Чуевая легенда. Часть первая. Главы 5-7

ГЛАВА 5. ИВАН ПЕТРОВИЧ ВОСКОБОЙНИКОВ.
Главврач Чуйской нарколечебницы Иван Петрович Воскобойников слыл человеком простым и все проблемы решал так, как будто их и не было вовсе. К клиентам своим он относился доброжелательно и даже с изрядной дозой свойственного ему душевного юмора, понимая, что наркомания не роскошь, а средство существования, болезнь, одним словом. В борьбе с этим злом на вверенной ему богатой ниве он, как истинный герой, не останавливался ни перед какими средствами.
- Понимаешь, Вася, - говорил Иван Петрович, затянувшись косячком на глазах своего подламываемого пациента. - Понимаешь, Вася, дела наши просты - как обоссать два пальца. Или ты говоришь "нет" и сейчас же вместе с ментами едешь домой на предмет добровольной сдачи хранящихся у тебя дома наркотиков с последующим привлечением к уголовной ответственности - или же говоришь "да" и отдаешь все мне, а я отмазываю тебя от ментов. За пять лет жизни цена невысокая. Небось травки хочешь хапнуть, а?
- Да хотя бы травки, - хрипло стонал Вася.
- Тут тебе очевидная выгода, - продолжал доктор, не обращая внимания на трясущиеся над косяком васины зрачки. - Переломаешься, дозняк скинешь, а тут уже и сезон не за горами. Да успокойся же, оставлю я тебе чуть-чуть, чтоб не сдох совсем. Ну так как, а?
- Хорошо, согласен, - безнадежно шептал Вася.
- Ну и чудненько, ну и ладненько. Держи косячок - раскумаривайся... Сам виноват - не надо было попадаться.
Сотни и тысячи подобных бесед провел доктор за последние несколько лет в своем просторном кабинете на втором этаже Чуйской нарколечебницы. Из окон с небьющимися стеклами, забранных могучими решетками, открывался упоительный вид на раскинувшиеся до самого горизонта - гремящие на весь совок своим многотравьем - поля, поля, поля... Редкий наркоман доберется до горизонта и не срубится где-нибудь в полном отпаде и улете, безразличный к тому, что не пройдет и года - по травяному счету, - как подберет его ментовской вертолет и доставит сюда, к Ивану Петровичу, на собеседование. Особенно любил главврач приезжих. Их он использовал как дармовую рабсилу для сбора столь нужного ему сырья. Многие буквально с ума сходили от количества растущего вокруг кайфа, не имея ни малейшей возможности употребить его по прямому назначению. Но потом успокаивались, и в дальнейшем уже не могли представить себе мак иначе, чем символ 12-часового ежедневного труда под палящими лучами солнца и присмотром автоматчиков со злыми овчарками. Эта трудотерапия неизгладимо излечивала даже идейных философов-теоретиков, посвятивших жизнь свою изучению опиума. Отправляясь домой после окончания сезона полевых работ, многие из них, бия себя в грудь, плакали навзрыд, прощаясь с Иваном Петровичем, и обещали прислать к нему на излечение своих друзей, друзей своих друзей, а также родственников и просто знакомых, причем обещания свои свято выполняли. Низенький, толстенький, лысенький Воскобой-ников, прощаясь, подозрительно моргал красными глазками за толстыми стеклами очков, громко сморкался и махал руками, растроганный этими выражениями благодарности. "Не дай Бог свидеться вновь", - прочувствованно говорил он всем и долго еще провожал печальным взглядом уходящий поезд.
Или улетающий самолет.
