Собака-жизнь

Жизнь лизнула мою ладонь. Я потрепала её за ухом и спросила: «Ты сегодня в хорошем расположении духа?» Жизнь завиляла хвостом. От этого за окном сразу выкатилось солнце: оно нагло забиралось вглубь квартиры, пытаясь растянуться на всех стенах сразу. Я упрямо сидела на стуле с угрюмым выражением лица и бойкотировала выход на улицу. Я знаю – там толпы людей идут в одном направлении – на пляж. А когда солнце, наконец, уберётся, они все потянутся в обратном направлении, как будто кто-то дал команду «По машинам!» И так каждый солнечный день каждых выходных.

Жизнь села около меня и принялась скулить. О ней, о ней... О ком же ещё? Я уж чуть было поддалась, но тут ко мне явилось разочарование: «Помнишь, как всё обычно происходит? Думаешь о ней, закрыв глаза, рисуешь её лицо, фигуру, руки, улыбку. Потом видишь это наяву, тебя примагничивает, а она просто из вежливости отвечает на то, что ты говоришь, делаешь. Но не так, как тебе хотелось бы. Ты снова понимаешь, что шансов нет, и опять хандришь. И опять зовёшь. И опять знаешь, что бесполезно. Ну как, убедительная картинка получилась? Всё ещё хочешь слушать эти жалкие завывания?»

Поразмыслив, говорю: «Всё-таки хочу! Валяй, собака, заводи шарманку!» Жизнь радостно прыгает ко мне на колени и начинает убаюкивать образами, звуками, запахами. Я утопаю в этой жиже, не сопротивляясь, говоря трезвости: «Пошла вон!» Трезвость гордо хмыкает, заворачивается в чёрный плащ и уходит с таким видом, будто ставит на мне крест. Собака следит краем глаза за этой театральностью, но выть не прекращает. У меня перед глазами плывут краски – они какого-то тягучего качества: оранжевый вспыхивает голубым вен, потом капает светло-коричневым растопленным сахаром, тот превращается в пузыри – они шипят и переходят в гарь, гарь заливает переливающийся бензин, который становится, в конце концов, чем-то пурпурно красным. Тут вспоминаются её серо-зелёные глаза. «Надо ж, какой смешаный цвет», - думаю. Глаза переходят в тон кожи. Она слегка бледная, какая бывает у немного, но регулярно курящих людей. Краешек губ тянется в улыбку, я замираю. Песня жизни становится строже. Я протягиваю руку и провожу тыльной стороной по её щеке. Она не уклоняется. Напротив, она тоже замирает и пристально смотрит мне в глаза, будто хочет узнать – серьёзно я всё это или нет. Ещё как серьёзно, моя дорогая! Так серьёзно, что я даже забываю об этом подумать – серьёзности / несерьёзности, целесообразности / нецелесообразности, приличности / неприличности. Меня с головы до пят пронзает какое-то неведомое доселе чувство – вот возьму сейчас и поцелую тебя. Удивительно, насколько крепко я могу держать кого-то в своих руках. Ты, я надеюсь, понимаешь, что больше я тебя уже никуда и никогда не отпущу. А ты рисуешь моё лицо прикосновением и повторяешь: «Это ты. Это ты! Да, это ты!»

Наутро просыпаюсь с перегрызенной глоткой. Опять на том же месте. Господи, ну почему эта глупая собака не выберет себе какую-нибудь другую часть моего тела? Достаю иглу, нитки, зашиваю. Смотрю в зеркало: рубец становится всё шире и розовее. Под ним пульсирует вена. Если бы в мире действительно существовали вампиры, они бы сочли меня за свою. За окном раздаётся лай.  Выглядываю. Опять кто-то оставил жизнь у моей двери. Вот так всегда – сбежит, а потом всё равно кто-то её находит и приводит обратно. Открываю дверь – чёрные бусины заискивающе смотрят мне в глаза, хвост работает на износ.

Ну что, пёсик, молока, что ли, тебе налить?


12.04.04