Ва-л-Мирадж

Поднимаясь и опускаясь, все время вверх или – все время вниз, петляя между красно-черными и пепельными валунами, белыми обломками колонн, раздробленными античными статуями и сухим валежником, между зарослями сухой горной травы и молодыми побегами барбариса, бежит к горизонту тропинка, чуть различимая дорожка. С запада на восток – очень редко, а с востока на запад – все чаще и чаще, потому что на западе, в Могильниках, лежат мертвые, а на востоке, в городе Сен-Эльджан, обитают живые. И нет ничего удивительного в том, что этой дорожкой все еще пользуются – стоит кому-то отойти в мир иной, как тут же, на второй или третий день, чтобы тело не разложилось в этих горячих, словно губы извивающейся от безумной страсти, или же – от безумной боли женщины, землях, появляются на ней люди, одетые в белое. Люди здесь всегда выбирают белое для подобных случаев, потому что черного и темно-серого здесь и так предостаточно. Люди в белых бурнусах, люди в белых повязках-укаль на головах, люди со скорбными лицами; бредут они по тропинке между горячих скал – бредут с самого утра, чтобы успеть еще до захода солнца вернуться в свои дома, запереть двери и молить Богов Могильников о том, чтобы те хотя бы этой ночью не выгоняли Борраг из-под земли или – из того места, где оно обитает на самом деле. И даже мертвец, которого несут в палантине эти одетые в белое смуглолицые люди, обернут белыми бинтами, под которыми его побледневшая кожа усыпана солью цвета снега и лепестками асфоделий цвета козьего молока. А пока эти люди все идут и идут, пока – опускают тело в Могильник, пока запечатывают вход и творят молитвы, пытаясь снискать у божеств мертвых благоволения, пока они спешно возвращаются по тропинке, которая для них все равно бежит только лишь с востока на запад, ведь именно на востоке они начали свой траурный путь, я расскажу вам о Борраг. Пока эти белые люди кормят Богов Могильников. 
Борраг – это то, отчего люди в этой земле совершают путешествие с востока на запад, а люди – это то, из-за чего Борраг идет с запада на восток. Оно, это Борраг, живет, по слухам, в могильниках – где-то в самой глубине огромного подземного города: оно обитает в сердце древнего лабиринта, засыпанного теперь землей. Раньше, очень давно, в этом лабиринте были жрецы и прислуга – они рисовали изящных ультрамариновых дельфинов на стенах подземных усыпальниц, и эти дельфины переносили души умерших через Море слез в страну Бессмертия. Жрецы и прислуга следили за состоянием тел и приносили жертвы, они сторожили вход в лабиринт, ставший теперь просто – Могильниками, а иногда – возвращали усопших на Землю, чтобы те  говорили через знаки на песке и небе со своими пока что еще живыми родственниками.
А потом – в лабиринт пришло Борраг, и жрецы навсегда покинули это место, сказав, что теперь земля эта проклята и навеки осквернена тем, что пожирает живых и мертвых. Так что людям в белых одеждах после этого пришлось самим хоронить своих мертвецов – они расчистили некоторые из подземных ходов, засыпанных жрецами, и теперь просто опускают очередное тело в отверстие в почве, какое-то время ждут, пока не услышат легкий стук – это означает, что мертвец упал на пол одного из залов подземного лабиринта, и спешат, спешат в город Сен-Эльджан.
А после – Борраг спешит к ним. И эти люди с удовольствием бы покинули эту землю, и никогда бы не возвращались сюда – не видели бы этого красно-черного ущелья, что отделяет город живых от города мертвых, не видели бы своих маленьких, выбеленных известью домиков с плоскими крышами, не видели бы единственного в городе минарета из серого гранита. Люди в белых бурнусах с удовольствием бы покинули свой город Сен-Эльджан и перебрались бы куда-нибудь поближе к торговым путям – в Шейх-Мискин, или – в Маад, или даже – в далекий Багдад, но не могут. Их не пускают изумруды – копи в далеких горах на севере, и поэтому люди вынуждены жить здесь. Люди добывают драгоценные камни – слезы той богини, лоно которой когда-то украшала правосторонняя свастика. Каждый месяц многие из них уходят в горы, и возвращаются через какое-то время – с корзинами за спинами, полными породы, в которой, словно зеленая трава, которую в этих краях никто никогда не видел, мерцают и переливаются на солнце драгоценные камни. Потом – породу дробят, женщины и дети перемывают ее, мужчины – отделяют обычный камень от изумруда, и через какое-то время, когда мимо города Сен-Эльджан проходят хорасанские купцы, не ограненные еще изумруды отправляются куда-нибудь далеко – например, в Эль-Сигдар или в Исфахан, где ювелиры в своих мастерских придают им  правильную форму, а после – вставляют их в золотые или платиновые оправы.