Иван Петрович старался не для себя. Большая часть вырученных от продажи опиума-сырца средств шла на поддержание сносного существования лечебницы (так как выделяемых из бюджета денег не хватало даже на овчарок) и на оплату услуг сотрудников милиции и местной госбезопасности, бывших в курсе дела и всемерно помогавших в нелегкой борьбе. Поэтому главврач Воскобойников стоял на хорошем счету везде, где это было нужно для успеха его предприятия.
Однако страшное все-таки случилось.
В тот солнечный сентябрьский день Иван Петрович проснулся раньше, чем обычно: ему нужно было успеть многое до отхода поезда, в котором он отправлялся в Санкт-Петербург - в командировку за одноразовыми шприцами. Лежа в своей холостяцкой постели, в обитой войлоком бывшей одиночной палате для буйных - никаких окон, решеток, свет дневных ламп, - которую он занимал уже долгих двадцать лет за неимением иного жилья, Воскобойников с удовольствием забил и выкурил традиционную утреннюю пяточку - для прочищения мозгов - и провел неизменную пятиминутную медитацию на тему бренности существования человеческого. Умывшись, побрившись, выпив чашку крепкого кофе с бутербродом (завтрак ему готовила дежурная медсестра - традици-онно весьма сексуальная особа), доктор облачился в ослепительно белую рубашку и кремовую тройку английского пошива; как завершающий штрих, посадил под подбородок черный с красными искрами галстук-бабочку и, оглядев свое отражение в зеркале, остался очень доволен. В этом парадном одеянии Иван Петрович, невзирая на жару, долгих три часа носился по лечебнице, ставшей ему домом родным, раздавая налево и направо последние и потому особо ценные указания. Только в самый критический момент, успев все, он на "скорой" умчался на вокзал, по привычке едва не опоздав на хорошо знакомый поезд (впрочем, если бы он опоздал, поезд подзадержался - как иначе?).
Оказавшись в купе спального вагона, доктор позволил себе расслабиться: снял пиджак и бабочку. Угрюмый проводник распределил по местам три его чемодана и, получив на ирландский чай-кофе, скоренько удалился. Иван Петрович облегченно вздохнул, выражая этим движением легких удовлетворенную усталость, так любимую им, и отправился прогуляться по вагону.
Пейзаж за окном не вдохновлял новизной - поля, поля, поля...
Удивительно, но в коридоре было совершенно и пусто - открытые двери купе вентилировали простор простором. Проводник на вопрос о том, где же пассажиры, не очень вежливо сооб-щил, что он билетов не продает, да и вааще, много ли найдется по нонешним временам полудурков, в СВ раскатывающих. Воскобойников на "полудурка" не обиделся: слово это проводник произнес очень-очень трепетно, очевидно, полагая себя полным дураком.
Вернувшись в свое купе, доктор достал транзисторный радиоприемник, покрутив ручку настройки, нашел нечто психоделическое и, увеличив до предела громкость, напевая "Ши зо хэви", прошел в тамбур - выкурить обеденный косяк, дабы на хавчик пробило.
Забивая в выпотрошенную "Герцеговину Флор" первосортный чуйский план, Иван Петрович поискал глазами на стенах тамбура следы предыдущих своих косяков - каллиграфические запятые, - но не нашел и слегка огорчился.
"Вагон не тот", - подумал он и затянулся ароматным дымом.
Что вагон, даже поезд был не тот.
Воскобойников понял это, когда ведущая наружу дверь распахнулась, и в тамбур с неестественной легкостью неизвестно откуда впрыгнул здоровенный громила в камуфляже без каких-либо опознавательных знаков.
- Привет, мужик, - успел сказать громила перед тем, как Иван Петрович воткнул едва начатый косяк ему в левый глаз.

