Улица Красных Троцкистов

Ешь ананасы, рябчиков жуй.
День твой последний приходит, буржуй.
В. Маяковский


Произошла та крайне странная история осенью 2002 года, кажется, в октябре. Никаких особо значимых событий или явлений, способных каким бы то ни было образом объяснить всю фантасмагоричность и загадочность произошедшего, в жизни обычной российской пенсионерки, ветерана ВОВ и просто убежденной коммунистки Галины Васильевны Шпротт не случилось, и посему, не вдаваясь в излишние подробности и бессмысленные детали, перейду непосредственно к повествованию.

***

Старый и насквозь проржавевший троллейбус, громыхая, подъехал к остановке и, будто бы не спеша, открыл свои двери, после чего кучка промокшего народа хлынула в его нутро, заполняя собой пустые места и пространство этого троллейбуса. Так же неторопливо двери захлопнулись, и эта когда-то красивая машина, а теперь ничто иное как огромная консервная банка, в которой люди – шпроты, или кильки, что в принципе неважно, ибо факт убогости их пребывания в этой субстанции очевиден, двинулась по своему намеченному пути. На улице моросил мелкий дождь, и поэтому в троллейбусе нестерпимо сильно пахло электричеством, или чем-то горелым, отчего все пассажиры старались не дышать носом и, наполовину закрыв лицо шарфами и воротниками курток, пытались согреться. Лишь пенсионерки на первых местах у кабины что-то оживленно обсуждали, словно игнорируя и вонь, и холод, и вообще все на свете. Одна, которую звали, кажется, Агриппина Петровна, возбужденно причитала и, иронически всматриваясь в свою собеседницу, говорила:
- Вот все назло народу делают, все; раньше вот и транспорт исправно ходил, и чисто было, а сейчас что – грязь, транспорт не ходит, а мы, ветераны, стоим и мокнем, потом заболеваем. А без нас куда?
- Да, да, все верно, - добродушно улыбаясь, соглашалась собеседница Агриппины Галина Васильевна. Она как бы свысока смотрела на несмолкавшую подругу и обдумывала каждое ее слово, изредка прищуриваясь и кивая ей.
- Вот Сталин бы быстро порядок навел, это определенно. Всех бы сволочей этих вон отсюда выгнали – и порядок бы был, вот так, - продолжала Агриппина Петровна. Она не совсем понимала, каких именно сволочей так важно выгнать, да и куда, собственно, но, упиваясь своим красноречием и не особо вдумываясь в сказанное, продолжала:
- Никакого контроля нет. Все пораспустили, да позакрывали, козлы эти дерьмократические. Так бы и расстреляла всех. Бывает, знаешь, желание, самой все в руки взять да и порядок навести. Молодежь эту никчемную в комсомол бы отправила, чтоб было чем заняться. А то по улице шныряют, а потом бандитами становятся и  нас, пенсионеров, грабят. Вон, сидит сволочь, улыбается, - Агриппина указала на сидящего в стороне подростка лет пятнадцати, с безмятежной улыбкой смотрящего в лобовое стекло троллейбуса. – Взяла бы его и выкинула отсюда, чтоб знал свое место. Вот так.
Галина Васильевна опять одобряюще закивала и уставилась куда-то вдаль через покрытое мелкими каплями окно. Только попав на стекло, они резво скатывались вниз, предоставляя свое место новым молодым отпрыскам великого дождя. Задумчивый вид и ироничная улыбка женщины были ничем иным, как признаками пафосного представления об исключительности своей персоны ввиду того, что она – ветеран, герой труда, а дома у нее лежит коробочка из-под масла Voimix, доверху заполненная когда-то полученными медалями и наградами. Но тут она нарушила свое величественное молчание и со свойственным старикам знанием дела произнесла:
- Да, все верно. Революция нужна, - и с безразличной улыбкой добавила: - Как раньше.
Собеседница, ничего не ответила, а лишь одобряюще закивала головой. Но к удивлению Галины Васильевны Агриппина Петровна не переставала кивать, а, наоборот, делала это со все большей и большей частотой. Пенсионерка уже буквально вся тряслась на своем месте, так, что ее меховая шапка свалилась и укатилась куда-то вниз. Улыбка быстро исчезла с лица Галины Васильевны, и она хотела было крикнуть водителя, чтобы тот остановил троллейбус, но тут Агриппина Петровна резким движением запихнула свою правую руку в рот, так, что все пять пальцев практически целиком погрузились в его нутро. Дикий ужас выражали глаза пенсионерки, с неимоверной силой сотрясавшейся в конвульсиях. Галина Васильевна не знала, что делать при виде столь ужасающего зрелища, и ее взгляд приковался к выпученным глазам подруги. Однако через пару мгновений агриппинина рука с некоторым усилием начала выходить изо рта, при этом словно вытягивая оттуда нечто большое и увесистое. И через несколько секунд в сопровождении мерзкого гортанного звука, изданного трясущейся пенсионеркой,  рука Агриппины Петровны буквально вырвала из ее горла огромный рыбий хребет с полметра длиной, на котором еще оставались куски непереваренного белого мяса, и резко швырнула его в направлении водителя. При этом она еще успела со злобой выкрикнуть какую-то неразборчивую фразу, смысл которой был, очевидно, понятен ей одной. Измученная конвульсиями пенсионерка свалилась с сидения и, словно ковер, довольно быстро  покатилась вдоль троллейбуса, издавая при этом ужасный звериный рык, пока с несоответствующим размерам ее тела и ее скорости грохотом не ударилась о заднюю стенку салона. Опешившая Галина Васильевна собралась было помочь своей подруге, но только она встала, как с диким скрипом троллейбус начал поворачиваться на бок, пока окончательно не перевернулся, громыхнув так, будто рухнул девятиэтажный дом. Все в глазах упавшей пенсионерки стало красным.
 
