ПОСЛЕДНЕЕ ОРУЖИЕ
I
В храме было по-праздничному светло, но безлюдно. Утренняя служба закончилась, а до вечерней время еще было. Царские Врата открыты: Пасха. В уголке за свечным ящиком примостился немолодой, но крепкий священник. Отец Андрей. Он спал. Служил ночью, служил утром, устал.
Нас было пятеро. Пятеро друзей. Больше чем друзей. Команда. Команда из пяти человек, где всегда знаешь, что у тебя надежно прикрыта спина. Моя команда.
Семен Злотников, он же Артист, Дмитрий Хохлов, он же Боцман, оба – бывшие старшие лейтенанты спецназа. Олег Мухин, он же Муха, бывший лейтенант спецназа. Иван Перегудов, Док, бывший капитан медицинской службы. И я, Сергей Пастухов, Пастух, капитан спецназа, правда, тоже бывший.
Мы не ходим в храм, когда там много народу. Нам нужна тишина. Нам нужно всего-то поставить семь свечей. Пять за здравие, к образу Георгия Победоносца. За здравие Команды. И две за упокой, перед печальным бронзовым распятием. За наших братьев по оружию Тимофея Варпаховского и Николая Ухова. Они навсегда остались в Чечне. На той войне нас было семеро.
Мы тихо вошли, тихо затеплили свечи и так же тихо вышли. Отец Андрей так и не проснулся. Это и хорошо. Ему надо было отдохнуть. Непростая это штука – служение сельского батюшки. Пусть спит. И еще я не хотел сейчас выслушивать его благодарности. К сегодняшнему дню, к светлой Пасхе силами моего столярно-плотницкого цеха мы срубили для нашей Спас-Заулской церковки новый дом причта. И уж конечно, это строительство я затеял не для того, чтобы меня потом долго благодарили. Просто я делал то, что считал нужным.
Вместе. Мы снова вместе. Нечасто у меня в Затопино собираются все мои ребята. Обычно только по большим праздникам. А сейчас целая неделя выходных, грех было не вытащить ребят из города, дать заставить их отдохнуть в деревне, у реки. У меня. Док был занят серьезной научной работой в своем реабилитационном центре, Артист играл спектакли с каким-то творческим коллективом. Кажется, его заметили театральные продюсеры и теперь он репетировал еще и роль в каком-то экспериментальном спектакле. Боцман и Муха тянули службу в созданном ими частном охранном агентстве. Я командовал в цехе, заказов хватало.
К вечеру Боцман закоптил кур, Ольга, моя жена накрыла большой стол, выставила и куличи, и крашенки: праздник! Боцман тоже прибыл с женой, и специально для дам выставил на стол дорогущее испанское вино.
- Боцман, - удивился я, - откуда деньги? Еще на днях жаловался, что с клиентами глухо!
- Да появился клиент. Странный, но богатый. Завтра с Мухой летим в Берлин.
- Боцман! Отставить Берлин! Вы у меня на неделю, не меньше!
- Пастух, Серега, извиняй. Месяц просидели без дела, а тут заказ выгоднейший. Отвозим в Шверин пакетец, и десять штук наших.
- И когда же этот клиент успел вас найти?
- В понедельник.
День не задался с утра, и что ты будешь делать! На носу праздники, денег в кармане при последнем досмотре обнаружено не было, а богатые клиенты, кажется, объявили мертвый бойкот частному охранному агентству «МХ+». День солнечный, теплый, хотя в конце апреля в Москве вполне имеет право и снег выпасть. Самое бы время оторвать солидный заказ, получить задаток и ломануть на все первомайские к Пастуху в Затопино, в деревню, на речку. И вот в такой-то день проклятый телефон вместо того, чтобы возвестить о желании солидного бизнесмена поручить защиту своей собственности и жизни частному охранному агентству «МХ+», изводил Боцмана, звонками глупыми, ненужными, а то и вовсе скандальными.
Самым ранним утром, едва Боцман заступил на дежурство у чертова аппарата, позвонил скрипучий старушечий голос и принялся долго и нудно выяснять тактические и стратегические возможности частных детективов. Боцман, с каждой минутой все больше разочаровываясь в старухе, как в клиенте, все же добросовестно рассказал, что он со своим коллегой возможности имеют неограниченные, а также имеют лицензию государственного образца на оказание самых даже деликатных охранных и сыскных услуг. Но выяснилось, что всего-навсего бабкиного внука терроризируют злобные одноклассники и она готова заплатить целую тысячу рублей из денег, отложенных на собственные похороны герою, который возьмется проучить внуковых недругов. Боцман попытался отмазаться тем, что, дескать, солидное агентство не занимается подобной чепухой, но не тут-то было. Бабка пошла повышать ставку, дошла до двух тысяч, и Боцман вынужден был пообещать, что если не забудет, то решит проблему угнетаемого внука в свободное от основной деятельности время, причем бесплатно, но с условием: бабка звонить и занимать горячую телефонную линию больше не будет.
Бабка линию освободила, но только для того, чтобы принялся дозваниваться типичный телефонный хулиган со зловещими предупреждениями о взрывах. Почему хулиган избрал для своих выходок не официальные органы, а частное агентство, было загадкой, как загадочным было и упорство придурка. Боцман и посылал его на армейский манер, и в ФСБ перезвонить советовал, даже номерок предлагал, но тот все упорствовал.
- Имею сообщить, что в супермаркете «Восточный мост» на Бирюлевской улице заложено мощное взрывное устройство!
- Пшел на хр, козел!
- Взрыв может прогреметь в любую секунду!
- Бл, достал!
Боцман грохнул трубкой об аппарат, с ненавистью на него покосился, добавил к взгляду свои краткие рассуждения о жизни частного детектива, сегодняшнем дне и об устройстве мира в целом, и направился к выходу. Без бутылки пива дальнейшее существование казалось невозможным. Но в дверях Боцман столкнулся с Мухой, совладельцем и соучредителем частного агентства «МХ+». Пока Боцман дежурил на телефоне, Муха мотался в один из подмосковных коттеджных поселков раскручивать потенциального клиента.
- Ты куда собрался?
- За пивом…
- Сиди уж, принес я пива. Ты чего такой злой?
- Террористы достали.
- Террористы?
- Звонит какой-то мудак каждые десять минут, о бомбах предупреждает.
- Так сейчас мы его за зебры! Номер не определяется?
- Ясно – нет, звонит из автомата.
Муха снял с пояса мобильник и набрал какой-то номер.
- Алло, алло, АТС? Капитан Мухин беспокоит. Отдел борьбы с организованной… Сейчас нашим коллегам будут звонить с таксофона. Сразу после звонка сообщите мне на мобильный номер и координаты этого таксофона. Спасибо.
Боцман только подивился:
- Ловко ты себя в капитаны произвел!
- А что делать!
И тут же зазвонил телефон в офисе. Боцман терпеливо выждал пять звонков и потом так же терпеливо поднес трубку к уху.
- Имею вам сообщить…
И сразу же зазвонил мобильный у Мухи.
- Таксофон номер … , метро «Алексеевская»…
- Спасибо. Продолжайте сообщать о всех звонках на указанный номер.
В качестве средства передвижения Муха издавна предпочитал мотоцикл. И по бездорожью пройдет и в городе в пробке не застрянет. До «Алексеевской» добрались за двенадцать с половиной минут, подъехав не со стороны проспекта, а от переулков. При входе в метро у четырех таксофонов торчало пару человек. Кто-то курил, кто-то, похоже, кого-то ждал. Звонить никто не порывался. Боцман и Муха, мирно беседуя, разглядывали стенд газетчика, якобы намереваясь приобрести образчик современной желтой прессы. Минут через пять заверещал мобильник. Девушка с АТС сообщила, что звонящий переместился на «Рижскую».
Мгновенно оседланная «Хонда» полетела к «Рижской» теми же переулками, используя «лежачих полицейских» в качестве трамплинов. Перед мостом все же пришлось вырулить на проспект, и там-то и произошла заминка. На «Рижской» никого подозрительного тоже не застали. С АТС добросовестно доложили, что террорист-придурок переместился к станции «Проспект мира». Стало ясно с одной стороны, что даже на мотоцикле этого психа не догнать, но с другой стороны в его действиях проступила определенная логика. Очевидно он смещался в сторону центра по оранжевой ветке и можно было предположить, что следующую провокацию он намечает осуществить от станции «Сухаревской». От «Проспекта мира» до «Сухаревской» и пешком-то нечего идти, «Хонда» пролетела это расстояние чуть не в несколько секунд.
И правда, «террорист» действовал тупо и примитивно. Через три минуты после прибытия на «Сухаревскую» Мухин мобильник пропищал «Полет валькирии».
- С «Сухаревской» звонит. Таксофон номер … Прямо сейчас говорит. - Промурлыкала девушка ну таким ангельским голоском, что Мухе невольно представилось мягкое кресло, телевизор, позвякивание посуды на кухне и то, как этот самый голосок зовет его ужинать.
Но отвлекаться было некогда. Очевидно придурок оставлял сообщение на предусмотрительно оставленный включенным Боцманом автоответчик.
В подземном переходе у входа в метро из ряда таксофонов был занят только один. Весьма запущенного вида молодой человек как раз клал трубку на рычаг. Муха с Боцманом решительно направились к нему. Оба, не сговариваясь, мельком глянули на номер таксофона. Тот самый. Ну, парень, ты попался!
Юноша, хоть и был осторожен – то и дело озирался – но так и не успел понять, откуда взялись четыре сильные руки, которые мгновенно отволокли его в заплеванный угол за газетным киоском. Он чувствовал только сильную боль в заломанном запястье и то, что его быстро, но тщательно обыскали. При малейшей попытке открыть рот боль в руке усиливалась, и ему хватало ума понять, что рот как раз лучше держать закрытым. Тех, кто схватил его парень не видел, так как был уперт мордой в стену.
На «террористе» обнаружился паспорт гражданина Молдовы с мятой бумажкой давно просроченной временной регистрации. Доставить задержанного в более удобное для допроса места на мотоцикле было невозможно, поэтому краткий допрос состоялся на месте задержания.
- Жить хочешь? – Муха брал быка за рога, напуская на себя максимально грозный вид.
- Ребята, ребята, я ничего такого не делал, я все объясню, - покряхтывая от боли оправдывался молдаванин.
- Говори.
- Не могу, больно.
Боцман ослабил болевую хватку запястья.
- Меня попросили звонить, мне деньги заплатили, мне сказали, что это шутка такая.
- Чего ж ты так озирался, если это шутка?
- Я боялся, что это все-таки не совсем шутка. Я сам ничего такого не хотел…
- Знаешь, что за такие шутки бывает?
- Знаю. Только что мне делать было? Прописки нет, работы нет, а тут дали денег и сказали, чтоб звонил, и сказали что говорить. Я вам отдам эти деньги, избейте меня, убейте, только в ментовку не сдавайте!
- Сколько заплатили?
- Штуку.
- Баксов?
- Какое, баксов! Рублей.
- Не густо.
- Я и этому обрадовался.
- Кто давал тебе задание?
Парень рассказал, что он был занят сбором алюминиевых банок из-под пива, когда к нему подошел «заказчик», невысокий невзрачный мужичок без особых примет, одетый в скромный выцветший джинсовый костюмчик. Парень последнюю неделю почти ничего не ел, а тысяча рублей, которую ему давали сразу, обещала роскошное пиршество, да еще и с выпивкой. Вместе с джинсовым мужичком они зашли «домой» к парню, он обитал в грязной квартирке, снимаемой строителями-молдаванами, которые, скрепя сердце, приютили несчастного земляка. Это не заняло много времени, так как сбор цветных металлов проходил в непосредственной близости от места обитания. Парень оставил «дома» полмешка расплющенных пивных банок (не пропадать же трудам), спрятал в куче тряпья, служившей ему постелью, свой несчастный гонорар, получил инструкции, проездной на метро на тридцать поездок, и отправился на «задание».
Инструкция была донельзя простой. Начало маршрута – Медведково, первый звонок оттуда. И далее, с интервалом пять-десять минут он должен был звонить с каждой следующей станции. Мужичок пригрозил, что выполнение работы будет строго контролироваться, но и пообещал, что за «шутки» его не убьют и не сведут в ментовку. Так что он искренне просит прощения, готов отдать проклятые деньги, почти все, потому что он все же прихватил с собой сотню из тысячи и проел ее с голодухи еще до первого звонка.
Не верить бедолаге не было оснований. Все в нем выдавало неудачливого искателя лучшей жизни. Легионами едут они в Москву, в первые недели успевают почувствовать размах и роскошь столицы, потом сталкиваются с добренькими московскими ментами и благодушными московскими аферистами, остаются без денег, без работы, без жилья. Но и назад не едут. Москва уже отравила их наркотиком столичной жизни. И все им кажется, что вот-вот повезет, подвернется мощный заработок, тогда в карман ляжет и российский паспорт с московской пропиской и ордер на скромную (для начала) квартирку на окраине. Но месяцы складываются в годы, алкоголь из друга, помогавшего пережить первые обломы, превращается в жестокого тирана, не отпускающего своего раба и на шаг без строго ошейника похмелья.
Словом, было ясно, что парня использовали, заказчику он больше не нужен и на него больше не выйдут. Вся польза от него – смутные приметы странного работодателя. Парня отпустили со строгим наказом больше не звонить с целью сохранить прямое, не свернутое состояние собственной шеи. Парень отправился собирать лом цветных металлов, а Боцман с Мухой вернулись в офис.
- Какому гаду понадобились такие шутки? – Задал Муха никому не адресованный вопрос, прихлебывая пиво.
- Думаю, что скоро это выяснится, - отвечал Боцман. – Кто-то чего-то от нас хочет. Рано или поздно он себя обнаружит.
- Ладно, будем ждать, - согласился Муха.
И тут позвонил клиент. Пиво было отставлено. Клиент уточнял, застанет ли он господ частных детективов в офисе через сорок минут, которые ему понадобятся, чтобы до него добраться.
- Да, пока мы здесь, - напуская на себя деловитость, говорил Боцман. - Вы можете подъехать. Но, если это возможно, постарайтесь не очень опаздывать, Вечер у нас весь распланирован.
Клиентом оказался аккуратный интеллигентного вида старичок. Седенькая бородка клинышком, белоснежная рубашка. Пиджачок подкачал, лоснился на локтях. Но заколка на галстуке была с бриллиантом, а перстень на руке - с изумрудом. Скорее всего, бывший профессор, или даже академик, переживающий не лучшие времена. Но денежки, было видно, у него все же водились, чему свидетельством были непроданные драгоценности.
- У меня очень деликатное дело, - заявил старик. – И только к одному из вас.
- Видите ли, - деликатно заметил Боцман, - мы с коллегой всегда работаем в паре.
Дедок почесал бороденку и махнул рукой.
- Воля ваша. Только попрошу, чтобы об этом деле кроме нас троих…
- Соблюдение тайны клиента – важнейший принцип нашей работы, - успокоил его Муха.
- В таком случае позвольте поинтересоваться, господа, - продолжал клиент, - можете ли вы вывезти из страны незаметно для таможенных органов небольшой пакет?
Муха покосился на Боцмана, а тот пристально посмотрел на деда и слегка приподнял брови. Старик покивал головой.
- Да, да, я понял, что вы имеете в виду. Это не наркотики, не оружие и не карта секретных объектов. Это даже не какая-нибудь «Даная», похищенная из музея. Это всего лишь книга.
- В таком случае, какие препятствия могут быть на таможне?
- Сейчас я вам все объясню. Вся проблема в несовершенстве российского законодательства, которое дает возможность таможенникам придраться. На самом деле данная книга – личная вещь академика Аскольдова. Более того, это очень дорогая для него вещь. Да, это ценность, но ценность фамильная, а не историческая и уж никак не государственная. Эту книгу в середине девятнадцатого века написал и на свой счет издал прапрадед Аскольдова. Это был странный человек. Не сумев получить в юности должного образования, он всю жизнь стремился служить человечеству на ниве просвещения. Своим детям он дал образование мирового уровня. Среди его потомков много профессоров, есть и академики. Создавая книгу, он надеялся, что ее в качестве учебного пособия примет министерство образования. Плод многолетних трудов назывался «Учебник всех наук для крестьян». У стремящегося к свету просвещения, но не слишком образованного потомка захудалого рода получился сборник полунаучных истин, необходимых, по его мнению, для просвещения черни. Ну, тогда многие увлекались идеей просвещения крестьянства. Министерство книгу, конечно, не приняло. Двухтысячный тираж, пропылившись на складе издательства, в конце концов, был утилизирован. До наших дней дожило всего два экземпляра этого книгопечатного курьеза. Один где-то в запасниках Ленинки, второй в личной библиотеке Аскольдовых.
И вот пять лет назад Станислав Петрович, это нынешний Аскольдов, переехал в Германию. Свою библиотеку он с большими трудностями, да и то не всю, забрал с собой. Некоторые книги не выпустили. В том числе и «Учебник». Конфискованную литературу распределили по краеведческим музеям, где она частично погибла из-за отвратительных условий хранения. Но многие экземпляры, спустя некоторое время стали появляться на книжных и антикварных аукционах. По просьбе Станислава Петровича и за его средства я по возможности скупал его же книги. Затем я повез то, что удалось собрать в Шверин. И снова расторопные таможенники арестовали книги и отправили их по музеям. Но на этот раз мы обратились в суд. И что же? Решением суда практически все, что задержала таможня, нам позволили отправить за границу, владельцу. Однако когда я с исполнительным листом отправился по музеям, оказалось, что музейщики, едва овладев ценными книгами, тут же выставили их на торги. Таким образом, многое из того, что я с таким трудом собирал, снова ушло из рук.
И когда мне чудом удалось выкупить «Учебник», столь дорогую для Станислава Петровича книгу, мы решили больше не рисковать. Словом, будучи поставлены в условия, которые я вам изложил, мы решились переправить книгу контрабандой. Само собой, нам претило связываться для этих целей с криминальным элементом, вот мы и решили подыскать людей порядочных, но опытных и способных на небольшой риск за хорошее вознаграждение.
Вот, собственно, и все.
Старичок развел руками и улыбнулся.
- Насколько я понял, все, что нам грозит, это то, что книгу могут повторно арестовать? – Уточнил Муха.
- Да. Но крайне хотелось бы этого избежать.
- Мы должны подумать.
- О, конечно, конечно! Дело это неспешное, здесь лучше все хорошенько обдумать. Если вы в чем-либо сомневаетесь, вы можете проконсультироваться у юриста, которому вы доверяете. И все же не хотелось бы слишком затягивать. Грядут праздники… Сможете ли вы за время торжеств принять решение?
- Сможем, - твердо ответил Боцман. – Наш гонорар?
- Видите ли, с одной стороны, академик Аскольдов весьма небедный человек, кроме того, «Учебник» крайне дорог его сердцу. Как ни как, недоучка-предок стал родоначальником целой плеяды видных русских ученых. С другой же стороны, наше с ним поручение вам хоть и деликатное, но, как вы могли видеть, не опасное и не чрезмерно сложное. Поэтому, думается, сумма в пять тысяч долларов за успешное выполнение нашего поручения будет более чем достаточной.
- Накладные расходы… - не замедлил уточнить Боцман.
- Ах, какие там расходы! – Воскликнул друг эмигрировавшего академика. – Самолет до Берлина и обратно, поезд от Берлина до Шверина, опять же туда и обратно, ну, может быть, полдня в гостинице в Берлине и столько же в Шверине. Ваша уважаемая фирма вполне могла бы справиться и своими средствами, гонорар за столь несложное дело, на мой взгляд, и так достаточно высок. Однако я вижу, что в последнее время богатые клиенты обходят ее стороной.
- Напрасно вы так думаете, - попытался возразить Муха, но старик остановил его.
- Не пытайтесь пустить мне пыль в глаза, молодые люди! Я старый человек, я многое повидал, и сейчас прекрасно вижу состояние ваших дел. – Он бросил красноречивый взгляд на початую бутылку «Жигулевского», которую Боцман хоть и убрал под стол, но не догадался тщательно замаскировать. – Что ж, мы возьмем на себя накладные расходы. Более того, я не исключаю, что Станислав Петрович, получив в руки семейную реликвию, будет столь обрадован, что пожелает премировать человека, вручившего ему сей раритет. И уж тогда вы сможете подбадривать себя баварским. Но вы должны понимать, что и мне нужны определенные гарантии!
- Стопроцентных гарантий в таком деле дать вам не сможет никто, - резонно заметил Боцман. – Но вы не ошиблись адресом. Мы можем выполнить ваше поручение. Мы знаем надежный способ обойти таможню. Но, увы, для его осуществления требуются два человека. В этом случае гарантии возрастают многократно. В случае ареста книги, что само по себе маловероятно… крайне маловероятно, мы беремся извлечь ее из любого музея. В этом случае мы не получаем основной суммы гонорара, но оставляем себе задаток в тысячу долларов. Если же книга будет утрачена, мы не только возвращаем задаток, но и компенсируем накладные расходы.
- Маловато, молодые люди, - возразил дедок. – Ведь если книга уйдет из наших рук, Станиславу Петровичу придется потратить немалые суммы на ее возвращение.
- Вы хотели бы, чтобы эти затраты, если они понадобятся, легли на нашу фирму? – Спросил Боцман.
- Это было бы справедливо. Это ваши риски.
- В таком случае гонорар должен оправдывать эти риски.
- Вы прирожденный финансист, молодой человек! Сколько же вы хотите?
- Сколько может потребоваться, чтобы выкупить книгу в случае ее ареста?
- К сожалению, этого нельзя знать заранее. Возможно, все ограничится одной тысячей. Но могут потребоваться и очень, очень большие суммы. Вся беда в том, что книга успела стать известной в кругу коллекционеров. Казалось бы, невелика ценность, всего лишь девятнадцатый век, но коллекционеры знают, что осталось всего два экземпляра. И на аукционе цена может взлететь…
- Десять тысяч, накладные, три – задаток, - подытожил Боцман. – Книга будет доставлена. Сразу после праздников. За это время мы успеем подготовить все необходимое.
Было составлено два экземпляра договора, где было прописано, что Боцман и Муха обязуются доставить «пакет» адресату, и несут за сохранность оного «пакета» материальную ответственность в сумме…
Старичок договор не только подписал, но и скрепил личной печатью, которую, как оказалось, носил с собой. Боцмана и Муху порадовало, что он и деньги носил с собой. Он вручил ребятам и задаток и деньги на дорогу в Шверин. Так что праздники можно было провести весело.
Как только дедок ушел, Боцман натыкал номер знакомой юристки, которая не раз консультировала его по самым неожиданным вопросам. Клиент оказался сведущ в таможенных правилах. Действительно, страшнее ареста книги на таможне ничего произойти не могло. И действительно, по решению суда такого рода книги в принципе могут покидать страну. Хотя решение суда может быть каким угодно. Не доверять старичку не было никаких оснований.
- Ну что ж, поздравляю, - сказал я. – Работа не пыльная, деньги хорошие. Когда возвращаетесь?
- Десятого.
- Сразу ко мне. Будет еще пара выходных, порыбачим.
Артист тоже поздравил Боцмана и Муху с хорошим клиентом, а вот Док покачал головой.
- Странный он.
- Кто, - поинтересовался Боцман.
- Старикашка ваш. Морочит он вам голову.
Вступился Артист.
- А по-моему, все в порядке. У меня уезжали знакомые, так та же история. Фамильные ценности они все-таки вывезли, но только через страшную волокиту.
- Может быть, может быть, - только пробормотал Док и закурил новую сигарету.
Завязался пустой разговор о фамильных ценностях и о способах их вывоза за границу. Док не вклинивался, молчал, курил. Я тоже примолк. Я прислушивался. К дому подъезжала машина. Кто бы это мог быть? Я незаметно выскользнул из-за стола. Ребята спорили, Ольга подавала на стол, Татьяна, жена Боцмана и Настена, моя восьмилетняя дочь ей помогали. Док думал, он всегда думал. Без дела оставался только я. Вот я и вышел встречать непрошеного гостя.
К воротам подкатил громоздкий и не приспособленный к нашим дорогам генеральский лимузин. Из него одновременно вышли двое – генерал Голубков и его шофер. Шофер тут же, матерясь вполголоса, полез под днище, видно, где-то на подступах к Затопино зацепился за грунт на ухабах. А генерал направился ко мне.
- Христос воскресе! – поприветствовал меня генерал.
- Воистину воскресе! – ответствовал я. – С каких это пор вы здороваетесь по-церковному?
- Да сейчас, Пастух, в верхах все стали православными.
- За президентом тянутся?
- За ним.
- С чем прибыли Константин Дмитриевич?
Голубков служил в УПСМ, Управлении по планированию специальных мероприятий. Не было пока случая, чтобы он притащился ко мне просто так, хоть я тысячу раз звал его отдохнуть в деревне, порыбачить на Чесне, где рыба до сих пор экологически чистая. Каждое появление генерала предполагало, что назрела серьезная проблема, которую по каким-либо причинам не могут решить официальные спецслужбы. С большей или меньшей охотой для решения этих проблем нанимались мы. Моя команда. Наемники. Солдаты удачи.
До сих пор нам удавалось выполнять все задания генерала Голубкова. Что теперь?
- На этот раз ничего особенного, успокойся, Пастух. Ничего такого рискованного. Просто нужно двое ребят для усиления охраны одного секретного объекта.
- Врете, Константин Дмитриевич. Просто для усиления вы нашли бы охранников подешевле. Вы ведь помните наши стандартные гонорары?
- Помню. Ты прав, Сергей. Конечно, мне нужна не просто охрана. Скажу прямо. Мне нужно внедрить своих людей в охрану одного секретного объекта. Имеет место утечка информации. До сих пор отследить ее не удалось. Вообще-то я хотел бы пригласить для этого дела только Боцмана и Муху. Они профессиональные охранники, у них лицензия и все такое. Мы бы их скоренько устроили секьюрити на нужное предприятие, где они и выполнили бы мое задание. Риска там никакого нет, нужна только наблюдательность и навыки оперативной работы. Твои ребята мне бы очень подошли.
- Когда надо приступать?
- Завтра. Послезавтра может быть поздно.
- С чего такая спешка?
- Двадцать пятого мая в Москву прилетает американский президент. Надо успеть. Времени в обрез.
- Неужели кто-то затеял покушение?
- Ну, нет, до этого дело не дошло, слава Богу. Просто очень многое будет зависеть от того, какие документы к этому дню будут в распоряжении Буша-младшего, и какие в распоряжении нашей стороны.
- То есть, вопрос большой политики упирается в двух охранников какого-то завода?
- Откуда ты знаешь, что завода?
- Да я, собственно, так просто сказал. Секретный объект – секретный завод. Может быть и не завод, а пусковая шахта межконтинентальной ракеты. Я наугад говорил. Только, боюсь, Муха и Боцман завтра не будут готовы к выполнению вашего задания.
- Отчего же?
- Они завтра вылетают в Берлин. У них богатый клиент. Деньги, конечно, не те, что мы обычно получаем у вас, но там дела на два дня, риска никакого…
- У меня тоже риска никакого, и дело, может быть, на неделю.
- Поговорите с ними сами.
Мы поднялись в дом. Удивительно, меня не было минут пять, а ребята, все, за исключением, может быть, Дока, успели поднабраться. Да и не удивительно: в честь праздника Ольга и Галина потчевали их на славу. Боцман даже, увидев Голубкова, сделал фамильярный приглашающий жест. Артист даже не кивнул, он показывал дамам сцены из своего нового спектакля, причем ухитрялся при этом не вставать из-за стола, играть музыкальное сопровождение сцены ложкой на подвернувшейся посуде, и изображать сразу всех персонажей. Для него приход Голубкова был равнозначен появлению запоздалого зрителя в зрительном зале. Муха удивленно посмотрел на Фамильярного Боцмана, встал, роняя стул, отдал генералу честь, и, укрощая непокорное сиденье, неуклюже опустился за стол. Зато женщины отреагировали на появление Голубкова адекватно. Тут же на столе появился чистый прибор, рюмка, бокал, генерал был обслужен и обласкан.
Голубков сел рядом с Боцманом.
- Боцман, - поманил он.
- Яволь! – пьяно отреагировал Боцман. Но тут же он поймал укоризненный взгляд Галины и исправился, притворяясь трезвым:
- Да, я слушаю.
- Боцман, - продолжал Голубков. – Есть дело, гонорар, как всегда, пятьдесят штук. Но только надо приступить завтра. Ты и Муха.
- Константин Дмитриевич, дорогой, - все так же фамильярно, но хоть культурно отвечал Боцман. – Не могу. Клиент всегда прав. Завтра с Мухой летим в Берлин. – Боцман наклонился к самому уху Голубкова и продолжал шепотом, чтоб не слышала Галина, однако я, сидя напротив, слышал его прекрасно:
- Летим в Берлин, оттуда в Шверин, сдаем товар, а потом – в Альпы. Устали мы, можем мы с Мухой отдохнуть, или нет? Хотим на горных лыжах покататься, пока снег лежит. Контттин Дмитрричч! Родной! Не можем! Попроси вон Дока, он у нас вообще не отдыхает никогда, он сможет. Скажи, Док!
Но Голубков не стал приставать к задумчивому Доку, он, выпив для приличия рюмашку, отозвал меня во двор.
- Пастух, дело у меня срочное, - нервно сказал он. – Я вижу, я понимаю, ребята настроились на полухалявный отдых в Альпах. Мне их не уговорить. Выручай. Надо два человека. Но завтра. Трезвых. Без похмелья. Чтоб работать. Сразу работать. Может быть, ты и Док.
- Док – нет. Он у нас теперь кандидат наук. Но не в этом дело. Он действительно работает над чем-то очень важным. Пусть работает. Если устроит, то я и Артист.
- Артист пьян…
- Артист пьян так же, как и Боцман. Я своих ребят пьяными в стельку до сих пор не видел ни разу. Просто дурачатся. А вы и купились, Константин Дмитриевич. Боцман просто очень хочет в Альпы, а Артист, он и без градуса – артист. Играет!
- Хрршо! Мне пофиг! – Голубков покачнулся и неловко сплюнул себе на ботинок. На секунду я увидел абсолютно пьяного мужика, заключающего абсолютно пьяный договор. Но тут же он прекратил паясничать, твердо взял меня за локоть и потащил вглубь двора, где у меня стояла беседка. – Я понимаю твоих ребят больше, чем ты. Мои задания им надоели. Извини, конечно, но Управление платит хорошо. Но задачки всегда не из простых. На этот раз, к счастью, ничего действительно опасного.
Генерал-лейтенант Нифонтов краснел перед начальством. Начальства было целый министр.
- Сергей Иванович… ну это попросту невозможно! Ну этот завод уже десять лет не занимается новыми разработками! Все тысячу раз проверено. На заводе нет никакой информации по новейшим ракетным комплексам. Утечка невозможна!
Министр раздраженно кривил губы узкого нервного лица. Сигаретой затягивался глубоко, две, от силы три затяжки, и конец сигарете.
- Я проверял данные наших разведчиков столько, сколько считал нужным. Специально для вас еще раз перепроверять я не стану. С завода просачивается информация о наших новейших разработках. Какая, как, этого я не знаю. Но очень хочу узнать. От вас. Через десять дней, господин генерал-лейтенант. Или через одиннадцать от кого-нибудь другого, господин… прапорщик!
- Сергей Иванович, позвольте для решения задачи привлечь нестандартные средства.
- Лю-бы-е. Я повторяю: лю-бы-е. Мне важен результат. Можете идти.
Генерал-майор Голубков краснел перед начальством. Начальство было – генерал-лейтенант Нифонтов.
- Ну ей-богу, там все чисто, Олег Николаевич! Охрана перепроверена тыщу раз. Сотрудники перепроверены. С завода не уходит никакая информация, я вам гарантирую!
- Ты дяде Иванову гарантируй, в следующий раз я тебя к нему на доклад пошлю.
- Ну там правда чисто все!
- Ладно, Константин, чисто, не чисто, а ты как хочешь, но еще раз перепроверь, перевыпроверь, что хочешь делай, а чтобы я мог доложить, что все, мол, железно.
- Есть перевыпроверить. Только вот… Я пока не знаю, какую утечку я должен обнаружить. Для того, чтобы я мог работать с большей отдачей, мне нужно больше информации. Иначе я ничего не гарантирую…
- Костя, ладно, я тебе все скажу, только налей ты мне, Костя коньяку.
Под каплю бурого алкоголя разговор пошел легче.
- Костя, ты знаешь, я старый чекист, - изливал свои беды Нифонтов. – Но убей, я не могу понять, чего от меня хочет министр. И, главное, министр-то и не наш вовсе. Короче, буря в верхах. Я и сам прекрасно понимаю, что с N-ского завода никакая сверхсекретная информация просачиваться не может. Но я тебя умоляю, переверни мне этот завод, но разберись, что там происходит.
- У меня есть кое-какой план, Олег Николаевич.
- От меня что-нибудь требуется?
- Да, но ничего невозможного. У меня полностью задокументированы результаты проверки охраны N-ского завода. Завод охраняется комбинированно. Все руководство охраной осуществляет подполковник Рачеев, начальник особого отдела. Под ним есть два особиста-капитана, ну, их задачи ясны, они работают с заводским персоналом. Собственно охрану Рачеев построил следующим образом. Собственно, это старый метод – поручать выполнение одной и той же задачи двум разным, конкурирующим между собой ведомствам. Так вот, основную часть работы по охране выполняет рота внутренних войск. Но есть еще взвод вневедомственной охраны, нанятый за хорошие деньги. Вся охрана работает нормально, но к парочке ВОХРовцев можно было бы и придраться. Словом, нужно, чтобы достаточно высокое начальство рекомендовало начальнику охраны завода уволить этих двоих несчастных, а на их место принять других. Пусть это выглядит как угодно, пусть даже начальник охраны думает, что эти двое поступают к нему по блату. Плевать. Главное – мне нужно внедрить в охрану своих людей.
- Люди подходящие у тебя, как я понял, есть?
- Совершенно верно. Кроме того, они и сейчас работают в частном охранном агентстве.
- Ты имеешь в виду парней из группы Пастуха?
- Их.
- Они мощные боевики, неплохие оперативники. Но здесь работа для высококлассного следователя. Не думаю, что это будет им по силам.
- Не совсем для следователя, Олег Николаевич. Следователь всегда постороннее лицо, его действия, по крайней мере, официальная часть следствия всегда видна со стороны. А тут в коллектив вливаются просто два свежих человечка. Но человечки эти, замечу вам, весьма наблюдательны и коммуникабельны. Через день они будут уже своими людьми. У них будет возможность слоняться хоть по всему объекту, вступать в контакт как с работниками завода, так и с охраной.
- Тогда почему только двое, а не все пятеро? У пятерых все же десять глаз и десять ушей?