"Так визжат лабораторные крысы", - думал доктор, распахивая ведущую в соседний вагон дверь и ловя своей переносицей нечто крайне тяжелое, напоминающее кастет, что послал ему в лицо притаившийся в межвагонной темноте тип в кожаной кепке с неуловимо знакомо мелькнувшим огоньком отразивших бегущий свет глаз.
Боль.
Осколки раздробленных очков сыпались вниз.
Пауза. Тьма.
Поля-поля-поля - и решетчатый металл у носа. Поднятая ступенька.
Распахнутая наружная дверь - хлоп-хлоп по затылку. Крошки травы на полу.

"Господи, но очки-то здесь откуда?" - со скрежетом провернулась запоздалая мысль в голове Воскобойникова. Еще одна вспышка - и он потерял сознание.

ГЛАВА 6. НЕДОПЕРЕПИЛ.
В начале сентября, где-то чуть меньше, чем за неделю до своего Дня рождения, Недоперепил совершенно неожиданно получил подарок - первое письмо от любимой подруги. Протусовавшись с конвертом целый день и, так и не выкрав свободной минуты для чтения, Федор вскрыл драгоценное письмо только после отбоя и прочитал его под грязно-тусклым светом дежурного освещения. Снежка писала, что очень ждет и очень скучает (чему Федор верил, прямо скажем, с натяжкой) и укоряла его за то, что он не смог догадаться чиркнуть письмецо на адрес ее родителей. Она, видите ли, после того как узнала, что Недоперепила загнали на службу, три дня проплакала горючими слезами, а потом уехала из Краснобобринска обратно к родакам, где беззаботно все это время и прозябала. От Вовки-Пылесоса через письма она выяснила федькин анапский адрес (а какого хрена моя Снежка с ним, мудаком, переписывается?) и попробовала написать туда, но ответа не получила (ну, наверно не получила - я к тому времени уже Краснодар топтал). Потом в письме шли жиденькие сведения о том, что его барак по-прежнему цел, Обапел, оставленный Пеце на попече-ние, жив и здоров и что кореша передают ему горячие приветы. На этом коротенькое письмецо заканчивалось. А в самом низу вместо постскриптума были выведены старые как говно мамонта и давно уже набившие оскомину на зубах слова: "Я тебя люблю, обнимаю и нежно целую. Твоя Снежана".
Тупость, конечно, но тем не менее приятно.
Недоперепил перечитал письмо еще раз, вложил его обратно в конверт и запихнул во внутренний карман уложенной на табурете хэбэшки. И в ту же секунду его вдруг захлестнула волна такой неподдельной печали, что Федор с размаху откинулся на грядушку своей койки и сильно-сильно сомкнул веки, чтобы не пустить непрошенную слезу.
- Малой! - заорал он в полный голос, хотя точно знал, что Малой лежит совсем рядом, через койку от него. - Малой, сука!
Андрюха приподнялся на локте, недоуменно взглянул на побледневшего Федьку и спросил:
- Чего хочешь?
- У тебя шмаль есть? Продай!
- Двадцать штук - коробок.
- А если в морду?
- Тогда пятнадцать, и ни рублем меньше - сам по этой цене покупал.
- Давай, - Недоперепил достал бумажник и протянул Малому три пятитысячных купюры, - И если не в падлу, забей косяк - я еще не научился.
Андрюха пожал плечами и полез в тумбочку за пачкой "Беломора". Он понял, что Федьку сейчас лучше ни о чем не спрашивать.
Наверное, к месту будет сказать, что после того памятного наряда, когда Недоперепил обкумарился в первый раз и целый час катался по полу контрольно-технического пункта, он больше ни разу к анаше не притрагивался. Не видел необходимости. К тому же непонятное видение с онанирующей мышью потом еще два дня после этого назойливо преследовало Федора, и он даже записал на всякий случай в свой армейский блокнот ту самую, режущую слух, мышиную фразу: "Анхель Потрох Псориаз". Что она означала, так и осталось для него загадкой. Теперь же, когда на душе стало невыносимо хреново, Недоперепил решился на еще один опыт со шмалью. Необходимо было чем-то отвлечься.
Подождав, когда Малой закончит свое дело, он надел пластмассовые казарменные тапочки, свистнул Андрюху с собой и, как был в нижнем солдатском белье, так и направился через всю казарму из расположения в дальний конец коридора - в туалет.
Встав возле настежь распахнутого окна, Малой и Недоперепел взорвали косяк и минуты за три весь его пыхнули, стараясь сладкий выкупной дым выпускать на улицу. Но ветер (зараза!) упорно загонял дым обратно, и поэтому после косяка пришлось еще выкурить по сигарете, чтоб хоть как-то нейтрализовать конопляный запах. После этого отправились спать.

Недоперепил лежал на спине, подложив под голову свои руки, и, закрыв глаза, думал. Голову медленно и ласково сжимали какие-то невидимые тиски, а откуда-то снизу поднимался приятный дурман. Неожиданно в мозгах проступили странные призрачные очертания незнакомого здания с острым длинным шпилем в окружении многочисленных колонн. Рядом с ним на берегу грязного, смрадно пахнущего, наполовину покрытого льдом канала, задумавшись, стоял непонятный человек в черном. "Он меня заметил и посчитал", - подумал незнакомец. Недоперепел словно увидел чужие мысли. Жуткое непривычное ощущение выкинуло его наружу. Почему-то было ужасно холодно - была зима. Федор ощутил ее на своих зубах, задребезжавших от озноба как разбитый в механизме подшипник. Потом перед глазами поплыли цветные видения странных огромных полей с шелестящими на них елочками конопли, и Недоперепел, оторвавшись от земли, легко и свободно полетел над ними в сторону какого-то четырехэтажного здания. Возле входа в него стоял маленький и толстенький человек в очках и белом халате и держал за руку федькину Снежану. Они оба улыбались и приветливо махали парящему над ними в голубом поднебесье Недоперепилу.
Федька сам не заметил, когда странные видения прекратились, и он погрузился в глубокий черный-пречерный сон.

