Спросите меня, зачем капитаны стоят на башнях! В соавторстве с П

"...Мама все прощала им
Милым, нежным, меховым".
Букварь

Наум Павлович Кишечников - мужчина лет 35-ти, средней мышечной массы и сносности характера, аккуратно заклеивал байдарку. Накануне вечером он здорово пропорол ее на одном из многочисленных перекатов и чудом остался жив. Ему везло - удалось спасти не только лодку, без которой выбираться из тайги было бы проблематично, но и рюкзак с тушенкой, гречневой кашей, сгущенкой и прочими радостями любителя путешествий. Наевшись вечером так, что сил на установку палатки не осталось, Кишечников провел ночь под открытым небом. Повезло ему и здесь - обошлось без дождя, а росы выпало так мало, что она не смогла помешать спокойному сну туриста. Правда, ему могли бы помешать комарики, но предусмотрительный дядечка воспользовался верным средством от насекомых, которому безоговорочно доверял уже много лет. 175 граммов спирта - именно такого объема была чашка нашего героя - усыпляли его ровно на 8 часов 30 минут. Этого вполне хватало, чтобы хорошенько отдохнуть. Было еще одно средство - крепкий чай. Об этом способе предохранения поведали ему как-то охотники-карелы: "Пей больше крепкого чаю, и комары будут доставать меньше". Однако этот способ Павлович не любил - от комаров он помогал, но слишком уж часто приходилось вставать ночью. Теперь, сидя на берегу перед только что приведенной в порядок байдаркой и подставляя восходящему солнышку то правую, то левую часть своего лица, сильно растревоженного ночными кровососущими, Кишечников испытывал что-то похожее на блаженство. Погревшись, он встал, подошел к костру и снял с огня закипевший котелок. Чай быстро приводил Наума в чувство. Уже через час он снова был готов продолжить путь. За оставшиеся от отпуска 18 дней туристу предстояло проплыть еще около трехсот километров - это по карте, а на деле река сильно петляла, и 300 превращались в 500. Все бы ничего, ведь для того, чтобы вовремя прибыть к конечному пункту своего назначения - поселку Хвойному, в день нужно было проплывать около тридцати километров. Скорость течения реки, по которой сплавлялся Наум Павлович, достигала 2 километров в час на плесах, а на порогах значительно увеличивалась. Путешественнику, даже не работая веслами, нужно было проводить в лодке около 10 часов, и через десять дней река сама принесла бы его к конечной цели. Беспокоило только то, что еды осталось дней на 12. Наум рассчитывал дойти до Хвойного за 10. Для такого опытного байдарочника, как я, думал еще вчера Кишечников, 24 мили в день- как козявку стрескать (съевший собаку на водном туризме, наш герой мерил расстояния морскими милями, считая остальные способы измерения примитивными). На веслах 4 мили в час я легко делаю. Сила в клешнях есть, можно проходить и по 30-40, если вдруг припрет. Да, дорогой читатель, именно так думал Наум до вчерашнего своего приключения. Увлекшись скоростной греблей, турист вовремя не услышал приближающегося шума, а когда река резко повернула, Наум Павлович увидел, что неумолимо настигает внушительных размеров перекат, и понял, что причалить уже не успеет. Через 5 минут сильно потрепанный корабль с вывалившимся из него туристом прибило к берегу. Вытащив на берег лодку и скинув со спины рюкзак с едой, которого обычно не снимал даже перед сном, Наум переоделся, вновь надел на плечи рюкзак и приступил к приготовлению пищи. Пока разгорался костер и закипала вода, Наум решил усвоить несколько мудрых мыслей из книги известного путешественника Ивана Выживальского, которую всегда брал с собой в походы. Следует сказать, что Кишечников давно мечтал и сам написать что-нибудь подобное. Открыв книгу на первой попавшейся странице, Наум прочел:
"Многие туристы пытаются покорить горные вершины, бурные реки или тайгу. Они хорошо натренированны, имеют прекрасное снаряжение, обладают всеми необходимыми знаниями, но часто гибнут.
Почему?
Да потому, что идиоты!
Ведь природа - мать человека, а турист - человек.
А как еще, как не идиотом, можно назвать покорителя своей матери?"
От, блин, пишет, - подумал Наум, - просто, понятно и в самую точку. Изнутри тему видит. Запомнить бы надо. Запомнить.
Мысли героя прервали водяные пузыри, полезшие из кипящего котелка в костер. Поев и, как мы уже знаем, приняв средство от насекомых, герой уснул богатырским сном.
Теперь, устраиваясь поудобнее в байдарке и проверяя, хорошо ли сидит на спине рюкзак, Наум не мог отделаться от мысли, что положение его не самое розовое. Ведь если в пути он потеряет лодку и путешествие затянется еще дней на 10, то до Хвойного можно и не дойти. Голодной смерти Наум себе не хотел. Нужно быть аккуратнее, - сказал он себе, - стараться все время идти на хорошей скорости, но не увлекаться, вылезать перед порогами и внимательно их изучать, а не сигать с них на байдарке, как на санках с горы. Только используя эту тактику можно рассчитывать на то, что я окажусь в Хвойном вовремя. Как бы прощаясь на время с сушей, Наум хлопнул рукой по камушку на берегу. Мощный взмах веслом, и его лодка уже скользила по стремнине. День прошел хорошо. Наум проплыл миль 30, засветло поставил палатку, предусмотрительно сделав это перед ужином - больно уж лицо чесалось, - и уснул. Кто бы мог подумать, что через 11 дней такой славный парень будет лишен возможности разгуливать по Хвойному.

Детективное агентство "Посильная помощь" располагалось на первом этаже трехэтажного кирпичного дома. В небольшой комнатушке стояло 2 стола, несколько старых кожаных кресел и старый шкаф с бумагами. Все пропахло табачным дымом, даже кактус на окне - единственное украшение комнаты. За одним из столов сидел здоровенный детина с острым взглядом и огромными ручищами, которыми он перебирал бумаги. Звали силача Чингачгук Бородулин - родители назвали его так в честь любимого литературного героя. Набрав полные легкие табачного дыма, Чингачгук выпускал его теперь через ноздри двумя одинаковыми струями. Когда длина струй достигла 70 сантиметров, а лицо детектива ссохлось и вытянулось, входная дверь с треском распахнулась и на пороге появился напарник Бородулина - тоже огромных размеров дядечка Панталоне Апфельмессер, российский немец, названный родителями этим редким именем назло дедушке, который воевал во время второй мировой в советской армии и больше всего на свете ненавидел итальянцев. Чингачгук, руки которого мгновенно исчезли в карманах и обхватили холодные пистолеты, увидев друга, расслабился и улыбнулся.
- Привет, дружище! А спокойно нельзя было войти?
- Дело есть. Срочное!
- Давай, выкладывай.
- Помнишь Наума Кишечникова?
- Конечно, он в параллельном классе учился, я ему еще курить не разрешал, когда дежурил по школе, а он не слушался. Я его даже как-то побил в туалете, а он потом отомстил. Подножку мне поставил, когда я на завтрак бежал в буфет. Прямо на входе в столовую. Здорово я тогда упал - половину школы без еды оставили. Ну а потом к директору. Пока ждали у кабинета - от страха помирились. С тех пор не ссорились. А еще помню, что Ванька Инюкин смеялся над Наумом, что тот письма пишет во Францию Алену Бомбару. Ну, тогда я заступился. А с Ванькой потом тоже помирился.
- Так вот, два месяца назад он в Карелию уехал. В узких кругах Наум довольно известный байдарочник. Книгу издал по выживанию в критических ситуациях. По ней сейчас многие спецслужбы смену свою воспитывают. Зимой бывал в Сибири - тоже книга потом вышла "10 дней без женщин и спичек". Хорошая книга, с юмором написана. Я с удовольствием прочитал. Одним словом новичком в лесу его назвать нельзя. Он должен был вернуться 18 сентября. В крайнем случае - 20-го. А сейчас уже октябрь заканчивается.
- Ну и?
- Час назад мне позвонила его жена - Елизавета Грушина и рассказала о том, что Наум не вернулся вовремя. А еще она сказала, что милиция его искать не хочет. Заявление взяли, но неохотно, пробубнив, что дел у них и так хватает. Вот. А еще - Грушина сказала, что денег на поиски Кишечникова не пожалеет.
Апфельмессер вопросительно посмотрел на товарища.
- Предлагаешь по горной реке на байдарке спуститься?
- Именно.
Чингачгук зажег спичку, прикурил от нее и задумался. Панталоне знал, что в такие моменты друга лучше не тревожить, и спокойно ждал. Докурив, Бородулин встал, подошел к шкафу, открыл одну из створок и извлек огромного размера упакованный рюкзак.
- Конечно, прокатимся. Только вот удочки купим.
Апфельмессер засмеялся и повернулся к другу спиной, показывая такого же точно размера рюкзак. Сразу - из-за ширины панталоновских плеч - Чингачгук его не заметил, ну, или сделал вид.
- Удочки я уже взял.
- Ну, так чего ж мы ждем?