- Нет, нет, это будет подозрительно. Будет слишком похоже на полную смену охраны. Один – маловато, а двое – самый раз. Я все-таки думаю, что их придется внедрять как бы по блату. Предположим, один из ребят – дальний родственник большого начальника. Второй – дружок этого родственника. Так часто бывает, поэтому если и вызовет подозрения, то минимальные. Кроме того, есть у меня подозрения, что вся эта история так просто не кончится. Хотелось бы иметь резерв.
- Константин, у нас мало времени. Если твои парни не обнаружат источник утечки за считанные дни, полетят наши с тобой головы. Своим ребятам ты вручаешь и мою судьбу и свою. Смотри! Может быть, есть другие планы?
- Были. Отброшены, как несостоятельные.
- Значит, все упирается в Пастуха сотоварищи?
- Ребята толковые, не подведут.
- Ладно, действуй. Я поговорю, с кем надо. Твоих ребят порекомендуют подполковнику Рачееву с высоты таких погон, что он не в силах будет отказать.
По столбам беседки робко поднимался чахлый плющ. Зря Ольга высадила его здесь, солнца многовато, плющ тень любит. Красноватое пятно заходящего солнца лежало на круглом столе. Мимо нас, забрасывая тонкие ножки в сандалиях, пробежала Настена. Я знал, куда. Ольга отправила ее к отцу Андрею, пригласить его к праздничному столу. Что ж, не мешало и ему отдохнуть в хорошей компании. Голубков, по своему обыкновению, курил крепкие сигареты, барабанил пальцами по столу и разъяснял мне задание.
Действительно, получалось, что задание хоть и ответственное, но вовсе даже не опасное. Под видом протеже какого-то генерала, не важно, какого именно, мы поступаем «на работу» в охрану секретного завода. Вся-то задача – любой ценой и в кратчайшие сроки обнаружить утечку тайной информации.
- Константин Дмитриевич, - сказал я. – Мне не представляется сложным наше с Артистом внедрение в охрану. Изобразить старых караульщиков, это мы сумеем, особенно Артист. Все, что можно, мы, конечно, разнюхаем. Но вы ведь тоже должны понимать, что найти утечку – это дело не то что не одного дня, это дело не одной недели, а то и не одного месяца. В то же время вы ставите нам очень и очень сжатые сроки.
Подошла Ольга. Хозяйка моего дома не могла оставить хозяина и его гостя за пустым беседочным столом. В ее руках был поднос, на котором красовался полный набор принадлежностей для толковых мужских переговоров. На холодный гжельский фарфор стопок бросал радужный блик потный графинчик белой, ранние малосольные огурцы с нетерпением ожидали своей хрустящей участи, слюноточивый пар выбивался из прикрытых крышками горшочков с чанахами – фирменного блюда моей золотой хозяюшки. Красным заходящим солнцем слепили отполированные ее же руками приборы.
Жена улыбалась приветливо, она знала генерала, уважала его и подавала к столу с подлинным радушием доброй хозяйки. Но, ставя поднос на стол, все же дрогнула она руками, аппетитная жижа чанахов плеснулась на сервировку, звякнули приборы, колыхнулся пестрый зайчик графина. Да, после ненавязчивых визитов Голубкова муж исчезал на неделю, на месяц. Возвращался усталый и с деньгами. Это было бы не страшно, но не так уж редко после этих тихих командировок ольгины пальцы нежно, но тревожно ощупывали свежий рубец у меня на груди или на руке.
- … Где же ты был, Сережа?
- Не поверишь, на этот раз всего лишь в Карпатах. На горных лыжах катался.
- В июне?
- В том-то и дело, лыжа за траву зацепилась, я – носом в землю. А инструктор и говорит: не сезон!
- Сережа, мне не до шуток!
- Оля, Голубков дает мне возможность неплохо заработать. Я пользуюсь этой возможностью.
- Но шрамы…
- В любой угольной шахте работа в тысячу раз опаснее и вреднее, а платят там меньше и реже. Солнце, даю тебе слово, что я ничем серьезным не рискую. Ну, шрам. Ну, два шрама. Когда лазишь по горам, трудно ни разу нигде не удариться.
- Сережа, я боюсь!
- Я тоже боюсь. За тебя и за Настену. И поэтому я делаю то, что должен делать русский офицер.
- Тебя давно выбросили из офицеров…
- Ну, знаешь ли… Один мой знакомый говорил: русский офицер, это не звание, это призвание. Я делаю то, что делать призван. Но я тебе клянусь, - врал я, - большого риска в моей работе нет ни грамма.
Ольга не верила, но смирялась. И вот теперь, видя, что я тщательно переговариваюсь с Голубковым, она держалась, но дрожали ее руки, ставя поднос на стол.
Я взял ее за плечо. Слегка стиснул, и Ольга посмотрела мне в глаза. Я уставил на нее открытый и невинный взгляд честного простого работяги, которого приглашают забить пару гвоздей за хорошие деньги.
- Ольга, - говорил мой взгляд, - ну уж на этот раз точно ничего опасного! Ну вот ни капельки никакой опасности! Ну, пойду я, ну сделаю небольшую работку и скоренько вернусь. Ну, прости, Солнце, хорошая, черт возьми, работа подкатила, грех отказаться!
И на этот раз Ольга поверила. Я видел, как расслабились ее плечики, как ушла тревога из ее глаз. Ну вот, и мне стало спокойней.
Ольга, успокоенная моим взглядом, ушла. Я тоже, знаете ли, не нервничал. Вот только генерал Голубков откровенно психовал. Но ведь это у него работа такая. Нервная. Психованная. Ему за это деньги платят.
Константин Дмитриевич, не дожидаясь меня, плеснул себе полную стопку, расплескал, налил через край, дернул ее в рот одним движением, на огурцы и чанахи только посмотрел, закурил, сказал:
- Пастух! Ты мне теперь как ангел-хранитель! Мне остается только молиться тебе и надеяться на тебя! Если ты не найдешь утечку, мне – хана.
Константин Дмитриевич, - возразил я. – Не думаю, что я гожусь на роль ангела. Работа вроде розыска – не совсем мое поприще. Обычно ваши задания были конкретнее. Боюсь, вы возлагаете на нас слишком большие надежды.
- Пастух! У меня всего десять дней. До сих пор ты был моим талисманом. Все, что я тебе доверял, ты выполнял успешно. Скажу прямо: мне не на кого больше надеяться. Если ты с Артистом раскусишь эту задачку, буду тебе признателен. Если нет, пойду прапором в самый грязный пехотный полк.
- Кто ж это может вас разжаловать до прапора, товарищ генерал-майор?
- Он может… - неопределенно пробормотал Голубков и плеснул себе повторно.
Ладно, пусть пьет, сколько влезет, ему теперь можно. Он перепоручил решение проблемы тому, кто, по его разумению, с проблемой справится. Мне. Ему теперь ничего не остается, кроме как пить, чтоб время быстрее прошло. А вот мне пить больше не следует, хоть и так маловато я принял в такой-то большой праздник. Мне завтра приступать.
Грохнула калитка, вбежала Настена. Побежала через двор к дому, крича:
- Мама, мама, идет, идет!
Не соврала, через минуту быстрой, твердой походкой вошел отец Андрей. Шел к дому, но, краем глаза увидев меня, свернул, подошел. Я встал ему навстречу, протянул руку. Не умел я, не привык получать у священников благословения, хоть весь православный мир именно так здоровается с батюшками. Отец Андрей к гражданскому приветствию отнесся нормально, без упрека. Поздоровался и со мной, и с начинающим хмелеть Голубковым. При этом Голубков, светски пожимая руку, приветствовал батюшку по-церковному:
- Христос воскресе!
- Воистину, воистину воскресе, - умиротворяюще ответствовал отец Андрей.
Сел. Как будто наблюдала, из дома выскользнула Ольга с новым подносом. Обслужила по первейшему классу. На столе добавилось нужного и не появилось ничего лишнего. Сама поздоровалась с батюшкой как положено, что и говорить, она-то в церкви бывает раз в сто чаще, чем я.
- Спасибо тебе, Сергей, - начал с той самой благодарности, которой я стремился избежать отец Андрей.
- Ей-богу, отец Андрей, мне это не стоило большого труда.
- Пусть и небольшой труд, но нужный. В благодарностях рассыпаться не буду, просто говорю: спасибо тебе.
Выпили. Голубков полную, мы с батюшкой – символические. У нас с ним служба, у каждого своя. Отец Андрей встал.
- Пойду в дом, к Ольге. Ждет, звала. Вы беседуйте.
Поставил на стол стопку. Помолчал. Снова взял ее в руку, повертел.
- Пьет Русь, пьет. Дескать, не мусульмане, нам можно, Господь позволяет. Сам вино пил. Верно. Пил Спаситель вино и других угощал. И Свою Честную Кровь оставил нам под видом вина. Но вот этого, - он щелкнул ногтем по графину, - Он не сотворял из воды, и пастве своей не завещал. Это мы получили совсем из других рук. Вам, говорю, генерал.
Голубков удивленно посмотрел на священника: откуда тот знает, что перед ним генерал? Но отец Андрей продолжил.
- Да, генерал, не увлекайтесь, как бы вам ни было тяжело. Завтра вам понадобится свежая голова.
Оставив меня и Голубкова озадаченными, отец Андрей направил свои стопы в дом, к моей хозяйке, к Настене, которой по воскресеньям преподавал Слово Божие в рамках самодеятельной воскресной школы.
И Голубков отодвинул рюмку. Он словно протрезвел. Он выложил мне все, что знал по интересующему теперь нас обоих делу.
- У ми… у очень большого начальника есть данные нашей разведки. Агент, внедренный в ЦРУ, клятвенно присягает, что американцы регулярно получают данные о нашем сверхсекретном ракетном комплексе. О каком именно, агент точно установить не может. Но докладывает, что в ЦРУ создан специальный отдел для работы с этой информацией. Это, как ты можешь понимать, не шутки. С чего бы зря ЦРУ целый отдел собирало. Наш человек в ЦРУ сделал все возможное и даже невозможное. Он достоверно установил, что ЦРУ получает информацию с N-ского завода. На этом заводе и по сей день работает оборонное НИИ. НИИ до какого-то времени действительно занималось ракетами. Но по приказу Буша-старшего послушному мальчику Боре, как ты помнишь, произошла конверсия. НИИ стал разрабатывать инъекторы для мясоперерабатывающей промышленности. Ну понятно, охрана секретов ослабла, что-то тогда разумеется ушло на Запад. Потом все более-менее стабилизировалось, особые отделы опять нормально заработали, такие уж наглые утечки прекратились. И завод и НИИ сейчас тоже занялись, наконец, делом, кое-какие специалисты там все же остались. Там идет окончательная сборка и комплектация комплекса «Ока». Собственно, именно там в свое время этот комплекс и был разработан. Что оттуда может утекать, кроме данных по все той же «Оке», я ума не приложу. Про «Оку»-то всему миру все давно известно. Ради нее ЦРУ отдел создавать бы не стало. И вообще, какого черта это дело на нас повесили, тоже не понимаю! Чисто фээсбэшная работа, почему мы должны с этим разбираться?
Голубков психовал. Ну да, работа у него такая.
- Константин Дмитриевич, может быть ЦРУ все же пускает нас по ложному следу?
- Я сам так думаю. Но ты это объясни ему…
- Кому – ему?
- Тому дяде, который по долгу службы считает себя самым умным…
В понедельник в девять утра я сидел в кабинете подполковника Рачеева, начальника охраны N-ского завода. Подполковник был хмур, но видно было, что эту хмурость объясняет не только понедельничное утро. У начальника подергивалась скула, которую, когда она перехватывалась судорогой, подполковник, скривившись, прикрывал рукой. Еще бы, в последние месяцы на его голову так и валились проверка за проверкой, с большими московскими дядями, со всюду шныряющими и сующими во все свой нос службистами, с дубовыми листьями на петлицах, которые неторопливо и презрительно листали стопки личных дел и снисходительно, но строго допрашивали его самого, подполковника Рачеева.
Я слегка притворялся, что несколько робею перед своим будущим командиром. Артист, ожидая собеседования, томился еще в коридоре.
- Вообще-то я обычно сам подбираю людей во все подчиненные мне подразделения, - не слишком довольным тоном откровенно сообщал Рачеев. – Но за вас попросил генерал Сабуров. Получается, я вынужден принять вас на работу. Но учтите, если вы не будете справляться, никакой генерал вам не поможет, уволю. Кстати, кем он вам приходится?
- Честно говоря, он мне довольно дальний родственник, - я отыгрывал некоторое смущение. – Я и сам не ожидал, что он…
- А ваш товарищ, он что, тоже родственник Сабурова?
- Нет, просто мы друзья, всюду вместе, вот генерал и…
- Ладно, это детали. Генерал, конечно, просил вас докладывать ему обо всем, что вы увидите на нашем объекте.
- Нет, ничего такого…
- Помолчите. Потом скажете. Я слишком хорошо знаю, зачем генералы пристраивают своих людей. Был ваш родственник у меня с проверкой. Так вот, вы можете докладывать все что угодно и куда угодно. Мне бояться нечего. Хочу только надеяться, что я смогу рассчитывать на вашу честность и объективность. Больше мне от вас ничего не надо. Но это по поводу ваших докладов генералу. Что же касается вашей работы на объекте, я все же требую, чтобы помимо указаний Сабурова вы находили время и для выполнения своих прямых служебных обязанностей. У меня каждый человек на счету. Предупреждаю сразу, у меня своя система. Впрочем, ваш генерал об этом знает. Помимо штатной задачи я возлагаю на всех охранников без исключения задачи внештатные. Вас я для начала прикреплю к конверсионному цеху. Там нет ничего секретного. Но это не значит, что вы можете расслабиться. Цех расположен на общей территории завода. У рабочих отдельная проходная, так что они не могут попадать на другие участки. Но инженеры, поскольку они выполняют и военные и конверсионные разработки, имеют доступ и на ваш участок и на участки секретные. Поэтому сконцентрируйте внимание в особенности на инженерно-техническом персонале. Кроме того…
Жить нам с Артистом предстояло в общежитии. Без особых проблем нас определили в одну двухместную комнату. Но для обсуждения итогов нашего первого рабочего дня на N-ском заводе мы предпочли иное место. Уездный город N располагался в пойме небольшой реки, несущей свои воды к Волге через Среднерусскую равнину. Несколько древних монастырей украшали ее высокие берега в том месте, где в нее впадала еще одна речушка. Этот приток почти в месте впадения был оборудован каким-то древним гидротехническим сооружением. Похоже, когда-то это была плотина. Но теперь тело дамбы просело, оказалось ниже уровня реки и превратилось в гудящий украшенный до белизны взбитой водой порог. Кроме того, упрямая вода разрушила старинный шлюз и клокотала и в узких воротах, обрамленных полуразрушенными башенками. Вряд ли все это сооружение было возведено для помощи судоходству, скорее всего во времена незапамятные оно было призвано регулировать сток полых вод. Но с образованием Министерства чрезвычайных ситуаций надобность в предотвращении последствий половодья отпала, и результат работы ума и рук тысяч людей превратился в романтический придаток старого, ветшающего уездного города N.
Мы с Артистом внедрялись на завод по легенде, но все же Голубков проинструктировал нас, чтобы мы соблюдали все правила конспирации. Поэтому наземное продолжение дамбы, поросшее березняком и перерезающее пойменный луг, показалось нам наилучшим местом для обсуждения наших деликатных проблем. В самом деле, почему бы двум новым сотрудникам охраны не провести вечер первого рабочего дня на лоне природы, в столь достопримечательном месте, как руины старой плотины? То еще было хорошо, что назойливый гул воды делал абсолютно невозможной прослушку.
- Что думаешь? – спросил я Артиста. Его Рачеев определили в типографию.
- Думаю, что у нас есть все шансы завалить задание.
- В твоих словах мало оптимизма.
- Если мы с тобой будем каждый день выходить на службу, совать свои носы во все щели и при этом усиленно прикидываться дурачками, может быть, через примерно полгода мы нащупаем какие-то концы этой загадки века. А пока я совершенно не представляю себе, какая такая сверхсекретная информация может утекать с этого несчастного завода.
- Как собеседование с Рачеевым?
- С ним все ясно. Он из-за этих проверок совсем психом стал. Кого подозревать, сам не знает. Пытается ввести тотальный контроль. Поручил мне шпионить за вэвэшниками, доносить на них обо всем, что мне в их работе покажется неудовлетворительным. Кроме того, я должен еще шпионить и за работягами. То есть, он хочет, чтобы я притворялся этаким рубахой-парнем, заводил с заводчанами теплые беседы, результаты бесед анализировал, и результаты анализа клал Рачееву на стол. Ему бы начальствовать над тайной охраной какого-нибудь сатрапчика в Азии или в Латинской Америке, а не руководить охраной захудалого завода.
- Не обращай внимания. Пойми его тоже, ему сейчас несладко. Вот он и хватается за все возможные соломинки. Мне он дал точно такие же ЦУ. И мы будем неукоснительно исполнять все приказы подполковника Рачеева. По крайней мере, формально. То есть, докладывать ему будем формально. А вот наблюдать и за охраной, как за военной так и за вневедомственной, и за заводчанами, как за работягами, так и за инженерами будем. В любом случае другого пути я пока не вижу.
- Я ж тебе говорю, так нам и полугода не хватит, чтобы хоть за какую-то нить ухватиться. Пока освоимся, сейчас мы и для охраны и для работяг – новые люди, пока присмотримся, пока заведем первые знакомства… А у нас времени – всего неделя! Не успеть.
- Правильно. Не успеть. Теоретически. Но нам надо успеть. Значить, действительно надо стать рубахой-парнем, завтра уже стать своим для всех, послезавтра завести знакомства, даже дружбы, еще через день знать все, что творится на заводе и еще через день решить задачу. Времени мало, это ты точно подметил, поэтому нужно каждую минуту использовать с пользой для дела. Что там в твоей типографии? Давай, полный доклад, как Рачееву, - пошутил я.
- Типография… - задумался Артист. – Что типография… Обычная секретная типография. Сейчас работает на полных оборотах. Завод получил заказ, как я понял, на четыре дивизиона. То есть, делаются пусковые установки и машины сопровождения для вооружения четырех дивизионов. Заказчик иностранный, думаю, что Индия, потому что вся сопровождающая литература идет на английском. Тираж, как ты понимаешь, маленький, но перечень большой, каждая машина комплектуется чемоданом литературы, там и общее описание комплекса, и специальные книги по отдельным узлам и приборам. И на каждую машину комплекты разные, отдельные на пусковые, отдельные на транспортно-заряжающие, отдельные на командно-штабные. Так что все станки работают без остановки. Начальник типографии мужик нормальный, деловой, я с ним толком не пообщался, он все был занят, но видно, что свое дело знает. Все выходы из типографии контролируются вэвэшниками, муха не вылетит. На самом объекте постоянно присутствует особист, в конце дня он лично, с помощью охранников обоих ведомств, осматривает помещение, готовые книги под его надзором относят в спецхранилище, пустая типография опечатывается. Весь брак сжигается в специальной печи, о чем составляется протокол. Когда весь тираж какой-либо книги напечатан полностью, под неусыпным контролем того же особиста специальным раствором сводится изображение с офсетных досок.
Вот, собственно, и все наблюдения за сегодня.
- Не так уж мало, скажу я тебе. Типография – это как раз один из возможных каналов утечки информации. К концу завтрашнего дня ты должен будешь знать ее как свои пять пальцев. Вплоть до схемы туалетов и кладовок. Заведи пару знакомств. Представь себе, что ты – шпион, и тебе нужно достать нечто интересное, а потом это интересное вынести за пределы завода. С такой позиции и обследуй вверенный тебе объект.
А теперь я тебе доложу о сегодняшнем дне.
- Ты будешь мне докладывать?
- Докладывать друг другу будем каждый день. Все наблюдения и полученные данные будем анализировать вместе. Так надежнее.
Значит, сегодня мне удалось установить следующее…
Я прождал минут двадцать, пока Рачеев беседовал с Артистом. Затем он лично развел нас по местам нашей новой службы. Мы были представлены начальнику вневедомственной охраны, Александру Палычу Селезневу. Это был старый служака лет под пятьдесят. Выправка и не сходящая с лица маска суровости выдавали в нем опытного офицера. Было видно, что и к теперешней своей, полувоенной службе, он относится со всей возможной серьезностью. Впрочем, нас с Артистом он принял, можно сказать, тепло, по крайней мере, никакого недовольства при виде новых сотрудников он не проявил, видимо, привык уже к тому, что подбор штата полностью взял на себя Рачеев.
Мы выслушали перекрестный инструктаж от обоих начальников и приступили к несению службы. Артиста повел на объект сам Селезнев, а меня поручил своему помощнику, тоже пожилому дядьке по имени Игорь Михайлович.
Михалыч, насколько я мог понять, как и весь штат охраны завода, состоял в осведомителях у Рачеева. Пока мы, обходя ангары и цеха, добирались до «моего» объекта, он подробнейше выспросил у меня всю мою нелегкую жизнь. Моя простенькая легенда не сильно отличалась от моей реальной жизни. Само собой, я умолчал о том, что время от времени выполнял поручения УПСМ, да еще приврал, что мой столярный цех фактически разорился, поэтому, дескать, я и стал искать какую-нибудь работу, подходящую бывшему офицеру. Михалыч мотал на ус, поддакивал, усмехался в усы. Так мы и дошли до конверсионного цеха, который заводчане именовали «колбасным».
Никакой колбасой здесь, конечно, и не пахло. Как я знал из сообщений Голубкова, пять лет назад, в самый тяжелый для завода год, когда не поступило ни одного военного заказа, начальник конверсионного цеха, мужик ушлый и хитрый, предложил директору завода изменить продукцию цеха. До этого цех, как в дурацком анекдоте, клепал вместо ракет кастрюли. Но беда была в том, что любой ширпотребовский товар требует продвижения на рынок. А на заводе, конечно, не было и намека на какой-нибудь отдел маркетинга, или чего-то в том роде. Ну и наши кастрюли из великолепной нержавеющей стали не могли выдержать конкуренции с импортными жестянками с подозрительным антипригарным покрытием. Идея начальника конверсионного цеха была толкова, продумана, он подошел к делу ответственно, и прежде, чем что-то предлагать, тщательно взвесил все возможности. В тот самый год, когда военная промышленность только глотала слюни, глядя на мирные отрасли народного хозяйства, пышным цветом расцвела отечественная мясоперерабатывающая промышленность. Родился свежий сектор рынка: мясникам нужны были станки. А на заводе томились безработицей классные инженеры, и на складах начинали ржаветь десятки тонн нереализованной нержавейки. Станок – не кастрюля, а хозяин мясоперерабатывающего завода или заводика – не потребитель конечной продукции. Делая станки не приходится постоянно думать о снижении себестоимости, и рекламировать станки среди сравнительно небольшого контингента мясников гораздо легче, чем втюхивать кастрюли всем россиянам сразу. И цех перешел на выпуск оборудования для мясо-колбасной промышленности, за что и был прозван в народе «колбасным».
Вот даже такие тонкости выяснили орлы из УПСМ при проверке чепэшного завода. Меня во всей этой истории интересовало только одно: что я смогу выяснить о возможной утечке информации, неся службу по охране этого самого «колбасного» цеха. Михалыч познакомил меня с моим новым напарником, который уже успел заступить на дежурство. Впрочем, напарничество не обещало быть постоянным, Селезнев, по указанию неугомонного Рачеева постоянно менял пары, не давая таким образом двум охранникам вступить в какой-либо сговор не то чтобы для шпионажа, а даже просто для мелкого хищения.
Михалыч, поощрительно похлопав по плечу моего напарника, отправил его и дальше слоняться по цеху, вынюхивая и высматривая невесть что, а меня приставил к упаковочному участку. Проинструктировал. Каждый станок, а за смену завод отгружал до полудюжины станков, при упаковке и отгрузке должен быть детальнейше осмотрен одновременно вэвэшником и ВОХРовцем в присутствии начальника участка на предмет комплектности (по прилагаемой спецификации) а также на предмет недозволенных предметов, могущих иметь отношение к военной тайне, о чем составляется специальный акт. Разумеется, вэвэшники на этом посту тоже постоянно меняются.
В этот день отгружали три всего станка-инъектора. На пару с солдатиком я рыскал по всем закоулкам хитрых блестящих машин, обнюхивал упаковочные ящики, чуть не носом водил по проклятой спецификации, переворачивал коробки с ЗИПом. Работяги сонно ждали, пока службисты не успокоятся, а потом, после того, как мы с солдатом давали знак согласия, мгновенно приводили оборудование в исходное состояние и ловко заколачивали ящики. Но меня интересовали не столько конкретные сюрпризы в отдельно взятых трех инъекторах. Меня интересовала сама возможность передачи информации сквозь вэвэшный и ВОХРовский кордоны. Получалось, что это не слишком-то простая задача. Во-первых, инженеры, которые торчали в цеху, в этот день на секретные объекты не попадали. Система была такая: если ИТРовцу нужно руководить какими-либо работами в «колбасном», он в этот день в КБ не появляется вовсе. Если вдруг ему требуются какие-либо чертежи или документы, по такой надобности отряжается охранник, он и доставляет необходимые бумаги. А вынести что-либо из КБ, как я мог понять, дело вовсе немыслимое. В цеху постоянно находятся ВОХровец и вэвэшник. Отправку станков тоже контролируют обе службы. Нет, нереально.
И все же я устроил небольшую бучу при упаковке первого станка. Не найдя ничего подозрительного ни в недрах машины, ни в упаковочных ящиках, я придрался к приводному редуктору. Я выкрутил щуп и убедился, что редуктор не заправлен маслом. В принципе, в такую большую емкость, как корпус двухступенчатого редуктора, можно всунуть все, что угодно, о чем я и сообщил начальнику участка и потребовал вскрытия. Начальник засуетился, объяснил мне, что редукторы на заводе не делают, их покупают уже собранными, до установки на станок они хранятся на охраняемом складе, где их никто не вскрывает. Не вскрывают редукторы и при установке на станок. Вообще, - объяснял мне начальник участка, - редукторы вскрывать нехорошо, потому что потом их не так-то просто правильно собрать, могут неудачно встать подшипники. Но все же он тут же вызвал начальника цеха и начальника охраны. Еще бы! ЧП на ровном месте!
Мое начальство явилось в полном составе. Притащились и Селезнев и Михалыч, даже Рачеева с собой приволокли. Были вызваны оба охранника, курсировавших непосредственно по цеху. Они-то и доложили, что видели, как редукторы брали со склада и ставили на новые станки и подтвердили, что редукторы при этом не вскрывались. На всякий случай все три редуктора были осмотрены всеми присутствующими, при этом никаких следов вскрытия, как то: царапин от гаечного ключа, срезов на гайках, смещения изолирующих прокладок между частями корпуса обнаружено не было. Для какого-то черта составили даже протокол, под которым подписались и начальники, и охранники, отслеживающие отгрузку оборудования. А я даже заслужил устное поощрение от Рачеева.
- Молодец, - сказал он мне. – Вникаешь. Из тебя хороший охранник может получиться. Главное – не ослабляй внимания. Ищи.
Было видно, что он действительно мной доволен. Мелких ЧП, связанных с излишним служебным рвением отдельно взятого охранника его не пугали, над ним висели ЧП покрупнее. Я заверил подпола, что буду искать, и мы, довольные друг другом расстались. Селезнев и Михалыч не сказали ничего, но неодобрения от них я тоже не увидел. Словом, охрана военной тайны под мудрым руководством подполковника Рачеева работала с полными оборотами. Я в этом убедился.
Вот об этих приключениях я и рассказал Артисту. Артист покачал головой, потер переносицу и задумчиво протянул:
- Вот если бы тебя направили в КБ…
- До КБ нам рано или поздно, конечно, придется добираться. Но итоги первого дня, на мой взгляд, нельзя назвать мизерными. Худо-бедно, но мы исследовали два объекта.
- По-моему, мы не те объекты исследовали, - недовольно пробурчал Артист.
- Если у тебя есть собственный план, сообщи.
- Надо каким-то образом переводиться в КБ. Лучше вдвоем. В крайнем случае – кто-то один.
- Каким?
- Ну пусть Сабуров прикажет.
- Не годится.
- Отчего?
- Рачеев и без того считает, что мы приставлены за ним шпионить. Если, в чем я лично очень сомневаюсь, утечка идет через охрану, тот, через кого идет утечка затаится. То есть, наша истинная цель сразу будет всем ясна как белый день. Да, я сомневаюсь, что виновата охрана, но все же… Мы обречены отрабатывать нашу начальную легенду. Мы – неудачники, которых генерал из милости пристроил на сравнительно денежную непыльную работу. На КБ будем выходить как-то иначе.
- Как?
- А вот этого я пока и сам не знаю. Но, впрочем, мне кажется, что в нашем случае не так важно, откуда наблюдать, важно – как наблюдать.
- Ну и как же надо наблюдать?
- Сам пока не знаю. И вообще, чего ты привязался! Наблюдай, как умеешь. Как говорит наш командир подполковник Рачеев – ищи!
К ночи слух у человека обостряется, и поэтому казавшийся поначалу приятным и ненавязчивым шум плотины стал раздражать. Темнело, от реки пополз туман. Пора было отправляться на покой. На сегодня хватит. Утро вечера мудренее.
Но этот вечер так быстро не закончился. Не дойдя тридцати шагов до общежития, мы были остановлены невзрачным человеком в потертой кепке. Это был генерал-майор Голубков. Он выглядел устало, но, по крайней мере, уже не так нервничал, как вчера.
- Привет, ребята, - поздоровался Голубков. – Как успехи?
- Скоро же вы требуете успехов, Константин Дмитриевич, - возроптал Артист. – Мы едва только осмотреться успели.
- Долго осматриваетесь, - в шутку рассердился Голубков. – Где ходили?
- На виды местные любовались, - ответил я. – А заодно анализировали накопленную за день информацию.
- Много наанализировали?
- Не очень.
- Ладно, я понимаю, первый день. Но дней у вас в распоряжении только пять. Поэтому анализировать буду вместе с вами. Докладывайте.
Мы с Артистом переглянулись.
- Константин Дмитриевич, поинтересовался я . – А наши с вами встречи не будут никому подозрительны?
Генерал усмехнулся.
- Вам, наверное, кажется, что завод, да и весь город опутан плотной шпионской сетью. Но это не так. То есть, сеть действительно существует, но это моя сеть. Если кто-то попытается установить за мной или за вами наблюдение, я об этом тут же узнаю. Ну и вы сами не шугайтесь, если вдруг чего-то такого заметите. Хотя вряд ли вы что-то заметите. У меня здесь не так много людей, как много аппаратуры. Наблюдение ведется тщательно, но крайне аккуратно.
- А на заводе?
- А вот на заводе вы одни. И я вам объясню, почему. Но сначала – доклад.
Мы доложили Голубкову все, что могли. И не без пользы. Пока я говорил сам и слушал Артиста, я имел дополнительную возможность представить себе ситуацию на заводе, схему охраны и возможные пути утечки информации. Когда мы закончили, генерал замолчал и задумался. А у меня самого как раз родилась кое-какая идея, хоть и недоразвитая. Но я тоже промолчал. Голубков отмолчал, сколько счел нужным, выкурил за это время сигарету и задумчиво вымолвил:
- Нет, не знаю. На заводе вы одни и, насколько я могу судить, тот, или те, кто работают против нас, вас ни в чем подозревать не могут.
Больше никого к вам добавлять не буду, чтоб не спугнуть. Времени, ешкин кот, времени мало. Ройте, думайте, ищите. До завтра.
Генерал резко повернулся и, погруженный в свои тяжелые служебные думы пошел от нас по улице.
- Что делаем, Пастух? – как-то механически промямлил Артист.
- Спать ложимся. Завтра все то же. Смотри во все глаза, думай. Ищи, как советует все наше начальство.
И правда, мысли мои несколько путались. Лучше было выспаться, еще денек понаблюдать, тогда все само собой в голове по полочкам разляжется.
Во вторник отгружали всего одну машину. Я проконтролировал упаковку, в редуктор больше не лез, акт составили, станок увезли. Большую часть дня, согласно предписанию, я должен был усилять своего коллегу, тупо шляющегося по вверенному нам цеху. Я тоже принялся шляться с обыкновенным деловито-охранным видом. За вечер и утро я успел многое передумать, и согласно моим теперешним представлениям, мое теперешнее торчание в «колбасном» цеху не имело ни малейшего смысла. Единственное, что мне могло удаться, это разговориться с кем-нибудь из заводских, чтобы побольше узнать о заводе.
Вот я слонялся по цеху, преследуя эту благую цель. Но не тут-то было. Все были заняты. Визжала токарка, громыхала гибка, Рабочие, если и курили, то прямо на рабочих местах. Двое пожилых дядек пыхтели едкими сигаретами без фильтра возле собираемого агрегата. Но, когда я приблизился, выяснилось, что они, негромко матерясь, обсуждают, как им быть: отверстие на какой-то крышке оказалось засверленным не по месту, и перед дядьками стояла дилемма: то ли на свой страх и риск пересверлить проклятую дыру, авось не заметят, то ли доложить начальству о том, что большой лист нержавейки загроблен. Не иначе, мое появление вызвало в их головах некоторое творческое просветление, и они, растоптав окурки и вооружившись дрелью приняли решение перенести отверстие под винт на корпусе, тогда точно не будет заметно. Словом, поговорить по душам мне было не с кем.
В цеху, кроме того, что шумно, было еще и жарко. И я решил, что осмотр здания цеха снаружи – это тоже занятие, достойное добросовестного охранника. День был теплый, бетонный двор не слишком располагал к прогулке, я стал искать какой-нибудь хоть относительно приятный уголок, чтобы посидеть минут десять и собраться с мыслями. Такой уголок нашелся. Когда-то, видно еще в советские времена, когда завод небось был образцово-показательным, был на его территории, разумеется, и уголок отдыха. В уголке, надо думать, никто никогда не отдыхал, потому что до и после рабочего дня человеку на заводе делать нечего, а в рабочее время, кто ж ему отдыхать позволит. Но были, как водится, выделены средства на благоустройство территории, средства были освоены, и появился на свет фонтанчик в окружении группки деревец и симпатичных скамеечек. К моменту моего появления на заводе скамейки успели погибнуть, их былое присутствие выдавали пробоины в остатках асфальта, куда когда-то эти скамейки были вкопаны. Вообще заводской сквер напоминал мне чертеж сквера. Лавки были обозначены ямками, деревья – пеньками. Дорожки отличались от газонов только тем, что на них сквозь тектонические плиты растрескавшегося асфальта пробивалась кое-какая травка, тогда как сами газоны были лысы как Котовский. Когда «колбасный» как несекретный отделяли от других цехов, граница прошла как раз через умирающий сквер. Забор из тяжелых бетонных плит с колючей проволокой по верху пересек его вплотную к фонтану. Фонтан, понятно, тоже не действовал, а служил теперь бездонной пепельницей. Забор спасал летом от солнца, зимой от ветра, а вместо скамеек заводские успешно использовали каменный бордюр фонтана. Получалась вполне толковая курилка.