С той ночи оператор радиоперехвата рядовой Федор Гольев стал регулярно накуриваться. В промежутках между кайфами он постоянно о чем-то сосредоточенно думал и то и дело расспрашивал Дорошеныча о Чуйской долине. Черт его знает почему, но Недоперепелу страшно захотелось там во что бы то ни стало побывать.
Он ощущал, что это ему просто необходимо.

ГЛАВА 7. АНХЕЛЬ ПОТРОХ ПСОРИАЗ.
Над Казанским собором неслись низкие серые облака. Стоял декабрь, было промозгло и сыро. Анхель расчетливо плевал в промоину на льду канала Грибоедова, стараясь попасть след в след предыдущему плевку, и смотрел на Казань-собор. Он никак не мог врубиться, что в нем такого красивого. Шпиль, колонны - нечто среднее между Древней Грецией и средневековой Европой. Игра в бисер, сочетание пройденного, компиляция. Исаакий же - да. Потрох до сих пор помнил, как обалдел, впервые увидев эту огродомину - выйдя из-за угла со стороны улицы Герцена. Он заранее помнил Питер - так ногтями мизинцев знают потерянный рай - и бродил по улицам, не выбирая дороги - диким туристом смотрел город. Миновав милитаристский "Аэрофлот", выпираясь на площадь, вперся взглядом в памятник Николаю Второму, а когда повернул голову направо - так и обмер: перед ним на фоне синего неба нарисовалась сказка пьяного монаха - Исаакиевский собор, аки тать в нощи, выпрыгнул из-за угла: "А вот он я, такой красивый!" Может быть, эта его непосредственная наглость и прельщала меня? Уже потом из умной книги Потрох узнал, что Исаакий тяжеловат, а Казань - в самый раз. Наверное, я - эстетический урод, и не дано мне понять истинных ценностей.
Ветер с Невы доставал, заставлял запахивать полы длинного кожаного пальто а-ля Дзержинский и думать о молодых львах. Люди шли мимо по другим сторонам улиц. Только какая-то полусумасшедшая старушка задумчиво крошила хлеб в стальную воду и что-то с полусонной улыбкой прибормотывала. Стройная фигура, какие-то архаичные одежды - мода конца прошлого века, тут же тридцатые годы, рядом пятидесятые, - пальцы в нитяных дырявых перчатках, высовывавшиеся из рукавов на длину пары фаланг - Потрох отмечал все это боковым зрением, безотчетно. Дворян-ская стройность бессмысленных движений, полувзгляд, полужест. Салоп, капот - едрить всех в рот. Никаких птиц ни на воде, ни рядом не было видно. "Она их зовет, приманивает", - понял Анхель и повернулся спиной к архитектуре - посмотреть на железнодорожные кассы. Блин, вспомнилась железнодорожная вода. Куда ни глянь - повсюду Гребень. Талант.
Зарытый в снег.
Долго еще ждать-то? Ни Наташи, ни Бегемота с Алисой. Оклемалась-таки. Никто не верил. Бегемот на Нобелевку тянет - лет этак через двадцать. С черным завязал, работа и Алиса - все дела. Потрох вспомнил, как в последний раз брал черное у Бегемота.

Тот день кончился весело. Зорге, охреневший от стриптиз-шоу кислого Анхеля, молчал минут десять - что на него в тот день совсем не было похоже, - когда в дверь позвонили.
- Дипломат с Лисой, наверное, - неуверенно произнес Зорге осипшим голосом и начал движение к замкам и ключам, но Анхель его остановил.
- Там менты.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю. Я теперь многое знаю.
Зорге покрутил пальцем у виска, но Анхель был настроен решительно.
- Ну уж нет, тебя как шизика отпустят, а мне сидеть по 124-ой?
Глядя на Потроха, Зорге тоже проникся изменой - как ему казалось.
- А что делать?
- Сухари сушить!
Раздался еще один звонок, потом - через короткую паузу - посыпались удары кулаком в дверь и незнакомый - голосом - мат.
- Убедился? - Анхель лихорадочно открывал забитое окно.
- Потрох, третий этаж!
- Плевать! - слава богу, рама треснула и поддалась усилиям Анхеля.
Еще немного - и путь наружу был свободен.
Метров семь-восемь.
- Гребал я в рот эти высокие потолки...
Дверь трещала под ударами сапог.
- Можно же все в унитаз спустить!
- Нет уж, хрен вам! Давай сюда всю наркоту, отпустят - приходи ко мне с Дипломатом... Ага... Все? Ну пока!
Драной вороной, разучившейся летать, но не падать, хрястнулся Анхель на асфальт колодца, прижимая к груди
ПИЩЕВЫЕ ПРОДУКТЫ
и с удивлением обнаружил, что даже пятки не отбил. Широкий плащ помог ему спланировать, что ли. Приятель увидел, что с ним все в порядке, махнул рукой и пошел получать ментовские звиздюли-ны - но с полным чувством собственного достоинства. Анхель, не мешкая, завернул за угол, подыхая со смеху: внутри себя он видел, как бьют Зорге.

