8.02.11
LOVE STORY
love story I
Все встречающиеся в романе названия объектов, равно, как и имена - собственные, ни в малейшей степени не соответствуют - действительности, и любые параллели - с реально существующими, являются - чистой случайностью. Автор сделал все возможное, чтобы эти параллели - не возникали и не несет ответственности - за всякого рода домыслы, которые могли бы появиться - у внимательного читателя.
Подчеркнем еще раз: все описанное в этом тексте - это просто - выдумка и фантазия автора. Чтобы полностью исключить двусмысленность - подведем итог: - весь текст целиком - является фантастической формой, ставшей "объектом" - игры индивидуального ума. И только. Автор. (И. Эшелонов)
А если есть, вдруг, в этом какая-нибудь заслуга, то пусть она идет - на благо всем живым существам.
ИСТОРИЯ ЛЮБВИ
роман
Посвящается - Ю.В.М...(см. - &)
часть первая
"Вон бабочки снуют
Туда - сюда - все ищут
Ушедшую весну..."
(Гомей)
Триптих
I Разреши мне собрать
Падалицу звезд
В твоем саду
I I Распятие
Только изображение
Древней казни
I I I Птицам страшно видеть
Как громко мы дышим
(Владимир Бунич)
"Уплыли далеко ввысь
От криптомерий нагорных
Осенние небеса..."
(Кикаку)
"...Раздвинет опиум пределы сновидений,
Бескрайностей поля,
Расширит чувственность за грани бытия,
И вкус мертвящих наслаждений,
Прорвав свой кругозор, поймет душа твоя...
*
...Но если, трезвый ум храня,
Ты в силах не прельстится бездной...
Брат, ищущий в наш век железный,
Как я, в свой рай неторный путь,
Жалей меня... Иль проклят будь!"
(Шарль Бодлер)
I
Стоял восхитительный майский вечер, когда молодой человек, по имени - Альвер Фаберлик познакомил своего друга и ровесника - Грюна Чимвару, с великолепной красавицей - Олаври Сенгрит. Потом уже, задним числом, глядя на всю историю - новыми глазами, Альвер, возможно, никогда бы не совершил такой ошибки, в чем бы она ни состояла. Альвер все время ощущал, какую-то свою изначальную вину в том, что произошло, но в чем именно состоял его просчет, он до сих пор ясно не понимал. Грюн Чимвара был не просто другом - Альверу, он был его - лучшим, что называется, - задушевным другом, человеком, которого он не просто уважал, и чьим мнением дорожил, а, чуть ли, ни - учителем, стоящим, как бы, над - всем, что он считал суетным, неважным, ненужным. И служил Альверу постоянным живым примером того, каким должен, просто обязан был стать, - он сам.
Альвер и Грюн были коренными горожанами, но, как предки Грюна уходили своими корнями, так глубоко в пески Ибберийской Пустыни, что доставали до - истоков, так и глубина (или высота) грюнова ума, или лучше сказать, - оружейная острота его - разума, - пронизывала - дали и глуби, уже - вселенские... Альвер сознавал эту несоразмерность, и стремился за полетом мысли друга... Но, не будем отвлекаться. А случилось в тот вечер, вот что: Грюн, (сдержанный во всех отношениях, даже - холодноватый), как - мальчишка, без памяти влюбился в Олаври!
Сам Альвер, познакомился с Олаври - еще три года назад, и хотя, заслуженно, считался в кругу своих друзей - сердцеедом, обстоятельства сложились таким образом, что Олаври, так и не стала, для Альвера - близкой подругой. Он только подружился с ней. Жизнь сама - словно разводила их в стороны. Иногда, длинными зимними вечерами, Альвер смутно жалел об этом, и тогда он называл Олаври - "своей не доигранной мелодией для флейты". Наверное, все-таки, немножко, цинично - называть так прекрасную девушку, но, во-первых - легкий цинизм был составной частью натуры Альвера, а во-вторых - он смутно предчувствовал, как - музыкант, что к не доигранным мелодиям - неизбежно когда-нибудь вернется и доиграет, и, что это будет именно - флейта... И вот теперь эту партию, с той же неизбежностью, предстояло сыграть его лучшему другу - Грюну.
Олаври Сенгрит жила тогда, почти в самом центре города, в квартире, которую ей оставил, ушедший на военную службу художник, по прозвищу - "Ван Гог", известный тем, что переписал известную картину Васнецова "Три богатыря" - совершенно в духе одноухого безумца. Картина, в его исполнении, производила сильное, но тягостное впечатление. Находиться в одной комнате с этой картиной было, почему-то, - жутковато.
Видимо по этому, множество людей помогало "Ван Гогу" - избавиться от нее. В результате, усилиями всех заинтересованных сторон, картина, все-таки, была - продана, каким-то иностранцам, за двести долларов, но уже перед самым уходом художника на службу. Олаври, снимавшая у него комнату и обладавшая тонкой, чувствительной натурой, вздохнула с огромным облегчением, когда кошмарная картина исчезла, наконец, из ее жилища. На вырученные деньги, "Ван Гог"- закатил грандиозную отвальную, к концу которой, пьяный, расчувствовавшийся художник, и завещал Олаври - всю квартиру, - на весь срок своей службы.
Все это Альвер знал, видел или участвовал, потому что часто бывал на вечеринках, которые устраивала Олаври, поначалу, чуть ли, не ежедневно. Красавица, как истинная дитя своего времени, вела, преимущественно, - рассеянный образ жизни, хотя надо отдать ей должное, - очень за собой следила и любовников себе всегда старалась выбирать с расчетом. Случались, конечно, непредвиденные, тяжелые обстоятельства, когда хороший выбор сделать было просто невозможно, и тогда она принимала первое попавшееся предложение, - лишь бы уйти из нагромождений абсурда, с наименьшими потерями.
Видимо, такими обстоятельствами и объяснялась ее короткая связь с Эндрю Килродом, который был самым настоящим психом, да еще, к тому же - женоненавистником. (И тут надо все-таки, сказать - большое спасибо - Олаври, с ней - Энд перестал быть похожим на самого себя, как-то подтянулся, перестал орать, по любому поводу, с ним стало возможным, хоть какое-то, мало-мальски - нормальное, общение). Но, как говорится, горбатого и могила не исправит, и, через месяц - другой, у Килрода начались припадки беспочвенной ревности, и он снова очутился в психолечебнице.
Но это к слову. А к истории, случившейся с Грюном, он не имел никакого отношения. Так же, к слову, следует заметить, что друзья никогда не называли Альвера по имени, да и сам он его не особенно любил, а называли его, сокращенно от фамилии - Лик.
А в тот майский вечер Лик, со своей подружкой - Крив, и Грюн, не сводящий блестящих глаз с Олаври, направлялись в особняк на набережной, на втором этаже которого проживало семейство Дона Чимвара, в уютное двухъярусное жилище, безраздельно принадлежащее - Грюну (мастерская, кабинет и две спальни), где Лик и Крис уже многократно бывали, а Олаври появилась - впервые. Лик, во все глаза, смотрел на преобразившегося друга. Все, что хранилось в доме для исключительных случаев, оказывалось на столе: изысканные вина и ликеры, консервированные омары и икра (и черная, и красная, и какая-то - белая, которую никто и видывал) и еще много чего такого, о чем не подозревала не только Олаври, но и бывавшая здесь Крис, не говоря уже о Лике. Он уже просто устал удивляться метаморфозам кавалера Чимвары и следил только за тем, как - стремительно разворачиваются действия, рождающегося на его глазах, - романа!
I I
Когда на другое утро, они всей компанией отправились пить эль, в известное всему городу место - у Эльфийского Замка, Лик мог бы дать голову на отсечение, что не видел он никогда более счастливых людей, чем Олаври и его друг - Грюн. Они хорошо смотрелись друг с другом, когда проходили по каштановой аллее, ведущей к памятнику основателю города - Петеру Гроссу, и свечи зацветающих каштанов словно - зажигались над их головами. Грюн, взволнованно, о чем-то рассказывал Олаври, и по лицу его блуждала загадочная улыбка. Напившись эля, они простились, Лик отправился провожать Крис, которая училась в колледже на синемаграфическом факультете, а Грюн, крепко держащий Олаври за руку, рвался на прогулку по городу, и Лик мог быть абсолютно уверен, что найдет их, через часок, в облюбованном Грюном - Миггелевском Парке.
Когда, спустя полтора часа, Лик вернулся и, прочесав весь парк, не обнаружил и следа от своих влюбленных друзей, он забеспокоился. Перебежав улицу, он подошел к прозрачному овалу таксофона, бросил монетку и набрал знакомый номер:
- Алло?
- Добрый день, Дон Чимвара, - это Альвер, не могли бы вы попросить к трубке - Грюна?
- Добрый день, Альвер, сейчас позову.
- Алло. (Совершенно безжизненный голос)
- Чим? Это - я. Что случилось?
- Ничего... Я не знаю... Она не пришла...
- Куда не пришла? Вы же были вместе?
- Она захотела вернуться домой... Сказала на одну минуту... Ее нет уже почти два часа... Лик... зайди ко мне...
- Чим, я буду у тебя через четверть часа, только не уходи никуда? Пока!
- Пока...
Но, когда Лик через десять минут, вошел в квартиру Чимвары, там царила идиллия: Олаври сидела вместе с Грюном на его роскошном диване, и они ворковали, как два, забывших обо всем на свете, голубя. Лик полюбовался на погруженную друг в друга парочку, и удалился, на цыпочках, испытывая огромное облегчение. "Может быть все у них и сложится!"- думал он, спускаясь по лестнице во двор,- "Не такая же она все-таки, дура, чтобы динамить такого парня", - размышлял Лик, присаживаясь на скамейку, и доставая из кармана - сигареты. "Ох, чужая душа - потемки!"- заключил он и вновь направился к телефону, чтобы выяснить свое собственное расписание на сегодняшний вечер.
Вечером, гуляя с Крис по "центру", Лик заметил светящиеся окна "вангоговской" квартиры, и предложил заглянуть на огонек, надеясь, в глубине души, застать там и Грюна. Надежды - оправдались, у Олаври был полон дом народа, и Грюн, конечно же, находился - здесь. Обстановка была веселой и непринужденной. Все были в легкой экзальтации, все были раскованы, и в квартире безраздельно властвовала - музыка.
У Олаври в гостях находился Рик Тармон, уже вооруженный гитарой, с компанией почитательниц и сокурсников, из театрального. Рикки славился исскуством исполнения рамальских песен и романсов, и, в слегка задымленной атмосфере комнаты, теперь полновластно царил его бархатистый голос. Олаври порхала среди всего этого, как тропическая птичка, и ее золотистый смех - вплетался в колоратурный баритон Рика. Грюн, не сводил влюбленных глаз с ее фигуры, и, казалось, был на седьмом небе от счастья. К концу веселья, Лик тоже взял гитару и спел несколько своих песен. Расходились далеко за полночь, и Лик, проводив Крис, выкурил несколько сигарет, дожидаясь, когда Грюн всласть нацелуется со своей возлюбленной.
- Скажи-ка мне, Чим, - спросил Лик, возвратившегося, наконец, друга,- А что это за икра вчера была у тебя на столе, - белая?
- Тоже осетровая, только от рыб - альбиносов, а они очень редко встречаются.
- Ух, ты! - удивился Лик, прикуривая и протягивая другу - зажженную сигарету.
- Спасибо,- поблагодарил Грюн и добавил,- Лик, - останься сегодня ночевать у меня, ты мне сегодня - нужен.
- Запросто, - ответил Лик, и они зашагали к дому на набережной.
I I I
- ...Приехала она сюда из Флоренции и жила, сначала, у одного молодого поэта, внука того самого - Блюгера... ну - генерала. Так вот... у этого Мигеля Брюгера, она и поселилась. Он присмотрел ее на вечеринке, у студентов театрального колледжа. Представляешь? Только - приехала, знакомых - никого, и сразу попадает в среду, весьма,- если не образованной, - то талантливой, и, как бы это получше сказать... - продвинутой? - нет - авангардной молодежи! Ей едва шестнадцать исполнилось... А за два года до этого, еще там, во Флоренции, в восьмом классе гимназии, она влюбилась в местного бандюка, и все два года, что оставались ей до окончания гимназии и получения паспорта, она проходила сразу две школы: и гимназию, и школу жизни воровской богемы... В итоге - паспорт она получила - Флорентийский, но получила она к нему и кучу разборок, любовника ее убили, началось - крошилово, и ей прошлось срочненько уносить ножки, и из - дома, и из - Флоренции. Вот такое прелестное чадо прилетело в наш - Гроссбург - четыре года назад. Конечно же, она прекрасно знала, к а к ей нужно выживать в этом холодном граде, где, в отличии от жаркой Флоренции, у жителей не такая горячая кровь... Хотя, надо сказать, - этот Блюхер... оказался на редкость отвратительным типом... Говорили, он совсем - спятил, башня у него - поехала, он пытался покончить с собой, да - неудачно, и тогда, окончательно - съехал, сделался - буен, ее чуть не покалечил... в дурке сейчас лежит...
Сухой, надтреснутый голос Грюна: - Я знал его...
Лик: - Кого?
- Мигеля Блюгера, мы с ним в одной гимназии учились, - ответил Грюн горьким, печальным голосом.- Но все это не имеет для меня никакого значения... Продолжай.
- Да что - продолжать! - пытаясь вырулить из неприятной, для его друга темы, воскликнул Лик, - Я, знаешь ли, никогда специально не интересова...- он замолчал, потому что Грюн, жестом, остановил его:
- Говори, Лик, мне нужно это знать. Никогда не пытайся, в угоду кому- или чему-либо - исказить истину,- сказано это было достаточно веско, и Лик, вздохнув, продолжил:
- Ну, студенты, хоть и замечательные люди, но в большинстве своем - бедные, в том смысле, что - не богатые. А ей надо - где-то жить, чем-то питаться, вообще, - следить за собой. Тогда она знакомится с театральным администратором, хоть и не молодым, ему уже - под сорок, но очень состоятельным мужчиной. Он снимает ей - комнату, делает подарки и так далее... Ну, видел я его пару раз, ничего особенного, - богатенький буратино, ужасно похож на попугая, особенно в профиль, и имечко у него соответствующее, - Фат Попинджей!
Лик покосился на Грюна, но у того на лице не шевельнулся ни один мускул, - то же отсутствие всякого выражения. И тогда Лик договаривает: - Звоню ей как-то, года полтора назад - что ли, снимает трубку и говорит, ни о чем не спрашивая: - "Позвоните позже, я - трахаюсь!"
