Лениниана

...Ильич любил отдыхать под алычой. Он сам сколотил небольшую, добротную лавку, которую никогда не забывал на ночь заносить в сени. Днем, когда позволяла погода, он выносил ее обратно, на улицу, и кряхтя присаживался под старой развесистой алычой. Часто он снимал с ног свои теплые полуваленки и ставил их в сторонку, на солнце - просушиваться и проветриваться. Пальцы ног, получив долгожданную свободу, неспешно начинали шевелиться, и один из них, самый ухватистый, так и норовил высунуть сизый ноготь в небольшую носочную дырку... Ильич посмеивался и неспешно закуривал...

Когда она приходила, - в синем домашнем халате, вечно нечесаная, с тусклым взглядом, окаймленным припухлыми мешочными подглазьями, Ильич угрюмо стряхивал пепел и тушил окурок об дерево. При Наденьке он никогда не позволял себе курить. Она садилась к нему на колени, и от нее пахло домашним теплом, и мятыми простынями. Ильич покашливал и шевелился под тяжеловатой супругой, усаживаясь поудобнее.

Они были дружны той странной, беззлобной дружбой, какой часто дружат шимпанзе, если выросли они в условиях постоянных переездов, гастролей, - а в нашем случае - далеких ссылок. Надя никогда не оставляла Ильча надолго, неизменно сопровождала его повсюду. Она была из породы тех женщин, что готовы следовать за своим супругом куда угодно, и я уверен, что если бы карьера Ленина сложилась бы менее успешно, и Суд присяжных приговорил его к казни через повешенье, - а видит Рок, такое вполне могло случиться, - то и в этом случае Надя провожала бы его до самого эшафота. И потом долго стояла бы там, по бабьи пряча губы под пухлой своей ладонью, с дрожащими бриллиантами в раскосых глазах... Разошлась бы толпа, прошелестел бы сандалиями мимо нее седовласый поп, с напрестольным Евангелием под мышкой, а она так и стояла бы под накрапывающим дождем, глядя на повешенного, не проронив ни единой слезы, крепко сжав свои крупные желтоватые зубы...