Галина Васильевна очнулась, когда чудесным образом оказалась неподвижно лежащей на улице Красных Троцкистов, что было около ее дома. Ничего толком не понимая, она ничком лежала на пустой дороге, обрамленной по бокам засохшими тополями и желтыми пятиэтажками, и бездумно смотрела вдаль. Где-то там раздавался оживленный мужской голос, со свойственным советским временам энтузиазмом вещавшим через мегафон: «Партия, народ и товарищ Сталин! Красными штыками расчистим дорогу к светлому коммунистическому обществу!». После этого раздавался шум аплодисментов, и все повторялось заново. Будучи не в состоянии что-либо понять, Галина Васильевна стала ползти куда-то вперед, сама не зная зачем и почему. Сил хватило лишь на пару-тройку метров. Остановившись, она попробовала привстать, но это ни к чему не привело - холодная земля будто удерживала тело пенсионерки, не позволяя ей совершить хоть какое-то движение. Смирившись с собственным бессилием, она оставила любые попытки подняться с дороги и расслабилась. Но тут за ее спиной послышался сдавленный мужской гул и топот множества ног. В этот момент сердце женщины неприятно сжалось, словно неведомый пресс сдавил его со всех сторон, не позволяя избавиться от резкой боли. Однако приступ оказался недолгим, и через мгновение сердце снова ровно и свободно забилось в груди. Собравшись с силами, но продолжая лежать, пенсионерка немного обернулась, и ее глазам открылась  воистину ужасная картина: широкой полосой, человек в двадцать, вдоль улицы Красных Троцкистов на нее двигалась армада большевиков в темно-зеленых суконных плащах и остроконечных буденовках. Галина Васильевна смогла разглядеть, что все они почему-то были на одно лицо, а штыки их при большой скорости движения оставались неподвижными и находились на одном уровне. Завороженная таким зрелищем она продолжала лежать на мокром асфальте, тогда как эта большевистская туча неумолимо приближалась к ней и в любую минуту могла просто-напросто ее раздавить. Но Галина Васильевна не стала ничего предпринимать, а просто положила голову на бок и закрыла глаза. Она не осознавала, что могло произойти через несколько мгновений. Шум становился все громче и громче, и не в силах более ждать пенсионерка уж было решила опять попробовать подняться, но тут нечто холодное и скользкое сильно ударило ее по виску. Затем удары рассыпались уже по всему телу женщины, заставляя ее при каждом прикосновении как-то по-детски съеживаться. Но, как ни странно это звучит, боли она не чувствовала, а лишь периодически всхлипывала, не в состоянии понять, какие чудовищные метаморфозы произошли в окружающем мире и в ней самой. Однако одна навязчивая мысль неустанно вкрадывалась в ее разум – происходящее слишком похоже на реальность, чтобы быть ею, и, в сущности, крайне иллюзорно, чтобы быть сном. Именно такая относительная неопределенность в пребывании собственного сознания пугала пенсионерку и заставляла ее плакать без причины. Но долго размышлять ей не пришлось – как только шум большевистских сапог стал стихать, она почувствовала, как кто-то задел ее ногу и споткнулся, после чего смрадная махина большевика упала на нее. Галина Васильевна ждала чего-то страшного, ибо ужас перед тем, что ее заметит кто-то из этого дикого войска зла, родился в ее сердце при первом же взгляде на него. Упавшее тело отползло в сторону и с нечеловеческим шипением, вконец парализовавшим сердце пенсионерки, обернулся. Худощавое коричневое лицо озлобленно и по-звериному яростно смотрело на Галину Васильевну своими мутно-белыми глазами. Судорожно схватив упавшее ружье и сплюнув кровавую слюну, большевик с огромной ненавистью ударил пенсионерку штыком в левое плечо. После этого он вскочил и побежал в сторону своих удалявшихся сородичей. Оцепеневшая Галина Васильевна чувствовала, как теплая кровь струится по ее руке, стекая с нее на асфальт и образовывая небольшую алую лужицу. По непонятным для раненой женщины причинам, казалось бы, твердый асфальт, словно мягкая губка, впитывал свежую густую кровь, и через пару мгновений ничто уже не говорило о произошедшем здесь событии. Тем не менее, пенсионерка продолжала недвижимо лежать на холодном асфальте, безмолвно и  словно с каким-то разочарованием смотрела туда, где еще недавно краснело пятно ее собственной крови. Но теперь ничто не напоминало о случившемся. Галина Васильевна не чувствовала боли, как это было и при ударах странного войска безумия, из плеча больше не текла кровь, и лишь в паре десятков метров еще маячила коричневая полоса большевиков. Однако, лишь только пенсионерка все это заметила, как от этой страшной полосы отделилась небольшая часть, свернула с дороги и направилась к расположенной неподалеку пятиэтажке. Увидев это, глаза Галины Васильевны внезапно потеряли свой потерянный взгляд и сразу же  выразили дикий ужас, словно оказалась она перед внимательным взглядом великого судьи ее жизни, заранее знавшего обо всех ее грехах и проступках. Это был ее дом, дом, в котором жила она и ее незамужняя дочка. Отделившееся темное войско быстро росло в размерах и было уже много больше основного. Галине Васильевне почему-то показалось, что большевики вломились именно в ее подъезд, что ими бьются стекла и выламываются двери здания. Когда-то недвижимые руки судорожно вцепились в серый асфальт и потянули все тело пенсионерки вперед. «Господи, хватит», - истерически и с дрожанием в голосе проговорила Галина Васильевна и с ужасом поняла, что забыла все молитвы. Она силилась вспомнить хоть что-нибудь, но в памяти было лишь ничего не значившее белое пятно. А знала ли она их раньше, нужны ли ей были призрачные мольбы неведомому Творцу, когда советский Бог материи все доказал и объяснил? Нет, она никогда не знала молитв, и бессмысленно было что-либо вспоминать. Будоражащая мозг мысль словно разрезала Галину Васильевну пополам, разлив по всему ее телу какую-то неприятную теплую жидкость. От этого странного ощущения  пенсионерка прекратила неведомо зачем ползти по дороге и подняла голову, тут же замерев. Она была метрах в десяти от недавно еле видимого дома. «Господи, ты услышал меня, ты наверно простил меня!», - надежда проскользнула в душе женщины. Не долго думая, Галина Васильевна решила немедленно встать, но не смогла. Что-то притягивало ее к земле, не давая возможности подняться. Недавнее тепло сменилось еще более мерзким холодом, окончательно сковавшем и обездвижившем тело измученной женщины. Она была рядом с той дверью, куда ворвались безумные большевики и где сейчас находилась ее дочь, и ничего не могла сделать. Некто дал ей роль стороннего наблюдателя собственного несчастья, заставив ее лицезреть результат собственных идей и убеждений, будучи не в состоянии что-либо изменить. Громко зарыдав, она обессилено опустила голову и погрузилась в свой по-детски горький плач. Ей даже не могла прийти мысль понять, что происходит; она не знала, что делать. Тем временем здание начало странным образом меняться. Окна хоть и были целы, но стали какими-то нереально черными, словно они еле сдерживали нарастающую внутри дома темноту. Из-за этого мертвого мрака невозможно было разглядеть что-либо в здании. «Плохо, плохо!», - сквозь слезы повторяла Галина Васильевна, в истерике глядя на изменившейся родной дом – пятиэтажка целиком погрузилась в неживую пелену тьмы. Постепенно стены начали рушиться, оставляя после себя густые черные дыры неизвестности. Серый бетон с грохотом падал на землю, поднимая высокие столбы пыли, и при каждом падении сердце Галины Васильевны резко сжималось, вызывая у пенсионерки сильную боль и судороги. Она была просто игрушкой в руках чего-то незримого, но всемогущего, способного за доли секунды превратить камень в мельчайшую пыль, а человека в беспомощную куклу. Женщина чувствовала, как вместе со зданием рушится и ее нутро, превращаясь в такую же мертвую густую темноту.