Горюна передергивает, всего, с головы - до ног. Он - коротко взглядывает на Лика, делает успокаивающий жест и шевелит одними губами: - продолжай, мол...
Лик: - Да все уже, почти. Он снимал ей комнату, где-то на острове Св. Базилика, а она хотела жить в центре, да и Попинджею было далековато ездить. Поскольку делать ей pop the question он не собирался, у него же - семья, жена и ребенок... И живут они недалеко от его работы, на - Театральной, то он, конечно, схватился за предложение "Ван Гога", родители которого уехали тогда по договору в Данаду, и снял у него комнату... Ну заезжает иногда, хотя с тех пор, как "Ван Гог" - уехал и оставил ей - всю квартиру, ему это в - тягость... Ты знаешь, он, в общем, не плохой человек, в том смысле, что не злой и не особо жадный... Я ему симпатизировал...
- Так, - сказал Грюн, словно подводя итоги, - Сначала идет - Сэр Фат... Попинджей... Хм... У Хеллера - был Попинджей, сержант из "Уловки..." С ним надо обязательно - встретиться...- он посмотрел на Лика. Лик сидит на кожаном диване, и, нервно, теребит тонкую, но удивительно прочную кожу. Он, почему-то, чувствует себя виноватым, и не смотрит на Грюна, глаза его опущены, он - изредка, судорожно потирает пальцы на обеих руках. Грюн смотрит на Лика - бесстрастно, но - вдруг, лицо его смягчается, всю суровость, как ветром сдувает, (так тает маска изо льда)
он слегка наклоняет голову и словно бы - любуется, ликовым отчаянием.
- Лик, - окликает его Грюн, уже - улыбаясь, от уха до уха, - Мне ведь надо во Флоренцию ехать.
- А как же я?- изумленно восклицает Лик.
- А тебе придется, - остаться, - все также диковато улыбаясь, отвечает Грюн. И опять улыбка его исчезает, и лицо, снова, делается бесстрастным:
- Спасибо тебе, Лик, ты поступил, как друг. "Все реки текут в море, но море не переполняется",* знаешь почему?
- Да-а,- грустно отвечает Лик, - Знаю. "К тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь".*
I V
THEIR NAME IS LEGION...
Во всех дальнейших событиях Лик, почти, не принимал никакого участия. Грюн взял ситуацию под свой контроль, и Лику оставалось лишь наблюдать, как - лихо он разбирается со всеми, встающими у него на пути - проблемами. Единственно, о чем кавалер Чимвара попросил Лика, так это - соприсутствовать на его встрече с театральным администратором. Лик готов был участвовать в чем угодно, лишь бы помочь другу, но не всегда Грюн был с этим согласен.
Фат Попинджей прибыл на "вангоговскую" жилплощадь имея на руках все бумаги и документы на аренду квартиры. Состоялась передача, каких-то прав владения, обмен бумагами, оба поставили свои подписи, Лик выступал в роли - свидетеля, вместе с еще одним соседом Олаври по лестничной клетке. Пока серьезные люди решали финансовые вопросы, Лик взял гитару и спел тихонько парочку самых любимых своих песен, Олаври подпевала вторым голосом. Наконец все было закончено, Попинджей - в последний раз посмотрел, с тоской в глазах, на Олаври и удалился, вместе с соседом по площадке. Грюн, ужасно довольный, предложил отметить знаменательное событие, и Лик помчался в магазин, который находился совсем рядом, почти напротив.
К вечеру собралась обычная компания, и Грюн, уже немного другими глазами, как бы оценивая, рассматривал прибывающих гостей. Но, видимо, не найдя ничего угрожающего своему счастью, в конце концов, расслабился и стал веселиться со всеми вместе, а уж веселиться Грюн, в хорошем настроении, умел, как никто другой. Рик Тармон в тот вечер исполнял новую, только что разученную, старинную рамальскую балладу. Тонкие пальцы его руки вплетались в струны гитары и казалось, составляли с ней - одно целое. Голос Рика - так мягко переходил в сопрано - из глубокого баритона, что заставлял сжиматься от восхищения, сердца благодарных слушателей. Рикки мастерски владел в ту пору - фальцетом, совершенно необходимом для особого - надрыва, в кульминационном моменте песни, которым всегда славились рамальские романсы, припевы которых изобилуют, эмоциональными голосовыми фиоритурами... Вечер безусловно удался. Все расходились в прекрасном настроении и вполне одухотворенные. И это был первый раз, когда Грюн остался ночевать у Олаври.
Через неделю они уехали во Флоренцию, и целый месяц Лик ничего о них не слышал, хотя и звонил, время от времени, Дону Чимваре, чтобы узнать, не было ли какого от них известия.
Их возвращение совпало по времени с первым отпуском, который, неизвестно за какие воинские заслуги, получил - "Ван Гог". В квартире стали собираться такие же, как он сам, полубезумные люди, постепенно там воцарился - хаос, и Олаври перебралась, подальше от греха, в особняк на набережной и жила теперь у Грюна, на правах - невесты.
Так вот, тихо и незаметно, пронеслось недолгое лето, начиналась пора ветров и дождей. Каштаны на Эльфийской аллее - созрели и начали осыпаться, и северный город, постепенно, стал менять свой окрас на осенний. Зеленый цвет - менялся на золотистый, потом - на пурпурный, листья пестрым ковром устилали тротуары и мостовые. По вечерам, капли воды, на голых ветвях - черных и мокрых от дождя деревьев, сверкали радужным блеском, в ярком, молочно-белом свете уличных фонарей. Мегаполис готовился, во всеоружии, встречать непогоду.
В знаменитом и любимом гроссбуржской молодежью кафе, под названием "Ханой", стали появляться, исчезнувшие на лето, и вновь вернувшиеся - лица. Все делились впечатлениями, накопившимися за минувший уже сезон, появлялись новые люди, завязывались новые знакомства, возобновлялись забытые - старые. Все шло своим чередом, и не было причин, по которым, хоть что-нибудь бы - менялось. Перемены в этом городе накапливались постепенно, и резких скачков, почти, никогда не происходило. "Всему свое время, и время всякой вещи под небом..."*
Наступил сентябрь, и Грюн стал часто уезжать в Столицу, где он учился философии и религии, в известной на весь мир, Академии. Олаври, следуя примеру своего избранника, тоже училась на курсах, обнаружив у себя способности к экстрасенсорике. Лик, не любивший учиться, слонялся без дела, искренне полагая, что одного незаконченного высшего образования, ему достаточно, чтобы сочинять песни и писать романсы, а когда ему - надоедало, или наступало пресыщение, брался за книги, которые ему советовал Грюн, потому что читать он, все же - любил, и испытывал от чтения - необъяснимое удовольствие.
В "Ханой" ходили разные люди, в большинстве своем - студиозусы, близлежащих учебных заведений, а ближе всех был театральный колледж, но ходила туда и другая молодежь, просто живущая поблизости. "Ханой" - был идеальным местом для свиданий, это было удобно, коротать время за чашечкой кофе, который там умели варить так, как нигде больше в городе, (ну, была еще парочка кафе, где варили не хуже, - "Кашмир" и "Стикс") или, кто побогаче, за рюмкой ликера или коньяка, или обсуждать последние новости о приятелях и знакомых. Там можно было оставить послание нужному человеку и быть уверенным, что оно дойдет до него. Если должно быть в городе - такое место, куда придешь и " ...в радости, и в горе, когда покров с любого чувства снят..." то это было - оно.
Были в "Ханое" и свои дилеры, или, как их называли раньше - "фарцы", которые могли предложить желающим довольно широкий ассортимент, начиная от списков книг, официально не разрешенных, - до товаров широкого профиля, как то: твинс, модные шмотки, джинсы, обувь, диски и компакт кассеты, с редкой, нигде больше не встречаемой музыкой, бижутерию и косметику, даже - марафет. Власти города, наверняка, знали об этом, но мудро - не спешили закрывать хорошее место, справедливо полагая, что искоренить крамолу повсюду - они не в силах, но держать ее под контролем в одном месте - возможно, были даже штатные обсерверы, которых завсегдатаи знали в лицо, и всегда были настороже, если те, вдруг, появлялись.
Это не было кафе, в обычном понимании этого слова. Для многих, особенно для молодежи, - "Ханой" был, прежде всего - символом, неким сакральным святилищем, в который они спешили - отметиться, засветиться, показаться, проявиться, если случалось быть в центре, или когда возвращались из разлуки, или, наоборот, перед ней, когда - покидали город...
Словом, "Ханой", - заслуженно считался центром сосредоточения, как образцов материальных и культурных ценностей, так и их носителей, людей талантливых, умных и энергичных. В "Ханое" Лик появлялся часто, и однажды, его познакомили там с молодым человеком, по имени - Ольф Кневар, который собирался работать оператором на газовой котельной и искал себе - сменщика. Лик, страдавший от стремительного исчезновения финансовых средств, с радостью, согласился на его предложение, тем более, что работать нужно было сутки через - трое, и Лика, ведушего преимущественно - эмпирический образ жизни, это весьма устраивало. Платили за работу не много, но зато - постоянно, кроме того, - можно было меняться сменами, если того требовали - обстоятельства. Познакомила их Тэнни Глиб, замечательной души девчонка, но очень непростой - судьбы, покалеченная жизнью и физически, и психически. Кстати, она была, едва ли ни единственной, авто владелицей в "Ханое", и в ее маленькой, тарахтящей, инвалидной машине и приехал в кафе - Кневар.
На другой день, Лик пришел по указанному Ольфом адресу, его - приняли и, вместе с Кневаром, отправили на месячные курсы. Закончив которые, они получили удостоверения и допуски и стали работать, раз втрое суток, сменяя друг друга, в котельных по четной стороне Наварского проспекта, названного так в честь реки - Навары, которая текла, неторопливо, через Гроссбург, закованная в гранитные набережные.
Вода в реке отливала серебристым блеском, но не тем - лунным, какой бывает в безоблачную ночь, а тем особенным оттенком, каким отливает брюхо крупной рыбы, если смотреть на него - сквозь зеленоватую воду. А во время туманов, которые были здесь не редкостью, даже солнце приобретало горчичный оттенок, просвечивая сквозь фиолетовую, от осенних сумерек, дымку.
V
На работе у Лика стали появляться знакомые, особенно под вечер, когда становилось прохладно, а заведения - закрывались. Работа, то есть, собственно помещение котельной, находилась на улице Толмачей, не очень далеко от "Ханоя", и приятели Лика, приводили с собой своих приятелей, и вскоре, Лик обзавелся - кучей новых знакомых, которые удивительно легко освоились с производственными помещениями котельной, и иногда даже поджидали его вечером на улице, когда он работал в ночную смену.
Сидя длинными ночами в котельной, Лик - обнаружил и стал развивать в себе способность к рисованию, а поскольку никакой особенной работы, кроме записей о расходе газа, у него не было, он, в скором времени, неожиданно для себя, сильно увлекся графикой, и писал теперь сюрреалистические картины, на самые фантастические сюжеты. Друзья, с восторгом и недоверием, обсуждали теперь его графические опыты на импровизированной выставке, которую он сам и устроил им на котельной. Но случались на его работе вещи и - почище.
Лик никак не мог забыть тот случай, когда в день рождения своей доброй знакомой - Марго, пришел к себе на работу. Но вместо - сменщицы, пожилой женщины, у которой он должен был принять смену и расписаться в журнале - о принятии ответственности, и она, в свою очередь, должна была расписаться в том, что смену - сдала. Но ничего подобного не было - ни женщины, ни вахтенного журнала, ни подписи. Когда Лик открыл дверь, он увидел - в изобилии - повсюду находящихся людей, заполнивших собой, все производственное помещение, их было не меньше двадцати человек, все они были довольно - пьяны, и некоторые уже лежали на лавках, скамейках, даже - столах, а остальные еще - шатались, цепляясь руками и боками - за неприкосновенное аварийное оборудование...
Лик даже лишился дара речи в первый момент, он был так потрясен увиденным, что не мог никак выйти из какого-то - необыкновенного состояния: Мир - плыл и плавно покачивался, пламя, ревущее в котлах, поменяло свой диапазон, и казалось теперь, не громче дыхания. Да это и было дыхание, сама атмосфера состояла из пламени, оно не было горячим, скорее было - прохладным, белое, с легкой прохладой ментола, пламя, из которого все вокруг и состояло. Лик, ни на секунду не задумался, перед тем, как вдохнуть его, к чему? он только им и дышал всегда, с каждым вдохом ощущая - всю его благотворную силу...
Но это длилось, как показалось Лику, всего - секунду, (в самый последний миг, он еще - успел удивиться ее продолжительности) и все вернулось на место - он узнал, наконец, своих знакомых, да и Марго нашлась в соседнем помещении. Непонятным осталось лишь то, как они умудрились - принять смену, у профессионального оператора, той пожилой женщины. Но Лик специально не стал этого выяснять, чтобы не нарушать целостность мистического переживания...
Вообще город, да и страна в целом, переживала какой-то странный период. Люди, стоящие у руля власти, а проще говоря, руководители страны - умирали один за другим от старости, их заменяли другие, такие же - старые, и тоже умирали, что ни год. Город - то погружался в траур, - то ликовал от праздников. Все время, что-то происходило, и, ровным счетом, ничего не менялось. Что-то входило в моду, что-то из нее - выходило. В обществе ощущалось какое-то - брожение, возникали какие-то неформальные объединения и даже - целые молодежные движения. Одно из таких движений, называлось - "Тимки", по имени, одного из его основателей - Тима Шагова.
Музыка тоже переживала свое очередное преображение, возникали и распадались новые рок - группы. Рок-н-ролл - омолаживался, поднималась новая волна современной музыки, и она пришлась по вкусу многим и многим. В том числе - и знакомым из окружения Лика.
Что ни день, Грюн, как из цилиндра иллюзиониста, выуживал замечательных новых музыкантов. Madness, The Stranglers, Yazoo, Laure Anderson, соревнуясь в популярности, сменяли друг друга на огромном Hi Fi центре, который стоял у Грюна в кабинете. Лик, развесив уши, слушал, будоражащую воображение, новую музыку, и, не менее волнующие, сведения и комментарии, которыми Грюн сопровождал каждую запись.
Олаври, еще не возвращалась со своих курсов, и они поджидали ее, потому что собирались идти в Дацан на своеобразную лекцию в сопровождении музыки, которую проводил, приехавший на одну неделю, известный тибетский сен-сей.
