В Москве под небесами... Глава вторая

*   *   *

   Через неделю провожали папу. Перед этим по вечерам мама и папа много разговаривали. Не так, как обычно, а как-то вполголоса. Не спорили а озабоченно что-то обсуждали, как в те дни, когда деда болел. Деда тогда выздоровел и снова в свой огород отправлился, а тут вроде все хорошо было, но все равно, неспокойно как-то Пашке, как будто папа не во Францию, а на войну уезжал.
    Про войну папа иногда рассказывал. Особенно Пашка запомнил вечер, когда он руку кипятком обварил и орал от боли.  Папа тогда ему рассказывал как на войне раненым больно было. Папа сам ранен был. У него не ноге мизинец оторвало. Дедушка как-то сказал, что папу Бог уберег, мог и вовсе без ноги остаться. Вот и сейчас Пашке казалось, что папу какие-то напасти там за границей ждут. Папа изменился, словно похудел, не улыбался больше, и все как-то блестели у него глаза.
    Наконец наступил день отъезда. Папа с утра ушел на работу, но скоро вернулся. Пришла и мама. Вместе они стали снова все перекладывать в папином коричневом чемодане. Время шло, Пашка томился, очень уж хотелось поскорее на аэродном поехать, увидеть настоящие самолеты. Уже небо посерело, и огни зажглись в домах через улицу, когда папа, наконец сказал: «Ну, присядем на дорогу.»
    Они шли по улице к электричке, и по асфальту крутился снежок. Прошлой зимой они в эту пору уже на коток ходили, а тут только первый снег. А может это позже было, когда на каток ходили?
    «Пап, а нельзя что б ты поскорее приехал? -  Пашка спросил. – Мы б на каток пошли...»
    «Теперь уж на велосипеде кататься поедем, когда вернусь.» Папа ответил почему-то сердито и добавил: «Ты смотри тут без меня и в новой школе двоек не нахватай.»
    Пашке даже обидно стало. Ну что он опять про двойки?
    Потом, после электрички, они долго ехали с пересадками на метро, а потом на большущем автобусе, что так и летел, сначала по городу, потом все мимо каких-то полей. Пашке было показалось, что они так до самой Франции доедут, но приехали они в аэропорт, где папу уже ждали какие-то незнакомые дядьки и их жены. Тут уже все улыбались, и к Пашке обращались как к маленькому. Впрочем, о нем быстро забыли и все говорили о каком-то Воробьеве, который опаздывал.
    За большой стеклянной стеной, правда, стоял освещенный огнями самолет. Еще несколько самолетов виднелись чуть подальше. Пашка хотел подойти поближе – посмотреть, но тут папа вдруг больно сжал ему руку. Пашка хотел руку освободить и на папу посмотрел, но тот совсем не него внимания не обращал, слушал какого-то дядьку, который только что подошел и говорил, что Воробьев не приедет, и что они полетят без него. Папа побледнел, и что-то спросил сердито – Пашка не понял, но этот новый дядька вдруг заговорил, как рассерженная училка, сказал, что вопросов лучше не задавать, а просто пройти на контроль, и лететь, как полагается. Все вдруг затихли, а папа присел к Пашке и сказал: «Ну, брат, пока!» И поцеловал его в лоб. Потом все вокруг стали целоваться и прощаться, и Пашка увидел папу шедшего по какому-то проходу. «Мам, а папа, правда, вернется?» Пашка спросил громко, но мама его вдруг как дернула за руку и поташила прочь. Так он самолетов и не разглядел.
     Ах ты, не напомнил папе про пистолет!

