Поверь мне.
Никогда не думала, что свеча может быть такой теплой и родной.  Её хрупкое пламя, вырисовывая на стенах огромные размытые человеческие тени, делает их обладателей ближайшими родственниками.  Мне вдруг нестерпимо захотелось прикоснуться к неудавшейся гадалке.
 -- Может, сможешь по руке мне судьбу мою рассказать, -- я протянула ей свою ладонь.
 -- Не стоит.  Давай я тебя лучше танцевать научу.  По-цыгански...
 -- А ты умеешь танцевать по-цыгански? – спросила я с притворным недоверием.
 -- Что-то же я должна уметь делать по-цыгански!
Она включила какую-то незнакомую мне, но вполне современную музыку и пустилась в пляс.  От нее исходила такая живая, первозданная радость, на которую способны только самые маленькие дети.  Я не задумываясь к ней присоединилась.  Изящно поднимая руки, плавно покачивая бедрами, Вера забыла обо всем на свете -- и я вместе с ней.  Мгновенным движением руки она распустила свои шикарные черные волосы ниже плеч, и я подумала что она действительно очень похожа на ведьму – на прекраснейшую из ведьм.  Экраны её огромных темных глаз излучали все, ради чего стоило бы жить – доброту, любовь, тепло.  Я танцевала и смотрела на нее, и мне казалось я могу это делать целую Вечность.  Пламенем свечи Вечность отражалась на стенах, на потолке, в цыганских глазах – все это раз и навсегда отчеканилось в моем сердце.
Не знаю, сколько мы танцевали – час или два, или больше...  Свечка почти догорела, и ее огонек должен был вот-вот погаснуть.  Словно сговорившись, мы, обессиленные, одновременно рухнули на расправленный диван. 
 -- Пойдем, что ли, чаю попьём, -- предложила Вера.
 -- Давай сначала отдохнём.
Мне было необыкновенно спокойно в этой почти темной комнате.  На свете не было ничего, что бы меня тревожило.  То, что от меня ушел мужчина, казалось чем-то естественным, пустым, мимолетным, тем, что бывает со всеми  Не более чем в сантиметре от меня лежала цыганка Вера – красивая, теплая, родная...  В это мгновение она почему-то значила для меня больше, чем все Климы вместе взятые.  Я повернулась к ней, прошлась кончиками пальцев по её лицу,  слегка коснулась своими губами её губ...  Неожиданно она ответила мне долгим женским поцелуем...  Свечка умерла.  Темнота растворила нас друг в друге...

4

Первые недели мне все-таки было тяжело без Клима, особенно ночами.  Чего-чего, а высокую квалификацию  страстно-нежного любовника у него никак не отнимешь.  Мне приходилось привыкать к утомительным бесконечно-навязчивым мыслям во время бессоницы.  «ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?  ПОЧЕМУ УШЕЛ?  ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?  ПОЧЕМУ УШЕЛ?» -- тарахтело у меня в голове.  У меня было как минимум пять ответов на эти вопросы, которые я, словно заклинившая машина, постоянно анализировала.  О как мне хотелось выплюнуть эту горькую, надоевшую до тошноты жевачку!  Но стоило мне вечером лечь в постель, все начиналось заново:  ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?  ПОЧЕМУ?
Я ни разу не позвонила ему.  Я точно знала, он ничего не станет объяснять.  Каждое утро я шла на работу, в стоматологическую клинику, пломбировала десятки зубов, потом – домой.  Проводила там часа три-четыре, преимущественно за телевизором или отсыпаясь за ночную бессоницу.  Вера всегда приходила позднее меня, она работала секретарем в какой-то туристической фирме.  Я дожидалась её, мы вместе пили чай ( у неё или у меня), болтали обо всем на свете, иногда прогуливались.  А ночью я оставалась одна.  Я люблю темноту, и поэтому ночь мне никогда не казалась чем-то устрашающм.  Но я не люблю быть одна, и мне хочется плакать, когда я ложусь спать.  И я плачу иногда.  А иногда я просто сплю.  Но это случается реже.
Как-то, возвращаясь с работы, я встретила Клима с красивой девушкой.  Я сразу вспомнила её лицо --  я его видела на фотографии в квартире у Клима.  Он мне тогда сам рассказал, что это его бывшая девушка и что он её когда-то очень любил.  Ну и разумеется не забыл добавить, что меня он любит намного больше.  Я и тогда не думала ревновать, а сейчас тем более.  Но почему-то мне стало больно и неприятно, когда он, увидев меня, тут же весь расплылся в белозубой улыбке, словно был безумно рад нашей неожиданной встрече.
 -- Какие люди!  Привет, Викуль!  Ты что пропала?  Как поживаешь?
Именно тогда я впервые подумала, какой он редкий лицемер.  Стало ужасно стыдно за себя, за свои бессонные ночи, за свои слезы...  Оказывается ведь, никакой драмы не было и подавно.  Вот он здесь стоит – веселый, жизнерадостный, интересуется, как я поживаю.  Я все гадала, почему он ушел, почему разлюбил; а он, оказывается, и не разлюбил вовсе.  Потому, что не любил никогда...  Потому, что  я была просто хорошим другом...  И правда, чего это я пропала, не звонила так долго...  не по-дружески как-то.
 -- Кстати, познакомься, это Саша.  Я тебе, кажется, о ней немного рассказывал.  Саша, это Вика.
 -- О ч е н ь  п р и я т н о, -- протянула медленно, словно безнадежный даун, Саша, и вся её красота куда-то в миг улетучилась.
Я внимательно посмотрела на неё.  Так вот, значит, каких женщин предпочитает мой экс-возлюбленный.  Ярко-бирюзовая кофточка с глубоким вырезом и безумным количеством всевозможных кнопочек, мини-кармашков, бисерных штучек;  белые брючки в обтяжку, просвечивающие еще более белые трусики, туфли серебристого цвета на тонких каблуках, делавших её чуть-чуть выше Клима; по браслету на каждой руке, по два кольца на каждом пальце; ну и, наконец, лицо, щедро украшенное косметикой и улыбкой под названием «я не только хорошо выгляжу, но еще и умею думать».  Все-таки она не производила впечатление куклоподобной дуры, если не брать во внимание её неприятный голос и привычку растягивать слова, что, видимо, по её мнению делало её более сексапильной и независимой.
 -- Извини, нам пора.  Смотри, не пропадай опять.  Ну пока.
 -- Ну пока.
К моему удивлению, они подошли к довольно симпатичной BMW белого цвета.  Клим сел за руль.  «У нее есть своя машина», -- с легкой завистью подумала я.  «Может, он с ней из-за машины.  Он давно мечтает о машине.» -- подсказывало мое задетое самолюбие.  «У меня тоже могла бы быть...» -- и тут меня словно молотком по голове стукнуло.  Что же я раньше, дура, об этом не вспомнила?!  Столько ночей не спала, столько всего передумала, а об этом подумать забыла!  Я ж все деньги свои ему отдала!  Надо поскорей их у него забрать.  А что, если у него сейчас нет?  Его проблемы...

5

До двенадцати ночи я ему названивала.  Он не отвечал.  Дозвонилась только вечером следующего дня.
 -- Клим, привет, это Вика.
 -- Привет, что-то случилось?
 -- Клим, ты мне денег должен.  Много.  Помнишь?
 -- Помню.
 -- Верни, пожалуйста.
 -- Сейчас не могу.
 -- А когда сможешь?
 -- Как только будут.
 -- А когда будут?
 -- Не знаю.  Честно.
 -- Клим, мне нужны эти деньги.
 -- Прямо сейчас?
 -- Желательно да.  Понимаешь, мы ведь больше не вместе.  Мне будет спокойней, если деньги будут у меня.
 -- И что мне по-твоему делать?  Банк грабануть?
 -- Делай что хочешь, только деньги верни.
 -- Да не переживай ты так.  Получишь ты свои деньги обратно.  Подожди только немного.
Уже смеркалось.  Окно становилось все темнее, комната все меньше.  Наконец, остались только я и телефон у меня на коленях.  Я сидела и думала, вернет ли он деньги.  Скорее всего нет.  Как бы я не пыталась убедить себя в обратном, я слишком хорошо знала цену его обещаниям.
Саша и Клим хорошо смотрелись вместе.  Они действительно подходят друг другу.  Чтобы там не говорили о единстве противоположностей, что-то в мужчине и женщине должно быть общего, они должны быть похожи.
Вдруг под боком у себя я ощутила чье-то теплое мурлыканье.  Это был Нежик, мой кот.  Он обладал типичным для всех котов свойством – бесшумно появляться из ниоткуда.  Иногда мне кажется, что я ему действительно дорога и что он любит меня без всякой корысти.  А что, если вдруг его приютит другая хозяйка, будет также кормить печеночной колбаской и рыбой, наливать молочка по утрам, ласкать, гладить по мягкой шерстке, позволять залазить в постель?  Почувствует ли он разницу?  Скорее всего нет.  Ведь это всего лишь кот – глупое, примитивное создание.

6

Прошло месяца два.  Деньги он мне, естественно, не возвращал.  Несколько раз, с трудом превозмагая свою природную застенчивость, я ему звонила, каждый раз предварительно ставя себе целью быть с ним как можно жестче, и каждый раз была похожа на жалкую попрошайку, выклянчивающую деньги у серьезного, загруженного делами дяди.  Каждый раз, кладя на место трубку телефона, я чувствовала себя растоптанным в грязи жуком с оборванными крылышками, до которого никому не было дела.  Никому, кроме Веры.
Иногда я оставалась у нее на ночь.  В её объятьях, под её поцелуями я познавала блаженство, которое мне не смог подарить ни один мужчина.  Её тело было мягче и круглее моего, руки – нежнее моих...  В такие мгновения ни я, ни она не произносили ни слова, лишь тихие протяжные звуки да тяжелые вдохи и выдохи.  Говорили мы в другие часы, за чаем или на прогулке, или когда готовили вместе ужин.  Ласкала ли я её или делилась своими неприятностями, или просто смотрела в её цыганские глаза – она всегда была мне безмерно близка.  Так же, как и я ей.  Мы понимали друг друга с полувзгляда.
Один лишь червь разъедал мою душу – Клим.  Меня не столько беспокоили деньги, которые я со своей преступной наивностью ему дала, сколько сам факт, что он мне должен, а еще больше его отношение ко мне как к ничтожной твари, которая пытается что-то требовать, это колючее чувство униженности, с которым я постоянно жила, засыпала и просыпалась, которое я так ненавидела.
Возвращаясь с работы, в трамвае я встретила Сашу.
 -- Саша, привет.  А что с твоей машиной?  В ремонте?
 -- У меня нет машины.  С чего ты взяла?
 -- Но я же видела вас с Климом тогда...  Вы поехали на белом BMW...
 -- Ну так это его тачка. 
В этот момент я сама себе напоминала беспомощного щенка.
 -- Мне пора.  Моя остановка.
Момент – и Саша вышла из трамвая.  В одну секунду я представила, как останусь стоять здесь, глупым щенком с открытым ртом.  Еще момент – и я вне трамвая, автоматические двери чуть не защимили мою сумочку.
 -- Саша, подожди.
 -- Ну чего тебе, Вика?  Ведь тебя, кажется, так зовут?
 -- У него же не было машины...
 -- Да, он ее не так давно купил.  Незадолго после того, как вы расстались.
 -- Вот сволочь...
 -- Кто?  Я?
 -- Нет, он.
 -- Послушай, не надо нам завидовать.  У нас тоже не все гладко.
 -- Где же он деньги взял?
 -- Продал свою квартиру в центре, купил попроще в пригороде...  на оставшиеся деньги и купил машину.  А тебе-то что?
 -- Я ему одалживала 15 000 долларов.  До сих пор не отдает.  Говорит, денег нет...
 -- Ну ты и дура...  Расписку-то хоть взяла какую-нибудь?
 -- Нет, конечно.  Мы же тогда вместе были.
 -- Про деньги можешь забыть.  Вряд ли он их вернет тебе.  Извини, я спешу, пока.
Изящной походкой она зацокала каблучками по весеннему тратуару.  Я подумала, что она не такая уж стерва.  По-крайней мере лучше Клима.
В этот вечер я снова позвонила ему на мобильный.  На этот раз мой голос звучал не так жалко, как обычно.  Разговора, правда, не получилось.  Он куда-то очень спешил и сказал, что у него совсем нет времени.  Пообещал, что позвонит на следующий день.
Я ждала неделю.  В конце концов я решила во что бы то ни стало узнать его новый адрес, чтобы переговорить с ним с глазу на глаз.  Мне уже не было страшно начинать с ним разговор.  Скорее наоборот, я страстно желала высказать все то, что все эти дни, словно центрифуга, крутилось в моей несчастной голове.  Перерыв все свои записные книжки, я все-таки нашла телефон одного из его друзей.  Андрей не стал интересоваться, зачем мне адрес моего бывшего Ромео.
 --  У него вроде новоселье скоро.  Тебя не приглашал?
И вот мне снова стало страшно.  Опять представила себя, глупую, коверкающую от волнения слова...  А он такой самоуверенный, красноречивый, всегда выглядит победителем, и правда на его стороне, как бы странно это не звучало.  Боязнь снова быть униженной начала подкидывать новую идею.  А ЗАЧЕМ ИДТИ?  ВЕДЬ ОН ВСЕ РАВНО НИЧЕГО НЕ ВЕРНЕТ, СНОВА НАЙДЕТ ОПРАВДАНИЯ, ИЛИ ВООБЩЕ ОТКАЖЕТСЯ СО МНОЙ ГОВОРИТЬ.
В раздумьях я провела еще несколько дней.  Нет, пойду.  Лучше пусть я буду глупо выглядеть там, чем глупо сидеть здесь, загруженная комплексами.  Мне уже двадцать пять.  Время снять новогодний костюм белого пушистого зайчика, который чем дальше, тем больше становится похож на жалкое бесцветное насекомое.  Пусть со мной считаются.
Нежик растянулся у меня на коленях.  Его полосатая спинка умиротворяюще действует на мою нервную систему.  Бестолковое животное, неужели ты и впрямь способно на какие-то чувства, привязанность, например?  Или ты просто отрабатываешь очередную порцию мяса?  «Я буду греть тебя своим теплым кошачьим телом, утешать тебя своим монотонным мурлыканьем, выслушивать тебя, когда тебе не с кем поговорить, а ты за это корми меня, пои, позволяй гулять иногда со смазливыми кошечками – и мы оба будем чрезвычайно довольны этим взаимовыгодным сотрудничеством.»  Признайся, Нежик, такова твоя кошачья политика?  А я привязана к тебе всей душой.  После Веры, ты мой лучший друг.