***

В воздухе еще висели последние оставшиеся сгустки молочно-серой пыли, оставшейся от разрушенного дома по улице Красных Троцкистов. Но дома не было, как не было ровно ничего, напоминавшего о недавних событиях. Галина лежала на земле и крепко спала. Покрывший ее слой пыли был настолько толст, что тело женщины издалека можно было спутать с остатками разрушенного здания. Но никаких обломков, бетонных перекрытий и всего прочего, что обычно остается от рухнувшего дома, не было, а были лишь пустынные просторы когда-то проходившей здесь улицы Красных Троцкистов, белое небо и тело Галины. Все было в этой поразительно мягкой и теплой пыли, удивительно не похожей на бетонный прах. Скорее она походила на измельченный гусиный пух или нечто подобное, но никак не на каменную пыль. Ничто не могло напомнить или как-то воспроизвести тот хаос и безумие, царившее здесь некоторое время назад. Сказочная тишина правила в этом теплом белом мире бывшей широкой улицы. Наверное, такая тишина ласкает измученные земной жизнью уши прощенного грешника в раю, на далеких небесах. Но то место, где пребывало тело пенсионерки, не являлось раем. И адом оно не было. Странная молочно-серая пыль и чистое белое небо – это была сама Галина, умиротворенно спящая на обломках своего собственного дома и покрытая пеленой своих же ошибок и идей. Не было в тот момент такой вещи, которая могла бы нарушить этот мирный сон пенсионерки, и потому улица была пуста и безлюдна. Все идеи когда-то вонзили в свои тоненькие вены острые иглы революционного кокаина и быстро умерли, превратившись в серый безжизненный прах. Уже ничто и никогда не изменило бы такого устоя. Так всегда была убеждена сама Галина, твердо верящая своему безупречному разуму. Но пыль посыпалась. Сперва зашевелилась левая рука, потом и левая нога, поначалу просто чуть сдвинувшись в сторону, а затем словно оттолкнувшись от земли. Уютное одеяло теплой пыли быстро превратилось в причудливых форм мутный сгусток, резво взмывший ввысь. Так просыпалась практически преобразившаяся Галина. Когда затекшие мышцы пришли в норму, женщина без труда встала на четвереньки, а потом, собравшись с силами, и на колени, однако не открывая глаз. Из-за пыли ресницы слиплись и не позволяли открыть глаза и взглянуть на переменившийся мир и на себя саму. Впрочем, достаточно было и чего-то одного. Тем не менее, Галина протерла свои глаза и сделала усилие, дабы их открыть. Сперва это не получалось, так как глаза были все же сильно засорены и не сразу адаптировались к белизне окружающего ее бытия. Но получше разглядев ее и оценив преобразования, коснувшиеся всей улицы, Галина почувствовала, как ощущение чего-то родного и домашнего вызывает вся эта мертвенно пустая обстановка. Она хотела лечь и продолжить сон, будто это было для нее единственным лекарством, способным как-то восстановить измученное сознание и придать новых сил. Женщина осторожно, чтобы больше не поднимать в воздух пыль, легла на бок, подложив руку под голову и устремив свой забытый взгляд в бескрайние горизонты улицы Красных Троцкистов. Где-то там, в недоступной пониманию дали белесая земля плавно сливается с безжизненным, но греющим сердце своей чудесной отдаленностью и неприступностью небом. А что там? Нечто новое и прекрасное, скрытое от неудержимого человеческого ума? В любом случае, это сейчас не беспокоило Галину – она думала о своем исчезнувшем доме, о дочке, о том, что будет дальше. «А может умерла?», - неожиданно подумала женщина. «Ведь наяву так не бывает – значит, все же умерла», -  все повторяла Галина. Это ее несколько взбодрило и даже обрадовало. Действительно, все, что произошло до разрушения злополучного дома, было причиной гибели клеток ее мозга, а теперь, когда сердце не бьется и кровь по венам не течет, ее душа покоится. Хотя Галина сомневалась. Ведь если все действительно так, то в таком случае идеология всей ее жизни оказалась бы неверной и разрушенной подобно той пятиэтажке. Коммунизм отрицал какой бы то ни было рай или ад. Но где же тогда она пребывает, и какие факторы могли вызвать подобные метаморфозы? Ответа не было, его просто не могло существовать. Вернее, ответ был, но для нее он был настолько же неуловим, как недосягаема человеческому взгляду крошечная пылинка, парящая в десятках метров от земли. Ведь все вокруг – это сама Галина, а себя она никогда не понимала, хотя была уверена в обратном. Именно поэтому окружающая обстановка была для женщины столь необычной, но в то же время близкой и знакомой. Стоит заметить, что правильно понять и рассмотреть все детали собственного внутреннего мира может лишь редкий человек, обладающий крепкими связями с природой, внешним миром, понимающий саму суть этой связи.
Погруженная в нескончаемый поток мыслей пенсионерка смотрела в никуда, как вдруг мертвое небо прямо над линией горизонта начало сереть и сгущаться. Галина повернулась и с неприятным удивлением поняла, что куда бы она не смотрела, странная серевшая масса нависла далеко над землей во всех сторонах. Поначалу женщина подумала, что то были тучи, но тут же опровергла это суждение, ибо не могла же она быть окруженной ими сразу со всех направлений. Хотя после пережитого могло быть все, даже то, что не вписывалось в рамки человеческого разума. Галина привстала и, оперевшись руками на холодную землю, пристально вгляделась в потемневшую полосу между землей и небом. Сперва ничего не происходило, словно серая масса неподвижно застыла в воздухе, но уже через пару минут она разглядела, как размеры загадочной тучи увеличиваются, секунда за секундой поглощая еще белое небо. Галина испугалась, так как решила, что эта темнота идет за ней, не давая женщине ни малейшего шанса на спасение. Сердце впервые после встречи с тем страшным большевистским войском неприятно сжалось. Но внимательно вглядевшись в пугающую даль, Галина облегченно вздохнула, ибо странная серая масса была ни чем иным, как поднятой в воздух пылью, отнюдь не растущей в размерах, а просто приближавшейся к женщине. Погрузив свою руку в теплый слой лежащей вокруг пыли и слегка переворошив его, пенсионерка увидела под мягким молочно-белым прахом неестественно темную пыль, скорее похожую на пепел. Потому-то горизонт был довольно мрачным. Но что же подняло в воздух такие огромные столбы серого праха, поглотив абсолютно весь горизонт? А может горизонта и не было, может это была всего лишь одна крошечная точка, разросшаяся в больном сознании Галины. Если она сама этого не знала, никто не мог знать.