Через сорок минут сыщики уже подходили к центральным железнодорожным кассам, здание которых разместилось между Ярославским и Ленинградским вокзалами.
Побродив бестолково, из-за временной потери ориентации, минут десять спустя они уперлись в расписание движения поездов. Прошло еще некоторое время, чтобы непонятные слова и цифры преобразовались в мозгах сыщиков в знакомые железнодорожные образы. Выбор поезда состоялся неожиданно. Рука судьбы посадила на расписание жирную муху. Герои частного сыска переглянулись и отправились к окошечку кассы, по дороге вынимая паспорта и деньги.
- Нам два плацкартных, 16-скорый, на завтра, - протянул в окошко паспорта Чингачгук и, улыбнувшись, добавил, - боковушку.
- У туалета, - поддержал шутку коллеги Панталоне.
Кассирша, женщина поры пожелтевших, но еще не начавших полет к поверхности земли листьев, шуток не любила. А увидев, что главные документы, протянутые твердой, но слегка желтоватой от никотина рукой, по старой походной привычке свернуты трубочкой и упакованы, дабы не отсыреть, в известное как презерватив изделие, выдала, как ее и просили, два плацкартных билета на боковые места у выхода в нерабочий тамбур.
Получив билеты, сыщики справедливо рассудили, что они уже в пути. И посему, первым делом, отправились в магазин, где были приобретены 5 поллитровых бутылок "Кубанской", полуторалитровая газированной воды "Байкал" и два пластиковых стаканчика. Затем сыщики сели на трамвай и доехали до Богородского, спустились к Яузе, где и расположились. Поставив палатку (делалось это по привычке - на всякий случай), друзья повесили на огонь котелок с водой и открыли "Кубанскую". Про предстоящее расследование, понятное дело, не говорили. Речь шла о делах приятных, затем об обыденных, а закончили - глобальными.
- Ведь через 200 миллионов лет Солнце не превратится в сверхновую? - с надеждой в голосе спросил Апфельмессер Бородулина.
- Нет! Но человечество погибнет все равно, - принципиальный Чингачгук решил не обнадеживать коллегу.
- А кто же тогда будет жить на Земле? - Панталоне уже приобнял Чингачгука одной рукой и, готовый пустить скупую мужскую слезу на широкую грудь, ожидал ответа товарища.
- Разумные осьминоги. Они выйдут на сушу и унаследуют землю!
- То есть, разум не погибнет? - Апфельмессер передумал рыдать, и в его глазах загорелись трехвольтовые лампочки надежды.
- Нет! Разум будет жить вечно! - Бородулин тоже был рад своему ответу.
На том сыщики и успокоились. Будучи людьми умеренными, они второй раз в магазин решили не идти и, сняв лагерь, отправились по домам спать. Утром без пяти одиннадцать Бородулин был у Апфельмессера.
- А зашоди, зашоди, - во рту у Панталоне была зубная щетка, - шас шай пить будем.
Пока Чингачгук раздевался, Апфельмессер успел дочистить зубы и вскипятить чайник.
Попили чай с овсяным печеньем и брусничным вареньем.
До отхода поезда было еще четыре часа, и друзья решили провести окончательную ревизию взятых с собой вещей. Многие из них показались бы неподготовленному уму странными и непонятными, но опытные походники знали, что, например, маленькие деревянные рогаточки - это обеспеченный сытный ужин, продырявленная во многих местах крышка от жестяной банки из-под сельди - отсутствие геморроя при чистке рыбы, асбестовая перчатка - избавление от многочисленных ожогов, а огромная двуручная пила - наплевательское отношение к капризам природы. И чего только стоили ласковые названия этих нехитрых приспособлений: упок, рыбочист, горлодер, огнехват, ТБ. Однако, помимо приятных походных воспоминаний, ревизия выявила отсутствие сковороды - вещи в любом походе приятной и необходимой: а вдруг захочется блинчиков. Короче, отправляться в поход без сковородки, как известно, противопоказано. Но и эта проблема была решена: сковородка, пугающая своими размерами, была найдена у соседей, вымыта и положена в рюкзак.

О чем думали создатели вагонов? Вот, собственно, что занимало детективов, когда с рюкзаками наперевес они прокладывали путь к своим боковым местам. Другие пассажиры, отдавая дань уважения габаритам как поклажи, так и самих детективов, испуганно жались в глубь своих плацкарт.
Но вот поезд тронулся, и коллеги переглянулись. За время, проведенное в совместных походах и расследованиях, они вполне научились понимать друг друга без слов, особенно в повторяющихся ситуациях. Чингачгук откинул клапан своего рюкзака и извлек оттуда шесть специально взятых в дорогу пенопластовых ведерочек с лапшой быстрого приготовления. Панталоне Бородулинских пристрастий к подобным вещам не разделял, но ничего ему не сказал, раз достал - значит достал. Апфельмессер открыл свой рюкзак. На столике появилась буханка ржаного хлеба, сливочное масло и два литровых пакетика оливкового майонеза. И пока проводник колдовал над углем, пытаясь разогреть воду в титане, друзья увлеченно делали бутерброды. Под мерное постукивание колес обед, сопровождавшийся внимательными взглядами соседей, плавно перетек в ужин в вагоне-ресторане.
Строго-настрого наказав проводнику принести чаю за час до приезда, детективы легли спать, предварительно сняв с петель дверь в тамбур, чтобы ничего не вызвало их преждевременного пробуждения. Мера это была абсолютно излишняя, так как, во-первых, здоровый сон их был исключительно глубоким, а, во-вторых, пассажиры прониклись к друзьям таким уважением, что боялись лишний раз глубоко вздохнуть.
Утром, как и договаривались, проводник принес горячий чай с лимоном, а друзья добавили к нему полезную во всех отношениях овсяную кашу с курагой и черносливом.
- У запора два врага: чернослив и курага! - назидательно продекламировал Панталоне стихи собственного сочинения проводнику, подошедшему сообщить, что поезд прибывает на нужную корифеям сыска платформу через десять минут.

