Я против жизни. Записки профессиональной самоубийцы

Я никогда и представить себе не могла, что подобное может со мною случиться. Жизнь всегда доставляла мне море хлопот, еще с самого детства, так что я ее всегда недолюбливала. И в «чудеса» я перестала верить довольно рано, почти одновременно с тем, как потеряла веру в добро и справедливость. Но такое?! Да, э т о действительно заслуживает того, чтобы рассказать о нем миру. К тому же, я тешу себя надеждой, что, может быть, эта скромная история когда-нибудь кому-нибудь окажется полезной.
Э т о началось примерно месяц назад. Как сейчас помню: было теплое солнечное утро, пахло свежестью и весной. Прохожие все были такие радостные, улыбались друг другу, забавно морщились от яркого света. Только мне было не до весны и не до улыбок. Глядя на залитые золотым утренним солнцем улицы и счастливые лица прохожих, я вдруг отчетливо поняла всю бессмысленность этой жизни. По крайней мере, своей. Какой смысл во всем этом – в солнце, в улыбках, в последних лужеподтеках? Какой смысл в самой жизни, в человеческих страданиях, мечтах и надеждах? Определенно никакой, ответила я себе. И какой же из этого следует вывод? – думала я, бродя по мостовым и неохотно лавируя между спешащими куда-то биологическими особями, уверенными в том, что их мелкая, никому не нужная жизнь имеет какое-то значение. Впрочем, они и не задумывались никогда о смысле своего существования. Просто жили и все: по инерции, по привычке, просто так. Мне казалось, что только я это понимаю, только я осознаю, как все это нелепо и по-грустному смешно. Ведь у каждого из них были свои заботы, свои печали, свои планы как минимум на ближайшие лет пятьдесят. Вот проживут они эти отмеренные им десятки лет, думала я, и так же бессмысленно умрут, превратившись в гору мяса, мечту микробов и червей. Но, прежде чем умереть, обязательно наплодят еще себе подобных, обреченных так же мучиться всю свою жизнь потому лишь, что их беспечные родители вздумали нарожать себе детей. Для чего? Потому что так надо, так принято, так было и будет всегда. А нас они спрашивают, когда рожают, хотим ли мы быть рожденными, хотим ли мы появляться на свет. Честно сказать, этот мир вовсе не приспособлен для жизни. Для счастливой жизни. Для разумной жизни. Ведь не пытаются же черви искать какой-то смысл в своей повседневности! Хотя… Кто знает? Может быть, так легче существовать? Веря, что все это не лишено смысла – есть, спать, говорить, ходить, думать, плодиться? В общем, ж и т ь. Как все. Веря, что там, за порогом – иной мир, который как раз таки и есть значение всего этого, одинаково ненужного изо дня в день, из тысячелетия в тысячелетие?
И я вдруг поняла: смысла нет. Вообще. Это просто одна гигантская ошибка – жизнь. И что единственное, на что еще способен здравомыслящий человек, – это покончить со всем этим бессмыслием. Умереть. Уйти, как уважающее себя разумное существо. Чтобы не уподобляться этому человеческому стаду, которое, создавая несуразные теории о мире и своем месте в нем, живет лишь для того, чтобы размножаться и уничтожать этот самый мир вокруг себя. Я поняла: за всем этим идиотизмом нет ничего, ничего. Что продолжать жить значит предавать себя саму каждый божий день. Быть марионеткой, продолжая играть в эту не нами придуманную издевательскую игру. Быть бездумным винтиком в огромной воспроизводственной машине, работающей за счет каждого из нас, но без единой капельки смысла. И я решила совершить самоубийство. Не для того, чтобы что-то доказать. Нет, я решила умереть из чистого эгоизма. Освободиться от ярма жизни. Покончить со всем этим раз и навсегда. Перестать быть животным, как все, живущим только потому, что кто-то когда-то зачем-то меня родил. Есть, спать, страдать. Я понимала: там, за порогом смерти на самом деле ничего нет. Смерть – это конец. Конец боли, мучений, несбывшихся надежд. Но разве не именно этого мне хотелось? О да! И я свернула с мостовой на проезжую часть. Машины неслись, как бешеные. Одна из них – я рассуждала очень хладнокровно – должна была меня сбить.