Вот тут мне и повезло. В курилке находился одинокий курильщик. Это был мужчина примерно одного со мной возраста, то есть лет тридцати пяти, ну, может быть, сорока. Черные твердые волосы ежились на его голове, а под носом топорщились такие же черные стриженые усы. У него были карие живые глаза под очками в блестящей стальной оправе. Одет он был в синий халат, но халат был чист – инженер. Он сидел на бордюре, прислонясь спиной к забору и свесив ноги туда, где когда-то под ударами фонтанных струй плескалась вода. Я подсел. Инженер докурил, бросил окурок в фонтан, но уходить, видимо, никуда не собирался. С минуту помолчали. По глазам этого человека я понял, что он живчик. Стоило мне выждать минуту, как он заговорит сам. О погоде, о заводе, о жене и детях, о политике, о том, что его самого в данную минуту больше всего занимает. Вот через минуту он и заговорил.
- Вот торчу здесь, как проклятый, - неожиданно сознался он. – Простаиваю, как комбайн в распущенном колхозе. – Он показал большим пальцем на стену, что была за его спиной. – Вот заборчик – и не высок, а не перелезешь. Режим!
- А вам нужно туда? – Осторожно поинтересовался я.
- А то! У меня там тоже работа. И поважнее колбасной, между прочим.
- Ракеты? – Полушепотом спросил я.
- А! Какие ракеты! Сопроводиловка! Сборка! Ходим, сборку контролируем. Своих разработок нет.
- А раньше были?
- Ха! И еще какие! «Оку» где разрабатывали? Здесь! Вон они, окна!
Инженер махнул рукой куда-то сквозь забор, как будто мы с ним могли сквозь бетон увидеть окна конструкторского бюро.
- А почему сейчас… - все так же робко интересовался я.
- Сейчас?! А кто сейчас остался? Умы, умы какие были! Старики ушли. Пришли кое-какие молодые, а кто их научит? Из тех, кто «Оку» разрабатывал, только я один и остался. А что – я? Я тогда пацаном был, только из «Бауманки» сюда распределился. Сидел на деталировках. Нет, я конечно, тогда многому у Расплетаева научился, но только я не Расплетаев, мне новый комплекс не разработать. Тем более, в одиночку. Погибло КБ! Только-то и можем сопровождать комплектацию, да еще, может быть, колбасные машины клепать.
- То, что вы делаете, наверное, очень секретно и ответственно…
- Да где там! – Инженер вовсе разошелся. – Дир еле оторвал этот заказ, а то вообще хотели «Оку» у нас отобрать. Хотели в *** собирать, там-то КБ сильное, есть там разработчики. Нас только то и спасло, что основная документация на комплекс у нас, вся литература тоже здесь. Но мы сами ничего не делаем и не разрабатываем, только собираем, комплектуем, отправляем.
- И вам срочно нужно на комплектовку?
- Ну так! Без меня оптику прицеливания не отъюстируют. Но теперь только завтра. Сами виноваты, послали меня в «колбасный». А мне здесь что! На пять минут дела. Я, кстати, давно говорил, что на насосе подшипник слабый. Ну показал я мужикам, как расточить, какой новый поставить, и вот, курю до вечера!
- А на ту территорию вам сегодня что, уже никак не попасть?
- А как? У меня на сегодня допуск не оформлен. И, главное, домой тоже не пойдешь, день не засчитают. Торчи тут!
Инженер злобно сплюнул в фонтан и полез за второй сигаретой.
Вообще собеседничек мне попался что надо. За час содержательной беседы я знал грубую схему завода, последовательность сборки и комплектации ракетного комплекса, чуть не поименно всех инженеров из КБ.
- А что, - продолжал я ненавязчивый допрос, - вот те же самые инженеры, которые собирают комплекс, они же и разрабатывают «колбасные» станки?
- Ну да. Надо же что-то разрабатывать. Но вообще совсем уж оригинальных разработок нет и в этом направлении. Ну это пока нет. Для начала передираем швейцарские машины. Но кое-что уже делаем и сами.
- И вы, в частности?
- Ну и я. Вообще можно сказать, что только я и делаю. Я посмотрел на иностранные машины, и вот что мне показалось…
Гордо и увлеченно инженер рассказал мне о том, как стоигольные инъекторы насыщают сырье, то бишь, мясо, рассолом, как оно после такой обработки втрое-вчетверо прибавляет в весе, как он замыслил безыгольный инъектор, с какими бюрократическими трудностями он сталкивается при внедрении новой технологии.
Я попрощался с разговорчивым инженером и поплелся для проформы слоняться по шумному и душному цеху. Рабочие растачивали отверстия и монтировали новые, более мощные подшипники в насосы, поэтому отправка свежей партии хитрых машин-инъекторов откладывалась. Ничего подозрительно в цеху мне на глаза не попалось. Так я и закончил еще один рабочий день. При сдаче дежурства Селезнев объявил мне, что завтра мне уже не идти в «колбасный», а заступать на КПП секретного сектора. Инструктаж – утром.
- Все, свободен, - сказал Селезнев. – Домой.
- Есть, - ответил я, - но я хотел бы, пока светло обойти территорию завода снаружи. Мне здесь работать, хочу хорошо ориентироваться.
- Ого! – Удивился Селезнев. – Вижу доброго служаку! Это правильно. Пройдемся вместе. Твой друг тоже пойдет с нами?
- Конечно, пойдет.
Завод был огромен по площади и по периметру. Серой китайской стеной он протянулся вдоль шоссе, ведущего через мост к выезду из города. По другой стороне шоссе тянулись утлые фасадики двухэтажных домишек, вероятно, весьма давней застройки. Так строили еще до революции – каменный или кирпичный полуэтаж, выше – сруб, крашеный во что-то жуткое, когда в два этажа, когда в один с мезонином по фасаду. Добрая российская провинция. По шоссе шастал рейсовый автобус, и грязный фасад завода простирался на добрых две остановки.
Но вглубь завод уходил еще дальше. Одной боковой стороной он выходил на обрывистый берег реки, другой извивался вслед за переулками, перерезающими прилегающий к шоссе квартал. Тыльная сторона выходила на обширный пустырь, перерезанный железнодорожной веткой, соединяющей завод с магистральной линией. Нам потребовалось полтора часа, чтобы обойти весь периметр.
Всю дорогу Селезнев что-то показывал, что-то говорил, но я его почти не слушал, а только учтиво поддакивал. Я смотрел на заводской забор и пытался мысленно представить себе весь завод со всеми его внутренностями, со всеми цехами, отделами и людьми, которые в них работают. Свежий весенний воздух придавал свежести мыслям, и в голове что-то выстраивалось.
Завершив экскурсию, мы попрощались с Селезневым и пошли к своему временному жилищу. И снова в ранних сумерках навстречу нам вышел генерал Голубков. Выглядел он получше, чем вчера. И правда, нельзя же постоянно изводить себя служебными треволнениями.
- Как прогулялись, - спросил генерал.
- Все-то вы знаете, господин генерал, - съязвил Артист.
- Не больше, чем вы, парировал Голубков. – Ну, как успехи?
Он махнул рукой, задавая направление, и мы двинулись по каким-то дорожкам, петляющим среди унылых пятиэтажек.
- Скажу откровенно, - начал я, наблюдение за жизнью завода изнутри и снаружи пока никакого существенного результата не принесло. Могу сказать ответственно, что охрана работает хорошо, так что искать проколы в работе ведомства Рачеева бессмысленно. И вообще все получается именно так, как вы говорили в самом начале. Реально на заводе нет такой информации, ради которой ЦРУ стало бы создавать целый отдел. На заводе, как на объекте искать нечего.
- Пока не слышу ничего нового, - подытожил Голубков.
- Нового и не услышите. Но я попробую напомнить вам кое-что очень старое. Один очень старый анекдот. Может быть, помните, американцы украли у нас чертежи сверхсекретного истребителя. Изготовили все части, собрали, и у них получился паровоз. И только когда они похитили и допросили главного конструктора, выяснилось, в чем загвоздка. На последнем листе документации была приписка, которую американцы не заметили. Так вы не помните этот анекдот?
- Нет, не помню. Так что там была за приписка?
- «Заусенцы обработать напильником».
- И к чему же ты клонишь? Может быть, ты думаешь, что ЦРУ стырило чертежи какого-то колбасного станка и приняло его за ракетный комплекс?
- Не совсем это, но почти.
- У тебя есть версия?
- Не версия, а намек на версию. Я представил себе такую вот картину. Может быть, кто-то из ведущих конструкторов с нашего завода лет десять или восемь назад набросал эскизы какой-то новой ракеты. Не для госзаказа, а так, для себя. Я вполне допускаю, что этот гений позволил себе некоторый полет фантазии, и нарисовал идею, можно сказать, мечту о некой идеальной ракете. Кто-то каким-то образом передал эти эскизы агентам ЦРУ, которые тогда вертелись вокруг завода. Поскольку автором эскизов был знаменитый конструктор, ЦРУ отнеслось к ним серьезнее, чем следовало. Вот и все.
- Что ж, и такое возможно. Но если это и так, мне нужны конкретные доказательства. Пока твоя версия ничего нам не дает.
- Не согласен, дает, и многое. Направление поиска. Уже ясно, что рыть под охрану бессмысленно, под особый отдел тоже. Надо работать с инженерами.
- А я что тебе говорил! – Встрял Артист. – Надо подбираться к КБ.
- Надо, согласился я. Но дежурство в КБ ничего нам не даст. Что мы там застанем? Людей на рабочих местах. А значит, людей занятых и неразговорчивых. А нам нужно работать с каждым инженером индивидуально. Это возможно либо в нерабочее время, либо когда отдельно взятый инженер не чувствует на себе начальского взгляда, то есть, если он находится как раз вне КБ. Я, кстати, сегодня разговорился с одним. Хороший мужик. Особенно хорошо в нем то, что он весьма болтлив. Мы с ним уже почти приятели.
- Хорошо, Пастух, - согласился Голубков. – Отрабатывай свою версию. Но думать продолжай во всех направлениях. И смотри в оба. Артист, твои успехи?
- Да ничего особенного. Наблюдал. Слушал. К работе охраны претензий не имею. Сделал две попытки познакомиться поближе с работниками типографии. Одна окончилась неудачей. Другая может быть к чему-нибудь приведет.
- Женщины? – спросил я.
- Конечно, - ответил Артист. – Это лучшие осведомители. А в целом я считаю, что надо рыть под КБ. Или, как говорит Пастух, под инженеров.
На этом мы попрощались с Голубковым. Время уходило, а мы все еще не имели даже намека на зацепку.
Когда мы с Артистом уже входили в общежитие, запел мой мобильник. Определился номер Ольги, жены. Вообще мы с ней договорились, что пока я на задании, звонить она будет только в экстраординарных случаях. Значит, что-то случилось. Я махнул Артисту рукой, чтоб шел в комнату, а сам вышел на улицу, чтоб разговора не слышала консьержка.
- Оля, в чем дело?
- Сережа, все в порядке. Просто тебя искал отец Андрей.
- Что еще случилось?
- Да вроде ничего. Просто он уточнил, действительно ли ты в N, и когда я сказала, что да, действительно в N, то сказал, что ему крайне срочно надо с тобой связаться.
- Вот как? Он так и не сказал, что ему нужно?
- Нет.
- Ладно. Дай ему мой номер.
- Хорошо. С тобой все в порядке?
- Ты все волнуешься, Солнце! Успокойся. Клянусь, я сейчас ничем не рискую. Как малышка?
- Уроки доделывает. Сейчас спать буду укладывать.
- Ну, спокойной вам ночи.
- А ты сам еще не ложишься? – поинтересовалась Ольга таким голосом, как будто считала, что этой ночью я должен буду схватиться со всей мировой преступностью сразу.
- С чего ты взяла? Артист уже ложится, я просто с тобой говорю, а так тоже сейчас лягу.
- Тогда и тебе спокойной ночи.
- Ну все, пока. Спите, не волнуйтесь. Если все будет в порядке, не звони.
- У нас все в порядке, я только потому позвонила, что мне показалось, что у отца Андрея к тебе очень важное дело.
- Хорошо, хорошо. Пока. Спокойной ночи.
Я дал отбой, чтоб этот душевный разговор, который, конечно, был мне очень приятен, не отвлекал меня от мыслей по нашему текущему заданию. А мыслей было много. Вот только результатов пока мало. И что там могло быть такого важного у отца Андрея? Я знал, что наш деревенский батюшка – бывший офицер, спецназовец. Старшее поколение, на его долю выпал Афган, как на нашу Чечня. Но вот уже десять лет, как он рукоположен, служит в нашей Спас-Заулской церкви. Какое у него могло быть ко мне дело? Я решил пока не напрягаться и не думать об этом. Но к мысли об отце Андрее вернул меня Артист. Когда я вошел в нашу комнату, он спросил:
- Кто звонил?
- Ольга.
- Что-то случилось?
- Нет. Просто меня зачем-то искал отец Андрей.
- Да? А я его видел вчера.
- Где?
- Здесь, в N.
- Когда?
- Значит так. Я шел в типографию, на объект, через улицу. Это было, выходит, утром, около десяти. Мы шли от проходной в сторону центра. Отец Андрей шел нам навстречу по другой стороне улицы. Видел я его только мельком, мы вышли из проходной, тут я его и увидел. Это точно был он, он был в рясе, шел быстро, меня не видел, видимо, думал о чем-то своем. Я еще оглянулся и увидел его уже со спины. Он не оглядывался, так что, скорее всего, меня так и не заметил.
- Ты уверен, что это был он?
- Абсолютно.
- Интересно, что он делал в N и куда он шел?
- Вот уж не знаю. Хотя… Если пройти еще метров сто в том направлении, куда он шел, то там будет правый поворот к реке. Когда мы с тобой вчера сидели у реки, я еще подумал, что этот правый поворот, видимо, ведет к монастырю, от реки как раз его было хорошо видно. У меня тогда мелькнула мысль, что может быть, отец Андрей шел в монастырь. Но я не придал этому никакого значения.
- Ладно, сказал я. – Утро вечера мудренее. Завтра все объяснится.
Отец Андрей позвонил в семь. Я как раз закончил прилаживать к рукаву униформы шеврон с грозным словом ВОХР.
- Слушаю.
- Сергей?
- Да.
- Это отец Андрей.
- Да, я ждал вашего звонка.
- Есть дело касательно твоего задания.
- Да, слушаю.
- Это не по телефону. Нужно встретиться. Когда возвращаешься в Затопино?
- Не раньше понедельника. Но это будет уже после задания.
- Придется мне ехать к тебе. Сегодня вечером будешь свободен?
- Не знаю. Давайте назначим точное время и место.
- На горке над рекой мужской монастырь. В N два монастыря. Мужской и женский. Так в мужском. Во дворе. В восемь. Раньше я не доберусь.
- Хорошо. Приду.
- Конец связи.
Я сделал последний стежок, оделся и пошел на службу. Ходу нам с Артистом было пятнадцать минут. Полдороги мы молчали, но наконец Артист прервал молчание.
- Кто звонил? Отец Андрей?
- Да.
- В чем там дело?
- Не пойму. Говорит, что у него есть дело, относящееся к нашему заданию.
- Откуда он может знать о нашем задании?
- Не знаю. Он видел Голубкова у меня. Он как-то сразу понял, что Голубков генерал. О том, что я периодически выполняю секретные задания, он догадывался давно. Я покинул Затопино. Он мог понять, что у меня задание, данное Голубковым. Но не может же он знать суть моего задания! Ладно, не будем ломать голову. Вечером я с ним встречаюсь в монастыре. Кстати, ты, видимо, был прав. Он, скорее всего, шел именно в монастырь по каким-то своим делам.
- Ну, значит, я не ошибся, это точно был он. Что ему было делать в N?
- Мало ли…
На «службе» нас с Артистом ждала неожиданность. Едва мы появились в караулке, Селезнев, неся в глазах одновременно и сочувствие и какую-то хитро-азартную искорку, сообщил нам, что нас вызывает к себе подполковник Рачеев. Обоих. Ладно, посмотрим, что нужно дотошному особисту!
В кабинете Рачеева я вспомнил то, что, казалось, давно забыл, но то, что на самом деле не забывается никогда – устав. Я вошел и доложил по всей форме:
- Товарищ подполковник, охранник Пастухов по вашему приказанию прибыл!
- Где Злотников? – только и спросил подполковник. Он был желт, красные глаза так и горели на его иссушенном лице, желваки играли, и по желтизне шли пятна, хорошо бы красные, а то зеленые.
- Здесь, за дверью.
- Пойдемте.
Пятнистый Рачеев взял со стола папку и направился к двери. Мы вышли. Подполковник пробормотал:
- Пойдемте.
И мы втроем двинулись по коридору.
Мы свернули и поднялись по лестнице на этаж выше. Мы попали в такой же коридор, как и тот, в который выходила дверь рачеевского кабинета. Рачеев подвел нас к одной из дверей и, порывшись в кармане, достал ключ. Мы оказались в пустынном помещении с крашеными тусклой зеленой краской стенами и почти без мебели. В комнате было только несколько металлических стульев с черными неуютными сидушками. Рачеев пригласил нас с Артистом присесть на эти казенные стулья. Мы не возражали. Рачеев взял еще один стул, передвинул его к окну, так, чтобы лучше нас видеть, сел, положил свою папочку на колени, открыл. Несколько минут он перекладывал в своей папочке какие-то бумажки. При этом пятна на его лице гуляли в произвольных направлениях, отсвечивая в неярком утреннем свете, бьющем из окна, произвольными цветами. Как выяснилось минуту спустя, он просто подыскивал подходящее слово для того, чтобы обратиться к нам с Артистом. Наконец, подобрал.
- Мужики! – произнес Рачеев самое демократичное и универсальное слово на просторах России. – Давайте говорить начистоту.
- Давайте, - согласился я.
Артист, как младший по званию, промолчал.
- Мне все известно, - так же зловеще продолжал Рачеев. – Вы проверяете мою работу. У меня есть все данные. – Он ткнул пальцем в папку и стал читать. – Пастухов, Сергей Сергеевич, в запасе, без звания, владелец частного деревообрабатывающего предприятия. Так?
- Так, - ответил я.
- Я прекрасно понимаю, что значит «в запасе, без звания». Это значит, что ваше настоящее звание не ниже моего. Так?
- Нет.
- Неужели всего лишь майор? Ладно. Мне важнее поговорить с господином Злотниковым. Тоже в запасе без звания. Безработный. Вы-то уж точно полковник?
- Нет, - ответил Артист.
- А, значит, все же подполковник?
- Нет.
Тогда полковник?
- Нет.
Вы меня простите, но для генерала вы слишком молоды, да и задание ваше как-то не вяжется с генеральским званием. Ведь вы, именно вы начальник, это я сразу понял. Неужели всего лишь капитан?
- Нет. В вашем досье точные данные. Без звания.
- Мужики! – Взмолился Рачеев. – Не морочьте мне голову! Я полетел с работы, я полетел со звания, это ясно. Черт с ним. Но я клянусь, я не имею никакого отношения к утечке секретов с завода. Если вы нашли моего подчиненного, замешанного в это дело, то я задушу его собственными руками. Я их всех, сволочей, перепроверял тысячу двести раз. Я следил за каждым, я, я, я клянусь вам, я все меры принимал!!!
- За кого вы нас принимаете, господин подполковник? – спросил я.
- А! Значит, вы начальник! – Догадался Рачеев. – Я-то сперва думал, что Злотников. Но это не важно. Сначала я подумал, что вы действительно отставные офицеры, которых попросили сделать ревизию охраны моего завода. Но у меня есть каналы, и я выяснил, что вы оба числитесь как люди без звания. Кроме того, по вечерам вы встречаетесь пожилым мужчиной, который приезжает для этих встреч из Москвы на черной «БМВ». Ему-то вы и докладываете о проколах в моей работе. Так?
- Нет, не так, господин подполковник, - ответил я. – Вернее, не совсем так. Мы не были приставлены контролировать работу именно вашей службы. Впрочем, работу вашего ведомства мы тоже оценили. И признали ее как хорошую. Именно так мы и доложили нашему руководству. А вы до многого докопались, Руслан Алексеевич!
- А что мне оставалось делать?! Проверка за проверкой! Вижу, чувствую, что роют под меня! А проколов в своей работе не вижу! Тут с ума сойдешь!
- Не нервничайте так, Руслан Алексеевич. Да, мы действительно направлены к вам для выполнения спецзадания. Мы не обнаружили недочетов в вашей работе. Не думаю, что они вообще обнаружатся. Но задание наше еще не выполнено. И, раз уж я вам об этом сказал, то я хотел бы рассчитывать на вашу помощь.
- Я помогу всем, чем смогу. Об этом заводе никто не знает больше, чем я. Как к вам обращаться?
- Да просто обращайтесь. Я – Пастух, он – Артист. Но все, что я вам сообщу, будет секретной информацией.
- Мне не надо объяснять, что такое секретность.
- Мне понадобятся досье на всех инженеров, работающих в КБ.
- Это у меня есть.
- И еще. Мы в любой момент можем исчезнуть. Не надо по этому поводу поднимать служебного расследования.
- Само собой!
Таким образом мы с Артистом заработали надежного союзника. Рачеев дал информацию своим подчиненным, что охранники Пастухов и Злотников проходят специнструктаж, а сам провел нас в свой кабинет, и вывалил из сейфа досье на всех инженеров ,N –ского КБ. Мы с Артистом сидели за рачеевским столом и читали, а сам Рачеев почтительно стоял за нашими спинами, и комментировал дела. Все-таки он принимал нас если не за генералов, то уж точно за полканов.
- Этот, - трезвонил Рачеев, когда мы просматривали дело академика Расплетаева, - Диссидент и патриот.
Я даже развернулся через плечо и удивленно уставился на подполковника.
- До сих пор мне казалось, что это несовместимые понятия.
- Согласен, - лебезил Рачеев. – Но Расплетаев – исключение. Пламенный коммунист. Всю свою жизнь обличал власти в недостаточном коммунизме. При Хруще из-за этого чуть не загремел. При бровастом его оставили в покое, лишь бы ракеты делал. Чтоб помалкивал, бросали ему звания. Но он не помалкивал, а все воевал. То есть, был диссидентом коммунистического направления.
Я, вполуха слушая комментарии Рачеева, листал дела.
- Этот вне подозрений, - тараторил Рачеев. – неврастеник, пьет, кажется, даже спивается. По отзывам – талантливый конструктор, но, по-моему, он уже никуда не годится. Пьет. По поведению – чистый псих. Не исключаю, что его посещает белая горячка.
Пролистнули.
- Этот просто карьерист, - все комментировал подполковник. – Как инженер – ноль, хоть и носит красный диплом. Сдал кандидатский минимум и роет под Равсплетаева, чтобы подбросил ему тему для диссертации. Но не дождется. Расплетаев и не таких обламывал. Этот – холостяк, Бабник, инженер, кажется, довольно толковый, но большую часть своей энергии отдает не работе, а развлечениям. Умеренно выпивает, курит, волочится за верстальщицей нашей типографии Катей.
- Катей? – удивился Артист.
- Вы ее знаете? – В свою очередь удивился Рачеев. – Впрочем, вы же работали как раз в типографии. Вам нужно досье Кати? Сейчас!
Рачеев мгновенно, как фокусник, достал из сейфа досье и на верстальщицу.
- Вот, пожалуйста. – Рачеев принялся читать. – Васильева Екатерина Петровна. Исполнительна, ответственна, квалификация высокая, сирота, живет с братом, ведет домашнее хозяйство. Верующая, часто посещает местный мужской монастырь.
- Стоп, стоп, оборвал я излияния подполковника. – У вас такие полные досье… может быть, вы знаете и с кем эта девушка спит?
- Похоже, что ни с кем. Верующая… На ухаживания объекта Калиниченко реагирует вяло. Не исключаю, что собирается в монахини.
- В монахини? – Изумился Артист. – Такая красавица?!
- Точных данных нет. Но логика! Верит в Бога, ходит в церковь, к мужчинам холодна.
- Это еще ничего не значит, - возмутился Артист.
- Действительно красива? - спросил я.
- Да нет слов! – Отвечал Артист.
- И на контакт не идет?
- Да ни в какую!
- Может быть, влюблена?
- Да не похоже…
- Из мужчин замечена в общении, - занудил Рачеев, - с вышеупомянутым Калиниченко и с его другом Григорьевым. Больше ни с кем.
- У вас целое сыскное агентство, Руслан Алексеевич? - спросил я.
- Да. Это моя работа. Мои люди работают и после работы.
- И как вы их уговариваете?
- Это мои собственные методы! – С гордостью отвечал Рачеев. – Я поставил себе задачу иметь полные досье на всех сотрудников завода, и я их заимел. А о методах не спрашивайте. При моих-то возможностях…
- Да успокойтесь вы, Руслан Алексеевич! Вас никто ни в чем не обвиняет. Вы, находясь на вашем месте, сделали все возможное и даже невозможное для обеспечения секретности на вверенном вам объекте. Мне кажется, что вы даже перестарались.
- Как? В чем? Я делал только то, что мне положено!
- И сбор информации о личной жизни работников завода?
- Это все делалось для секретности и безопасности!
- Ладно, это проехали. Вам. Руслан Алексеевич, я советовал бы поменьше нервничать. Лично под вас никто не роет. Продолжайте свою работу. Когда нам понадобится ваша помощь, мы к вам обратимся. А пока поступим так. Я пойду дежурить в КБ. Артист – в колбасный цех. Приказ должен исходить от вас, подполковник.
Мы разошлись по объектам. Я хотел воочию увидеть знаменитое КБ, приглядеться к инженерам. Артист отправился в колбасный со следующей инструкцией. Насколько я понял, инженеры в колбасном цеху не слишком загружены. Закончив свою работу они не могут ни уйти домой, ни вернуться в КБ. Тут самое время разговорить человека, присмотреться к нему. Вот Артист и отправился на отлов праздношатающихся болтливых инженеров.
Конструкторское бюро размещалось в унылом сером корпусе и занимало второй и третий этажи. На третьем этаже был большой зал, это было основное помещение, и в нем-то и была сосредоточена основная конструкторская масса. Объем зала был поделен на ячейки парусами кульманов. В ячейках сидели люди, кто неподвижно смотрел на лист ватмана, прибитый к кульману, кто также неподвижно пялился в бумаги, разбросанные по столу, кто, опять же бездвижно, портил глаза перед монитором; многие ячейки помимо людей содержали и компьютеры. Создавалось бы впечатление мертвого царства, если бы время от времени отдельные ячейки не взрывались вдруг бурной жизнью. Внезапно, будто срабатывал часовой механизм, над доской начинал ходуном ходить острый локоть пантографа, где-то поднимался дробный стук клавиатуры, взлетали в воздух ворохи бумаг. Если бы у меня не было других дел, я попробовал бы по этим всплескам активности прочертить траекторию пролета музы технического вдохновения и рассчитать ее среднюю, крейсерскую и предельную скорости.
На память я никогда не жаловался, а когда надо, я умею сконцентрировать всю ее мощность. Утром я это и сделал, и теперь личные дела конструкторов вместе с фотографиями так и стояли у меня в глазах. Вот – Володин, подхалим и карьерист. Сидит, не смотрит ни на чертежи, ни в компьютер. Думает о чем-то, наверное, о карьере и связанным с ней подхалимажем. Ну этот мне неинтересен, он слабый инженер. Вот – Григорьев, толковый, но спивающийся. Лоб в испарине, дышит как велосипедный насос, со свистами и хрипами, но елозит мышкой по коврику, что-то рисует на мониторе. Пил, вероятно, все праздники, но пытается трудиться. Тяжело же ему! Этот может быть интересен. Как бы его размотать?
Вот – сам академик Расплетаев. Сидит здесь же, не захотел старик отдельного кабинета, любит творческую обстановку большого творческого коллектива. Так пишет досье. Все досье у Рачеева подробные, и как я мог убедиться, точные. Характеристики инженеров меткие, исчерпывающие. Расплетаев, мягко улыбаясь, листает книгу, кажется, какой-то справочник.
А вот и старый знакомый, разговорчивый курильщик Алексей. Мы обменялись кивками. Алексей тут же отвернулся к кульману и принялся яростно грызть торец карандаша. Сегодня он явно не был расположен к разглагольствованиям. Ладно, оставим его в покое. До поры.
Несколько рабочих мест пустовало. Это давало надежду на то, что у Артиста в колбасном будет какой-то улов. Я обошел бюро и вышел в коридор. Через несколько шагов справа открылась обширная ниша со скамьями, пепельницами и приоткрытой форточкой – курилка. Там курил только один человек. К моему появлению он отнесся как к проезду автомобиля по улице, проще говоря, он меня не заметил. Он метнул окурок в район пепельницы, если районом пепельницы можно назвать весь пол курилки, и двинул на свое рабочее место решительным аллюром. Меня он точно не видел, потому что едва не уперся мне в грудь бодливо пригнутой головой. Я едва успел увернуться.
Да, когда конструкторы заняты чем-то серьезным, их и на перекуре не размотаешь. Но спустя минуту на перекур выполз Григорьев. Талантливый алкоголик пришел пошатываясь, цепляясь плечом за стену, и грузно грохнулся на скамью. Он долго пристраивал сигарету в зубы и зажигалку в ладонь так, чтобы из нее можно было высечь огонь. Но все эти труды пошли насмарку: первая же затяжка вызвала тяжелый, выворачивающий кашель. Рожа у него попунцовела, глаза вылезли из орбит, по вискам заструился пот. Почти целая сигарета полетела в пространство. Григорьев проигнорировал и то, что пепельницы вообще-то находились в нише. Его горящий снаряд вылетел в коридор и задымил на линолеуме. Я нагнулся, подобрал окурок, не спеша отнес его в пепельницу, затушил, и обратился к мучимому похмельем инженеру:
- Не стоит бросать горящие окурки на линолеум. Это может привести к пожару.
Бедняга тяжело поднял на меня туманные глаза и выдавил:
- Извините. Не хотел. Очень плохо. Себя чувствую.
- Перебрали? – отыгрывая сочувствие спросил я.
- Что-то. В том роде.
- Попейте воды.
Григорьев мотнул головой.
- Не помогает.
- Похмелиться надо?
Он обреченно и утвердительно кивнул.
- О чем же вы с утра перед работой думали?
Инженер начал отходить после неудачной попытки покурить и заговорил связно.
- Друзья, черт их побери. Не дали ни капли.
- А если похмелитесь, вы тут буянить не начнете?
- Да какое! Наоборот, работать хоть смогу. Хоть бы глоток! Не могу больше.
- Вы знаете, я сейчас все равно должен выйти за территорию, а потом вернуться. Я уж вам возьму чего-нибудь, раз вам так плохо.
Григорьев вытаращился на меня как на водолаза, всплывшего в домашней ванной. Но я скорчил такой сочувствующий взгляд, что ему не пришлось подумать обо мне ничего иного, как того, что перед ним такой же брат-алкаш, у которого он всегда встретит сочувствие и понимание. Он полез в карман и протянул мне чуть не пачку денег.
- Коньяк, если можно, - попросил он. – Берите импортный, наши опасно – много подделок. Ради Бога, скорее, а то я прямо здесь блевать начну!
Поход по винным магазинам занял у меня не более получаса. Я предусмотрительно прихватил два пластиковых стаканчика. Когда я вернулся, Григорьев, все обливаясь похмельным потом, сидел на своем рабочем месте и, кажется, упрямо пытался работать. Однако мое появление в зале он заметил мгновенно. Он решительно встал и направился в курилку. Там мы и встретились.
- Не здесь, - сказал Григорьев. – Пойдем в техничку.
Техничкой здесь называли библиотеку технической литературы. Мы вошли с интервалом в полминуты. Я шел вторым. За стойкой, мерно покачиваясь, полудремала над какой-то книжкой пожилая библиотекарша. Я поздоровался, оглянулся по сторонам с озабоченно-охранничьим видом и неторопливо прошел в зал свободного доступа, где между стеллажами меня ждал трясущийся от нетерпения Григорьев. Я извлек из-за пазухи питейные принадлежности. Он залпом выпил стакан и налил второй. Я поддержал его только символически, налив себе на палец. Теперь он отходил. Видно было, что ему легчает, что теперь он сможет что-то еще поделать в своем КБ, но вот как он собирался продержаться в рабочем состоянии до конца дня, оставалось загадкой.
- А ты что ж? – спросил Григорьев, окончательно перейдя на «ты».
А чего еще было ждать? Сидим как школьники, прячемся от начальства, выпиваем в служебное время. Не по имени же отчеству друг друга называть!
- Мне сейчас нельзя, - оправдался я. Начальство унюхает.
- Родион, - представился наконец Григорьев и протянул руку.
- Сергей.
- Я тебе страшно благодарен, ты меня спас. Давай после работы отдохнем! Я еще коньяку возьму, посидим.
- Не знаю пока. У меня вечером встреча. Давай я тебя найду в конце дня. Ты в КБ будешь? В колбасный не собираешься?
- Смоюсь туда после обеда. Давай в полшестого у главной проходной. Договорились?
- Давай. Ну что, линяем отсюда, пока нас не застукали?
- Линяем.
После обеда Григорьев действительно исчез из КБ. А мне повезло: удалось поговорить с самим Расплетаевым. Старик сам подошел ко мне, едва вернулся в бюро после обеда.
- У меня к вам разговор, молодой человек, - вежливо обратился он.
- Да, я слушаю вас.
- Вот за этим столом, - академик указал на ячейку, в которой давеча маялся Григорьев, - работает мой молодой коллега. Вы не обратили внимания, куда он делся?
- Насколько мне известно, он в обед оформил допуск в колбасный. Видимо, сейчас он там.
Расплетаев заговорщически взял меня под руку и повел прочь из КБ в коридор.
- Молодой человек, - интимнейшим тоном произнес старик, - у меня к вам очень секретный разговор. Я хочу, чтобы он целиком остался между нами.
- Если это касается нарушения режимности предприятия, то я обязан буду доложить начальству. Во всем остальном можете полностью рассчитывать на мою скромность.
- Очень хорошо. Вообще говоря, режим как раз был нарушен. Но это не касается секретности или безопасности, не волнуйтесь!
- Я и не волнуюсь, - подбодрил я старика.
- Видите ли, каким-то образом в КБ попало спиртное. Сегодня утром. Вы не можете выяснить, кто и как его пронес?
- А в КБ что, сухой закон?
- Собственно, нет. У нас, знаете, бывают вечеринки, и очень веселые. Просто сегодня, боюсь, алкоголь, который каким-то образом пронесли на территорию, сильно повредил здоровью моего коллеги.
- Не думаю.
- Что?
- Не думаю, что ему стало хуже.
- Так вы в курсе дела?
- Это моя работа – быть в курсе всех дел. У вашего коллеги было сильнейшее похмелье. Он выпил коньяку и ему стало несколько легче. Даст Бог, к завтрему он придет в себя. А сегодня в любом случае работник из него был никакой.