Станция, на которой сошли детективы, вернее, успели выпрыгнуть из притормозившего поезда, особыми достопримечательностями не отличалась. Несколько покосившихся избушек, железнодорожная касса и грунтовая дорога, по которой несколько раз в день проезжали зеленые и синие грузовики. Поймав один такой и проведя около трех часов в кузове, сыщики оказались на берегу озера. Перекусив и собрав байдарку, друзья отплыли на поиски протоки, которая соединяла озеро еще с одним поменьше. Найдя ее и пролетев несколько порогов и перекатов, они быстро проплыли маленькое озеро и остановились на ночлег на высоком скалистом берегу. Еще с воды зоркий глаз Чингачгука заметил здесь следы пребывания человека.
- Смотри-ка, Панталоне, кострище и окурки вокруг него.
Апфельмессер наклонился, поднял один бычок и понюхал.
- Относительно свежие. Месяц лежат тут, от силы - полтора. Беломорканал. Очень удобная штука. И папиросы, и, не побоюсь этого слова глобус.
Чингачгук улыбнулся, тоже поднял один окурок и тоже принюхался
- Ты прав, дружище. Окурочки свежие, только давай палатку поставим, потом поедим, а тогда уже и следы поищем. Сам же знаешь, главное правило - лучшая стоянка та, которая в 18 часов. Но к нему еще и дополнение есть - она самая лучшая только в том случае, если лагерь сразу разбить и поесть успеть приготовить. А если ты в 18.00 вылез на берег и досидел, ничего не делая, до темноты - то такая стоянка ничем не отличается от той, что после 18 находится.
- Что ты на мозги мне капаешь, давай поставим. К чему такие преамбулы?
Лагерь был разбит за 4 минуты. Напившись чаю и хорошенько поужинав, детективы завалились спать, оставив изучение стоянки и окрестностей на утро.
Бородулин проснулся с восходом солнца. Разбудил его не вой волка и не рев медведя, а жужжание. Полосатый шмель залетел под тент и теперь пытался оттуда выбраться. Аккуратно взяв насекомого пальцами, Бородулин высунул руку и выпустил шмеля на волю. После этого огляделся и, не найдя рядом товарища, понял, что проснулся вторым.
Паша, так обычно называл друга Чингачгук, сидел у костра и изучал собранные вещдоки.
- Паш, как успехи? Удалось найти что-нибудь интересное?
(Панталоне хорошо понимал коллегу, тоже страдающего от своего мало распространенного в России имени и называл его Геной. Свои настоящие имена друзья использовали обычно тогда, когда кого-нибудь нужно было напугать или удивить.)
- Сложно сказать, Гена. Сложно. Изучаю пока. Смотри сам - 8 окурков, 3 банки от тушенки и одна от сгущенки, обгоревший кед, погнутый дюралевый колышек от палатки, несколько рыбьих костей и метровый кусок лески.
- Да, не густо.
- Но и не пусто.
- Что мы можем сказать, кроме того, что это первая стоянка Кишечникова и что провел он тут всего одну ночь?
- Ты хочешь сказать, что, если бы он останавливался тут на большее время, мы обнаружили бы больше пустых банок?
- Не только, леска - значит, удочку он тут снаряжал, но ловил не долго, иначе бы костей было больше. Да и собирался он быстро - иначе колышек не забыл бы. Видно, с самого начала понимал, что время поджимает.
- Согласен, только рыба ведь могла и не клевать. Но судя по количеству бычков, ты все-таки прав. Давай не будем задерживаться и рванем дальше.
Быстро собрав вещи и усевшись в байдарку, друзья спели "Ты неси меня, река-а-а, за крутые берега-а-а" и начали спуск по течению. Ловко орудуя веслами, детективы за 6 часов прошли 50 километров и заметили на берегу еще одно кострище. На этот раз стоянка была выбрана менее удачно, находилась в низине и со всех сторон была окружена кустарником.
- Геннадий, причаливаем!
- Понял, Панталоныч, понял.
Байдарка вылезла носом на берег. Лагерь на этот раз друзья разбили чуть в стороне от предполагаемой остановки Кишечникова.
- Паша, пойдем, рыбки наловим?
- Давай, на ужин-то. Форельки розовой.
Стоит сказать, что в этот вечер на суровой северной реке чуть не погибли 2 человека. Речь идет о туристах, которые тоже шли на байдарке к Хвойному. Молодые люди не относились к любителям острых ощущений, потому плыли не торопясь, пороги обходили по берегу, неся байдарку на плече. А один из падунов туристы просто не заметили. Почему? Да потому, что прямо перед ним увлеченно ловили рыбу детективы Гена Бородулин и Паша Апфельмессер. Происходило это следующим образом. Гена, держа Павла за ноги, что было сил бил им по воде. Павел кричал от удовольствия, по воде шла волна, кругом всплывала оглушенная рыба. Уже через минуту ее плавало предостаточно. Тогда Гена, шлепнув Павлом последний раз, вытащил товарища и поставил рядом с собой. Переглянувшись, амбалы с криком побежали собирать рыбу, поднимая вверх тучу брызг. Туристам не дано было угадать намерений гигантов, и они решили, что Гена с Пашей бегут к ним. Нервы не выдержали, худые руки сжали весла и, что было сил, погребли. И, конечно, благополучно ушли от преследования. Тем более, что детективы, занятые делом, их просто не заметили. Ушли они, правда, недалеко, сразу за поворотом, сиганув с водопадика, ребята искупались в ледяной воде и едва живые выползли на берег. Побросав вещи, молодые люди рванули в лес, как можно дальше от этого страшного места, а спустя неделю исхудавших, почти потерявших человеческий облик туристов подобрал водитель лесовоза - он вывозил остатки леса с делянки - и довез-таки горе-путешественников до Хвойного.
- Борода, у меня, кажется, коронка слетела, когда мы рыбу того… ловили, - грустно заметил Панталоне.
- Фигня! Завтра найдем. Сейчас давай-ка осмотрим внимательно стоянку Кишечникова, если это его стоянка, конечно.
- Его, его стояночка!
На небольшой сухой площадке мох был примят так, словно недавно здесь ставили палатку, кострище было распложено у большого валуна, закрывавшего огонь от ветра с реки. В кусты вела уверенная тропинка. В этот раз сыщики нашли на стоянке прогоревший носок, пустую литровую бутылку из-под спирта, размокшую упаковку от чая со слоном, второй кед, 3 картонные трубочки от туалетной бумаги, ржавый гвоздь, змеиную шкурку, инструкцию от фталазола и мертвую мышь.
- Ну и запах тут, - заметил Гена.
- Ага, хорошо, что мы лагерь в стороне разбили.
- С тропы тянет.
- Пойдем, посмотрим.
Друзья прошли по тропинке метров 30 и оказались на хорошо унавоженной полянке.
- Так я и думал, - изрек Паша, - дурщ-щфал-ль.
- Куда ты, тропинка, меня привела, - напел Гена, разглядывая темно-синие лужицы.
- Не иначе, как черемухой пытался поправиться.
- Гадость какая. Пойдем отсюда. Чайку попьем. А уж за чаем обмозгуем все.
Гречневая каша в ведре уже не кипела, лишь иногда вздыхала.
- Крокодил, снимай, а то подгорит.
Геннадий подошел к костру, случайно задел ногой палку, на которой висело ведро. Упасть ему, однако, Бородулин не позволил. Команда от мозга пришла мгновенно, и рука обхватила раскаленную ручку. Второй командой было разжать пальцы и отпустить ведро, но Гена успел перехватить гневный взгляд Паши. Клешня сжалась еще крепче, Гена не торопясь подошел к товарищу, улыбнулся ему, поставил рядом ведро и уселся напротив.
- По мискам разложим или так?
- Еще чего. По мискам, конечно. Чего рты шпарить.
Съев кашу и испив чайку, детективы изучили находки.
- Ну и что это за мышь?
- А что это за мышь?
- Вот и я думаю.
- Да мышь как мышь, только мертвая. Давай-ка спать лучше.
- Давай, только мышь здесь оставь.

Иногда осенью природа дарит нам ласковые солнечные деньки. Конечно, они уже не те, что в середине лета: от земли тянет холодом, ветер достает даже под свитером, но настроение они создают все равно праздничное. В такие дни в лесу человек ощущает себя как бы заново рожденным. Утро наступающего дня обещало быть именно таким. Следует отметить, что в это утро на северной реке опять чуть не погибли люди. На этот раз - группа туристов на катамаране. Они тоже не заметили водопада, но не потому, что детективы ловили рыбу. Детективы искали коронку, которая во время вечерней рыбалки выскочила изо рта у Паши Апфельмессера. Паша плавал на мелководье у самого дна, а на спине у него сидел Гена, он выполнял роль груза. Со стороны все это напоминало огромную черепаху-мутанта, которая болтала головой из стороны в сторону и хохотала. Смеялась голова потому, что выпускаемые Апфельмессером пузыри щекотали под водой Бородулинские пятки. В какой-то миг Гена собрался даже соскочить с Паши, потому что больше уже не мог выносить усиливающейся щекотки, но Панталоне неожиданно встал. Чингачгук оказался на могучих плечах и, чтобы не соскользнуть в воду, для равновесия растопырил руки.
- Буль-бль-буль - Нашел! Наше-е-ел! - не своим голосом проорал вынырнувший Паша, удивленно глядя на проплывающий в метре от себя катамаран. - Во-о-т она! Во-о-о-т!
- Где-е-е! - проорал Гена.
- В руке-е-е! - ответил Паша.
Неуправляемый катамаран в это время уже летел вниз с водопадика. А через пару минут туристы вылезали на берег. Побросав вещи и прихватив только провизию, группа побежала по тропинке, появившейся здесь накануне вечером.
Водитель лесовоза не удивился, когда встретил в тайге группу оборванных и голодных людей. Он просто отвез их в Хвойный.

Река все двигала и двигала свои неспешные воды в сторону понижения уровня моря. А наши детективы высматривали место очередной стоянки. Первые стойбища Кишечникова находились легко, ибо друзья и сами выбирали те же места. Но чем дальше, тем плыли они быстрее (отвыкшие от гребли руки быстро привыкали опять), и иногда им приходилось возвращаться, так как стоянку Кишечникова они проскакивали на такой скорости, что разглядеть ее просто не успевали.
Вот и в этот раз они легко проскочили бы стоянку, если бы вовремя не прекратили грести.
- Ну! Мы разошлись, однако, - довольно ухмыльнулся Панталоне, когда случайно выпрыгнувшая из воды в двух метрах по ходу байдарки рыбешка плюхнулась на дно лодки.
- Не слишком ли быстро мы плывем? - Бородулин скептически покосился на рыбешку и, закончив осмотр, выбросил ее за борт. - Сдается мне, опять мимо стоянки проскочим.
- Не боись, он же спешил. А значит, тоже гнал.
- Но нас же двое! Логично?
- Логично, - согласился Апфельмессер.
Детективы одновременно бросили весла и начали пристально осматривать берег. Сначала они вместе посмотрели на правый, затем на левый. Возможность разделиться их не устраивала исходя их того соображения, что природных красот каждый из них увидел бы в два раза меньше. А если уж природа наградила человека возможностью вращать головой, то грех было этим не пользоваться.
Так, без устали вертя головами, они и обнаружили место стоянки Наума.
- Вот она! - крикнул Панталоне.
- Тута! - в унисон прокричал Чингачгук.
Сыщики схватили весла и в два гребка приблизились к берегу.
Берег в том месте был высокий, байдарку пришлось на руках поднимать по крутому склону. Однако привычные к экстремальным физическим нагрузкам сыщики справились с этой задачей играючи. Панталоне отправился собирать дрова, а Чингачгук занялся осмотром Наумовской стоянки. Гора дров с пугающей быстротой росла, обещая превратить обычный костер в управляемый лесной пожар. А Бородулин все еще изучал стоянку. Действительно, посмотреть было на что: она разительно отличалась от изученных ранее. Отличалась наличием палатки, байдарки, рюкзака с одеждой и разбросанными по поляне котелками и ложками.
- С одной стороны, ничего удивительного в том нет, что Наум решил оставить свои вещи тут. В конце концов, как человек обеспеченный он может вполне себе позволить наконец-то купить новые.
Чингачгук достал из палатки спальник, понюхал его и с отвращением отбросил.
- Мог бы постирать перед походом... Так вот, удивляет другое: оставленная байдарка. Не вплавь же он дальше отправился?
- Да, странно, - Панталоне перестал скакать вокруг костра, радостно подставляя любимые места источнику тепла, и подошел к другу. Затем поднял спальник Кишечникова, понюхал и бросил его в костер, давая своим поступком понять, что тоже не одобряет нечистоплотности. - Вот что: давай поужинаем, а утром оглядимся еще раз и, на свежую голову, решим, что да как.
- Разумно, - согласился Чингачгук.
Они поставили палатку, сготовили ужин и легли спать.