И тут случилось то, о чем я и хотела вам рассказать. Я вышла на середину дороги. Люди смотрели на меня, как на сумасшедшую, кто-то даже закричал. Как будто им есть до меня дело, как будто их волнует, что я сейчас умру. Тысячи людей на планете умирают каждую секунду, и это никого не задевает. То ли дело, когда умирают прямо у тебя на глазах. Такое не каждый день увидишь. А он в это время летел на меня. Огромный заляпанный грузовик. Шофер уже нажал на тормоза, они пронзительно завизжали, и я сморщилась от неприятного звука. Тяжелая громадина не успела бы остановиться, так или иначе. Это было как в замедленной съемке. Я видела все очень ясно, в подробностях: узкую улицу и стеклянные соты домов, лица прохожих, остановившихся, чтобы поглазеть на что-то непривычное, десятки машин разных марок, которые со свистом проносились мимо, и, конечно же, этот м о й грузовик. Он был всего в нескольких шагах от меня. Я успела даже как следует рассмотреть водителя: молодой, но уже лысоватый, глаза, круглые от страха. Нет, не за меня он боялся, а за себя. Не хотел стать участником ДТП или даже убийцей. Стандартная нравственность, черт ее побери.
Машина надвигалась нереально медленно, и я смотрела в ее круглые фары, как в глаза своей собственной смерти. Все ближе и ближе. Удивительно: я была такой спокойной. За эти несколько секунд я успела разглядеть каждую мельчайшую деталь вокруг себя, успела подумать обо всем, что оставляю, – такой ясности (или пустоты?) в голове у меня не было еще никогда. И я ждала удара, наверное, даже с нетерпением. Я представляла себе: вот грузовик подскакивает вплотную, сбивает меня с ног, черной расплывчатой тенью наезжает, рыча, на слабое и мягкое, как тряпичная кукла, тело. Я уже слышала хруст собственных костей и холодную нежность объятий смерти. Но тут произошло нечто странное: грузовик затормозил в миллиметре от моего носа! Как?! Не может быть! Просто невероятно. Разочарование быстро сменилось гневом, а гнев – обидой. Я должна была умереть, прямо сейчас, прямо здесь. Я ждала этого, я мечтала об этом, я была готова принять свой конец. И вот – я живая, стою посреди дороги, водитель, матерясь, зло отталкивает меня на тротуар и торопливо уезжает прочь. А толпа гудит, не сводя глаз с несостоявшегося трупа, шумно обсуждает произошедшее. Несправедливо! Одно это слово вертелось в моей голове. Кто-то предложил вызвать мне скорую. Кто-то, наоборот, милицию, чтобы меня арестовали за общественно опасное поведение. И я убежала прежде, чем любопытствующие перешли к активным действиям.
Прибежала прямо домой. Слезы обиды лились градом, заливая лицо и стекая за воротник. Несправедливо, несправедливо, несправедливо. Я была полна решимости завершить начатое, выполнить данное себе обещание. Я сразу же бросилась в ванную, нашарила лезвия для бритвы, включила воду, чтобы наполнить ванну. Я чувствовала себя узницей, которую держат взаперти, не позволяя сбежать на свободу. Одно желание, одна мысль крутились у меня в голове: умереть, умереть, умереть. И чем быстрее, тем лучше. Наскоро перерезав нежную плоть у запястий, почти до кости, как не раз видела в кино, я бросилась в горячую, пышущую паром ванну. Я не чувствовала боли. Я надеялась, что скоро умру, и тогда мне уже будет наплевать на боль. Вода вскоре стала темно-красной, бешенство обиды плавно перетекло в сонливое спокойствие. Я ощущала приближение смерти, ее осторожные, чуть слышные шаги в ночных тапочках. Я думала: наконец-то все это закончится, наконец-то не будет завтра, наконец-то я засыпаю навсегда. Веки слипались, и я была почти счастлива. Мокрая темнота обняла меня по-матерински ласково, и я уснула, не обращая внимания на головную боль, уверенная, что поступила единственно правильно, что я – последний разумный человек на Земле.
