Два рассказа для домашнего пользования

ДВА РАССКАЗА ДЛЯ ДОМАШНЕГО ПОЛЬЗОВАНИЯ


БУКИНИСТЫ

“Толстой? Читал, мне не понравилось. Фэнтези круче”.
Приятель.


- Притормози здесь.
- Зачем?
- Мне нужны жвачки.
- Давай быстрей!
Мелочи не оказалось и пришлось ждать сдачи с пятисот рублей. Окошко в киоске было маленьким, и я видел только живот и руки продавщицы, которые пересчитывали деньги. Жара была невероятная, и пока она там возилась, я решил попросить еще колы. Тогда руки опять задвигались быстрей, и в итоге я получил колу, жвачки и свою сдачу.
- Давай быстрей!
Наконец я сел, и мы поехали дальше.
- Хочешь колу?
- Нет. Мне через час нужно в “Бесконечность”.
- А жвачку?
- Нет.
- Твоя “Бесконечность” - дерьмо. Тупейшее название для клуба.
- Мне плевать на название. Там красивые официантки. - Мы остановились на светофор. - Хочешь пойти со мной?
- Нет.
“Нива” сделала поворот направо, и я увидел в конце улицы четыре металлических мусорных бака.
- Мы их сейчас просто выкинем и все, - продолжил он.
- Так нельзя, вдруг там что-то хорошее.
- Как будто ты не знаешь что там? Нет там ни черта.
- И все-таки надо посмотреть.
- Слушай, я не хочу, чтобы в нашей новой квартире пылилось это дерьмо. Пользы от них никакой. Меня с детства пугали эти странные названия на корешках.
- А я иногда открывал их и заглядывал внутрь.
- И какая тебе от этого польза? Или ты хочешь сказать - ты умней, чем я?
- Лучше смотри на дорогу.
 Подъехав к мусорным бакам, Леван развернул машину и открыл багажник. До самой крыши он был забит коробками с книгами. Некоторые по дороге высыпались на пол. Парочка упала на землю, когда мы открывали машину. Раскрывшись на самом интересном месте и уткнувшись в землю страницами, они были похожи на мертвых птиц. Ну, или на дохлых ворон.
- Ладно. Так и быть. Посмотрим что там. Только быстро, у меня нет времени копаться в прошлом.
Я взял первую книгу.
- Кнут Гамсун?
- Что-что?
- Кнут Гамсун.
- Это про что?
- Понятия не имею, кажется, отец читал.
- Кидай, в общем. Он уже давно только “Спортэкспресс” читает.
- Габриель Гарсия Маркес?
- Знаю, там что-то про одиночество. Выкидывай!
- Но это известная книга.
- Какая разница известная она или не очень? Здесь все книги известные, так что же теперь, до смерти их хранить? Выкидывай!
- Ты ведь даже не читал.
- И не собираюсь, тем более про одиночество.
- А Марк Твен? Может, оставим?
- Зачем? Мы оба по два раза ее читали. Выкидывай!
Мусорный бак наполнялся литературой.
- Гоголь?
- Он же психом был.
- А я и не собирался его оставлять. Со школы не выношу.
- Надо было всех психов в отдельную коробку собрать и...
- И в психушку отдать.
- Да, может, у них там тогда мозгов бы прибавилось.
- Чехов, целая коробка. Здесь книг  двадцать, не меньше.
- Черт, вот это жалко.
- Точно, жалко.
- С другой стороны, целая коробка.
- Да. Вот если бы одна книжка была, то можно было  бы оставить, а так...
- Ну, положи в сторонке, может, возьмет кто-нибудь.
Я положил Чехова между мусорными баками, а Леван открыл  новую коробку.