Странное томление в области пониже желудка почувствовал Панталоне часов около семи утра. Он выбрался из спальника и начал натягивать ботинки. Бегло окинул внутренности палатки, Паша остановил взгляд на мешке с продуктами, который чудесным образом изменил свой внешний вид за ночь. Вместо поражавшего своими габаритами распухшего цилиндра к стенке палатки привалился обмякший и сморщенный кусок непромокаемой материи. "Вот те раз", - подумал Апфельмессер и нехорошо посмотрел на чмокающего во сне Чингачгука. "Гад какой, пока я спал, все продукты полопал!" - продолжил рассуждать Панталоне, занося руки над шеей Бородулина. Однако задушить товарища помешала вовремя пришедшая мысль: "А может, он во сне это, как лунатик?" Паша убрал руки подальше от спящего друга и стал думать дальше: "Крупу сырой есть он не стал бы, а вот тушенку мог легко, а банки выбросить наружу". Теперь уже включились профессиональные навыки: сыщик Апфельмессер начал осмотр места происшествия. Он приподнял опустевший мешок и обнаружил в нем основательных размеров дыру. Такое же отверстие находилось и в палатке. Панталоне приложил дыру к дыре, затем просунул руку в мешок и помахал кистью руки за пределами их временного жилья. В мозгах сыщика пробудилась мысль, вырвавшаяся наружу криком:
- Мыши!
- Где? - проснувшийся от крика Чингачгук недоуменно посмотрел на Апфельмессера. Чтобы избавить друга от столь неприятного чувства, Панталоне рассказал ему о своих подозрениях, правда не упомянув при этом о грозившей совсем недавно напарнику смертельной опасности, и продемонстрировал вещественные доказательства.
Бородулин впал ненадолго в состояние задумчивости, из которого вывело его уже второе за это утро озарение:
- Я знаю, что случилось с Палычем!
- Не с Палычем, а с Павловичем.
- Ладно, с Павловичем. Он всегда боялся мышей. Помнишь, как Кишечников ревел в 3-м классе, когда его хотели на последнюю парту пересадить?
- Ну, ревел.
- А в чем дело было знаешь?
- Что-то не припоминаю.
- Дело было в том, что рядом с этой партой в стенке живой уголок располагался. Черепаха в коробочке, аквариум с рыбами и мышь в клетке. Вот ее-то он тогда и испугался.
- С чего это ты взял?
- Подозрение у меня сразу появилось. Решил проверить. На переменке мышь из клетки вынул и в туалете показал ее Павловичу.
- Ну?
- Он потом неделю дома просидел - от пережитого потрясения в себя приходил. Так вот, что я думаю: он не вынес нападения мышей и бежал. Сделать это он мог двумя способами: по берегу или вплавь.
- Без лодки и продуктов?
- Легко. Тот еще овощ.
- Так вода ведь холодная уже.
- Зато не заблудишься, как в лесу.
- Да уж, - хихикнул Панталоне, вспомнив собственную дачу и многодневные походы Наума за водой до колодца и обратно.
- Так что?
- Если он решил рвать через лес, то далеко уйти не мог. Думаю, что круг, по которому он блуждает, мы обнаружим где-нибудь поблизости. Предлагаю поискать его немного на суше.
- Скорее всего, не найдем, но проверить надо.
- Ага, завтракать и искать следы!

Третий час сыщики блуждали по лесу, рты у опытных следопытов были вымазаны соком ягод. Судя по разноцветным разводам, особой разницы между съедобными и несъедобными они не делали.
- А вот попробуй эту синенькую, - Апфельмессер протянул, хихикнув, Чингачгуку фиолетовую ягоду размером с брюхо паука-птицееда.
- Так это ж вороний глаз, - Бородулин с подозрением покосился на ягоду.
- Да нет, какой вороний глаз, это черника!
- Рановато что-то для черники.
- Не, не. Самое время.
Бородулин взял у коллеги ягоду одной рукой, а другой сорвал с бузины кисточку и протянул Панталоне:
- На вот, рябинки сжуй. Смотри, какая красная. Сладкая-я-я.
- Да с чего ж сладкая-то, вроде морозов еще не было? - спросил Апфельмессер, беря протянутые ягоды.
- Так ведь ночью заморозки были. Кратковременные.
Друзья одновременно рассмеялись и отправили в рот ягоды. Тут они заметили тропу.
- Глянь. Интересно, куда это ведет? - Панталоне обтер ладонью рот, а ладонь вытер о брюки.
- Намного интересней, откуда, - Чингачгук подмигнул другу и облизал языком рот.
- Пошли, посмотрим.
Идти по тропе было не так интересно, как продираться через чащу, но смелые следопыты и здесь быстро придумали себе развлечение. Один из сыщиков шел впереди, в метре за ним шел другой. Первый отгибал как можно дальше усеянную иголками ветку и отпускал, стараясь попасть в лицо коллеги. Задачей же второго было увернуться от колючей напасти. Периодически сыщики менялись местами. Весь процесс проходил под радостное улюлюканье и не менее острые, чем хвоя, шуточки друзей, посвященные обоюдной точности и ловкости.
Гении сыска настолько увлеклись этой забавой, что не заметили, как вышли на широкую дорогу, состоявшую из автомобильной колеи и высокой травы посреди. Попав на проезжую часть, друзья сразу посерьезнели и принялись всматриваться в колею. Первый вывод не замедлил себя ждать:
- Смотри, Большой Змей, а ведь всего одна машина в последнее время здесь ездит.
- Это ты, Паша, по рисунку протектора определил?
- Нет, просто места здесь уж больно глухие.
- Ага.
Друзья еще минут десять всматривались в следы.
- Самосвал, - резюмировал суть своих размышлений Чингачгук.
- Скорей лесовоз. Что самосвалу-то тут делать.
- Может и так. Сейчас проверим.
- Как это?
- Дерево свалим на дорогу и подождем.
- А потом с водителем по душам поговорим, все про Палыча и выясним, - Панталоне потер ладонью о ладонь.
Сказано - сделано. Толстенная сухая береза разлеглась посреди дороги, а детективы удобно устроились на обочине, предвкушая предстоящий допрос с пристрастием. Надо сказать, что самым лакомым в своей работе наши сыщики считали именно допрос.
- Т-рррр, фыр, фыр, фыр, - приближающееся тарахтение явно улучшило настроение детективов. Скоро на дороге показался заляпанный грязью лесовоз, он подкатил к березе и замолчал. Дверь кабины распахнулась, и на дорогу выпрыгнул бородатый мужичок с хитрой рожей.
Завидев выскочивших детективов, дядечка сдал назад, но вовремя понял, что в данной ситуации лучше стоять на месте, чем пытаться дать деру.
- Вас в Хвойный отвезти? Так пожалуйте в кабину. Я тут в последнее время просто в рейсовый автобус превратился. Почти каждый день туда катаюсь.
- А Павловича куда дел, тоже в Хвойный отвез? - Чингачгук окинул мужичка свирепым взглядом. - Паша, давай-ка свяжем его для начала.
- А сведения важные выпытывать когда будем?
- Не надо выпытывать, я и так все скажу, - пытался сказать дядечка, но детективы вставили ему в рот шишку.
- Геннадий, с чего начнем? В лесу особенно не развернешься, другое дело в конторе нашей. Уж мы б его там. Может, с собой захватим, а там уж…
- Д-а-а! Уж его б мы там!
- Да уж мы бы там его так!
- А потом бы мы его - так и вот так!
- Дыба, сдирание кожи?
- Нет, Гена, не то все. Вот корейцы, например, накачивают жертву уксусом и, когда она распухнет до надлежащих размеров, бьют по ней палочками, пока не умрет.
- А почему уксусом?
- Не о том ты думаешь, Гена, не о том. Значительно важнее, что у нас тут уксуса нету.
- А чего ты тогда рассказываешь мне это все? Хотя есть же вода! Болотная водичка. И жертва есть, и палочек вагон.
- Подожди, про воду-то послушай. Ею ведь на макушку можно капать. От этого все дела бывают. А еще вода - это ошпаривание и кипячение.
Паша подошел к мужичку, состроил злобную рожу и прошипел: "Вы все еще кипятите? Тогда мы идем Кв-а-а-ам".
Мужик вздрогнул и закатил глаза.
- Гена, мы про насекомых забыли, - Павел хлопнул себя ладонью по лбу с такой силой, что изо рта у него снова вылетела коронка. - Только жертву вареньем надо намазать, ну, или сладкой водой облить. А у нас сладкое еще вчера закончилось.
- Да и не закончилось бы - самим пригодилось бы. - Гена вдруг вспомнил, с каким удовольствием в свое время он лечился пчелами от радикулита.
Мужику наконец удалось выплюнуть шишку.
- Ребята, милые, за что вы меня? Я все скажу. Во всем покаюсь. Во время войны дедушка мой старостой был в деревне. Так…
Детективы, скрывая улыбки, грозно посмотрели на дядечку.
- А Павловича куда дел?
- Так я ж не знаю - кто там Павлович был, а кто Степанович. Отчества-то не спрашивал. Студенты были вначале. Двое. Кирилл и Семен, вроде. Грязные оба, как свиньи. Оборванные. Попросили из леса вывезти, я их в Хвойный отвез. На следующий день - еще группа безумцев. Про черепаху рассказывали гигантскую.
- А в Хвойном куда дел?
- Никуда. Спросили, где станция, хотя там кроме нее ничего и нет больше, вылезли из машины и ушли.
- Павел, рожа у него больно хитрая. Не нравится мне его рожа. Обманывает дядька. Ну да сам виноват!


