Двое в снегах

                Рассказ

Снег ложился саваном на тело покойника. Стволы вековых, не тронутых, елей были облеплены снегом со всех сторон, а на еловых лапах лежали большие сугробы, в которых можно было спрятать целый вездеход, или какую иную машину севера. Ущелья и горы были завалены снегом, и нельзя было пройти по этим двухметровым пуховикам. Лыжи, и те, проваливались. А снег всё шёл и шёл.
Маленькая избушка, затерявшаяся между гигантских деревьев, и снежных завалов, была заметна только по маленькой трубе, что нещадно дымила, стараясь растопить белую пелену, засыпавшую избушку по самую крышу. Если кто и нашёлся бы из тех, кто мог  сейчас пройти по мягкому, пушистому снегу, так он просто бы прошёл по крыше и не заметил, того, что под ним обитает охотничье зимовье, а в нём живут люди.
А снег всё шёл и шёл. И не было конца его зимнему безумству.
Закопчённые брёвна, нары, на честном слове держащиеся от старости, лавка, стол и печка. Было тепло и сумрачно. Лишь только одна свеча горела на отшлифованном, долгими годами, столе. Она бросала дрожащий свет на стены, и большая, вытянутая тень человека, сидящего за столом, нервно подёргивалась в её свете.
Человек сидел и писал. Его вспухшие глаза, потрёпанная борода и отдыхающие от непосильного труда руки, говорили о большой усталости и упрямой иступлённости перетрудившегося человека, дико любящего жизнь и борющегося  всеми силами за неё.
Человек сидел и писал. На столе стояла большая, чёрного цвета, кружка, и человек, часто, прикладывался к ней. Переведя дыхание, он вновь принимался за прерванное занятие, и, казалось, был полностью поглощён своим делом.
Строчки ложились не ровно. И часто одна строчка наскакивала на другую, и тогда только по догадке можно было понять то, что написано на бумаге.
«…Вчера кончилась соль. Съели остатки глухаря. Теперь из мяса остаётся только мороженая лосятина. Но и её хватит дней на пять, не больше. Теперь из мяса остаётся только мороженая лосятина. Но и его хватит всего дней на пять. Муки три килограмма. Если поэкономить, то продукты можно растянуть недели на две. Серёга держится, на ему очень плохо. Сегодня давал ему бульон из лосятины, он через силу поел. Видно и так, что ему тяжело. Проклятый снег. Чёрт его дери. Вертолёт нас не заметит, а больше ничем не выбраться. Сегодня обрадовался: нашёл  ещё одну коробку сахара. Из всех припасов у нас остались только в избытке патроны и табак. Если снег и дальше будет валить с таким же успехом, то нам не прожить и месяц…»
Отпив из кружки, человек продолжил писать:
«Если нам придётся протянуть здесь ноги, то пусть нашедший, передаст этот дневник в какой-нибудь медицинский институт. Им интересно, наверное, будет читать спокойную историю смерти двух людей. Нет. Я что-то не о том. Глаза просто слипаются: четвёртую ночь не сплю. Надо поддерживать огонь, иначе замёрзнем, а может просто уснём и не проснёмся. Всё возможно. Тут надо надеяться только на себя и больше ни на кого. Людей нет в округе километров на шестьдесят. Но я не верю. Мы выживем. Мы сможем. Лишь бы Серёга поправился. У него, по-видимому, цинга и воспаление лёгких. Нет, большая Сибирь нас точно доконает. А снег идёт. Может, он будет идти до Мая, а может и вообще не прекратится. Он валит скоро как месяц. Нет. Пока мы будем живы, мы не сдадимся. Человеку дан мозг и он должен полностью эксплуатировать этот дар природы. И мы будем…»
в это время с нар раздался стон. Что-то большое, казавшееся кучей вещей, зашевелилось, и из-под полушубка показалась большая, похожая на бревно, рука.
Человек, писавший за столом, бросил карандаш и поспешил к нарам.
- Серёга, что ты? – заботливо спросил он у того кто лежал
на нарах.
Из-под полушубка показалась большая, взъерошенная, полностью заросшая растительностью голова.
- Воды, - через силу попросил лежащий.
- Сейчас, сейчас, - засуетился подошедший, бросился
обратно к столу и схватив кружку, спешно поднёс её к губам лежащего.
Отпив немного из кружки, тот благодарно кивнул веками и попытался открыть глаза. Но с первого раза ему не удалось этого сделать. Наконец, с большим усилием, ему удалось приоткрыть веки, и он взглядом тяжелобольного человека осмотрел избушку.
- Толик, - обессиленным голосом позвал он.
- Я тут, - наклонился над больным полубольной.
- Сейчас день или ночь? – еле шевеля губами, спросил
лежащий, когда-то могучим, а теперь сдавленным и слабым голосом.
- Ночь, Серёга, ночь. Ну, как ты?
- Да всё то же. Грудь болит, и дышать тяжко, но ничего –
терплю ещё.
- Всё нормально, Серёга. Будет всё нормально. Хочешь
поесть?
- Толик, нет, ты сам ешь или нет? Запасов у нас мало, так что
сам их жуй, а я не хочу. Не могу.
- Запасов у нас ещё много. Мука есть, мясо есть, сахар есть.
Всего много. Вот соли только нет. Ну, - поправим это дело, и соль будет. Читал я где-то, что в коре соль имеется. Будет, Серёга. А пока надо пожевать. Я сейчас подогрею, ты подожди.
И Толик бросился к печке.
- А какое у нас сегодня меню? – слабо усмехнулся Сергей, -
супо-каша, или попросту бурда?
- Мы сегодня поужинаем по-королевски, - отозвался Толик,
Подбрасывая в печь поленья, - у нас сегодня отбивное по-итальянски, хлеб по-французски и вода, с сахаром, по-русски.
Поставив всё на печку, и закрыв дверцу, Толик вернулся к больному.
- Ты, Серёга, быстро поправишься.
          В это время лежащий опять застонал. Толик устало положил свою руку на его лоб. Нервно подёргивающееся тело, ослабло под этим прикосновением.
- Извини, опять эта холера, - Сергей проговорил ещё более
слабым голосом.
- Молчи, - попросил его Толик, - Сейчас поешь, тогда и
поговорим.
Он принёс подогретый бульон и стал кормить Сергея. Разжав ему ножом рот, Толик подчерпывал немного жидкости на деревянную ложку и, обдув её, что бы не очень было горячо, осторожно выливал бульон в рот. И так продолжалось с полчаса. Наконец, оба человека, устав от тяжёлой процедуры, прекратили «ужин» и на несколько минут отключились от всего окружающего.
Первым зашевелился Толик. Проверив, что с Сергеем всё нормально, он налил себе того же отвара и безразлично, но быстро стал глотать его, экономно откусывая от небольшого кусочка несолёного хлеба.
Печка гудела. Бесконечно нагреваемая новыми порциями елового топлива, она раскалилась и источала сильную жару и невозможную духоту. Возле печки, немного в стороне, лежали поленья, брёвнышки и ветки. Рядом с ними лежал топор. Видимо, всё вышеперечисленное приносилось из леса и рубилось тут же. Возле стола, на скамейке, лежал ещё один полушубок, а поверх него, стволами к стене, лежало ружьё.
Сергей открыл глаза.
- Толик, ты письмо написал? – хрипло спросил он.
          Толик, доевши свою скудную порцию, поставил миску на стол и поспешил к другу.
- Какое?
          Сергей облизал сухие губы.
- Я тебя просил письмо моим набросать.
- А, да! Да, я написал. Но я думаю – рано пока нам до края
доходить.
- Толик, обещай мне, что когда мы отсюда выберемся, то
сразу махнём на море. На Чёрное. В Ялту. Будем в тепле и сразу пойдём в ресторан. Наедимся там на наши тысячи. Ты только представь как это прекрасно: мы сидим за столиком. Вокруг много народу. Официанты ходят. А мы едим. Все эти бифштексы, спагетти, бульоны. Романтика.