Надо заметить, вообще, религиозная жизнь в городе - заметно оживилась. Появились даже новые секты, не всегда, преследующие благородные цели. Ходили смутные, нехорошие слухи о некоем "Белом Братстве", якобы вовлекающим в свои ряды людей, с явно меркантильными намерениями, под - гипнозом заставляющие, легковерных, расставаться со своими деньгами и сбережениями - в свою пользу, и все это, под видом - пожертвования...
Наконец Олаври вернулась, и пока она ужинала на кухне, Грюн, очень к месту, цитировал наизусть своего любимца:
"...И высоты будут им страшны, и на дороге ужасы; и зацветет миндаль, и отяжелеет кузнечик, и рассыплется капрес. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его на улице плакальщицы; Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его".*
Из Дацана они возвращались в молчании, переполненные глубокими впечатлениями. Лик чуть-чуть отстал и шел, позади Грюна с Олаври, вдоль высокой набережной речки Малой Наварки, на которой и располагался Буддийский Храм. Из лекции, Лику глубже всего запала музыка, которую исполняла группа санъясин - монахов, приехавших вместе с учителем. Музыка - состоящая только из голосов и барабанов табла.
Глубокие низкие голоса монахов вибрировали на пестром, то затихающем, то становящимся громче, в общем постоянно меняющемся ритме - множества ударных. И мелодия, облетавшая храм и возвращающаяся обратно, попадала, одними обертонами, в такт - той мелодии, что начиналась снова. И казалась - объемной, как голограмма, и плотной, словно звучали сотни инструментов. И, все это, - накладывалось на затухающую реверберацию, акустически точно выверенной геометрии, всех сводов зала. Музыка проникала - так глубоко в душу, что Лику порой казалось, что он исчезает, становится тонким и широким, будто бы он сам - превращается в этот храм, и это внутри - него, звучит музыка - абсолютного совершенства.
Впереди слышался веселый голос Олаври, и чуть шелестящий баритон Грюна, который, в шутку, имитировал - только что услышанную музыку. Лик встряхнулся, отгоняя видение, зашагал быстрее, догнал их, и они пошли - вместе. Грюн, между тем, развлекался - вовсю, благо для этого - ему подходил почти любой повод.
- Давай, - говорил он - смеющейся Олаври, - пробуй, это же так просто: четыре - Дхьяны, четыре - Самадхи, и ты - в Нирване!
V I
Они доехали на такси до Дворцового моста, переехали его и вышли, чтобы полюбоваться вечерним городом. Стрелку острова Св. Базилика украшали две Ростральные Колонны, а чуть справа, если стоять лицом к острову, протыкал низкое небо шпиль Петросавловского Собора - равелина, где в старину находилась тюрьма и гауптическая вахта. На левом берегу Навары, расположилось Адмиралтейство, а на правом, который и был островом, - Городской Юниверсиум, в котором учились многие знакомцы Лика и Грюна.
К месту будет заметить, что весь Гроссбург лежал на островах, а их было - более трех сотен. Навара делилась в своей дельте на множество рукавов, и искусственные каналы соединяли отдельные притоки: Большую и Малую Наварку, реку Нойку и реку Фортанку. Особняк Чимвара - стоял на набережной Загребного канала, и место, где - "Гребонал" (так его называли гроссбуржцы) соединялся с Наварским проспектом, носило звучное название - "Компас".
"Ханой" находился на углу Наварского и Димирского проспекта, который, пересекая Наварский, менял свое название на другое - Ладейный. А в начале Ладейного проспекта, сразу за книжным магазином "Букинист", находился, во дворике, небольшой сад, с деревьями, скамейками, даже - фонтаном, который назывался в кругу молодежи - "Па-де-Кале". Зимы в Гроссбурге были, не то, чтобы очень холодными, но - ветреными, и наиболее активная часть молодежи, которую - даже зима, не загоняла в теплые квартиры, часто заглядывала в "Па-де-Кале", укрытый от всех ветров, чтобы выпить, стаканчик - другой, портвейного вина. А в те дни, когда Лик заступал на смену, его котельная служила своеобразным заменителем - "Па-де-Кале", и они приходили к нему с вином, шумные и румяные - от ветра и холода.
Были, среди знакомых и друзей Лика, два человека, которые, странным образом, всегда находились в центре событий, оказывающих судьбоносное влияние на дальнейший ход его жизни. Одного из них звали - Сотрей Эгейра, и Лик знал его уже несколько лет, а с другим он познакомился - всего два года назад, и звали его - Тим Зовски. И хотя они сильно отличались друг от друга, (Эгейра был на год старше Лика, а - Тим - на восемь лет младше), - оба имели задатки - лидеров, и оба были очень, что называется, - амбивалентны. (Вокруг таких, как правило, всегда собирается много людей, которые, если спросить их, сами не понимают, что их так притягивает и почему они с - ними. Ну просто, как мотыльки, летящие на огонь.)**
Нельзя не сказать несколько слов и о прекрасной половине человечества. Однажды, еще до знакомства с Ольфом Кневаром, за два лета до того, которое предшествовало началу его работы на котельной, Лик пришел в "Па-де-Кале". Там он застал несметную толпу молодежи и подивился, какому-то странному несоответствию внешнего облика, во что попало, одетых людей. (Рваные джинсы, только входили в моду, но рваные - кеды, завязанные веревками, в которые были обуты, некоторые из них, пока еще, не вписывались в общее модное направление). И их - молодыми, одухотворенными и, в общем-то, - красивыми, хотя и совсем незнакомыми - лицами.
Когда они познакомились, выяснилось что это - одноклассники, в позапрошлом году закончившие гимназию на "Октаве", так назывался старый район, расположенный вверх по течению Навары, там, где в нее впадает речка - Октава. Юноша - в рваных кедах, с густой копной волос, ниспадающей ему на плечи, и еще несколько парней и девчонок, как оказалось, только что вернулись из археологической экспедиции в Среднюю Азию, и даже не заехав домой, в чем - были, в том и ломанулись в "Ханой", а - оттуда, напившись кофе, в - "Па-де-Кале". ( Отметились.) Парня в кедах звали, - Тим Зовски, и Лик, даже, немножко, позавидовал такой сильной - дружбе, объединившей всех этих - одноклассников, потому, наверное, что от его - ровесников, с которыми Лик учился в гимназии десять лет назад, не осталось - и следа. Ну, не было, в те времена такой - дружбы! И, даже из сокурсников, по незаконченному колледжу, у него осталось - два или три человека, с которыми он поддерживал непрочную, все время рвущуюся, связь. А тут - целых полкласса, и все друг в дружке - души не чают! Поневоле - позавидуешь! Вместе с Тимом, среди прочих, в тот день были: - Майкл Эддон, по прозвищу - "Центнер", который, действительно, весил - сто килограммов, и лучший друг Майкла, - Ник Рэбит, по прозвищу - "Десятка", и еще один его друг - Тим, которого, тоже, не называли по имени (в классе было несколько - Тимов), а называли, - "Джоржем", и два близких приятеля Зовски, - Айгер Байби (Бо) и Константин Рапс.
(Все называли Рапса ласковым, как он - сам, словом - "Котик", и был он, в то время, - чемпионом района по фехтованию, а поскольку и ему, и - остальным парням, подходил срок службы в рядах вооруженных сил. То одни, - спешили поступить в высшее учебное заведение, где давали, так называемую, "бронь", а - другие, - всеми возможными способами - "косили" от службы, часто так подрывая при этом свое здоровье, что непонятными делались все их усилия, но не - напрасными, так как от службы их, все же, - освобождали... Но к Котику, все это, как раз, не относилось, он служил в СКА", жил - дома, и скоро сделался - чемпионом города!). К слову сказать все «октавинские» поступили в Вузы.
И, наконец, прекрасные девушки: - Кэт Бероуд, Хэлл Миррор и Софи Фриш. Все они, как один, - были ровесниками - Олаври, все родились в год Дракона и все они были, каждый по-своему, - талантливы, все выделялись яркостью и непредсказуемостью характера.
И совершенно нельзя забыть, чтобы тут же, и не упомянуть такую очаровательную девушку, как - Маргарита Шаффер, которая, хоть и была чуть-чуть постарше, перечисленных выше лиц, но была им - старшей сестрой и подругой. И, вообще, во всех смыслах замечательной девчонкой, доброй, отзывчивой, снисходительной и милой, с открытой душой, готовая вместить в себя - все горести и радости своих младших друзей. Не раз приходившая им на выручку, в сложных ситуациях, и никогда не отказывающаяся принять участие в любом их веселье. Именно ее день рождения и послужил причиной того "озарения", которое Лик испытал зимой на котельной.
Марго имела профессию. А это было, в то время, главным признаком - независимости, и это, конечно, резко отличало ее от остальных. Марго была (и остается!) - первоклассным гримером, и работала она тогда - в Нариинском Театре, одном из старейших театров Гроссбурга, или, как называли его сами жители, просто - "Нариинка". Всю эту компанию называли, для краткости, - "Октавинские", за исключением, конечно, - Марго, которая жила сама по себе, в доходном доме, снимала, то есть, большую комнату, в квартире на Тучном переулке, недалеко, от того же Загребного Канала.
Но о них речь пойдет чуть позже. Так вот, в один из вечеров, к Лику приехала Тэнни Глиб, (которая была подругой - Олаври, уехавшей в то время со своими курсами в Виев, на какую-то практику) и привезла с собой - Грюна. Перед этим они заезжали в одно место, где разжились очень не плохой сенсемильей, и теперь клубы ароматного дыма, погуляв по котельной, всасывались не только мощными нагнетателями в секционные котлы, но и, частично, - легкими, собравшихся вместе друзей.
Грюн, полюбовавшись на последние графические эксперименты Лика, рассказывал теперь о Шарле Бодлере, а точнее, - комментировал его прозаическое творение под названием - "Искусственный Рай", (о котором мог знать только - Грюн, поскольку проза эта, не была еще переведена, но перевод которой - совершил, какой-то его знакомый по Академии, и Грюн, к счастью, имел такую немыслимую возможность - его прочитать). К слову надо заметить, Грюн, вообще, обладал какой-то запредельной эрудицией, а когда, через несколько дней, он принес распечатанный на ксероксе "Роман с кокаином" некоего Агеева (Грюн тогда считал, что это псевдоним Набокова), тут уже головы - повело не только у Лика и Тэнни, но и еще - у многих и многих...
Вообще-то говоря, потребление сенсемильи, в среде "ханойской" молодежи, было делом, скорее,- обыденным. Ничего экстраординарного в этом никто не видел, молодежь отличалась - исключительной широтой взглядов. И когда в моду вошел "дамский кокаин", - производное некоторых алкалоидов южного растения эфедры, все приняли моду легко, без каких-либо предрассудков, - авантажность "центровой" молодежи была явлением нормальным. Любой прогресс принимался - просто, как данность, удивление вызывали скорее - аболиционисты, но их в этой среде было - мало, и на них никто не обращал особенного внимания.
А уж Сотрей Эгейра, упоминавшийся выше, был, безусловно, и - апологетом, и - адептом "белого кайфа", и все его многочисленные последователи считали Эгейру, чуть ли, ни своим - патриархом. Это было особенно удивительно, потому что - Лик знал Сота давно, и тогда, лет - пять назад, что-ли, он был адептом совсем другого, можно сказать, совершенно - противоположного кайфа, приверженцев к которому - называли именем древнегреческого бога сна и сновидений - Морфея.
Незабываемым было - первое знакомство Грюна и Сотрея, которое произошло на котельной у Лика, той же зимой.
Сот тусовался по котельной с самого начала смены, совершая необходимые приготовления, которыми всегда сопровождалось употребление готового продукта, или говоря языком Сота, просто - "готового". Это был, своего рода, - ритуал, которым, трясущийся от предвкушения, и ни на минуту не закрывающий рот, Сотрей - обставлял химическую реакцию.
Грюн пришел в тот момент, когда, напевающий, что-то себе под нос, Сот - фильтровал, выбирая гигантским, "лошадиным" шприцом из мутной черновато-коричневой жижи, через намотанную слоями на толстую иглу вату, его языком - "метлу", чистую прозрачную жидкость, - "готовое". Посмотрев, на вошедшего Грюна, он - быстро поздоровался, набрал в другой шприц, поменьше, необходимое ему количество раствора, и проговорил, сквозь стиснутые зубы, укладываясь на топчан:
- Погаси свет, пожалуйста, когда я тебе крикну,- и, накачав вену, - треснулся, выдернул шприц и, не поднимая глаз, громко простонал, вытягиваясь на топчане:
-Гаси-и-и!
(При этом бросив, на помедлившего Грюна, такой странный и нечеловеческий взгляд, от которого, в сочетании с голосом, действительно, делалось, настолько - нехорошо, что - невольно, - волна озноба прокатывалась через все тело.)
Грюн, в полуобморочном состоянии, протянул руку к выключателю, щелкнул им и, держась рукой за стену, медленно сполз по ней вниз, на пол и замер, прислушиваясь в темноте к звукам, которые издавал удовлетворенный Сотрей. Спустя какое-то время, Сот поднялся, подошел к выключателю, осторожно огибая ноги, сидящего у стены Грюна, включил свет и осведомился у него негромким, чистым голосом:
- Сколько тебе выбрать, раствор получился - классный, я думаю, для начала, тебе - пяти кубиков будет достаточно!?
- Эхгм-м, - промычал Грюн, еще не до конца пришедший в себя, но уже подбирающий ноги, чтобы - подняться.
И тут Лик, уже наблюдавший подобные картины, и поэтому, не сильно удивленный происходящим, вмешался:
- Погоди ты на него - наезжать, - сказал он Соту, и протянул руку, помогая Грюну подняться, - Видишь же, человек - ни сном - ни духом, дай ты ему - в себя придти, а пока, - выбери-ка мне - пятерочку...
***
"Змея сразив мечем,
Герой идет по долине
В тени молодой листвы".
***
"Уходят - сразиться друг с другом -
Двое монахов - разбойников,
В летней траве исчезая..."
(Бусон)
V I I
«Ариа-тарра-бхатта-рикана-масхот - Тара-сата-кастотра. /36-40/
Имя этого дракона переводится как: Дым Пожарища в Ясном Осеннем Небе, Застилающий Последние Бледные Облачка Уходящего Осеннего Дня...»