7

Вдоволь налюбовавшись весенним закатом, я зашла в обветшалый подъезд небольшого пригородного дома.  Стены украшены всеми распространнеными именами, как женскими, так и мужскими, между ними постоянно красуется компактное русское слово, которым можно обозначить практически все.  Передо мной оббитая дермантином дверь с начертанной на ней мелом цифрой 7.  Изнутри слышется музыка и не совсем еще пьяные голоса.  Я разворачиваюсь и направляюсь к выходу.  Я хочу домой.  Но вот я снова стою перед дверью с номером 7, и мой палец уже нажал кнопку звонка.
Он явно не ожидал меня увидеть.
 -- Я тебя приглашал разве?
 -- Мне просто поговорить нужно.
 -- У меня вообще-то сейчас гости, новоселье празднуем.  Ну ладно, заходи, поговорим.
Он провел меня в унылую комнату, которая по всей видимости служила ему спальней.  Почти все пространство занимали сваленные кучами, еще не распакованные вещи.  Он не стал, как это обычно принято, извиняться за беспорядок.
 -- Я тебя слушаю.
 -- Ты, наверно, догадываешься, о чем я хочу поговорить.
 -- Только, прошу, не делай свою речь слишком длинной и пафосной.  Меня гости ждут.
К своему большому удивлению, я была совершенно спокойна.
 -- Зачем ты наврал мне, что у тебя денег нет.
 -- У меня и правда нет.  И тогда не было.
 -- На что же ты BMW купил?
 -- Мне пришлось променять свою отличную квартиру с ремонтом на эти развалины, еще и вне города...
 -- Почему же ты не отдал мне сумму, оставшуюся от продажи квартиры.  Даже если там не набиралось пятнадцати тысяч, отдал бы пока частично.
 -- Одно дело продать квартиру, чтобы купить себе автомобиль, другое дело продать квартиру и просто отдать деньги...
 -- Но это мои деньги! – крикнула я срывающимся голосом.  Слезы предательски омывали моё лицо.  Клим тоже перешел на повышенный тон.
 -- У тебя нет никаких доказательств!  Ты меня тогда очень выручила, за что я тебе благодарен.  Теперь оставь меня в покое!
Мне больше нечего было сказать.  Я просто стояла и рыдала.
 -- Ты ничего не сможешь доказать, поняла?  Были деньги и нет денег.  Забудь о них.  В конце концов, деньги не самое главное в жизни.
Теперь он говорил спокойно, даже сочувственно.  Мне нечем было возразить.
В комнату зашел один из его приятелей.  Лицо его мне показалось знакомым.  Возможно, он раньше заходил к нам на чай.
 -- Мне показалось, или тут правда что-то происходит?
 -- Вика уже уходит.
 -- А разве она с нами не останется?
 -- Нет.
В зале было полно народу.  Все молодые, веселые.  Самовлюбленные, как один похожие на Клима, парни и девчонки, готовые смеятся над любой их шуткой.  Среди них почему-то не видно было Саши.
 -- А где Саша?
 -- Её здесь нет.
 -- Ты её уже бросил?
 -- Нет, она сама ушла.
На улице было темно и прохладно.  Я не плакала.  Я не думала.  Я просто шла.  Передо мной все ещё стояли беззаботные, полупьяные лица.  Мне вдруг захотелось быть похожей на них.  И я сделала глупость.
Я начала с двух бутылок пива.  Этого показалось недостаточно, и я купила маленький пузырек водки.  Через час я стала смелой решительной женщиной.
В квартире номер семь снова раздался звонок.  Я стояла на пороге, уставившись в его твердые черные глаза.  Из моего рта звучно вырывались бессвязные пьяные слова.
 -- Отдай мне деньги!  Ты мне должен! Ты должен мне!
Разговоры, смех и музыка стихли.  Народ из зала постепенно перебрался в прихожую.  Всем не терпелось посмотреть на незнакомую истеричную дуру и её пьяную выходку.  Клим дышал ровно.  Он не испытывал ни чувства неловкости, ни тем более паники.  Он как всегда смотрелся героем.
 -- Тебе?  Деньги?  За что?
 -- Я тебе давала!
 -- Конечно давала...  Много раз.  И лёжа давала, и сидя давала, и раком давала...
Кто-то прыснул от смеха, кто-то поперхнулся, кто-то просто захихикал.  Одна девушка произнесла неискренне:  «Бедняжка».  Все смотрели на меня и смеялись.  Кому-то было меня искренне жаль, но всё-равно смешно.  Я ушла бы в знак благодарности в монастырь, если бы Господь в этот миг расспылил меня на атомы.  Но я стояла там во всей своей целостности, маленькое обиженное насекомое без яда.
 -- Отдай мне деньги!
 -- За фригидный секс не плачу.
Даже оккупированная спиртным, моя голова соображала, что, чем больше я буду говорить, тем больше он будет надо мной издеваться.  Но черт знает почему я продолжала.
 -- Он мне должен пятнадцать тысяч долларов!
«Многовато...», -- заметил один тип.  Клим оставался непоколебим.
 -- Ну ты, детка, загнула.  Да ты и на червонец не потянешь.  Даже самая дешевая, начинающая проститутка умеет в тысячу раз больше тебя.  Но я добрый, и чтобы ты не плакала, дам тебе сто рублей.  Иди опохмелись.
Снисходительным движением он сунул мне бумажку в карман.  Во мне вдруг проснулись сотни диких обезумевших зверей.
 -- Ты сволочь, гнида!  Я тебя убью!  Я тебя уничтожу! Я тебя убью!  Убью!  Убью!
Я продолжала выкрикивать «Убью!», не замечая, что меня уже вытолкали в подъезд и захлопнули дверь.  Мои буйные звери опять уснули, и я продолжала быть ничтожным насекомым.  У меня даже не было сил уйти.  Я сидела, прислонившись к двери квартиры номер семь, и тихо рыдала, захлебываясь собственной слюной.  Немного погодя снова зазвучала музыка, смех, шум.

8

Я снова в обьятиях Веры, но она не в силах меня успокоить.  Я уже почти совсем трезвая, но меня не перестает трести.
 -- Прошу тебя, пожалуйста, помоги мне убить его.  Я сама не справлюсь.  Я слабая.  Помоги мне, пожалуйста.
 -- Успокойся, отдохни, потом что-нибудь придумаем.  Обязательно что-нибудь придумаем.
Нежно-нежно она поцеловала меня и отвела в спальню.
Я спала часа два, не больше.  Была уже ночь.  Из кухни парили приятные запахи.  Вера пекла яблочный пирог. 
 -- Час ночи, а ты тут пироги печёшь...
 -- Неужели ты улыбаешься?  Или мне это мерещится?
 -- Нет, не мерещится, это я в сознание прихожу.
Я случайно поймала себя на мысли, что флиртую с ней.  Секунд на пять мы забылись в мягком поцелуе.  Потом я положила голову ей на плечо и заплакала.
 -- Как хорошо, что ты у меня есть.
 -- Надеюсь, эти слезы уже не горькие?
 -- Нет, они сладкие, как твой пирог, которым так хорошо пахнет.
Пирог и правда получился изумительным.  Это я научила Веру добавлять корицу в яблочную начинку.  Какое-то время мы молчали, наслаждаясь удовлетворением одной из самых естественных потребностей человека – потребности вкусно поесть.  И не важно, что ужин далеко позади, а завтрак далеко впереди.  Когда не хочется спать, а на столе стоит горячий яблочный пирог, его надо есть, и желательно с чаем.  Мне с трудом верилось, что это я несколько часов назад сидела скукожившись в чужом холодном подъезде.  Здесь было тепло.  Здесь было уютно.  Здесь была Вера.
Я любила её всем сердцем, всеми мыслями и чувствами.  Я любила любить её.  Только с ней я чувствовала себя уверенно, в безопасности, в полной гармонии и блаженстве.  Любовь к мужчине совсем другая – беспокойная, недоверчивая...  Я больше не искала такой любви.  У меня была Вера.
В эту ночь начала зарождаться  безумная, глупая на первый взгляд идея.
 -- Убить я его не могу, не хочу пожизненный срок получить, избить тоже не могу – не умею, попросить это сделать за меня некого, да и было бы кого, все равно бы не решилась...  Вот и получается, что я ничего не могу...  Беспомощная серая мышка, над которой издеваются, как только хотят, ни во что её не ставя...
 -- Да, хотелось бы его проучить...
 -- Слушай, наведи на него порчу какую-нибудь, ну пожалуйста...  Ну неужели ты совсем-совсем не умеешь?  Может какую-нибудь литературу по этой теме поискать...
Вера ласково улыбнулась мне, как улыбаются маленьким детям, когда те задают чудоковатые вопросы.
 -- Да ладно, это я так просто сказала.  Знаю, что все это глупые шалости, не в средние века ведь живу.  Но если б правда такое было возможно, клянусь, ни секунды бы не колебалась, что б каких-нибудь бед наслать на его красивую голову!
После этих слов меня почему-то опять прорвало, и я рыдала еще минут пять, закрыв лицо руками и подергивая своими хрупкими плечами.  Вера подсела ко мне поближе и уткнулась носом в мои сальные волосы.  Любовь к ней и ненависть к нему прекрасно сосуществовали во мне, попеременно преобладая друг над другом.  А мама мне часто говорила, что при настоящей любви нет места для ненависти, потому, что когда любишь, не остается сил ненавидить.  Наверно, она ошибалась.