Я очнулась к утру, не в силах даже злиться на свой организм, не желавший никак умирать. Выползла из ванны, шатаясь, и добрела до спальни, оставляя на полу лужи черной густой жижи. Упала рядом с кроватью и вновь уснула, уже на два дня. Проснулась отдохнувшей, полной сил, но в самом ужасном расположении духа. Опять не удалось, опять я живу, опять страдания и боль! Но я не собиралась сдаваться. Недолго думая, я с видом великомученицы пошла на кухню. Выбрала самый большой и острый нож. Руки очень болели, но я замотала отвратительные шрамы скотчем, который нашла здесь же. Теперь-то смерти не удастся обвести меня вокруг пальца, подумала я, вонзая со всей силы кухонный нож себе в грудь, туда, где неистово стучало уже дважды обманутое сердце. Я почувствовала, как холодная сталь проникает в мягкое тепло моего несчастного тела, и почти сразу же потеряла сознание.
Когда я поняла, что все еще дышу и думаю, я чуть не сошла с ума от недоумения и досады. Я лежала с закрытыми глазами, не в силах пошевелиться. Судя по всему, руки и ноги были привязаны к кровати. Больница, поняла я, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. Меня нашли и откачали! Не дали таки умереть, сволочи, думала я, не желая открывать глаза, дабы убедиться, что вокруг меня все еще существует опротивевшая мне жизнь. Это неправильно, это нечестно! Тысячи людей, жаждущих жить, умирают пачками, пока те, кто мечтает умереть, мучаются в поисках смерти! Так не должно быть! Сначала грузовик, потом вены, потом нож в сердце… Судьба просто издевается надо мной! Я уже трижды должна быть мертва, стонала я про себя, пока врачи взахлеб рассказывали мне, какая я везучая, что лезвие прошло между какими-то там желудочками, что такое случается раз на миллион и все такое, мол, мне просто фантастически повезло, что я забыла закрыть дверь, и соседка, у которой кончилась мука, нашла меня, истекающую кровью. Мне повезло! Каждое их слово резало меня больнее ножа. Как выяснилось, мне безумно повезло и в том, что я не задела жизненно важные артерии, перерезая себе вены. «Это чудо!» – наперебой твердили врачи и медсестры, а я ненавидела их за это искреннее сочувствие.
Ко мне стал наведываться психиатр, который убеждал меня, что жизнь прекрасна и что у меня еще все впереди. Садист! Он пытался выведать, что же толкнуло меня на такой шаг, и я сказала «несчастная любовь». Потом стала распевать, как я счастлива, что выжила, как мечтаю начать жизнь сначала, и что «теперь-то я поняла, как это здорово – жить». Я готова была сказать все что угодно, лишь бы меня, наконец, развязали. Все это время я судорожно придумывала, как же еще можно свести счеты с жизнью, да так, чтобы никакие больше «чудеса» мне не помешали. Наверное, я тогда уже не вспоминала ни о каких великих идеях, ни о смысле, ни о бессмысленности жизни. Я просто упорно хотела сделать то, что мне никак не удавалось сделать. Когда психиатр, поверив моим восторженным речам, разрешил меня отвязать, я первой же ночью пошла сбрасывать оковы повесомее кожаных ремней. Как же я обрадовалась, прокравшись мышкой мимо задремавших дежурных медсестер и обнаружив в конце коридора незапертое окно! Я забралась на подоконник и с тихой, блаженной радостью сбывшейся мечты прыгнула вниз, в густую темноту ночи. Я уже говорила, что судьба просто издевалась надо мной? Так вот, оказалось, что окно находилось на высоте второго этажа, и я лишь больно ударилась пятками и ободрала ладони об асфальт!
Горько смеясь сама над собой, как будто и впрямь рехнулась, я пошла куда глаза глядят, перебирая в голове все возможные способы самоубийства, о которых слышала от знакомых, видела в кино, читала в книгах. Перво-наперво я, пугая редких прохожих белым халатом (они сразу угадывали, откуда я сбежала, и прямо так мне об этом и заявляли), побрела в сторону железнодорожных линий. Я хорошо ориентируюсь на местности даже в темноте. Грудь и запястья, перевязанные бинтами, невыносимо болели. Пока шла, я рассуждала сама с собой. Как же это несправедливо! Мало того, что родили на свет, не спросившись моего мнения на этот счет, так еще и умереть спокойно не дают. Как будто какая-то неведомая сила всячески оберегала меня, не позволяя покинуть этот опостылевший мир. Но мне упрямства не занимать! Дойдя до склизких от сырости рельсов, я расположилась на них так, чтобы первый же состав срезал мне напрочь голову. Несмотря ни на что, я хотела умереть по возможности менее болезненно. Ждать пришлось недолго. Вскоре, по характерной вибрации рельсов я поняла, что приближается поезд. Я ожидала его хладнокровно, опасаясь лишь того, что моя шея может оказаться прочнее, чем я привыкла думать. Ведь оказались же слишком прочными артерии и сердце!