И поэтому люди не покидают маленький городок Сен-Эльджан, да и Борраг, если честно, приходит сюда не так уж и часто, говорят, что когда-то, еще до того, как в северных горах были обнаружены изумруды, оно не появлялось здесь вообще. Но теперь это чудовище показывается здесь раз в два или три месяца, оно бродит по улицам, шелестя своими черными крыльями, и иногда – даже не нападает ни на кого из старателей, их жен или детей; хотя, обычно, конечно же, нападает, и неизменно эти нападения связываются с работами в северных горах – ведь было, было время, когда чудовища здесь просто не было. Старики, покуривая свои тонкие трубки на порогах выбеленных глиняных домов, шепчут иссушенными жарой ртами, что та древняя богиня, которая все еще спит где-то в этих краях, просто берет плату за свои изумруды, а посылает за этой платой Борраг, и ни у кого нет причин не верить старикам. Хотя, даже эти самые старики до сих пор толком не знают, что это за богиня – одни говорят, что она пришла из земель около моря и имеет три головы, другие – что ее когда-то отверг один бог, убивший свою прародительницу и создавший из ее тела видимый мир, а треть, совсем уж старые и полубезумные, уверяют, что она – какое-то совсем уж древне божество, которое тщательно скрывает свое истинное имя в горячих пустынных песках. Но точно о том, кто же она знает, пожалуй, только лишь Борраг, а оно, Борраг, не отвечает на вопросы.
Оно приходит по ночам, и только по ночам, подкрадывается к тому дому, в котором есть свет, и плотной стеной черноты прислоняется к окну, если в том окне есть стекло. А если же стекла нет – то просто вваливается через оконный проем в комнату, заполняя своей шуршащей темнотой все пространство от пола до потолка и лишает крови кого-нибудь из находящихся в этот момент в доме. Остальных же оно просто кусает, и после этих укусов на теле остается множество мелких, едва заметных ран, но действительно – множество, великое множество. О том же, что происходит с людьми, которых Борраг выпивает и осушает, лучше вообще не говорить.
Потом – чудовище уходит, снова возвращается в свои Могильники и, как говорят, засыпает. А просыпается только лишь тогда, когда снова захочет есть… Однако, наверное, уже хватит об этом – хватит о чудовищном Борраг, ведь вот – и люди в белом уже возвращаются, и солнце за их спинами, сделав бурнусы малиновыми, уходит за скалы. Наверное, сейчас, в темноте, лучше не говорить о чудовище, лучше, наверное, поговорить о том, что этим утром в Сен-Эльджан приехали на угольно-черных жеребцах двое посланников из могущественного Луристана, знаменитого своей бронзой и военными походами. Сегодня утром в город въехали двое всадников, чтобы наконец-то избавить Сен-Эльджан от Борраг и сделать город одним из форпостов своей далекой страны – сделать так, чтобы город и все его окрестности, все его изумруды, богини,  дороги похоронных процессий и Могильники принадлежали эмиру Гази-Сауду  ар-Рашиду ибн-Ахфашшу.
Двое путников из Луристана – две дорожки следов от лошадиных копыт на раскаленном песке, они приехали в город и остановились у имама Бхангалура, они отвели своих коней на постоялый двор, два дня они беседовали с жителями города, а после – отправились к Могильникам через ущелье по дороге, петлявшей между голыми каменистыми холмами, обломками колонн и статуй. Один из них держал в руках длинный заостренный посох железного дерева, а другой – свитки и бурдюки с водой. Кожа того, что нес посох и носил имя Хенджи, была иссиня-черной, лицо – не слишком молодым, а волосы – почти что седыми, но все равно, посланец из Луристана с посохом из железного дерева гордился тем, что выглядел намного моложе, чем мог бы – в конце зимы этого сезона ему должно было исполниться девяносто три года.