- Серёга, перестань, - прервал друга Толик, - Мы поедем и 
на море и в Сочи. Я тебе обещаю. Но не надо пока об этом. Ты бы лучше мяса поел, что ли. У меня сегодня отличное мясо получилось.
Толик встал и подойдя к печке, переложил кусок отварной лосятины в миску.
- На, вот, пожуй, - протянул он мясо Сергею.
          У Сергея слабо вздрогнули веки. Он попытался поднять руку, но не смог.
- Ну, ладно, - согласился он с Толиком, - отрежь немного. Я
пожую.
Толик достал из-за пояса нож и отрезав кусочек, с мизинец объёмом, положил его в рот больному.
Мясо было очень хорошо проварено и таяло во рту. Превозмогая себя, Сергей стал глотать его. Но было видно, что простое действие стоит ему больших усилий.
Толик сел рядом с нарами на пол и стал, в свойственной ему манере, рассуждать об их положении.
- Семь тысяч километров до Москвы. Шестьдесят до
ближайшей стоянки людей. Нас двое. Мы люди, а значит сильны. Мы протянем ещё долго. Потому что люди. Мы сильны как медведи. Наши умы покорили природу. Наши руки способны ворочать горы, рыть новые реки, создавать искусственные моря. Мы придумали величайшую технику. Эта техника способна уничтожить любые стихии. Мы всё можем, мы всё знаем. Человек уже выбрался за пределы Земли. Ему покорился ближайший космос, ему покорились все и всё. Мы властелины. Властелины мира. Властители и творители Земли.
- Заткнись, Толька, - прервал нескончаемый монолог друга
Сергей.
Ему к этому времени удалось проглотить мясо, и он теперь устало лежал своим полумёртвым телом и не двигался.
- Да, ты прав, - помолчав с минуту, сказал Толик, - ты прав.
Всё это чушь, по сравнению с тем, что нас окружает. Серёга, у меня тоже не всё с головой в порядке.
- Что – свихнулся?
- Тебе смешно. А я…Да всё уже нормально. Не беспокойся.
Всё уже в порядке.
- Нет, Толька, не всё в порядке. Взглянем реально и ничего
хорошего не увидим. Наше дело – лафа. Согласись. Мы еле дышим. Но будем держаться. Главное – не свихнуться мозгами.
- Да, это главное. Ты и сам заметил, что у нас не всё с
головой в порядке. Придётся чем-то отвлекаться от клизмы в сознании. Ты вот, Серёга, руками шевелить можешь?
- Могу, немного.
- Вот и шей пуговицы.
- То есть?
- Обыкновенно, - оживился Толик, увлечённый своей
идеей, - дам я тебе тряпку, иголку, нитки, всё равно на кой чёрт они нам нужны, и будешь пришивать пуговицы. Потом отрезать их и по-новой шить. Занятие не сложное и отвлечёт на время от запора в голове. А мне всё время есть что делать.
- Неплохо придумал. Попробуем.
- Да, да. Сейчас.
          Толик поднялся с пола, пошёл в угол избушки и стал перерывать вещи, набросанные там прямо на доски пола. Минут через пять он нашёл то что искал6 иголку и моток ниток. С радостным бурчанием Толик вернулся к нарам и хотел уже отдать найденное Сергею, но увидел, что тот спит.
Толик положил «занятие» на край нар и отошёл к столу. Сев на прежнее место, он взял карандаш и с новой строки стал писать:
«Вчера  разобрал следы зайца. Вот если бы его подстрелить! Возможно, Серёге не достаёт свежатины. Надо ещё поискать следы. Но в такой снег не всегда и избушку найдёшь, а тут гоняться за зверьём…Но если надо, значит надо. Теперь немного о нашем плане. Всё случилось из-за него. Теперь я и сам понимаю, насколько он был глуп. Натуралисты мы чёртовы. Нам бы дворниками пахать, а не романтику искать. Если бы жратвы взяли вдосталь, тогда бы ничего нас не страшило. И в этом я, в основном, виноват. Серёга ведь настаивал взять консервы. А я протестовал. Эх, Серёга, Серёга. Он во многом был прав. А я был глуп тогда. Хотя бы те рыбные ошмётки нам сейчас сюда и то бы полегчало ему хоть немного. А теперь, из-за меня, его корёжит. Ну, не подлец ли я, после этого. Да, Серёга, ты был всегда лучше меня и умней. Что я мелю! Не был, а есть и будешь. Но не об этом речь. Когда закончится, наконец, этот снег? Если он будет идти ещё с месяц – надежд у нас мало. Правда, я где-то читал, что человек, питаясь одной корой, в разных вариациях, может прожить больше месяца. Но эта рекомендация для здорового человека. А мы? Нет, это для нас. Но что ж – это крайний случай. Будем надеяться на лучшее…»
Толик отложил карандаш. Взяв кружку, он отпил из неё немного, потом провёл рукой по воспалённым глазам, почесал встрёпанную бороду и достал из внутреннего кармана ватника часы. Стрелки показывали половину третьего ночи.
Толик встал, подошёл к печке, взял в руки небольшое брёвнышко и стал, стараясь особенно не шуметь, рубить его.
Над тайгой висела затяжная январская ночь. Лишь на два, на три часа небо становилось светлым и можно было увидеть окружающие предметы без помощи искусственного огня. Во всё же остальное время суток, для продвижения между сопками и ущельями, необходимы всевозможные осветительные приборы. В обычные ночи, при морозе в сорок градусов, над тайгой светит луна. Но уже давно шёл снег, и ничего нельзя было разобрать за ним, даже если включить прожектор.
Толик накидал дров в печку и оглянулся на оставшиеся запасы топлива. Осталось две ветки, коряга, да куча коры лежала на том месте, где обычно находилась целая гора сушины и свежерубленных веток.
«Надо идти, - решил Толик, - до завтрашнего дня не хватит».
Одев полушубок, взяв ружьё, Толик подошёл к нарам, на который сипел спавший Сергей и потрогал его лоб. Лоб пылал. Температура, казалось, поднялась до сорока градусов, а то, может и больше.
«Эх, бедолага, потерпи, – выручу», - сказал одними губами Толик и направился к двери.
Дверь открывалась во внутрь. Осенью она открывалась наружу. Но со времени начала снегопада, когда её стало заметать до половины, так что нельзя было открыть её без того, чтобы не снять с шарниров, Толик её переставил. И вот теперь, застегнувшись на все пуговицы, и надвинув на голову большую мохнатую шапку, Толик подошёл к двери и дёрнул её на себя со всей силы.
Дверь распахнулась, и в тоже мгновение в зимовье ворвался снег, мороз и холодный ветер. Клубы снежинок взлетели под потолок, а груды холодного, иссушённого морозом, снега, завалили вход.
Толик схватил стоявшую радом с входом лопату и стал поспешно очищать вход. Но на простую процедуру ушло довольно много времени, так как вход был завален почти до середины двери. Раскидав близлежащий снег, Толик стал выгребать то что успело упасть во внутрь зимовья. А свалилось туда довольно много замороженной сырости. Расчистив сугробы, Толик стал очищать вход с двух сторон, для того чтобы потом можно было свободно закрыть дверь.
В это время Сергей закашлял. Толик ругнулся, захлопнул дверь и ринулся к нарам.
- Пить, - попроси Сергей, с усилием прервав спазмы
непроизвольного кашля.
Толик налил из чайника тёплой воды и поднёс кружку к губам Сергея. Тот жадно глотнул и притих.
«Уснул, - подумал Толик, - надо идти, а то замёрзнем».
Открыв очищенную дверь, он быстро вышел и плотно закрыл её за собой.
Ночь встретила снегопадом и холодом. Снежные клубы, в один миг, залепили лицо, руки, полушубок. Мокасины утонули в снегу до колена.
Толик протёр глаза, закинул ружьё за спину и стал одевать лыжи. Но в такой темноте нащупать крепления было совсем не просто. То одна лыжа пропадала и приходилось её искать, то нога никак не хотела вырваться из сугроба и попасть в лямку. Минут через десять, пятнадцать, Толику всё же удалось встать обоими ногами на лыжи и он, оставив условным ориентиром сучковатую дубину в сугробе, пошёл в ночь, в снег, в стихию.