Женщина вполне спокойно ожидала наступающий мрак. Она его не боялась, так как понимала, что то была всего лишь пыль, которая не имела никакой власти над пенсионеркой. Хотя ей показались странными нечеткие силуэты чего-то бесформенного, проглядывавшие сквозь серую пелену пыли. К своему удивлению Галина в этих очертаниях стала замечать что-то знакомое. Сердце опять болезненно сжалось, а глаза непроизвольно расширились. Улица возвращалась. Да, под всей этой пылью на самом деле скрывалась все та же, за недолгое время ставшая ненавистной и роковой улица Красных Троцкистов.
Вдали уже четко прорисовывались длинные прямоугольники пятиэтажек, кое-где разбавленные высовывающимися кубами  девятиэтажек. Галина чувствовала, как вместе с серой тучей к ней подступает дикий ужас неизвестности. Она не хотела вновь оказаться лежащей посреди улицы Красных Троцкистов. Нет, это было бы для нее сейчас самым страшным наказанием. Но улица неумолимо возвращалась к своей бессильной жертве и хозяйке.  Галина, полусидя и оперевшись руками о землю, бесцельно озиралась по сторонам, словно это могло что-то изменить или прояснить, как вдруг в наступавшей темноте она заметила маленькую, едва различимую черную точку. Пенсионерка остановилась и опять напрягла свое старческое зрение, дабы разглядеть непонятный объект. Он, в свою очередь, увеличивался, и скоро стало ясно, что это был человек, и, возможно, именно он стал причиной взмывшей ввысь пыли. От этой мысли Галине стало еще страшнее, ибо она не предполагала появления в ее собственном мире кого-то еще. Тем более, если этот кто-то на глазах разрушает этот мир и превращает его в кошмар, в ненавистную улицу.
Клубы серой пыли были уже где-то в пятидесяти метрах от женщины, но это ее в данный момент не волновало. Взгляд пенсионерки был устремлен в сторону приближавшегося человека. Она смогла разглядеть, что одет он был в черную футболку с какими-то белевшими надписями и черные брюки. Это был, кажется, мужчина, довольно невысокого роста, лысоватый или коротко постриженный. Галина заметила, что он бежал, и бежал вполне быстро, чтобы уже через пару минут быть около нее. Но ей показался странным тот факт, что этот черный человек в бегу как-то странно подпрыгивал, словно так он двигался бы еще быстрее. Мужчина определенно был лысоват, и его желтая голова резко выделялась на фоне черной футболки и темно-серого неба. Галина приготовилась и, успокоившись, ожидала чего угодно. Она уже многое пережила. Свойственная ей самоуверенность в который раз сыграла свою роль. Однако то, что она увидела, когда мужчина оказался метрах в двадцати от нее, начисто разрушило все оборонительные укрепления, расставленные женщиной в собственном сознании. Ее мозг отказался работать, а по телу разлилось уже знакомое неприятное тепло. Маленький бегущий человек, нервно сучащий ногами при прыжках, поднявший вверх всю эту пыль и грязь, годами таящуюся в недрах разума Галины, воссоздавший страшную улицу Красных Троцкистов, был не кто иной, как Ленин. Пенсионерка с ужасом узнала эту знакомую рыжую бородку, маленькие язвительные глазки, рот, искривленный звериной улыбкой. Как могло это лицо, увековеченное на многих знаменах и плакатах, отпечатавшееся как символ призрачного счастья в умах рожденных в СССР людей, лицо, которое многим заменило божий лик, лицо, которому поклонялись и которого боготворили, - как оно могло столь сильно напугать Галину? Одно лишь удивление не явилось бы причиной такого страха. Нет, женщина видела в лице приближавшегося Ленина нечто новое, ранее не замеченное. Безумная ярость вырывалась из его маленьких глаз, они были лишены того умного и сосредоточенного выражения, которое отразилось в портретах вождя, которое хорошо знала и любила Галина. Одного она не понимала: тот светлый образ, который стал проводником в жизни каждого коммуниста, своего рода путеводной звездой в нелегком деле победы коммунизма, был прекрасен и мудр лишь в книгах и на знаменах, тогда как истинного лица Ленина практически никто не видел. Те моменты из пленок кинофильмов, где вождь красноречиво и доступно объясняет пролетариату праведность революции и скорое торжество материи, были лишь маской, которую русский человек никогда не мог отличить от настоящего лика своего предводителя.
Безумные потоки пыли истязали тело женщины со всех сторон, забивая собой ее уши и ноздри, попадая в глаза. Хотя ветра как такового и не было, какая-то неведомая сила дикими порывами метала серый прах во все направления, не позволяя хоть как-то от них укрыться. Галина, когда рыжее пятно головы Ленина было уже совсем близко, попробовала привстать. Ей это удалось, но ненадолго. Улучив момент, когда пыль перестала бить в лицо и подула в спину, женщина подняла голову и открыла глаза. Ленин находился уже в паре метров от нее и через пару мгновений, довольно высоко подпрыгнув и вытянув свою короткую ногу, с диким криком нанес сокрушительный удар по голове пенсионерки.