Второй же, тот, что шел чуть позади чернокожего, был намного моложе, но в свои тридцать уже скрывал лицо под полоской ткани, оставлявшей открытыми лишь большие карие глаза, а все остальное – скрывавшей от посторонних взглядов. Его лицо было обезображено по его же вине – он сам когда-то, помогая своему чернокожему учителю Хенджи, в совершенно неверных пропорциях смешал восточную красную киноварь, живое серебро и  tenctura aureantis, «солнечные лучи» с южного побережья Индии, за что и поплатился, лишившись под воздействием огня, едкого дыма и смертоносных паров получившегося вещества кожи на щеках и подбородке. Со временем раны затянулись, но теперь ученик мага по имени Жан де Товедо (хотя сам учитель называл его Джантав) носил на лице повязку и предпочитал не появляться без нее на людях. А еще после того случая Хенджи не давал в руки своего подмастерья ничего опаснее воды и свитков (хотя, некоторые из свитков и могут быть куда опаснее, нежели живое серебро).
И так, вдвоем, шли они по иссушенным холмам, по небольшой долине, покрытой коричневыми и желто-оранжевыми от солнца травами, и видели храм жрецов, в котором обитали теперь только лишь ветер и летучие мыши. Белолицая сова, спина у которой – цвета глины и покрыта множеством мелких черных точек, провожала их взглядом своих больших золотистых глаз, дожидаясь прихода темноты и охоты, который за ним последует. Но до темноты было еще очень далеко, и было жарко. Затем ущелье и равнина  остались далеко позади, а на самой дороге, ведущей к Могильникам, появились плоские каменные плиты, украшенные резными изображениями восьмиконечных звезд, больше походивших на какие-то цветы.
А затем, когда прошло еще какое-то время, и плоская земля снова превратилась в холмы, а на горизонте – далеко-далеко на горизонте, там, где небо дрожит от легкого горячего марева, возникли светло-желтые, лимонного цвета барханы, увидели маг и его ученик Могильники – огромный курган, тянувшийся на тысячи шагов вширь и вдаль, испещренный множеством отверстий, словно какой-то прогнивший плод – червоточинами. Кое-где из земли на нем виднелись стены, кое-где – плоские крыши, а местами – и лестницы, ведущие куда-то вниз: все, что осталось от великого лабиринта. Тогда двое путников поднялись на этот курган, и маг сказал, что нужно ждать вечера, ученик же ответил, что здесь – слишком жарко, и что лучше будет подождать у основания холма, на что чернокожий волшебник возразил, что ему гораздо лучше известно, чего и где ждать, и если кто-то из здесь присутствующих не желает выполнять его указания, то этот кто-то может хоть сейчас отправиться под хвост того Черного Козла, которому поклоняются северные варвары в своих лесах, а еще лучше – в этот проклятый городишко Сен-Эльджан. И после этих слов ученик Жан де Товедо просто молча сидел на плоском куске песчаника, дожидаясь, когда солнце станет красным, как плоды в гранатовых рощах на юге Галисии, пока оно не ляжет, утомленное, на мягкие западные дюны и после Хенджи не сообщит, что время для изгнания чудовищного Борраг пришло.
Постепенно дюны на западе исчезли во мраке, исчезла тропа, что привела их сюда, исчезли холмы вокруг, и лишь Могильники остались, да еще – костер, сложенный из сухой травы и колючек, принесенных Жаном де Товедо и подпаленных Хенджи, поднесшим к серым сучьям валежника два своих черных пальца, на кончиках которых плясали языки синеватого пламени. Взошла молодая луна – словно золотой рог, поднялась она над горизонтом, окруженная звездами, и тогда маг сказал, что можно начинать – он взял в руки свой посох, он выпил немного воды, потому что у него от волнения пересохло в горле, он развернул свиток пергамента и начал читать то, что когда-то, много лет тому назад, переписал на него с агатовой таблички, найденной им на юге Аравии. Маг читал, и ученик слушал, различая в темноте не только слова, но и какой-то сухой шелест, а затем, стоило Хенджи только лишь погрузить свой посох железного дерева в пламя костра и – поднять его, еще тлеющий, к черному небу, и выкрикнуть запретные имена демонов, как ученику показалось, что сама земля  дрожит под его ногами.