Вечерело, вернувшийся на берег с охапкой дров Гена подошел к костру. Связанный водитель лежал в стороне на чехле от байдарки.
- Чего это ты в банке греешь? - спросил Чингачгук у Павла.
- Смолы с сосны нацарапал, растворяю теперь.
- Факел будем жечь? - с радостью в голосе спросил Гена. - Так у меня майка есть лишняя, можно на полосы порезать, а потом смолой пропитать и на палку накрутить.
- Давай, режь - ответил Паша. Смолу он собрал для того, чтобы коронку на нее приклеить, но идея с факелами ему очень понравилась. - Знаешь, давай ночью в привидения играть? Будем в спальниках бегать по лесу с факелами в руках и пугать кабанов и медведей.
- А лосей?
- А лосей-лососeй пугать не будем, - ответил Павел, приклеивая коронку, - они добрые.
Уже через 15 минут в стороне от костра лежало 8 превосходных, щедро пропитанных смолой факелов. Сами детективы сидели на бревне у костра, ели копченую рыбу и пили чай.
- Как трещат! - сказал Гена, глядя на горящие поленья.
- Хвойные! Лиственные хуже горят, - ответил Паша, укутывая широкую спину спальником.
- А дуб?
- Дуб? - Паша улыбнулся. - Ты зажги его сначала, а уж он тебя потом согреет.
- А березка?
- Березка? Возьми топорик и попробуй. Вон она стоит, сухая красавица. - Панталоне чуть подался от костра, чтобы темнота скрыла его лукавую усмешку.
Чингачгук подошел к карельской березе в обхват толщиной, хлопнул по сухому стволу ладошкой и выразительно посмотрел на Пашу. Апфельмессер ответил товарищу честным внимательным взглядом. Друзья захохотали.
- Когда начнем испытывать, - Бородулин кивнул в сторону кучки факелов.
- Успеем еще, - ответил ему, зевая, Павел. - Хитрорепого покормить бы надо да домой отпустить. Не знает он ничего.
Павел встал, взял нож, чтобы перерезать веревки, и подошел к мужичку.
Озябшему водителю тем временем удалось перекатиться под байдарочный чехол. Именно оттуда он с ужасом взирал на гениев сыска. Слов ему разобрать не удавалось, а то, что он видел, надежд на спасение не оставляло. Сначала сосны обдирали, потом факелы. Последнее же похлопывание по березе окончательно убедило мужичка в том, что живым ему не уйти. Когда Панталоне подошел к дядьке, тот не выдержал и потерял сознание. Аккуратно взяв водителя на руки, Паша отнес его к костру и, укрыв одеялом, положил на бревнышки.
- Ген, покормить бы его чем, а то смотри, что с ним от голоду стало.
- Сей момент, Павел! - Гена подбросил пару поленьев под ведро с закипающей водой. - Сейчас гороху наварим с тушенкой!
Потерявшему сознание водителю, которого в миру величали Терентием, снился страшный сон. Практически голышом он стоял метрах в пяти от сухой березы, с верхушки которой вниз спускалась крепкая веревка. У веревки колдовали двое злобного вида и огромных размеров палачей. Один натирал веревку мылом, а второй устанавливал полусгнивший пень, который, судя по всему, должен был заменить привычную табуретку. Закончив черное дело, амбалы отошли в сторонку, чтобы полюбоваться своим творением. После этого один из них внимательно посмотрел на Терентия и прорычал: "Мы не сможем его повесить! Малюсенький больно!"
- Что значит - не сможем повесить? - спросил второй.
- Ну… нужно, чтобы, когда мы пень вышибем, он своим весом себе шею сломал или хотя бы задушился. А такая козявочка…
- Покормить его надо, и поплотнее.
Чудовища развели костер и занялись приготовлением еды. Терентий с ужасом взирал на огромное ведро с кипящей кашей.
- Ну, - сказало одно из чудовищ, - жри давай!
Губы обожгла горячая каша. В голове что-то щелкнуло. Терентий почувствовал, что замерз, и открыл глаза. Прямо перед ним горел жаркий костер, на перекладине над огнем висело закопченное ведро. Вокруг расползался аромат гороховой каши с тушенкой.
- Ну что, проснулся, горемычный? Сейчас кашки поешь и домой, - сказал Бородулин и попытался ласково посмотреть на мужичка.
Из темноты возник Панталоне и протянул Терентию ложку.
- Поешь, приятель, а то так недолго и ласты склеить.
Дядечка окинул детективов затравленным взглядом.
- Вегетарианец я, - изрек он вдруг.
- Кто он? - спросил Чингачгук у Панталоне.
- Мяса он не ест, - ответил Паша.
- А почему тогда мы в его сумке сала кусок нашли?
- А сало ест. Что в этом странного?
- Ну извини, брат, - Гена подмигнул мужику, - сало мы съели. Голодным домой пойдешь. Не мясного у нас нет.

Ночью выпал снег. Ветви деревьев, кустики черники и морошки, камни и мох запорошило, и только кострище чернело большой грязной лужей. Бородулин выглянул из палатки, оценил обстановку и снова улегся. Ему хотелось крепкого горячего кофе, но так, чтобы из спальника не вылезать. Похрапывающий Панталоне мало походил на человека, который приносит по утрам в постельку горячие напитки. Тяжело вздохнув, Бородулин выскользнул из палатки, накинул куртку и вприпрыжку побежал собирать дрова. Стоило только могучей спине исчезнуть на улице, как на лице храпящего Панталоне заиграла улыбка, глаза открылись и уставились в брезентовый потолок. Минут пятнадцать Паша изучал многочисленные узелочки, затяжечки и зацепочки в структуре ткани, затем медленно сел. В палатку просунулась голова Гены. Увидев сидящего Павла, Геннадий перестал улыбаться и посмотрел на товарища с легким возмущением.
- Апфельмессер, сегодня ты похож на идиота.
- Это почему это? - Павел перестал храпеть и внимательно посмотрел на товарища.
- Потому эта, - передразнил его Чингачгук, - или ложись, или вылезай из палатки кофе пить, пока он не остыл.
Когда котелок наполовину опустел, Гена решил поговорить о планах на наступивший день.
- К Хвойному надо рвать. Искать тут нечего. Зима на носу.
- Да я не против, - ответил Павел, - сейчас 10.15. Если собраться быстренько, в 11 отчалим. До темноты у нас почти десять часов. Если налечь на весла, то и стольник сделать можно. Только - встречающиеся стоянки я все же осматривал бы. Кто его знает, вдруг зацепка какая обнаружится.
Следующие три дня пролетели с такой же скоростью, с какой деревья мелькали на берегу, когда друзья, дружно загребая веслами, шли по реке. Ночами детективы почти не спали. Вставали затемно, пили кофе, не забывали наполнять им термос. Затем варили ведро каши, половину которого съедали сразу, вторую разогревали вечером. Не забывали они изучать попадавшиеся по пути стоянки. Запоминали все, что казалось интересным. Сплавляясь, обсуждали за веслами находки, строили предположения. С темнотой причаливали к берегу, быстро ставили палатку, а затем долго еще сидели у костра и пили чай. Несмотря на то, что за день друзья порядком уставали, засыпать они не спешили. Как-то жалко было сразу погружать себя в сон. Они успевали соскучиться по земле. Было приятно снова почувствовать твердую почву под ногами, согреть озябшие руки у костра, подсушить промокшие ботинки.
- Паша-а-а, - пропел Чингачгук имя товарища. Затем положил на ошпаренный чаем язык кусочек сахара, найденный на одной из стоянок, дал ему слегка разойтись и снова повторил. - Па-а-ашша!
- Скажешь "какаша" - обижусь, - Панталоне ласково посмотрел на товарища и протянул ему сигару из березовых листьев. - Жуть, как горло дерет.
- Да мелочи это все. Главное, чтобы голова потом не болела. А помнишь, бывало, чаю накуришься и не оторвать ее потом от подушки?
- Кого не оторвать?
- Голову.
- Чью?
- Да ну тебя.