Двигаться вперёд было тяжело. Лыжи проваливались, а руки очень мёрзли, хоть и находились в огромных медвежьих варежках.
«Далеко не пойду, - думал Толик, - потеряюсь. Тут где-то сосёнка небольшая стоит. Срублю её и обратно вернусь».
Идя, почти на ощупь, неся в одной руке топор, а в другой керосиновый фонарь, он наконец нащупал нечто похожее на дерево. Нет, это была не та сосёнка, которую он хотел срубить. Сосёнку давно уже замело и торчала одна только макушка из сугроба, от той сосёнки. А Толик нащупал ствол громадной ели, стоящей в ста метрах от зимовья. Поняв свою ошибку, Толик растерялся, но в тот же миг к нему снова вернулась уверенность: если он не сможет срубить всю ель, то тогда он отрубит хотя бы какую-нибудь ветку, только из расчёта на то, что бы хватило протопиться до рассвета.
Обойдя вокруг ели, Толик нашёл наконец ту ветку, что искал. Она росла в двух метрах от уровня снега и до неё добраться было не так легко, как думалось. Толик сам был ростом в метр девяносто, но рубить над головой, в непрекращающуюся метель, было просто тяжело.
Толик поставил фонарь в снег, поудобнее перехватил топор и стал рубить, стараясь провернуть всё дело как можно быстрее. Он уже не чувствовал ни холода, ни брызг снега в лицо, его только беспокоила мысль о том как бы быстрее срубить эту проклятую ветку. Да ещё одна мысль не давала покоя: что там с Серёгой. Не случилось ли с ним в избушке какого там ещё нового приступа?
Ветка попалась очень прочная и в темноте Толик не заметил какого же она на самом деле размера.
Работая топором, Толик дошёл до полного исступления. Он уже не старался рубить по всем правилам лесорубного искусства. Топор механически падал в вырубленную ямку, а Толик всё сильнее и мощнее обрушивал его на неподдающуюся древесину.
Наконец, устав и совершенно выбившись из сил, Толик опустил топор и, тяжело дыша, стал орать проклятия деревьям, тайге, холоду и снегу. Но его могучий, в городской квартире, голос, пропал а пустоте, под завывание ветра и снежное безумство неба.
  Отдохнув, Толик вновь принялся рубить ветку. Ветка оказалась очень большой и Толик не знал, сколько времени он рубил. И когда она, отрубленная упала на снег, вместе с ней, не удержавшись на ногах, от перенапряжения сил, упал Толик.
Отдышаться никак не удавалось. Глубоко вдыхая холодный воздух, Толик обтирал лицо снегом и глотал его пригоршнями. Пролежав, несколько минут на снегу, он пришёл в себя и восстановил силы.
Через силу, поднявшись на ноги, Толик стал искать топор, который он выронил, когда падал. Но топора нигде не было. Пошарив руками в округе, Толик так и не нашёл его. Фонаря тоже не было видно. Его, наверное, сдуло или придавило веткой.
«Чёртова ветка» – плюнув на всё, сказал Толик и стал ощупывать её.
Ветка действительно оказалась гигантской. «Ошибся» – мелькнула мысль в голове у Толика, но делать было уже нечего. И обхватив руками ветку, которая скорее напоминала цельный ствол дерева, он с усилием пошёл по направлению к избушке.
Темнота и снежная буря сделали своё дело: ориентиры были потеряны. Толик, по его расчётам, должен был уже пройти два расстояния до зимовья, а его не было видно, даже по приметам.
Снежная ночь окружила Толика забвением. Он потерялся среди этих хлопьев, сугробов, деревьев и холода. Руки уже не чувствовались. Кожа, вроде бы и человека, и не его, - готова лопнуть от онемения и мороза.
«Бесполезно идти», - решил Толик.
Бросив ветку, он встал на колени и стал разрывать в снегу яму. Небольшая снежная пещерка, должна была спасти его от мороза.
Забравшись в вырытую отдушину, Толик бесчувственными пальцами нащупал часы и спички. Но спички отсырели и время узнать стало невозможно. Могучая усталость навалилась на Толика, когда он разместился в пещерке. «Теперь всё равно». Он закрыл глаза и уснул.
А снег всё падал и падал. И человек за бессловесным снегом исчезал. Пещерка всё больше засыпалась. А снег всё шёл и шёл. Громадные хлопья сменялись мелкими снежинками, но снежное покрывало падало в таком количестве, в таком урагане, что в снежном океане нельзя было разобрать, что же, всё-таки падает с неба: саван ли на тело покойника или бесконечная краска, запасы которой не небе оказались неисчерпаемы.
И величественная тайга тонула в снеге. Она полностью отдалась стихии. И стихия вертела и кружила, как хотела, как желала её небесная сила. И, казалось, что так будет вечно. Казалось, что небеса никогда не согласятся оставить в покое тайгу. Только когда она будет засыпана, погребена под снегом, когда она будет уничтожена, небо, возможно, соизволит прекратить пляску смерти и успокоится.
Толик проснулся неожиданно. Ему было очень тепло и хотелось спать и спать ещё. Но что-то задёргалось в нём, что-то звало и требовало. И он стал выгребаться из-под своего снежного заноса. Однако, простые действия давались ему с большим трудом. Руки не слушались, а разгребаемый снег не находил себе места и засыпал ноги и само тело, так что невозможно стало пошевелиться.
И тут в Толике проснулась дикая, звериная, жажда жизни. Минуту назад он механически разгребал снег, повинуясь какому-то застарелому инстинкту, а тут вдруг, пытаясь спастись, стал бешено, несмотря на боль и содранные ногти, выползать из сугробов. И могучая жажда жизни сделала больше, чем физическая сила: он выбрался.
Над тайгой стоял день. Серая мгла позволила свободно осмотреться. Вот если, вот гора. Под этой горой должно стоять зимовье. Совсем близко. Всего каких-то пятьдесят, семьдесят метров. Вот и злосчастная ветка. Всё тут. Толик ещё раз оглянулся и решил идти искать избушку. Ружьё, всё сырое и облепленное снегом, больно ударило по ноге. Он и не заметил, что ружьё всё время было у него за плечами. Теперь, удобнее перехватив его, Толик подхватил ветку и побрёл к горе.
Зимовье оказалось совсем рядом. Толик быстро обнаружил его. Омертвевшая труба выставлялась из сугробов. И ни дуновения, ни дымка не выходило из неё. Она, как и всё зимовье, не выдавала ничем присутствие жизни.
«Что с Серёгой?» – Толик рванулся к двери, но остановился на мгновение: двери были завалены снегом.
Толик стал бешено раскидывать снег. Наконец показался косяк и ручка. Утопая, выше колена, в снеге, толик протиснулся к двери и даванул её внутрь. Но ноги вытащить из снега не удалось и он, вместе с дверью, провалился в зимовье.
Поспешно встав, Толик сбросил шапку и стал искать глазами Сергея.
В зимовье было темно. Глаза не скоро привыкли к темноте, и Толик пошёл искать друга на ощупь: руками.
Сергей лежал на нарах и не шевелился.
- Серёга, Серёга, Серый, Серёга! – обнаружив друга, в
отчаяньи, стал звать его Толик.
Нащупав на столе свечу, он зажёг её и поднёс к лицу друга. Лицо бело бледным и безжизненным. Но, в упор на Толика смотрели ясные и успокаивающие глаза Сергея.
- Серёга, жив!!
- Не шуми, - слабым голосом попросил Толика Сергей.
- Жив, значит, - у Толика отлегло от сердца, и он
успокоился, - сейчас печку растоплю, тепло будет, - засуетился он.
Да, тепло было необходимо. Зимовье промёрзло насквозь. Вода в чайнике покрылась льдом. Потолок, стены и пол, покрылись инеем. Снег попавший в зимовье, слегка подтаял, а потом застыл. Появились застывшие лужи и серые сугробы на полу.