9

 -- Можно попробовать его запугать.
Я в изумлении взглянула на подругу.  Было так сладко проснуться в ее теплых объятиях, что я еще не успела вспомнить о ночных переживаниях.  Но порядок и последовательность событий в моей голове быстро восстановились.
 -- Как?
 -- Ну раз уж мы не можем навести на него порчу, можем, по крайней мере сказать ему, что мы это сделали.
 -- Ты что, серьезно?  Он, конечно, недалекий, но не настолько же.  Думаешь он нам поверит?
 -- Сначала нет.  Но в каждом человеке заложена суеверная струнка.
 -- Ну хорошо, предположим он каким-то чудом поверит.  И что нам это даст?  В чем смысл?  На самом-то деле никакой порчи не будет, и он будет жить поживать себе, как ни в чем не бывало... или даже лучше.
 -- Ты не права.  В этом есть определенный смысл.
 -- Тогда объясни.
 -- Дай мне немного времени, попробую сформулировать свои мысли.
Она молчала секунды три, не больше.
 -- Может, конечно, ничего и не получится, но суть такова:  мы находим его, говорим с неподражаемо серьезным видом, что наслали на него проклятие, навели порчу, или что-то в этом роде.  Главное, правильно это сказать, то есть так, чтобы слова помимо его воли запали ему в душу.  Он, естественно, рассмеется, оскорбит нас, пошлет ко всем чертям и через несколько минут забудет о нашем разговоре.  Но главное, повторяю, чтобы слова действительно запали в его душу.  Тогда он обязательно рано или поздно вспомнит о них.
 -- Ну, допустим, вспомнит, ну и что?  Вспомнит и забудет.  Поверь мне, он далеко не из суеверных.
 -- Не перебивай, я еще не закончила.  Жизнь каждого человека неравномерна.  Она не похожа на гладкий ровный каток, она скорее напоминает ухабистую дорогу – то идешь спокойно, прямо, без всякий забот, то в какую-то ямку падаешь, то на бугорок взбираешься, то снова падаешь.  Понимаешь, о чем я?  Что бы он ни делал, как бы он ни жил, у него все равно будут неприятности рано или поздно.  Большие или маленькие, но неприятности будут, так уж устроен наш мир.  И когда он вступит в неизбежную полосу невезения, тогда-то он и вспомнит о нашем проклятии или порче, не знаю даже, какой термин здесь уместнее.  Может, конечно, и не вспомнит никогда.  Но представь, если все-таки вспомнит и подумает:  «Неужели эти девки и правда чего-то наколдовали, и я теперь из-за них страдаю?», и от этого ему будет еще тяжелее.
 -- Думаешь, будет?
 -- Конечно.  В каком случае тебе будет хуже – если ты сама случайно упадешь с лестницы, или если кто-то тебя столкнет? 
 -- Очень интересно, но маловероятно, что он вспомнит, что вобще хоть как-то отреагирует на нас.  Эти слова на него никак не подейстуют
 -- Никто из нас, даже самые железобетонные скептики, не могут быть на все сто уверены, что в мире нет ничего сверхъестественного, и при определенных обстоятельствах могут испугаться чего-то, чего им понять не дано, во что они вроде бы не верят.
Мысль отомстить Климу и не думала меня оставлять.  Просто, хорошо выспавшись (был уже почти полдень), я смотрела на это трезво и спокойно.  Почему бы и не попробывать?  Вдруг и правда что-нибудь получится.  Стыднее, чем мне было вчера вечером, уже точно не будет.  Я посмотрела за окно.  День разгорался ясный и солнечный.  В такие дни все идеи хорошие, все решения правильные.
Чем дальше, тем больше мне нравилась наша задумка.  Мы решили поехать к нему вдвоем (одной мне было страшновато), подождать его на улице, пока он не вылезет по каким-либо делам из своей берлоги или, наоборот, будет в нее возвращаться.  Вера скажет, что нужно, а я буду смотреть ему в глаза, извергая тихо и спокойно всю свою уже уравновешенную ненависть.

10

Снова унылый ветхий дом в унылом ветхом квартале.  Мне неприятно находиться здесь.  Отовсюду доносится запах подгоревшего мяса и кислого молока.  На улице не видно ни души, хотя еще совсем светло.  Он должен вернуться домой с минуты на минуту.
Он идет один.  Пешком.  Я смотрю на него и не верю, что когда-то этот человек был мне по-настоящему дорог.  Он по-прежнему красив, он еще долго останется красивым.  Большие глаза, проглатывающие все, что попадается им на пути, идеально прямой нос, чуть припухлые губы, густые, слегка вьющиеся темные волосы, красивая мужская фигура, достаточно высокий рост – неужели  я так легко смогла на это купиться, словно какая-нибудь девятиклассница.  Ах да, не стоит забывать про его чарующий голос, пленительный взгляд, завораживающие речи...  А его объятия!  На одну секунду мне страстно захотелось вновь оказаться в его объятиях.  Но от него веяло холодом.  Я это чувствовала даже за несколько шагов.
Он сразу нас заметил и приблизился с напущенно циничным видом.  Намеренно не обращая ни малейшего внимания на Веру, словно ее там вообще не было, он подошел ко мне, и сказал бесстрастно:
 -- Оставь меня в покое, стерва.
Я безумно рада, что мне удалось посмотреть на него именно так, как я задумала, причем вышло это совершенно естественно.  Мороз моей торжествующей ненависти обратил в лед все страдания и чувство униженности, кусающих меня все это время.  Впервые в жизни мне было приятно ненавидить.  Я испытывала невыразимое удовольствие от своей победоносной ненависти, которая, впрочем, еще не победила.
 -- Бедный Клим.  Много горя придется тебе вытерпеть, -- услышала я рядом с собой цыганские причитания.  Похоже, Вера тоже со всей душой вошла в свой образ.
Клим так и не взглянул на нее.  Пока она говорила, он терпеливо молчал, слегка опустив глаза; потом сказал, снова обращаясь ко мне, тем же ровным бесчувственным тоном:
 -- Уходи и уводи с собой эту ведьму.
Вера продолжала:
 -- А я и правда ведьма.  Ну не то чтобы совсем, но колдовать немножко умею.  Бабушка научила.
Я молча наблюдала, как его железное терпение начало его подводить, хотя он оставался изумительно спокойным.  На этот раз он не удержался и резко взглянул на нее, отчетливо и громко произнес:
 -- Ну и дура!
Уверена, что в его глазах мы действительно выглядели глупо, хотя уже начинали его раздражать.
 -- Вобщем так, мерзавец.  Ты обидел мою подругу.  Ты за это заплатишь.
 Вера перестала играть.  Она была очень серьезна.
 -- Боже милостливый!  Я сейчас обкакаюсь от страха! 
Он был, как всегда, банально циничен.
 -- Вчера вечером, от нечего делать, мы наслали на тебя порчу.  У Вики есть твоя фотография, да и из одежды кое-что осталось.  Так что сделать это было совсем несложно.
Его лицо озарилось улыбкой.  Даже глаза его заметно повеселели.
 -- Знаешь, у меня есть один психиатр знакомый.  Больше ничем помочь не могу.  Извини.
Вера не отступала.
 -- Скоро тебя начнут преследовать несчастья, одно за другим.  И ты ничего не сможешь с этим поделать...  По-крайней мере будешь знать, откуда они.
На этот раз Клим ничего не ответил.  Видно посчитал ниже своего достоинства продолжать разговор с двумя полуумными девицами. 
Дело было сделано, и мы довольно быстро забыли о нем.  Так забывают о купленном лотерейном билете, розыгрыш которого должен состоятся лишь через несколько месяцев.

Часть II

1

Клим проснулся с тяжелым чувством неприязни к зарождающемуся дню.  Этот день не сулил ничего хорошего.  Нужно было начать искать работу, но Клим заранее знал, что из этого ничего не выйдет.  Прошел всего месяц с тех пор, как его отец усердно ходатайствовал, чтобы пристроить единственного сына, уже три с половиной года назад окончившего юрфак, в хорошее место.  Наконец ему это удалось – старый знакомый взял его в свою нотариальную контору на должность помощника юридического консультанта, о чем вскоре сильно пожалел.
Клим искренне пытался понять причину своего увольнения.  Да, он опаздывал, и довольно часто; но с кем не бывает, тем более по молодости.  Он был уверен, что начальство это понимает.  Да, несколько раз он не явился в офис; но ведь каждый раз он объяснял причины своего отсутствия (пусть и выдуманные, но им-то откуда знать?).  Главное – он всегда был со всеми мил и дружелюбен, отпускал ненароком забавные, порой чуть непристойные шутки, над которыми все весело хихикали.  Ему казалось, его здесь любят.  Сергей Николаевич, их шеф, всегда ему улыбылся, расспрашивал о здоровье, о родителях, панибратски хлопал по плечу.  Ни разу, ни малейшим намеком, он не дал Климу понять, что тот ведет себя неподобающе, ни разу не отчитал его, ни разу ни в чем не упрекнул.  И вдруг словно пинок сзади – прости, ты уволен.  Клим чувствовал себя несправедливо обиженным и даже – впервые в жизни – униженным.
И все-таки где-то в самой глубине своей неглубокой души он догадывался, в чем дело.  Скорее всего, сам он никогда и не догадался бы, если б ему не указали на это прямым открытым текстом.  Это и было, пожалуй, самым унизительным.
Он опоздал немного больше, чем обычно.  Сергей Николаевич был в офисе, что в принципе, не смущало Клима, так как он считал себя его любимчиком.  Однако в это утро (точнее почти полдень) он не улыбался и не шутил.  Не ответив на горячее приветствие Клима, он попросил его пройти в свой кабинет.  Говорить он начал без всяких вступлений и лирических отступлений, что называется «прямо в лоб».
 -- Можешь забирать отсюда свои вещи.  Я тебя уволил.
Первое, что пришло в голову Клима, не шутка ли это, не пытается ли Сергей Николаевич его разыграть.  Но взгляд шефа был слишком серьезным, неуместным для шуток.  Вторая реакция Клима была вполне животного происхождения, практически инстинктивная – защищаться, в конкретно данном случае – оправдываться.
 -- Не надо, Сергей Николаевич.  Клянусь, я больше не буду опаздывать, и пропускать рабочие дни не буду.  Хотя я и пропускал только по болезни, вы же знаете...  Но теперь даже больной, с температурой, я всегда буду на своем рабочем месте.  И даже умирать буду здесь, и труп свой не позволю никуда отсюда уносить...
Он растинул на лице свою льстивую, отработанную годами, мальчишечью улыбку, уже плохо смотрящуюся на лице двадцатишестилетнего подростка.  Он был уверен процентов на девяносто, что шутка пройдет, Сергей Николаевич растает и скажет, лукаво погрозив пальцем:  «Чтоб это было в последний раз».
Но все оказалось куда хуже.  Перед Климом словно стоял не Сергей Николаевич, а его злополучный клон.
 -- Тебя действительно стоило бы уволить за одни лишь опоздания и пропуски.  За один лишь месяц ты опоздал и пропустил столько раз, сколько не опаздывали и не пропускали все мои сотрудники вместе взятые за год.  Это сверхнеуважение ко мне и к моей фирме.  Но дело даже не в этом.  Все бы мог тебе простить, учитывая, что ты сын моего хорошего товарища; я бы даже взялся за твое перевоспитание, будь в тебе хоть искорка, хоть малейшая крупица таланта.  Ну пусть даже не таланта, а какого-нибудь, хоть самого малого, стремления стать лучше, умнее, узнать больше, чему-то научится.  Но ты абсолютно безнадежен.  Меня, конечно, ничуть не удивляет наличие у тебя диплома о высшем юридическом образовании.  Я даже верю, что все пять лет ты числился студентом университета.  Деньги и не такие чудеса творят.  Меня только коробит при мысли о том, что такая бестолочь, как ты, на полном серьезе считает себя юристом.  И еще отца твоего жаль.  Ну вот вобщем-то и все, что я уже давно собирался тебе сказать.  Оплату за свой первый и последний месяц можешь получить у нашего бухгалтера.  Больше мы в твоих услугах не нуждаемся.  Возьму лучше на твое место способного, трудолюбивого, перспективного второкурсника на полставки.  Да в принципе и первокурсник справится намного лучше тебя.  Всего тебе хорошего.  Если отец захочет, чтоб я ему сам все объяснил, пусть заезжает ко мне в любое время.
Было обидно.  Очень обидно.  Клим почувствовал невыразимое облегчение, когда Сергей Николаевич наконец закончил свою длинную речь.  Еще чуть-чуть и предательские слезы объявили бы о своем присутствии на его лице.  Это было бы полным поражением.  Даже не взглянув на своего бывшего шефа и не попрощавшись с бывшими коллегами, он как можно быстрее покинул контору и заперся в своем автомобиле, который с недавнего времени стал его лучшим другом.  Больше сдерживаться не было сил.  Клим крепко сжал руль руками и зарыдал.  Не так часто он позволял себе быть самим собой, даже когда вокруг никого не было.  Он даже толком и не осознавал, каким он был на самом деле.  Всю свою жизнь он играл обаятельного, самоуверенного, сильного, решительного мужчину – таким он себя и считал.  Внутри же таилась другая, менее привлекательная личность – мелочная, жалкая, самовлюбленная, легкоранимая.
И все-таки он был рад, что ушел быстро и молча.  Никто ведь не догадался, что он так сделал лишь из боязни заплакать перед ними, как маленькая обиженная школьница.  Со стороны все наверняка выглядело весьма достойно.  Он не забрал свои «отработанные» деньги лишь потому, что ему было совсем не до них, но сейчас он вспоминал об этом, как о почти что героическом подвиге.  Он и не собирался никогда возвращаться за деньгами по той простой причине, что ему было стыдно там появляться; себе же он с легкостью внушил, что не сделает этого из-за гордости.  Со стороны это будет выглядеть опять-таки достойно:  красивый своенравный жест – вы меня обидели, и мне не нужны ваши жалкие копейки, подавитесь ими.
Немного успокоившись, Клим направился к Владику, с которым они дружили еще со школы.  Пиво и закадычный друг, всегда готовый выслушать и утешить, способны творить чудеса.  Часа через два Клим окончательно уверился, что он герой, незаслуженно оскорбленный и непонятый, а все остальные – просто заурядные неудачники.
Потом пришли девочки – какие-то новые подружки Влада, которых Клим раньше не видел.  Одна из них была почти красивая, и Клим полностью «выздоровел».  Крошка оказалась не слишком умной и очень податливой.  В который раз Клим подумал, что он на редкость везучий малый.  Сумерки он встретил в постели друга со своей новой знакомой.  Непревередливая, легко удовлетворенная, девушка лепетала что-то про свою собаку.  Клим поймал себя на мысли, что она его начинает раздражать.  Очень любезно отделавшись от -- -- он даже не помнил ее имени, молодой человек поехал домой.
Дома, однако, ждал неприятный сюрприз.  Еще издали заметил Клим темно-синий отцовский мерс.  Тягостного разговора было не избежать.
Отец был очень зол, но старался держаться сдержанно, именно поэтому разговор получился чрезвычайно кратким.
 -- Денег я тебе больше давать не буду.  Даже на еду.  Захочешь кушать, научишься зарабатывать.  На худой конец продашь машину.  На первое время хватит.
Климу же сказать было абсолютно нечего, да отец и не ждал от него никаких слов.  Выполнив эту несложную миссию, он сел в свой красивый мерс и очень скоро скрылся из вида.
Климу было не по себе.  Он слишком хорошо знал своего отца, что бы не понять, насколько серьезны были только что произнесенные им слова.  И он слишком хорошо знал себя, чтобы не понять насколько все это для него чревато.  Он знал, что без отцовской помощи не сможет найти нормальную работу.  Он знал, что беззаботные дни кончаются.  Он знал, что скорее всего ему придется расстаться со своим недавно приобретенным автомобилем, и эта последняя мысль беспокоила его больше всего.