Павел проснулся от странного шума. Где-то у костра раздавались звонкие постукивания. Будто кто-то лупил ложкой по перевернутому ведру.
- Гена, блин, что ты там жрешь?
Шум сразу стих.
- Где это там? - голос Чингачгука раздался совсем близко.
- Я думал, что это ты стряпней занимаешься. Пора ведь завтрак готовить.
- А сколько сейчас? Темно еще на улице.
- Да почти пять.
- Ну, если почти пять, пойду костер разводить.
- Давай и я с тобой вылезу. Палатку и рюкзаки упакую, пока ты готовить будешь.
Земля была схвачена заморозками, воздух быстро взбодрил могучие организмы и прихватил им уши. Пригодились факелы, которые друзья заготовили несколько дней назад. Воткнутые в землю, они прекрасно освещали стоянку и даже немного согревали. Палатка была скручена и засунута в непромокаемую трубочку. Чай уже заварился, каша почти приготовилась, ворона, которая своим клювом пыталась продырявить ведро и разбудила друзей, улетела в гнездо. С рассветом друзья отправились в путь. Через несколько часов они причалили к берегу. Поводом послужила избушка. Домик был маленький, слегка покосившийся. Одной стеной он упирался в скалу, которая надежно скрывала его от посторонних взглядов. Только благодаря огромному росту детективы заметили с реки кусочек крыши. Теперь они с любопытством разглядывали строение. У обоих возникло ощущение, что и их кто-то внимательно разглядывает.
- Ген, откуда тут домику взяться?
- Кто бы мне самому на этот вопрос ответил.
В это время на лесной тропинке показалась старушка. На спине она несла вязанку хвороста. Было видно, что для нее это ноша серьезная и что идет бабушка с трудом. Павел подбежал к ней, схватил вязанку и помог донести до порога.
- Спасибо тебе, родной, - старушка с благодарностью посмотрела на силача.
- Да не за что, бабуся.
- Ген, давай ей дров напилим, что ли?
- Давай.
Гена скинул на землю рюкзак и достал из него двуручную пилу. Пока бабушка суетилась в избушке, гении сыска принесли из леса несколько сухих поваленных ветром сосен, распилили их на чурбаки, порубили, уложили рядом с избушкой и накрыли сверху корой, дабы дождь не промочил. Поленница получилась приличная. Полюбовавшись творением рук своих, детективы разделись и побежали купаться. Ледяная вода моментально смыла с великанов усталость. С удовольствием, выпуская в воздух струи брызг, они словно малые дети визжали и барахтались в реке.
- Гена, смотри, как я сейчас нырну, - Павел встал на камушек, выкатил глаза, вытянул вперед руки и готовился прыгнуть. - Смотришь?
- Ага, давай!
- О-о-п!
- А посмотри вот, как я сейчас, - Гена выпрыгнул на полтора метра из воды, перевернулся в воздухе и шлепнулся животом на воду. - Оба!
- Ген, а давай я с тебя нырну?
- Давай, а потом я с тебя.
- Мальчики, идите обедать. - На берегу показалась бабушка. Она переоделась и выглядела теперь просто-таки празднично. На ней было темно-зеленое шерстяное платье с желтыми пуговицами и нарядная шапочка, связанная из красных и розовых ниток.
- Идем, красавица, идем.
Сыскари шумно вылезли на берег, быстро оделись и пошли по тропинке к домику.
Избушка внутри оказалась удивительно просторной, с множеством полочек по стенам и горшочками на них, большой русской печкой, широкой скамейкой в углу и столом посередине. Стол был накрыт скатертью с петухами, на которой стояла кастрюля с картошкой и сковорода с жареными грибами. Пища оказалась удивительно вкусной, правда, содержимое сковородки детективами опознано не было.
- А что это за грибочки такие? - спросил любознательный Чингачгук, а Панталоне промямлил набитым ртом что-то нечленораздельное, но явно поддерживающее вопрос друга.
- Хорошие грибочки, вкусные и сытные. У нас растут, тут, неподалеку. И в жарку годятся, и сушу на зиму для супчика. Ешьте смело: сама собирала!
И сыщики ели смело, с удовольствием. Затем они испили крепкого чаю с травами и пирожками вприкуску, заправленными теми же самыми грибочками. Когда же наконец друзья вышли на улицу подышать воздухом и выкурить по березовой сигарке, мир вокруг них преобразился самым чудесным образом. Солнце, улыбаясь сыщикам, сидело на вершине ближайшей скалы, на землю падали большие белые снежинки в красный горошек, сосны не покачивались на ветру, а стояли тихо, внимательно разглядывая из-под колючих веток, словно из-под бровей, сытых детективов. И, конечно, сыщики не узрели ничего удивительного в том, что с ближайшего дерева к ним спустилась ворона и странноватым, чуть с хрипотцой, голосом спросила:
- Наума ищете?
- Ну да. А ты откуда знаешь? - спросили детективы.
- Давно на свете живу, вот и знаю. Лучше послушайте, что скажу вам, пока грибы не переварили, - пресекла дальнейшие ненужные вопросы ворона. Птица рассказала друзьям, что Наум Кишечников находится в психиатрической больнице Хвойного с частичной потерей памяти в палате с синими занавесками. Ворона даже указала номер палаты и фамилию лечащего врача. Рассказала, что память свою он потерял, споткнувшись о корни поваленной ветром ели, в километре от своей последней стоянки. Там в корнях она до сих пор и лежит. И чтобы вернуть ее Павловичу, необходимо закопать его в землю в том самом месте так, чтобы над поверхностью торчала только голова, и оставить Наума на ночь.
- Там память к нему вернется, не беспокойтесь. Зуб даю! - закончила ворона свой рассказ и, каркнув на прощание, улетела.
Сыщики немного помолчали, осмысливая, чьими это зубами решила рискнуть ворона. Затем выкурили-таки по сигарке. Потом еще по одной. Постепенно мир вокруг опять посерел, солнце скрыли тучи, а деревья зашелестели на ветру. Эпизод с чудесной птицей здравомыслящие друзья списали на галлюцинации, вызванные отравлением незнакомыми грибам, но больницу решили посетить.
Попрощавшись с бабушкой и приняв в дар мешочек сушеных грибов, детективы устроились в байдарке и поплыли дальше. Каждый взмах весла приближал их к конечной цели путешествия. Когда через пару дней детективы изучали последнюю стоянку Наума, их совсем не удивило то, что в километре от нее нашлась огромная, поваленная ветром ель. Не удивило и то, что на одном из торчащих корней они нашли огрызок кишечниковского шнурка, а рядом на небольшой полянке кусочек бинтика и пустой тюбик от троксевазина. "Видимо, споткнулся, трахнулся башкой и лечился тут потом бинтами и мазями", - решили детективы. К подобным мерам они относились спокойно, но без особого уважения. Сами детективы на ушибы, ссадины и порезы глубиной до 5 сантиметров внимания не обращали. Они были другими. "Не вываливается ничего, и ладно", - шутил как-то напоровшийся брюхом на ветку Панталоне, изучая образовавшуюся дырку.

Хвойный не обманул ожиданий сыщиков. Именно таким они его себе и представляли - маленьким, невзрачным поселком.
- Что будем делать, Паша? - спросил Чингачгук.
- Переночуем, а утром в больничку наведаемся.
- Это понятно. А ночевать где будем?
- Я вот тут скверик симпатичный присмотрел, недалеко от станции.
Симпатичный скверик при ближайшем рассмотрении оказался мемориальным памятником, посвященным участникам Великой Отечественной войны, уроженцам Хвойного и ближайших окрестностей. Состоял он из стелы, на постаменте которой были выбиты имена героев, четырех лавочек вокруг и посадки из специально привезенных голубых елей. Бородулин остался ставить палатку между одной из лавок и елями, а Апфельмессер отправился на поиски дров для вечернего костра.
Через некоторое время Панталоне вернулся без дров, но зато с улыбкой во все лицо.
- Паша, почему дров по дороге не насобирал? - спросил Геннадий
- Я по дороге гостиницу встретил. Айда туда.
- Айда.

Гостиница представляла собой типичный "Дом колхозника" с бочкообразными печками внутри номеров и одним туалетом с выгребной ямой посередине. Номера большей частью были пятиместными, но селившая сыщиков женщина настолько прониклась к ним уважением, что выдала ключ от единственного двухместного номера люкс. Помещение включало в себя предбанник с половиной печки, той, куда закладывают дрова, и комнаты с другой, той, что греет, половиной печки. Еще в комнате были две кровати, застеленные открахмаленным, но нестираным бельем, два кресла с засаленной до блеска обшивкой и один столик, типа журнального, но на ножках от стола письменного. В предбаннике, помимо входа в печь, располагалась значительных размеров батарея пустых бутылок. Узрев в таком количестве стеклотары явный намек на запрет нарушать местную традицию, Бородулин, скинув рюкзак, отправился в магазин.
Пока тезка знаменитого друга Кожаного чулка блуждал по вечернему Хвойному в поисках того самого, в номер к сыщикам заглянул гостиничный истопник и поинтересовался, затопить ли печь.
- А то! Принеси сразу на две закладки! - ответил ему Апфельмессер.
Бородулин вернулся с бутылкой пятизвездочного армянского коньяку и банкой говяжьей тушенки.
- Извини, Паша, шоколадку не нашел, - развел руками Чингачгук.
Тем временем снова появился истопник. Он вывалил на пол две внушительные по размерам охапки баклуш и начал колдовать у печи. Но печь по каким-то причинам топиться не хотела.
- Мы, карелы, народ упрямый, - пробубнил себе под нос истопник. - Умру, но огонь разведу!
- Умри! - одновременно уверенными голосами ответили друзья.
Наконец огонь заполыхал, и печь довольно затянула ноту "до".
- Не забудьте форточку на ночь открыть, а то, если коптить начнет, задохнетесь, - попрощался истопник.
Оставшись наедине, сыщики выпили коньяк, но, помня об умеренности, тушенку не доели, оставив полбанки на утро к чаю. Затем открыли форточку, выключили свет и легли спать, правда, из гигиенических соображений раздеваться не стали. Сон ждать себя не заставил.
Если бы вдруг среди ночи кто-нибудь из силачей открыл глаза, то обнаружил бы, что комната наполнена равномерным розовым светом - истопник постарался на славу. Утром, предварительно позавтракав чаем с тушенкой и спев любимую песню собственного сочинения "Встало сало над лэсом", друзья отправились в больницу.

Единственная на всю область больница для пациентов, страдающих всеми возможными заболеваниями: начиная с золотухи и заканчивая переломами конечностей, располагалась в северной части Хвойного и окнами своими выходила на Белое море. Старое кирпичное здание, построенное сразу после войны ссыльным архитектором Заструйским, было главной достопримечательностью маленького карельского поселка. И не потому, что внимательно присмотревшись, каждый узнавал в нем Спасскую башню московского Кремля, не потому, что это было единственное кирпичное здание на многие километры вокруг, и не потому, что белым кирпичом на красном фоне были выложены портрет автора и подпись. И даже не в том дело было, что циферблат у часов был, скорее всего случайным образом, а вовсе не по злому умыслу, поделен на четырнадцать секторов вместо двенадцати, причем сами часы необъяснимым образом все равно показывали точное московское время. Нет. Главной достопримечательностью был расположенный в южном крыле здания единственный в округе "Сумасшедший Дом".
Сначала местные жители относились к нужности этого заведения скептически, но с годами, благодаря наличию психиатрической больницы, в окрестных населенных пунктах родилась и укоренилась удобная традиция. Если какая-нибудь женщина доживала до восьмидесяти лет, муж брал страдалицу под белы рученьки и сдавал в Хвойный психоневрологический дом-интернат.