- Мишель Пруст?
- Марсель.
- Точно, Марсель. А ля решерш дю темп пердю, – прочитал он по слогам. - Твое, что ли?
- Да, на стилистике проходили. Уникальный  тип, у него одно предложение может несколько страниц длиться. Кажется, у него даже есть где-то одна глава целиком из  одного предложения, прикинь! А пишет там о фигне всякой, о детстве, как он  болел, о родственниках, бред в общем. Можешь выкидывать!
- Танго Испания. Кажется что-то хорошее.
- Это стоит оставить. Хорошая книжка, про чемпионат мира в Испании в 1982 году. Ну там, Блохин, Чивадзе, Дасаев... слышал, может? Наши в четвертьфинале полякам продули.
- Ты-то откуда знаешь? Тебе шесть лет было. Еще скажи, по ящику смотрел.
- Тебе не на много больше, я ее сто раз читал. Давай дальше!
- Милорад Павич?
- Муть, выкидывай! Лена на день рождения подарила. Не книга, а кроссворд.
- Какая еще Лена?
- Учительница.
- Милан Кундера?
- Еще хуже.
- Харуки Мураками? Черт, язык сломаешь.
- В мусор.
- Паоло Коэльо?
- Это вообще невозможный тип. Голову только морочит своим читателям и все. Сосу нравится.
- Откуда у тебя такие книги? Я и не слышал о таких.
- А ты побольше в “Бесконечности” с официантками сиди, может, узнаешь что-нибудь новенькое.
- О! «Война и мир». Это я знаю. И знаю что с этим делать.
- Эй, постой! Это же Толстой, я так и не прочел его, все собирался, но так и не смог. Может, оставим, все же Толстой?
- Посмотри внимательно на эту книгу. Она же полквартиры займет. Ты действительно хочешь ее оставить?
Я пожал плечами.
- Я, например, всегда мечтал это сделать.
Он бросил книгу через голову, и мусорный бак ответил металлическим гулом.
- Кто там дальше?
- «Кавказская кухня».
- А вот тут Мама ругаться будет.
- Да не, ерунда, она и не вспомнит. И не думаю, что здесь есть хоть одно блюдо, которое она не умеет готовить.
- Точно, выкидывай!
Леван открыл новую коробку.
- Рей Бредбери?
- Ее лучше сжечь.
- Почему?
- Там про то, как в будущем книги стали не нужны, и люди начали их сжигать, а другие, чтобы их сохранить учили их наизусть.
- Так может ее лучше наизусть выучить?
- Бросай в мусор!
- Фантастика это дерьмо.
- Вообще-то, да, но не всегда.
- Всегда.
- У Стругацких есть нормальные книжки.
- Тарковский это бред.
- Да при чем здесь Тарковский?
- При том, что, когда начинают говорить о Стругацких, потом обязательно вспоминают Тарковского. Я тебе заранее говорю - Тарковский это бред.
- Я и не собирался о нем говорить. Мне он тоже не нравится. “Ностальгия” это ужасный фильм.
- А в “Сталкере” играет Папа Карло из “Буратино”.
У них, наверное, кастингом Артемон занимался.
- Ладно, успокойся. Я никогда не любил фантастику.
Я взял книгу из другой коробки.
- Уильям Вордсворт.
- Стихи?
- Да.
- Я не люблю стихи. Не понимаю этого пафоса.
- Да, сэр. Признаться я тоже.
- У меня здесь Кен Кизи. “Порою нестерпимо хочется”.
- Давай оставим эту книгу. Мне она сильно нравится. И тебе бы понравилась. Стишок на дверях моей старой комнаты это эпиграф из этой книги.
- Ты достал с этим эпиграфом, я его наизусть помню:

То, поля топчу ретиво,
То, стремлюсь я в города,
А порою, нестерпимо,
Хочется нырнуть с обрыва,
И исчезнуть навсегда.

Один из немногих стишков, что мне понравился. Оставим, конечно, если тебе “нестерпимо хочется”. Держи! Что дальше?
- Лауреат Нобелевской премии, Уильям Фолкнер.
- В мусор, дальше.
- Лауреат Пулитцеровской премии, Алан Черчесов.
- Туда же.
Я швырнул книгу не глядя, а она, не долетев, стукнулась о край и упала на землю. Леван поднял ее и бросил в бак.
- Не надо мусорить. Давай дальше.
- Эрленд Лу?
- Это еще кто?
- Современный финский писатель.
- Тогда в урну. У меня тут сказки.
- Финские?
- Нет, осетинские. Которые ты в детстве читал.
- Ты, между прочим, тоже.
- Но я их первый читал, года на три пораньше тебя.
- Ты еще заплачь. Оставь себе свои сказки.
- Да не нужны они мне! - Он швырнул книжку в мусор. - Просто там стишок был, который мне почему-то запомнился.
- Кто-то мне тут рассказывал, что стихи не любит.
- Да это детский, про трех мудрецов.
- Не помню.
- Три мудреца в одном тазу,
Поплыли по морю в грозу,
Будь попрочнее старый таз,
Длиннее был бы наш рассказ.
- Браво! Бра-во!
- Заткнись!
- Между прочим, Мама просила не выкидывать сказки.
- Зачем они ей?
- Ей-то они ни к чему, просто она говорила...
- Говорила что?
- Ну, что, когда-нибудь у тебя будут дети, и ты должен будешь читать им всякие сказки.
- С чего это она взяла?
- Сам не знаю.
- Ладно, не принимай это близко к сердцу. В крайнем случае, расскажу им этот стишок. Давай дальше.
- Соммерсет Моэм. Рассказы. К слову, мамина любимая книга. Знаешь, наверное, эту историю?
- Какую историю?
- Ну, этот рассказ про девушку, которая топит в реке своего новорожденного сына.
- Зачем?
- Потому что он у нее от фашиста родился, это во время войны было.
- Трагично. В мамином стиле.
- Да, уж! Здесь Франц Кафка. “Замок”.
- Черт, выкидывай быстрей!
- «Дарьял», четыре номера за 99-й год?
- В мусор. У меня здесь Джек Керуак, два тома? Ты, наверное, читал?
- Да, один том можно оставить, а другой выкинуть.
Леван кинул один том в бак, а другой протянул мне.
- Держи!
- Ты не тот том выкинул.
- Как “не тот”? Ты же сказал один выкинуть.
- Но я же не сказал выкинуть “первый” том, я сказал выкинуть “один” том.
- Да какая разница?
- Разница в том, что мне не нравится второй том, мне нравится первый том.
- А Том Сойер тебе не нравится?
- Заткнись!
- А Том Тейлор?
- Ну, хватит! Обойдусь и без этого.
Второй том полетел вслед за первым.
- Ладно, я перепутал. А что делать с этим?
- Что там?
- Альбер Камю, полное собрание сочинений в пяти томах. Абсурд какой-то!
- Да, действительно. Положи на Чехова.
- Эдгар По. Рассказы.
- Ясно, что не романы.
- Почему?
- Потому что он их не писал. Только короткие рассказы и такие же стихи. Чтобы их можно было, как он говорил, “прочитать за один присест”.
- Неплохая мысль. В таком случае, пора заканчивать. Выкинем все оставшееся сразу.
- Но еще пол машины. Давай хотя бы посмотрим что в этих коробках.
- Ладно, только быстро. Меня уже ждут мои официантки.
Мы стали открывать коробки, и, бегло взглянув на содержимое, высыпать их в мусорные баки. Я видел как падали Достоевский, Джойс, Уайльд, Бодлер, Шиллер, Виан, Сервантес, Флобер, Беккет, Хемингуэй, Дойл, сестры Бронте, Бальзак, Шекспир, Диккенс, Кортасар, Уитмен, Набоков, Лондон, Тургеньев, Мелвилл, Моэм, Вольтер, Эко, Гёте, Дефо, Золя, Бернс, Сартр, Данте, Уэллс... Я оставил себе еще “Великого Гэтсби”, а Леван путеводитель по Италии. Не знаю, зачем он это сделал. Потом мы закрыли багажник, сели в машину и с легкостью тронулись в путь, подталкиваемые в спину корящими взглядами писателей эпохи Просвещения.