(Роджер Желязны)
В то время, был еще жив дедушка Грюна, отец Дональда Чимвары, - Фернанд Гарсия Чимвара, - профессор психиатрии, светило мировой науки, автор многих монографий по современной психиатрии, член-корреспондент бесчисленных мировых академий и так далее, и тому подобное. Был он, признаться, очень стар, и ходила в ту пору, в кругу родных и друзей Чимвары - легенда о том, как в молодости Фернанд Гарсия принимал участие в социальной революции, еще в начале века...
Согласно легенде, он вышел в тот исторический вечер на улицу, чтобы погулять с собакой. На Загребном Канале света почти что - не было. Электричество весь семнадцатый год отключали часто. Молодой Фернанд учился в аспирантуре и писал в то время большую статью в медицинский журнал, посвященную какому-то его исследованию в области практической психиатрии. Он так был погружен в свою работу, что часто даже забывал погулять с собакой, но не забывал покупать свечи и керосин. Потому что, как говорилось выше, свет отключали часто, а писать в темноте он еще не научился.
Родители Фернанда находились, в тот момент, в Ливадии, на собственной даче, на которую уехали еще в августе; его отец - Грюн (прадедушка нашего героя) лечился от легочной болезни и его мать, соответственно - Гарсия, находилась при нем - неотлучно. Тем ни менее, Фернанда - никак нельзя было назвать "кабинетным червем", с головой погруженным в одну науку. У него была девушка, с которой Фернанд был помолвлен, почти уже год, и которая, ко дню помолвки, подарила ему собаку, - породистую таксу по кличке - Фогель, и именно с этой таксой, он тогда и вышел на прогулку.
Редкие фонари горели в отдалении, где-то в районе пересечения канала с рекой Нойкой, и - именно туда он и направился, на свет, так сказать. Перейдя мост, он вышел - на Филимонную, и тут его остановили какие-то матросы, все увешенные оружием и очень чему-то обрадованные. Точнее говоря, матросов обнаружила - Фогель, и заявила об этом во - всеуслышанье, тоже, наверное, обрадовалась. Собаки, как известно, много лучше ориентируются в темноте, нежели - люди.
Матросы возбужденно пытались поделиться своей радостью с Фернандом, но он - мало, что понял из-за невероятного количества мата и морского жаргона, единственное было ясно, что произошло у них какое-то радостное событие, и они хотят, немедленно, его отметить и приглашают его в свою компанию. Из дальнейшего разговора Фернанд - понял, что идут они в подвал дворцового театра, находящегося тут же, за углом, где их "братки"- разливают по ведрам и канистрам, бывшее царское вино из огромных бочек, и сам черт им не страшен, но, поскольку, время нынче - военное, и много всякой "контры" - шляется, надо быть настороже, "на стрёме", - так они выразились. Фернанд быть настороже был согласен, но в подвал идти ему не хотелось, - и с собакой он гулял, - и работа его ждала дома, - и вообще...
Тогда матросы дали ему серебренный флотский свисток и попросили свистнуть, если появиться, вдруг, какая-нибудь - "контра". Тогда - это когда они, с умилением, поняли, что - без свистка, он свистеть - не умеет, и ушли, поклявшись "мамой", принести ему "винища". И действительно, не прошло и получаса, как они вернулись, и каждый имел в обеих руках - какую-нибудь емкость, а оружия у них - поубавилось.
Один из нетрезвых воинов, осторожно поставив на булыжную мостовую ведро с красным, остро пахнущим, - вином, достал из глубокого кармана своих - расклешенных штанов запечатанную бутылку и всунул ее в руку Фернанда, потом он мощно отхлебнул, с края другого ведра, вытер ладонью рот, и, как гаркнет, что-то восторженное, Фернанду послышалось только: "...- Эа-ать, аа-ать!", - весело ему подмигнул, сверкнув, сияющими от счастья глазами, подхватил второе ведро, и они ушли, во все горло распевая какой-то марш.
А свисток забрать они - позабыли, да и нечем было забирать, ведь, все руки - заняты были! А Фернанд - забыл его вернуть, он, вообще, о нем забыл, так и висел он у него на груди, на прочной цепочке, когда он возвратился с прогулки, держа в одной руке поводок с таксой, а в другой - бутылку с вином. Ну, а дальше всем известно, - на другое утро все узнали, что произошла - Великая... ну и так далее, свисток - прилагается...
Лик не застал то время, когда дедушка сам рассказывал эту историю, он услышал ее впервые в пересказе отца Грюна - Дональда, да и Грюн, будучи в хорошем настроении, рассказывал ее кому-то в его присутствии. Старому профессору было уже под сто, но до сих пор к нему приезжали его ученики и последователи. И он до сих пор консультировал в особо сложных случаях, и у него в кабинете, куда он уже почти не заходил, в стенном шкафу хранился (кроме легендарного свистка) - старинный кожаный саквояж, с разными сильнодействующими лекарствами и другими медицинскими атрибутами...
Самым несуразным и нелепым во всей этой истории, было то, что день рождения Грюна, приходился - именно на Этот Исторический День, который праздновала вся страна. А именно - день вечерней прогулки Фернанда с Фогелем, так счастливо завершившейся, и Грюн поэтому, отмечал этот день, не - как праздник всей страны, но - как двойной праздник: свое - рождение и праздник - свистка.
"По выгоревшим полям -
Тянется вдаль - бесконечно
Сухое русло реки..."
(Гэккё)
"Трусость
Мне сказали, что эта дорога
Меня приведет к океану смерти,
И я с полпути, повернула - вспять.
С тех пор все тянуться передо мной -
Кривые, глухие, окольные тропы..."
(Ёсано Акико)
Общеизвестно, что бесплатный сыр - бывает только в мышеловках. Банальная сентенция, что - "за все надо платить", давно уже не вызывает ни у кого никакого, даже легкого, - сомнения. Иногда бывает, дело обстоит скорее - наоборот, очень многие согласны - платить! И даже - стремятся к этому, забывая помнить, что все - может быть иначе. Эта небесспорная истина, в среде "центровой" молодежи того времени, никогда не оспаривалась. Было в этом что-то - мазохистское и притягательное, но в "Ханое" - того периода, (и Лик, как и все, был с этим согласен) - считалось, что бесполезного опыта - не бывает! Вся жизнь - это сумма сплошного опыта! Конечно же, сколько людей, - столько и мнений, а люди, безусловно, все - разные. Например: разные люди, по - разному относятся к боли, к дискомфорту, к абстиненции и другим неприятностям.
Но один человек, а именно, - Сотрей Эгейра, как пионер 60-х, всегда был готов платить ту цену, какую кайф с него - спрашивал! Остальные же, очень по-разному переживали - "отходняк", - плату, которую требовал за свои услуги "дамский кокаин", "белый кайф", "готовое"... Лик, к примеру, безмерно, уставал во время активной фазы воздействия этого супер стимулятора, и на другой день, мучаясь от бессонницы, лежал, в изнеможении, не в силах пошевелить и пальцем, а гладкую мускулатуру гортани, неизбежно сводило судорогой, при любой попытке - проглотить, что-нибудь более твердое, чем - воду. А Грюн, наоборот, испытывал голод, но - ел, всегда - в меру, потому только, что был противником всяческих излишеств. У Сотрея же, была другая - неприятность, у него сводило челюсти, и он мог разевать рот, максимум на три - четыре миллиметра, и руки у него тряслись, как два дурака...
Грюн, как-то рассказал Лику случай, когда Эгейра, на "отходняке", зашел к нему домой, на набережную, и, не застав его - Грюна, удивительно легко вошел в доверие к его отцу - Дону Чимваре, человеку, от природы, - подозрительному и недоверчивому. Когда Грюн вернулся домой, он застал там Сота (который, зная о своих - особенностях, довольно быстро научился внятно говорить и со стиснутыми зубами) и своего отца, сидящими на кухне, и бойко болтающими о футболе (оба оказались заядлыми болельщиками). При этом, Дон Чимвара - резал ножем яблоко на тонкие дольки и совал их в щель, сведенного судорогой, рта Сотрея, который, чтобы не трясти руками, сидел, сжав их коленями, быстро и мелко жевал яблочные дольки, не переставая, непрерывно, молоть языком.
Грюн - признался, что был не менее ошарашен этой сценой, чем той, что наблюдалась, при первом их знакомстве - на котельной, хотя и понимал, что отец, скорее всего, просто - пожалел увечного друга своего сына, тем более, что тот оказался таким прекрасным футбольным собеседником. Грюн рассказывал, что - Эгейра, так глубоко запал его отцу в душу, что он, даже - несколько раз справлялся о его здоровье, когда Сотрей давно уже перестал у них появляться.
V I I I
Прошедшая зима оказалась чересчур богатой на новые знакомства, а может, просто время наступило такое, что всех тянуло все к новым и новым людям, местам, вещам, событиям, впечатлениям, все страшно торопились насытиться свежими чувствами и ситуациями. Все, словно, испытывали постоянную жажду, но не могли ее ничем утолить, словом, обычный сенсорный голод - превращался в какую-то гонку, за все новыми неразгаданными тайнами, и сам поиск духовных сокровищ из средства, - становился самоцелью и доходил порой, до явного абсурда, отчетливо приобретая, мало приятные свойства и качества - парадокса.
События шли такой густой волной, что Лик не успевал анализировать навалившиеся на него новые ощущения, и старался уже, хотя бы просто - запомнить их, чтобы когда-нибудь в будущем, разобраться во всем - основательно. Но тут и время, будто сломавшись, пошло вдруг - вскачь, издевательски, предлагая ему, - отдаться на волю волн и спокойно плыть по течению, особо не ломая, ни над чем голову, а просто - коллекционируя, все происходящие с ним изменения. Таким образом, все его - эмпирическое существование, свернувшись в кольцо, кусало себя за хвост и смеялось - над его жалкими и нелепыми попытками, хоть - как-то организовать и без того, несущуюся под откос - жизнь.
Спас Лика, от полнейшего умопомрачения, тот простой факт, что с наступлением весны - закончился отопительный сезон, котельную закрыли на профилактику, и Лик, схватившись, за первое попавшееся предложение, сходить в байдарочный поход на Ивоксу, очнулся, от всего этого кошмара, уже - на озере. И был так сильно обрадован чудесной переменой, что едва не рехнулся - снова, но взял себя в руки, а в руки взял - весла, и поплыл, всем своим существом впитывая - воздух, воду, солнце и небо у себя над головой, - единственно, милостью господней, оставшуюся на плечах.
Лик лежал на заросшей первыми цветами поляне и смотрел на плывущие над ним облака. Все его теперь удивляло: форма облаков, голубая лазурь неба, от которой он отвык за долгую зиму, верхушки сосен, качающиеся в вышине под ветром, сам - ветер, - чистый, благоухающий лесными и озерными запахами, озеро, с бегающими по нему солнечными бликами, и сам - остров.
О. Дождей - было написано на камне, огромном валуне, торчком, стоящим у входа в уютную бухту, к которой они вчера - причалили. Никаких дождей, правда, не было - ни на самом острове, ни вокруг него, а стоял великолепный весенний солнечный день, мелкие волны озера лениво гонялись друг за другом, пола не застегнутой палатки, изредка, хлопала от ветерка, Лик курил, лежа на подстилке, и ощущал себя - простым, как - валенок, испытывая - детский восторг, от таких же простых и ясных вещей, его окружающих.
Прошедшая зима казалась не - реальной, словно затянувшийся сон, как наваждение, как липкий морок, от которого он теперь - просыпался. Жизнь, как в "волшебной трубе" (калейдоскопе), сменила один свой узор на другой, совершенно не похожий на предыдущий, но не новый, а просто, прочно забытый - старый, и от этого, еще более - прекрасный, потому, что ни от кого не требовал, - ровным счетом - ничего, кроме - созерцания...
"...не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием..."* Думать Лику, не хотелось - ни о чем, хотелось - застыть в полной неподвижности на этой подстилке, насыщаясь зрением и слушанием, и твердо осознавать, что не существует ничего, более вечного и прекрасного, чем окружающий тебя - мир...
На другое утро все решили двигаться дальше. Ивокса, это не одно озеро, это целая система озер, и островов на ней - великое множество, а Лик, еще со студенческих времен, ходил по ней на байдарках и неплохо знал эти места. В этот раз, он попал сюда с тремя парнями из "Октавинской" компании: Майклом, Ником и Тимом, или, если говорить их языком, - Центнером, Десяткой и Джоржем и все они были, почти что, - новичками, не имевшими опыта водных походов. Ник, правда, клялся и божился, что ходил уже на байдарках, но поверить в это стало трудно, после того, как - первой же маленькой волной, ему полностью промочило - спальник, который он, опрометчиво, положил вдоль борта. Но, иногда, и энтузиазм молодости, - является некоторой заменой - опыту, а на случай какой - неудачи, или там, - плохой погоды, всегда берется с собой - водка, или там - спирт, кто - что достанет. Лик, как опытный в этих делах человек, специально, проследил за этим, и у них было с собой - все, и - спирт, и - водка, но надобности в них пока - не было, потому что погода стояла прекрасная, неловких действий никто пока не совершал, и вообще - все, на удивление, было в - порядке.
Обе байдарки, у Лика был - "таймень", а у Майкла - "салют", были - двухместные, с просторным багажным отделением, куда, при желании, можно поместить и человека (если - девчонок, то даже - двух), запаса еды - хватало, были таже сладкие "пыркли" к - чаю, и они могли спокойно передвигаться из одного озеро в другое, ни в чем себе - не отказывая. Лик захватил с собой и рыболовные снасти, - пару спиннингов и три удочки, так, что они даже - рыбачили и даже чего-то - ловили, во всяком случае, на уху - всегда было. Молодежь была довольна приключениями, неофиты резвились, как молодые - щенки, и Лик, глядя на них, - оттаивал, своей свернутой в клубок, от зимних увечий, - душой.
(Зимой Лик, через Сота - познакомился с одной компанией, которая заведовала электрической частью в колледже Иностранных Языков, точнее, с двумя людьми - ее возглавляющими. Начальника звали Фред, его заместителя - тоже. Помимо их основного занятия - электричества, Фреды приторговывали - "белым кайфом", и так в это дело втянулись, что не покидали своего рабочего места, даже - ночью (как правило, потребители "белого", народ очень не терпеливый, поэтому оба начальника трудились посменно, и одного из двух - Фредов, можно было застать на месте - в любое время суток). И как-то с получки, Лик купил у них почти десять грамм - феномина и притащился с ним к Марго, и без малого - неделю, не мог оттуда выйти, по телефону - умоляя Ольфа, подменить его на работе.