Наум лежал на теплом песке и сквозь темные стекла очков смотрел на лишенное облаков небо. Две крупные чайки и огромный розовый пеликан кружили над пляжем. В десяти метрах от голых ступней Кишечникова морские волны лениво размывали берег. Наум потянулся, хрустнули кости. Рукой нащупал бутылку "Салюта", приложился к горлышку, срыгнул. Хорошо. Прикрыл глаза, собираясь задремать.
Но только Морфей ласково поцеловал его в лоб, как воздух над пляжем сотрясли полные ужаса вопли. Палыч открыл глаза и сел. Пот покинул свое подкожное хранилище и ледяными струями потек по спине. Огромное чудовище, разбрасывая вокруг себя волны, двигалось к берегу. "Это леоплевродонт", - сразу понял Наум. Он попытался вскочить и убежать, но его, такое тренированное и обычно послушное тело, на этот раз кинуло его самым жестоким образом: не получилось даже просто двинуться. Чудовище тем временем уже достигло берега. Вместо ласт у леоплевродонта почему-то оказались слоновьи ноги.
- А-а-а-а-а-а-а! - закричал Кишечников и тут же проснулся от удара подушкой по лицу.
- Ты чего орешь, - сосед по палате, страдающий раздвоением личности и отзывающийся сразу на два имени Саша и Тузик, оторвал подушку от лица Кишечникова.
- Сон жуткий приснился, - Наум пощупал нос и вытер рукавом пижамы пот со лба.
- А-а. Понятно. Нам тоже, бывает, кошмары снятся, - Саша-Тузик прекрасно знал о своем недуге и относился к нему с юмором, например, всегда использовал множественное число для самоидентификации.
Кишечников приподнялся на локтях и обвел взглядом окрестности: видимо сон все еще до конца не отпустил его. Да нет, все правильно: зеленовато-коричневые стены, решетки на окнах. Дверь в палату отворилась. На пороге нарисовались заведующий отделением Федор Михайлович Даунман и старшая медицинская сестра Мария Потеряйнен. Врач присел на стул рядом с кроватью Кишечникова. Уверенными пальцами раздвинул кожу вокруг правого наумовского глаза.
- Аминазин, пожалуй, колоть больше не будем, - сказал он сестре Потеряйнен. - Ну как? Не вспомнил ли, как тебя зовут, касатик? - Дунман ласково улыбнулся Кишечникову.
"Я никогда и не забывал. Меня зовут", - хотел было ответить Наум, но тут вдруг понял, что он не знает, что сказать после слова "зовут". Тогда он грустно и смущенно посмотрел на Федора Михайловича.
- Так-так. Так-так. Ну, ничего, ничего. Мы тебя вылечим. А давайте мы ему бромидики поколем. А то напряженный он какой-то. Тонусный очень.
Когда медработники ушли, Саша-Тузик занял освободившееся после завотделением место:
- А сейчас мы расскажем тебе историю о глючном трамвае.
Кишечников только обреченно кивнул головой.

История о глючном трамвае, рассказанная больным Сашей-Тузиком, страдающим (по версии врачей) раздвоением личности.

Каждую ночь в моем родном городе жители стараются избегать трамвайных путей. Если же вдруг одинокий путник в сумерках забредет на них, то в тот же миг за спиной услышит страшный грохот. Когда же путник обернется на шум, то увидит несущийся на него кроваво-красный трамвай одиннадцатого маршрута со зловеще включенными фарами, брызжущий искрами из-под железных колес. Путник попробует убежать, но не сможет: рельсы стальными щупальцами схватят его за ноги. Трамвай приблизится к нему вплотную, так что путник разглядит страшную беззубую ухмылку на лице вагоновожатого, сердце несчастной жертвы разорвется. А трамвай, засосав путника в свою инфернальную утробу, растворится в воздухе.

- А-а-а-а-а-а-а! - снова закричал Наум, попытался вскочить, но ремни безопасности, шедшие от спинок кровати и крепко обхватившие запястья и голени, сделать ему этого не дали. На шум прибежала Потеряйнен и, игнорируя назначение врача, быстро ввела болезному два кубика аминазина. Часть лекарства еще оставалась в шприце, а Кишечников уже закатил глаза, вздрогнул несколько раз и глубоко заснул.

После стакана теплого молока Наум залез под одеяло, согрелся, немного понежился и не заметил, как уснул. И вот он уже брел по Погонному проезду. Брел, казалось, уже несколько дней. Очередной раз стемнело. Ветер стих. Родной город накрыла тишина. Думал Павлович о кошках и котах, которых он любил, но не заводил, потому что они урчали после еды. Вот я, размышлял Наум, тоже иногда урчу после еды. Но они ведь это всегда делают. Они всегда урчат после еды. Но почему? Что им мешает делать это иногда? Ведь если бы они не урчали так часто, меньше было бы бездомных животных. Я бы точно взял себе парочку. Наум так увлекся, что не услышал вовремя звоночка и надвигающийся трамвай заметил только тогда, когда до него оставалось меньше 15 метров. Были и искры из-под колес, был номер "11", были и рельсы, схватившие Павловича за ноги, была и инфернальная утроба. Ее, правда, Науму удалось миновать. В последний момент Кишечников завалился набок и оставил на рельсах только ноги. От ужаса он весь напрягся, сжался и открыл глаза. К холодному поту на лбу и на животе Павлович уже привык, но в этот раз ему показалось, что матрас промок слишком уж сильно. Лежалось ему тепло, но влажно. Стыдно в нашем возрасте, подумал Кишечников. Он приподнял голову и огляделся. За окном светило солнышко, в открытую форточку уверенно задувал ветерок, на тумбочке рядом с кроватью стояла чашка с компотом, рядом с ней на блюдце лежал кусок пирога. Павлович отхлебнул из чашки, но вкуса не почувствовал. Во рту как-то онемело все, язык плохо ворочался. Наум попытался сесть, и ему это удалось. Правда, приходилось держаться руками за края лежанки.
- Сестра! Сестра-а! - позвал Кишечников. - Перестелить бы меня!
Отворилась дверь, в палату вошла Потеряйнен. Она подошла к Павловичу, участливо посмотрела на него.
- Опять промок?
- Что значит опять! - возмутился Кишечников. - Первый раз за много лет! А то ишь, опять. А где все остальные? Почему меня в одноместную перевели?
Дверь снова отворилась, и на этот раз в палату зашел незнакомый мужчина в белом халате.
- Он опять промок, Виталий Макарыч, и, кажется, еще не отошел от наркоза.
- Как дела, голубчик? - мужчина ласково посмотрел на Кишечникова. - Как чувствуете себя после операции?
- Какой операции? - Кишечников испуганно посмотрел на доктора.
- Так вы не помните ничего?
- А что я должен помнить?
- Ну, как вам трамваем ноги отрезало? Пальчиками не пробовали пошевелить?
Плохо соображая со сна, Наум достал из-под одеяла руку и, демонстрируя ее присутствующим, пошевелил пальцами. - Вот, пожалуйста.
- Да нет, другими.
Павлович попытался продемонстрировать вторую руку, которой держался за кровать, но, потеряв усидчивость, завалился на подушки. Врач и сестра захихикали.
- Ноги ваши где? - поинтересовался доктор.
- А где? - ответил вопросом на вопрос Наум.
- В Караганде, - Макарыч сдернул с Кишечникова одеяло.
Наум тупо посмотрел туда, где должны были находится нижние конечности. Теперь там было пусто.
- Ну ничего, хорошо, что сам живым остался. Чудом спасли тебя. Кровопотеря была огромная! Отдыхай теперь, сил набирайся.
Потеряйнен набрала в шприц лекарство, и Кишечников почувствовал, как опять погружается в сон. Вокруг снова стало влажно.

Обогнув больницу кругом, детективы наткнулись на дворника и выяснили у него, где находится нужный корпус. Друзья решили не терять времени на беседу с медиками, а попытаться проникнуть в здание через окно. Нужное, с синими занавесками, оказалось на 2-м этаже. Небьющееся стекло детективы удалили без особых трудностей. Притихшие соседи Павловича встретили их с любопытством. Пока Апфельмессер отвязывал Кишечникова, а Бородулин собирал его вещи, психи молча сидели на своих кроватях и смотрели на то, как работают профессионалы. Уже через пару минут сыщики с Павловичем исчезли в оконном проеме. Еще минут через семь Саша-Тузик обвел взглядом соседей и заметил: "Доигрался! Унесли голубчика".