2

В газете он нашел несколько объявлений о вакантных должностях юриста.  Несмотря на то, что везде требовался опыт работы не менее трёх лет, он решил попытать свое счастье и принялся за составление резюме.  Сообщать было особенно не о чем.  Резюме получилось до неприличия коротким.  Клим все-таки размножил его и развез по указанным адресам.
Через неделю все надежды, что ему позвонят и пригласят на собеседование иссякли.  Он уже сильно жалел, что не забрал причитающуюся ему зарплату.  Если жить экономно, этих денег спокойно бы хватило на два месяца, учитывая затраты на бензин и сносное питание.  Клим все чаще пропускал завтраки и обеды. 
Поняв, что, даже питаясь раз в день магазинными пельменями и «мясными» сосисками, денег хватит не более, чем на четыре дня, он решил занять немного у Владика.
Владик встретил своего хорошего друга более чем гостеприимно.  Угостил отличным дорогим виски.  Выслушал, утешил.  Даже больше, чем утешил, придал ему сил, былой самоуверенности.  Впросем, виски в этом учавствовало ничуть не меньше.  В маленькой холостяцкой комнатушке не было ничего, кроме журнального столика, двух табуретов, софы и большого зеркала, которое висело как раз напротив того места, где сейчас сидел Клим.  Владик удалился в кухню в поисках какой-нибудь закуски.  Клим не мог не взглянуть на свое отражение.  Оно все еще было прекрасным.  Так прекрасны могуть быть только боги.  Такие выразительные черты лица, такие чувственные губы, такой завораживающий прокалывающий взгляд.  Не удивительно, что еще ни одна женщина ему не отказала.  Да и, пожалуй, многие из мужчин не смогли бы устоять, но Клим был не такой.  Он околдовывал, даже не всегда того желая.
Пьяная голова становилась все легче и туманней, пьяные речи все развязанней и свободней, и Клим выложил другу все свои неприятности, даже те, о которых следовало бы помолчать в целях собственной же выгоды.  Затем он попросил одолжить денег.  Владик отказался помочь, объяснив, что все свои сбережения пустил в какое-то дело, какое именно уточнять не стал.  Клим знал, что он врет, но ничего не сказал.  Он понял, что сам сделал глупость, рассказав о своих финансовых трудностях.  Влад был слишком рассчетлив, даже на нетрезвую голову.  Он знал, что Клим без поддержки отца не сможет найти денег, чтобы вернуть долг; и хотя он убеждал друга, что, мол, ничего страшного, найдешь скоро работу, сам в это ничуть не верил.
Уходя, Клим еще раз взглянул в огромное зеркало, безвкусно смотрящееся в этой крохотной, более, чем простоватой комнатке.  Впервые он не испытал щемящее чувство восторга при виде своей внешности, которое всегда, хоть на полминуты поднимало ему настроение.  У него мелькнула странная мысль, что боги, наградив его своей красотой, обделили его многим другим, возможно чем-то более важным и полезным. 
Сидя за рулем, он пытался придумать, у кого еще можно занять денег.  Он знал, что список получится небольшой, но пока списка совсем не было.  Из всех друзей он мог занять только у Владика, остальные только назывались друзьями, в сущности же были не более, чем знакомые, с кем иногда приятно провести время.  А иногда и неприятно.  Если даже Влад отказал, то тех даже и просить стыдно...  Были, конечно, субъекты, у которых всегда можно попросить -- под рост, естественно -- но о них Клим до сих пор не мог вспоминать без боли в животе.  Его подсознание все еще изредка молча благодарило эту глупую девушку, давшую необходимую сумму, и вполне возможно спасшую его от смерти.  Но сейчас он о ней не вспомнил.  Он вобще очень давно о ней не вспоминал.
Пришло время перебрать в уме всех подружек.  С одной стороны, у него их тьма, а с другой, -- даже назвать некого.  С одной встречался раз, с другой – два, с третьей – раз пять или даже больше, но у него не было даже координатов ни одной из них.  Он, конечно же, как и подобает мужчине при знакомстве с девушкой, не забывал узнать и записать номер ее телефона, искренне веря, что обязательно позвонит ей.  Номер всегда оставался на каком-нибудь жалком клочке бумаги, который, как правило, терялся в тот же вечер.  Обычно женщины сами ему звонили.  А если ему вдруг внезапно хотелось любви, и при этом никто не звонил, он ехал к Владу, и тот с удовольствием находил парочку соблазнительных цыпочек.  На худой конец всегда можно было кого-нибудь снять.  Но Клим предпочитал экономить на проститутках, да и брезговал немного.  Зачем они нужны, если любая женщина сама готова отдать все свое состояние за ночь с тобой?
Эта последняя мысль на секунду заинтересовала Клима.  Но он точно знал, что не сможет спать с женщиной за деньги.  Это, безусловно, унизительно, но главное, -- он точно знал, что не знает, с чего в таких случаях начинают.  Не подойдешь же к первой встречной состоятельной даме и не предложишь же ни с того ни с сего ей свои услуги?  Вобщем, мысль тут же прекратила свое существование.
Была, правда, одна девушка, с которой у него имели место какие-то более или менее длительные отношения, которая его интересовала не только потому, что она принадлежала к противоположному полу, которой он действительно восхищался и даже мог бы любить, если был бы на это способен.  Саша.  Она не просто красивая.  Красивых много, они на каждом шагу.  Она какая-то особенная.  Она знает себе цену, и в ней есть какой-то внутренний мир, вход в который ему, Климу, навсегда закрыт.   В этом мире живет прекраснейшая фея, лучшая из женщин, та, что является настоящей Сашей, та, которую ему никогда не узнать.  Но он чувствовал, что эта фея там, и его неизменно к ней влекло.

3

Она сразу же оценила красоту внешности и красоту речей Клима.  Она не стала исключением – в первый же вечер знакомства она не отказалась от его ласк и не стала разыгрывать из себя недотрогу.  Но после близости, Клим оказался в странном недоумении.  В первые жизни у него было чувство, что не он владел женщиной, а она владела им, просто использовала его тело для удовлетворения своих желаний. 
Он знал, что она не была влюблена в него.  А когда он со всей несвойственной ему искренностью и чувством некоторой неловкости признался ей, что его тянет к ней, как не тянуло ни к кому на свете, она с улыбкой заметила:  «Ты не единственный».
Он никогда не ревновал женщину и даже не знал, что это такое.  Он с большой радостью мог поделиться подружкой со своим приятелем, описав накануне в подробностях все ее прелести.  С Сашей все изменилось.  Внутри него словно находилась большая кастрюля с водой, готовая закипеть всякий раз, когда он видел рядом с ней человека мужского пола.  А если она проявляла к этому человеку хоть какой-то интерес, он начинал чувствовать себя маленьким, убогим и вобще не мужчиной.  Иногда ему казалось, что он просто красивый забавный зайчик для Саши, с которым и в постели-то не всегда хорошо.  На самом деле в мужчинах она ценила совсем другое, что-то такое, чего точно не достовало Климу.  И вся беда заключалась в том, что он не знал, что это что-то, иначе он непременно бы это достал.
И все же он был согласен даже на роль зайчика – лишь бы видеть ее, быть с ней, говорить с ней – хотя бы раз в неделю.  Она сама назначала свидания в удобное ей время и почти всегда была с ним ласкова и мила.  Она любила его целовать и часто повторяла, что ничьи губы не доставляли ей столько удовольствия своим прикосновением.  В такие минуты он чувствовал себя бессмертным.  Но иногда она была грустной, подолгу молчала и не реагировала на его нежности.  Бесполезно было спрашивать, в чем дело, что случилось – если она хотела, то всегда сама обо всем рассказывала без лишних вопросов – а если нет, значит дела были слишком серьезными, чтобы посвящать в них Клима.  Он знал, что ей от него нужно, когда она такая.  Ей нужен был пустой, без излишеств, секс.  Причем ей даже не важно было, получит она от него удовольствие или нет.  Это каким-то образом ее разряжало, и обычно ей становилось немного полегче, по крайней мере, ему так казалось.  Он беспрекословно выполнял свои мужские обязанности, всякий раз борясь с горьким чувством унижения, прекрасно сознавая, что им пользуются и что, в принципе, она могла бы найти ему неплохую замену в виде фаллоиммитатора.  Но когда роль инициатора выпадала ему, и Саша не была против, он казался себе всемогущим завоевателем.
Она была единственной девушкой, чей номер телефона и адрес Клим мог бы назвать даже в состоянии амнезии.  Она не любила, когда он ей звонил, а его оправдания типа «не могу больше не слышать твой голос» не способны были ее растрогать.  Какое-то время он даже подозревал, что она замужем, но вскоре выяснилось, что это не так.  Она просто не любила, когда ее беспокоили.  Если она сама ему не звонила, значит он ей был в это время не нужен.  Тем не менее, Клим довольствовался ролью любовника по вызову.
Однажды она пропала надолго.  Целый месяц он ждал, не решаясь побеспокоить ее.  Но терпение кончилось, и он набрал волшебные цифры на телефоне.  Ему ответили, что Саши нет дома.  А на следующий день он увидел ее в объятиях тучного солидного мужчины лет сорока пяти.  Целый день прошел в горьком полузабытье.

