Реквием Любви

Ни что не может сравниться с ее возвращением. Ни одна из высочайших радостей на планете не могла бы более вдохновить художника. Все гении и шедевры меркнут по сравнению с ее возвращением. Любое неземное наслаждение блекнет уже только с мыслью о долгожданной встрече. И те, кто уже успел познать, как и те, кто еще незнаком с нею, ждут ее. Счастлив тот – кто ее знает. Счастлив был тот, кто ее знал. И будут счастливы те, кому еще предстоит с нею повстречаться. Мир создан для любви.
               
               
                200..
                Аида.

«Свеж, прозрачен и чист был весенний воздух. Под ногами отсвечивали солнечными лучами многочисленные ручейки, что стекали с бордюров на аллеи, над головой проносились стайки повеселевших воробьев. Парк словно дышал, набираясь сил после февральских стуж. Это было ее любимое место в любое время года. Летом, наверное, на всем белом свете не сыскать было оазиса зеленее этого парка. Фонтаны переливались здесь и днем и ночью из-за разноцветных гирлянд, что украшали весь парк. Осенью, парк уж точно был самым красивым местом на земле, если в раю бывает осень, то тогда рай и был этим парком. Густо опавшая кленовая листва всех расцветок и все те же сказочные фонтаны, уютные лавочки и незатейливые, но аккуратные аллеи, словно с картинки все это было настолько потрясающе красиво, что даже и у нее порой перехватывало дыхание, хотя она и любовалась этим зрелищем каждый год. Но самое главное что придавало парку прелести, а для кого-то может и пикантности, так это фонари. Будто волшебные, они манили и очаровывали, навевали и успокаивали, подыгрывали и интриговали. Все это великолепие было доступно тем, кто видел и замечал очарование природы, созданной по прихоти неизвестного художника.
Аида любила эти волшебные аллеи, любила этот парк, как впрочем, и он отвечал ей взаимностью. Точно две неотъемлемые друг от друга души, он и она были прекрасны вдвоем. Когда ей было одиноко, Аида спешила в свой привычный райский уголок и он, вдохновлял ее красотой своей природы. Почти всегда, здесь ей было тепло и уютно на душе. Гуляя по этим вьющимся тропинкам можно было спокойно подумать или же напротив, просто переживать обуревавшие сердце чувства, вспоминать и наоборот – мечтать о будущем. Любые чувства приобретали в этом сказочном месте нежный оттенок. Чувства здесь жили совсем иной жизнью, их было приятно ощущать, переживать, а мысли текли ровно и спокойно. Многое было связано с этими кленами. Вот пихта, которую уже два года, как облюбовали ласточки, наверное, единственные во всем городе. Рядышком два тополя, на которых по скворечнику, только вот и зимой и летом пустующих. Если и существует второй дом, то это он и есть, все знакомо, все отрадно зреть очам»...               
Так писал о своей несостоявшейся любви, никем не понятый художник пера. Без нескольких минут впавший в безумие, брошенный и униженный неудачник. Он писал, потому ли что любил или же выплескивал на белые листья злобу и отчаяние переполнявшие все эти годы его ожесточенную душу, но все же в его письменах имело место больше нежности и печали, нежели обиды и злобы. Со всем тем, что он испытал и пережил, оставалось мало в его сердце любви, но все же в писаниях его оттенки утонченные и изысканные преобладали, когда перо его рисовало портрет возлюбленной. И гнет в том был писателя и плен его, от тягости той бесконечной борьбы и того яростного пламени бушевавшего в сердце его. Он любил и ненавидел, лелеял и мечтал, гонимый памятными образами искал забытья, изредка находя его в постыдных и недостойных делах. Наконец сгорал, но вскоре на беду себе вновь оживал от малейшей искры надежды, с угасанием коей снова утопал в объятиях морфея, что дарил ему недолгое, но спасительное забвение. Тысячи ночей провел он в отрешенности от сует мирских. Словно ночная птица ищущая добычу, с той лишь разницей, что он искал удовлетворения и не находил его.
Цена горю, известна лишь тому, кого оно постигло. Каждому такому горемычному «купцу», свои расценки на этот товар. И также художник, любивший Аиду, возносил молитвы лишь о том, чтобы их никогда не постигла разлука. Так сильно и всепоглощающе было его чувство, что даже сам он порой удивленный силой своей страсти и измученный ею, искал подобное чувство среди людей и не находя его приходил к выводу, что сам Господь уготовил ему это испытание.
Тот бесчеловечный анализ, которому он себя подвергал изо дня в день на протяжении лет, так и не привел его к ответу, зато иссушил тело и утомил дух, рассеял уверенность и стремление, а самое главное искоренил надежду в его ожесточенной душе. Мало того любивший ее, сгубил себя, свое достоинство и честь, поскольку, чем больше он думал, тем больше сомнений снедало его и от того он, пребывавший в такой многолетней духовной борьбе, обессилев вдруг, позволил себе, постыло и пусто расслабиться. Себя же сжигая преждевременно, с ущербом для своего же благополучия. Таким образом, вскорости любивший ее, пал ниц. Мир не потерял в его лице гения и само собой: не ощутил хотя бы маломальской утраты.