Я видела три белых глаза-фонаря, взрезавшие черноту ночи, спеша ко мне на помощь. Я слышала стук колес, крутившихся все быстрее и неотвратимее. Железный червь надвигался на меня, становясь все больше и больше. И вот он уже ослепил меня своими огнями, и я съежилась на мгновение, ожидая неуловимую смерть в виде холодного металла, вспарывающего мою непокорную плоть. Признаться, холодок страха пробежал по моей спине. Тело, мое несчастное, усталое тело все еще хотело жить, в то время как разум всячески пытался его умертвить. Пока оно, изнывая, вынужденно готовилось принять свой конец, моя душа взлетела к небу от радости – наконец-то я умираю! Но что-то вдруг пошло не так. Точнее, не что-то, а сам поезд: он пошел мимо! Он, предатель, свернул на другие рельсы, пока я ждала его здесь! Это было последней каплей. Жизнь вцепилась в меня своими жадными когтями и не желала отпускать. О, это был поединок, дуэль, подобной которой не видел мир! Кто победит – жизнь или смерть? Этот вопрос волновал меня больше всего.
За три недели я перепробовала все мыслимые и немыслимые способы умереть: травилась ядом (но желудок выдержал), пускала себе пулю в лоб (осечка), трижды вешалась (веревка каждый раз обрывалась). Я испытала больше тридцати методов умерщвления себя самой, но все время что-нибудь мне мешало, и я продолжала жить! Пытка, настоящая пытка жизнью! С каждой неудавшейся попыткой суицида я хотела умереть все сильнее. Я завела специальный блокнот, в который записывала все варианты, как можно покончить с собой, вычитываемые мною в газетах или же выдумываемые на ходу. Неудавшиеся варианты я вычеркивала. Вся моя фантазия теперь работала только на то, чтобы придумать что-нибудь новенькое, теперь в каждой мелочи, в каждом, казалось бы, безобидном предмете я видела орудие самоубийства. Это уже стало моей идеей фикс. И вот я поехала в другой город топиться. Удивительно, как я не вспомнила об этом способе раньше, ведь я почти не умею плавать! Точнее, умею, но очень недолго. Вы спросите, почему я поехала в другой город? Да потому что, во-первых, в моем реки нет, а во-вторых, там обо мне уже слишком хорошо знали. Не было ни одной больницы, в которой бы я не побывала, и в которой изумленные врачи не пронудели бы мне о моем очередном «чудесном спасении»! Однажды даже написали в газете про сумасшедшую, за которой гоняются милиция и психиатры, а она все норовит умереть, отличаясь нездоровым разнообразием в способах достижения оного, а также завидной живучестью.
Я вышла ночью на безлюдную набережную, любуясь видом. Над головой сияла белоснежная полная луна, а ее сестра-близнец едва заметно покачивалась на гладком зеркале реки. Ни ветерка, ни облачка. Красотища! Подумать только: после всего, что со мной произошло, я еще способна восхищаться красотой природы! Я осмотрела место повнимательнее – не дай бог, здесь окажется какой-нибудь местный пловец-чемпион, только и мечтающий о том, чтобы вытащить из воды утопающую меня?! Чего только не подстроит подлюга-жизнь. Сломался же у меня в руках нож из закаленной стали, когда я пыталась перерезать себе горло! Однако вокруг не было ни души. Над рекой нависал небольшой мост, да и сама по себе река была не очень-то широкая. Но я прикинула, что если доплыву до середины, как раз под мостом, то сил добраться обратно у меня никак не хватит. Не только потому, что плаваю я хуже топора, но и потому, что я ничего не ела и не пила вот уже четыре дня (наивно надеясь умереть от голода и жажды), да раны и переломы тоже давали себя знать. Войдя в азарт за последние недели, я уже с любопытством прикидывала, какое еще «чудо» может произойти, чтобы я не утонула? Так ничего и не придумав, я потуже затянула шнурками тяжелые ботинки (предусмотрительная!) и прыгнула в прохладную воду.