- Вашими бы устами! Вот только, боюсь, что завтра ему будет еще хуже.
- В любом случае, мы с вами ничего здесь поделать не можем.
- А вот это как сказать! Мы с вами – как-никак – коллектив! Да-да! Сейчас такое время, что каждый – сам по себе. Увы! А надо бы вспомнить и то хорошее, что было до «перестройки». Я старый человек, я многое повидал. Я видел, как спиваются талантливые люди, но я видел ито, как коллектив, да-да, именно коллектив спасал их от этого!
- А что Григорьев так уж талантлив?
- Очень, очень талантлив! Он превосходный специалист по реактивному движению. Он самостоятельно, в свободное от работы время разработал принципиально новый ракетный двигатель! Но вот пьет! Сильно пьет, я вижу. Вы согласны, что ему необходимо помочь?
- Я абсолютно с вами согласен, Иван Тимофеевич. Но как помочь?
- Я пока и сам не знаю. Раньше были партия, комсомол… местком, наконец… Можно было вызвать на собрание…
- И это помогало, - с иронией поинтересовался я.
- Еще как! Вы не смейтесь, молодой человек! Пьяница был все время на виду, его не оставляли в покое. Может быть, это недемократично, но сейчас ведь как – хочешь – пей, спивайся, погибай! А раньше, хоть и лезли в частную жизнь человека, но пропасть не давали! Не давали!
- Не буду с вами спорить.
- И правильно, и правильно! Нечего тут спорить! Свободы все захотели! А получили – бардак! – Позволил себе и побрюзжать академик. Но тут же переключился. – Так вы мой союзник?
- Конечно, Иван Тимофеевич. Но, боюсь, я бессилен.
- Ничего, я что-нибудь придумаю, - подмигнул мне Расплетаев. – Я этого так не оставлю.
- Иван Тимофеевич, - как можно деликатнее поинтересовался я, - а что же за двигатель такой он изобрел?
- О-о-о! – Протянул старик. – Это пока большая тайна!
Он дружески похлопал меня по плечу и отправился к себе. Я, озадаченный, остался в коридоре. Было над чем задуматься. Если моя версия имела хоть какое-то отношение к истине, то можно было считать, что у меня в руках есть какая-то нить. Вообще я слабо верю в то, что сильно пьющий человек способен создать что-либо значительное. Но если отбросить эту предпосылку, то что-то наклевывалось. Итак, Григорьев. В свободное от работы время он создал проект какого-то реактивного двигателя. Проект лежит у него дома, значит, с завода его выносить не надо. Далее. Инженер, пусть даже относительно неплохо зарабатывающий – с переориентацией на мясную промышленность зарплаты на заводе значительно выросли – имеет пристрастие к дорогим импортным коньякам. Откуда деньги? Версия: он продал свой проект на Запад.
Плохая версия. Если Григорьев работает на западного заказчика в свободное от работы время, его разработка ляжет непосредственно на стол главе какого-то западного ракетного концерна. ЦРУ там делать нечего. Потом: у наших союзников по борьбе с международным терроризмом есть чертежи целого ракетного комплекса. Комплекс не может быть сделан одним человеком. Тут нужен большой коллектив, состоящий из разнопрофильных специалистов. А коньяк? Что ж, может быть он похмеляться может только коньяком, и в этих случаях для поправки способен пожертвовать последними деньгами.
Словом, все плохо. Уже среда, а времени у нас до пятницы. Не успеем, черт! На сегодня оставалось: а. Еще раз, если получится поговорить с Алексеем, он, как следует из рачеевских бумаг, - друг Григорьева. Б. Отловить Григорьева после работы, если он будет в состоянии поддерживать разговор. В. Выслушать доклад Артиста. Вдруг он напал на какой-то след. Г. Не забыть встретиться с отцом Андреем. То есть, в этот день, в среду, я рассчитывал полностью отработать версию Григорьева, скорее для успокоения совести, и, если повезет, получить в руки хоть намек на другие версии.
Первый пункт моей программы с треском провалился. Алексей на контакт не шел. Был с головой погружен в работу и, возможно, еще и в какие-то свои частные мысли. Зато, спустя некоторое время, второй пункт реализовался, можно сказать, на двести процентов. С Григорьевым поговорить не удалось, он, как я и ожидал, к концу дня набрался под завязку. Но сцена, которую мне довелось увидеть, когда я, как и было договорено, подошел к проходной колбасного цеха, стоила десяти таких разговоров.
Я подходил к проходной с улицы, и видел, как из нее выходил Григорьев. Он шел пошатываясь, взгляд его был затуманен. Он заметил меня только когда я подошел к нему вплотную, наверное, нелегко ему приходилось жить в условиях ухудшенной видимости, которая, по моим грубым прикидкам, составляла у него в пьяном виде не более четырех метров. Однако, увидев, он меня признал и фамильярно закричал:
- О, Серега! А я тебя уже два часа здесь жду! Пошли, я тут все места знаю!
Но не успел я ответить на это предложение что-либо связное, как из-за моего плеча вынырнул Алексей, видимо, он шел следом. Он покосился на меня, как мне показалось, злобно, схватил Григорьева за шиворот, сильно встряхнул, и зашипел ему в лицо:
- Ты, сволочь, опять напился? Мы куда с тобой сегодня должны были идти? Как ты в таком виде пойдешь? И куда ты еще собрался? Тебе мало? Печени своей не жалко? Ладно, себя не жалеешь, так хоть Катю пожалей! Она ж тебе поверила, подонку!
На этих словах не замедлила появиться и сама Катя. Я услышал за спиной цокот каблучков и оглянулся. Быстрой, нервной походкой в нашу сторону шла стройная миловидная, совсем юная особа. Скромный, но очень элегантный костюмчик ладно сидел на ее фигурке. Развевался незастегнутый демисезонный плащик. Дурак Рачеев, не пойдет такая в монастырь, глаза у нее не те, много, слишком много чувства в глазах.
Катя подошла к Григорьеву, посмотрела на него, ничего не сказала и заплакала. Горько так заплакала. Она обошла всю нашу группу и направилась дальше по улице, закрыв лицо руками.
- Доволен? – кипел Алексей. – Добился своего. Сейчас пойдешь домой.
- И не подумаю! – Выкобенивался Григорьев. – Мы тут с Серегой собрались отдохнуть. Мы договорились, я обещал. Он меня сегодня спас от смерти, я его угощаю!
И тут появился Артист. Он тоже вышел из проходной колбасного. Как я и ожидал, первым, кого он увидел, была Катя, она не успела далеко отойти. После этого Артист увидел Григорьева, висящего за шиворот на руке Алексея. Он тут же оценил обстановку, правда, несколько искаженно. Он догнал Катю и принялся что-то ей втолковывать, пытаясь оторвать руки от лица и заглянуть ей в глаза.
Алексей глянул на них мельком, отпустил Григорьева и обратился ко мне.
- Вы собираетесь с ним пить?
- Нет.
- Это вы его напоили сегодня?
- Получается, что я. Но я не предполагал, что последствия будут столь тяжелы.
- Слышишь, рожа! – Заорал Алексей Григорьеву. – Никто с тобой, уродом, пить не хочет! И я с тобой скоро возиться перестану! Надоело, едрена пень.
Вернулся Артист, не достигнув успеха на своем поприще.
- Что происходит? – Нервничал он. – Кто обидел девушку?
- Вот он, - подставил друга Алексей.
Он не знал, что в таких случаях Артист действует сверхбыстро. Если бы моя реакция не была так же тренирована, как у Артиста, Григорьев имел бы все шансы оказаться размазанным по тротуару. Я перехватил руку Артиста и объяснил:
- Она расстроилась оттого, что он напился.
- А-а, - грустно протянул Артист. – Вот оно что. Что ж ты, приятель? – Спросил он Григорьева.
Получалось как раз то, чего добивался старик Расплетаев. Целых четверо сотрудников предприятия морально воздействовали на оступившегося товарища.
Но Григорьев бормотал только что-то невнятное по поводу того, что чего, мол, прицепились к человеку. Сердитый Алексей повлек своего товарища домой, а мы с Артистом пошли к себе, переодеваться в цивильное.
Итак, я приступил к реализации третьего пункта своей программы. Артист докладывал. Из инженеров в колбасном сегодня появлялись только двое. Какой-то пожилой мужичонка и пьяный Григорьев. Артист успел пообщаться с обоими. Но разговоры все получались пустые. Мужичонка все жаловался на жизнь, следуя укоренившейся народной привычке, а Григорьев хоть и болтал много, но все какую-то чушь. Однако у Артиста родилась и своя версия.
Слушай, - сказал он когда мы, уже переодевшись, зашли в какую-то кафешку, чтобы перекусить, - ты прав, с самого завода никакой утечки нет. А теперь подумай вот о чем. Если инженер, сидя в своем КБ, начертил какую-то ракету, может он в точности воспроизвести этот чертеж дома, или нет?
- Думаю, может.
- То-то и оно! Лет десять назад академик Расплетаев и с ним еще несколько старых конструкторов порывались разработать новейший ракетный комплекс. Потом проект свернули, а чертежи пошли пылиться в архив. Из архива их не достать. Но академик вполне мог дома, на компьютере или на кульмане повторить если не весь комплекс, то хотя бы какие-то его части.
- Почему именно Расплетаев?
- Больше некому. Во-первых, многие из теперешних пришли на завод позже и этот проект они вообще не могли видеть. Во-вторых, для того, чтобы воспроизвести по памяти чуть ли не целый комплекс, нужно быть очень мощным специалистом. А такой на заводе сейчас только один. Времени у нас мало. Надо брать старика в оборот.
- Логика в твоих рассуждения есть. Но есть и неувязочки.
- Какие?
- Пожалуйста. Расплетаев – гипертрофированный патриот. Не мог он пойти на сговор с западными спецслужбами. Кроме того, в КБ есть хорошие спецы и кроме Расплетаева.
- Кто? Может быть, этот, сегодняшний? Как его там, Григорьев?
- Ты будешь смеяться, но именно он.
- Что-то не верится.
- Мне тоже. Но о том, что он хороший инженер, мне сказал именно Расплетаев.
- Вот как?
- Представь себе. Более того, Григорьев дома сконструировал некий двигатель для ракеты.
- А вот это уже интересно. Рассказывай все, что знаешь.
Я рассказал о своей беседе с Расплетаевым. И о пьянке в библиотеке.
- Ну, знаешь ли, - протянул Артист, - да тут, похоже, целый преступный синдикат. В самом деле: одному старику такой объем работы не осилить. Он берет в сообщники одного или нескольких молодых инженеров. Вместе они воспроизводят старую расплетаевскую разработку и, возможно, добавляют в нее даже что-то новое. Западные спецслужбы, наверняка, давно искали выход на Расплетаева. Вот и нашли в какой-то момент.
- Нет, не может быть. Расплетаев на это не пошел бы.
- Почему? Он коммунист, а сейчас демократия. Нынешние власти он может и через борт бросить. А что? Хороший бизнес! Причем, честный. Государство заказывает инженеру колбасный станок. Пожалуйста, получите колбасный станок! Приходит другой заказчик, просит ракетный комплекс. Пожалуйста! Вот вам комплекс! Надо браться за старика. Я тебе точно говорю, это его рук дело.
Но пора было и на встречу с отцом Андреем.
- Ладно уж, - сказал я Артисту. – Сегодняшний вечер в твоем распоряжении. Делай что хочешь. Можешь сидеть и думать над своей версией, можешь проникнуть к нему домой, можешь… Но только действуй аккуратно, чтобы завтра ты мог как ни в чем не бывало выйти на работу на завод. Я встречусь с отцом Андреем, потом с Голубковым. Вернусь, наверное, около одиннадцати. Ты тоже не очень задерживайся. Вернешься – доложишь.
Голубков, по своему обыкновению, появился, словно ниоткуда, вынырнул из сгущавшихся сумерек, как только я вышел из общежития.
- Куда направляешься, - спросил он после краткого приветствия.
- В монастырь.
- Женский? – уныло пошутил Голубков.
- Отнюдь. Наоборот, в мужской. У меня там встреча.
- Вот как? Спешишь?
- Не люблю опаздывать. Времени как раз, чтобы дойти.
- Тогда поговорим дорогой.
Вечерело, темнело, холодало. Мы шли безлюдными улицами к реке. Я подробно доложил генералу и о своих наблюдениях, и о наблюдениях Артиста и о его идее произвести несанкционированный обыск у Расплетаева.
- Бессмысленно. – Откликнулся генерал. – Если даже Расплетаев в чем-то таком замешан, он вряд ли будет хранить дома компрометирующие его документы. Но если Артисту так хочется, пусть попробует. Только аккуратно. Вообще вся эта идея ваша, что якобы кто-то на дому клепает комплексы, вся бредовая с головы до пят. Но черт его знает! Попробуй и ты добиться чего-нибудь от своего Григорьева. Эту версию надо отработать сегодня. Завтра хорошо было бы поискать новое направление поиска.
- Понял. Сегодня закончим.
Мы прошли вдоль мрачной заводской стены и свернули в незаметный переулок, ведущий к монастырю. Вдалеке, в конце этого тупичка, я увидел на фоне еще светлого неба идущую нам навстречу тонкую фигурку. Донесся и цокот каблучков. Катя. Точно она. Улочка кончалась обрывом к реке, и Катя шла на нас от неба, четко вырисовываясь на его светлом фоне. Так вот куда она пошла после встречи с пьяным Григорьевым. Так прав Рачеев, ходит она в монастырь. Но прав и я. В монахини он не собирается, монастырь-то мужской.
Катя прошла мимо нас, нас не заметив. А я отметил, что личико ее просветлело, слезы высохли. Шла она ободренная, даже, как будто радостная.
Через несколько десятков метров по правой руке потянулась стена монастыря. И спустя минуту мы с генералом входили на подворье. Я посчитал, что генерал не помешает моей беседе с отцом Андреем. Наш затопинский священник ждал нас на лавочке. Был он невесел, поздоровался как-то печально, пригласил присесть. С минуту помолчали.
- И вы здесь, генерал? – все также грустно спросил отец Андрей. Голубков только кивнул.
- Ну, значит, точно я не ошибся. Знаю я, кого вы ищете. Не напрасно ехал. А вот тебя, Сергей, потревожил я напрасно. Не могу я сейчас ничего рассказать. Права не имею.
- Тайна исповеди?
- Да. Надеялся, что смогу вразумить человека, помочь и ему и вам. Да не вышло. Только и могу сказать: на заводе не ищите. Вообще плохая история. Виноватых нет.
- Что ж в этом плохого?
- Отвечать все равно кому-нибудь придется. Ты уж прости меня, Сергей, что зря тебя потревожил.
- Чепуха, я ничего не потерял. Ну не сложилось, так не сложилось.
- А вы, генерал, не отчаивайтесь, - обратился отец Андрей к Голубкову. – Сергей свою работу сделает. И очень скоро.
- Вашими бы устами… - откликнулся генерал.
Отец Андрей решительно встал.
- Мне пора. Скоро последняя электричка, нельзя опаздывать, утром служить. До свидания.
Он ушел. Стемнело. Генерал помолчал, а потом полез за сигаретой. Но спохватился, на территории монастыря курить было не принято.
- Пойдем, Пастух, - сказал он. – Что ты обо всем этом думаешь?
- Григорьев, - ответил я Голубкову, когда мы вышли за монастырскую ограду. – Надо крутить Григорьева. Но, боюсь, сейчас это бесполезно.
- Почему?
- Пьян он. Напился в зюзю.
- Тебе и это известно?
- Мне уже довольно многое известно.
- Твой священник ничего тебе не сказал…
- Он мне сказал все, что мне было нужно узнать. Вы не заметили, когда мы подходили к монастырю, нам навстречу прошла девушка?
- Кажется, припоминаю.
- Это Катя, верстальщица из заводской типографии. Сегодня я наблюдал сцену, которая позволила мне прийти к выводу, что между Григорьевым и Катей существуют довольно тесные отношения. Одно могу сказать точно – она была крайне расстроена тем, что он напился. После этой неприятной сцены, а это было в конце рабочего дня, она направилась в сторону монастыря. А покинула его только сейчас. Если она хотела поговорить с кем-то из знакомых ей священников, она давно успела бы это сделать. Мы вошли на монастырское подворье через полминуты после того, как она оттуда вышла. Увидели мы только отца Андрея, и он был чем-то взволнован. Вероятнее всего, что она говорила с ним. Более того, как я мог понять из краткого разговора Григорьева с его приятелем, на сегодня у них было запланировано сводить в монастырь и Григорьева.
- Зачем?
- Здесь Чудотворная Икона, избавляющая от пьянства.
- А-а…
- Артист видел отца Андрея в N на следующий день после Пасхи. Значит, у него была возможность познакомиться и с Катей и с Григорьевым. То ли от Кати, то ли от самого Григорьева он узнал некоторые обстоятельства, которые, как он решил, интересуют нас. Он попытался организовать встречу Григорьева со мной, но, по причине того, что Григорьев нажрался как свинья, встреча сорвалась.
- Все это только догадки.
- Ничего не знаю. Цепочка выстраивается очень логичная. Она мне нравится. И вообще. Я не сыщик, не детектив. Я не должен уметь строить логические цепочки. Вот одна получилась, и уже хорошо. Буду держаться за нее.
- Может быть, ты и прав, но у нас слишком мало времени.
- Не волнуйтесь, Константин Дмитриевич, успеем.
Домой я вернулся когда уже окончательно стемнело. Артиста не было. Я расставил на столе заварку, сахар, вынул кипятильник и приготовил себе чай. Вообще полагалось закурить трубку, открыть несессер с кокаиновым шприцем или, на худой конец, сыграть какую-нибудь задумчивую импровизацию на скрипке. Порядочному сыщику не обойтись без странности, которая помогает ему сосредоточиться на проблеме и найти единственно верное решение. Но я не играл на скрипке, не курил и не баловался кокаином. И был спецназовцем, а не сыщиком. И у спецназовцев другие привычки. Если в данную минуту тебе все равно делать нечего, то ложись спать. Силы тебе еще пригодятся. И я выпил чаю и лег.
Артист приперся заполночь, посопел, повозился, и тоже лег спать. Будить меня не стал. Ну, значит, ничего важного.
II
Дом числился на набережной, причем нумеровался хитро, с дробью да еще и буквенным обозначением корпуса. Но Боцман был предупрежден, что с набережной к нему не подобраться. А со стороны улицы, параллельной набережной, как к нему подкатить было и вовсе не понять. Все же отыскали неприметную арку, Боцман своротил руль, машина смахнула пыль со стен, но не задела, прошла. Домина был велик, монументален и красен. Типичное порождение сталинской архитектуры. Было видно, что здание сравнительно недавно ремонтировали, и, очевидно, не без цели. В полузамкнутом дворе хаотично стояли дорогие глянцевые автомобили. Не известно, кто раньше, но после ремонта здесь селились достаточно богатые люди. Неудивительно – не так много в Москве мест, которые могут похвастать названием «тихий центр». Тихо обычно за околицей мегаполиса, а в центре – подлинный ад: машины в шесть рядов, где и в восемь, никакие стеклопакеты не спасут. А здесь – ничего, спокойно, с одной стороны река, с другой – улица хоть и широкая на всякий случай, но машин на ней немного, можно перейти в любой момент. Хорошее место.
Профессор Антон Антонович Баранников, а именно на это имя визитку оставил Боцману и Мухе давешний клиент, обитал на шестом этаже, куда их привез мягкий шипучий лифт, очевидно тоже детище ремонта. В его квартиру вела изящная дубовая дверь. Но Боцман с первого взгляда определил, что дверь бронированная. Да и открывалась она мягко, но с инерцией, выдающей большую массу легированной стали, упрятанную под отделку из ценной древесины. Профессор один занимал трехкомнатную квартиру, которую большинство наших граждан, разделив ловкими перегородками, могли бы использовать в качестве трех трехкомнатных квартир и считать при этом, что живут весьма просторно. Высоколобый старичок, очевидно, очень любил дуб. Мало того, что вся мебель была из этой твердой породы, так еще и стены были оформлены резными панелями из дуба, и, кажется, мореного. Корешки старинных книг просматривались на застекленных полках. Простенок меж двух больших окон занимали громадные напольные часы с золочеными гирями и большим медленным маятником. Словом, не квартира, а дом-музей.
Не то чтобы Боцман с Мухой сильно глазели по сторонам, но профессор заметил их удивление и любопытство.
- Вам кажется странным, молодые люди, - сказал он, - что сегодняшняя профессура вовсе не бедствует, вопреки расхожему мнению?
- Да нам-то что, - только пробормотал Боцман.
- Не удивляйтесь, не удивляйтесь, господа, - все же продолжил профессор. – Все дело в том, что мы со Станиславом Петровичем, с которым вы познакомитесь в Шверине, не физики и не химики, которые сегодня действительно переживают не лучшие времена. И даже не биологи. Мы, видите ли, с коллегой экономисты, и в последние десять-двенадцать лет на недостаток работы нам жаловаться не приходилось.
- Что и видно по результатам, - не удержался, сострил не к месту Муха.
- Что? – переспросил старичок. Впрочем, слышал он прекрасно. – Напрасно вы так. Экономику развалили не экономисты, а политики. Мы с коллегой всего лишь заложили основы нового направления научных исследований, так называемые эконометрические методы. Очень, знаете ли, интересные результаты можно получить… Но мы отвлеклись. К делу, господа!
На таком же дубовом, как и все в этом доме, бюро, поверх стопочки каких-то еще там раритетов, лежал «объект». Правда, книжка, правда, автором значился какой-то Аскольдов В. Т., и называлась она, как и говорилось, «Учебник всех наук для крестьян». Профессор любезно дозволил ребятам подержать «Учебник» в руках, полистать. Словом, насладиться видом и ароматом реликвии.
- Вот что мне хотелось бы, молодые люди, - позволили себе вставить профессор, когда ценность была исследована и водворена на столешницу бюро. – Вы уже поняли, что предмет, доверенный вам, действительно представляет собой ценность. Мне не хотелось бы, чтоб книга хоть как-то пострадала. Я упакую ее понадежнее, в упакованном виде она и отправится в Германию. Вы не возражаете?
- Вообще-то это нежелательно, - начал было Боцман, но старик Баранников прервал его с улыбкой.
- Вы, видимо, надеялись протащить книжку под видом дорожного чтива? Не будьте так наивны, господа. На таможне работают отнюдь не дураки, это хитрые и нахальные люди. А на придуманном вами трюке я сам уж попадался. Постарайтесь придумать что-либо более умное. Или вам это не под силу?
Теперь усмехнулся Боцман.
- У нас в арсенале есть трюки получше, чем вы думаете. Просто при досмотре у таможенника может возникнуть непреодолимое желание вскрыть подозрительный пакет, особенно, если он будет тщательно упакован.
- И все же я хотел бы именно тщательно упаковать книгу. И я надеялся, что это не вызовет у вас возражений.
- Да нет, в принципе, возражений нет. Пакуйте, - дал на попятную Боцман.
К упаковке – это было видно – старичок готовился заранее и весьма основательно. Из ящика бюро был извлечен лист вощеной бумаги, картонная коробка строго под размер «Учебника», шпагат и даже сургуч. Антон Антонович захрустел толстой неподатливой вощеной бумагой, приговаривая:
- Это вам не полиэтилен! Теперь если даже в море упадет, ничего не случится!
Картонка была оклеена бумажной лентой и перевязана шпагатом. Профессор зажег спиртовку, которая обнаружилась в недрах того же древнего сложного и вместительного бюро, установил тигелек и приступил к плавке сургуча. В этот момент напольные куранты издали ядовитый шипящий звук, в них что-то громко щелкнуло, стекло задребезжало.
- Советую не пропустить зрелище, господа, - профессор отвлекся от воска и поднял указательный палец. Я их теперь почти никогда не завожу, так что неизвестно, когда…
Но боцман с Мухой уже шагнули к громаде часов. Было, было на что посмотреть! Стекло, правда, все же дребезжало, но бой был очень красив. Колокольчики вызванивали менуэт, а на площадке под циферблатом появились фигурки. Они двигались по трем окружностям. Снаружи, по большему радиусу проплывали лебеди, на которых восседали купидончики. Божки играли на арфах и было слышно, что при каждом ударе микроскопических пальчиков по струнам к общему звучанию менуэта добавлялись тоненькие голоски самых, видимо, маленьких колокольцев. По второй окружности следовали танцующие пары. Кавалеры вели дам, ни на долю не сбиваясь с такта, дамы, в благодарность на эту учтивость, тоже идеально следовали музыке. Каждая нотка соответствовала движению ручки, ножки или головки миниатюрных партнеров. При этом ни одна пара не повторяла движений других. Ритмичные, но и разнообразные движения человечков сливались в глазах изумленного зрителя в ажурный движущийся в музыкальном такте узор, что оказывало зачаровывающее, почти гипнотическое действие. По внутреннему кольцу следовали музыканты. Эти тоже приплясывали в такт, но они, черти, еще и играли! И каждому движению смычка соответствовала нота в колокольном оркестре чудо-часов. Музыка отзвучала двенадцать тактов, каждый из которых знаменовался ударом большого колокола, уплыли амурчики на лебедях, уплясали в недра механизма дамы и кавалеры, скрылись и музыканты. Полдень.
Профессор как раз управился с сургучом. Он оттиснул на коричневой кляксе свою личную печать и торжествующе воззрился на ребят.
- Двести пятьдесят лет! – Хвастливо воскликнул он. – Вот что значит работа мастера!
- Вы коллекционируете антиквариат? – Деликатно поинтересовался Муха.
- Ненавижу слово «антиквариат»! На свете существуют изделия мастеров. Изделие мастера через сто лет становится антиквариатом, а изделия всех остальных через сто лет становятся утилем. Вот и вся разница! Я иногда позволяю себе приобрести изделие мастера. – И профессор вновь вернулся к текущим делам. – Я надеюсь, вы не забыли прихватить с собой печать, как я вас и просил?
Антон Антонович потребовал, чтобы Боцман, который извлек из кармана печать агентства, опечатал сверток, а потом еще и написал расписку.
- А что писать? – переспрашивал он.
- Да что? Что получили книгу такую-то у господина такого-то, то бишь, у меня.
- А когда расписка будет уничтожена?
- В тот же миг, как я получу расписку академика Аскольдова, что он принял книгу у вас.
- Добро…
Расписка тоже была скреплена печатью, увесистый теперь сверток отправился в объемистый внутренний карман джинсовой куртки Боцмана, состоялась краткая церемония прощания, и ребята покинули удивительный чертог профессора Баранникова.
Садясь в машину, Муха спросил напарника:
- Чего это ты с упаковкой уперся? Какая хрен разница? Ты что, правда собрался делать вид на таможне, что это у тебя дорожное чтиво?
Боцман даже обозлился:
- А ты можешь точно знать, что этот дед всунул под свою вощеную бумагу?
- Да ничего не всунул, я видел.
- А чем пропитана эта бумага? А что в корешке этой самой книги?
- В корешке?… - Муха задумался.
- Ладно, успокойся, - смягчился Боцман. – В корешке ничего нет, я проверил. Но все равно, мне спокойнее было бы, если бы я мог еще раз детально проверить наш груз.
Боцман вырулил на Яузский мост, а Муха спросил:
- А в самом деле, как ты собираешься проходить таможню?
- Пока не знаю. В аэропорту что-нибудь придумаю.
- Ну ты даешь! Сам же всегда говоришь, что к любой самой мелкой операции надо три дня готовиться, и три минуты выполнять, а сам… Я лично не хочу, чтоб мы посыпались на досмотре…
- Да успокойся ты, есть у меня план…
Ни Боцман, ни Муха и понятия не имели, что непосредственно перед тем, как они получили столь выгодный заказ, в квартире-музее на шестом этаже громадного дома на набережной, как раз в комнате с уникальными часами состоялся небольшой, но весьма содержательный разговор.
- Вы считаете, что вот этой проверки достаточно?
- Я абсолютно в этом уверен.
Лицо первого говорившего было скрыто в тени, плотные тяжелые гардины не пропускали света, в этой комнате приятнее было сидеть в полумраке, она не любила солнца. Лишь когда он затягивался трубкой, можно было видеть мясистый нос между маленьких поблескивающих глаз. Второй был похож на профессора Баранникова, но только отдаленно. Он вовсе не был стариком, не носил ни бороды, ни очков и был одет в совсем уж не профессорскую футболку с рекламой популярного приторного напитка. Может быть, в комнате все же было темновато для того, чтобы давать точную оценку, но если воспользоваться пучком света, все же проникавшего в щель гардин, то ему с уверенностью можно было дать не больше тридцати пяти лет. Молодой вариант профессора Баранникова продолжал:
- Я наблюдал за ними несколько дней и сегодня предпринял окончательную проверку. У них нет никаких связей не только в силовых структурах вообще, но и в секретных службах в частности. Когда им стали сообщать о заложенной бомбе, они сами, никуда не сообщая, отправились ловить хулигана. Правда, они дали ему номер ФСБ, чтоб тот звонил туда, где действительно заинтересуются бомбой. Более того, я проверил, это действительно номер приемной ФСБ. Но он есть во всех справочниках. Более того, по своим каналам я проверил их данные. Парни вот уже семь лет, как не то чтобы уволены из армии, они разжалованы. Типичные раздолбаи-офицеры. Такие до смерти мнят себя вояками. Все охранные агентства набиты такого рода контингентом. Но если хотите, можно еще десять раз их перепроверить. Вот только напомню вам, что я и так в угоду вам вынужден был совершить некоторые действия, которых мне следовало бы избежать. Я воспользовался связями, которыми имею право пользоваться только в самых крайних случаях. И еще. Время. Книга нужна срочно.
- Ладно, - нервно отвечал человек из тени. – Делайте, что хотите, но мне ваш способ доставки кажется откровенно безумным и, кстати, не слишком дешевым.
- Эти мальчики за десять тысяч расшибутся в лепешку. Они ползком через все границы переползут, а книгу доставят. Разумеется, есть риск, что ушлые таможенники все же вскроют пакет, хотя и не думаю, что парни это допустят. У них будет материальная заинтересованность, а страсть к наживе – это основной инстинкт всего человечества, я давно в этом убедился. А вообще говоря, таких лопухов и трясти-то на таможне толком не будут. Провезут как миленькие и доставят в целости и сохранности.
- Но если вскроют, мне вторую книгу будет очень сложно достать. И ребята смогут на нас донести. Тогда…
- И тогда мы ничем не рискуем. Парней, конечно, посадят. Но до нас не доберутся. Это я вам гарантирую. В понедельник я вручу мальчикам пакет, а во вторник меня на этой квартире не будет. И, обещаю вам, ни одна в мире спецслужба не найдет человека, который этот пакет этим мальчикам вручит.
Преодоление таможни было распланировано Боцманом может быть, и не очень тщательно, но, во всяком случае, надежно. Еще сразу после заключения договора с профессором Баранниковым он кому-то звонил кроме надежной юристочки, а, едва завладев пакетом, направил машину по Волгоградскому проспекту в сторону Кузьминок. В Кузьмах, на улице Федора Полетаева в старенькой хрущевской пятиэтажке, окруженной успевшими вытянуться в рост с хрущобами деревьями, и жил нужный Боцману человек. Боцман позвонил в железную дверь на четвертом этаже. Ему открыл крепкий веселый мужчина примерно одного с Боцманом возраста.
- О! Хохол! Заходи! – жизнерадостно изрек он и шире открыл дверь.
- Привет, Грач! – так же радостно поздоровался Боцман. – Дело есть. Ну да тебе уже говорил.
Пока Муха парился в машине, было решено, что деликатные переговоры лучше вести в одиночку, Боцман сидел за столом, держал в руке рюмку и разглагольствовал.
- Да на одних ваших «сушках» только и держались, - возглашал он. – Если бы не вы, не знаю, что бы мы и делали!
Но он на самом деле только поддерживал разговор. Больше говорил хозяин, Грач, как его прозвали в девяносто пятом.
- А я, - втолковывал он, - дал колокол и ушел! Но высота у меня большая. Душманы прямо подо мной. Я резко вниз, почти на вертикалке ввалил пару очередей, что там у них началось! Мне-то все видно, прямо на них падаю. В миллиметре от земли рванул на себя, и – на второй заход!
Грач хоть и старательно потчевал старого знакомого, но больше все же потчевался сам. Он был уже изряден, свой увлекательный рассказ сопровождал поясняющими жестами правой ладони, в левой держал пустую, только что оприходованную рюмку. Боцман усердно поддакивал.
Андрея Смирнова прозвали Грачом по наипростейшей причине. Он летал на «СУ-35», на «Граче», и летал хорошо. В первую чеченскую ребята знали: если с «Грачами» летит Грач, можно смело идти вперед, плацдарм расчищен. Был он подбит, тянул к аэродрому, но не дотянул, вынужден был катапультироваться, при выходе катапульты колпак задел его по ноге, и его списали из военных летчиков. Смирнов не отчаялся, сдал на гражданского, и теперь летал на восемьдесят шестом Ильюшине. Летал по международным линиям, как пилот высшего класса. Правда, после некоторых рейсов ему, командиру корабля, помогал выбираться из пилотской кабины бортмеханик, настолько давала о себе знать изуродованная нога, но на медкомиссиях Грач демонстративно плясал перед дотошными врачами.
Наконец Боцман перешел к делу.
- Грач, - сказал он. – Когда тебе пакет можно будет передать?
- Давай сейчас, - отозвался Грач.
- Граченька, ты сейчас пьян, забудешь пакет чего доброго…
- Я пьян? – Изумился Грач и вскочил на руки. Он сделал несколько шагов на руках вокруг стола и ловким прыжком перескочил на ноги. – Я просто радуюсь, что ко мне старый друг зашел. Мне завтра лететь, это тебе спать в салоне, а мне – штурвал вертеть. Давай свой пакет, пристрою в машине, ни одна сволочь не найдет. В полете тебе передам, это – говно вопрос. А в Бундесе – сам. Не доверяешь?
И все же Боцман несколько помялся, вручая своему подвыпившему другу бесценный пакет.
Можно было не волноваться: на таможне никто особо не шмонал. То есть, реликвию академика Аскольдова можно было смело и отважно везти непосредственно в дорожном чемодане. Но, может быть, коварные таможенники именно потому и не трясли Боцмана и Муху, потому что они ни одним движением не показали, что все же несколько насторожены. Но нет, не были они насторожены и не боялись ничего. Ценный груз, по идее, должен был быть пристроен в самое укромное место аэробуса надежным другом Боцмана Грачом.