Эта разновидность "белого" оказалась такой тяжелой, что Лик запутался в отсчете времени, а уставший от перевозбуждения мозг, отказывался, в его отсутствии, - правильно функционировать. И где-то, на четвертый день, Лик перестал узнавать свои руки, ему примерещилось, что он - с кем-то поменялся, но с кем именно - отчетливо вспомнить уже не мог. В гости к Марго, постоянно кто-то приходил, и Лик придирчиво рассматривал руки всех приходящих, а, особенно, - уходящих гостей, в надежде - отыскать свои... Лик - не любил вспоминать это время..).
I X
Пройдя Зеленой Протокой, мимо Лосиного Острова и благополучно, миновав Плёс, они подошли - к тому проходу между островами, которым ходил катер, перевозящий жителей из Ивоксы в Лагоду, и отмеченному, - белыми фарватерными вешками, и свернули налево - к большой группе островов, в глубине Заячьей Протоки. Лик, когда вошли в Протоку, развернул спиннинг, и побросал блесну, то справа, а то - слева от байдарки, и три небольшие щучки, уже свешивались в мелкой сетке в воду, привязанной к бортовому шпангоуту байды.
Майкл встречал каждую добычу бурным ликованием и умолял отдать спиннинг - ему. Лик передал ему зачехленный второй спиннинг, катушку и коробку с блеснами. Пришлось ненадолго остановиться, пока Майкл снаряжал его. Лик никак не предполагал, что он будет делать это - впервые в жизни. Но задерживаться в самом начале Протоки не хотелось, а рыба была - везде, и Лик отдал Майклу - свой, а другой спиннинг начал снаряжать - сам. Лучше бы, он этого не делал, в том смысле, что лучше бы, он его не отдавал - никому, предварительно не научив, с ним - обращаться.
Ник, управлявший байдаркой и сидевший на корме за веслами, вдруг - заорал высоким голосом, а затем, сразу - заржал, потому что блесна, отцепившись от его штормовки, вцепилась в тонкие тренировочные штаны Майкла, достав до кожи. Лучше бы, он не смеялся - раньше времени. Потому что заоравший, от - неожиданности - Майкл, потерял равновесие, и байдарку начало раскачивать. Ник, сидевший на веслах, даже не попытался опустить весло в воду и выровнять байду, чтобы прекратилась качка, - нет, - он самозабвенно ржал, глядя, на орущего дурным голосом - Майкла. Хорошо, что до острова было не далеко.
Когда в с ё вытащили на берег, а в ходе спасательных работ затонули - обе байдарки, выяснились забавные вещи, оказалось, что - никто, кроме Лика, никогда в жизни, не ходил в водные походы. Хотя все знали, что байдарки легко переворачиваются. Молодежь умудрилась промочить насквозь в с е свои вещи, никто, даже - одеяла, не догадался положить в полиэтиленовые мешки, хотя мешков было навалом.
У Майкла был с собой свитер, который ему бабушка специально для похода связала, очень красивый - белый, теплый. Майкл сушил его на четырех высоких жердях, вколоченных в землю. Он перекрестил их двумя длинными ветками, и сверху на них положил - свитер, а снизу разжег костер, вокруг которого остальные и разложили свои промокшие вещи, начиная от носков и ботинок, и кончая, штанами и одеялами. А стоял только месяц - май, и вода в Ивоксе была, - ой-как, - холодная.
Вот тут-то и пригодились водка со спиртом. Лику только оставалось следить, чтобы спиртное, - применяли по - назначению: стакан водки вовнутрь, спирт - на ладонь, и, что есть силы - растирать, друг другу, замерзшие конечности. Наконец стихия - отступила. Все - согрелись, повеселели, закусили, и можно было думать о продолжении пути. Никто не хотел оставаться на злосчастном острове.
Белый свитер Майкла - высох, и он с наслаждением натянул его. Майкл и сам человек - не маленький, - сто кг весом и под два метра - ростом. Но и бабушка шерсти - не пожалела, свитер свисал на нем - до бедер, а там, где он лежал на перекрещенных ветках, - выделялись теперь две черно-коричневые - полосы, как на андреевском стяге, и Майкл стал похож на пирата, опоясанного пулеметными лентами, поддатого и очень опасного.
Ник веселился от души, и Тим, четвертый член бравого экипажа, тоже был счастлив, да и Майкл, несмотря на проклятья, которыми он осыпал Ивоксу вместе с ее островами, скорее отдавал дань своим эмоциям, нежели был серьезно расстроен превратностями водного путешествия. Лику - вполне нравились его новые - приятели, он с удовольствием смотрел на их ребяческое баловство, узнавая в них и себя, во времена своего первопроходничества, когда сам впервые попал на Ивоксу.
Единственные сухие вещи находились у Лика, на счастье, вторая палатка, запакованная им, не промокла, да и солнце в тот майский день припекало по - летнему. Они покидали сырые вещи в полусырые байды, растянули вторую мокрую палатку вместо - паруса и чтобы - сохла, и поплыли дальше. Следующая стоянка, оказалась километрах через семь, не больше, они выбрали остров с большим и плоским камнем, далеко выдающимся в озеро.
В ветхозаветные времена здесь проходил ледник и оставил после себя гигантские валуны, которые распадаясь, превращались в - острова, зарастая травой, потом деревьями, но в основе всего лежал камень - гранит, образуя, иногда, такие вот плоские плато, очень удобные для сушки снаряжения незадачливых туристов.
Палатка высохла, и ее установили на краю леса, а напротив нее - вторую, одеяла яркими лоскутами покрывали, кое-где, поверхность гранитной пристани, книги, взятые с собой по - неведению, шелестели высыхающими страницами. Майкл с Джоржем - собирали дрова, спотыкаясь и оскальзываясь в непролазных зарослях, в непросохших ботинках и в нетрезвых рассудках, Лик готовил костер, а Ник, проявляя недюжинные кулинарные познания, возился с продуктами, которые, благодаря предусмотрительности Лика, перегрузившего их в герметичный мешок, еще перед отплытием, совершенно не пострадали.
Жизнь снова налаживалась, даже щуки, пойманные еще до катастрофы, оставались живы, единственное о чем друзья немного переживали, так это - о забытой, на предыдущем острове - четвертинке водки, которую оставили, в последний момент, у берега, когда пили - за удачу, перед отплытием с несчастливого острова. Но Лик уверял их, что так, даже - лучше, что так, мол, - положено, - немножко оставлять, для невидимых обитателей острова, и они теперь, в шутку, спорили только о - количестве, необходимом для задобрения островных духов, поскольку мнения в этом вопросе, у друзей - разошлись. Это притом, что водки и спирта у них было - завались.
Лик рассказал случай, когда два поддатых мужика заводили катер, стоящий у пирса, чтобы плыть куда-то, один уронил окурок, и мотор - загорелся, огонь перекинулся на корму, и мужикам ничего не оставалось делать, как затопить катер, чтоб - не рвануло. А когда затопили, они вспомнили, что в бортовых карманах остались две литровые бутылки водки. А стоял тоже - май, и вода была, сами понимаете, но это их не остановило, - полезли в воду и с глубины два метра подняли и катер, и водку. Тут уж, как говорится, охота пуще неволи.
- Так что давайте уху готовить, чтобы было - чем водку закусывать, - подвел итоги Лик, и стал - разжигать костер.
(К слову сказать, водка была неплохим средством, чтобы сняться с "белого отходняка". Открытие это, - принадлежало Грюну, который и поделился знанием с Ликом, когда они вместе - выходили, однажды, из двухнедельного "зависалова". К этому времени, человек уже, как правило, вообще не понимает на каком он свете, не отличает, дня - от ночи и перестает реагировать, - на любые изменения в окружающем пространстве. Лику тогда казалось, что шприц с раствором, - превратился в огромного комара, который с жужжанием, садится ему то - на одну, то - на другую руку, но не только для того, чтобы напиться крови, но и самому при этом - отдать все свое содержимое и умереть - отвалившись.
Лик лежал уже совершенно - никакой, когда Грюн заставил его выпить, залпом, два стакана - подряд, - "Столичной" водки, и правильно сделал, потому, что энергией - спирта, кровь кинулась - разгоняться по организму, безнадежно отравленному - отработанным материалом, оставшимся в крови - от "белого", и он получил, хоть - какую-то возможность, к продолжению - существования..).
X
Потом был другой поход, посложнее, уже на Лагоду, и тоже не обошлось без приключений. С Ликом опять пошли - Майкл с Ником, но был и новый член экипажа,- Тим Зовски; хотел пойти и Джорж, бывший с ними на Ивоксе, но не смог, и Майкл, как-будто от обиды, ополчился на дезертира и проклинал - его, почему-то, за все - свои неприятности.
Спускаться решили по реке Бязь, что впадает в Лагоду с севера, и двигаться на юг в сторону большого острова Мунландсари, прикрываясь от - волны, что идет с Большого Плёса, островом Луколунсари, длинным и тонким, как кинжал. А там уже, - по траверсу, от острова к острову, где волны - помельче, и через низкие борта байдарок - меньше заливается воды. Майкл взял, в расчете на Джоржа, трехместный "таймень", длинный, почти шесть метров, и погрузился в него с Ником, на этот раз - все тщательно запаковав, в том числе и продукты, их положили в непотопляемый мешок (с надувными стенками). Зовски сидел загребным, в ликовой двухместной байдарке, четыре метра в длину, на корме уселся Лик, с ногами на педалях управления, а за его спиной, на конце кормы - был навешан румпель с рулевым веслом, что в тяжелых условиях, при появлении "морских" волн, к примеру, обеспечило бы - быстрый маневр.
Пять километров, что они спускались по течению реки, казались праздником на воде, и Майкл, в теплом белом свитере (с крестом), - расслабился и не заметил, что речка - кончилась. А произошло это - очень быстро. Руки Майкла лежали вдоль бортов байдарки, и когда первая волна, высотой всего-то - тридцать сантиметров, перелилась наискосок через всю байду, рукава белого свитера - мгновенно пропитались водой и стали неподъемными, ну и в байду залилось ведра - два воды, не больше. Лик тоже, еле успел развернуть байдарку - против ветра, и следующие волны, среди которых были и по - полметра, Тим мужественно встречал грудью, и вода, отразившись от фальшборта и его груди, и по бортам лодки - стекала в озеро.
До ближайших островов было не больше - километра, но и это расстояние казалось непреодолимым. "Без борьбы - нет победы", надо было хотя бы - пытаться, больше - ничего не оставалось, разве, что сразу - тонуть. Майкл сорвал с себя промокший свитер, и стал выбирать им воду из байды, опустит - отожмет, опустит - отожмет... Согрелся он быстро. А у Лика в байдарке были - черпаки, но и он - не успевал справляться - с полуведрами воды, прибывающей с каждой волной, так как - все внимание его - было сосредоточено на педалях управления...
До острова они не дотянули метров - пятьдесят, уже начинался - тростник, когда обе байды затонули, - почти одновременно. Хорошо, что глубина уже была - всего, по - пояс, и они - легко все вытащили на берег. Если бы были - "фартуки", таких проблем бы не было. ("Фартук" - прорезиненная ткань, закрывающая байдарку - сверху, вокруг всех фальшбортов, с двумя отверстиями - для гребцов). Но "фартуки"- это ладно, это так, - невоплотимая мечта. Лик благодарил Бога, за то, что он надоумил его поставить - рули с румпелями, и они имели теперь возможность, маневрируя, уходить от высоких волн, и на том - спасибо. Остров Луколунсари все-таки - мало защищал их от шторма, но Лик был благодарен и этой малости, потому как - ясно представлял, что творится на Плёсе.
Так они и шли, галсом, уворачиваясь от волн, от острова - к острову, медленно, но верно приближаясь к открытой Лагоде. К вечеру, пройдя еще семь островов (причем у третьего, снова - затонув, но дальше - острова стали попадаться - чаще, и они только - причаливали, выливали воду, загружались и шли дальше) - они миновали восточный край о. Мунландсари, и им открылся вид на бескрайнюю, как море - Лагоду, и начался самый опасный кусок пути.
Волны, разогнавшиеся на широком просторе, были даже не особенно видны, но здесь - самым страшным было - само расстояние между волнами, - оно становилось равным, - длине самой байдарки, то есть, приближалось - к пяти - шести метрам. Байдарка, попадая носом на одну, а кормой на другую волну, - просто складывалась, как портмоне, ломая при этом стрингера, и вырывая шпангоуты. Этого попадания, и надо было всячески - избегать.
Обе байдарки трещали и скрежетали - всеми своими сочленениями, когда они добирались до последнего острова, на котором - можно было встать лагерем, имея перед собой - незабываемое зрелище, - огромное штормовое озеро, уходящее за горизонт по южному, западному и восточному направлению. Майкл устал проклинать не пошедшего с ним - Джоржа, и выдумывал теперь казни, которым он его подвергнет, по возвращении. И тут они увидели такое, что наверняка, запомнилось бы - каждому, - на всю оставшуюся жизнь.
Зрелище было таким, что все побросали весла, и - раскрыли глаза, потом разинули рты и - остолбенели... Мимо них, метрах в двадцати, на крейсерской скорости, шла двухместная байдарка, и шла она, прямиком в открытую Лагоду. Это был спортивный "таймень", (как у Лика с Тимом) и сидели в нем - два гребца, казавшиеся толстыми, из-за - раздутых спасательных жилетов. Лица героев были не видны, головы их закрывали пластиковые - оранжевые каски и широкие, типа мотоциклетных, очки. И, конечно, у них были - "фартуки", из которых торчали - только бюсты отважных гребцов и их, слаженно и невероятно - быстро, работающие руки, четыре блестящие лопасти весел - мелькали, над бушующей водой, как вертолетный - пропеллер. Волны достигавшие на проходе, да - что там говорить, уже - на Плёсе, - полутора метров в высоту, не казались этим парням, чем-то особенным, они фактически спокойно - ныряли в волну, какое-то время их - не было видно, а потом - выныривали из нее, все - в потоках, льющейся с них воды, и продолжали - бешено вращать веслами.