Я медленно перебирала руками, стараясь не слишком громко шуметь, чтобы меня не заметили с моста. Минут через двадцать, уже задыхаясь и с каждым движением погружаясь в воду по самые уши, я достигла середины реки, где и запланировала утонуть. Но тут случилось то самое чудо, которого я и боялась. Едва только я собралась как следует хлебнуть холодной воды, как услышала где-то рядом громкий всплеск и чьи-то истошные крики, молящие о помощи. Я сразу поняла, что тот, кто звал на помощь, свалился с моста: судя по голосу, совсем еще ребенок. Он бил руками по воде всего в нескольких метрах от меня, вопя, – маленький мальчик лет восьми–десяти. Совершенно не умеет плавать, спокойно подумала я, скоро нахлюпается воды и пойдет ко дну. Потом подумала: надо же, как повезло, уходит из жизни еще ребенком, не успев настрадаться и осознать всю бессмысленность своего существования. А он все кричал «Помогите, помогите!» и отчаянно боролся за жизнь. И вдруг что-то всколыхнулось во мне – новое, непривычное чувство. Я увидела, как страстно этот маленький ребенок хочет жить, и пожалела его. Я понимала, что это на самом деле его тело хочет жить, а не разум, и что он еще слишком мал, чтобы понять, как ему повезло, и все же я поплыла к нему. Не знаю, наверное, это была очередная издевка судьбы, но я, уже изрядно подустав и фактически не умея плавать, умудрилась схватить мальчонку за талию до того, как он пошел на дно, и, из последних сил работая ногами, дотащить его, как на буксире, до берега. Там мы оба свалились от усталости, и я услышала, как он прошептал: «Спасибо». Так я познакомилась с Ваняткой.
Он представился мне примерно через полчаса, когда мы уже немного отдышались. Я видела, как он промок и дрожит от холода, и предложила отвести его к родителям. Но он, в ужасе выпучив глазенки, отказался и рассказал мне душещипательную историю про то, что его родители давно умерли, и он теперь живет у тетки, которая его совсем не любит, бьет, часто оставляет без еды и так далее и тому подобное. Я ему сразу поверила: у него было честное лицо. Оказалось, он сбежал от своей ведьмы-тетки и (какое совпадение!) попытался покончить жизнь самоубийством, сбросившись с моста. Но, уже падая, он понял, что совершил ошибку и что не хочет умирать из-за того лишь, что кто-то его обидел. «Жизнь слишком хороша, чтобы терять ее», – сказал он. Прям как взрослый! Было так странно с ним разговаривать. Он всей душой любил жизнь и так красочно рассказывал о том, что намерен с этой самой жизнью делать (спасать страждущих, кормить голодных, прекращать войны, мирить врагов и все в таком духе), что я невольно заслушалась. «У меня еще все впереди, – признался мне Ванятка, – и стольким нужно успеть помочь!»
Я увезла его на квартиру, которую снимала в этом городе. Растерла спиртом (с помощью которого как-то пробовала себя поджечь, но он не загорелся), переодела мальчугана в сухое, накормила, напоила. Поела и попила вместе с ним за компанию, иначе он не соглашался. Спасенный Ванятка оказался замечательным малышом. Таким смышленым и добрым, что я с радостью оставила его у себя. Возвращаться к тетке он категорически отказался. «Ты меня спасла, – сказал он серьезно, – ты теперь мне как мама». Я и вправду чувствовала себя его матерью. Своих детей у меня никогда не было (я к подлостям не способна), а с Ваняткой я напрочь позабыла о суициде, обо всех своих бедах и мучениях, вообще о себе самой, посвятив целую неделю ему одному. Мы много разговаривали, гуляли, веселились, как могли, ходили в зоопарк, Луна-парк, театр. Ванятка быстро сообразил, что я делала в ту ночь под мостом, и всячески пытался убедить меня, что жизнь достойна того, чтобы прожить ее достойно. Мы все время проводили вместе, и я развлекала его по мере сил. А он платил мне за это преданной недетской любовью. Я тоже искренне полюбила его и уже жить не могла без моего Ванятки. Удивительная штука: хотя он был самым наглядным подтверждением моей теории о жизни и смерти, он же был и ее самым безапелляционным опровержением. Вы не поверите: именно в нем я нашла свой смысл жизни – в беседах с ним, в заботе о нем. Я решила спасти его от злой тетки и как-нибудь устроить так, чтобы мне разрешили его усыновить. Тогда бы моя душа, наконец, нашла успокоение, и мне бы больше не пришлось сражаться с жизнью в поисках смерти. Но – увы! – порочная старуха-судьба еще не перестала надо мной издеваться.