4

Очень удачным в это время оказалось приглашение Владика потусоваться у него дома.  Клим всегда считал, что пиво и веселая компания способны вылечить даже самую безнадежную депрессию.  Там он встретил довольно интересную девушку.  Конечно, она и в подметки не годилась богинеподобной Саше, но что-то в ней все-таки было, что привлекло внимание Клима.  Не сказать, чтобы она светилась небесной красотой, но, безусловно, была симпатичной, и, главное, какой-то необычной.  Другие девчонки на ее фоне казались абсолютно пустыми и до смешного неестественными; Клим с трудом отличал одну от другой и постоянно путал их имена.  Имя Вика же, прочно засело у него в голове, и он, сам себе удивляясь, не мог оторвать взгляда от ее обладательницы.  Говорила она не очень много, но каждая ее фраза блистала остроумием а улыбка была спокойной и сдержанной.  Она не кривлялась, не старалась выглядеть более сексуальной, чем была на самом деле, не строила никому глаз, не смеялась там, где было не смешно – вобщем, кардинально отличалась от всех знакомых Климу женщин, не считая Саши, конечно.  Лекарство было найдено, и Клим чувствовал себя почти здоровым.
Через несколько дней он уже жил у нее.  Им действительно было хорошо вместе.  Всем она его устраивала – и как любовница, и как друг, и как кулинарка, и как домработница...  Ее единственный недостаток заключался в том, что она не была Сашей.  Но Клим казался сам себе счастливым, и все чаще и лучше ему удавалось прогнать навязчивые мысли о былой страсти.
Вика была хорошей.  Она даже отдала все свои немалые сбережения, чтобы помочь своему любимому оплатить давно висевший на нем долг, и тем самым спасла его жизнь.  Когда она это сделала, Клим поклялся, что всегда будет носить эту женщину на руках.  В тот миг она стала его богиней и он готов был ей поклоняться.  Хотя, конечно, если бы она не дала денег, пришлось бы просить их у отца, объясняя при этом их назначение  и всю предшедствующую этому неприятную историю.  Для Клима это было равносильно смерти.  Потому-то он и был так безмерно счастлив и так откровенно благодарен своей гражданской жене.  Целую ночь.
Все продолжалось хорошо и гладко.  Клим чувствовал себя комфортно и спокойно с заботливой, обожающей его женщиной.  Она казалась ему ангелом, так безупречна она была -- даже слишком безупречна.  Она не давала ему ни малейшего повода для гнева или переживаний.  Все, что она делала, было правильным.  Душевное равновесие Клима было настолько идеальным, чувства настолько сбалансированы, что иногда ему казалось, что у него вобще нет чувств.  Ему просто было ХОРОШО.  Но это ХОРОШО становилось похожим на долгий непрерывный спокойный сон, без ярких видений.  Клим чувствовал, что пора просыпаться.
Он никогда не обладал ни шестым, ни седьмым чувством, да и первые пять его часто подводили; но когда однажды в кармане его брюк запищал вибрирующий мобильник, его сердце вдруг бешено заколотилось.  Голос Саши вскружил ему голову, вернул его в прежнее привычное состояние несостоявшейся страсти.  Он мог бы исполнить любую ее просьбу, чудачесво, прихоть – построить, разрушить, создать, убить -- только не умереть, это было бы перебор, жизнь он все-таки любил больше.  Но ее просьба была маленькой и ничтожной, она скорее должна была быть просьбой Клима.  Она хотела с ним встретиться. 
Он примчался так быстро, что она даже не успела заказать себе мороженого в маленьком придорожном кафе.  Он сел напротив и, не произнеся ни слова, дал своим глазам вволю насмотрется на свое сокровище.  Так изнеможденный жаждой усталый путник долго и жадно пьет родниковую воду, видя в ней смысл всей своей жизни.  Она улыбнулась и сказала:
 -- Я соскучилась.
А он все еще оставался нем.  Лишь в постели своей заброшенной на время квартиры он сказал ей:
 -- Не поступай больше со мной так.
Он бы остался с нею и на всю ночь и на всю жизнь, но Саше срочно нужно было куда-то идти.  Он заставил ее поклясться, что они теперь будут вместе.  Она не поклялась, но пообещала.
Клим не хотел больше видеть Вику.  Но он понимал, что объяснений не избежать, нужно хотя бы известить ее о том, что он от нее уходит.  Он знал, что она будет страдать, но его это не беспокоило.  Он был слишком счастлив, чтобы беспокоиться о других.
Виновато опустив глаза, он обнял ее сзади и прошептал:
 -- Прости меня.
 -- Что такое?
 -- Я должен уйти.  Навсегда.
(Ему не терпелось как можно скорее закончить этот неприятный разговор).
 -- Почему?
 -- Я тебя не достоин.
 -- То есть?
 -- Прости.
Он направился к выходу и, открыв дверь, сказал на прощание:
 -- За вещами я зайду завтра... или послезавтра.

5

Теперь Клим виделся с Сашей почти каждый день.  Он не расспрашивал ее, где она пропадала столько времени, почему не звонила и кто был этот тучный тип, что так вульгарно обнимал ее на виду у всех.  Он жалел себя, боялся, что ее оправдания причинят ему боль.  Ведь она всегда говорила только правду – а вдруг правда на этот раз окажется колючей?  Саша стала его настоящим, и он почти не вспоминал о том, что было раньше.  Раньше он спал, а рядом была какая-то женщина.
Как-то вечером эта женщина вдруг дала о себе знать.  Клим пожалел, что вообще ответил на звонок телефона.
 -- Клим, привет, это Вика.
 -- Привет, что-то случилось?
 -- Клим, ты мне денег должен.  Много.  Помнишь?
 -- Помню.
 -- Верни, пожалуйста.
 -- Сейчас не могу.
 -- А когда сможешь?
 -- Как только будут.
 -- А когда будут?
 -- Не знаю.  Честно.
 -- Клим, мне нужны эти деньги.
 -- Прямо сейчас?
 -- Желательно да.  Понимаешь, мы ведь больше не вместе.  Мне будет спокойней, если деньги будут у меня.
 -- И что мне по-твоему делать?  Банк грабануть?
 -- Делай что хочешь, только деньги верни.
 -- Да не переживай ты так.  Получишь ты свои деньги обратно.  Подожди только немного.
Климу на мгновение предстал образ этой молодой, когда-то казавшейся ему красивой женщины.  Не может быть, что он чувствовал себя счастливым рядом с ней.  Она же такая обычная, такая земная и, как теперь выяснилось, очень меркантильная.  Он, Клим, подарил ей столько минут несравненного блаженства! – да другие жизнью готовы пожертвовать, чтобы испытать то, что испытывала она, находясь рядом с ним.  Он не просто подарил ей себя на несколько месяцев, он сделал ее желанной, воздушной, прекрасной, вырвал ее из мира всем недовольных глупцов.  Нет, она пустая, как и все женщины (только не Саша!), она ему совсем неблагодарна за счастье, которое он позволил ей пережить.
Ему неприятна была мысль, что Вика позвонит еще раз, а может два или три или намного больше, или даже придет к нему домой.  Слава Богу, она не знала его новый адрес.  Клим переехал в эту небольшую пригородную двухкомнатную квартиру совсем недавно.  С одобрения отца, он продал квартиру в центре, доставшуюся ему в наследство от деда.  Деньги поделил на две приблизительно равные части – на одну часть купил эту новую квартиру, а на другую – отличную поношенную BMW.  Он и раньше мечтал о машине, а теперь, когда к нему вернулась богиня, он просто не мог позволить себе возить ее в общественном транспорте.
Однажды богиня пришла к нему домой без предварительного звонка,  что было на нее совсем непохоже.
 -- Саша, почему ты не позвонила?  Я бы за тобой заехал.
Клим посмотрел на ее лицо и сразу все понял.  Сейчас она уйдет и на этот раз навсегда.
 -- На этот раз я хочу, чтобы все было по-честному.  Я тебя совсем не люблю.  Я пыталась, но сегодня я окончательно поняла, что ты не моё.  Ты мне не нужен, не хочу тратить на тебя свою молодость...  да и старость бы не стала.  Ты слишком мелок для меня.
Это было унизительно.  Даже богиня не имела права с ним так разговаривать.  Будет тяжело не видеть ее, но бесполезно ее уговаривать, она все равно уйдет из его жизни, раз уж она так решила, и уйдет именно сейчас.   Так пусть и ей, хоть не несколько мгновений будет не так сладко.  Из-зо всех сил стараясь не поддаваться удару, Клим собрал всю свою язвительность.  Он даже заставил себя улыбнуться.
 -- Ну и славно.  Не придется чувствовать себя виноватым за то, что я тебя бросил первым.  Ведь я собирался...  Ты, конечно, прелесть, но твоя прелесть себя исчерпала.  Ты мне начала надоедать.  Не думай, что ты самая лучшая.  И вообще, мне уже давно нравится другая – ее прелести намного прелестней твоих.
Саша посмотрела на него с жалостью, с какой смотрят на безногих, и он сам почувствовал себя калекой.
 -- Для тебя, конечно, было бы лучше, если бы все, что ты сказал было правдой.  Ты, оказывается, еще более наивный и глупый, чем я думала.  А еще ты подлый.
Она ушла.
Он признал, что с его стороны было бы умнее просто промолчать.  Слова его действительно были глупыми.  Но с чего она взяла, что он подлый?
6

Клим сидел на диване, закутавшись в старый плед.  Все еще пытаясь вспомнить человека, кто мог бы ему хоть на время помочь с деньгами, он с ужасом пришел к выводу, что никому не дорог в этом мире.  Перед ним проплывали образы огромного количества людей – молодых и старых – с кем ему приходилось общаться в свой жизни.  Практически со всеми из них у него были прекрасные отношения, все ему улыбались при встече, все смеялись над его шутками, с удовольствием выслушивали его истории, с радостью рассказывали ему свои, сколько раз он слышал от них:  «Клим, ты супер!»; НО НИКОМУ ИЗ НИХ ОН НЕ БЫЛ ДОРОГ.  Для чего же они нужны, эти бесчисленные знакомства, если ты все равно один, если ты ничей.  Сейчас он с легкостью отказался бы от всех своих знакомых и их восхищений за одну любящую женщину и одного преданного друга.  Он даже отказался бы от свой небесной красоты (была ли она действительно «небесной», он уже не был уверен) – она, оказывается не так уж много значит.
Он плакал от того, что он ненужный человек в этом мире.  Он плакал от того, что ни кем не любим, и что некому сейчас подойти и утешить его.  Он, конечно, не мог не вспомнить маму.  Она, без сомнений, любила его всем сердцем.  Но он уже лет пятнадцать как не нуждался в ее любви, а ее чрезмерные заботы его только раздражали.  Он был безумно счастлив, когда начал жить один.  Никто его не опекал, как маленького беспомощного ребенка, никто не лез ему в душу, не заставлял отчитываться о каждом сделанном шаге, не следил, чтобы он был всегда тепло одет, сыт, здоров, не названивал по десять раз за ночь на его мобильный, интересуясь, где он и когда, наконец, собирается домой, никто не читал долгих проповедей на тему, как нужно жить...  И все-таки мама довольно часто приезжала к нему (исключая время, когда он жил с Викой – хоть здесь хватило ума не вмешиваться), забивала его холодильник продуктами, готовила обед, забирала грязное белье...  Но ведь это всего лишь мама, переживать за своих детей – ее святая обязанность.  Да и кто будет гордиться тем, что любим собственной матерью.  Ведь эта любовь всегда незаслужена.  Клим все еще плакал и кутался в плед, спасаясь в нем от холода одиночества.
Мама – это хорошо.  Он бы поехал к ней, не задумываясь, и она не задумываясь дала бы ему деньги, если бы она была в городе.  Более недели назад она уехала к сестре на юг и не собиралась вернуться раньше, чем через месяц.  Клим молча вопрашал неизвестную ему силу, за что ему так не везет.
Была еще сестра Варя.  Они никогда не были друзьями, скорее наоборот.  Еще в детстве Клим не упускал возможности заложить ее.  Варя была всего на год старше брата.  Они учились в одном ВУЗе и имели несколько общих знакомых.  Одной из них была Саша.  Именно через сестру Клим познакомился со своим будущим идолом.
Варя была замужем.  Клим никогда не ладил с ее супругом.  Тот слишком серьезно относился к жизни и был черезчур правильным для Клима.  Андрей был, пожалуй, чуть ли не единственным человеком, кто не любил его анекдоты и забавные истории из жизни.  Он вообще не любил Клима, который был в его глазах не более, чем шутом.
Однако Клим решил обратиться за помощью к сестре, слишком сильным стало его желание поесть нормальной, профессионально приготовленной пищи в местном ресторанчике.  Казалось, прошли целые годы с тех пор, как ему было вкусно и сытно.  Последние дни он почти все время проводил дома за телевизором.  Пришлось прийти к еще одному горькому выводу:  нет денег -- нет развлечений.  А по телевизору, как назло, один за другим сыпались кулинарные шоу, то и дело мелькали аппетитные кусочки курицы в кляре, овощные канапе, шашлыки из баранины...  Клим все меньше сомневался, что кто-то свыше решил поиздеваться над ним себе на забаву. 
Все дольше и больше убеждал он себя, что родственные отношения куда крепче дружеских, и что то, что для тебя не сделает самый лучший друг, сделает близкий родственник, даже если он тебя ненавидет.  По крайней мере для него это был, как ему казалось, последний шанс.  Если бы он умел, то с удовольствием бы помолился, что бы сестра не отказала ему в помощи.
Выходя из подъезда, Клим ощутил знакомое чувство, что за ним кто-то пристально следит.  Обернувшись, он увидел мальчика лет двенадцати, который вдруг резко отвернулся и быстро зашагал в противоположном напрвлении.  Клим видел здесь этого мальчика раза четыре, как минимум, и каждый раз он приносил ему состояние дежавю – тот же взгляд, тот же внезапный уход.  «Зачем он за мной постоянно наблюдает? – думал Клим. – Вероятно, хочет стать похожим на меня, когда вырастет – красивым и якобы благополучным.  У меня своя квартира, машина, много знакомых, обожающих меня девочек...  В принципе, я счастливый человек.  Надо только пережить эту черную полосу, и все будет как прежде»  Но в глубине души он понимал, что никогда не станет прежним.  Он научился видеть не только то, что хотелось видеть.  И он бы все отдал, чтобы потерять этот навык.