Так и ушли - в открытое всем штормам - Озеро, оранжевые каски, все реже, стали появляться из воды, а вскоре, и они пропали из поля зрения. Друзья молча проводили глазами героев, момент требовал тишины, и даже Майкл, бросив на середине, какую-то, особо изощренную казнь, шепотом, пробормотал, что-то похожее на, - шепотом произнесенное: "Ничего себе... Гос-споди... "
Они пристали к острову с подветренной стороны, и Лик, сначала, покидал на берег вещи из грузового отсека и только потом, - дал команду на выход. Но Майкл - так замучался сидеть в неудобной позе и выгребать воду, что - слишком поспешил покинуть надоевшее ему место. Не касаясь никаких вещей, в тяжело загруженной байде, да еще залитой наполовину водой, он поднялся и широко шагнул одной ногой на берег, вторая нога оставалась еще в лодке, которая от толчка, по - инерции отошла от берега и стала отплывать. Ник, еще сидевший на веслах, не сообразил, от усталости, упереться веслом в дно, чтобы зафиксировать байду. Майкл замер на секунду, но удержать плывущую байду такого веса, - немыслимо, ноги продолжали разъезжаться, и он, издав отчаянный вопль, рухнул спиной в воду, между байдаркой и берегом, опрокинув при этом многострадальную байду, вместе с Ником, еще раз.
Хорошо, что стоял - июль месяц, и даже на Лагоде, вода успела прогреться до приемлемого Цельсия, иначе не миновать было им всем - простуды. Только они установили палатку, - большую пятиместную - импортную, как начался дождь, усилился ветер, и костер стало разжечь - невозможно. Лик объявил штормовое предупреждение, они - перевернули байдарки, закрепили их, перенесли вещи и продукты в палатку, и стали выполнять комплекс противопростудных мероприятий, закусывая водку холодными консервами.
- Господи, - поднимая глаза к небу, восклицал Майкл, - Дай мне, только - вернуться, и я клянусь тебе, что оторву Джоржу голову, и сыграю ей в футбол, потому что большей сволочи, чем Джорж, отвертевшийся от похода, нету на всем белом свете! Он проглотил налитую в кружку водку и закашлялся от переизбытка чувств.
Зовски, единственный - из всех своих друзей по классу, бывавший на Лагоде, правда не здесь, а в - шхерах, оказался наиболее подготовленным человеком, к маршруту - такой категории сложности. Он сидел в "предбаннике"- небольшом квадратном закутке под тентом, находящимся перед входом - в спальное отделение палатки, и пытался из тоненьких щепочек и веточек разжечь хотя бы - маленький костер, чтобы вскипятить немного воды, и попить горячего чая (водка к тому времени уже - изрядно надоела). Остальные члены экипажа валялись на, чудом оставшихся сухими, одеялах и нетрезво делились первыми ощущениями от похода.
Остров, на котором они стояли, был небольшим, да еще половину его занимал покатый, весь в кавернах, плоский камень, может чуть побольше того, что попался им на Ивоксе, когда они сушились - после первого оверкиля. И сейчас, разгулявшиеся волны с грохотом обрушивались на его дырявую поверхность, перекатывались через него и снова - с шипением сливались в озеро. До самого горизонта, все было затянуто тучами, и моросил мелкий нескончаемый дождь.
- Дня - на три можем здесь - тормознуться, - заключил Лик, оглядев низкое серое небо, - Так что готовьтесь, - рыбу ловить и - грибы собирать, нашего запаса, явно не хватит, - с сожалением, закончил он.
- К - чертям собачьим этот - долбаный чай! - заорал Зовски, с размаху ударяя ногой по всем щепочкам, сложенным в домик, которые он - безуспешно пытался зажечь, уже в течения часа, чиркая и чиркая спичками, пока не кончился коробок. Он залез в палатку, и Лик сразу протянул ему кружку, которую Тим с благодарностью принял, и поглядев на всех, с усмешкой заявил:
- Вот это, наверно, и называется - подвигом, - на, что Майкл, передавая ему банку с консервами, с остервенением - ответил:
- Все, этому подонку, Джоржу, зачтется, за каждую минуту проведенную - здесь, он мне ответит, люди - на подвиг пошли, а он - отмазался... Шкуру с него спущу!.. Утоплю, как - гада!..
Ник, уже проглотивший "лекарство", лежал в углу палатки и хохотал над ним, но и в его смехе, слышались теперь слегка - истерические нотки...
(Кстати по поводу истерики. Самое неприятное, из того, что бывает на "белом", это - то, что, где-то на второй день, обычно пропадают вены, или их становиться трудно - поймать. Давление крови почти - отсутствует, сердце лупит, как - сумасшедшее, а сосуды все - расширены "белым" до предела, вот давление и падает, так, что вену уже и не накачать. Люди - часами могут себя колоть, и все бывает - напрасно...
Лик знал одного человека, (а кого только ни встретишь - на таких тусовках!) Который восемнадцать часов - из двадцати четырех, что Лик дежурил на котельной, короче почти - сутки, не мог попасть себе в вену. Он сидел и тыкал себя иглой, как - бешенный (да он и был уже - им) - на жутком - "отходняке", - и с полным баяном - чистого кайфа, правда уже - розового от его крови. Да и сам он, - весь был уже в крови, от напрасно (даром) - пробитых вен...
На тусовке было пять человек, и никто из них - тоже не мог найти ему вену, хотя, поначалу, все по очереди и пытались. После их неудачных попыток, он перестал кому бы то ни было - доверять, и последние десять часов - дырявил себя - сам, но так и ушел с котельной - не втрескавшись, и продолжал истязать себя - уже на скамейке, в дворике...
Лик, после их ухода, вытирал тряпкой многочисленные лужицы крови, - около стула, на котором он сидел, и все это было - жутко и противно - одновременно. Но тут Лик, с ужасом, вдруг начал понимать, что в глазах (и умах) людей - "обдвиганных белым", - все - это - выглядело настолько нормальным и обыденным, что вообще, как бы - игнорировалось, а ужас - заключался в том, что Лик и был - одним из тех - "обдвиганных", который и - не воспринемал это, как - что-то ненормальное...)
X I
Лик настолько обжился на водном пространстве, что о возвращении в город не хотелось и думать. Буколическое существование таит в себе некоторую скрытую угрозу, которая и проявляется-то не сразу; ( природа постепенно раскрывается перед ищущим тайны ее, и наполняет его по капле, но когда почувствует он, что слит с ней в единстве, и что не найти уже границы, где кончается он и начинается природа, пусть не спешит проявить ее, ибо заблудится в закоулках, и найдет одно страдание; а возвращается пусть - постепенно, прощаясь и благодаря за все, что открывалось ему в сокровенных ее глубинах, и не винит, если узнает тревогу и тоску, разлука - всегда болезненна )** а придет, бывало, смятение и начнется депрессия, вроде ни с чего, вот и мучаешься неизвестностью, и чувствуешь, что потерялся, а где, уже и не помнишь.
"...Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего... Потому что все дни его - скорби, и его труды - беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя..."*
Именно после Лагоди, Лик почувствовал, что надо вернуться в город, но чтобы смягчить урбанистический шок, решил - пожить немного на даче, под городом, постепенно привыкая к неизбежности обратного возвращения. Дача родителей Лика находилась в Ольено, в небольшом поселке на побережье Вепского Залива. Ольено было застроено довольно давно; старые надежные вепские дачи, с застекленными цветными стеклышками верандами, потемнели от времени, и, казалось, что они выросли из земли, как вырастают высокие стройные сосны, которые были здесь, почти на каждом, участке.
В один из приездов в Гроссбург, Лик повстречал в "центре" - Тима Зовски, с которым успел крепко подружиться, когда они ходили на Лагоду, и Тим пригласил его, на свою дачу, точнее, на дачу своих родителей, расположенную в симпатичном курортном местечке - Фьорды, тоже на северном направлении, но подальше от Залива. Родителей на даче не было, а были, только его приятели - одноклассники, так что никто и ничто не мешало им отдыхать, как им вздумается, чем они и не замедлили - воспользоваться.
Недолгое гроссбуржское лето приближалось к излету, но было еще очень - тепло, в садах поспевала смородина и малина, наливались соком - вкусные - ранетовские яблоки, и облетали цветы, в том числе и маки. Они росли на огромной, наполовину рассыпанной - куче чернозема, которую завезли еще весной, для обновления овощных грядок, да так до конца и не убрали. И за лето, она вся заросла - маками, да какими; крупные слегка сплющенные маковые коробочки, покрытые, едва заметным, восковым налетом, стукались, под ветерком, друг о друга, с очень сочным и гулким стуком, а высотой они были - по полтора метра.
Как стемнело, так они за ними и пошли, и Зовски, и Котик, и Бо, лучший друг Тима, и даже - Лик. Все вместе, они убрали урожай минут - за двадцать, просто зашли со всех сторон сразу, и принесли каждый по охапке. Внушительную хрустящую груду сложили на двух столах в одной из комнат, занавесили окна, включили свет, и все сели за работу.
Тим с Котиком отрезали головки бритвенными лезвиями, чуть пониже "воротничка", и ставили их на стол, срезом к верху, а когда выделялась капля сока, Бо или Лик промакивали ее, сложенными салфеткой кусочками чистой марли, пока салфетки не намокали - полностью, тогда их разворачивали и вешали сушиться, а сами брали - другие, и так до конца.
А закончили они только к утру, двое остались сушить над огнем салфетки, остальные двое - выносили на свалку отработанное сырье. Пока Лик выносил последнюю охапку, Бо поставил чайник, вскипятил его, и теперь промывал горячей водой инструменты, то есть - иглы со шприцами, а когда Котик с Тимом - окислили, посаженную на корку (загустевшую) смолу, и залив водой - вскипятили, Бо начал выбирать отфильтрованный раствор, и раздавать шприцы - всем участникам процесса.
Когда Лик втрескался полутора кубами, чистого, похожего цветом на чай, раствора, мир, окружавший его до сих пор, неузнаваемо переменился...
...Он был туго надутым воздушным шариком, при этом он был легче воздуха, потому что взмыв вверх, он запрыгал, легонько ударяясь о потолок, и ощущая всю неровность и шершавость потолочных досок. Внизу передвигались или еще лежали - какие-то существа, они, виделись в странной перспективе, - головы их были большими, а ноги терялись, где-то у самого пола, и со звуком произошла странная вещь, - существа внизу, вроде бы говорили, что-то друг другу, но слышалось только, что-то подобное тому звуку, с каким лопаются мыльные пузыри.
Потом существа исчезли, и Лик увидел еще три шарика, которые с разной скоростью поднимались к нему на потолок. И вот уже все четыре воздушных шара, раздуваясь от избытка чувств и переливаясь всеми цветами радуги, легонько прыгали невдалеке от Лика, на собственной шкуре - ощущая шероховатость и теплоту, пыльного, закопченного потолка. Последнее, что подумалось Лику, это - что хорошо бы - не лопнуть от счастья...
На другой день, возвращаясь в город на электричке, Лик, увозил с собой не только обильный багаж новых ощущений, но и, поделенные поровну - между всеми, сухие, заскорузлые салфетки (всем по полторы), и отдельно, - два кубических сантиметра, похожего на чай, раствора, который он вез в подарок своему другу - Грюну, отчетливо представляя его восторженную реакцию.
На счастье, Грюн оказался дома, а родители, напротив, - отсутствовали, и Олаври не было. Она была в это время в Привепстике, в Ревиле, вместе со своей группой экстрасенсов. Грюн, если судить по блаженной улыбке, блуждающей по его физиономии, подарком остался доволен, а когда он оказался способен на членораздельную речь, то и подтвердил это, заявив, что эта штука, получше любого сотреевского "готового". Лик был согласен с ним, и они порешили - завтра же приготовить еще и "салфетки", которые достались Лику, если удастся найти окислитель.
На завтра, все у них - получилось, и послезавтра - тоже, и вообще, весь август пролетел - в каком-то угаре, и однажды, уже в сентябре, Лик зашел в дом на набережной, и застал там Грюна, который находился в совершенном расстройстве.
- Что случилось?- спросил Лик, с удивлением разглядывая беспорядок, царивший у него в кабинете. Ящики стола были выдвинуты, на самом столе, вперемешку, валялись карандаши и шприцы, иглы и клочки ваты, захватанные стаканы с чистой и мутной водой, какие-то пустые ампулы и осколки стекла.
- Что делать?- ответил ему Грюн в растерянности,- Я протрескал все дедушкины лекарства из сейфа. Может можно - заменить их "салфетками"?
- Ты с ума сошел, - ответил пораженный Лик,- Какими - "салфетками"? Что он будет с ними делать?
- Ну, не знаю, может мы сами их - приготовим, а потом положим в сейф?- заглядывая в глаза Лику, с отчаянием, произнес Грюн.
- Господи, что ты несешь! - испуганно проговорил Лик, - Они же испортятся, как ты не понимаешь? А если кого-нибудь - тряханёт? Вспомни, как тебя самого - трясло недавно от грязного раствора? Исполоскался же весь? Нет, так не годится, - твердо сказал Лик.
- Что же делать?- еще отчаяннее воскликнул Грюн.
- А что там было?- спросил его в ответ Лик, - Ты хоть - помнишь?
- Конечно, - уверенно ответил Грюн,- У меня все пустые ампулы остались, я специально ничего не выбрасывал!
- Молодец!- похвалил Лик друга,- Хоть - это ты догадался сделать!
Лик долго рассматривал надписи, на лежащих повсюду пустых разноцветных стекляшках, надписи были самые разнообразные. Знакомых названий было два-три, все остальное было - импортное, таких богатых форм и созвучий, каких Лик никогда в своей жизни и не встречал.
- И все это - ты протрескал? - изумлению Лика, не было границ, - И - как, расскажи скорей?
Рассказ не занял много времени, расстройство Грюна, не давало ему возможности поделиться незабываемыми впечатлениями, Лик понял только, что Грюн, почти неделю - не вылезал из зазеркального мира, и wish you were here - жаль, что вас не было с нами...
- Что же ты меня не позвал? Почему не позвонил? - спросил взволнованный Лик.
- Ты не поверишь, но у них...- там...- Грюн показывал рукой, куда-то - себе за плечо, - Его еще - не изобрели! Но у них там, так развит язык жеста, ты представить себе не можешь! Куда там - нашим глухонемым! Там научились разговаривать всем, - лицом, плечами, руками, животом, бедрами, коленями, стопами...- он примолк, видимо, отдавшись воспоминанию.- В общем, - ерунда, - сказал он наконец, и тут же добавил:
- Лик, одну штуку, я тебе - приберег, это просто необходимая для осознанья вещь?! Мы ее сейчас попробуем, то есть, я уже пробовал, но теперь хочу с тобой, чтобы узнать твое мнение? Ладно.
- Ладно, - повторил ошеломленный Лик, - А, как же - дедушка... или?
- Потом, - пробормотал Грюн, роясь в выдвинутом из стола ящике, - Куда же я его засунул? Вот оно! - он держал в руках - темного стекла, причудливо изогнутую, даже изящную, средних размеров ампулу - кубиков на пять.