Еще в первый день после той самой ночи я почувствовала себя плохо. В груди жутко болело, дышать было трудно, я давилась кашлем и думала, что это, возможно, последствия отравления угарным газом (я однажды пыталась). С каждым днем мне становилось все хуже, а обратиться в больницу я не могла – что бы стало с Ваняткой? Лишь после того, как я в очередной раз закашлялась до слез, чуть не рухнув в обморок от страшных болей в груди, и малыш спросил меня заботливо, не простудилась ли я, мне, наконец, стало ясно, что со мной. Я поняла, что подхватила воспаление легких в ту самую ночь. Я поняла это так отчетливо, что боль душевная заставила меня позабыть о боли физической: если я не обращусь в больницу, то умру, а Ванятка останется один на один с этим жестоким миром, и некому будет его защитить. И я уговорила его вернуться к тетке, на время, пока я не подлечусь. Он плакал, мой малыш, умолял не оставлять его и обещал, что никогда меня не бросит, и в больницу пойдет вместе со мной. Но ничего другого не оставалось. Я заставила его назвать адрес и отвезла к этой злобной фурии. Когда мы расставались – никогда этого не забуду – Ванятка обнял меня, рыдая, но не произнес ни слова, и мы простояли так несколько секунд, пока дверь квартиры не открылась и тетка не вырвала его из моих объятий, дико ругаясь. Мерзавка! Какими словами она выражалась при ребенке! Нет, она и в самом деле не любит его, ни капельки. И это огорчало меня больше всего – что я оставляю моего Ванятку с людьми, которые его совсем не любят. Но я верила, что это ненадолго.
Тетка и ее муж едва не засадили меня в тюрьму «за похищение», меня спасла только моя болезнь. Меня в лихорадке увезли в больницу, где не стали скрывать, что я слишком запустила свою болезнь, и никакое чудо мне уже не поможет. Это признание врачей сразило меня наповал! Если бы болезнь не приковала меня к постели, я бы, конечно, сбежала к Ванятке, а так – пометавшись пару дней в бреду, попросила принести мне ручку и бумагу, чтобы записать все это. Врачи говорят, у меня не так уж много времени. Я решила, что буду писать, пока еще хоть как-то могу дышать и думать. Для кого я пишу? С какой целью? Не знаю. Может быть, для Ванятки, чтобы он понял, как много он сделал для меня, как сильно я его люблю, и что мои последние мысли – о нем. Может быть, для всех людей, чтобы они поняли, поняли… Поняли что? Все то, что я здесь так долго пыталась сказать. Какая жестокая ирония! Целый месяц, мечтая покинуть этот мир, я тщетно пыталась покончить с собой, и лишь теперь, когда жажду жить, я, в конце концов, умираю. Я до сих пор не могу понять, что за неведомая сила не давала мне умереть все это время. Но зато я знаю, зачем. Затем, чтобы в ту ночь под мостом я могла спасти от смерти Ванятку. Затем, чтобы этот чудесный ребенок открыл мне глаза, которые до сих пор оставались закрытыми. Затем, чтобы я наконец полюбила кого-то кроме себя.
Нет, я не боюсь смерти, ведь я так долго стремилась к ней. Мне просто обидно. И грустно. А еще я очень беспокоюсь за Ванятку. Надеюсь, с ним все будет хорошо. Я теперь молю судьбу только об этом. Будь счастлив, мой малыш!