*   *   *

    Пистолет такой, не пистолет, а револьвер, как Саша разъяснил, Пашка видел у одного пацана. Дурной какой-то был пацан, сам счастьем своим не ползовался и другим не давал. То был сын папиного знакомого с работы. Папа их как-то летом пригласил, в воскресенье. Пацан был с длинным, как у его папы носом и в коротких синих штанах с лямками. Говорил, едва рот разевал. И пистолет свой в руке держал вяло, не прицелился даже ни разу. Так только, показывал. У старших глаза так и загорелись. Еще бы, настоящий кольт с ковбоем на лошади на красном пластике ручки. Прямо как настоящй, только что пистонами стреляет. Пистоны – не чета нашим. Как хлопнет! Что взаправду выстрелит. Пацан тот пистолет бы свой из машины бы и не достал, если б ему отец бы не напомнил. Еле разыскал где-то в багажнике. Да если б у Пашки такая штука б была, он бы с ней и спать бы ложился. А этот... Пашка и имени-то его не запомнил.
    Пашке тот кольт и в руке подержать-то всего лишь чуть чуть дали – старшие и те друг у дружки вырывали, всем охота была заграничным пистоном пальнуть. Куда-там оловянным пугачам, что у тряпичника выменивали, тот кольт палил – в ушах целую минуту звенело. Вот о таком Пашка и мечтал.
   Мечтать не вредно. Забыл папе сказать, а вспомнит ли тот сам? Так Пашка и тосковал. Просил у мамы папе напомнить, когда звонить ему будет, да куда там, мама и слушать не стала.
   Снег, что пал в день папиного отъезда так и валил теперь не переставая. Утром теперь Саша вставал печь топить. Как папа хлопал дверью и вываливал дрова со стуком на пол у печки. Пашка слышал сквозь сон, кутался получше в теплое одеяло, ловил последние минутки сна. Мама вставала, шумела водой. Потом, когда в доме уже теплело, вылезал. Тут и деда поднимался.
  Новая школа была подальше прежней. Совсем в другой стороне. Из калитки нужно было повернуть направо, пройти мимо пятиэтажки, стоящей к улице торцем, (здесь надо было идти побыстрее, не заглядывая во двор - там жили шпанистые пацаны), перейти через перекресток с парикмахерской на углу. И еще одну улицу. Летом тут часто ходил, на Симоновку, бычков ловить, а тут вот зимой, в ту же сторону... Скрипел снег под валенками.
   После обеда почтальон принесла посылку. От папы. Пашка так и подпрыгнул, а та: «Мать дома? Расписаться надо.» «Нету ее, на работе. Давайте я распишусь.» Та прямо рассердилась. «Ишь, какой быстрый! Это заграничная, только ей, скажи, чтоб с паспортом пришла.» «А деда, деда подойдет? Я его счас разбужу.» Да та уж к калитке шла. Эх ты, обидно как!
     Стал Пашка маму ждать. Может пораньше придет. Может заболела и отпросится? Саша пришел. Сказал, надо ждать, а пока уроки заставил делать. Пашка уселся у окна, раскрыл тетрадь и учебник. Написал наверху страницы:«Домашняя работа. Задача 36», а сам все на улицу смотрит, все думает, что там, в посылке, может и, правда, пистолет с пистонами, вот было бы...
    «Саша, смотри, они наш забор воруют!» Пашка закричал во всю мочь.
    Из снегопада появилась ватага мальчишек. Шли по улице. Один вдруг шагнул в сугроб, да прямо к их забору. Понянул, покачал и оторвал целую секцию. Другие подоспели да понесли. Да так быстро, что когда Саша к окну подоспел, тех едва видно было.
   «На пустырь потащили, жечь!» Саша прокричал уже из сеней хватая на ходу шапку.
   Нагнали воров на пустыре за пятиэтажками. Уже у самого костра. Кто-то крикнул: «Атас!» Да поздно было, Саша так на себя заборину рванул, что пацаны на ногах не устояли, в снег посыпались. Саша на плечи секцию взвалил, а самый маленький, на ВИМе его Пашка раз видел, вцепился и на себя тянет. Пашка его толкнул, оторвал, и в снег падая подумал: «Ну, счас будет!» Не отпускает пацана, хоть одного гада отвалтузит. Ишь сопли зеленые зеленые распустил. Хотел Пашка ему заехать, да только тот извернулся, да как даст Пашке в глаз, хорошо промазал, в скользячку прошло, только кожу ожгло варежькой. Кто-то за шиворот потянул, на коги поставил. Саша, второй рукой, свободной. Все остановились, смотрят на кого-то. Пашка тоже поглядел и обмер. На перевернутом ведре, у самого костра, с папиросой в зубах сидел Бутуз. Про Бутуза говорили – зарежет не почешется, а про шайку его...  Теперь все замерли, команды ждали, чтобы в драку броситься разорвать их с братом, разметать вместе с забором.
    «Пусть валят со своим забором, жиды.» Процедил Бутуз тихо сквозь зубы и плюнул в снег.  И тут же вся кодла заскакала, забесновалась вокруг, заорала в десять глоток: «Жиды, жиды, жиды-ы-ы!!!»
    Когда дома уже у печки сидели, отогревались, Пашка у Саши спросил:
    «А что это он нас жидами обозвал. Я и раньше слыхал. Жиды, это кто?»
    «Евреев так обзывают.»
    «А мы что, тоже евреи?» Удивился Пашка.
    «Почему тоже? Нет. Просто у нашего отца и деды фамилия не русская. Да и не пьют они. Вот этот придурок и путает.»
    «А почему у нас с тобой фамилия, как у мамы?»
    «Чтоб нам с тобою жилось попроще.»
    «Как это?»
    «Как как... Подрастешь, узнаешь.» Сказал Саша поднимаясь.
    «Бутуз наверное теперь припомнит.»
    «Не боись, не припомнит. Он сам нас испугался. Трус он, вот и все.»
    Бутуз трус...
    Саша читать ушел, а Пашка долго еще у печки сидел, в огонь смотрел. Он Саше рассказывать не хотел, но сам, правда, раз видел, как Бутуз испугался. Правда, тогда на его месте любой бы, наверное, струсил. Было от чего.