Толик поставил свечу на стол, насобирал во всех углах сухих щепок, закинул их в остывшую печку, поджёг бересту и закинул её в топку. Огонь сначала разгорелся, но что-то не давало его силе развиться, и он медленно затух.
Толик нашёл ещё один кусок бересты и вновь поджёг её рядом с щепками. Но щепки гореть не хотели.
«В чём дело, что случилось?» – задал сам себе вопрос Толик.
Между тем, зимовье наполнилось гарью. Дым от сырой щепы поднялся к потолку, а потом заполнил и всю избушку.
- В трубе снег, - Сергей с усилием повернул голову в
строну Толика, и, кажется, безучастно наблюдал за стараниями друга.
- Я сейчас.
          Толик схватил первую попавшуюся под руку палку, и выскочил из зимовья.
Подняться на крышу, особого труда не требовалось. Надо было только проползти с полметра вверх, а там уже было крыша.
Труба было заметена снегом. Снег лежал везде: и снаружи и внутри железной трубы. Снег образовал небольшой холмик из которого высовывалась только верхушка отопительного сооружения.
Толик подполз к трубе, и палкой стал яростно пробивать проход. Снега набралось не так много и ему довольно быстро удалось прочистить трубу. Проходы были восстановлены, и Толик быстро спустился с крыши и встал ногами в снег. В то же мгновение он провалился в сугроб по выше колена.
Толик выругался, и, выбравшись из сугроба, собрался уже вернуться в зимовье, как в тот же момент заметил проклятую ветку, которая лежала метрах в трёх от него. Толик добрался до ветки и подхватив её, пошёл в зимовье.
На столе стояла свеча, иней свисал с потолка и стен, по полу растеклись лужи, вперемежку с тонким льдом, а на нарах лежал большой, не двигающейся глыбой, Сергей.
Толик плотно закрыл дверь. Ветка, которую он приволок, полностью не вошла в зимовье, и её конец пришлось загнуть, а саму макушку обломать.
- Серёга, ну как ты тут? – Толик подошёл к другу и положил
свою руку на его лоб.
- Дай попить, - попросил Сергей. Его голос дребезжал и
губы почти не разжимались.
- Я сейчас, Серёга.
          Толик вновь бросился к печке, поджёг новый кусок бересты и закинул её в печь. Огонёк, слабый ещё, подхватил щепки, и они задымили, а потом стали разгораться.
Толик поставил чайник на печь и вернулся к Сергею.
- Снег всё идёт? – спросил Сергей.
- Идёт, что б ему неладно было. Ну, а ты как тут без меня?
Что ночью было?
- Всё нормально, - односложно ответил Сергей, - пить
хочется.
- Да, да, сейчас будет.
          Хоть щепа и разгорелась, но тепла от неё не было. Толик пошёл искать ещё один топор, и нашёл его под беличьими шкурками, в углу.
- Сейчас, Серёга. Тепло будет. Всё у нас нормально станет.
Уже скоро, - говорил он, как бы для себя, разрубая сухую коряжину.
Сухая древесина загорелась сразу и тепло от неё пошло намного активнее, чем от мелкой щепки.
Постепенно печка разогрелась, и плита на ней накалилась. Но в зимовье, по-прежнему было холодно. Вода в чайнике растаяла, и Толик налил её в большую алюминиевую кружку.
- На, Серёга, попей, - сказал Толик, подходя к нарам.
          Сергей открыл глаза, благодарно кивнул веками и приоткрыл рот. Толик осторожно, понемногу, стал вливать тёплую жидкость в рот друга.
- Полегчало, - попробовал улыбнуться Сергей, когда
напился.
- Ничего, Серёга. Сейчас я обед нам разогрею. Поедим,
тогда совсем полегчает.
- Нет, есть я не хочу.
- Ты как ночь провёл?
- Обычно, - Сергей наморщил лоб, что выразило его
беспечность и улыбку. Но глаза, холодные и, как у любых тяжелобольных, тоскливые, оттаяли и засветились радостью.
- Я  тут всю ночь тебя искал. Никак не мог понять куда ты
делся.
- Никуда я не девался. Просто потопал за дровами, вот и всё.
- И далеко ты ходил? Лес рядом.
- Лес, это лес. Мороз и снег. Ещё плюс ночь. Но это ерунда.
Главное, что мы оба живы.
Толик смотрел на Сергея и готов был заплакать: его друг за месяц превратился из сильного и могучего человека в истинную развалину.
- Да, Серёга, - вдруг засуетился он, - у тебя часы есть?
- Куда им деться?
- Где они?
- Возьми за подушкой.
          Толик сунул руку и достал чёрные наручные часы.
- Три часа, - задумчиво произнёс он, - скоро темнеть начнёт,
А дров у нас маловато. Ещё на одну ночь вряд ли хватит. Серёга, надо идти за дровами.
- Иди, - безучастно ответил Сергей и глаза его в ту же
минуту потухли.
- Может, Серёга, тебе ещё что надо? – заметив перемену на
лице друга, спросил Толик.
- Нет. Иди. Дрова для нас сейчас – спасение.
          Толик, с тревогой в сердце, вновь застегнул свой полушубок, взял топор, лыжи и вышел из зимовья.
Серая мгла, которая показывала присутствие дня в таёжные зимние сутки, темнела. Подбиралась ночь. Снег валил всё с тем же меланхолическим упорством, не оставляя глупой своей попытки засыпать тайгу по самую крышу.
Толик осмотрелся и, по памяти, припоминая где и что растёт в округе, пошёл в сторону небольшой ели, которую он думал срубить в течении получаса – часа.
Ёлка была засыпана больше, чем на половину, и когда Толик подошёл к ней, то прикинул в уме, что полученной древесины может не хватить на суточный цикл топки. «Ладно. Буду рубить. С той веткой может и хватить до завтрашнего дня», - решил он и аккуратно стал подрубывать ствол с двух сторон.
Ёлку Толик срубил быстро. Подхватив её за ближайшую ветку, он засунул топор за пояс, и поспешил к зимовью.
Темнело, хотя обратная лыжня ещё и просматривалась в сумраке.
Труба зимовья еле-еле дымила. «Прогорело уже», - отметил про себя Толик. Открыв дверь, он затащил ёлку в зимовье, предварительно перерубив её на две части. Теперь зимовье всё было забито лесом. Ветки, стволы, мохнатые лапы, забили все уголки избушки.
- Ты пришёл? – спросил Сергей, когда Толик закрыл двери.
- Всё, Серёга, теперь сутки не буду выползать отсюда.
Сейчас только перерублю эти стволы на поленья, а потом можно и отдохнуть.
Толик подбросил в печь несколько веток и разделся. Скинув с себя верхнюю одежду и поставив ружьё в угол, у стола, он взял в руки топор и стал разделывать принесённые стволы на более мелкие части. Сучки и ветки от отрубил сразу. Мохнатую зелень забросил за печь, а сухую мелочь положил рядом с заслонкой.
Далее надо было рубить оголённые стволы, что и было самым трудным. В какой раз проклинал себя Толик за непредусмотрительность. «Ну, хоть бы какую-нибудь пилу, или, в крайнем случае, полотно. А…чёрт возьми! Дурак, есть дурак». Делать было нечего, и пришлось рубить толстые брёвна топором.
От однообразной работы Толик доходил до умонепонимания. Он механически, не соображая, тюкал топором по одному и тому же месту, пока не чувствовал, что сейчас выронит топор. Тогда он откладывал топор в сторону и нервно закуривал.
Наконец, часа через два, три, топор перестал греметь и лязгать, а Толик стал собирать валяющиеся поленья в одну поленницу. Дров хватало. Их оказалось больше, чем думалось Толику.
- Тут больше, чем на сутки хватит, - повеселевшим голосом
обратился он к Сергею. Но тот не ответил. Толик подошёл к нарам и
 заглянул в лицо друга. Сергей спал.
- Ничего, Сергей, мы отсюда выберемся. Ты не волнуйся.
Мы будем жить.