7

Город неожиданно погрузился в тьму.  Уже подъезжая к дому Вари, он вдруг вспомнил, что у нее сегодня день рождения.  Из окон слышалась веселая музыка и смех молодых людей.  В это мгновение Клим их ненавидел.  Ненавидел за то, что им было хорошо и беспечно в то время как он со страхом думал о своем самом ближайшем будущем.  О как не хочется видеть их довольные, всем обеспеченные лица!  С притворной решительностью Клим нажал на звонок.
Кто-то из гостей здорово играл на саксофоне.  Звук был очень громким.  Если бы не прекрасное исполнение талантливого музыканта, соседи бы уже давно вызвали милицию.  Клим сомневался, что его звонок был услышан, и старался прикинуть, сколько времени ему придется простоять за дверью.  Но ему быстро открыли.  На пороге стояла высокая брюнетка с приятными чертами лица, идеально уложенными волосами и красивом вечерном платье.  Красота Вари была схожа с красотой ее брата.  Все так же безупречно, даже несколько приторно, словно перед тобой не живой человек, а талантливо написанная картина.
 -- Неужели, Клим, тебе сегодня вечером некуда пойти, и ты решил повеселиться у нас.
Ее тон сразу настроил его на враждебный лад.  Но он поклялся все свои чувства оставить при себе и быть по возможности вежливым.
 -- Извини, что так не во время.  У меня большие неприятности, мне нужна твоя помощь.  Кстати, с днем рождения.
 -- Спасибо.  А что за помощь тебе нужна?  Неужели денег опять занимать пришел?  Ты ведь по другому поводу никогда меня не вспоминаешь.
 -- Да, я хочу занять денег.  На этот раз мне действительно они нужны.  У меня практически не осталось средств к существованию.  Клянусь, верну все, как только найду работу.
За спиной Вари вдруг нарисовался Андрей, ее муж.
 -- Может, сначала вернешь то, что раньше занимал.
 -- Я все верну.
Варя посмотрела на супруга взглядом, выражающим «отойди, я сама разбирусь».  Не желая ей перечить и не произнеся больше ни слова, он вернулся к гостям.
 -- Значит, как я понимаю, ты сильно повздорил с отцом, и тот прекратил свое финансирование.
 -- Можно сказать и так.
 -- И правильно сделал.  Только нужно было намного раньше...
Теперь Климу стоило неимоверных усилий, чтобы не оскорбить ее или, как минимум, съязвить.  Но ему очень нужны были деньги, и этот шанс упускать было нельзя.  Он знал, что она его ненавидит, но какая-то неведомая сила (может, это был так называемый родственнический инстинкт) заставляла ее почти каждый раз, как он просил, одалживать ему деньги.  На этот раз он в них серьезно нуждался.  Исходя из логики, она не должна была ему отказать.  Но женская логика совершенно непредсказуема, и Клим еще раз в этом убедился.
 -- Я не дам тебе денег и даже скажу почему.  Если бы я знала, что кроме меня тебе действительно некому помочь и что ты умрешь с голоду, я бы, безусловно, не дала тебе пропасть, не смотря на то, что ни разу не сделал для меня ничего хорошего и вообще никогда ничего хорошего не делал.  Но ты не умрешь с голоду.  Ты спрячешь свою неуместную гордость и поедешь к отцу и попросишь у него прощение...  не знаю за что именно...  тебе виднее...  но уж точно есть за что.
 -- Сука! – слова сорвались совершенно неожиданно, как только его подсознание молниеносно обработало информацию о том, что помощь отсюда не прийдет, и сделало вывод, что хватит себя сдерживать и унижаться.
Обостренный слух Андрея был до крайности восприимчив ко всему, что говорилось о его ненаглядной жене.  Словно из воздуха он вдруг предвстал перед шурином, схватил его за воротник и с несвойственной ему ненавистью прорычал:
 -- Убирайся отсюда, гаденыш!
Несколько человек из компании молодоженов не смогли подавить свое любопытство и бесцеремонно столпились в прихожей.  Клим не мог не почувствовать себя в центре всеобщего внимания и не мог позволить себе упустить шанс лишний раз продемонстрировать свое ораторское искусство.  Слова легко лились, или, если угодно, выбрасывались из самого дна его очерствевшей души.  Голос был ровным и спокойным, что делало его речь невыносимо жестокой и безжалостной.
 -- Ты пятки готов облизывать своей жене, а она с трудом выносит твой храп по ночам.  Всей душой она принадлежит некоему Игорю.  Да-да, тому самому, который ухаживал за ней на втором курсе.  И телом будет принадлежать, стоит ему лишь позвать.  А может уже позвал?
Андрей стоял истуканом.  Глаза его стремительно набирали красный цвет.  Но Клим не унимался.
 -- Ты что, Игорька не помнишь?  Ты же даже ревновал к нему одно время.  Да и есть к кому ревновать-то – красавец, атлет!  А ты, Варюша, сильно-то не мучайся.  Ни одна женщина не может устоять против такого жеребца, так что не вини себя.
Одним метким ударом Андрей свалил шурина на заставленный обувью порог и опустился на колени, чтобы добить его до конца.  Публика, как практически всегда бывает в подобных случаях, не позволила его гневу окончательно выйти из рамок контроля.  Женщины истошно завизжали, мужчины бросились оттаскивать взбешенного хозяина квартиры от его нахальной жертвы.  И только Варя тихо стояла в сторонке и отрешенно смотрела на все происходящее, словно это было очередное дешевое телешоу.
Подняв себя на ноги без посторонней помощи и придерживая ладонью истекающий кровью нос, Клим потерял всякое желание говорить:  разбитая губа его уже успела распухнуть, а сердце все еще бешено колотилось, угрожая выпрыгнуть ненароком из груди.  Мысленно пожелав сестре и ее мужу мучительной смерти, он вышел за дверь.

8

Добираясь до своего одичавшего жилища, Клим мечтал лишь об одном – лечь спать и спать как можно дольше.  Он с трудом вставил ключ в дверной замок, но повернуть его оказался не в силах.  Не стеснясь вслух облегчать свое раздражение всеми известными ему ругательствами, Клим со злостью пнул дверь.  Дверь оказалась незапертой, что не могло не вызвать подозрения и странного чувства беспокойства.  Все ценное, что еще два часа назад находилось в этой квартире, бесследно исчезло.  Без телевизора, видеомагнитофона, музыкального центра, компьютера, микроволновой печи, ковров квартира больше напоминала жилище обнищалого пенсионера.  Из ящиков стола и из шкафа, которые оставили, видимо, из-за их престарелого возраста и совсем невзрачного вида, все было вывернуто вверх дном – думали, наивные, еще и деньги найти.
Быстро оправившись от шока, Клим с горечью подумал, как здорово было бы сейчас продать хоть одну из украденных вещей и жить на вырученные деньги не менее двух месяцев.  Но их уже было не вернуть, а идти в милицию у него не было ни физических, ни душевных сил.  Вместо этого он решил осуществить свою самую последнюю, на удивление простую и неприхотливую мечту.  Кровать, как и диван, слава Богу, тоже не забрали.
Очнувшись от нездорового долгого сна, Клим обнаружил, что уже наступил вечер следующего дня, и солнце неторопливо катилось к горизонту.  Болела голова, болела спина, болела губа и что-то еще, он даже не мог определить, что именно.  Жить хотелось, но не очень.
Продолжать спать организм отказывался.  Клим сидел на диване и тупо глядел в тот угол, где раньше стоял телевизор.  Вдруг он чихнул, и чих его звучно отозвался по всей квартире.  Видно, повлияло отсутствие ковров.  Стены без них были холодными и бездушными, а голый пол с потрепанным линолиумом убивал малейшее желание пройтись по нему.  Было страшно оставаться внутри наедине с собой и злыми стенами.  Чувствовалась острая потребность бежать отсюда куда-нибудь, немедленно.  Именно так Клим и сделал.  Не умывшись, не причесавшись, лишь слегка поправив помятую во время сна рубашку и нацепив ботинки, он вышел на улицу.
Ноги сами повели его в сквер, находящийся неподалеку.  Он был здесь всего один раз, с Сашей, в день ее чудесного возвращения.  Какое счастливое и беспечное было время!  И было оно совсем недавно.  Разве может все в раз перевернуться?  Как несправедливо за считанные дни превратить удачливого человека, любимца богов, в жалкого побитого изгоя, одиноко слоняющегося по пригородному скверу! Ему вдруг стало страшно, что теперь так будет всегда, всё и все будут против него, а он один будет против всех. 
Здесь он шел, обхватив за талию красивую Сашу, оба молчали, и, по крайней мере, один из них был на небесах.  На этой лавочке они целовались, а прохожие с завистью на них оглядывались – мужчины завидовали ему, а женщины ей, -- во всяком случае, ему тогда так казалось.  А где-то здесь она поломала каблук, и он собрался нести ее дальше на руках, но она наотрез отказалась...
Одну из лавочек облепила молодежь.  Три парня и две девушки.  Всем на вид от шестнадцати до двадцати.  Сигареты, стеклянные бутылки с пивом и без, бумажные пакетики с дешевыми чипсами – все как полагается.  Все они пристально глазели на приближающего Клима.
Ни девушки, ни молодые люди не вызвали у него ни малейшего интереса.  Никто из них не показался ему более или менее симпатичным.  Но их пристальный взгляд вызвал у него незнакомое доселе чувство неловкости, на которое он старался не обращать внимания.  Подростки начали вызывать у него раздражение.  Ему не терпелось как можно скорее пройти мимо и избавиться от их уродливого, полного насмешки взгляда.  Один из юнцов оказался наиболее гадким.  Тоном малолетнего обнаглевшего дуэлянта он крикнул Климу:
 -- Время не подскажешь, братишка?
Клим уже было набрал в грудь воздуха, чтобы что-нибудь ответить, как вдруг почувствовал, что просто физически не сможет это сделать с опухшей до неузноваемости губой.  Выходя из дома, он даже не взглянул в зеркало.  Вероятно, внешне он мало чем отличался от побитой собаки.  Подсознательно приказав себе сделать вид гордого, не унижающегося до общения с сопляками человека, Клим, не ответив на безобидный вопрос, прошагал дальше.
 -- Братишка не хочет с нами говорить.  Хотя с такими пухлыми губками и красивыми глазками он больше смахивает на сестренку.
 -- На избитую и износилованную сестренку, -- сострадательно добавил его приятель и вся компания дружно загоготала.
Если бы у Клима было ружье, он бы, не задумываясь, всех их расстрелял сейчас.  Если бы у него была способность говорить, он облил бы их такими колючими и гадкими выражениями, что в их глазах появились бы слезы.  Но способность говорить временно пропала, и его собственные глаза готовы были наполниться слезами от обиды.  Он молча шел, мечтая, чтобы его уши на время оглохли так же, как пропал дар речи.  Подростки не унимались:
 -- Эй, педераст, тебя, наверно, твой дружок обидел.  Даже руки распустил, приревновал, наверно...
 И снова отвратительный гогот.
В памяти Клима вдруг всплыли вроде бы забытые эпизоды из прошлого.  Это было на втором или даже на первом курсе.  Он с двумя друзьями любил поиздеваться над своим одногруппником-отличником, чье поведение всегда казалось им странным и почему-то постоянно вызывало у них смех.  Не проходило и дня, чтобы они не придумали для него очередную пакость.  Называли его не иначе, как педик, хотя он внешне не давал для этого никакого повода.  Благодаря издевкам этой тройки, парень стал изгоем, и другие студенты потока, хоть и не смеялись над ним открыто, но явно не испытывали к нему расположения.  Клим на секунду представил, как больно было парню выслушивать подобные гадости по нескольку раз в день.  Но он не ощутил горечи и блаженства раскаяния...
Стемнело.  Идти было некуда, но зато очень хотелось есть.  Возвращаться домой было страшно.  Клим был уверен, что, проведя там еще хоть несколько минут, он навсегда лишится рассудка.  Пришло время распрощаться со своей гордостью и поехать к отцу.  Несмотря на свой крутой нрав, он не был жестоким, и, наверняка, просто ждал, пока сын вернется и попросит прощения.  За тарелку супа Клим был способен и не на такое.
К счастью, в машине еще было достаточно бензина.  В последнее время он его очень экономил.  Езда за рулем всегда поднимала ему настроение, и этот раз не стал исключением.  Клим снова чувствовал себя победителем, хотя у него не было на это никаких причин.  В голове ясно прокручивались кадры, как отец его обнимает, заводит на кухню...  И тут у Клима разыгралась фантазия.  Что у отца сегодня на ужин?  Мамы нет, сам он готовить не умеет:  значит, скорее всего сосиски с макаронами или покупные пельмени.  И то и другое звучит неплохо.  Даже здорово.  Клим сглотнул слюну.  А вообще отец любит время от времени поужинать в хорошем ресторане.  Сердце заликовало от предвкушавшегося блаженства.  Будет более, чем логично, поужинать сейчас в ресторане.  Так сказать, отметить примирение.  И на бутылочку дорогого вина отец не поскупится.  Клим сильней надавил на газ, чтобы побыстрей добраться до знакомого с детства дома.