Идти на веслах против течения задача непростая, даже для очень тренированных байдарочников. Детективы справлялись с ней с удовольствием. Лодка уверенно взбиралась на пороги. Из багажного отсека торчали ноги и голова одурманенного нейролептиками Наума.
- Гена, укрой Кишу целлофаном, а то промокнет и простудится, - прокричал, чтобы быть услышанным в шуме очередного порога, Паша сидевшему на корме товарищу.
- Я пытался уже, но он с него от качки сползает, да и запотевает быстро изнутри. Что так, что эдак: промокнет. Да и в лодке у нас уже пара-тройка ведер воды набралась. Я хоть и подложил под Кишу чехол от лодки, но все равно, думаю, он там подопреть может.
- Не успеет, мы через пару часов уже у елки будем.
И друзья гребли без устали еще 2 часа. Показалась последняя стоянка Наума. На высоком скалистом берегу, крепко держась корнями за камни, шумел хвойный лес. Апфельмессер выпрыгнул из лодки первым и закричал:
- Геннадий, чалку! Чалку бросай!
Чингачгук бросил другу веревку, и Павел аккуратно, чтобы Кишечников не вывалился из байдарки, подвел лодку к пологому камушку. Тут же из нее выскочил Гена, детективы взялись за шпангоуты и по пологому склону затащили лодку на скалу. Привычными уверенными движениями они поставили палатку, разожгли костер, вскипятили чай, выпили по чашечке и поставили вариться кашу. Панталоне аккуратно достал из багажного отсека Наума, снял с него целлофан и уложил Павловича в метре от костра на мшистую кочку.
- Сейчас быстренько просохнет, - улыбаясь, сказал Паша.
- Смотри, штаны ему не сожги!
- Да они при всем желании не загорятся - у него жопа насквозь мокрая.
- Все равно, приглядывай за ним, вон как парит.
- А лечить когда будем? Что там ворона говорила?
- Говорила, что надо закопать и оставить на ночь.
- Вот через пару часиков, как стемнеет, так и зароем, - Паша потер друг о друга огромные ладошки.
- А может, водки ему дать, а то как проснется зарытый с вернувшейся памятью и с ума сойдет?
- Не проснется. От одной таблетки аминазина полдня проспать можно, а потом еще полдня язык заплетается и котелок не варит. А Киша почти месяц на уколах сидел. Так что даже если он проснется, вряд ли поймет в чем дело.
- Давай тогда пока яму выроем. Чтобы к темноте все готово было.
- Давай.
Бородулин подошел к Павловичу и смерил спящего черенком лопаты.
- Ты чего это, Гена, делать собираешься? - спросил Павел друга.
- Как чего, яму рыть.

Стемнело, друзья сидели на поваленной ёлке и поглядывали на мерцающие в костре угольки. Чуть в стороне у корней из земли торчала бритая голова горе-туриста. Голова сопела, рот был слегка открыт. Из него иногда выскакивала слюнка, доставала до земли и залетала обратно в рот.
- Паша, смотри-ка, спит себе, и все.
- А я тебе что говорил, аминазин - страшная штука.
- Не хотел бы я на его месте сейчас быть. В рот и в уши кто угодно заползти может, да и в земле там кроты всякие, червяки, жуки. Покоцают чего не надо, и гуляй, Киша. Надо было его хотя бы в сетку железную завернуть.
- Не бери в голову, у нас ведь сетки не было, да и важнее память, чем то, что там ему погрызть могут.
- Будем надеяться, что правду ворона сказала.
- Да пока вроде все так и было, как она обещала.
- Ага.
- Ген, давай еще поедим. А то как-то так сидеть грустно. Спать не ляжешь - стеречь надо Палыча.
- Да уж. Представь только: ты медведь. Идешь себе по лесу, идешь. Воздух ночной нюхаешь, росу шерстью собираешь с веток, вдруг бац - капуста ушастая из земли торчит, посапывает, слюнки пускает.
- Ну ты сказал, просто чупа-чупс медвежий получается.
- Да так и есть, потому стеречь его до утра придется. А без еды сидеть грустно. У нас яиц корзинка целая. Не везти же с собой обратно. Давай покрасим и съедим.
- А красить чем-зачем?
- Привычка у меня с Пасхи осталась. Хвоей можно покрасить. Зеленоватые будут.
- Тащи корзину, соль, хлеб и маяз. А я принесу ведро с водой.
Яйца плавали в ведре, вода закипала, Бородулин уже высыпал в воду хвою и ждал результатов. Спать не хотелось. Паша, пытаясь ускорить закипание, разворотил костер сосновой корягой, снова собрал его, коряга вывалилась, он вновь попытался ее засунуть в пламя, и вновь разворотил костер, и чуть не опрокинул на него ведро.
- Панталоне, ты это, осторожнее. Голову не обожги. - Гена кивнул в сторону зарытого Кишечникова.
- Не волнуйся, все под контролем, - сказал Паша, споткнулся о корягу, сшиб ведро, раскатил яйца по стоянке, упал на пакеты с майонезом, носком ботинка поддев и опрокинув банку с солью.
- Конечно, под контролем, - ответил Геннадий, встал и начал собирать яйца.
- Как думаешь, уже сварились?
- Думаю, что помятые начнем есть, а остальные доварим.
Костер снова заполыхал, ведро водрузили на прежнее место, струю майонеза, которая вылетела из лопнувшего пакета и добила до Кишечникова, собрали ложками в миску, торчащую голову ополоснули водичкой и вытерли полотенцем.
- Яйцо - вещь загадочная, - заметил Павел, очищая очередное от скорлупы.
- Ага. Вещь в себе.
- Кстати, Ген, знавал я одну семейку по фамилии Кепочкины. Так они только яйцами и питались.
- Ну и чего?
- Да ничего. Допитались потом. Сын у них родился. Назвали Альфредом. Мечтали, что ученым станет. А он взял в один прекрасный день и облысел.
- Бывает.
- Ага, только мало того, что он лысым стал, у него на макушке родинка выросла. По форме - чисто яйцо, только размером с вишенку.
- Тоже бывает.
- Ему потом фамилию пришлось сменить.
- Почему?
- Да потому, что лысый юноша с родинкой на макушке по фамилии Кепочкин долго не проживет. Изведут такого. Этому еще повезло - быстро сообразил.
- Да. А тебя в школе как дразнили?
- Я, Гена, когда в первый класс пришел, ростом был 180 и весил почти 90 килограммов. Вот и подумай, как меня дразнили?
- Не знаю даже. Может, дылдой?
- Тебя самого как дразнили? Может, догадливым?
- Меня не дразнили, - ответил Гена, очищая очередное яйцо, - просто по имени называли. И так хватало. Даже учителя, когда говорили: "Чингачгук, к доске", улыбались.
В корнях что-то заворчало и заскрипело. Капуста с ушами чихнула, вздрогнула и открыла глаза.
- Смотри, Панталоне, Киша глаза открыл!
- Только мутные они у него какие-то, - изрек Геннадий, запуская очередное яйцо в миску с майонезом.
- Ничего, утра подождем. До утра выкапывать его нельзя.
- Да и можно было бы, я лично не стал бы. Тяжело как-то в желудке. Переварить надо.
Горка скорлупы у костра росла, было заварено второе ведро чая, друзья продолжали тихонько говорить о чем-то. Иногда они поглядывали на Павловича и каждый раз отмечали, что его глаза все больше обретают осмысленное выражение.
Рассвело. Костер давно погас. Первым проснулся Геннадий. Сел. Огляделся. Встал и пошел к речке. На берегу встал на коленки, оперся руками о камушки, зажмурился и опустил голову в воду. Открыл глаза, посмотрел: нет ли рыбы поблизости. Не было. Тогда Гена встал, стряхнул с волос капли и пошел будить Павла.
Откопали Павловича быстро. Напоили чаем. Переодели. Как зовут, спросили.
- Наум Павлович, - неуверенно еще ответил Киша.
- Где живешь?
- В Москве.
Больше спрашивать ни о чем не стали. Перекусили, погрузились в лодку и отчалили.

***

Железнодорожная станция Хвойная выглядела в это пасмурное утро унылой и серой. Заморозков ночью не было, но детективы здорово замерзли. Скорее всего, от влажного беломорского воздуха и сильного порывистого ветра.
- А ведь какая же чудесная вещь рюкзак! - заметил Бородулин.
- Это да, - поддержал товарища Панталоне. - Кучу полезных вещей с собой таскать можно, и ветер в спину не дует!
В стороне от друзей на куче угля, накрытой кусками рубероида, сидел Наум Павлович Кишечников. На лице его уже начал появляться румянец, но лечение в местной психбольнице давало еще себя знать. Взгляд блуждал, на обритой голове начинала проклевываться щетина, руки немного тряслись. Гудок приближающего поезда напугал путешественника, он вскочил даже и хотел спрятаться за рюкзак одного из своих спасителей, но в последний момент сумел совладать с собой. Детективы подбежали к Павловичу, взяли горемычного под руки и запрыгнули в притормозивший поезд.

Уже давно стемнело. Пассажиры спали. Те, что не могли уснуть, тихонько сидели и слушали песню, которую пели возвращающиеся домой гении сыска Чингачгук Бородулин и Панталоне Апфельмессер:

    Чай, чаек, чаечек,
    Крепкий кофеёчек!
    Блин в сметане белой,
    С сыром бутерброд.
    Я сижу на полке,
    В поезде плацкартном,
    Катит по России
    Голубой вагон.

    За окном мелькают
    Деревеньки, станции.
    Снег идет холодный,
    Дует ветерок.
    Ну а мне в вагоне,
    Хорошо на полочке.
    Душу согревает
    Частый стук колес.

    Потому, что катятся
    В сторону дома, круглые.
    Потому, что скоро
    С поезда сойду.
    Поднимусь по лестнице,
    Отдышусь с дороги,
    Искупаюсь в ванне,
    Коньяку налью.

    Тут бы успокоиться,
    Захмелев немного,
    Ни о чем не думать,
    Но не выйдет так.
    Ведь душа живая
    Просит впечатлений
    Жить она не может
    В клетке, как хомяк.

    Жить она не может
    В клетке, как хомя-а-а-к!