БЛУЖДАЮЩИЙ ФОРВАРД

Ученые очень долго бились над вопросом поиска универсального признака в определении принадлежности человека к той или иной нации. Типа, какими критериями надо определять национальность человека? Путаница здесь страшная, вроде того что, кто по маме еврей тот же по папе армянин (Каспаров), и кто он в итоге никому не ясно. В общем, вопрос оказался очень сложным, и приверженцы разных теорий о происхождении наций настаивали на разных признаках или маркерах. В итоге, так и не придя к единому мнению, все эти ученые – этнологи, решили, что раз на сегодняшний момент определить научным путем принадлежность человека к той или иной нации представляется невозможным, пусть единственным критерием будет самосознание человека. То есть, как он себя назовет, тем он и будет. Самый яркий здесь пример это самоопределение американцев в отдельную, реально существующую, самостоятельную нацию. Или другой пример – во время последней российской переписи, в Северной Осетии было зарегистрировано 45 человек, которые назвали себя скифами. Это, конечно, своего рода эпатаж, и никакого реального отношения эти люди к скифским племенам, жившим на этой земле много веков назад не имеют, но если они себя так назвали, то поделать с этим уже никто и ничего не может. «Скифы? – сказал бы отчаявшийся доказать обратное этнолог, - ну и хрен с вами, живите». Таким образом, эти 45 человек инициировали возрождение на планете древнего народа, давно считавшегося исчезнувшим. К чему я это все начал? В общем, узнав о таком, в каком-то смысле тупиковом состоянии, в котором находится славная наука этнология, я почувствовал, что все мое национальное самосознание, вся эта промывка мозгов о том, что я осетин начавшаяся еще в детстве, все это может вдруг лопнуть как запущенный аппендицит. Вот я и призадумался, а, собственно, кто я? В том смысле, что в новом моем паспорте национальность не указана, только гражданство (то самое, которое по-английски nationality), следовательно, вопрос в том, кем я себя чувствую, если вообще это можно чувствовать. Я хочу сказать, что я не могу так просто назвать себя колумбийцем или шведом, надо иметь что-то в основе. Наш лектор, читающий нам регионоведение, этнолог по специальности не исключил, что можно чувствовать свою двойную идентичность, то есть называть себя русским немцем или осетинским кумыком. Это, с одной стороны упрощает, но с другой лишь усложняет мою задачу. В любом случае, здесь я попробую разобраться в своих внутренних стремлениях к национальному самоопределению, и возможно, расставляя нужные акценты, мне удастся выявить в себе одну или хотя бы две превалирующие составляющие моей национальной идентичности.

Итак, наверное, я чувствую в себе что-то "кавказское", что-то нерусское. Все это довольно приблизительно, но пока я не знаю какие другие слова подобрать, и чтобы не ошибиться буду говорить именно так. То есть, мое «кавказское» превалирует над моим «славянским» (которого тоже, впрочем, достаточно, но об этом позже). Значит, я попробую заявить, что я - осетин. Но что это для меня значит, я сказать не смогу. То, что я назвал сейчас себя осетином совсем не приближает меня к пониманию значения этого слова. Здесь, в качестве примера, я хочу вспомнить слова нашей покойной бабушки. Мне кажется, это была одна из последних наших встреч, то есть когда она была еще в ясном уме. Мы сидели с ней на кухне, и я рассказывал ей, про то, как днем раньше Леван в присутствии родственников (кажется, это был мамин день рожденья) объявил, что Инга его невеста. Там были Алик, Русик, и еще много кого и все этому факту очень радовались. В общем, было еще много подробностей, и я думал бабушка этому обрадуется, а она послушала, и с какой-то горечью сказала, "нет, вы уже не осетины". Черт, она это так сказала, что я понял, дело тут даже не в пресловутом сохранении традиций, а в чем-то большем. Суть теряется. Уходит древняя осетинская традиция. Ей это было так горько, что мне даже самому жаль стало, и это, не смотря на то, что я считаю, что никуда она не уходит, эта самая традиция, а лишь модернизируется - это нормальный позитивный процесс, характерный сегодня для большинства кавказских этносов. Но ей это было не важно. Так вот, может я модернизированный осетин, осетин нового времени? Осетин, которому сделали upgrade? Пост-осетин? Возможно, но думаю, что национальность не терпит добавочных прилагательных и пояснительных дополнений. К тому же, хоть кровь во мне и на сто процентов осетинская, все же, назвать себя осетином, не зная даже осетинского языка, я могу лишь формально или в разговоре с грузинами (то есть в противопоставлении себя кому-то). Газданов был осетином, но он был русским писателем. Так что, попробую искать дальше.

Вторая моя кандидатура - грузин. Конечно, грузин я никакой. Языка почти не знаю. Но есть здесь одна такая сильная привязка - Грузия, как не крути, есть моя родина. Вот это я как будто чувствую. Я во многом там сформировался и мне трудно это объяснить, но многие сегодняшние формы моего поведения берут корни именно оттуда. Это как какой-то фундамент недостроенного дома, за которым давно не следили, и он очень сильно пострадал. Но все-таки я оттуда, я тамошний. Хотя и этого тоже явно недостаточно, чтобы называть себя грузином. Это где-то в области метафизики, это голоса, которые я иногда слышу из прошлого, но к настоящему они уже почти никак не привязываются.