Так оно и было. Набрали положенных десять тысяч, о чем добросовестно сообщила стюардесса, разогнались до восьмисот, что стало известно через все ту же милейшую девушку, получили леденцы и минералку, вознамерились покемарить, но тут-то и получили пакет от командира корабля. Давеча Грач действительно больше радовался встрече, чем на самом деле был пьян. Протаскивать подозрительный пакет через бундесовую таможню он наотрез отказался. Пообещал, что если не сможет пригласить Боцмана в кабину, передаст контрабанду через стюардессу. Ну вот и передал. В кабину не вызвал, и Боцман стал догадываться, отчего. Он сидел у иллюминатора и давно мог видеть маленькое черное облачко на горизонте в стороне Балтики. Когда, по расчетам Боцмана проходили север Белоруссии, облачко стало разрастаться, приближаться, подниматься выше, закрывая всю северную часть неба. Но и южная, солнечная половина небосвода почернела вскоре. Атмосфера не пропускала больше света, стала плотна. Вот тут-то и стало ясно, что самолет – большая штука только в сравнении со своим создателем – человеком. В небе лайнер оказался всего лишь побрякушкой в пьяной руке случайного движения воздуха. Но живучей игрушкой. Да, машину швыряло в воздушные ямы, да, бросало вбок, вниз, реже вверх. Да, особо нервным пассажирам казалось, что крылья изгибаются уже так, что скоро отломятся на фиг. Но по расчетам конструкторов плоскости были способны выдержать и не такие удары ставшего твердым воздуха. Командир корабля оценивал снижение как незначительное, болтанку по крену и по тангажу как ерундовую, и единственное, чем он был занят помимо обычного для него ведения самолета, это радиопереговорами с наземными диспетчерскими службами. Было ясно, что циклон, сформировавшийся в Северном море, переместился на Балтику, свернул на юг и покрыл своей черной тушей весь север Польши, Германии, зацепил Белоруссию, а всяческие мелкие прибалтийские государствишка слопал как голодная лошадь пучок протянутой травы.
Те немцы, что раньше считались нашими, под циклон ушли почти целиком. Берлин, понятно, не принимал. Вообще, дали бы штормовое, да кто ж знал, что сволочное завихрение атмосферы от шведского Мальмё, которому, кстати, здорово досталось, пойдет не на Хельсинки, как прогнозировали синоптики, а сдаст к полудню, накрыв львиную часть Средней Европы.
Принимала вся Австрия, но это были проблемы, у большинства пассажиров были немецкие визы, мало у кого шенгенские. Посадка в Вене обещал долгое нерастаможенное стояние с голодными и злыми пассажирами. Принимали Мюнхен и Штутгарт, но это было слишком далеко. Грач взял курс на Гамбург, который хоть и был зацеплен краем злобного весеннего циклона, но еще передавал переменную облачность и умеренные осадки.
Хвост дракона по имени Циклон ударил по Гамбургу когда Грач видел уже посадочные огни. Кто садился в Гамбурге, знает, что взлетка там идет по параллели, запад-восток. А дракон бил с севера.
Сорок минут пассажиры мелко паниковали. Машину здорово мотало, кидало и по тангажу, и по крену, и по рысканию. Грач заложил здоровенный крюк через Штральзунд и Росток, входя в самое чрево дракона, чтобы ровно зайти на Гамбург. Но только что видимые огни пропали, машину швырнуло вбок, к югу, налетела какая-то дрянь, успела. Но от посадки Грач не отказался. Стюардесса наскоро втолковала пассажирам правила выживания при аварийной посадке, дескать ремень пристегни, голову спрячь, очки, если есть, сними, помолись и не рыпайся. Многие, действительно, молились, когда Грач при видимости пятьдесят заходил на посадку при боковом ветре в шесть баллов.
Первым ударило о бетон правое шасси. Резину мотнуло по покрытию, она задымилась, машина оторвалась, но Грач тут же выровнял ее, еще сбросил обороты турбин, что-то такое сделал штурвалом, что второй пилот только подивился, коснулся взлетки совершенно одновременно и правым и левым колесом, перекосил самолет вопреки ветру, опустил нос, стал на три точки и дал торможение двигателями. Машину пронесло триста метров бочком, но не развернуло. Резина шасси, конечно, погибла, но стойки остались целы. И все остальное тоже не пострадало.
У полосы уже дежурили всяческие спасатели. Они прибыли мгновенно, но не понадобились. «ИЛ-86» прочно стоял на сгоревшей резине, турбины с мерным гулом теряли обороты. Муха сказал Боцману:
- Епрст! Он нас посадил!
- Кривовато, - критично отозвался Боцман, который все время болтанки хранил стоическое спокойствие.
- Можно подумать, ты посадил бы ровнее.
- Я – нет. Просто от Грача ожидал большего.
- При таком боковом?
- При любом, - меланхолично ответил Боцман и поднялся с сиденья.
Но тут же сел. Пассажиры несчастливого рейса ломили к трапу так, что можно было подумать, что у самолета горит хвост. Муха и Боцман, не поддавшись общей легкой панике, покидали салон последними, когда к трапу подтянулись и пилоты. Коммуникабельный Грач только едва кивнул Боцману.
- Получил?
- Да, спасибо.
- Не за что. Давай, Хохол, до встречи…
- До встречи.
И чего приставать к человеку, который только что сделал работу, которая не под силу каждому, который устал, может быть, еще думает о том, что можно было зайти правильней, а может быть просто доволен собой и своим экипажем, в конце концов, кто знает, чего стоила ему эта посадка!
И Боцман не стал приставать. Если Грач неразговорчив, значит, надо перекреститься. Сели. Слава Богу.
Большинство пассажиров засело в гамбургском аэропорту ждать погоды, но Боцман с Мухой к ним не присоединились. От Гамбурга до Шверина было даже ближе, чем от Берлина. Они, изъявив желание получить багаж и получив оный, вышли из здания аэровокзала ловить немецкое такси. Немецкая таможня едва взглянула мыльным глазом на пожитки двоих русских туристов, собачка нюхнула воздух в надежде на взрывчатку, или хотя бы наркотики, но, не учуяв добычи, только разрешающе вильнула хвостом и села на зад.
У выхода из аэропорта мок под только что обрушившемся ливнем дежурный автобус, за умеренную плату доставлявший авиапассажиров на вокзал. Тут же, подле автобуса страдали от стихии и несколько таксомоторов. Но желающих ехать куда бы то ни было кроме Мухи и Боцмана что-то не было видно. Цивилизованные европейцы, а они и составляли большинство пассажиров рейса, а также ожидавшие отсроченных рейсов, знали точно, что такая мелкая неприятность, как циклон, вскоре если не устранится сама, то непременно будет устранена специальными общеевропейскими службами.
Железнодорожный экспресс доставляет пассажиров из Гамбурга в Шверин за два часа с небольшим.
Этот небольшой город живописно приютился на берегу озера Шверинер-Зе и по праву считался одним из красивейших городов Германии. Но осмотр местных красот откладывался до той поры, пока не уйдет циклон. Когда Боцман и Муха прибыли на Шверинский вокзал, весь Шверинский округ был покрыт зоной сплошного дождя. Впрочем, друзья вообще не собирались долго задерживаться на севере Германии. Завтра же они должны были встретиться с Аскольдовым, отдать книжку, получить гонорар и тогда планировалось двинуть южнее, в Мюнхен, где в мае уже начинается лето, и где можно было отдохнуть недельку не без помощи баварского пива.
Гостиницу особо не выбирали, отправились в ближайшую, номер был нужен всего на одну ночь. Легко поужинав, увалились на кровати, на встречу с академиком хотелось прибыть в лучшей форме. Номер был недорогой, но в нем было тепло, за окном лил дождь, горничная принесла чай, вся обстановка склоняла ко сну, но спать почему-то не хотелось. Да что и говорить, настроение было приподнятое. Во-первых, кто сказал, что встречаться с академиком нужно ранним утром! Ему можно будет позвонить и в обед, встретиться ближе к вечеру, передать товар, получить гонорар, и тогда позаботиться о билетах до Мюнхена. Главная часть задания выполнена, не совсем легальный груз успешно пересек границу. Вон он, упакованный в допотопную вощеную бумагу, да еще и в полиэтиленовый пакет мирно покоится в отдельном кармане объемистой дорожной сумки Боцмана.
- Спишь, нет? – спросил муха Боцмана, когда, попив чаю, улеглись.
- Да что-то нет, - отозвался Боцман.
- Может, в ресторане посидим, раз не спится?
- Нет, не годится, возразил Боцман. Пока дела не сделаем, никаких ресторанов. Тем более, с книгой что? – в номере оставлять? С собой в ресторан тащить?
- Да оставить здесь, что с ней будет?
- Я-то знаю, что ничего не будет. Но вещь ценная, мы ее должны доставить, так что пусть все время будет при мне. Так оно вернее.
- Да что с ней станется?
- Говорю же, ничего. Но у меня принцип.
- Тогда может, прямо в номер пивка закажем?
- Отставить пиво, детектив Мухин! Не часто ли ты стал пиво-то употреблять?
- Я часто? Смеешься? Просто больно охота немецкого.
- Потерпишь еще денек, не переломишься.
- Ладно уж, потерплю.
Помолчали.
- Интересно, как там ребята в N, - снова начал Муха. – Я так и не понял, чего Голубков от них хотел.
- Думаю, что ничего особенного. Еще раз проверить работу особого отдела на предмет утечки секретной информации.
- Так вроде с этого завода и утекать нечему.
- Ну, не знаю. Раз утечка есть, значит есть виновные.
- И думаешь, Пастух их вычислит?
- А куда он денется!
Но тем временем ветер прекратил бить, дождь присмирел, и теперь не шумел монотонно, фоном, а выбивал умиротворяющую дробь по подоконнику. Ночь шла к утру, наступало время, когда и полуночники-то все давно уж спят, а сон начинает морить даже самых отчаянных сов. Муха давно закрыл глаза и вялым голосом, с большими паузами рассказывал Боцману о том, что мечтает со временем объехать все европейские страны, но не с заданием в кармане, а с энной суммой денег и обладая полной свободой передвижений. Что вот, кажется, мечта начинает сбываться, что напротив Германии в воображаемом списке уже можно ставить жирную галку. Ведь Германия – это не Берлин и не Бонн. Германия – это именно Мюнхен, центр Баварии и, соответственно, баварского пива. Это Мюнхен, хоть и сильно побитый бомбардировками союзников в Великой отечественной войне, но все же сохранивший Фрауэнкирхе, Гангоферову ратушу, резиденцию баварских герцогов. Это Старая и Новая пинакотеки – может быть, лучшие в мире собрания живописи. Мюнхен – это путч двадцать третьего года. Это город подписания Мюнхенского соглашения в 1928 году, по которому фашистам досталась вся Чехословакия. Словом, чтобы понять немцев, как нацию, надо ехать в Мюнхен и смотреть. На все смотреть своими глазами. И еще, конечно, при этом пить баварское пиво. А потом можно еще – деньги-то есть! – смотаться в Лейпциг, там тоже должна находиться настоящая Германия. Там тебе и Лейпцигский университет, и Томаскирхе, где четверть века проработал кантором великий Бах. Это и Лейпцигская битва 1813, «битва народов», и Лейпцигский процесс 1933 о поджоге Рейхстага. Кроме того, это все же Саксония и вообще. Словом, чтобы понять немцев, как нацию, надо ехать и в Лейпциг тоже.
Боцман хотел сказать Мухе, что он крайне удивлен такой энциклопедичностью знаний своего товарища, более того, что он гордится своим другом, который, видимо, в свободное от работы время не бьет балду, а читает умные книжки. Но тут до него дошло, что Муха уже только бессвязно бормочет что-то вроде «Да, и Лейпциг.. И Лейпциг, конечно… Лейпциг…» То есть, Муха уже фактически спал. Но, если разобраться, получалось, что и Боцман тоже спал. Он прекрасно видел грандиозное, величественное, но и фантастическое сооружение со стрельчатыми окнами, с контрфорсами и аркбутанами, с грифонами на карнизах, и высотой примерно до неба. У входа стоял Муха и продолжал разглагольствовать о том, что вот на это самое крыльцо на протяжении двадцати пяти лет каждый божий день поднимался сам Себастьян, и вообще, это тебе Лейпциг, а не Нижние Пердюки, так-то. Но было очевидно, что старый Себастьян и до сих пор приходит в церковь святого Фомы, чтобы иногда обмакнуть пальцы в рябь клавиатуры. И сейчас он там, сидит, склоня букли парика над мануалами и играет что-то. Слышен орган. Но играет орган гадко, это, знаете ли, не мощный духовой инструмент, а просто какая-то дешевая поломанная скрипка, потому что гула, присущего органу не слышно, а слышен мерзкий скрип, присущий именно дешевой поломанной скрипке. Вообще, так звучит замок, когда в него входят не родным ключом, а наглой угловатой отмычкой. И в самом деле, звучок-то тихонький, украдчивый, точно кто-то ломится в номер, думая, что все давно спят. Но Боцман-то на самом деле не спит! Ну конечно, не спит, ведь слышит же он, как кто-то ломится в номер!
Перед тем, как лечь, Боцман щелкнул выключателем настольной лампы на прикроватном столике. Щелкнул автоматически, потушил свет, и забыл об этом. Но рука, рука не забыла. Миг – и рука, выпроставшись из-под одеяла нашла тот самый выключатель. Зажегся свет, и Боцман увидел прямо над собой лицо. Незнакомое и неприятное, знаете, такое лицо. Нормально, да? Все-таки какая-то сволочь действительно вломилась в номер, и теперь, сука такая, проверяет, спит Боцман, или не спит. Другая, как раз правая, свободная рука Боцмана тоже сама прекрасно знала, что делать. Лицо обычно приделано к голове, а голова крепится ко всему остальному посредством шеи. А хороший удар по этой самой шее выключает и голову и все остальное на пятнадцать – тридцать минут.
Неизвестный рухнул на грудь Боцману, не издав ни звука. Боцман одновременно и вскочил с койки и сбросил отключенного на пол. Выяснилось, что Муха тоже спал заячьим чутким сном спецназовца. Взломщиков было двое. Один, приготовленный Боцманом лежал на полу, а второй оказался живучее, муха сцепился с ним насмерть как раз над сумкой, содержащей бесценную книгу академика Аскольдова. Противник был много массивнее Мухи, но муха был юрче и злее, так что доставалось обоим. Битва происходила в партере и форме максимально ближнего боя: бандит пробовал провести некий спецзахват, но Муха убедительно проводил соответствующий ситуации контрприем. Все происходило в относительной тишине, потому что жулик оказался мужественным человеком, он только усиленно сопел в ответ на жестокий болевой, проводимый немилосердным Мухой. Муха молчал по привычке. Прежде, чем кричать «караул!» надо уложить противника, а если противник многочислен, то уложить в штабель.
Собственно, Муха не нуждался в подкреплении, но оно все же пришло. Агрессор номер два был выключен так же быстро, как и первый, и так же быстро, как перед этим был включен свет. Двое погибших неизвестных покоились на полу в неестественных позах, а Муха и Боцман сидели друг напротив друга на гостиничных кроватях и тупо пялились друг на друга. Впрочем, пялились они друг на друга не долее трех секунд.
- Нормальный ход, - сказал Муха. – Только успели приехать. Этот гад, - Муха показал на своего, - уже в сумку лез, когда я проснулся. Ты представляешь, Боцман, то ли в самолете меня укачало, то ли дождь подействовал, а только спал я, как собака, не слышал даже, как входят. Почуял только, когда этот в сумку полез.
Боцман почесал репу и сказал:
- А ты знаешь, ведь они очень быстро вошли. Я только услышал, как замок крутят, а он уже надо мной. Серьезные ребята, оперативно работают. Интересно, кто такие, и что им надо.
- Надо ясно что, книгу им надо. А вот кто они такие и зачем им наша книжка понадобилась – это вопрос.
- Похоже, не просто гопники. Кое-что умеют. Но кто такие конкретно, пока не ясно. Книжка, допустим, им понадобилась ради денег. Предположим, что книжка очень ценная. Но только вот что. Меня сейчас другое волнует. Первое – куда этих гавриков девать. Мальчики, как я посмотрю, крепкие, так что с минуты на минуту оклемаются. Второе – я отнюдь не исключаю, что где-то при входе в гостиницу их ждут напарники. Так что опять же, можно ждать вторую партию гостей. Но есть еще третье. Они ведь не в окно влезли, а в дверь вошли. Значит, их беспрепятственно пропустили в гостиницу. Вывод…
Но Муха уже сориентировался. Он наскоро обыскал поверженных, и протянул Боцману на ладони классический гостиничный ключ с брелком. Боцман кивнул и подключился к обыску. На ребятах не было оружия, но нашлось кое-что поинтереснее. Парни были снабжены немецкими ксивами, по-видимому, вполне убедительными, чтобы их не только впускали в любую гостиницу среди ночи, но и выдавали ключи от указанного номера.
Дальнейшие разговоры были ни к чему. Друзья резко оделись, экипировались сумками и распределились между окном и дверью. Боцман приоткрыл окно и глянул в наружную тьму. Там не было ничего приятного. Третий этаж, голая стена. Этажи высокие, так что до ближайшего асфальта было лету метров десять. Муха приложился к двери и послушал. И тоже ничего приятного. За дверью кто-то был. Он , или они, не дышал громко, не топтался, даже не переминался с ноги на ногу, что могло бы вызвать скрип половиц, или, хотя бы легкое шуршание ковровой дорожки. Он пришел, видимо, только что и пытался понять, что происходит в номере. Он перемещал ухо по плоскости двери, что вызывало едва ощутимые колебания воздуха в дверной щели. Но Муха их ощутил. Он показал Боцману, как раз посмотревшему на него, большим пальцем на дверь. Боцман кивнул, показал на окно и сделал руками крест: хрен спрыгнешь. Муха тоже показал знаками: я, мол, бью по двери во всю дурь, ты, значит, вылетаешь в коридор, а там, собственно, и видно будет. Боцман сделал два кошачьих шага через маленький гостиничный номер, плавно снял с плеча сумку, а Муха так же плавно ее принял. Муха отклонился от двери, усилив свой вес двумя сумками, обозначающе кивнул Боцману и ударил. Боцман в один прыжок оказался в коридоре, но схватка с третьим противником откладывалась: Муха своим ударом отшвырнул его к противоположной стене. Боцману оставалось только слегка добавить, чтоб тот еще немного отдохнул. Теперь нужно было только быстро и незаметно выйти из проклятой гостиницы. Главный вход отпадал, там наверняка ждал еще кто-то. Бюргерского вида фрау, дежурная по этажу, протянула руку к телефону, но к ней подскочил Муха и злобно прошептал почему-то по-французски:
- Силянс!
Фрау поняла, мгновенно освоив неизвестный ей до того язык, а Муха с мясом выдернул шнур из аппарата. За пышноволосой головой фрау на всеобщее обозрение была вывешена схема пожарной эвакуации из здания гостиницы. Согласно схеме получалось, что если обойти фрау справа, то можно без труда попасть на вторую лестницу, которая выходит туда, куда указано на схеме для первого этажа. То есть, для того, чтобы понять, куда ты попадешь по этой лестнице, надо для начала попасть по ней на первый этаж. Но первый этаж это вообще говоря такое место, с которого попасть на улицу уже проще простого, для это сгодится, в сущности, любое окно. Муха коротко махнул рукой Боцману и бросился вниз.
Сбегая по ступенькам, он успел вспомнить распространенные кадры из американских боевиков, где неимоверно положительный герой именно то и делает, что бежит вниз по ступенькам. По замыслу американского режиссера это должен быть напряженный момент. Поэтому даже такой серьезный мужчина, как Жан Клод ван Дамм бежит, как правило, по ступенькам семеня, наступая на каждую, немного он это делает бочком, держа при этом пистолет наизготовку. На десятиступенечный пролет, таким образом, уходит секунд пять, а то и шесть, а на разворот на площадке еще секунды полторы-две. Так можно очень долго бегать, подставляя свой выпяченный бочок с пистолетом под удар противника. Кстати, при этом все ван Даммы обычно внимательно смотрят под ноги, так что об обзоре ситуации не может быть и речи. Муха же знал по крайней мере три способа скоростного сбега по лестнице. Если лестница не имеет срединного пролета, а перила идут бок в бок, как это обычно и бывает в советских домах, то можно применить метод акробатический, особенно удобный для Мухи, как для человека нерослой комплекции. Тут, в принципе, и ноги-то не нужны. Прыгаешь через перила на следующий пролет, перехватываешься руками за нижестоящие перила, оттуда – на следующий. Пролет преодолевается секунды за две. Быстро. Если же пролеты отстоят далеко друг от друга, между ними большая яма, то на это есть два других метода. Просто и быстро: делаешь большой, какой только можещь прыжок вниз, не прицеливаясь на конкретную ступеньку. Не одна, так другая ступенька так или иначе окажется под ногой. Ну, пусть ты не попал на ступеньку нормально, всей ногой. Пусть. Нога скользнула, и оказалась на следующей ступеньке. Это даже хорошо, потому что попадаешь сразу на ступеньку дальше. Таким образом продет проскакивается быстро, но тратится время на разворот на площадке. Если ты готов пожертвовать большее время на преодоление пролета, а желаешь сэкономить на развороте, то на это есть скользящий метод. Ноги слегка подпружинены, ведущая впереди, опорная под центром тяжести. Метод не работает на подошвах из пористой резины, но на всех остальных подошвах, особенно на кожаных, показывает себя, ка едва ли не наиболее эффективный. Итак: подаем корпус вперед, перемещая центр тяжести на ведущую ногу, и начинается скольжение. Немного работая одними ступнями ты плывешь, слегка придерживаясь за перила пролет за пролетом.
В несоветском здании гостиницы лестница шла квадратом в плане, образуя широкую пропасть между прогонами. При прыжках сумки, которые так и болтались на плече у Мухи, вызывали непредсказуемые смещения центра тяжести. Поэтому Муха именно скользил. Боцман, напротив, притормаживал на каждом пролете, оглядываясь назад, он прикрывал тылы. Поэтому он прыгал, причем, одним хорошим прыжком он покрывал строго один прогон.
Но, если говорить честно, спуск с третьего этажа на первый занял настолько мало времени, что и говорить о нем нечего.
Первый этаж преподнес сюрприз. Лестница давала еще один пролет ниже, на уровень земли, но упиралась в массивную дверь, запертую изнутри на висячий замок. В мирное время стоило лишь пройти по коридору первого этажа, таким образом добраться до холла, и через него выйти на улицу. Но холл отменялся, по крайней мере, на сегодня. Нужен был другой выход.
На первом этаже тоже заседала превосходнейшая фрау, почти точная копия третьеэтажной. За ее спиной, в принципе, было окно, но было оно, сволочь, зарешечено сталью. Первоэтажная фрау тоже получила собачью команду «силянс!» и ее телефонный аппарат также был выведен из строя. Она разумно выпучила глаза и прикрыла на всякий случай рот рукой. А Муха ломанулся в первый же номер на этаже. Он боялся только одного, чтобы окошки в номерах на первом этаже не оказались забраны решетками. Его мало волновал покой приезжих туристов или коренных бюргеров, тем более, что планировалось потревожить этот покой на считанные секунды.
Удар мухиного тела, укрепленного двумя сумками, вышиб дверь. Окно оказалось свободным от решетки, но зато оклеенным на зиму. Бить его не хотелось, мало того, что очень уж шумно, так еще ведь и травмоопасно. Хорошо, что в номере оказались не мужики, а девушки. Мужики, если, конечно, это мужики, а не тюфяки с пивными животиками, те сразу бы с коек бы повскакали и создали бы ненужную сумятицу. А девушки, они народ смирный. Взвизгнули, натянули одеяльца до глаз, да и все. Чьи девушки, местные, немецкие, или хохлацкие проститутки разбираться, понятно, времени не было. Тем более, ясный пень, что хохлацкие проститутки: две дивчины, судя по верхними частям личик, симпатичные, со шматом сала на столике, это, конечно, хохлацкие проститутки. Кто ж еще?
Муха убил на неподатливое окно секунд двадцать, но одолел, открыл. Окно, как он и рассчитывал, вламываясь в номер справа от фрау, а не слева, вело непосредственно на улицу, а не во внутренний двор.
Улица называлась Дойчефрауштрассе и в это время суток была безлюдна. Дождь уже даже не накрапывал, а нехотя моросил, обещая исчезнуть с первыми лучами майского солнца. По правой руке просматривался парадный гостиничный вход, богато обрекламированный неоном. Но у входа не было никого, супостаты, очевидно, сконцентрировались в холле. Даже швейцар не маячил, а ныкался от дождя в помещении. При гостинице имелась обширная парковка, а вот проходящих машин что-то не было заметно. Топтать вдаль от гостиницы по инфантерии не радовало, и Муха стал помышлять об уголовном преступлении, в просторечии именуемом угоном транспортного средства. И только он принялся прикидывать, какую тачку нормальнее будет ломануть, та ближе стоит, та вроде, более скоростная, а эта, похоже, давно стоит, забыли вовсе про нее, как вдруг послышался отчаянный рев плохо отрегулированного движка, и на Дойчефрауштрассе объявился мотор, да еще и с шашечками: такси.
Боцман, как человек облегченный в плане всяческих сумок, первым выскочил на проезжую часть и голоснул. Таксист тормознул с заносом по мокрому асфальту, а движок у него при этом заглох. Но перебирать харчами было не ко времени, и Боцман, рванув дверцу, втиснулся в мотор. Не прерывая движения, он открыл и заднюю дверцу, куда сперва влетели сумки, а за ними и Муха. Боцман очень плохо знал немецкий язык. Грубо говоря, своими немецкими речевыми оборотами он только мог поставить своего немецкого собеседника в крайне неловкое положение. Он мог сказать «хальт!» (стой!), «их вер да шиссен!» (стрелять буду!», ну, может быть, еще потребовать аусвайс. В крайнем случае он мог потребовать поднятия рук вверх посредством известной каждому русскому человеку фразы «хенде хох!» или выразить свои политические убеждения словами «Гитлер капут!». Муха, хоть и ухитрился начитаться книг о Германии, не намного обошел своего товарища в знании немецкого языка. Однако он вспомнил словечко, которое Боцман конечно знал, да в суматохе забыл. Муха скомандовал шверинскому таксисту:
- Шнеллер!!!
Белокурый ариец воспринял мухин выкрик как приказ самого фюрера и с остервенением вывернул ключ зажигания. Стартер промычал для начала нечто невнятное, но потом спохватился, жужжнул, рыкнул, и поршня пошли. Белокурый рванул с места хорошо если на третьей, а то, похоже, что вообще на пятой, ближайшая лужа полностью вылилась из-под колеса на припаркованный у самого парадного «БМВ» последней модели, и вся компания рванула вдоль по пустой в это время суток Дойчефрауштрассе.
Боцман, осознав свою беспомощность в немецком языке самоустранился от дачи указаний таксисту, полностью положившись на Муху. Но и заядлый немец Муха, кажется, начинал плавать в широком океане дойческого языка. Он прекрасно понимал, что их уезд был прекрасно слышен из фойе гостиницы и те, кто торчал в этом фойе, если они не полные дураки, должны были встревожиться и отследить, отконтролировать взявшую резко с места машину. Надо было не только жать с максимальной скоростью, что обозначалось словом «шнеллер!», но и сворачивать периодически, а лучше, и вовсе максимально петлять по городу, чтобы оторваться. Но поворот не обозначался ни одним известным немецким словом. Муха, поэтому, просунулся между передними сиденьями и сунул немцу по нос свой кулак с оттопыренным большим пальцем. Палец был оттопырен в сторону предполагаемого поворота и сопроводдался не совсем немецкой фразой «да сворачивай же ты, курва!»
Вот тысячу раз называйте немцев тупыми, а это понял. И понял гораздо больше, чем было заложено в мухиной фразе. Он и раз свернул, и два свернул, и поддал на прямой, и три свернул. А потом еще рульнул в тупик и сказал по-русски:
- Ну все, теперь оторвались.
- Русский, что ли? – удивился Муха.
- А то! Кого это вы в гостинице бомбанули?
Таксист принял друзей за банальных уголовников.
- Не поверишь, командир, а только это не мы, а нас чуть не бомбанули.
- Не поверю, - согласился таксист.
Впрочем, он при этом явно не собирался бежать и докладывать в полицию. Более того, было похоже, что все ночное приключение доставляет ему определенное удовольствие. Хотя, конечно, была вероятность, что он подумывает о том, как сорвать с воришек контрибуцию за молчание. Но ребята протянули ему удостоверения частных детективов, и таксист, которого звали Сашей, резко переменил свое мнение. Впрочем, как казалось, он с заведомой симпатией относился ко всем бывшим соотечественникам, вне зависимости от их рода деятельности, будь то жулики, или, наоборот, сыщики.
Саша заглушил мотор, вынул из бардачка сигареты и закурил. Боцман с Мухой тоже замолчали. Боцман многозначительно посмотрел на Муху, Муха – на Боцмана. Они обменялись едва заметными кивками в знак того, что оба пришли к одинаковому решению: помолчать еще немного. Действительно, зачем было мешать думать Саше, тем более, что видно было, что он находится на пороге какого-то решения. Он щурился, пускал струйки дыма уголком рта и то и дело почесывал ногтем подбородок. Явный знак, что человек принимает серьезное решение. Наконец Саша прервал молчание.
- Я так понял, вам перекантоваться надо, - полуутвердительно, полувопросительно произнес он.
- Да, - подтвердил Боцман. – Причем не надолго. Завтра с утра позвоним нашему клиенту, встретимся с ним, уладим наши дела, и тут же домой.
- А что за дела? – поинтересовался Саша.
Боцман за спиной у Саши покосился на Муху, мол, что говорить-то? Муха только пожал плечами, оставляя решение Боцману. У Боцмана не было ни времени ни желания сочинять сложную легенду, и он решил сказать там, где можно, правду, а уж где придется, там немного и приврать.
- Бандероль у нас для клиента.
- Наркота? – как о чем-то само собой разумеющемся спросил Саша.
- Да боже упаси! – одновременно выдохнули и Муха и Боцман. А Боцман продолжил:
- Книга это старая. Фамильная ценность.
- Чья?
- Ну как чья! Клиента.
- А за что же тогда на вас наехали в гостинице?
- Вот этого мы сами понять не можем. Скорее всего, по ошибке.
- По ошибке.
- Странная какая-то ошибка. А кто наехал? Наши, немцы?
- А что здесь так много наших?
- Хватает.
- Немцы наехали.
- Бандиты?
- Не похоже. Ксивы у них.
Кажется, Саша поверил, потому что он задумался, снова закурил, защурился, зачесал подбородок.
- В общем, так, - сказал он после некоторого раздумья. – Вообще я сразу увидел, что вы мужики нормальные. Я вас пристрою. Бабки у вас есть?
- Есть немного, - осторожно признался Боцман. – А сколько надо?
- На водку, на закусь хватит?
- На это хватит.
- Вы в каких войсках служили?
- Да кто в каких. Я – в морпехе, друг мой – в десантуре.
- А-а! Ну, нормально, поехали.
И снова после долгого жужжания у Саши включился стартер, после некоторого чихания завелся движок, и машина на удивление быстро пошла по мокрому Шверину. По дороге Саша инструктировал своих пассажиров.
- Он мужик, вообще, нормальный, только с головой у него не все в порядке. Он в ГСВГ из Афгана пришел после ранения, кстати, десантник. Он не то, чтобы много пьет, но если к нему без водки прийти, он вообще говорить не будет. Если ему бутылку не показать, он считает, что с ним как бы и не поздоровались. И еще. Он как выпьет, сразу вспоминает Афган, и если кто не воевал, то он сразу называет говном. Ну, тут лучше ему не возражать. Я ему сто раз пытался доказать, что я, мол, тоже бывший офицер и служил там, куда посылали. Послали бы в Афган, служил бы в Афгане. Только это бесполезно. Потом привык. Он мне: ты, мол, говно офицер, пороху не нюхал. Да и хрен с ним! Поддакиваю: да, конечно, Владимир Петрович, не нюхал, да, конечно, вы многое повидали, куда больше, чем я. Ну, тут он смягчается. Идет на попятную, говорит, что, мол, ладно, Сашок, не расстраивайся, ты, мол, тоже воин славный.
А вообще мужик нормальный. Что ни попросишь, все сделает. Особенно для земляков, тем более, для офицеров. Но говном обозвать может.
- Не волнуйся, Сашок, мы с ним поладим. А что, все русские в Германии – бывшие офицеры?
- Ну, не все, но много, вообще. Многие остались, особенно женатые. Попробуй бабу так вот запросто из Германиии в Совок вытащить!
- А! Ну понятно.
- Он сейчас дома, отдыхает, завтра в ночь выходит, тоже такси водит. Бабу свою выгнал, сам живет. О! Магазин! Стоп! Давайте, ребята, дуйте за водкой.
Юркий Муха через пять минут вернулся в машину с объемистым пакетом. До нормального вообще но странного Владимира Петровича от магазина было три минуты на Сашином рыдване.
Саша не отказался от гонорара в сто евро, рассчитались в машине. Ночная гонка по мокрому Шверину стоила дороже, но осмотрительный Боцман предпочел на всякий случай не светить всеми деньгами.
Владимир Петрович, несмотря на раннее утро, открыл быстро, будто не спал вовсе. Нет, наверное, спал все же. Рожа вроде была не опухшая, но глаза он щурил и зябко запахивался в махровый халат бордового цвета.
- Не пил вчера, - ободряюще шепнул Сашок Боцману, из чего, видимо, следовало сделать вывод, что проснувшись после трезвого вечера, Владимир Петрович не будет столь щедр на выражения типа «говно».
- Владимир Петрович, - заюлил Сашок, - вот, земляков привел!
При этом Сашок подпинывал Мухин пакет с логотипом Шверинского супермаркета коленом так, чтобы ее было хорошо видно Владимиру Петровичу, а особенно чтобы были видны торчащие из пакета горлышки бутылок.
- Шохин, Владимир Петрович, - церемонно представился хозяин и щелкнул каблуками тапочек, - майор воздушно-десантных войск в отставке. Прошу!
- Ну, вы тут разбирайтесь, а я бегу, - как-то скомканно попрощался Сашок и умотал.
И не хотел Боцман пить в эту ночь, тем более, совсем уж под утро, и Мухе не советовал, но, что поделаешь, пришлось. Хитрый и нетерпеливо жаждущий баварского пива Муха присовокупил к водке и несколько бутылочек этого легкого напитка, но старый десантник, как только пиво появилось на столе, тут же отодвинул его в сторону. Сам он не пил ничего легче водки, и другим в своем присутствии не позволял.
Майор был брит сверху под короткий ежик, просвечивающий кожу черепа. Сильнее кожа просвечивала в тех местах, где пятнами лежала седина. Снизу он был брит до синевы. Синева выдавала потенциальную буйную бороду, но щетины можно сказать, что не было. Муха отметил про себя, что скорее всего майор бреется даже на ночь. Лицо его было подтянуто и подернуто сетью морщин. Но под глазами лежали тяжелые мешки, что говорило само за себя. Майор не спивался, конечно, но, скажем так, попивал.