Даже сейчас ему стало немного не по себе: слишком живо вспомнились события. После того случая он не прикладывался к кислоте Шухера, хотя постоянно носил ее с собой - против всех своих правил. Черного было хоть залейся, и совершенно бесплатно.
Чудо.

Бегемот на радостях после удавшегося опыта свел его с Наташей. Сие создание восемнадцати лет от роду было тем самым звеном, следом за которым шел Бегемот. Сначала Анхель покупал. И грех было не купить - цена убивала на месте своей неправдоподобностью. Правда, качество оставляло желать лучшего. Наташа краснела, улыбалась и объясняла, что все сейчас идет из Ростова-на-Дону. ОНА НЕ ТОРЧАЛА. Потрох не верил, что так бывает: в таком возрасте - ТАКИЕ ДЕЛА!
Стареешь, брат. И все-то тебе по фигу. Кино - где оно? Тянуло веселое дно. С каждым днем трудней и труднее становилось вставать на работу, не было никаких сил и смысла. Все то же. Скорбное бесчувствие. Даже отсутствие даже оного. Мир закрывала собой липкая тьма. Да полноте, господа - а был ли мир? И Наташа - уж не придумал ли ты ее, чтобы чем-то заткнуть всепогло-щающую черную дыру? Как-то не хочется быть пылью всосанной. Ты сам стал черной дырой. Светишь е-два-е-два. Излучаешь миру черного наоборот.
Как-то он встретил ее в "Десятке". Анхель протягивал запястье левой руки, чтобы вышибала поставил входной штемпель, когда его потянули за плечо.
- Привет.
Он ее не узнал в полутьме - они встречались до этого раз пять, и Потрох все время был под черным. А в тот день только что отошли очередные ломки.
- Привет!
- Привет...
- Ты меня не узнаешь?
- Пока нет..
Впрочем, недоразумение быстро рассосалось. Анхель заглаживал свою мнимую вину смешными историями под экстази, психоделические танцы, пиво и "Два самолета". Под-вально-под-польная жизнь. Ломаные руки по стенам, звон прожекторов, мегабой ударных, птичий язык, трубные вопли - приходилось полуорать. Когда у Потроха кончился прайс, он беззастенчиво сел на хвоста. Когда же кончился и сейшен, Анхель потащил ее к себе, по дороге успев вмазаться винтом. Дальше было проще - она сама его трахнула. Причем со страшной силой.
Смазанно отпечаталось, как он не мог долго кончить. Красное кружевное белье с сексуальными наворотами. Облегающие джинсы, из которых она выскользнула как русалка из хвоста.
Лежа в кровати и засыпая - было уже утро, - Потрох рассеянно слушал откровения Наташи про придурков или импотентов, окружающих ее.
- Ты всех проверила? - зевая, спросил он, надеясь в ответ получить столь необходимое для сна молчание. Нужно было уснуть, пока не дал о себе знать залитый пивом послевинтовой депресняк.
- Всех, - с готовностью подтвердила Наташа, - А ты мне нравишься.
И тоже легла спать.

Нравиться Наташе оказалось достаточно серьезной работой, осложняемой еще и тем, что Потрох, как всегда, умудрился влюбиться. У нее было много мелких привычек, которые эгои-стичный с женщинами Анхель просто не переваривал. Наташа не любила горящий на кухне газ, открытые краны, питерские кофеюшники и - самое главное - не терпела, когда при ней вмазывались. Приходилось запираться в туалете.
Некайф.
Но она приносила черное на халяву.
Хотя и постоянно просила его завязать.