9

Родительский дом трудно было назвать усадьбой или роскошным особняком, но его расположение в одном из лучших районов города, удобства современной цивилизации, а главное -- дорогой евроремонт -- делали его более, чем комфортабельным жилищем.
У Клима были ключи и от ворот, и от самого дома, и он беспрепятственно зашел вовнутрь, оставив машину при въезде.  Перед глазами была привычная картина – отец что-то громко выяснял по телефону с одним из своих компаньонов, в углу бормотал никому не нужный телевизор, на диване лежал красивый, ленивый по своей природе персидский кот.  Отец немо взглянул на Клима, продолжая свой телефонный разговор.  Наконец, он закончил и подошел к сыну.
 -- Зачем явился?
Клим опустил глаза, как и подобает провинившемуся ребенку.  Стараясь говорить как можно четче, не смотря на свою покалеченную губу, он осторожно произнес.
 -- Пап, прости меня, пожалуйста.
Слова были несколько невнятными и даже смешными, но голос прозвучал дейсвительно раскаянно, и Клим с нетерпением ждал теплых объятий отца.  Но тот зачем-то оставался холодным и язвительным.
 -- Уже подрался с кем-то.  Уверен, что заслужил.  А денег можешь не просить.  Так что не мучай свой разбитый рот пафосными речами.  Я на такое не покупаюсь.
Климу действительно было больно говорить, но нужно было продолжать.
 -- Я не притворяюсь.  Мне правда очень плохо.  Я понял, что у меня никого нет.  Может, хоть ты меня не прогонишь.
Каждое слово давалось с трудом, каждое получалось неправильным и растянутым.  Былое красноречие превратилось в косноязычие.
Отец крепко вжился в роль непрощающего гневного мстителя.  Только Клим уже не помнил, за что ему мстят.
 -- Неужели начинаешь прозревать?  А где же твои друзья, подруги?  А та девушка, с которой ты как-то жил несколько месяцев?  Она тебя тоже обратно не приняла.  И даже не накормила?
 -- Я у нее не был.
 -- А зря.  Она единственный стоящий человек из твоей компании.  И, главное, бескорыстный.  А все остальные твои дружки и подружки водились с тобой ради веселья, бесплатной выпивки и закуски.  Ты ведь никогда на это не жадничался.
 -- Тебе-то откуда знать?
 -- Несложно догадаться.  Ты вообще человек несложный, хотя сам, возможно, думаешь наоборот.
С полминуты они стояли молча.  Клим – не меняя позы, с опущенной головой, отец – опершись о дверной косяк, обхватив одной ладонью голову.  Словно о чем-то вспомнив, отец сказал:
 -- Я тебе, вроде, уже советовал:  продай свой автомобиль, у тебя в нем нет острой необходимости, могу даже дать телефон одного потенциального покупателя.  Будешь, как и раньше ездить на маршрутном такси, зато денег на гулянки хватит еще на несколько месяцев.  Все твои друзья к тебе вернуться, и ты не будешь одинок.
Клим понял, что продолжать бесполезно.  Он и так уже унизился более, чем достаточно, и даже попросил прощения, чего не делал ни разу в жизни.  Хотя, возможно, он сам себе лукавил.  Возможно, он еще что-нибудь сказал бы в свою защиту, рассказал бы подробней, как ему плохо; но губы немели все больше и, хотя уже не вызывали болевых ощущений, полностью отказывались шевелиться.  Переполненный обидой и злостью, Клим удалился.  Он не нужен никому.  Теперь уже точно никому.  Теперь уже точно некуда идти.  Родной отец, на которого он так рассчитывал, оказался бесчувственной машиной, способной только наказывать, но не прощать.
Отец стоял у окна и наблюдал за покидающим его сыном.  Плотно приставив крепко сжатый кулак ко рту, он чувствовал присутствие горьких слез на обратной стороне своих глаз.  Он поступил неправильно.  Нужно было простить его сейчас.  Зря он его отпустил.  Ведь это его сын, его родной мальчик, и он страдает, на этот раз страдает по-настоящему.  Он действительно что-то понял, понял, что в его жизни что-то не так, возможно даже, в чем-то раскаялся.  Зря он его отпустил.  Нужно его догнать, вернуть – но нет, поздно, машина уже отъехала.  Зря он его отпустил.  Нужно иногда позволить ребенку пострадать немного, но нельзя, чтобы твой ребенок страдал слишком долго.  В ушах снова и снова звучали невнятные слова:  «Пап, прости меня...  Мне правда очень плохо...».  Слезы все-таки дали себе волю и в небольшом количестве появились на лице человека, славившегося стальным характером.  «На этот раз я переборщил.  Он так настрадался за эти дни и ждал моей поддержки, а я со своими нотациями...  Как последнее г----...  Ну ладно, пусть помучается еще одну ночь, а завтра утром пораньше сам к нему поеду и заберу его домой.  Хватит с него этой вольной жизни.  Не готов еще...».
10

Климу было тесно.  Тесно в своей машине, которая раньше казалась ему достаточно просторной.  Тесно в своей одежде, которая была по размеру.  Тесно в своем теле, в котором всегда было уютно.  В машине звучало радио.  Клим с нетерпением ждал какую-нибудь музыку, но, как назло, были одни рекламы.  С раздражением, держа одной рукой руль, второй он стал шарить в своем бордачке в поисках какой-нибудь завалявшейся кассеты.  Случайно его рука почувствовала что-то очень приятное на ощупь.  Такое блаженство испытывает рука, ощущая деньги.  Денег было немного, но их с лихвой хватило на несколько бутылок пива и какой-нибудь дешевой закуски.  Алкоголь был сейчас необходим Климу даже больше, чем еда.
Моментально исчезнувший сэндвич, удачно запитый поллитровой бутылкой пива, блаженно расположился на пустом дне желудка Клима.  Сверху легла плитка шоколада с арахисом.  С удивлением Клим обнаружил, что такая незначительная доза пищи смогла быстро уталить его многодневный голод.  Но организм требовал чего-то еще.
Вторая бутылка пива уже чередовалась с водкой.  Закусывать было нечем, но Клим и не испытывал в этом необходимости.  Обхватив одной рукой руль, а другой горлышко бутылки, он наслаждался своей любимой музыкой и был почти что счастлив, если, конечно, можно назвать счастьем состояние медленной потери самоконтроля.
Он ехал долго, даже потерял счет времени.  По нескольку раз проезжал  по одним и тем же знакомым улицам, с трудом осознавая, где он находится.  Состояние временного блаженства вдруг стало отступать, и события последних дней вновь и вновь прокручивались в его пьяной голове.  Он не знал, что делать, куда ехать, как жить.  Но не это беспокоило сейчас его мысли.  Он пытался понять, почему вдруг так быстро из вполне благополучного человека он превратился в хронического неудачника.  Напрашивалось лишь одно единственное объяснение, и оно имело самое прямое отношение к миру по ту сторону от нас.  Клим всегда был, как и его родители, атеистом и скептиком, но то или иное количество подсознательного страха и трепета перед сверхъестественными силами генетически перешло к каждому из нас от наших первобытных предков.  Сознание металось в поисках хоть какого-нибудь доказательства этого единственного объяснения его катившейся под откос судьбы.  Первое, что обычно приходит  на ум в подобных раздумьях – НА МЕНЯ НАВЕЛИ ПОРЧУ.  Старое русское слово, более уместное для старых суеверных бабушек, захватило разум Клима.  ПОРЧА.  ЭТО ПОРЧА.  НА МЕНЯ НАВЕЛИ ПОРЧУ.  ИЗ ЗАВИСТИ.  КОМУ-ТО БЫЛО БОЛЬНО СМОТРЕТЬ НА МОЕ БЛАГОПОЛУЧИЕ.  КОМУ?
Память быстро пришла на помощь.  Холодное лицо молодой цыганки, словно увиденное когда-то во сне лицо мертвеца, зловеще                проплывало перед его глазами.  «Я ведьма...», -- говорило лицо, -- «Много горя придется тебе натерпеться...  много горя...  Мы наслали на тебя порчу...».  Вокруг было темно.  Свет фар проезжающих мимо машин, неоновые огни ночного города, фонари – все вдруг смешалось в один светящийся шар, который медленно удалялся вперед, все уменьшаясь и уменьшаясь, а вокруг становилось все темнее и темнее, пока не стало совсем темно... и страшно.
Клим старался как можно шире открыть глаза, чтобы хоть что-нибудь разглядеть.  Огни то появлялись, то снова исчезали.  А в ушах все звенел ведьмин голос...  Перед глазами вдруг стремительно стал расти какой-то огненный круг.  Секунда – и Клим ничего не видел, кроме ослепляющего белого света, и ничего не слышал, кроме оглушающего гуда.  Еще секунда – и он вообще ничего не видел и не слышал...

Часть III

Нет, в жизни нельзя ничего предсказать, ничего распланировать заранее, ничего предусмотреть.   Несколько месяцев назад я с уверенностью признавалась себе, что мне не нужен никто, кроме Веры и моей новой работы (меня пригласили в отличную частную стомотологическую клинику).  А сейчас со мной в постели лежит мой любимый, не «вроде бы любимый», а по-настоящему.  Его мужские ласки, порой требовательные, порой даже слегка грубоватые, но всегда страстные и нежные, дают мне наслаждение, которое мне не удавалось испытать с Верой; и я лишний раз убеждаюсь, что, прежде всего, мужчина и женщина созданы друг для друга, хотя другие варианты и приемлемы.  Возможно, я так говорю, потому что он стал другим.  А может, в нем просто раскрылась его истинная сущность, и он просто стал самим собой, наконец.  Боюсь, этого понять не сможет даже он сам, да и какая теперь разница.  Я люблю этого человека, такого, какой он есть сейчас, и мне все равно, откуда он такой взялся.