- Что это... - внезапно - севшим голосом, произнес Лик.
- Если я что-нибудь в этом понимаю,- торжественно начал Грюн, - Это чистый - "Сандос"! Готовься, - сказал он встрепенувшемуся Лику, - К чудесам, - и он отломил верхушку, и набрал прозрачную жидкость в один из шприцов, в избытке лежащих на столе, даже промыть его не забыл. "Что на этот раз будет?"- размышлял Лик, закатывая рукав рубашки, и удобно устраиваясь на мягком диване. Грюн, тем временем, разлил раствор на два шприца, один положил на стол, а с другим направился к Лику, брызгая из иглы струйкой. Потом, Грюн бросил пустой шприц на стол, взял в руки другой - полный и укололся сам.
Все, что Лик увидел потом, вряд ли поддается описанию на человеческом языке. Первые несколько минут, Лик еще мог переводить возникающие в изобилии образы - на язык мыслей, то есть, огрубляя, можно сказать, что он увидел возникшие, вдруг, повсюду - двери, одна была даже в полу. Хотя и про пол, уже нельзя было сказать с точностью, что это - он, пространство приобрело совершенно новые свойства. И стало откуда-то ясно, что двери-то и ведут в другие его измерения, но пока они были закрыты и это, как показалось Лику, сильно не устраивало Грюна, потому что он встал и пошел их - открывать, но был ли это Грюн, на самом деле, Лик уже - сомневался. Тем временем, Грюн или не Грюн, успел открыть пять или шесть дверей, прежде чем наткнулся на ту, которая не открывалась, сколько он не рвал ее на себя. Тогда он обернулся к Лику, по-видимому за помощью, и показал ему на дверь, легонько ткнув в нее пальцем, от легкого толчка - дверь раскрылась наружу, и Грюна - буквально втянуло в нее.
Лик поднялся, не чувствуя под собою ног, и приблизился к двери, за которой увидел - перевернутый, как в объективе - мир. А у самого порога заметил, не вообразимый по своей сложности, пространственный механизм поворота, которым Лик, почему-то умел пользоваться. Нужно было только следовать, хорошо известной Лику инструкции. Он даже знал, на каком этапе произойдет этот поворот. И когда он соединил две изогнутые спирали, одну теплую, синюю и сладковато-горькую, с другой. Она была чуть скользкой, оранжевой и звонко, но чисто говорящей, на незнакомом, но понятном ему языке. Какую-то, совершенно в тот момент, не интересующую его чушь, по поводу золотых бухарских браслетов. Которые легко меняют свой размер, в зависимости от времени суток, его сознание - отказалось интерпретировать, окружающую его, новую действительность. Лик успел ему только - посочувствовать...
X I I
Когда Лик вернулся из зазеркалья, ему показалось, что прошло несколько лет, а может даже - веков. Зазеркальный мир не имел никаких точек соприкосновения с миром обычным, и было невероятно трудно - проводить какие-либо аналогии. Но сильнее всего его мучило подозрение, что он - все еще не вернулся и он был, не слишком далек от истины, потому что чувствовал, что был уже момент, когда он был уверен, что вернулся, но потом все оказывалось - лишь еще одним витком запутанного лабиринта, и приходилось опять начинать возвращение - заново. Плюс ко всему, очень мешало отсутствие времени, основной единицы отсчета, вдоль которой и можно-то было начинать движение, и пока оно не появилось, нечего было и думать - об успешном возвращении... А пока, единственное, чем владел Лик, было красивое и смутно знакомое на вкус, слово "сандос", но, что это за слово, и почему оно, со своим сладко - белым и влажно - теплым запахом, изредка всплывало откуда-то из необъятных глубин, где, видимо, и обитало, было ему неизвестно.
И тут, Лик вдруг понял, что хочет есть, и моментально обычный мир, со своим временем и пространством, сконденсировался вокруг него. Лик увидел сидящего за столом Грюна, который за обе щеки наворачивал, что-то явно вкусное, уши его шевелились, и он даже причмокивал, что было для него не очень характерно. При этом он прихлебывал горячий чай, и Лик понял, что именно этот звук и вернул его, к почти забытой им жизни.
Грюн ел с таким - аппетитом, что Лик взвыл тихонько от голода, чем и привлек его внимание к собственной персоне. Грюн взглянул на него и попытался улыбнуться - с полным ртом еды, когда это не вышло, он сделал мощный глоток, запил его чаем и протянул чашку - Лику. Лик жадно дохлебал чай, вытер вялой ладонью рот, и протянул чашку обратно. Грюн принял чашку, поставил ее на стол, и снова посмотрел на Лика, словно ожидая от него, каких-то слов. Лик вздохнул и произнес то единственное слово, что одиноко плавало в его бездонном, но совершенно пустом сознании:
- Сан - дос, - почему-то по слогам, проговорил Лик. Грюн заулыбался, закивал и ответил, радостным таким голосом:
- Кончился, - и добавил, поднимаясь на ноги, - И слава Богу, - он потянулся, собрал пустые тарелки и сообщил Лику, - Очень трудно сказать - первое слово, когда возвращаешься с края вселенной. Сейчас я тебе поесть принесу. Погоди.
Пока Лик утолял свой вселенский голод, Грюн рассказывал ему удивительные вещи, оказывается, прошло всего двое суток, причем один раз, вчера, Лик уже возвращался из "путешествия", и они ходили с Грюном, в магазин за продуктами, причем Грюн не хотел брать с собой Лика, видя, в каком он находится состоянии. Но Лик, так умолял не оставлять его одного, что Грюн сжалился, и они пошли на улицу.
До магазина они пошли спокойно, но когда купили все необходимое, Лик попросил пить, и Грюн открыл бутылку с молоком и отдал ее Лику. Лик выпил не больше стакана, но, как только молоко попало в желудок, и организм получил свежий заряд энергии, тут же возобновилось - действие этого уникального препарата, и Лика опять вышвырнуло из обычного мира. Грюн, с трудом доволок, грезящего друга до - дома и положил его - на диван, где он и провалялся вплоть до сегодняшнего вечера.
Пораженный Лик, естественно, ничего подобного не помнил, но когда он поел, то внезапно почувствовал, что его опять куда-то уносит, невесть откуда взявшимся ветром, и лишь - страшным напряжением, даже неизвестно - чего, он сумел под ним устоять. Грюн с огромным любопытством, и даже, почему-то с сочувствием, смотрел на "гнущегося под ветром" Лика, а потом вдруг сунул ему в руку Кубик - Рубека и сказал:
- Не старайся на нем сосредоточиться, а просто - верти его в руках, чтобы тактильные ощущения - связывали тебя с этим миром, ДЛК^ - сильный препарат - возвратного действия, меня, самое малое, раз шесть, - обратно выкидывало.
Лик вцепился в кубик, как тонущий в спасательный круг, и постепенно его стало отпускать, мир перестал переливаться всеми цветами радуги, и пол - прекратил превращаться в горную речку, хотя по телу и пробегали еще мелкие электрические волны, а кожу периодически покалывало нисходящим, - от затылка к ногам, потоком, состоящим, как бы - из тысяч холодных и острых иголочек.
Через неделю, после пограничных экспериментов, которые Грюн и Лик проводили над своим сознанием. Изменяя его в ряде опытов - химическими препаратами, и, по возможности, отслеживая свои переживания, вернулась из Привепсики - Олаври. С довольным видом демонстрируя всем желающим - диплом, из которого следовало, что теперь она является - специалистом по гипнозу и экстрасенсорике, в области нетрадиционной медицины, с открытым во всю ширь - третьим глазом. Вот так.
Лик счел должным оставить их наедине, и ретировался на свою дачу в Ольено, чтобы провести несколько последних, перед началом отопительного сезона, дней на взморье. Подставляя измученное и исколотое тело последним теплым лучам солнца и купаясь в мелковатом и почти не соленом, из-за обилия пресной воды, - Вепском Заливе.
Начался новый трудовой год, Лик кочевал из котельной в котельную (у начальства не хватало кадров, и Лику приходилось дежурить по очереди, чуть ли ни на - всех котельных предприятия, от Адмиралтейства - до Столичного Вокзала, по четной стороне Наварского проспекта). Но приятели и друзья Лика отыскивали, где бы он ни работал, хотя, конечно, делать это им стало труднее, чему Лик вобщем-то был доволен, потому как подустал немного от беспредельного азарта и энтузиазма, не ведающих усталости, от избытка ювенильной энергии, своих более молодых друзей.
Грюн опять зачастил в Столицу, но перед отъездом, обязательно, заходил теперь к Лику на котельную и приводил с собой Олаври, которая, покончив с учебой, маялась от безделья, и которой было скучновато торчать в особняке с родичами Грюна, а хотелось компании и деятельности. Вот Грюн и стал поручать ее заботам Лика, уезжая на учебу, и даже оставлял ему ключи от дома, чтобы Лик, при случае, мог проведать, как там живется-можется его избраннице, и не обижают ли ее - часом, его родственники. Напрочь забывая при этом, каким на самом деле, сильным и опытным существом - являлась молодая красавица Олаври, и насколько самостоятельной в своем выборе жизненного пути и всех его направлений она была.
(Любовь смотрит на мир своими глазами, и какими, порой, слепыми они бывают.
Green-eyes of monster - идиома, которой, поэтически настроенные англичане, именуют - ревность. Красиво конечно, ничего не скажешь, только такими словами и можно, наверное, утешаться, на досуге, когда ничего другого не остается. Но это слишком слабая подпора для жизни, раздавленной стопою, наступившего на нее зеленоглазого чудовища, часто даже на замечающего, на что или кого он там наступил...)**
X I I I
"...Об этом ни в одной из книг прямо не говорится, но, по восточным учениям, в теле есть семь астральных центров, называемых ч а к р а м и, и ближе всех связанный с сердцем центр называется - Анахата, и он считается адски чувствительным и мощным, и он, в свою очередь, оживляет другой центр, находящийся между бровями, - Аджна; это, собственно говоря, железа, эпифиз, или, точнее говоря, - аура вокруг этой железы, - и тут - хоп! - открывается так называемый "третий глаз". Ничего нового, помилуй бог. Это вовсе не открытие..."
(Дж. Д. Сэлинджер, повесть - "Зуи"(Zooey)
Олаври Сенгрит была начисто лишена чувства ревности, на счастье или на беду - это уже было неизвестно. Скорее всего, и на то, и на другое. Потому, как в любви - и беда, - и счастье следуют бок о бок. Лик часто беседовал с Грюном на разные философские или им подобные темы, но о любви они довольно редко говорили. Однажды, Грюн прочитал ему, наизусть естественно (Лик, без конца поражался жуткой беспредельностью его памяти), своего библейского кумира, который писал: - "... И нашел я, что горше смерти женщина, потому что она - сеть, и сердце ее - силки, руки ее - оковы; добрый перед Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею..."* А потом помолчал немного, будто размышляя, но Лик знал уже, что паузы Грюн делает, только и единственно затем, чтобы остальным было легче вникнуть в смысл звучащих высказываний, и продолжил: - "...Наслаждайся жизнью с женой, которую любишь, во все дни суетной жизни своей..."*
Если бы Лика попросили в двух словах описать основную черту характера Олаври, самую суть ее жизненных притязаний, наклонностей или привязанностей, он вряд ли смог бы это сделать. Была ли она талантлива, да безусловно. В чем именно. Это вопрос? Каким именно даром она обладала? В этом было необходимо разобраться. Чем конкретно Лик мог помочь своему другу? Пять лет Лик наблюдал Олаври, но, что он мог рассказать о ней, кроме того, что уже поведал Грюну в тот далекий майский вечер.
Времени было достаточно, смена только началась, и Лик крепко задумался: -
"Олаври обладает невероятной интуицией, это - бесспорно, иначе она ошибалась бы в людях, а примеров этому не было, ergo - она была тонким психологом, и с одного взгляда точно оценивала любого человека".
Это означало, что, с одной стороны она могла предвидеть их реакции, на те или иные повороты событий, и соответственно избегать неприятных последствий, а с другой стороны она умела стойко переносить вынужденное безделье, а для этого надо иметь терпение и выдержку. Далее.
"На одном гимназическом образовании далеко не уедешь, а профессии она не имела, из этого следует что", - Лик задумался, вспоминая: - "Олаври зачитывалась - Кастанедой, а развлекательной литературой его книги назвать, пожалуй, что - нельзя. Лик сам удивлялся, как это можно так увлеченно читать учебники? И даже методиками трудно увлечься. Лик часто представлял эту картину: пьяный в дымину Карлито, по уши в Мескалито, и от этого скользкий, как пиявка, пытается залезть в машину. «Полевой журнал» постоянно вываливается у него из кармана. А рядом скорчившийся от смеха Дон Хуан, катающийся в своем пончо по мексиканской земле, не силах остановиться. Потом «журнал наблюдений» все-таки вываливается, и тут уже Дону Хенаре пришлось придти Карлито на помощь. Он поднял блокнот и с учтивым поклоном отдал его Кастанеде. А если вспомнить кошмарные - "ханойские" переводы, ходившие в то время по рукам, то и - подавно все перестает быть ясным".
"Что же еще она читала? Грюн. Господи, ну конечно! В доме на набережной богатейшая библиотека! К тому же практическая психология, которой она владеет в совершенстве, уже подтверждена даже дипломом. Что еще нужно молодой, красивой и грамотной девчонке? Так. Надо подумать... В смысле общечеловеческих слабостей... Тщеславие... Боже, да если бы я был - женщиной, то завоевав сердце такого кавалера, как Грюн, я бы наверно, мог уже спокойно ложится и помирать. Ох, до чего же трудная для понимания вещь - эта женская жизнь. Готовить, стирать, убирать - во Флоренции этим вещам даже не учат, там женщины умеют это делать с рождения. Что же тогда у нас в - остатке?"
"Стоп, - сказал себе Лик, - Да стоп же... Грюн целый месяц был во Флоренции, вместе с Олаври, у нее на родине, что же он рассказывал?" Ну чем славится эта - "житница", как ее называли журналисты политической прессы, Лик и так знал. "Нет, Господи, это же Милания - "житница", - внезапно вспомнил Лик, - "А Флоренция это - "здравница"- ну да, - курортная здравница всей нашей Пальмирии. Но Грюн не об этом ведь говорил? Да, что со мной сегодня?"- с горечью думал Лик, - "Мой разум, как - мертвый... надо расслабиться, прогнать все лишние мысли и вспомнить, что по этому поводу писал грюнов любимец, как же там у него... Ага, вспомнил", - Лик закрыл глаза и мысленно продекламировал:
"... Мертвые мухи портят и делают зловонной благовонную масть мироварника: то же делает небольшая глупость уважаемого человека с его мудростью и честью..."*
"Вот так уже - лучше",- подумал Лик, - "И закончить нужно оттуда же", - решил он.