                Убийство.

                Хлад.
Взор заполонила мгла,
Издальней выси, немой укор
Шлет потускневшая,
Звезда.
 
Пока жизнь протекала со степенной неторопливостью, ощутимый покой берег силы, но вот привычный обиход стал невыносимой монотонностью. Увы, как это знакомо. Так прошло без малого четыре года, и вот настал день развязки. И раньше он испытывал, что вот оно, сегодня что-то произойдет и все изменится, но нет, все оставалось по-прежнему. Казалось, в действительности происходило много важного и необычного, да все это не вылечивало. Единственная боль оставалась болью.
День развязки, был таковым, потому что именно в этот день, он осознал, что силы его, кончились. Но вместе с тем он чувствовал себя в этот день Творцом и Разрушителем. Он отослал ей свой последний очерк.


(Письмо)

«Мы не виделись два года, а не слышали друг друга год. Родная, я боюсь тебе писать, ибо боюсь в глазах твоих прослыть сочинителем дешевых писем, но все же решаюсь. Я наконец-то пришел к решающему порогу своего выбора и сейчас, не спрашивая у тебя на то позволения, хочу вспомнить все в моем письме, и все к чему я пришел на сегодняшний день, но, увы, уже без тебя. Хочу сказать тебе – я познал счастье. Счастье быть с тобой. Наша встреча произошла на входе в юность, а закончилась на выходе. Без улыбки не прочесть, не правда ли? Но это не юмор, это горькая ирония моей мысли, к которой я тебя постепенно подвожу, о которой сути ты прочтешь много ниже.
Ты была чиста душою, искренна как никто другой и желала познать мир во всей его красе. Ты стремилась к новому, неведомому тебе доселе и хотела быть в центре вселенной. Но вот Мы встретились. И что же ты обрела в моем лице? Ничего кроме любви. А ведь этого так ничтожно мало… Мало того, что я ничего не смог дать тебе, ко всему я, сам того не понимая, постепенно стал твоим угнетением или порабощением, в этих двух словах разницы нет. Я, точно эгоист, закрыл перед тобою мир полный нового, интересного, неизвестного. Наверное, я боялся потерять нежнейший цветок, взлелеянный в райской куще, взращенный в саду Божьем. Я боялся потерять нежнейший цветок, коим ты была… Я сделал для этого все и вероятно перестарался. Я тебя все равно потерял. Глупый. Наивный, я думал смогу уберечь тебя для себя от мира, но не предвидел: ты сама не захочешь далее находиться в тени. Это сугубо моя вина, это мой недосмотр, мне нужно было самому вовремя отворить пред тобою дверь и тогда, ты бы не считала меня обузой. Но это не сама суть нашей разлуки.
Постепенно ты поняла, что есть другая жизнь, не такая, какою мы с тобой жили. Блестящая, она поражает многообразием искусственных красок, роскоши и комфорта. И вот, в тебе постепенно начала расти мысль: «Как много я не видела, как много я пока не знаю». Это «пока», будто зернышко произрастало в твоих раздумьях. Все чаще тебя мучили сомнения, правильно ли жить так, как мы живем? Со временем сомнения переродились в вопросы, а вопросы возникали все чаще и вслух. Моя запоздалая тревога не успела помочь мне предотвратить, уже тогда неизбежное, но я не торопился предложить тебе разлуку, хотел насладиться тем, что осталось.
Итак, очень скоро меж нами  возникли опасные разговоры. Ты говорила:
- Комфорт. Интересные люди. Красота.
Я отвечал довольно бездумно и категорично:
- Мишура. Яд. Равнодушие.
И каждый из нас считал себя правым. Но это не так – один из нас оказался не прав и признает свою ошибку. Это я. Я вдруг подумал, ведь ты не одна. В своем желании иметь другую жизнь, ты закономерна и предсказуема. Я не знаю ту другую жизнь, о которой ты мечтала и получила. И может быть она действительно полна комфорта, интересных людей и красоты. Будь на твоем месте другая, она бы думала точно также и желала того же. Так если ты действительно заслуживаешь большего – то в чем же я могу тебя упрекнуть? К тому же ты до конца была со мной искренна и честна. И я попытался поступить также честно, как и ты со мной – я ушел, дабы не мучить тебя, а потому и себя. Любовь не умерла, - она остановилась. Ты обрела свободу, и у тебя сложилось все, как ты хотела когда-то.
Но вот что касается меня.
Первые дни нашей разлуки для меня прошли на удивление легко. Я как бы не верил в свершившееся, вроде и не случилось ничего. Так было недолго.
Время шло, а о тебе я ничего не слышал. Понемногу тревога моя возросла и я, позвонил. Удивительно было слышать твой радостный голос, восторженные интонации, которых не слышал давно. «Мужчина, который не в силах осчастливить любимую женщину» - вдруг мне пришла первая горькая мысль. А ты все ненасытно щебетала, точно проголодавшийся птенец, не заметив, а может и заметив мою грусть. Впервые, я осознал свою заменимость. Я стал не нужен тебе – и это осмысление, нанесло ущерб моему состоянию. Все вокруг померкло и я было думал, что сойду с ума от ревности. Ты, наверное, помнишь, как я себя вел? Звонил тебе одержимый злобой, напившийся до одурения. Как ты все это вынесла? Целый год я не давал тебе покоя. А потом помнишь, как вдруг прекратилось? Так вот это я осознал свой эгоизм. Совершенно случайно мои мысли дошли до этого: что я беснуюсь от ревности, а значит от эгоизма. В итоге я решил искоренить в себе самовлюбленность, и у меня в некоторой степени это получилось. Помогло на недели две, не больше. Я стал терзать себя разного рода комплексами, стал убеждать себя в своих, иногда даже не существующих недостатках. Для мира я замкнулся и стал чужим, как и мир, стал мне чужд. Снова вернулись мои муки, только в другом виде, так сказать в скрытой форме, но от того не менее сильными они были. Я бы сказал, даже более острыми они стали, нежели были во время, когда я мог выразить свою боль, пусть даже постыдным образом.
Я стал замечать за собою охоту к большим и шумным компаниям. Среди этих кукол я мог по-свински нажраться и вытворять все, что может придумать больное сознание. Вспоминая на утро о событиях последнего вечера, я часто ужасался себе, как же человек способен на такое? Однажды посмотрев в зеркало, я увидел в нем животное, без души и выражения. Меня захолонуло омерзение и стыд. Все вдруг опротивело. Уже сейчас, когда я тебе пишу это письмо, я понимаю, что искал в постыдных и пустых пьянках отупения или отрешения от яви.   