Толик вернулся к печке, открыл дверку и набросал туда целую кучу поленьев. «Пусть горят и просыхают. Всё теплее будет».
Покончив с кормёжкой печки, Толик вернулся к столу и посмотрел на лежащие на нём часы. Стрелки показывали половину седьмого.
Свеча догорала. Её бледное пламя еле колыхалось, готовое, в любое мгновение, потухнуть. Толик достал новую свечу, зажёг её и поставил на стол.
«Лучину пора жечь, - подумал он, - Свечей штук сорок осталось. Если дальше жечь их круглые сутки, то скоро совсем без света останемся».
Налив из чайника в кружку воды, и поставив её на стол, Толик опустился на скамейку, обхватил обоими руками голову и прикрыл глаза. Громадная усталость сковала его тело. Хотелось отдохнуть, поспать, полежать, вытянувшись во весь рост. Но спать было нельзя, потому что его сон мог стать последним сном в его жизни и в жизни его друга Сергея. И Толик, просидев в неподвижном положении минут пять, поднял голову, отпил из кружки воды и нашёл лежащий на столе карандаш.
Повертев карандаш в руке, Толик подвинул к себе тетрадь, и стал усталой рукой писать:
«Жизнь. Наша жизнь коротка. Надо сделать в этой жизни что-то большое и значимое. Иначе и незачем жить. Тот небольшой отрезок времени, данный нам природой, должен быть полностью загружен. Мы ходим, едим, спим. Но к чему сам процесс, если мы ничего не делаем? Да и как ещё посмотреть на само действо? Можно делать что-то, но действо будет исключительно для одного человека, и в интересах одного человека. А для других людей от дела одного человека может быть ни тепло ни холодно. А надо жить так, чтобы к концу жизни ты мог бы сказать: «Да, я прожил жизнь и я доволен собой. Я могу сказать, что прожил её не зря». И другие люди могли бы повторить твои слова. И только тогда твоя жизнь будет полна и полезна. И не обязательно всю жизнь гореть и отдавать своё горение в общий поток движения. Если так жить, то прогоришь и исчезнешь. Но надо и не бросаться в другую крайность. Жить для себя – это значит умереть духовно. Духовно, а значит и навсегда. Пустышка, которая думает только о себе, не нужна никому. Она живёт, дышит, ходит себе в прихоть, а жить себе не живёт. Кому она нужна? Зачем? Но всё это умные разговоры, а у нас тут в избушке такой ад, что и умные разговоры не помогут, если их применить на практике. Проклятый снег всё идёт и идёт. Хорошо, что хоть дрова у нас есть сейчас в достатке. Если бы не этот проклятый снег, мы бы уже давно смылись из этой тайги. Нет, опять чушь пишу. Но ничего – выдержим. Отдохнуть бы немного. Серёга лежит всё так же. Тяжело ему. Мне, всё же легче – я здоровый. А у него, похоже, болезнь обостряется. Я постараюсь. Я его вылечу. Эх, Серёга, Серёга. Не вовремя тебя прихватило. Во всём виновато это проклятое дерево…Нет! Выберемся отсюда и больше никогда, никогда в тайгу не залезем. Хоть режь нас, хоть бей. Мысли, мысли. Сотни мыслей, тысячи. И все в голове мешаются. Надо всё-таки немного отдохнуть. Организм человека не вечен. Он построен так же, как и все прочие организмы на Земле. Ему необходимо питание, природные условия, и – наконец – отдых. Без отдыха человек не может он просто загнётся. Да, хрупкие мы создания. Чуть что для нас не то, и всё уже – и ходить не можем, и к врачу бежим. Особенно сейчас. В данное время. Люди отходят от природы и становятся слабее физически, а значит и болячки пристают с ещё большей силой к ним. Так уж природа написала в своих книгах. Чёрт! Мои рассуждения уже похожи на бред слабоумного. Надо срочно отдохнуть. Сейчас покормлю Серёгу и завалюсь спать. А то совсем раскис».
Толик отложил ручку в сторону, подошёл к печке и поставил кастрюлю с «бульоном» на огонь.
Сергей спал тяжёлым сном больного. Из его груди вырывались скрипы, и шорохи, он часто стонал и что-то беззвучно говорил губами.
Толик подошёл к нему и потрогал ладонью лоб Сергея. Лоб был, как и раньше, - горячим. «Чем сбить температуру? Чем? Если и дальше будет так продолжиться, то Серёга сгорит. Сердце у него – дай боже, но и она не стальное, не выдержит постоянного напряжения. Надо дать ему зелени. Чёрт! Ты что – смеёшься? над собой? Где её взять? В том-то и дело, что где…А что если отвар из ёлки сделать? Вот эти иголки зелёные. Нарезать самые макушки и в кастрюлю…»
Толик взял ведро, осторожно открыл дверь, зачерпнул холодного снега и вновь плотно припёр дверь изнутри. Снег всё падал, и несколько клубков его залетело в зимовье.
«Чёрт, нечистая сила».
Толик поставил ведро со снегом на плиту, достал нож из ножен и стал отрезать нежные макушки еловых лап. Работа не утомляла, но нельзя сказать, что и была приятна. Иголки всё время кололи ладони, а отрезанные макушки, не всегда хотели оставаться в руках и падали вниз, на пол.
После получаса обстругивания, Толик вывалил большую охапку еловых макушек в ведро. Вода в ведре уже закипала, «бульон» кипел во всю. Толик снял кастрюлю с огня и налил горячую жидкость в миску. «Пусть остывает». Вернувшись к ведру, он стал ножом помешивать еловую гущу. От неё шёл приятный запах свежего, весеннего леса. «Как я раньше до этого не допёр?» – удивился Толик. Вскоре варево сварилось. Толик снял ведро с печи и поставил его на пол. Найдя ещё одну жестяную кружку, он отлил в неё немного отвара, и попробовал. «Ничего. Если ещё немного сахару добавить, то натуральный чай получится».
Толик поставил кружку на стол, взял миску в руки, и подошёл к нарам. Сергей , во сне, что-то бормотал, его нос и рот выдыхали горячий, больной воздух. А лицо отражало сильную боль, пронизывающую всё тело.
- Серёга, - Толик тронул друга за плечо, - Серёга, вставай.
          Сергей дёрнулся всем телом, примолк и проснулся. Глаза он открыл с трудом, но всё же открыл и в его взгляде читалась растерянность, мольба и виделась обречённость.
- Проснулся? А тут обед приехал.
- Толик, это конец, - тягостным голосом сказал Сергей.
- Ты что, - того самого? С чего взял? Всё нормально.
- Нет, Толька, нет. Это придел. Мне сейчас снилось, что меня
хоронят. А я за месяц, что лежу на этой кровати, как то привык верить всяким снам.
- Ты, Серёга, неужели суеверным стол? Нет, не годится так.
Ни в какие ворота не лезет, чтобы в тайге во что-то верить кроме своей силы и своего разума.
Сергей в упор смотрел на Толика. Он, видимо, ещё не пришёл в себя, после сна. Видя его растерянность, Толик по простому предложил:
- Давай обедать будем.
- Я не хочу.
- Надо, Серёга, надо, - убеждённо сказал Толик, - Жрать
надо, иначе нам, вместе, тягостно будет.
- Ну, ладно, давай, - равнодушно согласился Сергей.
          Толик взял ложку, достал нож, разжал ножом зубы у Сергея и стал, обдувая со всех сторон, своё варево, кормить друга, как маленького ребёнка.
Пища плохо шла в организм Сергея, и несколько раз были такие моменты, когда Сергея начинало тошнить. Но перебарывая в себе эту слабость, Сергей продолжал есть.
Наконец, порция, которой бы не хватило наесться и маленькому ребёнку, была съедена. 
- Вот и молоток, - похвалил Сергея Толик, - а теперь
гоголь-моголь моего изобретения. Серёга – я гениальный. Я изобрёл чай.
Сергей вопросительно поднял глаза на Толика.
- Не бойся, он полностью съедобный.
          Толик достал с полки два куска сахара, положил их в кружку, помешал там ножом и поднёс кружку ко рту Сергея.