На зов Хенджи откликнулось Борраг – чудовище пришло сюда из своего подземного убежища, но, должно быть, боялось приблизиться к костру, а может -  и не боялось вовсе, а просто играло с двумя путешественниками, оказавшимися здесь по воли эмира Гази-Сауда. Борраг было совсем рядом, Борраг шелестело своими крыльями, и ученик решил, что маг вот-вот совершит очередное чудо, навеки изгнав создание, насылаемое Богами Могильников на город, но маг – просто молча стоял, даже не помышляя о чудесах, и ужас был виден на его лице – ведь он ожидал, что Борраг исчезнет сразу же, стоит ему только произнести первые слова из тех, что написаны в свитке, но случилось по-другому: Борраг ворвалось в круг света.  И Борраг набросилось на чернокожего колдуна черной волной – так быстро, что Жан де Товедо даже не смог разобрать, на что же похоже это чудовище. А после он не мог разглядеть уже ничего, потому что его наставник, закричав и отбросив куда-то в сторону свой посох, упал прямо в костер, потушил его своим телом, оплетенным Борраг, и лишь лунный свет заливал  теперь курган. Ученик же, все еще различая, как кричит Хенджи – как Хенджи все страшнее и страшнее кричит в темноте, собрался было побежать, но решил, что делать этого все же не стоит – он решил, что лучше переждать здесь и, если на то будет воля Аллаха и младших богов пустыни, то чудовище его не тронет. Так, прижавшись спиной к глыбе песчаника, слушая, как Борраг шуршит где-то совсем рядом, он и просидел до утра, а наутро, лишь только рассвело, обнаружил, что чудовище исчезло – уползло, должно быть, в свой курган. И еще он обнаружил мертвое, обгоревшее тело своего старого учителя.
Хенджи лежал, прикрытый своим светло-рыжим, золотистым плащом из шкур, и тело его было изуродовано так, что сперва Жан де Товедо принял укусы Борраг за следы от языков пламени. По правой щеке учителя ползла большая, черная, как и кожа мага, многоножка, и ее тело, покрытое множеством жестких полукруглых пластинок, сверкало в лучах солнца, поднимавшегося на востоке, а из-под левой руки его виднелось желтоватое жало скорпиона. Немного поразмыслив, Жан снял одежды со своего наставника, надел на себя его плащ и пояс, на котором все еще висела сумка Хенджи со множеством магических предметов, а кроме нее –  и кошель с золотом, подобрал с земли его посох, после – сбросил тело в одно из черных отверстий в холме и спустился с Могильников, и уже было пошел по дороге на восток, но неожиданно спохватился – свитки и воду оставил он на кургане. Тогда он вернулся за ними, положил лист пергамента в сумку учителя, бурдюк с водой повесил на посох, один конец которого уложил себе на плечо, и снова побрел по дороге в сторону Сен-Эльджана.
А в городе он сразу же направился к минарету из темного камня – к минарету, у основания которого была маленькая мечеть, нашел в ней имама Бхангалура и рассказал тому обо всем, что произошло на Могильниках, а после – отправился спать, и проспал почти два дня – весь день, всю ночь и пробудился – лишь на исходе второго. За это время имам успел обдумать все, что он услышал от молодого человека, прячущего свое лицо под маской, и решил, что должен помочь ему – он решил так, и рассказал Жану де Товедо о женщине, что живет в северных горах. Имам рассказал магу, который стал магом лишь два дня назад, потому что волшебники становятся настоящими волшебниками лишь только тогда, когда умирают их учителя, о женщине из племени кочевников, изгнанной, по слухам, своими сородичами из пустыни и поселившейся в горах. Имам сказал, что та женщина может заклинать джиннов, и афритов, и духов неба, он рассказал Жану де Товедо о том, что та женщина повелевает младшими богами пустыни, и – поможет молодому магу, если тот хорошо ее попросит. Сам же имам не может идти к ней – сам имам не может идти против воли Аллаха, который послал на город наказание в виде Борраг за алчность людей этой земли, за то, что здешние люди все еще поклоняются Богам Могильников и за то, что в горах к северу от города живет пустынная ведьма. Так сказал имам, и Жан де Товедо, которого мертвый уже теперь чернокожий Хенджи называл Джантав, отправился на север – к смарагдовым копям города Сен-Эльджан.