"...Кто находиться между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, нежели мертвому льву..."*
Лик остался доволен своей памятью, он был уверен, что ничего не перепутал, и подняв, таким образом, собственное о себе мнение, решил продолжать дальше свои рассуждения о женской природе.
Итак - Флоренция, Растами - город на высоком берегу реки - Расты, где родилась Олаври. Грюн познакомился там с ее родителями и старшей сестрой - Юдженией, или просто - Джени, с ударением на последний слог, как называли ее домашние. С отцом Олаври, Лик забыл уже его имя, Грюн сошелся очень близко,- оба были заядлыми курильщиками, а в доме им курить - запрещали, и они много времени проводили на открытой веранде, беседую на самые разные темы, покуривая и попивая молодое флорентийское вино - Совиньен и Божеле, а ближе к вечеру и более крепкое - Клошар-де-руж. (Олаври пришлось на время бросить курить,- местные нравы были очень строги на этот счет).
Мать Олаври была, по словам Грюна, - тихой, молчаливой женщиной, вечно чем-то занятой, и не принимавшей никакого участия в разговорах. (Единственное, о чем она сокрушалась, так это о худобе, стройного, подтянутого Грюна, и изо всех сил пыталась его откормить, накладывая ему, и без того обильные, порции южных кулинарных деликатесов). Джени, наоборот, была - веселая, говорливая молодая женщина, на четыре года старше Олаври и в два раза ее - больше, развитая и остроумная, очень тревожащаяся за младшую, "непутевую" сестру. В общем, Грюна все воспринимали, как будущего родственника, всячески и изобретательно задерживая, его отъезд...
И тут Лик вспомнил, что однажды ему на глаза случайно попался дневник Олаври, куда она записывала свои мысли, вперемешку с конспектами лекций с ее курсов, что-то касающееся методики остановки внутреннего диалога, и там, к его удивлению, он обнаружил, по-видимому ее собственные стихи, что-то вроде частично зарифмованных рассуждений. И еще она умела - трахаться. И владела - искусством любви. Когда на нее - н а х о д и л о. Но Лик только - слышал об этом.
(Через несколько - л е т, она скажет ему, посередине холодной зимы, ночью, в его теплой квартире; [ в ту зиму Олаври жила у Лика - потому, что Грюн - находился, за границей, уже больше полугода, а в особняке на Гребонале, она жить, больше не могла; ] и скажет она ему это, - во время его очередного, приступа лихорадки, которая приковала Лика к постели и не давала возможности, даже подняться, чтобы сходить за раствором, и его будет - немилосердно ломать:
- "Будущего не бывает потому, что ты, добровольно, лишил себя его, не нужно, так глубоко, забираться в свою раковину, как улитка: и от - хорошего, и от - плохого. Ты же - не улитка, чтобы прятаться и от - хорошего. Можно находиться на краю гибели, и если, не принять руку, которая не даст тебе сорваться в пропасть, то будущего, точно не - будет, улитка, полностью, заползет в домик, ей будет - просто нечем держаться... тем более, на краю? )" Но Лик ее - не услышит...
Примечание:"" Здесь - игра слов. Лик на гроссбуржском жаргоне, означает: - раковина (в том числе, и у улитки), скорлупа, оболочка, но и бомбардировщик, и котрабандист, при этом имеется в виду, что они, тоже служат, - оболочкой, только один, для - бомб, а другой, для - контрабанды.
X I V
БУДУЩЕЕ
Сцена из будущего
Случится только через семь лет
(Вместо четырнадцатой главы)
Комната в квартире Лика, напротив входа - " стенка" из двух застекленных книжных стеллажей, красивого - импортной мебели гарнитура, и шкафа для платья, налево, во всю ширину стены, - окно, с обширной лоджией и темными портьерами - по краям. Напротив окна - двуспальная кровать и кресло со столиком, у последней стены - длинный низкий стол с музыкальным центром и полки с кассетами и дисками. На стенах под потолком - звуковые колонки, они закреплены кронштейнами под странным углом, исключающем всякую возможность - равновесия. Между ними, над музыкальным центром - картина Генералича - "Извержение".
У "стенки", в районе книжных стеллажей, стоит старая раскладушка, все пружины растянуты, ножки - погнуты, но аккуратно заправлена, есть матрац, подушки, одеяло - все, как положено. У окна - овальный стол с полудюжиной полумягких стульев, часть их, в беспорядке стоит по комнате.
На одном из стульев, у стола перед окном сидит - Олаври, в домашних шароварах и теплом халате. Перед ней - тоже на стуле, - Лик, в теплых брюках и рубашке, рукава закатаны выше локтей, обе руки - от запястья до локтя - забинтованы, вернее - с левой руки бинт уже смотан и видно, что на руке - страшный абсцесс, почти - некроз, из-за гнойного воспаления гематомы, после неудачно сделанного укола, да грязной иглы.
Второй день Лика - ломает, нечем "сняться", плюс к этому - лихорадка, как следствие воспаленных нарывов. И тут еще, под вечер - прорвало, наконец, абсцесс на левой руке. Страшное зрелище, вся рука распухшая, красная, из нарыва вышел весь гной с сукровицей, на его месте разверстая дыра, и видно в ней - красное мясо, желтые сухожилия и трубочки оставшихся сосудов.
Олаври, с бесстрастным видом, но, с выдающими сострадание, подозрительно блестящими глазами, выбирает ватой, намотанной на пинцет, последние остатки слизи по неровным краям раны. Уже приготовлена мазь и стрептоцид и осталось только - наложить дренаж, засыпать стрептоцид, смазать, укрыть рану салфеткой и можно - бинтовать. Один только ее тревожит симптом, - малиново-красная граница, доходящая почти до локтя, поднялась еще выше, а это означало, что воспаление, далеко не кончилось и заражение - (сепсис) - продолжается...
Олаври: (сдерживая слезы жалости) Лик неужели тебе, совсем, не больно, ты даже не пошевелился, когда я, случайно, задела твою рану?
Лик: (тихим, каким-то больным - голосом) Нет, Лаврик, нет, - там сгнило всё, у меня суставы - больше болят, крутит с... сил - никаких не осталось.
Олаври: (дотронувшись до его лба губами) Да у тебя - жар! Выпей - еще трамала и антибиотиков, прими снотворное и ложись. Сонгдже ла чаб сун чхио, Лама ла чаб сун чхио, Чхе ла чаб сун чхио, Ом Мани Пеме Хунг.(После встречи с Оле Нидалом и Ханной, его женой, которая подарила Олаври, ей самою, сделанные четки, она часто нараспев читала мантры, перебирая их. Лик не был - против, наоборот, ему часто, становилось - легче, после этого, видимо, какая-то живительная сила, у них, действительно, была.)
Лик: (в знак признательности) Ом Мани Пеме Хунг. *** (Он встает и идет к раскладушке, откидывает одеяло и, кряхтя, садится, поглаживая руками колени. Лицо его - осунулось, цвет лица - бледно-желтый, с нездоровыми розовыми пятнами, выдающими - лихорадку.) Только бы завтра, этот... принес бы, чем - сняться... а то, - так... и ласты завернуть, недолго... Хоть бы вторяков, достал... Господи, если бы я - сам, мог дойти...
Олаври: (помогает ему разобрать постель, раскладушка, при малейшей нагрузке, начинает - безобразно скрипеть) Потерпи, Лик, наверняка, завтра все получиться, не так уж, все - безнадежно. Подожди, я помогу тебе, разстегнуть - рубашку. Олаври справляется с рубашкой, осторожно протащив - забинтованные руки, и теперь, стаскивает с него - брюки, На ногах Лика, тоже - видны, обведенные синяками опухоли, - следы "грязных" уколов, вены - сожженные димидролом, давно и глубоко ушли под кожу.
Лик ложится, жутко скрипит раскладушка, и Олаври укрывает его одеялом. На стуле рядом с изголовьем, лежат лекарства и стоит банка с водой. К стеллажу с книгами - приделана переносная лампа, типа настольной, но - изящнее. Олаври подходит в большой двуспальной кровати и начинает разбирать ее, тоже готовясь ко сну. На столике, в ее изголовье, лежит третья книга Кастанеды и на блюдце - чашка с чаем, и розетка с вареньем. Она включает настенное бра, выключает верхний свет и уходит в ванную.
Лик, полуприподнявшись, вынимает из упаковок и лафеток - разные таблетки, пока их не набирается - целая горсть, ссыпает их в рот, запивает водой из банки и, в изнеможении, откидывается на подушку. Через некоторое время, из ванны возвращается Олаври, подходит к раскладушке, наклоняется к Лику, губами пробует температуру его лба, затем подходит к кровати и, нисколько не стесняясь Лика, скидывает халатик и забирается в постель, она всегда, спит - обнаженная, так уж она - привыкла. Потом, берет со столика чай, отпивает глоток, ставит чашку на место и открывает книгу.
Лик не может нормально - заснуть, ему кажется, что все его суставы - вывернуты, а дергающая нервы боль, не дает ему расслабиться, он ворочается с боку на бок, пружины скрипят и визжат при этом, на всю комнату. Олаври, откладывает книгу и, приподнявшись, смотрит на Лика.
Олаври: Объясни мне, Лик, почему, ты мучаешься на этой - дурацкой раскладушке, когда есть нормальная кровать, на которой мы могли бы - легко, поместиться вместе, и еще, куча места - останется?
Лик: (с вздохом) Тебе будет трудно понять, Лаврик, но я попробую. Ты со мной, впервые - в такой ситуации. Так совпало. Лихорадка эта... и мне не дойти... а нужно, - самому... чужих туда - не пускают... (задыхается, какое-то время переводит дух, и затем, набрав в грудь воздуха, продолжает) Понимаешь, когда ломает, меня, во всяком случае, - кожа, на всей поверхности тела - ощущается, как бы - воспаленной, нет, не так, (чуть, отдохнув). Ее чувствительность, ко всему - усиливается, и любое прикосновение, к ней, - вызывает неприятное - раздражение, как от статического электричества, и от этого, меня, дергает - всего, ну, наподобие - легкой судороги, а от этого, еще - сильнее ломать начинает... По-моему, находиться на одной постели со мной, вряд ли, тебе доставит удовольствие... Понимаешь?
Олаври: (на красивом лице - сострадание, она говорит тихо, почти - шепчет) Несчастный, что ты можешь знать о том, что мне доставляет удовольствие? Да, и - не о себе я говорила... (Она задумчиво рассуждает, в надежде, поднять Лику настроение) По месяцу рождения, мы с тобой - Львы, и родились - один на - день после - другого, хоть я и через восемь лет, после тебя. И даже в именах наших, содержится, знак Льва, - смотри, - слово - Олаври, содержит - л. и - в., и слово - Альвер, - опять, в середине - льв., и даже прозвище твое, - произошло от сокращения, - Альвик - Лик, - ведь, верно?
Лик: Нет, Лаврик, ты просто - не можешь этого знать, давно это было. Лик, - это сокращение, от моей фамилии, - Фаберлик...
Олаври: Какая красивая, оказывается, у тебя фамилия, - Фаберлик, я и не знала?
Лик: Ну вот, и - познакомились, госпожа - Сенгрит.
Олаври - смеется, откинувшись на подушку, в руке заложенная пальцем книга. Лику, тем временем, становиться - хуже, он закутывается в одеяло, его начинает - трясти, резко, поднимается температура. Стуча зубами, он накрывается с головой одеялом, все пружины раскладушки - приходят в движение, и начинается - "музыка серебряных спиц", с ритмической частотой бьющегося в лихорадке, Лика.
Минут десять - продолжается адский концерт, потом, Лик, рывком, откидывает одеяло и, с трудом, поворачивается на спину. Он тяжело дышит, иногда еле-слышно, сквозь зубы - стонет, после тюрьмы, он многое научился делать - тихо... Тюрьма не любит громких звуков, но многому может научить... Потом, он поворачивается и тянется к банке с водой, а утолив - жажду, обессилено, падает на подушку.
Олаври некоторое время смотрит на него, со странным выражением в глазах. Потом, она откидывает одеяло и встает. Подходит к раскладушке, и осторожно - поднимает Лика, он не хочет никуда двигаться, он совершенно - без сил, но еще вяло, сопротивляется, но маленькая Олаври, почти взваливает на себя - большого, но, на удивление, - легкого Лика, и тащит его к большой кровати.
Свалив его на постель, она раздевает его, донага, и ложится рядом. Лик, абсолютно больной, почти в бреду, он мало, что понимает, и Олаври, разложив его забинтованные руки - по сторонам, осторожно ложится на него. Лик, что-то бормочет про кожу, про душу и нервы, про боль и тоску, про забвение... Он уже, не слышит Олаври...
Олаври: ... и так находиться на краю гибели, ...оттолкнуть руку... станет только - лучше, иначе... ...не будет... никакого будущего...
Лик: (в бреду, кричит) Не надо, будущего! Его - нет... нет. Зачем!?!
Занавес
Конец первой части
_________________________________________
& - Памяти тех, кто отдал свою молодую жизнь, в обмен на возможность посещения альтернативных миров, которая предоставляется человеку - употребляющему, тем или иным способом - Растения Силы, такие как: дерево Кока, куст - сенсемильи, растения - маки и грибы - псилокубы... Пусть земля им будет пухом... (А - Ю.В.М. - можно расшифровать, и как - Ювенильного Возраста Молодежи, не правда ли...)
^ - ДЛК - Диэтиламид Лизергиновой Кислоты.
* - Еклесиаст ,..1,3,12,1,2,7,9,10,9,Сочинение царя Давила….
** - Свободные ассоциации автора...
" - Спортивный Клуб Армии.
***(Тибетский) В Будде я нахожу Прибежище.
В Учителе я нахожу Прибежище.
В Дхарме я нахожу Прибежище.
ОМ - преобразует гордыню и самомнение;
МА - ревность и зависть;
НИ - привязанность и желания;
ПЕ - неведение и глупость;
МЕ - алчность и скупость;
ХУНГ - ненависть и гнев.
Август - сентябрь,2002г. И.Эшелонов
Продолжение следует...
Love Story -роман, часть I,
© Copyright: Инегве, 2004
Свидетельство о публикации №204042000118
Свидетельство о публикации №204042000118
Рецензии