- На, попробуй. Всё как в лучших ресторанах Нью-Йорка.
          Сергей припал к краю кружки и сделал несколько глотков.
- Ничего, - оценил он изобретение Толика, - что это такое?
- Отвар, обыкновенный отвар. Гениальные мысли приходят
слишком не часто. Но теперь мы имеем чай нашей собственной конструкции.
- Слушай, Толька, может ты ещё и таблетки какие-нибудь
изобретёшь?
- С этим трудновато. Я учился в Политехническом, а не в
Фармацевтическом. Но всё равно – что-нибудь придумать можно. Ты не расстраивайся. Наш разум всё может осилить.
- Толик, а ты изменился, - глухим голосом произнёс Сергей.
- В чём?
- Осунулся. Прибитым каким-то ходишь. Глаза совсем
красные. Ты что – не спишь?
- Да, есть малость, такой грех. Но не беда.
- Послушай, Толик, тебе надо спать. Спать много. Силу
нужно беречь. Она, потом, очень нужна нам будет.
- Да, ты прав, Серёга. Вздремнуть бы не мешало, чуток. Да, я
И сам хотел уже…Но ведь и дневальным кто-то должен быть. Кроме  того…
- Ладно, перестань, - прервал его Сергей, - Мне всё равно
делать нечего. Подежурю.
- Ты?
- Я. А что тут такого? Правда встать я не могу. Ну и что с
того? Разбудить-то я тебя всегда сумею. А в печку ты, пока, дров накидай и ложись спать. А я уже так отоспался и належался, что если встану, – неделю ложиться не буду.
- Ладно, Серёга. Ты убедил. Я с успокоенной совестью могу
завалиться на боковую.
- Ложись, ложись.
          Толик подкинул ещё несколько полешек в печку, бросил на пол полушубок и улёгся, подложив себе под голову рюкзак. Как только он лёг, глаза сами собой закрылись и, не успел Толик руку донести до рюкзака, чтобы поправить его, как что-то навалилось  сверху, придавило мягким и тяжёлым и в то же мгновение сознание отключилось, и Толик погрузился в неуправляемый беспробудный сон.
Сергей лежал на своих нарах и, смотря на Толика, думал: «Друг Толик, кореш ты мой. Во что ты превратился, а всё, наверное, из-за меня. А я прыщ подосиновый. Какое право я имею, кроме своей жизни, ещё чью-то на тот свет посылать? Ну, не гад ли я, после этого. Сяыка, сосиска, глиста, мурло бесхозное. А жить-то хочется. Как не крути – жизнь не два раза даётся. Надо тянуть лямку, надо жить. Но где тут жить, если я уже себя не ощущаю в полной мере. Если я шевелиться не могу. Трупик, но ещё живой. А он сильный, здоровый, и из-за меня себя в подобного мне превратил. Нет, надо или выздоравливать или на тот свет отправляться. Дальше маять всех ни к чему. На выздоровление, без лекарства и доктора у меня нет ни одного процента из ста. Значит, надо решиться на второе. Страшно! Ничего – те мучения будут твоими последними. А потом уже ничего не будет. Ни тепло, ни холодно. Дальше будет мрак. Полный мрак, без жизни и надежд. А что, если попытаться дальше бороться? Ещё месяцев четыре, или даже пять может, протяну ещё? А там, на большой земле, меня распотрошат, как курицу и по-новому соберут. Медики – учёные. Четыре месяца. Многовато, правда, ждать, но попробовать можно. Может, что и получится».
Сергей устал думать. Он закрыл глаза и погрузился в дремоту. Так прошёл не один час. То Сергей просыпался и принимался размышлять на разные темы, то снова закрывал глаза и погружался в сон. За месяц, что он лежал на твёрдых нарах, Сергей уже о многом передумал. Он, мысленно, пережил с самого начала всю свою жизнь. Прошёлся по дорогам детства, заглянул в юность, побывал в молодости. Потом Сергею надоели воспоминания, и он принялся мечтать. Мечтать углублённо и увлечённо. Часто мечты его доходили до такой фантазии, что дальше и выдумывать не было никакого смысла. Но болезнь, в конце концов, сделала своё дело. Больше не хотелось ни мечтать, ни думать. И только временами появлялись проблески какого-то интереса и осмысленного сознания. И тогда – в моменты восстановления осмысленного восприятия окружающего мира, - на Сергея наваливалась страшная волна тоски и неверия во всё происходящее. Казалось, что всё кончено, что жить больше незачем, что всё равно, что будет. И в такие моменты Сергею, большому оптимисту и любителю жизни, хотелось умереть. Его громадное тело великана-спортсмена, оказавшееся без движения, в полной неподвижности, - одряхлело. Мышцы атрофировались. Они висели ватой, обтянутые тряпками – кожей. Эта неподвижность, сама по себе, была тяжела Сергею, а тут ещё бесконечные боли: то в ногах, то в голове, то в желудке. Было страшно и тягостно. А другого выхода, кроме смерти, Сергей не видел. Сказать об этом Толику он не мог. Сергей знал, какая реакция последует после беспомощного заявления. Но сказать, видимо, придётся. Иначе и нельзя. Сергей уже просил Толика написать письмо своим родным, но точно не знал: написал его Толик или нет.
«Сибирь, гадкая Сибирь», - часто думал Сергей.
Проснувшись в очередной раз, Сергей заметил, что огонь в печке потух, а в трубу залетел ветер, и надрывно гудел.
- Толька, Толька, - позвал Сергей друга, но Толик не
слышал, – он спал глубоким сном, несколько суток не спавшего человека.
- Толик, печка потухла, - ещё раз попытался разбудить
Толика Сергей. Толик по-прежнему спал.
Сергей напряг всю свою волю. Сжал все работоспособные мышцы в единый порыв и очень медленно, в любое мгновение готовый рухнуть, приподнялся на нарах. С величайшим трудом ему удалось опустить ноги на пол. Сев на нары, Сергей ощутил большую слабость во всём своём теле. Но надо было встать. Отдохнув, переведя дух и сжав в комок всю свою боль, Сергей, опираясь двумя кулаками о край нар, стал  вставать на две опухшие ступни, одетые в тёплые шерстяные носки. Сергей встал. Его зашатало. Но он удержался на ногах.
Необузданная радость завладела Сергеем. «Значит ещё не всё кончено, значит, я ещё жив, ещё могу стоять! Я ещё оживу». На одном только вдохновении, без сил и мощи, Сергей медленно подошёл к печке, открыл дверцу, и, наклонившись, накидал туда поленьев. Подождав, когда они разгорятся, Сергей закрыл дверцу, и пошёл обратно к нарам.
«Я жив, - всё время радостно мысль в его голове, - Я могу двигаться. Значит, я ещё не умер. Я могу заменить Толика в таких делах, как, например, топка печки. А потом потренируюсь и смогу заменить его и в других делах. Обеды буду всякие делать. Я смогу. Я всё смогу».
В этот момент нога Сергея запнулась за какой-то лежащий на полу предмет и Сергей, не удержав равновесия, упал. Ещё в падении, он потерял сознание и всем своим массивным телом гулко приземлился на грязные доски пола, напоминая своим палением полёт неуправляемого мешка муки, который выронили перепившие грузчики из своих рук.
Печка гудела, получив большую порцию дров для своего пожирания. Где то бушевал снег, на просторах тайги. А в зимовье, рядом друг с другом, лежали два великана, когда-то сильных и могучих, а теперь уставших и беспомощных. Казалось, что оба они сладко спали.
Толик проснулся неожиданно для себя. Его как будто заставила проснуться некая мысль. Он открыл глаза, приподнялся на локтях, и первым делом посмотрел на нары. Они были пусты. Что-то нехорошее появилось в сознании Толика. Он вскочил на ноги и стал искать глазами Сергея.