В северных горах росли кедры, платаны и, у самых подножий – сикоморы, там было чуть прохладнее, потому что пустыня была далеко, а на вершинах северных гор лежал белый снег , небо там было синим и не имело того землисто-желтого оттенка, похожего на цвет глиняной пыли, который оно приобретало над городом или над Могильниками. Молодой маг Жан де Товедо добрался до лагеря добытчиков изумрудов за два дня, проводя ночи у костра, который он разводил теперь так же, как и его учитель – при помощи пламени, срывавшегося с кончиков его пальцев. Он пришел в лагерь, полный белых полотняных палаток и людей в белых одеждах, и долго расспрашивал каждого встречного о том, где же он может найти ту женщину, о которой ему рассказал имам Бхангалур.
Он спрашивал всех, кого встречал, предлагал за ответы золото, но никто не хотел говорить ему о той, что живет вдалеке от людей и может вызывать духов горячего песка и солнца. Но, уже почто что отчаявшись, он наконец-то встретил нищего слепца, сидевшего в тени ясеня, который когда-то, так же, как и остальные люди в белых одеждах, дробил камни в поисках зеленых изумрудов – до той поры, пока глаза его от вечного мрака штолен не прекратили видеть. И вот, этот самый слепец рассказал магу о той, что живет к востоку от лагеря – о том, как до нее можно добраться, если идти через горы, а еще – о том, что если Жан де Товедо воспользуется ее услугами, то будет проклят до тех дней, в которые Всевышний начнет вершить свой суд, и, может быть, проклятие останется с ним и после.
Молодой маг поблагодарил старика и отправился той дорогой, которую ему указал слепец.
 Он поднимался все выше, и все холоднее становилось вокруг, и вот, на исходе дня, когда не ночь, но – сумрак опустился на горы, увидел он небольшой дом, выложенный из кипарисовых бревен, укрытый какими-то вылинявшими на ветру шкурами и землей. Но, присмотревшись лучше, понял, что этот дом – только лишь вход в пещеру, и открыл дверь, и на пороге его встретила женщина – молодая и облаченная в одежды кочевников Руб-эль-Хали, с лицом, укрытым тонким полупрозрачным покрывалом из шелка пунцового цвета – на манер прорицательниц Нубии, и волосами цвета шелка на ее лице. И она пригласила его войти, и усадила у очага, и долго спрашивала, зачем он пришел к ней, маг же – отвечал и видел, как в пламени, под которым не было дров или торфа, плясали огненные демоны – выгибали свои тонкие спины, обнимали свои оранжевый плечи извивающимися руками и высовывали свои острые сияющие языки из мерцающих ртов.
После же того, как Жан де Товедо закончил свой рассказ, женщина какое-то время просто молчала, тоже вглядываясь в колдовской огонь, а после, как бы ненароком, проговорила, что может помочь магу, если тои проведет с ней сегодняшнюю ночь, потому что ей очень одиноко в этих горах – здесь ведь нет никого, кроме демонов, афритов и призраков. Она подняла глаза на того, кто сидел напротив нее, и чье лицо, по крайней мере – та его часть, что виднелась из-под черной полумаски, казалось бронзовым, или – золотым, или – цвета неба, на котором вот-вот появится солнце из-за языков плясавшего перед ним пламени. И тогда маг Жан де Товедо согласился – он был молод, он хотел убить Борраг, он хотел вернуться в Луристан и получить там титул, обещанный эмиром, а значит, он сможет захотеть и эту женщину. К тому же та, что жила в горах, была красива – по крайней мере, он так решил, хотя и увидел только лишь ее глаза. Тогда – пустынная ведьма сняла свою маску, и он – снял свою, и огонь, для которого не требовалось торфа или поленьев, изменил свой цвет с мягкого оранжевого на желто-синий, и тени покрыли стены пещеры, в которой жила ведьма, и демоны пламени с еще пущей силой продолжили свои безумные пляски в очаге, с любопытством поглядывая на то, что происходит рядом с ними.