*   *   *

    Это позапрошлым летом было. Пашка тогда только в первый класс собирался. Болтался по утру во дворе с молотком в руках, муравьев искал. Смотрит, пацаны знакомые по улице валят. Подбежал к забору, куда, мол. Купаться, орут. Пошли, говорят, с нами. Самый старший позвал, как было отказать? Он и не знал, что это тот самый Бутуз был, о котором он тогда уже слышал. Бросил Пашка свой молоток, и за нами. Думал идут они, как всегда в Кусково, оказалось нет. Собрались пацаны куда-то на дальний пруд. Там доску мужики построили нырять, настоящий трамплин, вот нырять и шли. На электричке надо было ехать. Пока шли до станции орали, в собак и кошек камни да палки кидали. И жутко было – Пашка по улицам всегда спокойно ходил, не хулиганил, разве что палкой по забору протрещит – и весело. Казалось теперь сам черт не брат, всегда бы так по улицам ходить.  На станции Пашка вспомнил,  что у него денег на билет нет. Да никто про билет и не подумал, как рванут на электричку, что только что к станции подсвистела.  «А билеты?» Пашка заортачился. «В поезде купим!» Бутуз на бегу. Пашка никогда не видал, чтобы билеты в электричке прямо продавали, но вбежал в тамбур всесте со всеми. Как раз и двери закрылись.
     В вагоне почти никого, так, тут и там тетки и бабки сидят. Мест у окошек полно. Пашка рванул было одно занять, но Бутуз его за рукав поймал: в тамбуре постоим. Почему? А вот, видал? У Бутуза в руках цепочка. Контролеры пойдут, мы двери и свяжем, понял? А как же билеты? Не сдержался Пашка, и тут все вокруг: Ха-ха-ха!
     Так бы и ржали над ним, да тут Бутуз сигареты  вынул. Одну себе в рот сунул, и поцанам пачку подает. Протянулись руки, каждый сигаретку тащит. На пачке собачка Лайка. Взял сигаретку и Пашка. Вспыхнул огонек спички. Сигареты одна за другой в него тычатся, загораются угольками в прохладном полумраке тамбура, подплывает огонек и к Пашкиной сигарете. Первой. Все на него смотрят, ждут. Тяни, советуют в себя, он и тянет. Горло першит, в глазах слезы, но тянет дым в себя, осторожно, чтоб не закашляться, как все только и ждут. Вдруг поплыло все перед глазами, пол грязный навстречу полетел, да как даст больно... 
      Через две остановки сошли. Пашке все уж и не в радость. Голова кружится, тошнит. Хотя, на воздухе полегчало. Прошли вдоль железнодорожного полотна, у высоковольтной линии свернули. Кузнечики в траве стрекочут, наверху в голубой вышине электричество стрекочит в проводах. Кто-то подобрался сзади, голым локтем осторожненько Пашкиного локтя коснулся. Его током – трах. Аж подпрыгнул. Все опять: Ха-ха-ха. Ладно, Пашка думает, я тоже над вами посмеюсь. Но про него все уж и забыли. Знай локтями сшибаются. Током жалит, как комар. Жарко, солнышко уж совсем высоко, а тропинка все по полю вьется, жаворонок звенит над головой. Вот и пруд показался – скорее бы в воду. Уж было бегом бросились, но Бутуз остановил.
     «Слышь все, если там кто спросит, откуда вы, говорите из Тулы.»
     «Почему из Тулы?»
     «Потому что здоровее будешь.» Ответил кто-то за Бутуза. «Скажещь что ты с Перова, тебя тут и зароют.»
     И словно померкло солнышко. Скучным вдруг все показалось вокруг и враждебным. Зачем только сюда притащились? Подумал Пашка. Но все уже рванулись к блестящей меж деревьев воде, и Пашка вслед за всеми.
     Длинная, вкопанная в песок доска опиралась на бревно и нависала над невысоким обрывом. Выстроившиеся в очередь парни и дядьки разебегались и оттолкнувшись от конца доски летели в воду кто рыбкой, кто ласточкой.  Пашку даже и не пустили. Выставили, когда он в очередь встал. Он только вздохнул спокойно украдкой – уж больно доска узка была и высока над водой.
     Плескался неподалеку, нырял, вода хоть и мутная была, но теплая. На прохладный ветерок даже вылезать не хотелось. А дно гладкое. Песчаное.