1

Мы никогда бы не встретились снова, если бы не Саша.  Та самая Саша, к которой я его когда-то почти ревновала.  И было за что.  Она действительно необыкновенная девушка.  Был мой второй день на моей новой работе, когда в мой кабинет вдруг вошла она.  Мы сразу узнали друг друга.  Она села в кресло, и я принялась рассматривать ее оказавшиеся небезупречными зубы.  Разговор стал клеиться сам сабой – легко и непринужденно.  Сначала о зубах, потом о жизни, ну и, естественно, дошло до Клима.  Она была моим последним клиентом перед обеденным перерывом.  После приема мы пошли в близлежащее кафе, где я все время обедала.  Саше нельзя было ничего есть, так как я ей только что запломбировала зуб, но она с удовольствием составила мне компанию.  Мы расстались чуть ли не самыми близкими друзьями.
Она частенько потом заходила ко мне в клинику по поводу и без, мы часто обедали в той самой кафешке.  Философский подход к жизни прекрасно уживался в ней с легким чувством юмора, она могла быть и забавной и серьезной одновременно.  Из ее слов я поняла, что она никогда не испытывала никаких чувств к Климу, а была с ним просто потому,что ей в то время не с кем было быть.  Трудно поверить, что такая красивая интересная девушка не всегда может найти себе подходящую пару.
Однажды Саша пришла ко мне в клинику ужасно бледная и без ее привычной улыбки на губах.  Когда я спросила, что случилось, она вдруг начала плакать.
 -- Клим в больнице.  Он попал в аварию.  У него разные травмы и сотресение мозга.  Все так серьезно...  Он в коме.  Врачи говорят, неизвестно, когда он придет в себя и придет ли вообще...  Если через месяц этого не случится, то надежды почти нет...
Долго мы так сидели.  Она ревела, а я смотрела сквозь нее на белую с розоватым оттенком стену моего кабинета.  Потом она что-то еще говорила – невнятно, захлебываясь слезами, но я не все слышала, не все разобрала.
 -- Бедный, он конечно был далек от идеала, но он был не таким уж плохим...  Мне его сестра рассказала...  Мы с ней дружили одно время...  Я уже была у него в больнице.  Меня к нему не пустили, но я видела его отца.  Он похож на сумасшедшего призрака.  Постоянно повторяет, что это он во всем виноват.  Родители все время думают, что они сами во всем виноваты.
Она говорила и говорила, и большинство ее слов пролетали мимо меня, словно ненужный шум.  Всю ночь я не спала.  У меня не было настроения идти к Вере, да и она, будто ведая о моем желании побыть одной, меня не беспокоила.  Мне не хотелось никого видеть, но, прежде всего, ее.  Я так давно не думала о Климе, его образ практически вытерся из моей памяти, а теперь вдруг снова ожил.  Я хотела думать о нем всю ночь или даже дольше, сколько позволит сила сознания, вспоминать его улыбку, его объятия, поцелуи.  Мы были безмерно счастливы вместе.  Именно «мы», потому что я могу поклясться чем угодно, что он тоже был счастлив со мной.  Я это видела в его глазах, в его движениях – во всем.  Он не настолько искусный актер, чтобы так умело притворяться.  Мы дышали одним сердцем – или легкими, если так будет правильнее.  Не многим людям выпадает удача испытать такое счастье, пусть даже ненадолго.  И если у такого счастья есть цена в денежном эквиваленте, то она намного больше той суммы, которой я пожертвовала Климу.
Его образ преследовал меня всю ночь, а под утро я вся сжалась, словно затравленная собачонка, и отчаянно зарыдала.  Мне вдруг стало так страшно, что он умрет.  После обеда мы с Сашей поехали к нему.  Его отец действительно выглядел и вел себя странно.  Он крепко обнял меня и заплакал, повторяя:
 -- Ты единственная, кто мог сделать его счастливым.
Для меня это было полной неожиданностью.  Когда мы с Климом жили вместе, мы несколько раз встречались с его родителями, и у меня каждый раз складывалось впечатление, что я им совсем не нравлюсь.  И вдруг такая теплая встреча...
Я приходила к Климу почти каждый день.  Узнавала о его самочувствии, беседовала с врачами, его отцом, сестрой – мать в это время гостила в другом городе у сестры, ей решили пока не сообщать.
С Верой мы стали видеться очень редко.  Я ей рассказала про аварию.  Она опустила глаза и сказала:
 -- Дай Бог, чтоб не умер.
Я к ней не заходила – она тоже, я ей не звонила – и она молчала.  Она больше не могла быть мне близка...

2

Клим пришел в сознание довольно быстро – через шесть дней после аварии.  Врачи с видом редких специалистов утверждали, что они это, в принципе, предвидели, просто не хотели никого заранее обнадеживать.
Сначала, к нему в палату, кроме врачей и медсестер, заходил долько отец.  Однажды он вышел и сказал:
 -- Клим хочет тебя видеть.
Я не ожидала, что он знает, что я прихожу в больницу.  Видеть он меня хотел неспроста.  У него ко мне был серьезный, на его взгляд, разговор.
Он лежал худой и очень бледный.  Человек, который некогда сиял красотой и здоровьем, всегда вызывает острую жалость, находясь в подобном состоянии.  Но мне было его жаль не поэтому.  В момент, когда я вошла и взглянула на него, он мне показался таким родным и близким, что я прошептала про себя:  «Я люблю этого человека.  Это мой человек.».  Он говорил тихо дрожащим слабым голосом.  Слезы в несколько ручьев стекали по моему лицу.  Не было ни сил, ни желания их сдерживать.
 -- Помнишь, ты со свой подружкой-цыганкой наслали на меня какое-то проклятие?
 -- Ну что ты, Клим, мы же это просто так сказали, от злости.  Я тогда была ужасно сердита на тебя, и мы придумали всю эту чепуху, чтобы хоть как-то отомстить тебе...  Чтобы ты по-крайней мере думал, что мы отомстили, то есть я...
 -- Отомстили...  Я теперь, возможно, никогда ходить не смогу.
Последние слова были произнесены будто не им.  В них было столько боли, что у меня самой больно сжалось сердце.
 -- Врачи так говорят?
Он кивнул.
 -- Что, так прямо и сказали тебе?
 -- Они думали,что я сплю, и беседовали между собой...
В этот момент вместе с чувством естественной жалости я испытала чувство привязанности к нему.  Я буду любить его, буду заботиться о нем, чтобы с ним ни стало.
 -- Ты скажи этой цыганке, чтобы она сняла свое проклятие с меня.  Может, хоть тогда у меня будут шансы...
Я внезапно обнаружила, что мои тихие слезы переросли в отчаянное рыдание, которое мешало мне говорить.  Но мне до этого не было никакого дела.
 -- Клим, клянусь, поверь мне, не было никакого проклятия.
Он посмотрел на меня понимающе и даже почти нежно.  Он знал, что я не кривлю душой.
 -- Может, ты и не учавствовала в этом.  Она сама что-то наколдовала.  Она ненавидет меня.
Слабым жестом указательного пальца он попросил меня пододвинуться поближе.  Я поднесла свое красное опухшее лицо к его лицу.  Дальше он говорил уже шепотом.  То ли потому, что ему было тяжело говорить в голос, то ли потому, что хотел, чтобы до меня лучше дошла значимость его слов.
 -- Я могу остаться инвалидом на всю жизнь.  Скорее всего так и будет.  Я никогда не смогу гулять, танцевать, переходить из комнаты в комнату, я даже в туалет никогда не смогу сходить самостоятельно.  Ты представляешь, что это за жизнь?  Я не хочу такую жизнь.  Она наколдовала, поверь мне.  Она злая.  Ты одна сможешь на нее повлиять.  Пусть она снимет всю эту порчу... или как это там называется.  Я хочу ходить.  Я хочу жить.
На какую-то секунду мне показалось, что он бредит или что у него сильнейшая психологическая травма, что вполне естественно в таких случаях.  Он моментально понял это по моему взгляду.
 -- Прошу тебя, Вика, поверь мне, это она, помоги мне.
Настал его черед порыдать, тем более, что у него для этого было куда больше причин.  Я тихонько одной рукой гладила его по голове, вторую руку он сжал в своих ладонях.  Теперь я ему почти верила.
При выходе из палаты меня встретил отец Клима.  Он отвел меня в сторону к окну.  Из внутреннего кармана куртки он достал пачку денег и протянул ее мне.
 -- Клим мне сказал, что должен тебе...
 -- Не надо, сейчас главное, чтоб он поправился.
 -- Возьми, это твои деньги.
 -- На самом деле они мне не нужны.
 -- Возьми, пожалуйста.  Он почему-то вбил себе в голову, что все его несчастья из-за этих денег.

3

В тот же вечер я пошла к ней.  Возвращаясь из больницы, я окончательно уверилась в словах Клима, слишком уж настойчиво он их твердил, словно знал что-то, что не знают другие, что он сам не в силах объяснить.  Открыв дверь, она предстала передо мной в длинном темном платье с распущенными волосами.  Я смотрела на ведьму.
 -- Перестань, Вера, хватит!  Я знаю, что ты это сделала!
Мой собственный голос звенел у меня в ушах.  Я никогда так громко не кричала.
 -- Вика, ты о чем?  Зайди, поговорим.
Инстинктивно почувствовав, что могу взбудоражить всех соседей, я решила зайти.
 -- Ты-то за что его так ненавидишь?
 -- Кого?
-- Клима!  Я же не просила тебя что-либо делать по-настоящему!
-- Что делать, Вика?  Я тебя не понимаю, успокойся.
-- Не понимаешь?  Он никогда не сможет ходить!  Всю жизнь будет прикован к инвалидному креслу!
У меня не было больше сил кричать.  Я опустилась прямо на пол у порога.  Я снова рыдала.
 -- Господи, какой ужас, -- прошептала она и опустилась на пол рядом со мной. – Но я-то тут при чем?
Теперь я говорила спокойно, хоть и глотая слезы.
 -- Признайся, ты по-настоящему наслала на него какое-то проклятие.  Мне ты сказала, что только напугаем его слегка, а сама сделала это по правде.
Я снова посмотрела на нее.  Я больше не видела ведьмы.  Передо мной был обычный здравомыслящий человек.  Я вдруг почувствовала себя в шкуре пациента, смотрящего на своего психиатора.
 -- Вы что там, совсем тронулись от горя?!
 -- Но он так сказал, он в этом уверен...  что это ты...
 -- Он сказал...  Он просто, наконец вспомнил наш разговор, и неудивительно, что именно сейчас.  А если бы с ним ничего не случилось, он бы так и не вспомнил.  По-моему все просто и логично.
Трудно было ей не верить.
 -- Значит, это правда?  Ты тут ни при чем?
 -- Ну конечно.  Я не ведьма и не колдунья.  Я в них даже не верю.
-- Вера, ну все-таки, на всякий случай, скажи, что ты его простила.
-- Мне-то за что его прощать?  Ну хорошо, я его простила, если тебе так будет легче.  Главное, что ты его простила.
Мне действительно стало легче.  Некоторое врямя мы сидели молча.  Вера взяла меня за руку.
-- Ты знаешь, мне его правда очень жалко.  Клянусь, я ему никогда такого не желала.  Это уже точно, что он не сможет ходить?
-- Пока еще нет.
  -- Значит, нужно верить, что он поправится.

4

И он действительно поправился.  Сначала научился шевелить пальцами ног, потом сгибать колени, потом потихоньку ходить, держась за чью-нибудь руку.  Через месяц он мог уже бегать, как ни в чем не бывало.  Врачи снова заявили, что всегда были уверены в благополучном исходе и лишь изредка их мысли посещали сомнения.
Я взяла отпуск за свой счет, чтобы все время быть с Климом.  На моих глазах и с моей помощью он сделал первые шаги.  Он был так счастлив и все время повторял, что я ангел.  А я была счастлива вдвойне.  А потом я стала замечать, что он смотрит на меня как-то по-особенному, так, как никогда раньше не смотрел.  Он навсегда утерял привычку постоянно играть кого-то, постоянно следить за своими словами.  В нем не было больше желания казаться всем и всегда безумно обаятельным и неотразимым.  Он просто хотел жить и ходить и был счастлив оттого, что у него это получалось.
В нем не осталось ни грамма лицемерия.  Он стал простым и искренним и от этого еще более симпатичным.  С началом сумерек мое сердце сжималось в ожидании неприятного, но неизбежного сообщения врача или медсестры:
 -- Вика, тебе пора.  Ты и так здесь торчишь весь день, что, в принципе, не положено.
При этом они каждый раз лукаво улыбались.
Однажды нас застукали в разгар горячего поцелуя.  Ничуть не смутившись, врач, высокий мужчина лет сорока, подошел прямо к нам и сказал:
 -- Ну что, любовнички?  По-моему, пора вас выписывать.

5

Он лежит здесь, в моей постели, такой родной, такой любимый.  Он спит, а луч утреннего солнца уже нагрел докрасна его щеку и ухо.  Тот же луч погрузил в райское блаженство моего кота Нежика, который лениво развалился в ногах Клима.  Нужно встать и приготовить любимому сытный калорийный завтрак – я усиленно борюсь, чтобы он набрал свои прежние килограммы.  Завтрак я принесу ему в постель, когда он проснется; мы вместе покушаем, а потом еще чуть-чуть поваляемся.  Воскресенье должно быть воскресеньем.
Вера переехала в прошлый четверг.  Даже не зашла ко мне.  Я из окна увидела грузовую машину, какие обычно используют для переездов.  Двое мужчин таскали ее мебель.  Время от времени выходила и она, перенося что-нибудь полегче.  Может, нужно было выйти с ней попрощаться...