Тело ее медленно и как-то нехотя повалилось на бок, вернувшись в то положение, в котором она еще совсем недавно находилась. Боли Галина не чувствовала ни при ударе, ни при падении, как это было и раньше. Она была в сознании, но сил на что-либо не хватало. Ни думать, ни действовать она не могла да и не хотела. Устремив свой взгляд в манящую даль улицы Красных Троцкистов, она просто смотрела перед собой. Ее тело теперь лежало на месте разрушенного дома, прямо в его центре. Надоедливые пылевые вихри, бушевавшие здесь пару минут назад, исчезли, и глазам Галины предстали хорошо знакомые дома, деревья, переулки и лавочки, на которых она когда-то очень давно сиживала, обсуждая с соседками тиранию демократии и нынешнюю власть. Ничего не изменилось, только теперь дома были покрыты каким-то черным налетом, словно их кто-то выжег, а деревья сухи и безжизненны. То и дело перед взглядом женщины мелькали грязные потрепанные ботинки Ленина. Галина с удивлением и неприязнью заметила, что подошва его левого ботинка оторвана, и сквозь черную щель высовывается изодранный в кровь большой палец. Сам вождь мирового пролетариата, казалось, исполнял над телом пенсионерки какой-то странный ритуальный танец. Он постоянно кружил вокруг нее и, когда на пару секунд останавливался, по-детски подпрыгивал, будто он был маленьким ребенком, получившим от мамы новую конфету. Галина, тем не менее, понимала, что скоро эта дикая шаманская пляска прекратится, и ждала. Как и при разрушении своего дома, она не управляла ситуацией и была послушной игрушкой в руках чего-то могущественного. Ожидание для пенсионерки не стало томительным. Минут через пять после страшного удара в ее голову Ленин остановился и уже надолго. Он стоял и смотрел прямо в лицо Галины, ехидно улыбаясь и иногда подергивая левым глазом. Сама женщина боялась взглянуть на лицо вождя, лишь изредка наводя взор на его маленькие смеющиеся глаза, отчего сердце женщины неприятно сжималось и холодело. Примерно так же оно реагировало на приближавшихся большевиков. Но по сравнению с тем, что происходило сейчас, то дикое войско казалось Галине просто ничтожным и абсолютно безвредным. Безусловно, Ленин выглядел более устрашающим. Сама встреча с великим вождем могла напрочь вывести из строя самую крепкую нервную систему. Тем более это могла сделать встреча с человеком, чей вид вызывал животный ужас, от глаз которого волны мурашек бежали по спине, а сердце ритмичными ударами выдавало свою четкую работу. Именно такие ощущения испытывала Галина при одном лишь взгляде на это неестественно желтое гладкое лицо.
Бежали секунды, за ними чуть медленнее шли минуты, так могло продолжаться еще довольно долго, но первым тишину нарушил вождь:
- Дралараму… Маша, - произнес он как-то сконфуженно и неловко, словно не хотел, чтобы его услышали.
- А? – не услышав или не поняв фразу, переспросила Галина. Она была даже несколько рада, что Ленин заговорил. Память о недавнем ударе мгновенно исчезла, будто ничего чудовищного и необъяснимого минут десять назад и не произошло. Какое-то удивительное желание поговорить с великим богом материи проснулось в душе женщины. Возможно, то был признак еще живой надежды. Но надежды на что она не знала. Галина уже с улыбкой повторила: - А?
- *** на! Идиотка старая, - грубо и озлобленно отрезал Ленин.
В этот момент где-то в животе, ближе к груди Галина почувствовала странное ощущение, похожее на то, когда неожиданно обрывается сердце, когда та необъяснимая субстанция, называемая душой, будто бы сворачивается в крошечный комочек и резко обрывается куда-то вниз. Слова Ленина задели женщину, и призрачная надежда на что-то не менее призрачное, казалось, угасла. Но пенсионерка не хотела как-то воспринимать сказанное. Оно так же быстро забылось, как и когда-то нанесенный вождем страшный удар.
- Ну зачем Вы так, Владимир Ильич? – сказала Галина. Она произнесла это таким тоном, словно они, как старые друзья, спорили о чем-то непринужденном и никак не могли прийти к общему мнению.
- Что ты юродствуешь? Зачем Вы так Владимир Ильич, - передразнил ее Ленин и разразился взрывом оглушительного смеха. Казалось, Галина тоже хотела рассмеяться, будто это каким-то образом могло бы повернуть все происходящее в иное русло, придать ему обыденный и повседневный вид. Но это было бы бессмысленно и даже глупо. Тем временем вождь продолжил: - А зачем вы так? Вы, ублюдки, из меня посмешище делаете, вы всю мою теорию извратили! Я вам написал, что если он к власти придет, то ****ец вам будет, а вы ж меня только на плакатах этих любите, коммунисты! ****и вы, а не коммунисты! Вот и жрите теперь свое дерьмо, которое вы сами возлюбили, как когда-то меня. – говорил Ленин, все время делая упор на слово вы и нервозно подергивая левым глазом. Создавалось ощущение, что переполнявшие вождя эмоции и дикая ненависть готовы вырваться наружу и разметать все вокруг.
- Да ведь мы же и сейчас Вас как бога почитаем, Вы же наш спаситель, - сквозь проступавшие слезы говорила Галина. Голос ее, казалось, вот-вот сорвется.
Тут Владимир Ильич странно преобразился, словно бы увидел нечто невообразимо чудовищное. Что его маленькие глаза удивительным образом расширились и стали практически вдвое больше.
- Ни слова о Боге! Молчи, дура! Из-за таких как ты мне приходится годами по этим улицам носиться, вечно, без остановки, - говорил Ленин и, казалось, все время хотел подпрыгнуть. Он с отвращением смотрел на пенсионерку и будто бы так и старался подойти поближе и опять ударить, посильней. – Мразь, - добавил он.
Плакавшая Галина совсем растерялась и уже точно не знала, что делать – ничего не помогало, ничто не могло придать обстановке хоть долю ясности. Тут шипящий от злобы Ленин подошел к лежащей женщине, взял ее своими желтыми худыми руками за плечи и с неимоверной силой поднял ее обессиленное тело и поставил перед собой.
- Стоять! – прохрипел он и отошел где-то на метр. Теперь Галина смогла разглядеть вождя получше. Его черная, чуть испачканная в пыли футболка ярко контрастировала с желтым овалом головы. Женщина смогла прочитать надпись на ней, хотя смысла сего не уловила, так как она была не на русском. Белыми буквами на черном фоне было написано:

«Cannabis for Peace! Legalize this!»

Между этими двумя предложениями было нарисовано какое-то необычное растение, извиваясь тянущееся вверх. Но одежда вождя в данный момент привлекала пенсионерку меньше всего. Только сейчас Галина смогла рассмотреть те преобразования, которые коснулись улицы Красных Троцкистов. Дома, действительно, были покрыты черным налетом, похожим на тот, который остается от сгоревшего здания. Деревья были мертвы и безжизненны, и их острые ветви, словно взмолившись, как-то безнадежно и обреченно простирались вверх. Да, такой была Галина. Мертвой и опустошенной, потерявшей всякую надежду, но в то же время добровольно сгоревшей в  пламени большевистского костра.
- Смотри в глаза, - повелел Ленин, и Галина, не имея ни малейшего желания что-то спрашивать или как-то сопротивляться, повиновалась. Ей было абсолютно все равно, что делать и кого слушать, ибо она увидела улицу.
Ее глаза, потерявшие всякое выражение, встретились с маленькими напряженными глазами Владимира Ильича. Они смотрели друг на друга, и ничего более не происходило. Ничто не издавало звуков: ни ветер, ни сухие деревья, ни что-нибудь постороннее не нарушало наступивший покой. Это была идеальная и абсолютная тишина. Однако так продолжалось не более минуты.  Лишь только она прошла, Ленин молодецки подпрыгнул и неожиданно завертелся в диком танце. Он кружил и падал, быстро вставал и снова прыгал, но перед лицом Галины оставались эти напряженные глаза, умные и безжалостные, смотрящие глубоко насквозь. Что-то завертелось и в ее сознании. Перед ней поплыли какие-то причудливые картины: люди в белых мундирах, мимо проносились худые и молниеносные лошади, дети, одетые в красивые платья и костюмы и беззаботно играющие с неутомимой собакой. Эти люди, животные, вся эта сумбурная обстановка окружила женщину со всех сторон. Мысли вылетали из ее разума и превращались в высоких мужчин, сразу начинавших танцевать с дамами в платьях начала двадцатого века быстрый вальс. Завороженная Галина стояла и смотрела на этот круговорот чего-то далекого, но счастливого и непринужденного. Ей даже в какой-то момент самой захотелось кинуться к этим людям и закружить в свободном танце, но все изменилось, в один миг, неожиданно и дико. Она увидела штыки и остроконечные буденовки, изуродованные ненавистью лица и белые глаза без зрачков. То была революция, которую Галина всю свою жизнь боготворила и ставила на первый план, которую считала единственно верным способом к победе. Но победе чего? С неприятным удивлением поняв, что таким вопросом она еще никогда не задавалась, женщина опустошенно и растерянно смотрела на происходящее. Мужчин в белых мундирах избивали и кололи штыками, с женщин все теми же штыками срывали платья, после чего те падали на землю и начинали рыдать; к ним присоединялись и дети, которым не была ясна причина, способная превратить когда-то счастливый и беззаботный мир в жестокий хаос. Все, что еще совсем недавно было белым, теперь приобретало красный цвет – цвет крови и безумных идей.
Постепенно четкость происходящего стала ухудшаться. Галина видела все неясно и словно сквозь туман. Возвращались очертания улицы Красных Троцкистов. Было понятно, что революция произошла. Женщина, в какой раз стала безучастным зрителем, имеющим право лишь смотреть на эту чудовищную постановку, но неспособным что-либо изменить. Да и стоило ли что-то изменять, когда все уже давно сделано, а земля безвозвратно впитала пролитую кровь. Нет, теперь было очень поздно, слишком поздно, чтобы меняться. Галина пребывала в оцепенении. Сейчас она уже точно осознала главное заблуждение всей своей жизни. Она была частью той земли, что навеки похоронила этих мужчин и женщин, беззащитных детей и смиренных стариков. Она поклонялась убийству, и сама была соучастницей. Все напрасно, вся ее жизнь перечеркнулась. Галина опустилась на колени и в беспамятстве стала кусать холодный асфальт. Она – убийца, убийца тех людей и самой себя. Она с неотступным ужасом понимала, что революция ворвалась на ее улицу и именно на ней совершила свой кровавый ритуал. Именно она стала почвой, по которой носились большевистские сапоги и с помощью которой умирали люди. Нет, не ею были посеяны революционные идеи, но именно в таких, как она, они проросли и дали свои чудовищные плоды.
Ленин уже не плясал, а спокойно и удовлетворенно похаживал перед обезумевшей Галиной.
- Понравилось? Этого хотела? – с улыбкой спросил он.
- Вы подлец, мерзавец, убийца! – стоя на коленях и с изодранным об асфальт лицом, почти срывающимся голосом говорила Галина.
- Я? Нет, это вы убийцы – вы сами хотели этого.
- Нет, нет, молчите, убийца! Как вы могли, это вы виноваты, вы убийца!
- Ха! Девяносто лет назад я им почему-то не был, и вы все с благоговением и трепетом слушали мои речи и были готовы пойти на эти убийства, а потом вы развешивали мои изображения, выкидывали иконы и сейчас пошли бы на революцию. Только меня сейчас нет. И после этого ты говоришь, что я подлец и убийца. Дура! Ха-ха-ха, убийца… нет уж, убийцы – вы!
- Нет… - в этот момент Галина почувствовала, что спорить сейчас не имеет смысла, потому что Ленин прав. Она подняла голову и умоляюще посмотрела на небо. Как ей хотелось сейчас оказаться там, где нет ничего. Ленин все еще что-то говорил и доказывал, смеялся и прыгал от радости, но женщина ничего не слышала и не замечала. Все стало ясно, но правда для нее оказалась слишком страшной, ибо собственная жизнь, в таком случае, оказалась для пенсионерки не то что пустой и полной ошибок, а просто дикой и убийственной. Кому она поклонялась долгие годы, в чьи чудовищные идеи верила?
Тем временем, Ленин продолжал кружить вокруг Галины. В своих руках он держал не пойми откуда взявшуюся книгу и оживленно размахивал ей перед окровавленным лицом женщины. Его жестокий и бесчувственный смех эхом раздавался по всей улице. Но Галине было все равно. С ненавистью посмотрев на вождя, она захотела что-то произнести, но не успела. Он заметил этот взгляд, и,  выкрикнув какую-то неразборчивую фразу, поднял свои короткие руки, в которых держал книгу, вверх и во второй раз нанес женщине удар. Единственное, что она успела заметить, так это название этой книги. На коричневом фоне крупными золотыми буквами было написано «Материализм и эмпириокритицизм».
 