Печка ещё горела, но свечка уже потухла и в зимовье стало совсем темно. «Что за чёрт, где он?» – подумал Толик и направился за новой свечой. Вдруг его ноги упёрлись в что-то большое, лежащее на его пути. Толик наклонился и слегка охнул. Прямо у его ног лежал Сергей. Он лежал, откинув голову в сторону от туловища, и его руки раскинулись в разные стороны, как бы желая охватить весь находившийся под ним пол.
- Серёга, Серёга, - стал тормошить друга Толик, - Серёга,
проснись!
Но Сергей не отзывался. Толик подхватил его под мышки, приподнял и заглянул в лицо. Даже в такой темноте было заметно, какое оно бледное.
- Серёга! – Толик поднял тело и перенёс его на нары.
- Серёга! – Сергей дышал,  значит, был ещё жив.
          Толик схватил чайник с водой и плеснул из него в лицо Сергею. Через минуту Сергей открыл глаза.
- Где я? – был первый его вопрос.
- Тут, у нас, в зимовье, - поспешно ответил Толик.
- Кто ты?
          Толик вспотел.
- Неужели не узнаёшь? Толик я. Толька – друган твой.
- Друган, - бессмысленно повторил Сергей.
- Что с тобой, Серёга? Как ты на полу очутился?
          Но Сергей замолчал и опять закрыл глаза. Толик поспешно сбегал за свечкой, зажёг её и поднёс к лицу Сергея. Мертвенная бледность покрыла всё лицо друга. Волосы, много недель не мытые, слиплись в один комок и торчали из головы какой-то обтрёпанной метёлкой. Веки вспухшие и покрасневшие, дёргались под напором нервных оконечностей.
- Серёга, - ещё раз позвал Толик, но ответа не последовало, -
Ах, ты! – в бессилии крикнул Толик и пнул, лежащий на полу полушубок, - Серёга!
Сергей неожиданно засмеялся и его смех отдалённо напомнил крик сумасшедшего, в те минуты, когда его рассудительно бьют.
- Ты, что Серёга? – совсем растерялся Толик, - что с тобой?
Неужели…
Нет, слова были страшные. Их нельзя произносить вслух. Не может Сергей с ума сойти. Нет! И так тяжело. А такое – судьба бы была слишком жестокой.
Сергей перестал смеяться и обычным своим голосом, как и в добрые, прежние времена, сказал:
- Подкинь дров в печку и дай, что-нибудь пожрать…
- Ты, Серёга, хочешь есть?
- А почему нет? Я целый месяц, почти, ничего не брал в рот.
- Да, да, конечно, - согласился с ним Толик и бросился к
печке.
Открыв дверцу, Толик подкинул туда поленьев, потом поставил на плиту разогреваться всё, что было съестным в зимовье: кастрюлю с отваром, ведро с питьём, чайник. Достав из мешка пригоршню муки, он тут же, на доске стола, стал замешивать тесто.
Через четверть часа, Толик, довольный тем, что всё у него готово, подошёл к нарам и поставил на край их миску с «бульоном».
- Будешь? – спросил он у Сергея, который всё это время
следил за действиями Толика пытливым взглядом.
- Ложку.
- На, держи.
- Отойди в сторону.
          Толик удивился, но послушался и отошёл.
Сергей яростно стал хлебать «бульон», откусывая большие куски несолёного хлеба.
«Поправляется, - подумал Толик, - скоро на ноги встанет. Вот и аппетит появился. Скоро совсем оклемается».
Сергей ел жадно и, вскоре, миска была пуста.
- Налей ещё, - потребовал он.
          Толик взял у Сергея из рук миску и наполнил её доверху. Оторвав большой кусок новоиспечённого хлеба, от подал Сергею добавку. Сергей схватил миску и хлеб и стал некрасиво, жадно поглощать пищу.
Толик только радовался: «Ну, совсем дело на лад пошло».
Сергей съел половину из положенного в миску. Прекратив, неожиданно, жевать он посмотрел на «бульон», потом на Толика.
- Лучшего нет?
- Мяса хочешь?
- Давай.
          Толик вытащил из кастрюли два лежащих там куска и отдал их Сергею. Тот тут же, не думая, отправил их в рот и, с хрустом, и жадностью, прожевал их и проглотил.
- Больше ничего нет?
- Хочешь чаю?
- Чаю?
- Ну, да. Моё изобретение.
- Давай.
          Толик налил елового отвара, бросил туда два кусочка сахара, размешал напиток ложкой и дал кружку Сергею в руки. Тот взял, выпил, обтёр рот, отдал обратно кружку и сказал:
- Ну и гадость.
- Ты что, Серёга, - вполне приличный чай.
- Какой я тебе Серёга? Я птичка.
- Не понял?!
- Ну и дурак, - Сергей отвернулся к стене.
- Нет, ты объясни, Серёга, что это всё значит.
- Я тебе сказал: я не Серёга. А ты собака.
- Я Толька, а ты – Серёга.
- Ты, болван, выведешь меня! Я тебя не знаю, а я – птичка.
          Толик отошёл в сторону. Печка потрескивала. «Что с ним, в самом деле, - тревожно думал Толик, - что произошло? Почему он на полу оказался, а потом есть, с такой силой принялся? С ним, что-то произошло. Нет, не надо мне было спать ложиться! Пока я спал, с ним, что-то произошло».
- Сергей, - ещё раз подошёл к нарам Толик, - Сергей, ты
слышишь меня?
- Змеёныш, не мешай мне спать, - Сергей даже не
повернулся к Толику лицом.
- Да ты что, с ума сошёл, что ли? – не выдержав, закричал
Толик.
- Ну, убивай меня, убивай! Я не боюсь смерти. – Сергей
повернулся к Толику лицом и стал рвать на себе одежду.
Толик, своей могучей рукой, успокоил Сергея, прижав его к нарам.
- Серёга, что с тобой?
          Сергей жалостливо посмотрел на Толика. В глазах его стояла мольба и унижение.
- Не бей меня, не бей, не надо! Я жить хочу, - скороговоркой
попросил он.
- Да что с тобой, Серёга? Объясни, - в который раз спросил
Толик.
Но на лице Толика было написано непонимание. Он пытался что-то вспомнить, что-то выплеснуть из глубины своего сознания, но, видно, не мог.
- Я не знаю тебя, - единственное, что он смог сказать.
          Толик отпустил Сергея. Он ничего не понимал. Сев на лавку, и установив получше свечу, Толик стал обдумывать сложившуюся ситуацию.
Сотни мыслей, тысячи воспоминаний, множество примеров, за несколько минут, перебрал он в памяти. И вдруг голова его опустилась и из глаз покатились две крупные слезы. Толик понял: Сергей сошёл с ума.
Долго сидел Толик за столом, опустив голову. Наконец он поднял её и посмотрел на нары. Сергей спал.
Толик встал, подошёл к нарам и долго смотрел в лицо своему другу. Потом он поправил одеяло на нём, и вернулся к столу.
Найдя карандаш и тетрадь, Толик стал писать. Руки у него тряслись, а всё лицо, осунувшиеся за несколько минут, передёргивалось невидимыми нервными жилками.