Третье, я - русский. Опять же, с какой стати? Я вообще-то, если кто-то не в курсе, черножопый, лицо кавказской национальности. Но мой родной язык русский, это точно. Я думаю по-русски. Пишу тоже. Хотя ни в России ни на Кавказе я не чувствую себя до конца "своим". Случается так, что, будучи в России, у меня включается моя кавказская сущность, и я начинаю вести себя именно так, как положено вести себя грузину в Москве (я имею в виду стереотипное представление об этом). Это происходит не произвольно, точно так же как, вернувшись во Владикавказ, мне бывает трудно говорить с этими кавказцами и меня тошнит от гор. И чувствую я себя в этот момент именно по-русски. Кстати, на счет того, чтобы быть русским, я с улыбкой вспоминаю фразу Левана. Я знаю о ней только по маминым рассказам. Когда мы были совсем маленькими придурками и таскали домой полосатых кошек с улицы, Леван, частенько, когда ему напоминали, кто он по национальности, кричал в ответ гениальную фразу: "Не хочу быть осетином! Хочу быть русским, как Гагарин!" Вот какое мощное национальное самосознание было у человека, да еще и в каком возрасте! Хотя, здесь, в этой фразе, я вижу некую подмену понятий. Вполне возможно, что вместо слова «русский», сюда подходит лучше слово «советский». И хотя такая нация, вопреки мечтаниям отдельных людей состояться не успела, и на момент развала Союза была еще очень далеко от того, чтобы ей стать, все же, в какой-то степени,

я - советский. Вот это я чувствую очень даже сильно, не смотря на то, что это конечно признак не национальной принадлежности, а скорее принадлежности к какой-то эпохе, к чему-то большому чего больше не вернуть. Я не хочу застревать в этом, но это тоже голоса из прошлого и иногда мне бывает приятно их слышать, а иногда я кричу им в ответ: "Эй, заткнитесь там! Союза больше нет!"

А то, что я человек вообще-то, испытывающий влечение ко всему западному, как быть с этим? Я ведь явный прозападник, хоть и беспонтовый, потому что никогда там не был. Но я иногда чувствую себя стопроцентным манчестерцем из рабочего квартала. Убейте меня, но во мне это есть. Я ведь никогда не любил русскую литературу, и все то немногое, что я написал в своей жизни тоже, хоть и было написано по-русски, но стилизованно под западные образцы. Не знаю, откуда во мне это. Может от отца? Это он дал мне почитать «Старика и море», когда все нормальные дети сказки читали, шестидесятник чертов. А потом еще и магнитофон из Японии привез, чтобы мы его Джо Дассена целыми днями слушали. Не важно, откуда это, важно то, что на сегодня это делает еще более невыполнимой мою задачу определить свою национальную идентичность.

В общем, вот она, вся моя персоналия, разложенная перед вами по частичкам. И здесь я прихожу к выводу, что личность я размытая, не испытывающая родной привязанности ни к одной точке на этой планете, долбаный мигрант, не знающий где будет лучше. Родившись и повзрослев в одном городе, я затем порвал с ним на целых 13 лет. Потом были другие города и другие лица, но эмоциональной привязанности к домам и кирпичам из которых они сделаны, я больше не чувствовал нигде. Более того, вернувшись в Тбилиси - город детства, я не испытал ровным счетом ничего, что могло бы взволновать мой внутренний мир. Я растерял эту способность чувствовать по дороге из одного большого города в другой. Наверное, я завидую в некотором смысле людям, которые живут там же, где они родились, хотя, тут же признаюсь, что я ни о чем не жалею. Это самое чувство своей непривязанности ни к чему иногда помогает тебе, толкает тебя вперед и ты не чувствуешь никакого страха перед новыми витками жизни, ты вообще ничего не чувствуешь, готов так бродить еще долго. Но иногда, в неудачные моменты оно наоборот, давит, и тебе не на что бывает опереться. Наверное, и в плане своего национального самосознания я уподобился мигранту, вечному страннику - гуляю себе по горам, спускаюсь на равнину, переплываю реку, а когда выхожу из воды уже не помню, кем я был на том берегу.