***

Дул сильный встречный ветер. Состояние, в котором тогда пребывала Галина трудно описать, так как в жизни оно вряд ли существует. Наверное, так чувствует себя человек, когда умирает. Впрочем, это сложно объяснить. Галина не чувствовала абсолютно ничего. Она не помнила ничего, что с ней еще совсем недавно произошло, ничто не напоминало ей о Ленине, революции, большевиках. Казалось, ее тело было подвешено, и она не могла определить, в какой позе оно находится: лежит или стоит. Но ощущение ей нравилось, так как сейчас она чувствовала ту свободу, которой ей так не хватало на улице Красных Троцкистов. Она словно парила в воздухе подобно птице. Глаза ей открывать не хотелось, ибо она очень боялась, что потеряет это прекрасное чувство. Однако яркий свет с каждой минутой все сильнее и сильнее бил в закрытые веки, словно предлагая женщине взглянуть на окружающий мир. Пересилив себя, Галина медленно приоткрыла глаза. Ничего не произошло. Вокруг себя женщина увидела лишь яркое светлое сияние, похожее на свет утреннего летнего солнца. Глазам не было больно, и они быстро привыкли к окружающей обстановке. Она поняла, что ветра на самом деле не было. Галина просто летела вверх. Или вниз – ей это было неизвестно. Но это было прекрасно, и она хотела, чтобы этот полет продолжался вечность. Настоящая разноцветная жизнь показалась ей столь грязной и пустой, что она была готова отречься от нее и навсегда остаться с этим мягким светом, наедине с теплыми лучами солнца. Они ласкали ее со всех сторон, и это, пожалуй, было самым приятным ощущением, которое она когда-либо испытывала в жизни. Да, это станет настоящим счастьем, если Галина навсегда утонет в потоке этого мягкого света. Женщина улыбнулась, ибо надежда, что так и произойдет, нежным теплом разлилась по ее телу.

Со всех сторон раздавались голоса: мужские и женские, взволнованные и радостные, мягкие и звонкие. Все они сливались в одну хорошо знакомую Галине песню – песню ее родного города. Вдали слышался шум проезжающих машин, звуки шагов и лай собак. Где-то рядом непрерывно говорила женщина. Слов Галина не понимала, но он ей также был знаком. «Теперь уж, наверно, точно умерла», - подумала она. Эта мысль посещала ее не впервой. Но и на этот раз женщина ошиблась. Только подумав об этом, резкий запах ударил ей в нос, отчего она закашляла и открыла глаза.
- Слава богу, жива! Галочка, как ты, милая, как ты? – обеспокоено и участливо спросила стоящая напротив Галины женщина. В руках она держала небольшую склянку с темной жидкостью, очевидно с нашатырным спиртом. Именно ее голос  слышала пенсионерка, когда еще была в бессознательном состоянии. Это была Агриппина.
Галина посмотрела вокруг и узнала улицу, на которой жила. Светило солнце, и улица казалась другой - незнакомой и чужой. Женщина смотрела и вспоминала все, что с ней недавно произошло. Чудовищные события всплывали в памяти Галины, и с каждой новой деталью она все с большим ужасом понимала, что на самом деле с ней приключилось, как после этого изменилось ее сознание. Тут пенсионерка с негодованием и тревогой посмотрела на Агриппину и дрожащим голосом произнесла:
- Агриппинушка, Агриппина, ведь им же больно было! Я-то боли не чувствовала, а им-то больно было! Агриппина, что же мы с тобой наделали, что мы наделали?!
- Галочка, милая, кому «им»? Ради бога, скажи, как ты?
После этих слов выражение лица Галины резко изменилось. Она с недоверием взглянула на подругу и с ненавистью прошептала:
- Не говори о Боге. Ты ничего не знаешь. Ты не понимаешь, что мы с тобой наделали. Никогда не говори о Боге.
После этого Галина осторожно встала со скамейки, на которой все это время лежала, и, отстранив руки Агриппины, двинулась вперед.
- Да куда же ты, Галя? Что с тобой? – недоумевая, вопрошала пенсионерка.
- Я что-нибудь придумаю, я не буду убийцей, нет, я еще все исправлю, - жестко и с уверенностью говорила Галина.
Агриппина пыталась остановить подругу, но та с ненавистью отстраняла ее.
- У тебя случился обморок, Галя, тебе нельзя никуда идти. Что ты такое говоришь? Кто убийца? У тебя же обморок был, – речь Агриппины становилась бессвязной. Она не понимала, что произошло с ее подругой, и сделать что-либо она была не в силах.
- Галя, постой… - успела лишь она сказать, как Галина сразу  скрылась в переулке. Агриппина так и осталась неподвижно стоять, пытаясь понять смысл сказанного Галиной. Но для нее это было невозможно, ибо она еще не видела своей улицы Красных Троцкистов, а значит, и себя саму. Пыль еще лежала.