Ты не представляешь, как сознание человека может быть изворотливо. Когда человек на протяжении лет сильно болен, поверь мне – он становится шизофреником. И я невольно начал (не помню, с каких пор) новую жизнь – двойную жизнь. Свою и еще одну, тоже свою. Одна жизнь больного, разбитого и опустошенного человека, другая – жизнь психотерапевта пытающегося удержать на плаву утопающего помешанного. Не знаю, как еще назвать мой недуг. Я стал другим. Мое мышление утратило последовательность и напротив обрело витиеватость суждений полных бессмысленности. (Как это тебе нравится:«Суждения полные бессмысленности»?) Я стал замечать в моих умозаключениях разорванность и не сочетаемость. Для окружающих я вдруг стал непредсказуем. Иногда это выражалось в: излишнем возбуждении, чудачестве, равнодушии. Иногда неизвестная тупость овладевала мной. Меня не волновали ни радость, ни горе. Я больше не чувствовал удовольствия, не искал общения, мой внешний вид вызывал неприятное удивление окружающих. Поначалу с ужасом ловил себя на разговоре с самим собой, но потом свыкся и уже вовсю бредил, ни от кого не таясь. Свыкся – оказывается это слово, может быть страшным. В общем, я прогрессировал в своей регрессии.
Теперь мне хватало малого, дабы не забывать, что я еще жив. Моя боль мне об этом напоминала. Примерно раз в полгода депрессия перевоплощалась в нечто эксцентричное и для разрядки, наверное, этого было достаточно. Мой психотерапевт чуть ли не визжал: «Опомнись!». Но как?! Откуда мне знать, что со мною происходило и как с этим, надо было бороться?
Я решил себя чем-нибудь отвлечь. Стал писать книгу. Это немного вернуло меня в реальность. Но лишь на короткое время, так, для передышки. О, злая ирония! Мысли, мысли, мысли. Сколько их было в моей голове?! Мириады. И все они несли разрушение. Они меня снедали каждый день, каждую минуту, каждую секунду били мой разум. Мысли – противные, назойливые мошки, словно клещи в шкуре бедной скотины, они въелись в мое сознание. С ними одними я был по-настоящему искренен, ведь не скрыть им себя и не скрыться от них. От них не убежать, как ни старайся. Жить с постоянным бременем сумасшедших идей – невозможно. Утром мысли, днем мысли, вечером мысли, ночью мысли. Ешь мысли, когда ешь тоже мысли, пьешь мысли, когда пьешь тоже мысли. Идешь – в голове мысли, спишь – в голове мысли и во сне тоже мысли! Я определенно сошел с ума.
Но, все-таки нашел верное решение. Додумался. И вот каким путем.
На протяжении лет, я тешил себя надеждой изменить в будущем ход событий. Стать таким, каким ты хочешь меня видеть. Дать тебе то, что ты желаешь и сделать тебя счастливой, дабы любви нашей пришло счастливое время. Но однажды обычной бессонной ночью, в скитаниях среди неясных своих надежд, я подумал:    
Теперь и ты уже не та. Ты теперь другая. И моя любовь, наверное, уже не ты, а твой след, оставленный в моей памяти. Я любил тебя такой, какой ты была, а не такой, какой ты стала сейчас и я тебя наверняка не узнаю, если вдруг загляну в твои глаза. Что ж, в таком случае цели у меня больше нет. Нет мечты. Я потерял свою судьбу. 
И поверь, у меня нет надежды, потому что былую тебя, не вернуть, ты уже не та. Ты уже не та…
Знаешь, все поблекло.
Встретив тебя в юности, я повстречал любовь. Любовь к тебе – мне стала единственным помышлением, а раз тебя не стало, так зачем мне жить?                .....Желаю счастья".

Ветер шелестит в  листве, она опадает. Грустно шурша ложиться под ноги, чтобы потом укрыться первым снегом и пролежать так всю зиму в бездумном забытьи. По весне дети устроят пышные похороны, сжигая ее в костре. Из года в год судьба листвы однобока. Участь предрешена. Но жизнь ее небессмысленна.