Запыхавшийся Бегемот показался со стороны Невского, увидел Анхеля, махнул рукой. Растворил - как ворота - толпу уверенным быстрым шагом. Сквозной блеск очков, растрепанность обычно аккуратной прически. Потрох лениво двинулся ему навстречу.
- В кои-то веки пришел вовремя, и - на тебе! - гвоздя вбивают.
Бегемот спрятал нос в ворот джинсовой куртки на меховой подкладке - стыдно стало, небось.
- Извини... Пошли?
- Куда? Женщины где?
- За ними и пошли. К Наташе. А оттуда - на сейшен.
- О господи... - Наташа уже недели три пыталась затащить Потроха к себе. С тайной целью, как он подозревал, познакомить с родителями.
- Ты чего, боишься, что ли?
- Боюсь. Подожди меня здесь.
- Давай быстрее.
Решение пришло внезапно. Ну их нахрен. Загнивать - так в одиночку.
Анхель подбежал к передвижной закусочной. Бойкая торговка не давала очереди застояться - хот-дог, кофе, хот-дог, кофе. Потрох даже залюбовался ее отточенными - до манипуляторов - движениями. Купил стаканчик горячего кофе, плеснул в него из пузырька шухерской кислоты и, не дожидаясь, пока перемешается, выпил.
Бегемот видел все.
- Я думал, ты поссать пошел.
- Что, боишься?
- А ты знаешь, что Шухер кинулся? На днях в Кащенко перегрыз себе вены на обеих руках.
- Бегемот, я не романтический герой, и если таким последнее время кажусь, то только потому, что Наташе это нравится. Пошли.

Недели две назад она раскололась и все-таки рассказала СВОЮ ИСТОРИЮ.
Наташа, оказывается, торчала на черном. Когда ей было шестнадцать. Родители, хотя папа семенил полковником КГБ в отставке, ничего не знали. В один прекрасный день она поехала на дербан в Чуйскую долину. Не одна, конечно. С компанией друзей. Один из которых - самый опытный - и сдал всех остальных некоему Воскобойникову. Кто это такой, Анхель так до конца и не понял. То ли босс местной наркомафии, то ли главврач нарколечебницы. Или и то, и другое в одном лице. Потрох все-таки был идеалистом и подобные вещи не переваривал - в душе. Этот Воскобойников продержал Наташу почти полгода (родители узнали правду про чадо), а потом предложил ей заняться торговлей черным. Наташа хотела домой, она не хотела рвать недоступный внутрь мак (за нарушение - аминозин с галоперидолом или горячий укол - если хотя бы заподозрят) и поэтому согласилась.
Все шло нормально. Никто и подумать не мог, что дочь полковника раньше торчала, а теперь торгует. Родители спасли репутацию отпрыска, придумав чего-то про дальних родственни-ков. Сначала пасли, потом успокоились. Папины гены, наверное, сработали. Месяца три-четыре назад Воскобойников исчез. Но не прошло и недели - появился приблатненый Вася и предложил работать с ним, иначе... Что иначе? А ты сам не знаешь? Сдать он тебя не может. А родители? Скажи - козел, на пушку берет. В том то и дело, что у него была моя история болезни из Чуи. Он мог основательно подмочить репутацию семьи. Тьфу, совки. А ты крутой, да?! Если бы на работе на твоей узнали? А мне пофиг - вены чистые, анализ крови с указанием, что у меня гемофилия - всегда в кармане. К тому же твой папа не работает. А может, работает. Тайным агентом в семье врага народа? Кстати, у меня раза два кто-то вещи перешерстил. Хорошо, что кайф дома не держу. Ты что, шутишь так? Мой папа про тебя ничего не знает. Шучу, конечно.
Потрох не шутил. Всю квартиру перетрясли вверх дном, когда однажды его задержали на работе неизвестно зачем. Кому-то показалось, что в головном сервере сети появился вирус (узнать бы, кому). Нет, внешне дома все было в порядке, но кассета в магнитофоне оказалась не на том месте, где он нажал паузу, уходя на работу (небольшая, но разница была), и табачные крошки в книге, которую он читал, тоже переместились. Все вещи cдвинулись со своих мест на сантиметр-два. Он теперь запоминал такое, совсем не напрягаясь - играя в Штирлица.
Бегемот говорил, что у Анхеля начинается мания преследования.
- Бегемот, ты меня вылечишь, если я совсем с ума сойду? Ты вон даже Алису вылечил...
- Ты что, заголубел, Анхель? Нахрен ты мне нужен.
- Ну вот... А как же "друг спас жизнь друга"? Как же так, Пятачок?
- Ну разве что за пацанов...

