Башня Победы

      Ступени покрылись толстым слоем многолетней пыли. Как давно их не касались подошвы и босые ноги паломников! Свернувшись легкой смутной тенью на краю нижней ступени, он ждал. Ждал уже много-много лет. Никто не поднимался по каменным ступеням, стертым бесчисленными  ступнями, то касавшимися их благоговейно, в предвкушении экстаза, то ступавшими твердо, уверенной поступью хозяев мира. Никто не замирал в восхищении на круговом балконе, опоясывавшем вершину стройной башни, гордо возносившей свои гладкие стены  ввысь, к облакам. Никому не нужны были величественные и прекрасные виды, от которых перехватывало дыхание, и сердце в груди усмиряло свой бег, покоренное близостью к Небесам. Или они боялись … его? Почему? За что? Он никогда не причинял никакого вреда. Обмирая от надежды, вцепившись в длинные полы, он волокся по ступеням, поневоле подчиняясь ритму шагов,  то стремительных и летящих, то тяжелых и грузных. С каждым шагом ему казалось, что блаженство близко, что в этот раз, с этим человеком все непременно случится. Но совершенство было недостижимо…. Лишь раз, всего лишь раз ему удалось испытать это великолепное чувство, и память о нем существо бережно хранило в глубине истаявшего легкого тельца. Память и надежду на повторение чуда, которая уже почти покинула его. Все эти долгие-предолгие годы оно грезило в своем не то сне, не то смерти, вспоминая того, единственного, человека. Вызывая из небытия его легкие, уверенные шаги, не похожие ни на чью поступь в мире; его невысокую, но статную фигуру и просветленный лик. Оно впитало в себя этот образ, чтобы бережно хранить и трепетно касаться его в долгие часы тишины и забвения. О, воспоминания! Какую боль и радость вызывали они в нем теперь! Как вспыхнул тогда он сам нестерпимым голубым свечением, от которого слепило глаза, не сдерживая крик восторга, рвавшийся из его груди на волю! Как счастлив он был в это единственное мгновение блаженства перед смертью, паря на крыльях наслаждения и незаметно слетая обратно, в низ, к подножию каменных ступеней винтовой лестницы. Он готов был ждать неизмеримо больше, лишь бы снова испытать это чувство! И он ждал. Он, несчастный  А БАО A КУ, умиравший и воскресавший несчетное число раз и все-таки переживший того, единственного человека, который мог не стыдиться своей жизни и «дела которого не отбрасывали тени». Но глубже, бережнее всего он хранил воспоминание о мимолетном касании мужской руки и удивленном оклике: «Так вот ты какое, существо из легенды! Ты на ощупь как персик!» – и раскатистый юный смех, хотя седина давно уже испятнала снегом черные как ночь волосы.
   Бесчисленные разы его тело начинало трепетать и светиться, напоенное биением чужой жизни, с каждой ступенькой оно сияло все ярче, становилось все отчетливее, повинуясь зову чужой мечты. Но какой бесцветной и серой, а подчас -кровавой и страшной могла быть эта мечта! Бывало, она зажигала в нем не ясный, ровный и голубой свет, а только тусклое багрово – черное свечение.  С этими паломниками ему совсем не хотелось подниматься вверх, по стертым каменным ступеням, он пытался остаться на месте….   Но ничего не мог поделать с зовом, который был стократ сильнее него. Мало с кем из них ему удалось подняться даже до середины лестницы – и опять короткий  и безнадежный полет во тьму, вниз, к подножию…. А люди принимали его разочарованные стоны за шелест своих шелковых одежд.
Ничего, он уже научился ждать, он будет ждать столько, сколько нужно.  Он подождет.