Интеллигент

…
- Да что вы можете знать о жизни молодой человек?,.
Сказавший это человек, самодовольным отработанным жестом сложил руки на груди. Прикрыто-надменный взгляд с непытливым вниманием задержался на Гурьянове. За этим взглядом читалась сытость самоощущения и наслаждение от само-бытия – Гурьянову стало противно. Вот сидит себе человек, безобидный такой, положительный, а такой противный человек. И вроде пост занимает (должность значит), и подчиненные есть (не зря, наверное), а выдает такую чушь. И до сих пор смотрит, значит, еще не понял что несет, значит и не поймет. Противно Гурьянову. Ходил он и по другим редакциям, и там конечно не добился результатов, однако такой откровенной тупости, с коей был принят здесь, не встречал.
Чуть оторопел даже. Молчал не в раздумье, а от неожиданности. Что ответить человеку? Вот сидит он и ждет продолжения. Только что разглагольствовал аж с четверть часа о Серебряном веке, о классиках и ведь как верно он говорил! Как верно он рассуждал! Как живо передавал казалось бы личную глубоко интимную боль. Гурьянов по тому монологу понял: редактор человек серьезный, начитанный, могущий тонко переживать читаемое, умеющий чутко понимать литературу и размышлять на высокие тематики. То, что перед ним человек, много читающий, Гурьянову было прозрачно как очевидное. Гурьянов слушал собеседника вот-вот окрыленный его задором и энергией. Но когда наступила-таки пауза, он вспомнил все же о цели своего визита и скромно сообщил такому прирожденному оратору, такому великому мыслителю коим стал редактор в его глазах. Гурьянов немного пристыжено вставил в паузу всего лишь одно предложение: «Я немного тоже пишу, поэтому пришел к вам». Человек вдруг бросил неожиданный надменный взгляд: «Вы что всерьез думаете издаваться в нашем журнале? Кто вы такой? Вы где-нибудь ранее печатали свои статьи? И что вы можете поведать в своих статьях читателю?» - Гурьянов не растерялся – опешил, он попытался было достойно незлобиво ответить, но был своевременно перебит человеком, так и не успев издать ни звука. «Да что вы знаете о жизни?» …
С чего бы начать ответ? Наверное с детства, лет с пяти. С тех пор, когда после третьих родов умерла мать, оставив троих ребяток на отце, который умер, когда Гурьянову было четырнадцать. И надо бы, наверное, рассказать о том, как они все угодили в детдом, из которого он сбежал спустя месяц, чтобы воровать в городе и отнимать у сверстников денежку, а потом покупать на ворованные деньги гостинцы и тайком передавать братишке с сестренкой. Или о том рассказать где, когда и при каких обстоятельствах получен каждый его нательный шрам или лучше показать все четырнадцать рубцов? Или лучше улыбнуться во весь рот, чтобы видно было проруху выбитых и сточенных напильником следователями-извергами зубов? И еще можно добавить, как просидел год в малолетке, а потом был переведен на общий. И как был амнистирован, отсидев два года, и как пытался работать грузчиком в порту, пытаясь вытащить младшеньких из интерната, чтобы все по закону было. Не забыть бы, что денег не хватало и было голодно ежеминутно. И как в армию ушел, и там получив специальность, уехал на Кавказ сапером. А может показать протез, тот, что на левой ноге и так похож на дешевый ботинок, за который стыдно иногда? Или медаль «За отвагу» показать, которая без движения лежит в единственной тумбочке в комнатке коммунальной квартиры? Или разрыдаться в ярости, крича, что младшенькие в пожаре сгорели, пока сапог границу топтал, и что никого совершенно, боле нет?
А надо ли говорить, что хочется жить как человек? Стоит рассказывать как все самое хорошее, нежное, прекрасное восполнил в литературе? О том, как вдохновляет силы в тело поэзия? Рассказывать ли о познанной истине, что истина сущего это есть добро и что ты горд тем, что пришел сквозь все это сам, не сбитый столку судьбою?
Лучше бы ты человек промолчал как остальные. Лучше бы ты бросил бумажки с текстом на стол, пообещав обязательно просмотреть и позвонить. Лучше бы ты читал литературу не для того чтобы набраться ума и светскости, а для того чтобы познать мир, людей и смысл природы твоего рождения. Лучше бы ты не блистал, смотря в зеркало, а прожил все в точности до наоборот...
- Ну, так что же? Вам нечего ответить мне?
- Нечего.
Гурьянов прикрывал за собой дверь, запоздало, бросив на прощание:
- Спасибо.