Приход накатил внезапно - как ведро воды на голову в жаркий солнечный день. Потемнело в ушах, стихло в глазах (они шли вдоль канала к метро), но на мгновенье; вместо запруженного транспортом и пешеходами Невского Потрох увидел глухой коридор и щербатый кирпич, и два ряда двухъярусных кроватей. На одной из них лежал тот самый придурок, который когда-то давно, в страшном сне, в первый раз курил коноплю.
На этот раз он был обкурен вусмерть. "Недоперепил, - всплыло, пузыряясь гласными, зловещее слово. - Вот привязался. На кой хрен я ему нужен?" Анхелю было не по себе. Он пытался стоять на месте, но не знал, насколько это у него получается. Невский был рядом. Он гудел, скрипел на сто пятьдесят восемь тысяч голосов - за углом другого пространства. Паника нарастала, доходя и доставая. Анхель зажмурил глаза и сжал кулаки, чтобы снять напряжение...

И увидел ее, лежащую на снегу навзничь, с раскинутыми к небу руками.
Увидел сверху, с высоты птичьего полета, сквозь паутину ветвей.
ЧИЖИК-ПЫЖИК ГДЕ ТЫ БЫЛ
Голос ничуть не изменился.
ЧИЖИК ПЫЖИК ГДЕ ТЫ БЫЛ
Она протянула руки ладонями вверх - ему навстречу. Притягивая.
ГДЕ ТЫ БЫЛ
Он в самом деле опускался.
ГДЕ ТЫ БЫЛ
Ближе, еще ближе. Она неестественно ловко, не убирая протянутых вверх ладоней, села на корточки там, где были пятки.
ТЫ-Ы БЫ-Ы-ЫЛ...
Она прыгнула вверх, пытаясь схватить его за член...
БЫ-Ы-Ы-ЫЛ!!!

... Анхель успел разжать зрачки, инстинктивно схватившись за ширинку. На него таращил закрытые глаза Недоперепил. "Он меня заметил и посчитал, - Потроху стали видны чужие мысли. - Позвать, что ли?" "А может, не надо?" - отозвался Недоперепил. "Как так не надо? Ты ж мой глюк." "Нет, это ты мой глюк." "Ах, та-а-ак... Тогда слушай сюда, глюк. Ты мне нужен. Меня зовут Анхель Потрох Псориаз, великий и ужасный, ты меня понял? Прием." "Аналогично." "Что аналогично?" "А что прием?"
Да ну тебя...

... Потрох стоял на снегу, перед ним на корточках сидела она. Он гладил заиндевевшие волосы; иней плавился под его рукой. В груди было что-то не так. Она зубами расстегнула молнию на джинсах, зубами же потянула вниз и на себя резинку трусов. Анхель вздрогнул от прикосновения холодного лба к животу, но когда мягкие губы нежно, как к ребенку, прикоснулись к обнажившейся уже головке, холод только возбудил его. Она зарылась лицом в ширинке, не дожидаясь, пока он расстегнет ремень и пуговицу. Анхель только сейчас заметил, что на нем не было ни плаща, ни свите-ра. Приспустив трусы и джинсы, он во все глаза смотрел, как она немного шершавым языком облизывала каждый бугорок, каждую впадинку, иногда захватывая член губами. Анхель видел, что она хочет заглотить его полностью, и иногда пытался помочь руками или бедрами, но она сразу же отстранялась, сжимая губы. Ее руки ладошками вверх лежали на ее коленях. Пальцы немного шевели-лись, спина выгнулась, колени то сжимались, то расжимались, но она только непроизвольно вздыхала на каждое инстинктивное движение своего тела. Все мышцы Потроха уже мелко-мелко дрожали, сведенные тысячевольтной судорогой кайфа, но он тянул. Сложенные трубочкой мокрые и холодные губы быстро скользили вниз и медленно возвращались обратно, подтягивая кожу. Иногда она, оторвавшись, проходилась языком по головке, уделяя особое внимание уздечке, и пробегала вниз, захватывая губами и щекоча яички. Холод. Анхель чувствовал, как член упирается в небо, в гланды... И когда ее язык куда-то провалился, он не выдержал, вплотную прижавшись лобком к ее губам и щеке.