Утром же, еще до того, как пришло в те края время солнца, маг открыл глаза, и увидел, что она сидит рядом – он открыл глаза и увидел, что она сидит рядом, что на ней нет одежды, и что пламя в очаге едва мерцает, снова сменив свой цвет и став на этот раз зеленовато-лимонным. Тогда Жан де Товедо напомнил женщине об их уговоре, а ведьма ответила, что как раз готовится к тому, чтобы выполнить его. Она встала, не одеваясь, и повела его, облаченного лишь в черную луристанскую длиннополую рубашку и такого же цвета штаны, вглубь пещеры – в темноту. Она вела его долго – очень долго, и через некоторое время вокруг стало действительно темно, но Жан де Товедо не боялся того, что могло ожидать его в этом мраке - не боялся так же, как не боялся тогда, несколько лет тому назад, когда Santa Hermandad изгнало его из  Севильи, как не боялся он тогда, когда Хенджи, дабы испытать его волю при первой их встречи, вызвал демонов, окутавших тогда молодого человека облаком из самых ужасных кошмаров и самых сладких грез, которые на проверку все равно – тоже оказались кошмарами. Он не боялся, и поэтому – шел следом за ведьмой. Ведьма же – вела его все дальше, она держала его за руку и передвигалась в подземных ходах с такой ловкостью, будто бы могла что-то видеть в этой кромешной тьме.
Магу даже стало казаться из-за всех этих бесконечных поворотов, подъемов и спусков, что он оказался в лабиринте – он решил, что очутился в лабиринте и спросил ведьму, так ли это. Тогда она остановилась и повернулась к нему лицом, и Жан де Товедо увидел, что на ее грудь откуда-то сверху падают лучи солнечного света, он поднял голову – и разглядел в потолке круглые, словно колодцы, отверстия, а на полу – множество скелетов, и – трупов, завернутых в белую ткань. А еще – тело своего чернокожего учителя, на котором почему-то шевелились остатки одежды.
Та, что привела его сюда, начала говорить. Она сказала, что это – и вправду лабиринт, в котором когда-то давно ее жрецы хранили память о ней и хоронили своих мертвых, что она – та богиня, которая всегда жила и, наверное, будет жить на этой земле, и что теперь все это – просто ее Могильник, убежище для ее Борраг. Она сказала, что молодой маг не должен удивляться тому, что они так быстро добрались от пещеры в горах до этой местности – ведь всем известно, что скорость темноты гораздо больше скорости света. И еще она сказала, что никто не спасет жителей  города Сен-Эльджана от ее чудовища, потому что раньше жрецы, да и она сама, охраняли здесь то, что не должно видеть людям – в то время, когда здесь был построен лабиринт, еще никто не знал, что в горах найдут изумруды. Даже – она сама. А ход, что ведет от пещеры в эти залы, орано или поздно могут обнаружить, и для того, чтобы охранять его, она стала пустынной ведьмой.
Маг Жан де Товедо спросил, что же она прячет здесь, и тогда та, которая могла говорить с демонами пустыни, улыбнувшись, скрылась в темноте. Пока же ее не было, маг смотрел на тело учителя Хенджи, и понимал, почему на том шевелилась одежда – сотни червей, а может – и странных белых, словно – под цвет кожи трупа, гусениц было на нем. Потом – женщина вернулась, прижимая к обнаженному животу золотую шкатулку, открыла ее, и маг увидел, что в ней, в горке золотистых специй, лежит иссушенная человеческая рука – он увидел, что в шкатулке, среди специй, привезенных из Индии, Ирана и Курдистана, лежит рука с кольцом на безымянном пальце, и больше не задавал вопросов, а просто – сделал несколько шагов назад. А женщина, все еще улыбаясь, захлопнула шкатулку и поставила ее на пол у своих босых ног.