«…Всё кончено. Серёги больше нет. Он жив и возможно, здоров, даже есть просит. Но нет больше Серёги. Он лишился самого дорогого, что есть у человека – ясного сознания. Теперь смысл борьбы потерян. И я сам, на половину, стал мёртвым, потому что моя вторая половина стала мертва. Не стало друга. Друга! Нет, это не точное слово, чтобы передать то, кем мы друг для друга являемся. Какие, к чёрту, отношения, когда я и он были одним целым. Едины были в жизни. И должны быть едины в смерти. Родились мы в одно время, лишь с разницей, что в соседних квартирах.. Ходили в один детский сад. Потом, в школе, за одной партой десять лет просидели. Армия. И в армии мы были вдвоём. В институт оба поступили. За двумя подружками-девушками ухаживали. Даже, из института нас попросили не по отдельности, а вместе. Мы были одним целым. И вот нет его больше. Подлая тайга. Ты убила одного из нас. А ведь сюда мы ехали за деньгами и не из-за славы. Ехали, чтобы проверить себя. Дружбу скрепить. За романтикой погнались. Да пропади они всё пропадом! Ничего больше мне не надо. Вернуть бы только Серёгу. Если бы тут были медики. Они ведь всё могут. Они бы спасли. Всё дорогое, свою бы жизнь…Если можно было бы, если можно. Надо быть мужественным. Надо дотянуть до весны. Надо спасти Серёгу. И я буду его спасать. Как могу, как только могу. Хорошо, что он стал есть. Теперь одна уже проблема отпадает. Раз он ест, значит может набрать физической силы. А если у него будет физическая сила, значит он победит болезни. А когда будут побеждены болезни…Я его дотяну до весны, чего бы только это не стоило. И Серёга будет жить. Да, хоть бы и так, но он будет существовать на этом свете. Иначе мне незачем жить. А жить надо: жизнь даётся всего один раз. В том-то и дело. Надо бороться за неё. Надо рвать зубами, терять ноги, руки, но жить. На это она нам и дана. Хватит мне стонать. За дело. За работу. Больше нельзя спать. За дело…»
толик отложил ручку в сторону, встал и подошёл к печке. Дров было много. Их хватило бы ещё на сутки, но помня о законе: «Лучше раньше, чем никогда», Толик решил пополнить запас.
Полушубок валялся на полу. Одев его, Толик взял топор и ружьё.
Сергей спал глубоким сном выздоравливающего человека. Толик подошёл к нему и положил руку на его лоб. Лоб был холоден. «На поправке пошёл».
Тайга встретила Толика необычайной тишиной и снегом. Снег шёл всё такой же: холодный и безучастный.
Стаял полдень, если можно назвать сумрак, опустившийся на тайгу, днём. Толик закрыл дверь и пошёл к большой ели. «Буду рубить, пока темно не станет. Но когда срублю – на неделю дров хватит». До боли в руках, до дрожи в коленях, рубил Толик. Он уставал и тогда садился прямо в сугроб и курил. А когда, от усталости, выпадал топор, Толик ложился на снег и глотал его пригоршнями. К тому времени, когда совсем стемнело, Толик вырубил уже целую четверть ствола. «Вот и классненько, - подумал он, возвращаясь в зимовье, - дня через два закончу».
Когда Толик вернулся в зимовье, то застал Сергея уже не спящим. Сергей как-то странно приветствовал Толика: он жестикулировал руками, что-то бубнил и кривлялся. Толик разделся, положил на место топор и ружьё.
- Дай поесть, - затребовал Сергей.
- Сейчас, Сергунька, мы это устроим, - наигранно-весёлым
голосом произнёс Толик, хотя сердце у него рвалось на части, при виде того, что осталось от его друга.
- Так, так. Всё нормально, - Толик повернулся к печке и
Присел на корточки, для того чтобы подбросить поленьев в топку. В это мгновение он услышал за своей спиной какой-то шорох и присвыстывание. Толик обернулся. В полуметре от себя он увидел оскаленное дикое лицо Сергея. Тот держал в руке свой охотничий нож. Рука была поднята уже высоко и нож, в любую секунду, готов был обрушиться на Толика.
«Он хочет меня убить», - в сотую долю секунды, понял Толик и отскочил в сторону. Через мгновение, нож врезался в печку. Толик одним могучим ударом сбил Сергея с ног.
- Эх, Серёга, Серёга.
          Сергей лежал на полу, придавленный Толиком. Он вырывался. Но ослабленные, долгой болезнью, мускулы, не могли сопротивляться силе мышц Толика.
- Пусти, - слабо попросил Сергей.
- Сейчас, Серёжа, сейчас.
          Толик освободил одну руку и протянул её к ружью. Отцепив ремень, он скрутил обе руки Сергея и туго завязал их за спиной друга.
- Вот и всё, Сергунька, - сказал Толик, вставая.
          Теперь, когда Сергей лежал со скрученными руками, он начал кричать. Он просил, чтобы его не убивали и оставили жить на земле этой.
- Нет, Серёга, я тебя не убью, - обращаясь, сам к себе,
говорил Толик, - у меня осталась дорогая память о том, каким ты был. Я сохраню тебе жизнь. Я буду бороться за тебя. Эх, Серёга, Серёга.
Толик отстегнул ремень от большого рюкзака и связал обе ноги Сергея. Потом он подхватил тело друга и перенёс его на нары.
- Ты, Серёга, потерпи. Так надо. Иначе тебе самому каюк
придёт.
Уложив и укрыв одеялом Сергея, Толик вернулся к печке, накидал в открытую топку поленьев, и взял в руки нож, который валялся тут же – у печки.
- Вот этим ножом, Сергей хотел убить меня, - стал
размышлять вслух Толик, - Нет, Серёга не мог бы поднять на меня руку. Значит, это уже кто-то другой. Это не Сергей. Хоть и имеет его обличие. Это сумасшедший. А того Сергуньки, моего друга и брата, нет больше. Его больше нет.
- Убивают! Спасите! Не надо… - Сергей корёжился, и
Извивался на нарах, - не надо, не надо! Жить, жить хочу! Не убивайте…
Толик подошёл к нарам и положил свою руку на грудь Сергея. Тот присмирел. Толик вновь вернулся к печке и поставил на её раскалённую плиту кастрюлю, ведро и чайник, чтобы разогрев варево поесть самому и накормить Сергея.
«Да, не дотянул ты, Сергунька, до своей Ялты. А может быть, ещё и побываешь там? Кто его знает. Если ты стал буйным, то тебя, возможно, вылечат. Это тихие неизлечимы. А у тебя есть надежда. И я буду верной опорой твоей. Ты знай об этом…Что это я, в самом деле? Уж не отходную ли по Серёге читаю? Нет, брось, Толька, брось!»
Сергей ел жадно. Толик кормил его из большой деревянной ложки. Пить тоже давал сам.
Потом, после того, как Толик и сам поужинал, он основательно перерыл всё зимовье. Найдены были все ножи, кинжал, иголки, булавки, топоры, ружья. Всё найденное Толик аккуратно сложил в один угол, закрыл полушубком, мешками, рюкзаками и прикрыл сверху брезентом.
Печь гудела. «Дров пока хватит», - решил Толик. Он подошёл у нарам. Сергей спал. Спал спокойно, по детски. Даже слюни выступили у него изорта.
- Ничего, Серёга, ты потерпи.
          Толик подошёл к столу, сел на скамейку и, положив руки на стол, стал думать. Думал он долго. Перебирал в голове разные варианты, рассматривал вопросы со всех сторон.
Наконец, он взял в руки карандаш, подвинул к себе тетрадь и стал писать.
«…Я помню как нас провожали в далёкую Сибирь. Матушка Сергея сказала мне: «Береги его, он ведь такой слабенький». Мы оба тогда смеялись. Нас нельзя было назвать слабенькими. Мы оба были ростом в метр девяносто. Оба могли на ладони держать по человеку. Сила играла в нас и нам казалось, что ничто нас не сможет согнуть или поломать. И вот одного из нас больше нет. Что я скажу его матери. Что? Не уберёг я Серёгу, не смог. Тайга сломала его. А меня? И меня, наверное. Благо, что рассудок у меня ещё в порядке. Но я буду его спасать. Я буду за ним ухаживать. Иначе и быть не может. Память о друге и я буду помнить о нём. Буду помнить моего друга – Сергея…»
А снег всё бушевал над тайгой. Он падал бесконечный и холодный. Он замёл уже пол мира. Он готов был замести ещё и вторую его половину. А сами гигантские просторы лежали молчаливыми исполинами и молчали. Земля ждала. Она знала, что её нельзя замести и уничтожить. Она ждала своего времени. Она ощущала свою вечность, так же, как и громадные ели, ребристые сопки и хребтины, непроходимые болота и огромные реки. ОНО вечно. Это ТАЙГА. Но и снег, падающий с неба – вечен. И пусть потом всё растает, пусть настанет будущее лето. Наступит когда-то снова зима и снег будет падать, и падать, заметая затерянные в тайге избушки, засыпая собой одиноких сильных людей, которые забрели сюда покорять ПРИРОДУ.