С чего начинается Родина среда обитания

Набившаяся в ботинки рыбья чешуя мешала идти. Но присесть, чтобы освободить обувь, было негде. Мешали повсюду копошащиеся лягушки. Эти бледно-зеленые твари мерно, как море, колыхались во всех направлениях, слабо пища, наверное от голода. Семен упорно стремился к столбу, раздвигая ногами ползучий ковер. “Только бы не наступить, не наступить”- бормотал он. До столба оставалось метров двадцать, когда Баралгинов разглядел, что поверхность его ничуть не похожа на дерево. Она казалась черной и мохнатой. Семен остановился. Идти дальше смысла не было.
    Дома яростно воняло потной обувью. Большие Семеновы бахилы привычно кукожились возле немазанной печки. Открытая форточка никогда не спасала от жары - металлическую сетку облепляли злобно зудящие осы. Волна цветастых гадов периодически накатывала на окно, закрывая его до половины, и, с тонким всхлипом оседала обратно. Дождь шел только восьмые сутки. Пегий холодильник еще вчера перестал потчевать прокисшим молоком, осталась только одеревенелая колбаска и несколько кусочков черного хлеба. В кадке с водой неистово плодились комары, от чего вода стала похожа на компот из зеленой смородины. Семен зачерпнул ковшик, но пить не стал, плеснул в печку, на углях зашкворчало, запахло жаренной кровью и комариным дерьмом. По полом кто-то урчал и ерзал, хлюпало. Вода с потолка мерно капала в бадью с мазутом, где вымачивались шестеренки от трактора, но вот чего было в достатке, так это книг. Они были повсюду - на телевизоре, под телевизором, а из под самой большой груды скромно серебрился острым углом видеомагнитофон “National Panasonic”. Огурцы, высаженные в коробке от магнитофона пожелтели и лопались от избытка влаги, дождевые черви, толщиной в палец, вяло струились че-рез край коробки прямо на пол, тупо тычась в щели в поисках свежего чернозёма. На столе, покрытом стеганым одеялом, стояла фотография красивой женщины в никелированной рамке. Там же лежали: мыло без обёртки, исписанные шариковые ручки и книги, которым не хватило места на полу. Поверх книг лежал список на тетрадной бумаге:
       
        Картошка - 3 мешка                - 70 р
        Сапоги женские                - 250 р
        Мыло                - 40 р
        Утюг                - 15 р
        Зубной порошок                - 18 р
        Презервативы                - 30 р
        Носки шерстяные                - 18 пар
   
     Пушистый мох на бревёнчатых стенах давал зеленоватый отсвет на белое одеяло, на кровать, в изголовье которой стояло пустое ведро, и 80 пачек зубного порошка, плотно заваренного в полиэтиленовые пакеты.   
    Надо было заглушить двигатель. Керосин! - его могло не хватить для лампы. Электричество исчезло давно - с мохнатого чёрного столба свисали тонкие ниточки ободранного провода. Лоснящийся от воды трактор рахитично дрожал, и упрямые гады не могли удержаться на его мокрых поверхностях. Только гусеницы стали зелёными и будто вращались в разные стороны. “Тьфу, ... твою мать”, чертыхнулся Семён, соскользнув с облепленной гадами гусеницы -“Угораздило, блин, ручку от двери забыть!”, и заткнул промокшей вязаной шапочкой впускной коллектор. Трактор, засипев как астматик, подергался и умолк. Гады с радостным писком рванули на пологую кабину, навстречу свету и свежей воде. Семён, вытряхнув из капюшона лягушек, переодел бахилы с ноги на ногу, и побрел обратно, привычно хлюпая по склизким, от пищащих гадов, колдобинам.
    Телефон тоже не работал. Подув в трубку, постучав по рычагу, Семён, отрезал от аппарата телефонный шнур, и подключил им радио. Там что-то заклокотало, забулькало, и прорезалось приятным женским голосом: “Московское время 00 часов 16 минут. Сегодня 11 октября 1989 года. Среда.”
 За окном хлюпали и волновались в пенистых лужах гады. Весело потрескивала в темноте натруженная печка. Языки пламени в керосиновой лампе плясали “танец с саблями”. Семёну Норгестреловичу было уютно. Ему было хорошо.