Спустя три недели после описанного случая пенсионерка Галина Васильевна Шпротт переехала на новую квартиру. Она находилась на другом конце города, на бульваре Юрия Гагарина. Хотя квартира и была аналогична той, в которой пенсионерка жила раньше (все та же хрущевская пятиэтажка), улица казалась ей другой. Тяжелые и неприятные воспоминания потихоньку стирались, но, безусловно, Галина изменилась. По крайней мере, она очень желала, чтобы так было. С Агриппиной, да и со всеми своими старыми подругами она не встречалась и, конечно, не звонила. Но замкнутой преображенная пенсионерка вовсе не стала. Где-то после месяца упорной работы на вахте местного Дома культуры, она внесла 1500 рублей в организацию, именуемую как БППФ, и стала ее членом. Аббревиатура расшифровывалась никак иначе, как Блок Помощи Правым Функционерам. Это было нечто вроде отделения либерального общества поддержки правых политиков, проживавших и работающих городе.
Довольно быстро в ходе политической пропаганды и усиленной работы с молодежью Галина добилась определенного положения в БППФ. Генеральный директор организации, некто Помпей Егорович Хабибов, оценил активную деятельность его новой подопечной и в знак признания столь яркого энтузиазма назначил Галину Шпротт заведующей отделением по просветительской программе пропаганды молодежи. Пенсионерка разрабатывала специальные подходы к работе с подрастающим поколением, иногда даже вводила новые правила и сама назначала новых работников на должности. И с каждым днем она все более забывала о произошедшем с ней пару месяцев назад случае. Ей уже казалось, что то был всего лишь страшный сон или одно из проявлений обморока. Хотя она, конечно, понимала, как этот случай изменил ее жизнь и раскрыл ей саму себя, но все, что с таким упорством делала Галина, было в корне неверно. Пытаясь спрятаться от своей же ошибки и боясь о ней вспоминать, она углубилась в дебри все той же улицы, сменив лишь ее облик и форму. Под внешними различиями скрывалось одно и то же. Люди, окружавшие ее в БППФ, были либо нахлебниками, ищущими легких денег, либо матерыми бюрократами, для которых вся эта организация помощи правым была ничем иным, как способом укрыться от уплаты налогов. Сам Помпей Хабибов, которым Галина так восторгалась и почитала как великого благодетеля, стал либералом лишь после известных событий 93-го года. До этого он являлся членом парторганизации возрождения бухаринских идеалов. Но, как он говорил, быстро оценив наступившую обстановку и пересмотрев свои «неверные» взгляды, Помпей начал придерживаться политики правых. Галина, естественно, не понимала, да и не вполне осознавала, насколько абсурдно и слишком быстротечно произошло перевоплощение Хабибова из рьяного коммуниста в доброго и честного демократа. Скорее пенсионерка своими «благими», как она их называла, делами пыталась избавиться от навязчивой идеи собственной привязанности к тем убийствам, которые она когда-то наблюдала перед своими же глазами. Она проповедовала людям естественное право человека на свободу, ту свободу, которую она недолгое время ощущала в полете среди лучей нежного солнца и о которой до сих пор в душе мечтала. Но в своем новом поведении и мировоззрении она прибегала к старым методам, когда-то уже приведшим ее к духовной гибели. Они напрочь убивали все ее старания и превращали их в невесомую пыль. В этом и заключалась одна из драматичнейших и ужаснейших ошибок Галины Васильевны Шпротт. Она была слепа и пуглива, а потому переездом на новую улицу и вступлением в псевдодемократическую организацию она лишь еще больше прикрыла свои и без того близорукие глаза. Но исправить ее не имелось возможности: она уже все увидела и ощутила, но, тем не менее, избрала не тот путь духовного и нравственного перерождения, который действительно изменил бы ее суть, а не облик. Возможно, это было вызвано тем, что большую часть жизни Галина прожила в СССР и сполна впитала деградирующую человеческий разум идеологию коммунизма;  возможно, сыграл свою роль и самодостаточный характер пенсионерки, но для нее все это было далеко и непонятно, как далека и недосягаема человеческому взгляду крошечная пылинка, парящая в десятках метров от земли. Лишь иногда Галине Васильевне снятся нечеткие отрывки ее долгого и мучительного восхождения по улице Красных Троцкистов, но, с облегчением понимая, что это всего лишь сон, женщина спокойно закрывает глаза и тешит себя мыслью, что она на правильном пути.




Когда все расселятся в аду и раю,
Земля итогами подведена будет –
Помните:
в 1916 году
Из Петрограда исчезли красивые люди.
В. Маяковский



2004 г.