Пепел чистого серебра
-Отец, отец- клекот ударил взрывной волной,- Не оставляй меня, отец. В голосе чудовища было неприкрытое горе
- О чем это она,- еще успел удивиться Парамон и провалился в беспамятство. Очнулся он под мерное покачивание и медленный шорох крыл. Едва успев понять, что несется в ночь на головокружительной высоте, а плечи ему сжимают огромные кинжальные когти, юноша снова потерял сознание, на этот раз от страха.
Острые камни впивались в тело, дышать было тяжело. Воняло дымом, горелым мясом и палеными перьями. И почему-то корицей. Еще не открывая глаз, он чувствовал невыносимый жар, от которого свертывалась кровь и саднило кожу. Вокруг был ад. «Похоже, я уже умер»,- пронеслось в голове. Рука наткнулась на что-то горячее и не похожее на ощупь на камни, и его затошнило: это был чье-то почерневшее тело. Поодаль виднелась грязно-серая горка еще одного трупа. Дым ел глаза, проникал под кожу, забирался в рот.
Костер пылал от рассвета до заката. Все это время несчастный просидел на камнях без воды и без пищи, не в силах предпринять что-либо для своего спасения. «Почему я жив, почему?» - в ушах все стоял надрывный клекот, от которого птицы падали с неба, как камни.- Почему я не умер, как все? Весь день и всю ночь он все так же отупело таращился на оседающее пламя. К утру равнина покрылась ровным слоем остывающего пепла, и никаких следов огромной сверкающей птицы. Старик не обманул: пепел был серебряным!
Кряхтя и постанывая, оцепеневший Парамон кое-как поднялся на ноги. Феникс погиб, теперь нужно было получить деньги со старика и вернуться в обыденную жизнь. Он попытался оценить повреждения - кажется, ничего страшного: несколько ожогов, опаленные волосы, на плечах – пара царапин от когтей. Хитон и хламида обгорели и изорвались в лохмотья, сандалий у него и без того никогда не было. Самое главное сейчас - как далеко она его занесла и как скоро он сможет вернуться в привычный мир, на улицы родного города?
Парамон уже хотел набрать пепла в чудом уцелевший мешок, но серебряная пыль взвихрилась в воздух. Середина кострища, только что пустого и безжизненного, шевелилась. Сквозь блеск серебра пробивалось сияние золота. Он снова замер. По сравнению со взрослой птицей птенец был невелик, но увесист, с хорошего гуся, и полностью золотой, без проблеска красноты. Он сиял на солнце сквозь серебряную пыль так, что слепило глаза, но юноша не мог отвести взгляд. Он был прекрасен! И в глазах его не было и проблеска тех багровых отсветов ада, которые так напугали Парамона у его матери (или отца?). В них светилось невинное любопытство младенца, и радость жизни, и еще что-то, что заставило дрогнуть человеческое сердце.
Парамон завернул птенца в остатки хламиды, чтобы не было видно издалека и, напрягая вопящие мышцы, понес прочь. «Она знала, кого выбрать, знала»,- билось в голове. «Я не смогу его убить и продать перья. Красота должна жить!» - Прижимая к себе тяжелую ношу, он побрел в глубь пустыни, подальше от охотников за золотыми перьями. Пусть довольствуются пеплом из чистого серебра.
Через 20 лет Парамон смотрел, запрокинув голову, как высоко в небе красно-золотые крылья разрезают звенящий воздух.
Прощай, - подумал он, и, сгорбившись по-стариковски, побрел к городу, где не был все это время. «Черт побери, а вдруг она в следующий раз ошибется, вдруг выберет не того», - пришла в голову мысль и пропала. Он просто брел, брел и брел туда, где вдали сияли белые стены.
Свидетельство о публикации №204042000123