Маг спросил, почему она показала ему это, и она ответила, что маг не уйдет отсюда, он возразил, что это, скорее всего, обычная глупость, с ужасом вспоминая, что оставил свитки и посох железного дерева в пещере, но тогда, словно вместо ответа на его слова, послышалось из темноты шуршание множества крыльев. Та, что жила в горах, проговорила, что раньше Борраг обитало глубоко под землей – в ответвлениях ходов ее тоннеля к лабиринту, но шум работ – шум тех работ, во время которых люди дробили камень, выгнал чудовище наружу и привел его сюда. И теперь Борраг не успокоится до тех пор, пока она этого не захочет, а она не захочет этого до тех пор, пока весь Сен-Эльджан не опустеет, или – пока люди не прекратят копаться в скалах, пока для шкатулки не исчезнет опасность быть обнаруженной. И после этих ее слов черная, словно смоль, туча выплыла из темноты, шурша мириадами крыльев – маленьких, не больше фаланги пальца в размахе, крыльев бабочек.
Женщина куда-то исчезла, а Жан де Товедо почувствовал, что кожа его начинает гореть от множества укусов – тонкие хоботки проникали в нее. Он пытался кричать, но бабочки заполнили его рот – весь подземный зал с невообразимо высоким потолком был полон ими, они поднимались с еще не лишившихся плоти тел, выползали из-под бинтов и неслись к нему, облепляя и, кажется, даже поднимая на своих крыльях вверх… Да, черные бабочки грозовой тучей подняли его с каменного пола – пришло Борраг, проникающее в любые щели и опустошающее тела. Сквозь боль – сквозь невыносимую боль, Жан де Товедо все же мог еще что-то видеть, ему казалось, что он идет к свету – что он поднимается к свету, словно сидя на спине какой-то чудовищно огромной древней твари так, как будто бы сам Аллах, правящий этой землей, зовет его к себе, и цветные круги перед глазами – всего лишь отблеск сияния этого безжалостного и беспощадно милостивого (как, впрочем, и все божества) Аллаха. Вот-вот маг Джантав окажется у Его престола – на самой вершине небес… на самой высокой из горных вершин вместе с женщиной, что живет в пещере и охраняет резную золотую шкатулку. И вот…
И вот – лишившееся крови тело Жана де Товедо  упало холодный пол лабиринта.
Прошли долгие годы – долгие годы прошли после того, как маг Джантав погиб в том полузасыпанном землей зале, и город Сен-Эльджан опустел, и был занесен песком – просто, Великая Пустыня, двигаясь в те годы с запада, превратила в барханы его улицы, разрушила дома и однажды вечером, когда этого уже никто не видел, минарет, загудев, низвергся на песчаную постель водопадом камней, подняв в прохладный воздух облако красноватой пыли. Пустыня пожрала северные горы, и снег на их вершинах – растаял, она засыпала песком все тайные ходы к лабиринту, а, вместе с ними – и Борраг, которое умерло, или же – уснуло в своей подземной темнице.
Пустыня погребла под своим огромным горячим телом золотую шкатулку и руку с кольцом на безымянном пальце. И, наверное, ту древнюю богиню, которая почему-то решила, что сможет сохранить эту страшную драгоценность от людей. Пустыня скрыла под собой все, по слухам – даже великий Луристан не устоял перед ее напором, и никто больше не слышит о прекрасных изумрудах – никто больше даже не вспоминает о них – с той земли, на которой раньше стоял Сен-Эльджан, ушли даже белолицые совы и многоножки, и лишь скорпионы остались там, спрятавшись под пылающими от восхода до заката камнями, в ущелье между красно-черными скалами, и тропинка, что когда-то вела снежно-белых людей в Могильники, растворилась в песке.
Так что, наверное, все же придется признать, как бы там ее ни называли и какие бы сумеречные создания ни были в ее свите, все-таки добилась своего – ведь вряд ли теперь может случиться так, чтобы кто-нибудь случайно наткнулся на золотую шкатулку, погребенную в песке? Разве что, кто-нибудь специально отправится на ее поиски – в сердце этой иссушенной земли.