     Наконец надоело. Выбрался, рубашку свою разыскал, на мокрое тело натянул, на скамейку у воды сел, ногами болтает, смотрит, как на другом берегу дядька рыбу ловит. Целых три удочки у него, и все бамбуковые.
     Парень какой-то подсел. «Теплая,говорит, сегодня вода.» «Теплая», соглашается Пашка. Не то что у нас там.» «Где у вас?» «В Кусково. Там один день хорошо, а другой день холоднющая, не влезешь.» «Кусково далеко.» Говорит парень. «Не, от нас, от Перова, не очень.» «От Перова, говоришь. Ну-ну.» Прикусил Пашка язык, да парень уж встал и прямо к Бутузу, что только что из воды вышел. Пашка сзади, сказать, хочет, что не из Перова вовсе они, что из Тулы. Напутал он. А тот уж Бутузу дорогу преградил, смотрит прямо в глаза ему. «Помнишь меня?» Спрашивает. «Первый раз вижу.» Бутуз в ответ. И обойти старается. А парень опять дорогу заслоняет. «А ты еще раз посмотри, теперь вспомнил. Тогда у костра.»  Теперь уж видно, что Бутуз вспомнил, так только отнекивается. Все свои пацаны подошли, смотрят изподлобья. Один даже уже у парня сзади за коленками присел, чтобы с копыт полетел, когда Бутуз ударит. Но Бутуз не бьет. «Не видал я тебя», только и говорит. «Здесь будьте, сейчас я других приведу, ты их сразу узнаешь.» Сказал парень. И на всех посмотрел. «Здесь ждите, суки, сбежите, хуже будет.» И пошел вдоль берега.
      «Собирайся, по бырому.» 
      Не спрашивая похватали с травы одежки и с берега вон. Спешили вдоль линии электропередачь, а когда было к станции повернули, Бутуз остановил, «Там уж небось ждут.» Сказал и пошел совсем в другую сторону, вдоль рельсов.
     Потянулись цепочкой за ним, спешно. Пашка один носок потерял, сандаль ременшком ногу трет, а остановиться, поправить, страшно, отстанет, что тогда делать? Так и бежал, терпел. Поле скоро кончилось, потянулся прохладный лес. Дорожка теперь под насыпью ведет. С заросшего травою склона земляникой тянет. Остановились отдышаться. Со склона далеко назад видно, поле чистое, никто за ними не гонится. Вроде обошлось. Бутуза спрашивают, что, мол, такое, что за парень, а тот, неопределенно: «Было дело.» А у самого глаза неспокойные.  Пошли опять вперед, подбирая спелую землянику. Электричка по верху насыпи прогрохотала. И опять тишина. И опять земляникой пахнет. До одури. И спать охота от солнышка. И ногу натертую саднит.
     Скоро лес кончился, а как вышли на простор – обмерли. Совсем уж рядом впереди, метрах в ста, бежит на них кодла ребят, у кого кол в руках, у кого цепь.
     «Вас не тронут, на месте стоять.» Только и успел Бутуз сказать да как дунет обратно в лес. Быстрее ветра. А за ним и вся кодла со свистом и криком, и парень тот, что с Пашкой говорил впереди всех.
     Их, правда, не тронули. На следующий день. Бутуз появился во дворе пятиэтажек живой, только лицо все ветками исцарапанно. Хорошо, что не стал выяснять, о чем там Пашка с парнем тем говорил.

*   *   *
 
     «Господи! Кто тебя так?» Мама склонилась над Пашкой, он так все еще у печки и сидел.
     «Мама, мама, посылка пришла от папы, надо на почту, с паспортом.»
     На почте мама распаковывать посылку не дала. На них и так все с любопытством смотрели. До дома Пашка еле дотерпел, а уж дома коробку так и разодрал. Мама не удержала. Пять свертков. На них надписи: Маме, Дедушке, Саше, Паше. Пашкин сверток самый длинный. Взял в руки, обмер. Сверток тяжеленький. Кольт? Ну точно, кольт! Полетела в стороны бумага. Обнажилась ручка черная с серебряной звездой посередине. Правда револьвер! Да какой огромный, сверкает весь. Все со своими свертками ждут, на Пашку смотрят улыбаются. Он курок потянул, крутанулся барабан и вдруг – трах! Деда аж уши зажал. Запахло серой полыхнуло из под бойка огнем, и Пашка – бах, бах опять.

Продолжение следует.