- С чем пожаловали, земляки? – задорно спросил Владимир Петрович, по ходу откупоривая бутылку.
- По службе, - почти не соврал Муха.
- Вот как? – процедил сквозь зубы майор, разливая по стопкам. – Значит, служите.
- Помаленьку.
- А вот я служил! – провозгласил майор, поднимая первую и протягивая ее для того, чтобы чокнуться. – За встречу!
Чокнулись, выпили.
- Вот вы на войне, конечно, не были, - прохрипел майор, морщась и прихватывая воздух носом.
- От чего же, - скромно возразил Муха.
- А, вот оно как! – удивился Владимир Петрович.
И после этого разговор пошел совсем не по тому руслу, которое предсказывал Сашок. После второй рюмки, которая по настоянию майора последовала за первой после перерывчика небольшого, и традиционно была поднята за тех, кто не вернулся, он сделал большой перерывчик, в ходе которого нещадно окуривал Боцмана и Муху едким дымом крепких сигарет и периодически вздыхал. Майор был несколько обескуражен тем, что ему встретились бывшие офицеры, которые порох нюхали, и их трудно удивить рассказами о настоящей войне. Но друзья понимали старого вояку. Кому, как не им было знать, насколько по разному сказывается война на разных людях. Мало кто способен забыть, вычеркнуть из памяти все то, что было пережито там, где стреляют, там, где смерть. Но одни приспособились к новой, мирной жизни, нашли свое место. А другие так и живут воспоминаниями о войне. И кто может их за это судить?
Тем временем рассвело. Муха не утерпел, приложился-таки к немецкому пиву, которое хоть и оказалось не баварским, а местным, Шверинским, но все же весьма приличным.
- Вы пейте, ребята, на меня не смотрите, - увещевал майор.
На что Боцман дипломатично отвечал:
- Вы не переживайте, Владимир Петрович, мы как захотим, выпьем.
Но после помянной к водке никто уже не прикасался. Молчали, и только майор после особенно глубокой затяжки вздыхал:
- Да, война, война…
Но так можно было сидеть до бесконечности, тогда, как утро давно вступило во всю полноту прав, и можно было предположить, что академик Аскольдов, несмотря на преклонный возраст, совершил подъем и, возможно, даже и утренний моцион. А значит, можно было ему звонить. Майор жил без телефона, так как услуги связи в Германии недешевы. И Муха отправился в тот же супермаркет, где брали пропуск к майору. Там были и таксофоны и можно было приобрести телефонную карту.
Шустрый Муха отсутствовал недолго, минут двадцать, на протяжении которых Боцман выслушал еще несколько майорских вздохов о делах давно минувших дней. И на каждое майорское «да, война, война…» Боцман глухо вторил эхом: «да, война…» Ему тоже было что и кого вспомнить.
Через двадцать минут Муха вернулся обескураженный. Он, ничего не говоря, подсел за стол и открыл еще одно пиво. Боцман выжидательно смотрел на друга, но тон не проронил ни слова, пока не выдул махом полкварты доброго шверинского пива. Тогда он вытер губы и выдавил по слогам:
- Хер-ня ка-ка-я-то.
- Муха, хорошо бы поточнее, - заметил Боцман.
- А что точнее? Херня и есть она херня.
- Муха, говори конкретнее.
- Да что конкретнее! То ли этот академик псих, то ли это подстава какая-то. В общем, я ему представляюсь, так и так, я такой-то такой-то, привез вам вашу книжку. Когда и где я смогу вам ее вручить? А он мне отвечает, что в данный момент он очень занят и сможет с нами встретиться только послезавтра, да и то не здесь, а в каком-то чертовом Кирх-Езаре, где-то на севере.
- Какого, интересно бы, черта… -пробормотал Боцман. – Он сообщил, как туда добраться?
- Сообщил, и очень подробно.
- Тем более странно.
- Вот я и говорю: херня!
- Да привязалась тебе эта херня! Тут думать надо.
- Ну, так думай!
- Много тут надумаешь! Спать надо, потом думать.
- Ну так спи!
- Владимир Петрович, ты извини, родной, но нам бы с другом покемарить часика четыре…
- Говно вопрос! На диване вдвоем поместитесь?
- А ты-то сам, майор?
- А мне-то что? Я-то уж выспался.
Когда Боцман, проснувшись первым, учинил подъем и Мухе, майора дома не было. Перед тем, как лечь спать, друзья получили от майора приказ пользоваться его холодильником, как своим собственным. Что и было проделано, правда, с надлежащей скромностью. Для военного совета и составления плана дальнейших действий правильнее было держать желудки в несколько свободном состоянии.
Боцман сделал последний глоток обжигающего чая, отставил чашку и решительно сказал Мухе:
- Ехать надо сейчас.
- Зачем? Мы не знаем толком, кто на нас налетел в гостинице. Если это какие-то местные спецслужбы, то они нас и дальше будут искать. А здесь мы можем спокойно пересидеть еще полтора суток.
- А как ты думаешь, зачем это вдруг немецким спецслужбам понадобилась книжка академика Аскольдова?
- Вот уж не знаю. Вообще, это не мое дело. Не наше дело. Наше дело – вручить книгу Аскольдову, а там хоть трава не расти. Вот смотри, - Муха извлек из сумки и развернул на столе подробную карту обеих Германий.
- О! – воскликнул Боцман, - да ты неплохо подготовился!
- А как же! По правде говоря, я не к тому готовился. Я намеревался по возможности получше узнать Германию и немцев. А то что ж получается: жизнь проходит, а мы с тобой ничего, кроме мелкого шпионажа за неверными супругами и не видим. Ну, если, конечно, не считать деликатных поручений, которые мы периодически выполняем за компанию с Пастухом. А тут такая возможность!
- Да уж, возможность… - усмехнулся Боцман. – Но карта кстати. Так где наш остров Рюген?
- Вот, - Муха ткнул пальцем на север бывшей ГДР. Отсюда до Засница меньше двухсот километров по прямой. Значит, поездом доедем часов за шесть. Там автобусом. Значит так. Сегодня и завтра сидим у майора и никуда не высовываемся. Завтра вечером садимся в поезд, утром мы в Заснице. Еще через пару часов – в Кирх-Езаре. И сразу после этого сматываемся на фиг из этой чертовой Германии с ее чертовыми немцами и чертовыми спецслужбами.
- Все, Муха, в твоей программе визита хорошо, кроме последнего пункта. Так нас отсюда и выпустят. Ты что, не понял, что мы под колпаком?
- Да придумаем что-нибудь.
- Чтобы придумать, надо знать, с кем имеешь дело, и чего от тебя хотят. А сидя на месте, этого не узнаешь. Так что дожидаемся майора и сразу на вокзал. Чем раньше мы будем в Кирх-Езаре, тем лучше. К моменту встречи с Аскольдовым мы должны знать этот город как свои пять пальцев. Кстати, где он?
- Хрен его знает. На карте нет. Это, наверное, деревня. Но послушай, мы лишние сутки с хвостом будем светиться в этом Кирх-Езаре. Это тебе не большой город, где можно затеряться, там мы будем на виду у всех. Ты можешь себе представить, под каким предлогом двое русских могут вдруг появиться в маленькой немецкой деревеньке? Где мы там остановимся? Я не думаю, чтобы там были гостиницы.
- Ну, сутки мы, положим, и без гостиницы перетопчемся. А повод… Вот доберемся до Засница, там и разберемся.
Тут и Владимир Петрович вернулся. Был он задумчив, но как-то торжественно приподнят. Вернулся он с большой сумкой, тут же прошел в комнату и принялся накрывать на стол. Муха вопросительно посмотрел на Боцмана, но тот был непреклонен.
- Владимир Петрович, сказал Боцман. – За гостеприимство тебе огромное спасибо. Но нам ехать надо. Дела.
- Голодными-то не поедете, - заметил майор.
И, хоть друзья и позавтракали только что, пришлось снова садиться за стол. Новое застолье ничем не отличалось от предыдущего. Снова посреди стола стоял водочный стакан, покрытый краюхой хлеба. Пили только один тост, за тех, кто не вернулся. Снова молчали. Да и о чем говорить в компании людей, которые все и так знают.
Спустя пятнадцать вежливых минут Боцман поднялся из-за стола.
- Пора, - сказал он.
Поднялся и Муха, а вслед за ним и Владимир Петрович.
- Спасибо ребята, что зашли, - сказал он на прощание. – Хорошо посидели, наших помянули. Сашок вам, небось, наговорил там про меня…
- Да нет, не особенно…
- Знаю, знаю, что он обо мне за глаза треплет. Сопляк он. Только из училища, и сразу по блату в ГСВГ. А тут наши войска-то и вывели. Ну, он и остался. На немке женился, на фрау. Он вообще, считай, немец, не наш… Едете-то куда?
- В Кирх-Езар, на остров Рюген.
- Тогда постойте, сейчас вам адресок черкну…
Майор, пыхтя, царапал на блокнотном листке неподатливые немецкие буквы и одновременно объяснял:
- Там у нас база была, систему дальнего обнаружения обслуживала. Эта система видела все, что плавало по Балтике, и все, что летало над Балтикой. Там есть русские в этом Кирх-Езаре, человек десять, тоже пооставались после развала… А моего знакомца зовут Валентином Андреичем, он полковник бывший, был когда-то у меня начальником штаба…
С новоиспеченным немцем Сашком встретились, не отойдя от жилища майора и на двадцать шагов.
- Здорово, мужики! – радостно приветствовал Сашок, высовываясь из окошка новенького «фольксвагена», - садитесь, подвезу!
Собственную машину, в отличие от казенной, Сашок содержал в полной исправности. Ходко взяли с места и понеслись по начинавшей подсыхать после ночного дождя улице.
- Куда едем? – поинтересовался Сашок, гордо и картинно вертя баранку.
- На вокзал. А там до Ростока и самолетом домой, - решил не слишком откровенничать Боцман. Хватало и того, что об их планах знал майор. Но майор, похоже, был человеком надежным. А вот Сашок, пороху не нюхавший и женатый на фрау того доверия не вызывал.
- Ну, как вам Владимир Петрович?
- Хороший мужик.
- Говном не обзывал?
- Да нет, не особенно.
- А! – Сашок махнул рукой. – Это все старое поколение. Только и знает, что трепать о своих подвигах. Здесь таких мало. Когда войска выводили, оставалась в основном молодежь. Старики почти все в Совок вернулись. На Родину. Патриоты! Только те и остались, кого бабы не пустили. Бабы, те раньше перестроились, сразу сообразили, что в Совке делать нечего.
- А Владимир Петрович что ж не вернулся? Он, вроде, холостой?
- Так говорю ж, была у него баба, из вольнонаемных, повариха. Знаю ее. Моложе него на пятнадцать лет. Красивая. Она его здесь и задержала. А потом он ее выгнал на хрен, ****овала много. Типичная офицерская жена!
Боцман недовольно покосился на Сашка, но промолчал. Он-то лучше знал, что такое настоящая офицерская жена. Но Сашок не заметил взгляда. Он продолжал трепаться.
- Как ваши проблемы?
- Порядок. Позвонили в полицию, сообщили, что на нас было совершено нападение. Там извинились, сказали, что произошло недоразумение. Так что все в порядке.
Но Шверин город небольшой, и уже через двадцать минут Муха втолковывал кассирше, что нужно цвай билетов до дер Засниц. А еще через два часа за окнами вагона кое-где мелькало зеркало Шверинер-Зе.
Муха был прав, дорога заняла именно шесть часов. За это время прошли Висмар, Росток (Сашок проводил до поезда, но билетов не видел, так что вполне мог предполагать, что друзья двинулись именно в Росток), прошли Штральзунд, за которым поезд выехал на трехкилометровую дамбу, а с траверсы дамбы через мост и попали на Рюген. Меньше часа поезд шел через черные то ли свекольные, то ли картофельные поля, на которых уже вовсю трудились трактористы. В Засниц прибыли затемно. Времени на ознакомление с этим портовым городом не было, на что посетовал любознательный Муха, а пришлось сразу же искать транспорта на Кирх-Езар.
От автобуса благоразумно отказались. Ночной автобус, немногочисленные пассажиры, малонаселенная местность. Двое русских туристов будут как на ладони. Решили подождать еще немного и взять такси, тем более, оказалось, что Кирх-Езар всего лишь в тридцати километрах от Засница.
Днем, вроде бы погода была ничего, хоть и пасмурно, но к вечеру пошло накрапывать и ветер усилился. Окно, хоть и было самым что ни на есть пластиковым, с тройным уплотнением, а все же поддавалось злой стихии. Когда ветер с моря, и сквозь стеклопакет дует. Но вообще в домике, стоящем у самого моря, уютно. Особенно, если прибавить мощности в системе отопления. Настольная лампа бросает на стол желтый круг, а остального мира будто и вовсе нет. Даже кажется, что и комнаты нет. Что есть только вот этот круг, а в нем страницы книг. А вот там-то и настоящий мир. Жутко запутанный, чертовски интересный и страшно притягательный. Кирх-Езар спит, спят мекленбургские бюргеры и их фрау. Пожалуй, только один бюргер не спит. Перед ним книги. Одна открытая, освещенная желтым кругом, другие рядом, стопкой, круг едва цепляет краем корешки. Вот ведь какой странный бюргер! Ведь все остальные бюргеры спят давно! И все фрау спят. И даже его собственная фрау спит. А он все читает. По правую руку тетрадь, толстая, заложена закладкой ближе к концу. Ручка с золотым пером, которое, хоть и не попало в желтый круг, но все же отсвечивает искоркой в темноте. А так, вообще, бюргер как бюргер. С изрядным пивным животом, с усами, с трубкой. В Кирх-Езаре все такие. Вот он вдруг, дочитав до какого-то места в книге, желтым ногтем отчеркивает строку, довольно откидывается в кресле, уминает пальцем табак в трубке, всасывает в трубочное жерло огонь шведской спички, пускает дым. Дым расползается мутью под лампой, уходит вверх, муть сменяют ажурные синеватые струйки: это уже не из-под усов, это от самой трубки, которая оказывается пристроенной в бронзовую пепельницу здесь же, на столе. Бюргер открывает тетрадь на закладке и делает в ней заметку. Когда он перелистывает тетрадь, видно, что она ведется странно, с конца, в начале только чистые разлинованные листы. А в конце – длинный список заметок: название книги, страница, строка, и какие-то, понятные только самому владельцу тетради пометы. Да уж, странный бюргер. И тем более покажется он странным тому, кто узнает его поближе и, если сумеет его к себе расположить, выяснит, что за книги он читает по ночам, что за пометы оставляет в толстой тетради, и почему начало тетради чистое, как альпийский снег. Если вы сами немец, немец из земли Мекленбург, такой же бюргер, то ни по чем вы этого всего не узнаете. Не скажет, а если и пригласит в гости, то и книги и тетрадь спрячет подальше. Нет, ни по чем не узнаете! Вот если бы вы были не немцем вовсе, а…
Шум близкого моря скрыл шины подъезжающей машины, она обнаружилась только когда остановилась: исчез добавочный шум, который, нарастая постепенно, смешивался со штормовым прибоем. Кто-то остановился как раз у дома с желтой лампой, это было ясно, ближайший дом отстоял отсюда метров на сто. Лампа была погашена, бюргер, освещая свой путь только трубкой, прошел в гостиную, чтобы посмотреть через окно, выходящее на дорогу, кого еще там черт принес.
Черт принес двух молодых людей, которые, отпустив машину (не их, наемная), дали два коротких звонка в дверь. Машина не их, притащились ночью, податься им некуда. Вывод: Будут звонить, дьяволовы дети, пока им не откроют. Выход: открыть, узнать, чего им понадобилось, отправить их к своему папаше, закрыть за ними дверь и снова открыть заветную книгу в круге света.
Но все сложилось не совсем так, как предполагал любитель почитать по ночам под лампой. На его недовольное «панимецки кто там?» ему ответили:
- Добрый вечер, Валентин Андреевич. Откройте, пожалуйста.
И пришлось открывать, потому что пришли как раз те люди, которые способны были узнать и тематику книг на дубовом столе, и содержание тетради, начатой с конца.
- Так вы от Владим Петровича! Проходите, проходите, господа, только тихо, ради бога, тихо, супруга спит! Сюда, сюда проходите, в кабинет!
Задернутая занавеска в кабинете пошевеливалась при каждом ударе шторма, но в комнате было тепло, даже жарко, вкусно пахло дорогим табаком; к дорогому табачному запаху вскоре присоединился дорогой коньячный и чарующий кофейный. Горела уже не только настольная лампа, но и торшер у кожаного дивана. На диване сидели несколько обалдевшие Боцман и Муха, держа в правой руке кофейные чашки, а в левой – коньячные рюмки. Багровый, усатый Валентин Андреевич сидел напротив, в кресле у стола, и, повернувшись к гостям вполоборота, рассказывал.
- Здесь меня никто не понимает. Даже наши. А что с них взять? Все вольняги из ГСВГ. Для них тряпки – главное. Интеллигентный человек не должен думать только о тряпках! Он должен оставить след в истории! Супруга, и та не понимает. А, баба! Женщина! Для нее Германия – это только способ жить богаче. Для меня же Германия – это возможность для исторических исследований! Я готовлю большой научный труд, но пока нахожусь на первой, самой трудной стадии, я пока только работаю с материалом. Вы русские, и, как я вижу, интеллигентные люди. Скажите, вам не безразлично, откуда пошла есть Русская земля?
- Не безразлично, - дружно кивнули гости.
- Я вам скажу! Никому еще об этом не говорил, а вам скажу! Вы поймете! Отсюда! С острова Рюген!!! Вы думаете, что я ошибаюсь? Ошибки быть не может! У меня есть все исторические доказательства! Вот посмотрите: кто такие были русы? Варяги. Еще их называли ругами. Княгиня Ольга во всех европейских источниках значится как королева ругов. Замечаете уже параллель? Замечаете! Так вот, эти руги, наши предки плавали по всей Балтике и выходили в Северное море. И вот некогда их вождь Рюрик повел свою дружину в земли славян. Рюрик -–Рюген! Чувствуете параллель? Некоторые историки отождествляют Рюрика с Рёриком Датским. Датским! А отсюда до Дании – рукой подать! Так что Рюрик пришел на Ладогу именно отсюда, с острова Рюген!
- Да, - невпопад вставил Муха. – Вполне возможно. Вместе с Синеусом и Трувором.
Валентин Андреевич посмотрел на Муху презрительно и негодующе.
- Молодые люди, пора бы знать, ни Синеуса, ни Трувора никогда не было. Были: сине-хус, дом, семья Рюрика и тру-воринг, верная дружина. Это теперь и школьникам известно! А как вы думаете, слово «руги» – славянского происхождения, или варяжского?
- Наверное, варяжского, - опять вставил Муха и опять невпопад.
- Глупость! Молодой человек, вы только что сказали глупость! Вот подумайте: «славяне» – те, кто владеет словом, то есть, кто понятно говорит. «Немец» – немой. То есть, как немой, слов не знает. «Руг» – тот, кто ругается, воинственный человек, варяг, он бросается в бой и кричит при этом что-то агрессивное, ругается. Отсюда – «руг» Второе славянское название острова Рюген – остров Буян. Место, где живут буйные головы, руги, варяги, берсерки. И все это я могу неоспоримо доказать! Просто нужно много, очень много читать. Вот я открываю энциклопедию, и начинаю читать. Все. С первой страницы до последней. Я не отбираю только исторические статьи, я читаю все. Все полученные знания в совокупности дают мне колоссальное преимущество перед любым профессиональным историком, который ограничен рамками только исторической науки. Я анализирую, сопоставляю факты. У меня в руках масса фактов из самых разных областей человеческого знания. И результат налицо.
Вот как вы думаете, до куда, до каких мест доплывали руги?
- Я слышал, что варяги плавали и в Америку, - робко вставил Муха.
- В Америку! – насмешливо возразил ученый. – А в Японию не хотите?! А откуда же тогда у японцев целый архипелаг до сих пор называется Рюкю?! А?! Этот факт я только что обнаружил, за пять минут до вашего прихода. И я найду ему тысячу неоспоримых доказательств! Я и большее могу доказать! И все с помощью фактов и их анализа! Мне достоверно известно родство ругов с этрусками. Замечаете параллель? Русские – этруски!
- А где она была, Этрусия? – совсем уж робко спросил Муха.
- Не Этрусия, а Этрурия, - поправил исследователь. Но это не важно, ведь не в названиях, в конце концов, дело…
Впрочем, после последнего вопроса Мухи Валентин Андреевич как-то замялся и предпочел перевести разговор на другую тему. И в самом деле, пора было и гостей порасспросить, кто они такие, откуда, куда (впрочем, с этим ясно, сюда, дальше дороги нет, мыс), зачем.
Валентину Андреевичу была доложена официальная часть информации. Мол, академик Аскольдов по неизвестным причинам объявил точкой рандеву именно Кирх-Езар, а точнее, пивную, гаштет, расположенный в центре этого замечательного населенного пункта. Что поделать, причуда гения. Хозяин навострил нос, если можно было навострить большой бесформенный кусок мяса, служивший ему носом:
- Так вы говорите «Учебник всех наук»? Господа, умоляю всем святым, дайте мне его хоть посмотреть! Хоть бы и из ваших рук! Умоляю!
Боцман и так-то сидел обалдевший от свалившегося на его голову потока информации, больше похожей на бред, а тут еще получите настойчивую просьбу о превышении должностных полномочий, а именно, о вскрытии пакета с книгой. С проклятой книгой. С чертовой проклятой книгой, которую ищут ночью в гостиничном номере молодые профессионалы с немецкими ксивами. С поганой сволочной книгой, которую приходится тащить на поганый остров Рюген, на котором когда-то жил легендарный Рюрик. Тьфу! Рюрик еще привязался. В конце концов, надо и самому посмотреть еще раз и повнимательней, что это за «Учебник» такой, из-за которого такие, понимаете, скандалы!
- Хорошо, - сказал Боцман, открывая сумку. – Я вам покажу «Учебник». Только, умоляю! – аккуратно.
- Боцман, ты сдурел, у нас договор… - негромко сказал ему Муха.
- Не дрейфь, все будет нормально. Нам самим надо еще раз увидеть эту чертову книжку.
Зашуршал полиэтилен, зашелестела вощеная бумага. Погибли печати, показался угол корешка. Но странное дело, Боцман точно помнил, что у «Учебника» корешок был серый, слегка потертый, даже засаленный. А тут показался корешок цвета детской неожиданности, коленкоровый, совершенно новый, только что из типографии, со станка. Еще одним решительным движением Боцман сорвал остатки упаковки, перевернул томик, чтоб увидеть лицевую сторону обложки, и замер. В кабинете стоял полумрак, экономные лампочки создавали уют, но не способствовали хорошей видимости. Впрочем, Муха видел, что происходит что-то не то, но что толком, сразу сообразить не мог. Валентин Андреевич терпеливо ждал, когда же к нему в руки попадет раритетное издание. Боцман с полминуты попялился на обложку, потом открыл обложку, пропустил страницы через палец, задержался на паре мест, пораженно закрыл книгу и передал ее Мухе со словами:
- На, смотри.
Первое, что увидел Муха, это был жирный фиолетовый гриф в верхнем правом углу. «Сверхсекретно». Хороший гриф. Высшая степень секретности. Название книги, набранное официальным рубленным шрифтом было написано отнюдь без «ятей», посредством самой что ни на есть современной грамматики, и полностью соответствовало вышестоящему грифу. «Ракетный комплекс 11К99. Общее описание.» Муха тоже наскоро пролистнул книгу, убедился что содержимое соответствует обложке, и вернул книгу Боцману со словами:
- Посмотрел.
Не выдержал и Валентин Андреевич.
- Простите, а можно и мне?
И прежде, чем Боцман сделал попытку спрятать свою жуткую находку, он встал, сделал шаг к дивану и тоже увидел и гриф и заголовок. Произошла короткая немая сцена. Боцман, покусывая губу, вертел в руках секретные материалы, Муха кривился, потому что от неожиданности сделал больший глоток коньяка, чем рассчитывал, Валентин Андреевич смотрел попеременно на книгу, на Боцмана, на Муху. Молчание прервал хозяин.
- Насколько я понял, вы оба не знали, что на самом деле находится в пакете?
- Не знали, - коротко ответил Боцман.
- То есть, вас, очевидно, использовали втемную?
- Очевидно.
- И все же, дайте и мне посмотреть, что же вы такое привезли.
- Пожалуйста.
Валентин Андреевич положил книгу под свою настольную лампу и принялся изучать ее более детально, чем Боцман и Муха. И еще минут десять длилась тишина, потому что и Боцману и Мухе нужно было сначала самим прийти хоть к каким-то выводам, а потом уж переходить к открытому обсуждению. И снова разговор начал хозяин. Он захлопнул книгу, откинулся в кресле и, набивая в трубку новую порцию табаку, иронично протянул:
- Да-с, интересная книга понадобилась академику Аскольдову, и интересное место он выбрал для встречи с вами.
Боцман только согласно кивнул, а Муха, тот и вовсе молчал, погруженный в раздумья.
- Другой бы вам не поверил, но я почему-то вам верю.
- Да, спасибо.
- Хотите услышать мое мнение по этому вопросу?
- Да, конечно, говорите, пожалуйста.
Никакого академика Аскольдова в природе не существует.
- Да, очень может быть.
- Не может быть, а так оно и есть. Но я вам скажу больше. Я знаю человека, с которым вы должны встретиться завтра!
- Да? И кто же он?
- Этого я пока не знаю.
- Я не понимаю вас, Валентин Андреевич.
- А вы дослушайте!
- Слушаю.
- Это непременно должен быть один из русских, живущих в Кирх-Езаре. Это меньше десяти человек, если не считать дам. А всех их я знаю. Но не знаю, кто именно из них назначил вам встречу. Вот и выходит, что я знаю этого человека, но не знаю, кто он!
- Да, я с вами согласен. Но почему именно житель Кирх-Езара? Мы сюда приехали сегодня. Он, может быть, приедет завтра.
- О, это очень сомнительно. Ваш лжеакадемик по-видимому, не напрасно назначил вам встречу именно здесь. Он отнюдь не заинтересован в том, чтобы быть замеченным. А здесь каждый новый человек на виду. Если он сам не местный, то ему проще было бы получить у вас книгу в каком-нибудь большом городе, хоть в том же Шверине. А он назначает вам встречу здесь. Значит, он рассчитывает, что эта встреча никому не покажется странной. А так рассуждать и поступать может только житель Кирх-Езара.
- Хорошо, убедили. Но почему это не может быть немец?
- Вы с ним по телефону говорили?
- Да.
- По-русски?
- По-русски.
- Так что вам еще надо?
- А чем занимаются немцы, живущие в Кирх-Езаре?
- У них не так много занятий. Есть рыбаки, их, пожалуй, больше всего. Часть людей работает на нескольких молочных фермах. Некоторые работают в санаториях Альтенкирхена, это в пяти километрах отсюда. Собственно, все. Здешние немцы народ тихий, скучный и тупой. Бюргеры.
- А что за русские здесь живут?
- Что ж, здесь можно остановиться на каждом в отдельности.
Валентин Андреевич извлек из ящика чистый лист бумаги и вооружился своей златоперой ручкой.
- Первым номером будет ваш покорный слуга. Имею честь быть совладельцем автозаправки купно с компаньоном моим, Альбертом Ивановичем Шульцем, немцем по происхождению. Он тоже бывший офицер, подводник. Собственно, исключительно ему я должен быть благодарен за мое теперешнее благополучие. Это человек честнейший и, если даже он некогда предпочел свои немецкие корни русским, он на шпионаж никак не способен.
Далее идут двое господ, чье причастие к вашему делу исключается. Это Панин, в группе войск он был рабочим, теперь плавает на рыболовецком судне матросом. С ним вместе плавает судовым мастером Зайцев, бывший инженер. Насколько мне известно, они вернутся не раньше воскресенья.
Господин Саркисян как был врачом, так им и остался, он работает в Альтенкирхене. Там же работает господин Рубко, правда, сантехником. Шофером все в том же санатории работает и господин Марецкий.
К морю имеет отношение еще один член нашей небольшой диаспоры, господин Коротков. Впрочем, он в море не ходит, он докер, что-то там делает в порту в Заснице. Пока я перечисляю лиц, которых крайне трудно заподозрить в таких мерзких поступках, как шпионаж против России. Но есть два типа, которые мне откровенно не нравятся. По моему мнению, это люди, способные на многое. Номер первый: Иван Старков, бывший прапорщик. Сколько он наворовал, когда войска покидали Германию! Вот это наворованное добро и легло в основу его торгового предприятия. Теперь у него магазин одежды и обуви. Это весьма преуспевающий человек, но, как мне кажется, он не очень-то доволен своей участью простого торговца. О! Это большой честолюбец. От него ждите всего, чего угодно. Номер второй – Йося Барсук. Ну, этот Россию, Советский тогда еще Союз ненавидел с самого начала. Был он врачом, но здесь почему-то медицинскую практику оставил, а устроился в магазин оптики Каспара Шлиха. Ну-с, эта парочка друг друга стоит. Ни о чем другом, кроме как о деньгах, думать не умеют. Кстати, Шлих неплохо владеет русским. Так что на подозрение придется брать обоих.
Вот и все, господа, больше русских в Кирх-Езаре нет.
- Спасибо, Валентин Андреевич. Вы очень нам помогли. Однако, уже поздно. Вы не подскажете нам, где мы сможем переночевать.
- Господи! Ну, конечно же, у меня! Да прямо здесь, в кабинете! Этот диван раскладывается. Я уж на сегодня закончу свои занятия, я вижу, вы устали с дороги. Отдыхайте, господа, завтра я покажу вам город.
Едва хозяин оставил гостей одних, Боцман снова схватился за книгу и принялся изучать ее подробнее. Одновременно он бормотал себе под нос какие-то невнятные, но, по-видимому, достаточно крепкие ругательства.
- Ты не ругайся, Боцман, а соображай, что дальше-то нам делать, - урезонивал его Муха.
- Что делать! Сматываться надо отсюда, пока целы.
- Теперь нам не так-то просто будет пересечь границу Германии. Боюсь, пока мы не решим наших проблем здесь, мы не уедем отсюда.
- А что решать? Какие у нас еще проблемы, кроме того, что нам отсюда не выехать?
- Знание – сила, Боцман, знание – сила! А мы пока не знаем, кто нас использовал втемную, кто конкретно ждет книгу, кто налетел на нас в гостинице, как эти все события между собой связаны. Наконец, как к нам попала эта секретная литература.
- Ну, как попала, это как раз понятно. Этот чертов профессор подменил, когда мы на его куранты пялились. Ишь, как подгадал, засранец! Ему надо было, чтобы кто-нибудь провез это сокровище через две таможни, что мы с тобой и проделали успешно на свою голову. У этого профессора есть конкуренты, которым что-то стало известно о нашем прибытии в Шверин и о нашем грузе. Они попытались опередить профессора. Ну, ты понимаешь, что профессором я его условно называю, он, конечно, не профессор. Хотя, может быть, и профессор какого-нибудь поганого Гарварда. У них все шпионы профессора Гарварда. Ладно, дальше. Наш профессор или его подельник каким-то образом узнают, что активизировались их конкуренты. Поэтому они назначают нам встречу подальше от лишних глаз, в Кирх-Езаре. В Шверине им что-то мешает. Вот и вся версия. А что тут еще придумаешь?
- Ладно, пока сойдет и такая версия. Так вот что нам теперь нужно. Нужно выйти на нашего клиента, то есть на того, кто прийдет за книгой. Его надо изолировать и размотать по всем неясным вопросам.
- Ну, это не очень-то. Я не думаю, что это одиночка. В гостинице на нас спецы налетели. А их конкуренты, скорее всего, тоже какие-то спецы. У них тут и резерв, и аппаратура и все такое. Нам с ними тягаться не приходится.
- Вот тут я с тобой не согласен. В рассуждениях нашего доброго хозяина есть здравое зерно. Книгу у нас хотят получить тихо, без шума и без свидетелей. Спецы тормознули бы нас на любой улице того же Шверина, или сняли бы с поезда, книгу бы конфисковали, а нас, может быть, и отпустили бы восвояси. А может быть, и не отпустили бы. Рандеву в Кирх-Езаре здорово попахивает самодеятельностью. Кроме того, нас на сутки с половиной оставили без контроля. Спецы так не поступают. Как поступила бы любая спецслужба, когда я позвонил академику от майора? Да очень просто. «Где вы сейчас находитесь? Ах, там-то? Очень хорошо! Никуда не уходите, я сейчас сам к вам приеду.» Приехал бы этот лжеакадемик, да с бригадой на подстраховке, да и все дела. А тут он назначает встречу через два дня и у черта на куличках. Значит, он сам находится в стесненных обстоятельствах. Значит, одиночка.
- Хорошо ты все разложил, Муха. Но тогда получается, что наш полковник прав и в том, что наш клиент – один из кирх-езарских русских. Но, по правде говоря, мне и сам наш полкан не нравится.
- Почему?
- Разговор.
- Что?
- Разговор у него такой же, как у московского профессора. Ну, словечки, выражения… Такая, знаешь, речь старого интеллигента.
- Да нет, не думаю. Полковник слишком увлечен своими научными изысканиями. Хотя, если он попытается заполучить книгу, ему это будет сделать проще, чем кому бы то ни было.
- Но и нам нетрудно будет обнаружить его намерения.
Утром ученый полковник за завтраком познакомил гостей со своей супругой. Это была дородная женщина с нездорово белым, мучнистым цветом лица. Мухе показалось, что она чем-то раздражена, впрочем, если она и была чем-то недовольна, то почти не подавала виду. Она накрывала на стол, обменивалась с гостями малозначительными репликами и, если не быть слишком подозрительным, ее можно было принять за вполне радушную хозяйку.
И Муха и Боцман наотрез отказались от спиртного, а полковник в качестве аперитива принял стопку белой. Полковница, подав кофий, деликатно удалилась, оставив мужчин одних.
- Итак, господа, - провозгласил полковник, мы можем продолжить наше заседание!
Нет, положительно вся русская диаспора в Германии воспринимала проблемы Мухи и Боцмана как любопытное приключение, как эдакое шоу, на котором они присутствуют, сидя в первом ряду. Вначале услужливый Сашок, теперь образованный полковник. Но Муха всерьез подумывал о том, как сделать это шоу интерактивным. То есть, привлечь и почтеннейшую публику в качестве действующих лиц. Полковник вполне годился для этой цели.
- Нам хотелось бы пройтись по городу, - сказал Муха. – В вашем сопровождении. Легенда простая: мы родственники вашего друга, Владимира Петровича. Путешествуем по Германии в качестве туристов. Остановились у вас на две ночи по рекомендации Владимира Петровича. Зайдем в оптику, в обувной, посмотрим на подозреваемых. А там видно будет.
- С удовольствием буду вас сопровождать. Но для начала нам придется посетить автозаправку, я должен предупредить компаньона, что сегодня буду занят.