- ... Звиздец!
Потрох открыл глаза, опустил их вниз и быстро застегнул джинсы.
Бегемот стоял перед ним, забрызганный спермой, и с жалкой улыбкой наблюдал за Потрохом.
- Ты с ума сошел. Да, много чего я видел, но чтобы дрочили прямо на Невском среди бела дня - такого еще не было. Родной, лечиться пора, а то заберут.
- Кто-нибудь видел? - голос был чужой - словно из динамика - пропущенный через ревербератор. Не от волнения.
- Не знаю. Я тебя, урода, прикрыл. Сегодня же постираешь мне шмотки.

Они вышли из метро на "Маяке" и пошли вниз по улице Марата. Бегемот искоса поглядывал на Потроха, пытаясь низко наклонить голову.
"Пьяный, что ли," - думал Анхель, наблюдая движения товарища и забавляясь многоцветьем минуемой ими бани. Ему страшно захотелось зайти в старый добрый "Лабиринт" на Литей-ном, взять на двоих трехлитровый баллон разливухи и высосать его, перемежая этакой воблой, где-нибудь в сквере. Скажем, на Разъезжей. Или у "Эльфа".
"Идти далековато".
Но вобла представилась реальная, размером с Кузнечный рынок, до которого они не дошли, так как Наташа жила в доме напротив Музея Арктики, где никто никогда не бывал - кроме чукчей и эскимосов...
...В метро Анхеля переклинило на пространство. Ему казалось, что поезд едет не вдоль, а вглубь от земной поверхности, и он даже поспорил сам с собой, скоро ли они окажутся в Южной Америке. "Дай бог, чтобы там, а не в Тихом океане". Опять всплыл - незаметно как "Наутилус" - Прикстаун, ночное море, шторм. "Фак офф, изыди". Огни за окном вагона сожгли Прикстаун к черту, и загребись.
На эскалаторе он почуствовал, что Бегемот чем-то озабочен.
Всплыло какое-то лицо с блестящим ртом и глазами.
- Это Вельзевул? - спросил Анхель.
Бегемот вздрогнул.
- Кто?
- Да этот, с фиксами. Как, кстати, его зовут?
- Ты откуда про него знаешь?
- Ты мне сам сказал. Что, он тебя достает?
- Да пошел ты. Лучше скажи, откуда узнал.
- Ну, не все ж на Невском дрочить. Иногда и по сторонам посмотреть интересно. Просто так.
Бегемот не ответил. Так и шли они до Кузнечного переулка - молча...
...Дверь открыла сама Наташа. Об-радовалась:
- Привет! - и в щеку чмокнула.
Привет. Давно не виделись.
- Я вас кофе угощу. Пошли.
На кухне было по-семейному уютно. Рюшечки, скатерочки, занавесочки. Посуда в порядочке разложена. Чисто. Тепло. Турка стояла на конфорке медная, чуть ли не зеленая от старости.
- Кто будет кофе варить?
- Хозяйка, конечно.
Корзина печенья и бочка варенья. Конфеты. Разные. Зря я раньше к ней отказывался приходить. Обертки переливаются.
Ма-а-аленький глюк.
Цвета.
Разные.
Полыхают.
Анхель довольно тупо рассматривал конфеты, пока Бегемот ходил вытаскивать Алису из наташкиной комнаты, где та устроилась было читать Эдгара По. Были слышны звуки любовной перебранки.
- Да он совсем не страшный...
- Нет, страшный...
- Мне только Достоевского нельзя...
Привет, Алиса.
П-Р-И-В-Е-Т А-Л-И-С-А
- Давайте сюда, кофе уже готов!
Зачем так кричать? О, кто-то пришел.
- Наташа, у тебя гости?

В дверях стоял седеющий папик лет под восемьдесят пять (шутка) в усах и пиджачной паре. Усов было больше. Они пол-кухни заняли, черт побери. Папик ДУМАЛ...
ПРИПЛЫЛИ
Это были мысли о черном, о Воскобойникове и Чуйской долине, о путепроводе и каком-то Васе Питерском. О непонятном "черном экспрессе". О генерале Дубняке - большом начальнике, самом главном в питерском КГБ, которому оч-ч-чень не нравилось ВСЕ.
Папик этого генерала хотел убить.
- За что?