- Валентин Андреевич, - встрял Боцман. – Можно один вопрос?
- Конечно, конечно, слушаю!
- Насколько я понял, вы патриот России, русского народа. Вы так глубоко изучили древнюю историю нашей Родины. Почему бы вам не вернуться в Россию?
- Мой ответ содержится в самом вашем вопросе. Именно – в Россию. Точнее, в Российскую Федерацию. Тридцать пять лет я прожил в Советском Союзе, и думал, что иная жизнь невозможна. Потом пять лет в ГДР. И вот тогда передо мной встал выбор: остаться здесь, или возвращаться в СССР. Но тогдашний СССР, откровенно говоря, меня пугал. Я рассчитывал пересидеть здесь несколько неспокойных лет, и тогда вернуться. Но Союза не стало. На его месте образовались совершенно другие страны и государства. Так что возвращаться стало некуда, не стало той страны, которую я покинул. Так что теперь речь может идти не о возвращении, а о еще одной эмиграции. Мне придется ехать в ту страну, в которой я ни разу не был. А в моем возрасте, поверьте, это не просто. Я помню и люблю Россию своего детства и юности, то есть, Россию советскую. Я знаю и люблю Россию древнюю, знаю из книг, люблю, потому что русский. А сегодняшняя Россия для меня терра инкогнита. Вот так, господа. Я ответил на ваш вопрос?
- Да, спасибо.
- И уверяю вас, многие, очень многие из наших эмигрантов воздерживаются от репатриации не без влияния тех причин, о которых я вам только что рассказал.
У немцев никогда нельзя понять, где ты находишься, в городе, или в деревне. Вот и с Кирх-Езаром та же история. Здесь есть главная улица, есть супермаркет, есть с десяток специализированных магазинов, улицы вымощены брусчаткой и оборудованы благоустроенными тротуарами. В Кирх-Езаре есть городской парк! Городские парки бывают только в городах. Здесь есть центральная площадь с ратушей и старинной готической кирхой красного кирпича, построенной еще до реформации. Ну город и город! Правда, улиц, по гамбургскому счету, здесь всего четыре. Они чахлым пучком расходятся от центральной площади, но, правда, при этом умудряются сделать несколько петель и образовать пару-тройку перекрестков. Здесь живет всего три тысячи человек, но здесь есть полицейский участок, культур-хаус, кафе с ресторанным обслуживанием и гаштет. Вы видели немецкое поселение без гаштета? Нет, это не мыслимо, таких поселений не бывает. Свет здесь гаснет в десять вечера, как и в любой, скажем, российской деревне, здесь все друг друга знают, треть населения занято в сельском хозяйстве, словом, деревня деревней. Но если стать посреди площади, то догадаться, что ты находишься в деревне никак невозможно. Это город. Просто он игрушечный.
Путешествие по городу проходило посредством полковничьего «фольксвагена», самой бюргерской машины в мире. Здесь были даже знаки дорожного движения, но само движение состояло только из разгонов и торможений. Шульц был на месте. Он вышел из помещения заправки, церемонно поздоровался, пожелал гостям приятного времяпрепровождения в Кирх-Езаре, раскланялся, и вернулся к исполнению своих обязанностей, а именно, стал за что-то отчитывать молодца в униформе, подметавшего территорию.
Следующим пунктом была оптика. Она была вделана в угол старинного дома, грустного, немецкого, настоящего, с кирпичной кладкой между массивных дубовых балок. Шлих был на месте, а вот Барсука не оказалось. Шлих был толст, самодоволен и курил трубку. Валентин Андреевич подошел к прилавку и спросил Шлиха о чем-то по-немецки. Ответ Шлиха содержал не более трех слов. После этого его рот оказался основательно занят трубкой, так что беседа становилась затруднительной. Полковник вышел на улицу и сообщил:
- Барсук в отъезде. Эти двое вечно не сидят на месте. То один в отъезде, то другой. Спрашиваешь, куда твой коллега поехал? Отвечает: гешефт. Больше ничего не добьешься. Впрочем, я знаю точно, что Барсук ездит и в Москву. Вот спрашиваю сейчас: где Иосиф? Гешефт в Ростоке. Все. Больше ни слова. Открываешь рот и тут же получаешь вопрос в лоб: что желаете приобрести, очки или только вставить стекла?
Пока полковник жаловался на черствость Шлиха, сам Шлих так и сверлил Боцмана и Муху своими мелкими свиными глазками. Муха не удержался. Он сделал знак полковнику и Боцману, чтобы подождали в машине, а сам решительно шагнул в дверь оптического магазина. Каспар Шлих стоил того, чтобы познакомиться с ним поближе.
Странная помесь лисы и борова поднялась из-за прилавка и поприветствовала Муху:
- Гутен таг!
Муха ответил тем же, а продолжил по-русски, активно помогая себе жестами.
- Очки хочу (кольца из пальцев к глазам). Солнце яркое (был показан шар). Глаза слепит (прищур и рука, как бы защищающая от света).
- Диоптрик? – участливо поинтересовался Шлих.
- Нихт диоптрик, хамелеон мне надо.
- О! Хелиоматик! Гут!
Шлих учтивым жестом пригласил Муху в боковую комнату. Муха был усажен на стул перед столиком, на котором стоял хитрый оптический прибор. Шлих сорвал с полукруглой подставочки салфетку. Салфеток на подставочке была укреплена целая стопочка, так что под сорванной салфеткой оказалась еще одна, подразумевалось, что она абсолютно чистая а, возможно, и стерильная. На нее Муха водрузил подбородок. Шлих посмотрел сквозь трубу сперва в один Мухин глаз, затем в другой. Муха видел в трубе только тускло светящуюся зеленоватую спираль.
- О, я! Нихт диоптрик! – воскликнул Шлих, завершив обследование, что означало, что зрение у Мухи в полном порядке.
Немцы, как известно, люди экономные, и офтальмологический кабинет одновременно служил Шлиху витриной оправ. Комнатенку сжимали два стеллажа. Правый был полон женских оправ, левый – мужских. Шлих вежливо показал рукой на левый стеллаж. Муха ткнул пальцем в первую попавшуюся оправу. Шлих снял оправу с полки, собственноручно водрузил ее на Мухи нос и мгновенно показал Мухе его самого с помощью ручного зеркала. Он поморщился, покивал пальцем и произнес несколько слов, из которых Муха понял только «нихт». Шлих снял с Мухиного носа оправу и тут же надел другую. Теперь он улыбался и поднимал большой палец, говоря «гут!».
«Вот стервец, - подумал Муха, - а ведь и вправду мне с этой оправой лучше!»
Из трех возможных степеней затемненности «хелиоматика» Муха выбрал наивысшую, и заказ был сделан. Сговорились на завтра, так что появлялся дополнительный повод навестить подозрительное заведение Каспара Шлиха.
Магазин Ивана Старкова был буквально за углом, так что машину решено было оставить и попутешествовать по Кирх-Езару пешком. В одежно-обувном магазине нас приветствовал молодой улыбчивый продавец. Полковник спросил его о чем-то по-немецки, на что продавец с улыбкой отетил несколько слов, из которых Муха понял только «морген». И действительно, полковник перевел, что Старков вернется завтра, на данный момент его в Кирх-Езаре нет.
Магазинчик покинули под начинающий моросить дождь. На улице делалось неуютно.
- Господа, - провозгласил Валентин Андреевич, - пойдемте в гаштет! Я угощаю!
Здесь же рядом оказался и гаштет. Здесь все было рядом. По утреннему времени в пивной было пусто. Освещение горело вполовину, зевающий бармен за стойкой протирал кружки, а за столиком у входа над остатками пива сидел единственный посетитель. От всей обстановки гаштета веяло сермяжным немецким духом. Пахло пивом, табаком, головешками в камине. И даже единственный посетитель казался не утренним выпивохой, а частью интерьера настоящей немецкой пивной. Его мясистое лицо было окутано клубами дыма, испускаемого короткой трубкой. Он кивнул входящим и что-то прохрипел, не вынимая трубки из зубов. Вошедшие кивнули в ответ.
Столик выбрали дальний, возле камина, где поуютнее. Валентин Андреевич подошел к стойке и сделал заказ. Бармен грохнул о стойку три кружки и занялся разливом. Здесь практиковался долив после отстоя пены и у Мухи с Боцманом было несколько времени, чтобы пообщаться наедине.
- Что делать будем? – быстро и тихо спросил Муха.
- Пусть пока все идет, как идет, - также быстро и тихо ответил Боцман. – Нам в любом случае надо дождаться встречи с человеком, которому нужна наша книга.
- И что тогда?
- По обстоятельствам.
- Как тебе наш полковник?
- Вроде, нормально. Со странностями, но, кажется, нормальный мужик.
- Сначала он тебе не понравился.
- Да нет, вроде, ничего. Тихо! Возвращается.
В это время утренний посетитель с трубкой поднялся со своего места и тоже подошел к прилавку. Он что-то сказал бармену, который в ответ довольно заулыбался, потом – Валентину Андреевичу, который в ответ коротко кивнул. После этого украшение гаштета чинно удалилось.
- Какой интересный тип, - сказал Муха Валентину Андреевичу, когда тот вернулся к столику, неся пиво, и кивнул вслед удаляющемуся по улице немцу.
- А, этот! Это герр Фиттих. Вот уж в самом деле местная достопримечательность. Пожалуй, единственный в Кирх-Езаре рантье. Живет на проценты, целыми днями сидит в гаштете. Вот увидите, он через час еще сюда вернется. Да, только вот в таких маленьких городишках вы и увидите настоящую Германию. Что поделать, глобализация! Нации нивелируются, традиции забываются. А Кирх-Езар – старинный рыбачий поселок. Здесь все почти так, как было триста лет назад. Пиво баварское, господа! Прошу!
- Муха, - сказал Боцман, глядя в потолок, - а нам бы нежелательно пиво.
- Боцман, баварское, за ним и ехали!
- Баварское сейчас и в Москве продается.
- Так там пастеризованное, а здесь бочковое!
- И тем не менее.
- Господа, - обиделся Валентин Андреевич, - что ж вы раньше не сказали.
- Так мы думали, - попытался выкрутиться Боцман, что на всем западе принято, чтобы каждый себе заказывал сам.
- Но я же сказал, что угощаю! Запад западом, но мы ведь все русские!
- Извините в таком случае. Но мы, наверное себе закажем по бутерброду и что-нибудь безалкогольное.
Валентин Андреевич покосился на три кружки, прикинул, видимо, в уме свои силы, и, взяв одну из трех, понес ее обратно к прилавку. Он быстро что-то объяснил бармену, на что тот ответил красноречивым жестом, который на всех языках мог означать только одно: нет проблем! Опять вернувшись к столику, Валентин Андреевич объяснил, что возвращенная кружка в счет не войдет, так как местный бармен очень дорожит каждым клиентом и прощает им маленькие ошибки. А к дорогим гостям из далекой России бармен вышел сам, неся кофе и бутерброды.
Полковник на зависть Мухе потягивал баварское, ароматно дымился кофе в чашечках, а заседание продолжалось.
- Что же вы планируете, господа? – интересовался Валентин Андреевич.
- Нам нужно встретить того, кто придет за книгой, - ответил Боцман.
- Мне кажется, что это может быть сопряжено с опасностью.
- Вот как? Вы так думаете?
- Конечно! Это должен быть весьма опасный человек. Отъявленный негодяй!
- И что же вы предлагаете?
- У меня есть знакомства среди моряков в Заснице. Из Засница ходит паром в шведский Треллеборг. Я берусь договориться, чтобы вас спрятали на пароме. Из Швеции вам придется выбираться самим. Сможете?
- Наверное, сможем.
- А книгу лучше уничтожить. Насколько я понял, в ней содержатся очень секретные сведения.
- Нет, все это не годится. Я хочу увидеть этого засранца, который нас так подставил. И книга мне пока нужна, как приманка.
- Помилуйте, зачем же он вам нужен?
- А мы его доставим в Россию. Пусть там с ним спецслужбы разбираются.
- Да как же вы это собираетесь осуществлять?
- По обстоятельствам, Валентин Андреевич, по обстоятельствам.
- Вы знаете, господа, я еще боюсь, что ваш так называемый клиент может приехать завтра не один. У него ведь могут быть сообщники!
- А почему вы думаете, что он приедет завтра?
- Но ведь встреча назначена на завтра! Если бы он был в Кирх-Езаре, то смог бы встретиться с вами сегодня.
- Вы всерьез полагаете, что это Старков или Барсук?
- Не берусь утверждать точно, но кроме них некому!
- Что ж, может быть, может быть. В любом случае подождем до завтра.
В гаштете сидели долго. Вернулся Фиттих, с которым опять поприветствовались кивками (а как еще здороваться с немцем?), забежали двое молодцев, скоренько хлопнули по пиву, будто это было не вожделенное мухой баварское, а какое-нибудь Жигулевское Мухосранского завода, и стали уже подтягиваться люди к обеду. Из недр гаштетной кухни потянуло жареной колбасой, стало шумно. Валентин Андреевич пил все же третью кружку пива и чесал опять что-то о викингах, острове Рюген, происхождении славян. Муха и Боцман уныло поддакивали, думая о своем. Наконец, Муха не выдержал.
- Валентин Андреевич, простите, что перебиваю, но вы не подскажете, как отсюда позвонить в Москву?
- Вы хотите позвонить в Москву?
- Да, хотелось бы. Причем, по возможности, конфиденциально.
- Боюсь, что это будет непросто. В Кирх-Езаре нет своего телефонного узла. Есть телефон в полицейском участке, еще один в кирхе. Больше нет. Но я в неплохих отношениях с нашим начальником полиции. Если желаете, можно к нему обратиться, но нужно будет как-то мотивировать использование полицейской телефонной линии.
- Раз так, тогда не надо.
И тут в гаштете стало невыносимо шумно. Ввалилась компания человек из пятнадцати, которая мгновенно заняла почти все столики, бармен завертелся, как белка в колесе, зазвенели кружки, запах пива и колбасы стал удушающим. Шкиперские бородки, трубки, ну ни дать ни взять, таверна эпохи великих географических открытий!
- Это рыбаки с «Густава Малера», - махнул рукой полковник. – Это надолго, с лова вернулись на день раньше. Пойдемте.
И гаштет был оставлен на растерзание рыболовному флоту Федеративной Республики Германии. Возле полковничьего «фольксвагена» ожидал полицейский. Он козырнул и обратился к Валентину Андреевичу.
- Вот ведь деревня, она и есть деревня, - хмыкнул полковник. – Уже весь Кирх-Езар знает, что у меня гости. Наш бравый лейтенант, проявляя служебное рвение, желает знать все обо всех. Покажите ему документы.
Лейтенант остался доволен документами, а когда ему объяснили, что гости не надолго, завтра убывают, он и вовсе обрадовался. Пожелал приятного отдыха в Кирх-Езаре и отвалил.
Дождик все моросил, ходить по улицам становилось все неинтереснее и неинтереснее. Решили возвращаться в дом к Валентину Андреевичу. Но Боцман сказал, что еще немного пройдется, ему дождь не страшен, он хочет заглянуть еще в пару магазинов и вообще, поглазеть на настоящую Германию. А Муха, поднимая руками воротник куртки, влез в «фольксваген».
Боцман вернулся на полчаса позже и застал переполох в доме Валентина Андреевича. В кабинете все было перевернуто, особенно сумки Мухи и Боцмана.
- Боже мой! – восклицал полковник. – У меня довольно надежные замки, но их вскрыли, как будто имели ключ! Это профессиональная работа! Сразу видно! Погибло ваше дело, друзья! Попала книга в лапы врага!
- Почему попала? – удивился Боцман. – Она у меня.
Он расстегнул куртку, поднял фуфайку, и книга обнаружилась у него за поясом, на пузе.
- Ох, слава Богу! – вздохнул Валентин Андреевич. – Вы оказались хитрее. Но теперь вы убедились, что затеяли опасную игру.
- Пока не вижу опасности, - возразил Боцман.
- Вы удивляете меня. Совершенно очевидно, что действовали не мелкие жулики, а профессионалы. Я боюсь, что после неудачной кражи они пойдут на ограбление.
- Профессионалы сразу пошли бы на ограбление. Нечего им делать по квартирам шарить. Это как раз кто-то из местных. Кстати, где ваша супруга?
- На заправке, работает. Там ведь магазинчик у нас, так она продавщицей…
У нее, разумеется, есть ключ от дома.
- Разумеется.
- Скорее всего, ее-то ключом нас и отделали. Надо сходить к ней, узнать, на месте ли ключ. Она его в кармане носит?
- Нет, в сумочке. Вообще здесь воров не боятся, так что она могла проявить неосторожность…
- Полковницу решили пока не тревожить, все равно ничего не изменишь. И действительно, вечером выяснилось, что у Ирины Павловны из сумочки, которая весь день лежала на виду, пропал ключ.
- А кто заходил сегодня к вам в магазин? – приступил к допросу Боцман.
- Всего пару человек. Несколько немцев, а из наших только один.
- Кто?
- Барсук сегодня приехал. Заправлялся.
Вечер прошел скучно. Еще поболтали с полковником, поглазели какие-то передачи немецкого телевидения, полюбовались закатом, поскольку к вечеру дождь перестал и небо прояснилось, да и разошлись по своим комнатам. Трогательно попрощались с полковником до утра, пожелали друг другу спокойной ночи, и погасили свет. И уже в темноте Муха спросил:
- Куда ходил?
- В хозяйственный.
- Зачем?
- Пастуху отзвонить надо. Но тихо. Под утро в кирху ихнюю пойду. Взял плоскогубцы в хозяйственном и пруток стальной, отмычку сделаю.
- Замок какой там посмотрел?
- А как же!
- Подозрительно ведь будет: приехал русский и купил плоскогубцы, да еще пруток стальной.
- Не будет. Я целый набор инструментов купил. Фирменный наборчик, продавец очень одобрил мой выбор, я ему объяснил, что у нас такого не купишь. А пруток я тоже не сам по себе взял. Пришлось покупать штатив для фотоаппарата. Так что все в порядке. Сейчас отмычечку скручу, а под утро пойду.
- Вместе пойдем.
- Нет, не надо. Ты лучше здесь меня подстрахуй. Не уверен, что эта ночь будет спокойной.
Но ночь прошла спокойно. Боцман без проблем пробрался в кирху и дал сигнал Пастуху.
Встреча со лжеакадемиком Аскольдовым была назначена в том же гаштете в девять вечера. Так что предстоял еще один день в Кирх-Езаре. Можно было никуда не выходить из дома, но это означало весь день слушать шарманку о берсерках с острова Рюген. На улице полковник умерял свой научный пыл, а дома он видел свои книги и не мог удержаться. А идти на прогулку по городу пришлось в обществе добрейшего Валентина Андреевича. Во-первых, он пообещал показать еще кое-какие достопримечательности, во-вторых справедливо заметил, что в такой опасной обстановке лишний человек со знанием местного диалекта не помешает.
С утра установилась добрая погода. Циклон ушел. Прошлись по городку, зашли в кирху, которая оказалась и изнутри красивой и старинной. Зашли в оптику, Муха получил свой заказ. Причем выдавал сам Барсук. Выдавал с таким спокойствием и учтивостью, что невозможно было предположить, что это он мог попытаться вломиться к полковнику и похитить книгу. Убедились в том, что не только Барсук, но и Старков прибыл. То есть, любой из них к вечеру мог обернуться лжеакадемиком. Но, конечно, теперь все подозрения были на Барсуке. Посидели часок в гаштете, пообсуждали версии. Муха сидел молчаливый и загадочный в новых дорогих затемненных очках. Впрочем, в полумраке кабака они светлели, но темный «хелиоматик» все же бликовал сильнее, чем обычное стекло, и глаз было не разглядеть.
- Получатель книги – не профессиональный шпион, - объяснял Боцман. – Он ведет игру на свой страх и риск. Он раздобыл эту книгу в России и решил продать ее тому, кто больше заплатит. Но в Москве нас заряжал профессионал. Помнишь, Муха, как нас накануне появления профессора дурачил этот горе-террорист?
- Ясно, помню.
- Это нас проверяли на связь со спецслужбами. Если бы мы были связаны с ФСБ, то этот молдаванин сидел бы сейчас на Лубянке. Но мы приехали сами. Это убедило их, что у нас с ФСБ связей нет. Почему они избрали такой странный способ переправки, не знаю. Но можно догадаться, что на этом настоял тот тип, который стырил книгу. Сам он боялся везти такой опасный груз, а своему куратору не доверял. Боялся, что куратор, если отправит книгу с диппочтой, то она попадет напрямую в ЦРУ, или еще там куда. А он хотел на книжке подзаработать. Но куратор предупредил кого надо, и тогда на нас налетели в гостинице. Наш лжеакадемик узнал каким-то образом об этом налете. Поэтому он назначил нам рандеву в такой тьмутаракани. Но, очевидно, у него есть какие-то концы в Кирх-Езаре. Он надеялся, что здесь у него будут определенные преимущества. Это, видимо, очень жадный человек. Для того и, по-моему, только для того, чтобы не заплатить нам за услугу, он и совершил вчерашнюю попытку кражи. Сегодня вечером он, как ни в чем не бывало явился бы на встречу. Ан книжки-то и нет! Вот и плакал наш гонорар. Но тут он ошибся. На сегодняшней встрече книжка у нас будет. Так что придется ему платить.
В гаштете было уютно и приятно. Все так же у входа сидел одинокий посетитель, но на этот раз герра Фиттиха со своей трубкой заменял Каспар Шлих со своей. Так как оба бюргера были толсты, одинаково курили свои трубки и одинаково пили бир, то замену можно было считать равноценной. И все так же пахло в гаштете пивом и жареной колбасой.
Шлих сидел и вечером на том же самом месте, будто и в сортир ни разу не отлучился и будто у него и Фиттиха было свое расписание дежурства в местной пивной. Девять вечера у немцев считается за очень позднее время, поэтому опять было безлюдно в гаштете. Просидели до одиннадцати, до закрытия, но ни академиков, ни лжеакадемиков не появлялось. Только Шлих сидел, курил табак, пил бир и улыбался, глядя на Муху в очках.
В десять явился Валентин Андреевич. Подсел, поинтересовался:
- Ну как, встретились?
- Нет, не пришел, гад, - ответил Муха.
- Возможно, он понял, что его планы раскрыты, что противник сильнее, и оставил попытки завладеть книгой.
- Сомнительно. Просто догадался о наших планах и затаился. Но книга ему нужна, попыток он не оставит. Валентин Андреевич, нам бы еще пару деньков в Кирх-Езаре пожить. Под предлогом того, что нам здесь очень понравилось. Мы вам оплатим все причиняемые неудобства.
- Ах, о чем речь! Вы мои гости! Будь моя воля, я бы вас на месяц задержал! Сделайте одолжение, погостите у меня еще несколько дней!
- Спасибо, Валентин Андреевич!
III
Четверг, утро. Я встал как всегда рано, механически ткнул в бок Артиста, чтоб тоже вставал, так же автоматически напялил форму и принялся соображать завтрак. Вот ведь какое интересное дело: всего три дня походил на службу, почувствовал себя в строю, и вот уже выработалась привычка вставать, одеваться, завтракать и выдвигаться на развод. А ведь как раз сегодня я не собирался на завод. Планы-то на сегодня у меня были совсем иные.
Тем временем проснулся Артист и, видя меня в полном ВОХРовском облачении, дико на меня вытаращился.
- Ты чего это, командир, по правде, что ль, в ВОХРу записался?
- Нет. Просто по привычке одел форму.
- Быстро же у тебя вырабатываются привычки! Представляю, что было бы, если бы ты три дня подряд пьянствовал. Тебя, наверное, потом никто бы остановить не смог!
- Отставить шутки, боец! – отшутился я. – Докладывай, что вчера обнаружил.
- Давай для начала позавтракаем.
- Вот, видишь, готовлю.
- Нет, ты точно рехнулся! Неужели в этом прекрасном городе не найдется предприятия общепита, готового по первому классу обслужить двоих небедных москвичей?
Я озадаченно посмотрел на начавшую потихоньку нагреваться портативную электроплитку, на кипятильник в большой кружке с водой, спираль которого уже начала обрастать инеем пузырьков, и рассмеялся. Действительно, три дня мы с Артистом питались вот так по-спартански, соблюдая полную видимость того, что мы не более, как двое неудачников, наконец-то нашедших сносную работу. Но настало время срывать маски. Ни униформа, ни другие ухищрения больше ни к чему. И тем более незачем давиться пригоревшей яичницей (на нашей плитке сгорало все), когда можно – прав Артист – и в ресторан сходить.
Я выключил наши пожароопасные электроприборы, сбросил черный китель, оделся в цивильное и еще раз подумал о том, что страшная это штука – жить по легенде. В самом деле начинаешь верить, что ты – не ты, а совсем другой человек, с другими привычками, с другим прошлым с другим характером и обычаями. Но, с другой стороны, если в это не поверишь, то любая, даже самая надежная легенда лопнет очень быстро.
Оказалось, что в N нет ресторанов, открывающихся в такую рань. Единственная обнаруженная нами ранняя харчевня была вкраплена в местный автовокзал и специализировалась, как я понял, не столько по горячим завтракам, сколько по приведению в чувство жителей и гостей города, которые с вечера злоупотребили спиртным. Выставленные на витрину жутьштексы и страхбифы вызывали стойкую икоту и мучительную изжогу уже при разглядывании. Над стойкой возвышалась женщина, возраст которой я определить не взялся, зато с высокой точностью прикинул ее массу. От ста двадцати до ста двадцати пяти килограммов при росте сто шестьдесят – сто шестьдесят два. Из прилавка патриаршим посохом торчал сосок, источающий разбавленное пиво, но крепкая местная публика похмелялась только плохой водкой. И, несмотря на ранний час, публики хватало.
Мне хватило трех секунд, чтобы оценить контингент этого заведения, уровень обслуживания и качество предлагаемых блюд. Я тронул Артиста за плечо: мол, идем отсюда, пока сами живы и желудки целы. Но Артист сумел разглядеть сквозь неприглядную обстановку и иные перспективы. Он зашел с головы очереди и чуть ли не всем корпусом разлегся на прилавке. Этот наглый жест он проделал так артистично, что ни клиенты, ни персонал не выказали ни малейшего возмущения. Вальяжный уверенный в себе Артист какими-то неуловимыми нюансами своих движений поставил себя заведомо выше публики и при этом то ли взглядом, то ли улыбкой, я уж со спины не разглядел, он сумел, как мне показалось, не только расположить к себе могучую продавщицу, но и напрочь ее к себе привязать.
- Ирина… - протянул Артист, прочитав ее имя на прикрепленной к переднику визитке, - Ирина, милая, мы с коллегой хотели бы у вас позавтракать и приятно провести время.
- Могу битки разогреть… - Неуверенно промямлили Ирина.
Артист покосился на предложенные битки, томно перевел взгляд на продавщицу и скорчил такую полуулыбку-полугримасу, которая позволила ему беспрепятственно выдержать на глазах у всей очереди такую паузу, какую он счел нужным. Никто и не пикнул. Никто не пикнул и тогда, когда очарованная продавщица объявила страждущим, что обслуживание временно приостанавливается по причинам, до которых вам, козлам, дела нет, хотя козлы и видели прекрасно эти самые причины.
Отодвинув прилавок, ибо проход из-за прилавка в зал для нее был узок, а затем легким движением руки задвинув его на место, Ирина вышла к нам, провела нас несколько шагов по зданию автовокзала и, громыхнув связкой ключей, открыла перед нами неприметную дверцу. За дверцей оказался кабинет с удобными креслами, столиком и даже какой-то звуковоспроизводящей аппаратурой. В кабинете была еще одна дверь, за которой и скрылась Ирина, попросив подождать минуточку. Минуточка, конечно, как это бывает, растянулась где-то на полчаса, но через полчаса, но по истечении этого времени мы вкушали такую уху, такое жаркое, что я засомневался, буду ли я когда-нибудь посещать рестораны. Не проще ли брать с собой Артиста и направляться для ужина в вокзальные закусочные?
Ирина включила ненавязчивую музыку и обслуживала нас по первой категории: использованная посуда тут же убиралась и ей на смену появлялись новые блюда. Боржоми и вино подливалось в бокалы по мере потребления. Вопрос о том, каким образом в это время похмелялись незадачливые обитатели уездного города N, так и повис в воздухе. Наверное, никак. Наверное, терпели.
Любопытно, что по окончании завтрака нам не был предъявлен счет, Артист не задал вопроса типа «сколько с нас?», а Ирина не стала пересчитывать протянутые Артистом купюры. Со стороны могло показаться, что Артист всегда здесь питается и Ирина всегда его обслуживает.
- Мы посидим с коллегой, побеседуем, - заявил Артист после этого оригинального расчета, - вы, Ира, нас не тревожьте.
Ира согласно кивнула, отцепила от своей связки ключ и положила его на стол.
- Когда будете уходить, отнесете мне ключ? – не то спросила, не то попросила она.
- Да, конечно, не волнуйтесь, - был ответ.
- Ну-с, рассказывай, - сказал я Артисту, когда мы остались одни.
- Что именно.
- Расскажи для начала о том, как лет пятнадцать назад, когда наша гостеприимная хозяйка была молода и стройна, ты имел с ней романтическое приключение.
Артист усмехнулся.
- Ты действительно так подумал?
- Нет, конечно, но вообще со стороны это выглядело примерно так. Я и представить себе не мог, что здесь могут хорошо покормить, да еще и обслужить на уровне.
- Сам подумай, ведь они где-то кормят и поят наезжающее начальство. Я имею в виду автовокзал вообще. А то что эта продавщица может прекрасно обслужить, догадаться, на мой взгляд, было нетрудно.
- По каким же приметам ты об этом догадался?
- У нее на визитке было написано «старший продавец». Следовательно, она в свое время получила высшее образование, в противном случае ей было бы сложно получить эту квалификацию. Можно было предположить, что она училась на продавца или товароведа. Но я пришел к выводу, что ее специальность – обслуживание населения в пунктах общественного питания.
- На каком основании, позволь узнать?
- Ты не обратил внимания, как были сервированы все эти ужасы, выставленные в витрине?
- Их вид был столь ужасен, что я не придал значения сервировке.
- Напрасно. По тому, как сервировано блюдо, любой уважающий себя сыщик может очень многое рассказать о том, кто это блюдо сервировал. А у этой самой Ирины Поликарповой, несмотря на убогость заведения и омерзительность блюд, я обнаружил элементы сервировки, встречающиеся только в дорогих ресторанах. Вот из этого я и сделал вывод, что здесь нас сумеют обслужить по первому классу.
- Отлично! А теперь докладывай, к чему же более существенному привели тебя твои аналитические способности.
- Ты о Расплетаеве? Ты был прав, старик не при чем.
- Был у него?
- Да. Он живет в особняке, один в четырех комнатах. Палисадник, фонари далеко… В общем, был я у него в кабинете, рылся в его компьютере. Можешь себе представить, у него компьютер даже на пароле не стоит.
- Подробнее!
- Да пожалуйста! Он работает в какой-то очень навороченной программе, но уж как просмотреть чертежи, я догадался. Просмотрел все, их там не так много. Никаких ракет, никакого оружия вообще. Инъектор, транспортер, какой-то гидропривод… Все. Единственный документ, имеющий отношение к военной технике, который я обнаружил, был не в компьютере, а на бумаге. Лежал прямо на столе. Не чертеж даже, а набросок на клочке бумаги. Схему я не совсем понял, но, может быть, это идея реактивного двигателя. Там еще надпись была: «щелевидный, с управляемым элероном и забором воздуха из зоны низкого давления. Перспективно! Заставить рассчитать!» Это дословно. Я запомнил.
И тут ожил мой мобильник. Звонил Боцман. Всегда спокойный Боцман был и сейчас спокоен, правда, говорил негромко и быстро, что свидетельствовало о том, что он пребывал в обстоятельствах чрезвычайных.
- Пастух, - говорил он, мы в Кирх-Езаре, на острове Рюген. У нас на руках книга. Запомни название, если можешь, запиши.
- Я запомню.
- «Ракетный комплекс 11К99. Общее описание». Запомнил?
- Да.
- Это крылатая ракета размером с пассажирский самолет. У нее щелевидные прямоточные двигатели, я таких нигде не встречал. Гриф на обложке «сверхсекретно». У нас есть проблемы с выездом из Германии, но не в этом дело. Когда будет надо – выедем. Я тебе продиктую адрес, его надо будет провентилировать. Это первое. Надо выяснить все об академике Аскольдове Станиславе Петровиче и профессоре Баранникове Антоне Антоновиче. Хотя, боюсь, что эти имена вообще вымышленные. Запомнил?
- Да. Откуда у вас эта книга?
- От верблюда. Мы ее сами сюда привезли.
- Поздравляю.
- Спасибо. Доложи Голубкову, он свой мужик, все поймет правильно. Проверить все надо срочно. Завтра я тебе перезвоню в такое же время, или даже раньше. Кстати, это…
Связь оборвалась. Я допил остаток «боржоми» из своего бокала и внимательно посмотрел на Артиста. Он даже смутился от такого взгляда.
- Что там у ребят? - спросил он.
- Проблемы. Думаю, что придется мне к ним ехать. А ты здесь закончишь без меня. У тебя есть по крайней мере два из трех качеств, необходимых гениальному сыщику.
- Вот как? Какие же именно?
- Ты умеешь находить улики и выяснять биографию барменш в привокзальных буфетах. Тебе остается научиться только одному.
- Вот как? Чему же?
- Делать правильные выводы на основании улик. Нет, вру, у тебя есть еще одно неоспоримое качество: ты умеешь подозревать, не взирая на лица. Ай да Расплетаев! Так, говоришь, щелевидный двигатель?
- Щелевидный.
- Боцман с Мухой оказались тоже втянуты в нашу историю. Вместо антиквариата им всучили описание ракетного комплекса. Они его и протащили через все таможни. Комплекс называется 11К99 и он оснащен щелевидными прямоточными двигателями.
- Тогда как объяснить надпись на схеме этого двигателя, которую я видел на столе у Расплетаева? Что это, дескать, перспективно, и что это все еще надо рассчитывать?
- Вероятно, это очень старая бумажка, поэтому она и хранится в открытую.
- Но почему на самом видном месте?
- Мало ли. Рылся он в своих бумагах, нашел случайно старую записку, да и выложил ее на стол, чтобы потом выбросить. А потом забыл. Старик рассеян.
- Бумажка была новая.
- Может быть, ты и экспертизу успел провести?
- Нет, и так было видно. Писано гелевой ручкой, это раз. Продавленная ручкой бумага со временем выглаживается, а на этой записке были свежие борозды от ручки, это два. Бумага не успела ни грамма пожелтеть и истрепаться, это три.
- Артист, заметь, ты сейчас копаешь под свою же собственную версию, которая, как мне кажется, все же оказалась верной.
- Я ни под что не копаю. Я только излагаю факты. А ты думай, ты у нас мозговой центр.
- Все ты хочешь свалить на меня самое трудное – думать. Ладно, засиделись мы здесь. Хотя… Как ты думаешь, сколько мы можем здесь сидеть, чтобы не вызвать подозрений?
- Лучше до вечера. Если рано уйдем из такого милого места, это будет подозрительно.
- Отлично! Сейчас сюда и Голубков подтянется.
С Голубковым было условлено: если он мне срочно будет нужен, я звоню с любого аппарата на условленный номер и, когда поднимут трубку, просто говорю время и место. Так я и поступил. Генерал прибыл уже через пятнадцать минут. Он нимало не удивился странной явке, тихо вошел, тихо поздоровался и занял свободное кресло.
- Что у вас здесь пьют, - спросил Голубков и полез за сигаретой.
- А что вы предпочитаете в это время дня? – поинтересовался Артист.
- Херес.
- Сейчас.
Артист скрылся за той дверью, куда ушла Ирина. Через минуту они появились оба. Артист плюхнулся в свое кресло, а Ирина всем своим видом дала понять, что готова принять заказ.
- Бутылку хересу, - скомандовал я, - и сыру на закуску, пожалуйста.
Ирина на мгновение задумалась, и сказала:
- Минуточку.
Минуточка, как всегда, несколько затянулась, но, как я понял, это было связано с отсутствием хереса в столовой автовокзала. Но вскоре был и херес, и прекрасный твердый сычужный сыр, кажется, очень хороший. К этому времени Голубков успел позвонить куда надо и дать указания в отношении Аскольдова, Баранникова и указанного Боцманом адреса на набережной Москвы-реки. Но вот заиграло в бокалах дорогое вино, на тарелках заслезился янтарный сыр, перед Голубковым исчезла использованная пепельница и возникла стерильно чистая, а Ирина, насколько это было возможно, вытянулась в струнку в ожидании дальнейших указаний. Указания дал Артист.
- Спасибо. Пока не тревожьте нас.
И Ирина исчезла.
- С вашими друзьями все ясно, - изрек Голубков. – Они влипли и влипли по полной. Будем носить передачи. А вот что у вас, хотелось бы узнать.
- Звонок Боцмана прояснил картину, - доложил я. – Надеюсь, ему это зачтется в качестве смягчающего обстоятельства?
- Разумеется, - ответил Голубков и затушил окурок.
- Так вот, при несанкционированном обыске в кабинете Расплетаева Артист обнаружил схему щелевидного реактивного двигателя. А Боцман сообщил, что комплекс 11К99 оснащен именно такими двигателями. Видимо, Расплетаев работал некогда над этим комплексом. Так что прав был Артист, надо крутить старика.
- Как ты говоришь, - переспросил Голубков, - 11К99?
- Так точно.
Генерал тут же набрал какой-то номер на своем телефоне и, когда ответили, сказал:
- Голубков. Нужны данные о ракетном комплексе 11К99. Когда и где разработан, когда поставлен на вооружение, степень секретности. Срочно.
- Так говорите, старик? – Обратился генерал к нам. – Продался, выходит, супостатам?
- Не думаю, - откликнулся Артист. – Мои данные говорят о том, что щелевидные двигатели существуют только в проекте, «живых» щелевидных двигателей нет. Не надо дергать академика. Лучше давайте потрясем Григорьева. Вдруг командир прав, и этот алкаш натворил каких-то делов.
- Нет, - возразил я. – Григорьев действительно слишком сильно пьет, чтобы быть способным совершать серьезные поступки. Скорее всего, я все же ошибся в Расплетаеве, все это – его рук дело.
Наступило молчание. Все мы задумались, каждый о своем. Артист, наверное, отрабатывал версии, он, кажется, почувствовал себя гениальным сыщиком. Голубков, видимо, прикидывал, как бы поаккуратнее затащить злополучного академика в подвалы Управления и там его расколоть. Я не мог думать ни о чем, кроме Боцмана и Мухи. Что у них там: Какие проблемы? Как им помочь?
Зазвонил телефон у Голубкова. Он поднес трубку к уху, хмуро выслушал, дал отбой. Помолчав еще минуту, он медленно, растягивая слова произнес:
- Ракетного комплекса 11К99 в природе не существует.
-?!
- Такой комплекс никогда не стоял на вооружении. Он никогда нигде и некем не изготовлялся. Более того, он никогда и никем не разрабатывался. Боцман что-то напутал.
- Кто, Боцман? – изумился я. – Да у него железная память и абсолютно трезвый ум! Если он сказал, что у него на руках такая книга, значит она действительно у него на руках! Других вариантов быть не может. Артист, скажи!
Артист только напряженно кивнул, он все еще о чем-то усиленно думал. Голубков хлебнул вина и иронично посмотрел на нас.
- Ну что, детективы? До прояснения ситуации, как я понимаю, еще далеко. А уже четверг, завтра – пятница, последний день.
Я понял, что генерал занял выжидательную позицию. Он устал от этого дела. Он готов был помогать нам консультациями, если понадобится, людьми и техникой, но, в конце концов, он платил нам хорошие деньги и имел полное право ожидать, что принятие ответственных решений мы возьмем на себя. Вернее, я возьму на себя. Ладно, - подумал я. – Раз генерал намекает, что времени мало, и при этом не хочет марать ручек, неприятную часть работы мне придется проделать самому.
Я позвонил Рачееву.
- Руслан Алексеевич? Это Пастух. Нужна ваша помощь.
- Да, слушаю.
- Я попрошу вас под любым предлогом доставить ко мне академика Расплетаева.
- Куда?
- На автовокзал.
- Через тридцать минут нормально будет?
- Нормально, - усмехнулся я и дал отбой.
Голубков посмотрел на меня удивленно, а Артист, напротив, удовлетворенно заулыбался.
- Рачеев нас раскусил, - объяснил я генералу. – Мы на него ничего не нашли, поэтому было принято решение взять его в союзники.
- Расплетаева вы тоже собираетесь взять в союзники?
- Не знаю, посмотрим.
- Пастух, но ведь если ты сейчас его допросишь, и он не расколется сразу, он уйдет в скорлупу, с ним нельзя больше будет работать!
- Да, я рискую. Но вы сами только что напомнили, что времени мало. Я принял решение форсировать расследование.
- Форсируй. Так, говоришь, на Рачеева можно положиться?
- Нормальный мужик.
Нормальный мужик Рачеев превзошел наши ожидания. Я как раз посмотрел на часы и прикинул, что до приезда гостей остается пять минут, и тогда надо будет выйти встречать их к главному входу, как дверь в наш кабинет заседаний после краткого стука открылась, и на пороге появился нервный подполковник собственной персоной. Из-за его плеча виднелся пожилой академик.
- Вот, прибыли, - как-то неуверенно промямлил Рачеев, видимо, не знал, как доложить в таком деликатном случае. Но тут он заметил Голубкова и мгновенно подобрался.
- Разрешите доложить, господин… - и снова замялся, не зная звания Голубкова. Но то, что перед ним начальник, и немаленький, Рачеев смекнул мгновенно.
- Проходите, садитесь, - прервал его генерал.
Вошел и Расплетаев.
- Здравствуйте, - вежливо поздоровался он. – Так где же, собственно, Григорьев?
- Почему Григорьев? – спросил я Рачеева.
- Вы же сами сказали, что под любым предлогом. Я вынужден был соврать академику, что у его молодого коллеги неприятности.
- Почему же вы были уверены, что господин Расплетаев бросит свои дела ради молодого коллеги?
- Мне было известно, что академик относится к Григорьеву отечески.
- Как же вы догадались связать нас с коллегой и Григорьева?
- Ну вы же выпивали с Григорьевым в библиотеке, а потом говорили о нем с академиком…
- Ладно, о пьянке в техничке вам доложила библиотекарша. Но почему вы решили, что мы с господином Иваном Тимофеевичем говорили именно о Григорьеве, неужели вы прослушиваете курилку?
- Нет. Просто догадался.
- Как вы узнали, где нас найти?
- Я знал об этом еще с утра.
Я многозначительно покосился на Голубкова. Тот одобрительно покивал и обратился к Рачееву.
- Вы свободны, товарищ подполковник. Возьмите номер моего мобильного, позвоните мне на следующей неделе. Я хотел бы с вами поговорить.
Рачеев, снабженный визиткой генерала удалился. Раздался робкий стук во внутреннюю дверь.
- Войдите, - распорядился я.
Вошла барменша с двумя приборами и еще одним хересом. Увидев, что один гость ушел, она обслужила академика и вопросительно посмотрела на Артиста.
- Что закажете, Иван Тимофеевич, - спросил Артист.
- Я с удовольствием выпью с вами хересу, молодые люди, - отозвался тот. А больше ничего.
Ирина удалилась.
- Так где же Григорьев? – продолжил Расплетаев.
- Надеюсь, дома, - ответил я.
- Тогда позвольте узнать, по какому поводу собрано совещание?
Я пошел ва-банк.
- Расскажите пожалуйста, все, что вам известно о ракетном комплексе 11К99. Вот господин генерал, - я простер руку в сторону Голубкова, - очень интересуется, как сверхсекретная литература об этом виде оружия могла попасть на Запад.
Выпад был совершен. Оставалось ждать, как мой противник парирует его. И противник повел себя странно. Сперва он побелел, что я принял за испуг. Затем он налился густой бурой краской, что я принял за угрызения совести. Но в заключение он заржал как лошадь, что я не знал, за что и принять. И не засмеялся, заметьте, а именно заржал, что абсолютно не вязалось ни с его званием, ни с его возрастом. Его корчило минут пять. И только по истечении этого времени Расплетаев сумел совладать с собой. Все еще преодолевая корчи, он дотянулся до бокала, напряженно, боясь поперхнуться, хлебнул хересу, поставил бокал на место, утер выступившие слезы, с минуту еще посидел, приходя в себя, и лишь тогда, спокойным уже голосом ответил на мой выпад.
- Единственной литературой по названному вами комплексу можно считать книгу с названием «Ракетный комплекс 11К99. Общее описание».
Я насторожился. Именно об этой книге говорил утром Боцман.
- Существует единственный экземпляр этой книги.
- Я нанес еще один удар.
- Каким образом он попал в Германию?
- В Германию? – удивился академик. – Да он у меня с собой! Мне его подарили перед праздниками на мой юбилей, а сегодня я взял его с собой, чтобы показать одному коллеге, который не был на юбилее.
Расплетаев полез в свой портфель и извлек именно такую книгу, о которой говорил Боцман. Грязно-желтый коленкор. Стандартный формат. Простой, без затей шрифт заголовка. Слегка смазанный фиолетовый штемпель в правом верхнем углу. «Сверхсекретно». Я принял книгу из рук академика и открыл обложку. Переплет внутри был самодельный, листы были обрезаны грубо, топорщились. На титульной странице было написано: «Академику И. Т. Расплетаеву, Генеральному Конструктору глобальных инъекторов, межконтинентальных транспортеров и стратегических фаршесмесителей.» Я пролистал эту библиографическую редкость. Вся книга состояла из копий чертежей. Я не большой специалист в технической документации, но ракетами там и не пахло. Это действительно были чертежи мясоперерабатывающих машин. Не более.
Голубков пускал мощные клубы сигаретного дыма, чтобы скрыть улыбку. Артист смотрел на меня победоносно. Но я не сдавался.
- Откуда взялась эта обложка?
- Отпечатана в нашей заводской типографии с согласия начальника особого отдела. Догоните его, спросите. Надеюсь, он еще недалеко успел уйти.
- Что вы знаете о прямоточных щелевидных двигателях? – Нанес я академику самый, как мне казалось, сокрушительный удар.
- Немного. Но сегодня вы во всем мире не найдете человека, который знал бы о них много.
- Куда же делись такие люди?
- Делись? Да их никогда не было. Один мой знакомый инженер недавно выдвинул принципиальную идею таких двигателей. Это очень одаренный, но и очень ленивый человек. Он сделал грубые прикидки, но не удосужился произвести серьезный инженерный расчет. Я мог бы сам рассчитать, но мне хотелось бы, чтобы он сам сделал это. Тогда можно будет построить модель и продуть ее в аэродинамической трубе. В ходе эксперимента в конструкции двигателя могут произойти значительные изменения. Если этот проект кто-нибудь профинансирует, то, подключив силы нашего завода, глядишь, через полгода можно было бы получить и живой двигатель. Вот тогда и появятся люди, которые будут основательно разбираться в щелевидных прямоточных двигателях.
Артист ликовал, Голубков посмеивался сквозь дым, а мне-то приходилось несладко. Но я продолжал атаку.
- Где можно использовать такие двигатели?
- Вряд ли в авиации. Но можно в крылатых ракетах. Правда, как я успел прикинуть, щелевидный двигатель нецелесообразно делать маленьким. Так что и ракета должна быть соответствующей. Два таких двигателя смогут разогнать ракету размером с пассажирский самолет до скорости в четыре-пять скоростей звука. Но, напомню вам, молодой человек, все это только предположения. И, добавлю к вышесказанному: я, как и вы считаю, что столь перспективная разработка должна быть строжайше засекречена. Я намеревался обратиться с этим вопросом к нашему особисту немедленно после получения первых же расчетов. Ведь, насколько я понял, вы здесь представляете ФСБ?
- Да, именно так, - соврал Голубков. – Прошу извинить моих молодых коллег за их прыть. Мы столкнулись с рядом проблем, разобраться в которых вы нам только что помогли. Спасибо, Иван Тимофеевич.
- Так я могу идти?
- Подождите, - решительно сказал я. – У меня есть еще несколько вопросов.
- Я вас слушаю.
- Это Григорьев придумал этот двигатель?
- Да, я ведь вчера говорил вам об этом.
- Когда вы узнали о его разработке?
- Схему он принес мне в понедельник.
- Не могло ли получиться так, что он давно работает над этим проектом, у него уже есть точные расчеты, но он вам их не показывает?
- Нет, этого не может быть. Во-первых, одних расчетов мало, нужен эксперимент. А эксперимент в домашних условиях невозможен. Кроме того, я же видел его схему. Не делались там никакие расчеты, поверьте мне, как академику.
- Последний вопрос. Вы уверены, что ваша замечательная книжка существует в единственном экземпляре?
- Простите старика, запамятовал! Видите ли, у нас в КБ давняя традиция делать виновникам всяческих торжеств шутливые подарки. Обычно такие подарки изготовляются в двух экземплярах. Один дарят, а другой попадает в специальный архивчик. У нас целая коллекция такого юмора. Так что второй экземпляр у нас, в КБ, в белом шкафу. Это все, надеюсь?
- Да, спасибо вам, и извините.
- Это вы меня извините, что я так невежливо рассмеялся. Но сами поймите, когда чекисты плетут сеть вокруг грустной шутки моих коллег…
Я вышел с академиком, чтобы проводить его и взять машину, которая отвезет его обратно на завод. Но искать транспорт не понадобилось. Рачеев в своей трепанной служебной «Волге» дежурил у главного входа. За рулем скучал дюжий ВОХРовец, мой вчерашний однополчанин. Подполковник вышел из своего рыдвана нам навстречу.
- Хорошо, что вы не уехали, Руслан Алексеевич, - сказал я. Снова нужна ваша помощь.
Академика увезли, а мы с Рачеевым вернулись в кабинет. Я продолжил следственные действия.
- Скажите, - спросил я у Рачеева, - вы в курсе того, что в заводской типографии была отпечатана обложка книги «Ракетный комплекс 11К99. Общее описание» в двух экземплярах.
- Да. Я разрешил. А что?
- Пока ничего. А вы знаете, где сейчас находятся эти экземпляры?
- Один у Расплетаева, а другой в КБ, в белом шкафу.
- Надо сейчас же проверить, действительно ли в этом белом шкафу есть экземпляр.
Рачеев позвонил своему заму и дал указание.
- Еще один вопрос. Вы не знаете, где сейчас можно найти инженера Григорьева?
- Григорьева? Сейчас найдем.
Рачеев снова достал телефон, но звонить при нас не стал, вышел, не хотел, видимо, открывать свою агентуру.
- Перспективный работник! – подмигнул я Голубкову.
- Я заметил.
- Поэтому вы и просили позвонить ему на следующей неделе?
- Да. Такие способности нужно использовать для большей пользы. А то соткал агентурную сеть в уездном городе N и сидит, как паук, и все у него под контролем. И ему более подходящую работу дадим, и в городе станет поспокойнее.
Вернулся Рачеев.
- Григорьев всю ночь пьянствовал где-то на улице, теперь вернулся домой, спит.
- Спасибо.
Рачеев снова позвонил Селезневу.
- Ну что у вас там? Ищете? Ищите, ищите. Но мне главное знать, есть обложка в шкафу, или нет. Нет? Понял. Можете дальше не искать. Отбой. Нету ее в шкафу, - сказал Рачеев нам. – Стырили, черти!
- Кто?
- Да инженеры! Самая разгильдяйская публика! Только как они ее вынесли, не понимаю!
- Не ломайте голову, Руслан Алексеевич. – Успокоил его Голубков. - Это не имеет значения, как именно вынесли. В конце концов, к вам претензий нет никаких. Подлинных секретов вы с завода не выпустили. Вы нам очень помогли, спасибо. Можете возвращаться к выполнению своих обязанностей. И не нервничайте, проверок больше не будет.
Успокоенный Рачеев уехал на свое рабочее место.
Теперь мы знали многое, но, к сожалению, не все. Пусть даже у Боцмана на острове Рюген в руках эта самая обложка, которую стырили из белого шкафа черти-инженеры. Но как эта обложка, пусть даже в купе с Григорьевской схемой превратилась в целый том описания ракетного комплекса, и какими путями этот том попал на остров Рюген, это оставалось вопросом. Пока что получалось так, как говорил Артист. Расплетаев если и был замешан во всю это грязную историю, то разве что косвенно и случайно. Стоило бы допросить Григорьева, но было похоже, что и он во всем этом деле лицо случайное, да и допрос прогулявшего всю ночь инженера не представлялся возможным.
Опять робко постучала Ирина. Ее впустили.
- Что будете на обед? - поинтересовалась барменша.
Артист вопросительно посмотрел на меня и Голубкова, но нам было наплевать, чем обедать, и тогда он сделал наипростейший заказ:
- Давайте, что есть.
Через считанные минуты нам накрыли обед. Обед тоже оказался загадочным. Ну хорошо, пусть, как говорит Артист, кабинет, в котором мы заседаем, предназначен для приемов внезапно нагрянувшего начальства. Допустим, на этот случай в морозильнике этой харчевни хранятся дежурные продукты, из которых можно быстро приготовить качественное угощение. Но нам подали суточные щи, которые готовили, разумеется, вчера. А на прилавке в общем зале суточных щей не было, а если бы и были, то не такие вкусные. Если со вчера на сегодня ждали начальства, то где оно? Если начальства не ждали, то для кого готовились эти превосходные щи? Но я не настолько владел дедукционным методом, чтобы решать одновременно две загадки. Одну приходилось отбросить. И я решительно отбросил решение тайны автовокзального кабинета.
Пообедали молча. Прикончив десерт, Голубков решительно встал.
- Как я понимаю, я пока вам не нужен. Будет что-то новенькое, сообщите. А вообще действуйте, действуйте активней. Детективы из вас, вы уж извините, мягко говоря, средненькие. Я уж убедился. Так уж и быть, анализировать за вас буду я. Вам я оставлю самую легкую работу – оперативные действия, это у вас хоть как-то еще получается. Словом, хорош рассиживаться здесь, пора вам и побегать. Друзьям с острова Рюген – привет!
Конечно, генерал шутил, это-то я понял. Было видно, что в целом он доволен, у нас в руках теперь были все нити для раскрытия этого загадочного дела. И, кстати, прав он. Надоело мне анализировать, пусть сам голову ломает. Мне привычнее действовать. Но направление действий я видел только одно – Григорьев. Надо было выжать из пьянчуги все, что он знал. Оставалось придумать, как это половчее провернуть.
- Ну что, подъем! – Сказал я Артисту, когда генерал ушел. – В самом деле, пора действовать. Я думаю, нужно хватать за горло Григорьева.
- Григорьева, - с сомнением в голосе переспросил Артист. – Ты думаешь, он сейчас в том состоянии, чтобы отвечать на твои вопросы?
- Значит, будем приводить его в нужное состояние.
- Не похоже, что это у нас быстро получится.
- Чем раньше мы им займемся, тем раньше получим результат. Пошли.
- Подожди, командир. Давай попробуем с другой стороны.
- С какой именно?
- Есть человек, который многое знает о нашем деле, и этот человек трезв, поскольку, как я понял, вообще не пьет.
- Кого ты имеешь в виду?
- А ты подумай.
- Надоело думать. Давай, говори.
- От кого отец Андрей мог узнать нечто, что, по его мнению, является важным для нас?
- Ты все-таки думаешь, что от Кати?
- Больше не от кого. Не думаю, что у отца Андрея большие связи в N. Да ты сам говоришь, что видел, как Катя возвращалась от него вчера вечером.
- Ну, положим, я видел только, что она возвращалась из монастыря, и видел, что отец Андрей в монастыре вчера был.
- Он был в монастыре и в понедельник. А возможно, он вообще здесь частый гость.
- Верующие обычно исповедуются все время одному священнику. Наверное, Катя ходит в монастырь на исповедь к какому-то местному попу.
- Но это не обязательное правило?
- Какое?
- Ну, чтобы все время одному и тому же священнику исповедоваться.
- Не знаю. Кажется, не обязательное.
- Значит, Катя могла исповедоваться и отцу Андрею.
- Ладно. Давай разделимся. Я пойду к Григорьеву, в конце концов, он обещал меня угостить коньяком, так что хоть какой-то повод у меня есть. А ты, если уж тебе так хочется, займись Катей.
- Не хочется, а нужно.
- Да что ты говоришь! Мне-то показалось, что ты всеми силами ищешь повода пообщаться с этой девушкой.
- Командир, но согласись, ведь хороша!
- Не спорю. Но она любит другого.
- Твой подопечный мне не конкурент.
- Ошибаешься. Если она не оставляет его даже при том, что он вместо того, чтобы пойти куда-то с ней вместе, напивается как свинья, то тебе там делать нечего.
- И все же я попробую.
- Ты пробуй не отбить девушку у инженера, а выяснить все, что нам нужно.
- Одно другому не мешает.
- Смотри…
Расплатившись за вино и обед, и вручив ключ хлопотливой барменше, мы покинули оказавшийся столь гостеприимным автовокзал города N.
Григорьев жил в обшарпанной пятиэтажке на окраине N, хотя город был невелик, разбросан по приокским холмам, и куда ни ткни, всюду у него была окраина. Я тиснул пуговку пискливого звонка, и через считанные секунды хозяин впустил меня в свою квартирку. Я не готовился к визиту, не думал, что говорить, как подходить к допросу. Решил сориентироваться на месте. В первую очередь я оценил состояние клиента и признал его как тяжелое. Григорьев был оборудован тяжелыми кругами под глазами, неопрятной щетиной, одет был в одно исподнее и источал кислый запах человека, приквасившего всю ночь. Говорить мне что-либо оправдывающее мой визит, мне и вовсе не пришлось. Григорьев не то что не удивился, он скорее даже обрадовался.
- Здорово, - пробурчал он, протягивая мне трясущуюся ладонь. - Слава Богу, хоть кто-то зашел. Ты знаешь, так я погано себя чувствую, что из дому выйти не могу. А выпить все кончилось. Ты извини, что так получается, что вечно ты за выпивкой ходишь, но очень тебя прошу, сбегай, здесь рядом. Я, разумеется, угощаю. Возьми коньяк, если хочешь чего-то другого, то возьми еще что хочешь. Я пока себя в порядок приведу, видишь, как выгляжу…
Интересное на этот раз получалось у меня задание: бегать гонцом за спиртным для инженера, пьющего исключительно коньяк. Но Григорьев был мне нужен, и я согласно кивнул, взял деньги и отправился в указанный магазин. К моему скорому возвращению инженер действительно привел себя в человеческий вид. Успел даже побриться, правда, неаккуратно. Поскольку я справедливо решил, что хозяйство, в том числе и кухонное у пьющего холостяка должно быть запущено, я позаботился и о закуске. Застолье получилось скромным, но достаточно полноценным. Инженер быстренько похмелился, что его взбодрило. Но я по опыту знал, что это не надолго. Полчаса, от силы час, и говорить с ним будет невозможно. Нужно было атаковать его вопросами быстро, но аккуратно.
Я пригубил коньяк и доверительно сообщил:
- Слушай, Родион, тут такое дело, кажется, оно касается тебя. Вся наша охрана на ушах, ищут обложку от расплетаевского подарка, эту, которая в белом шкафу лежала. Исчезла она. Так что если что, то ты поосторожнее.
- А я-то здесь при чем?
- Ну так это ж была твоя идея сделать такой подарок Расплетаеву.
- Нет, это не моя была идея.
- А чья?
- А фиг его знает. Кого-то из ребят.
- Да-а… А я думал, твоя. Ладно, давай я тебе вот еще что скажу, чтобы сразу закончить о неприятном. Очень Расплетаев расстраивается из-за того, что ты пьешь много. Он даже меня подключил, чтобы воздействовать на тебя. Но я думаю, ты мужик взрослый, сам знаешь, сколько тебе надо пить.
- Да нет, пью я действительно слишком много. Слишком поздно я это понял. Но пока остановиться не могу. Можешь отчитаться перед Расплетаевым, что воспитательную работу провел, что я осознал, задумался над своим поведением, и так далее. А сейчас я еще дней пять буду пить. Тут уж ничего не поделаешь.
- Ладно, смотри. А то он хочет, чтобы ты рассчитал свой двигатель щелевидный. Говорит, что очень перспективная конструкция, но надо ее до ума довести. Ты, оказывается, двигатели конструируешь?
Григорьев выпил еще, удовлетворенно поморщился и нехотя ответил:
- Пришла в голову идейка. Так, на уровне схемы. Я и сам думал ее рассчитать, но для начала показал ребятам в КБ. Они Расплетаеву и доложили. Ну, старик офигел. Понравилась ему моя схема. Смотрит теперь на меня, как на нового Королева. Можешь передать ему, что рассчитаю я этот двигатель, никуда он от меня не денется. Вот выйду из запоя и рассчитаю.
- Скажу тебе по секрету, что твою разработку уже решили засекретить. Так что будешь теперь секретным ученым.
- А, это не мое дело. Этим пусть особисты занимаются. Будет режим – будем соблюдать. Наше дело маленькое.
Григорьев налил еще, подержал рюмку в руке, как бы не зная, на что решиться – пить, или не пить, но выпил, покривился как-то зло, и прорычал:
- Ненавижу! Проклятый це два аш пять о аш! Засасывает он человека! Вот, думаю каждый раз: коньяк, это благородный напиток. Его пьют понемножку, им не напиваются, после хорошего коньяка голова не болит. Вот и пью коньяк. Так я ж его хлещу, что твою водяру! И похмелье потом, как от паленки. Ты думаешь, почему я сейчас пью? Чтобы мне было хорошо? Да хрена там! Я пью, чтобы не было совсем плохо. Боюсь, понимаешь, боюсь, что вот остановлюсь, и вот тогда начнется!
- Что начнется?
- Ты вообще похмеляешься?
- Нет, никогда.
- Тогда тебе не понять. Так скручивает, что света белого не вижу. Белки еще боюсь. Она-то и начинается, когда из запоя выходишь.
- Горячки, что ль?
- Ее родимой. Если бы не боялся белки, вот, поверишь? – сейчас же бы бросил. Веришь?
Начинались пьяные откровения, которые мне были неинтересны. Надо было уходить, раскрутка инженера превращалась в пустое времяпрепровождение. Инженер откровенничал, а я думал. Получалось одно из двух. Первое: Григорьев действительно ни к чему не причастен. Кто-то (кто? Кто???) использовал его идею щелевидного двигателя, кто-то похитил обложку из белого шкафа, соорудил целую книгу и, используя Боцмана и Муху, попытался переправить ее за бугор. Второе: я неудачно повел допрос. Григорьев просто замкнулся, зная, что против него нет никаких прямых доказательств. Тогда вся надежда на Артиста. Что он там выудит из Кати. Кстати, о Кате. Я вынужден был выслушать еще и историю любви этого пьяницы.
- Понимаешь, - нудил Григорьев, - понимаешь, я ее теряю! Это такая девушка, каких ты вообще в жизни не видел! Подожди, да ты ж ее видел вчера возле проходной! Как она тебе? Если ты скажешь, что есть на свете девушка лучше Кати, ты мой враг на всю жизнь!
- Да, да, конечно, это замечательная девушка, - мямлил я, думая, как бы поскорее оставить Григорьева наедине с его любимым коньяком.
- Нет, ты скажи, что она лучше всех!
- Родион! Ну конечно, лучше! Я тебе завидую. Только ты ж ее тоже не обижай, завязывай с пьянкой.
- Все! Завязываю! Завтра! Сегодня – последний день!
- Охотно тебе верю. Но мне пора. Дела. Спасибо тебе за коньяк, за гостеприимство. Кстати, а давно ты придумал эту схему двигателя?
- Эта схема… Этот двигатель… Да он родился вместе со мной! Может быть, я только для того родился, чтобы создать этот двигатель! Вот увидишь, это будет новое слово в ракетостроении и авиации!
- Я тоже так думаю. Все, иду, спасибо, счастливо.
- Стой, подожди! Как это ты уходишь, только начали сидеть…
- Нет, прости, дела, пойду.
Я вышел на улицу и набрал номер Артиста.
- Алло! Артист? Ты где?
- Дома. Как твои успехи?
- Ноль.
- У меня тоже. Давай, возвращайся, обсудим.
- Давай не в общаге, тошнит меня от нее.
- Добро. Где? Может быть, на автовокзале?
- Нет, не хочу.
- Есть хороший ресторан возле рынка.
- Нет, кабаки надоели. Лучше на улице. Пройдемся, проветримся, поговорим. Где-нибудь возле речки.
- У монастыря.
- Хорошо.
Я плохо ориентировался в маршрутах местных автобусов, а поймать машину в этом городе да еще на окраине было делом непростым. Поэтому когда я вышел из машины у монастырских ворот, Артист уже ждал меня. От общаги до монастыря было минут десять пешком.
- Ну, докладывай, - сказал я Артисту, когда частник, который меня привез, уехал и мы остались одни.
- Нечего докладывать. Ноль есть ноль. Мне кажется, что она что-то знает, но ты сейчас будешь говорить, что я просто ищу повода встретиться с девушкой еще раз.
- Ничего я не буду говорить. Я слушать буду. Твой доклад. Пока не слышу.
- Ну, сам понимаешь, свалился я на нее, как снег на голову. Понятно, что гостей она не ждала. Только с работы вернулась. И тут я. Надо было как-то оправдать свой неожиданный визит. Вот я и начал с того, что, мол, по поручению Рачеева расследую дело о пропавшей обложке. Не она ли, дескать, эту самую обложку верстала. Говорит, что да, она, но по поручению начальника типографии. Ну, тут не подкопаешься. Ладно, тяну бодягу, когда верстала, кому передала верстку, и так далее. Отвечает охотно, мало того, зовет к столу чай пить. Я не отказываюсь, постепенно заминаю про обложку, перехожу на Григорьева. Чем, говорю, он тебя вчера так обидел? Отвечает, что просто переживает за него, что он спивается, а он, оказывается, на самом деле очень добрый. Я слегка намекаю, что может быть, он и добрый, но алкаш он конченный. Ну, тут я нарвался на лекцию на религиозные темы, что и алкашей жалеть надо, лишь бы они были добрые. Я начинаю подводить к тому, что ее добрый алкаш в опасности, что его подозревают в хищении этой самой обложки и в том, что он самостоятельно ведет научные разработки, которые положено засекречивать. И тут – хлоп! Девушка замыкается. Ничего она знать не знает, ведать не ведает. Я начинаю гнуть, что ему же и хочу помочь, что мол, начальству не выдам, если что, наоборот, помогу. Вообще, чуть ли не в любви объясняюсь. Говорю, что за нее готов жизнь отдать, но если уж есть человек, которого она так ценит, то и за него голову на плаху понесу. Нет, уперлась, что ничего не знает, и все тут. Я уже в лоб спрашиваю, может, любит она этого Григорьева. Отвечает уклончиво, что просто хочет ему помочь избавиться от пагубной страсти пьянства. Каким, спрашиваю, образом? Очень, оказывается, просто. Всего-то надо парня покрестить, тогда можно будет в монастыре молебен за него заказать. Я выказываю сомнение, она горячится, ну, я заминаю для ясности. Начинаю выпытывать, как же она его собирается окрестить, когда он перманентно пьян. Нет, говорит, однажды ей удалось его сводить к попу, поговорить, и вроде он чувствует себя верующим, но просто никак не может решиться на святое крещение. Вот тут началось самое интересное. Я так, как бы невзначай, интересуюсь, с каким попом она сводила своего алкаша. С тем, к которому сама всегда ходит? Нет, говорит, на Пасху в монастыре много народу было, к ее попу не пробиться, отловили первого попавшегося. С ним беседовали, с ним договорились встретиться в среду. Обещал в среду же и окрестить. Не в монастыре, в монастыре не крестят, но уверял, что все устроит. Но в среду Григорьев, как мы помним, к столь ответственному процессу не был готов, вот она и расстроилась. Я стал подводить под то, что, знает ли она вообще этого священника. Нет, не знает, приезжий священник, какой-то сельский батюшка, но батюшка очень хороший, внимательный. На Пасху много священников приезжает. Ответственный батюшка, в среду приехал, ждал. Но только вот Григорьев подкачал. Ну, ясно, что это наш отец Андрей. Я попробовал прощупать почву на счет того, что мог отец Андрей узнать такого интересного от Григорьева или от Кати. Спрашиваю, как будто интересуюсь самим процессом, что правда ли, что перед крещением надо исповедоваться. Да, говорит, вообще желательно. Пробую подвести под то, что Григорьеву, как пьянице, исповедоваться трудно, потому что по пьяни всякие грехи совершаются. Ну, тут полный глухарь. В чем, говорит, человек исповедался, до того никому дела нет. Вывод: либо мы с тобой идем по ложному следу, нет ничего ни на Григорьеве, ни на Расплетаеве, ни на Кате, либо эта Катя просто умеет молчать.
- В таком случае придется признать, что и Григорьев умеет молчать. Даже под градусом. Задачку же задал нам Голубков. Задача была какая? Найти утечку государственных тайн. Откуда утечку? Да энского завода. С завода тайны не утекают. Это достоверно известно. Но на острове Рюген появляется книжка с той самой обложкой, которая исчезает из белого шкафа. И в этой книжке нарисован тот самый двигатель, который придумал пьющий инженер Григорьев. Бред.
- А что, с Григорьевым тоже глухо? – поинтересовался Артист.
Я рассказал.
Мы давно обошли весь монастырь по периметру, и, устав ходить, вошли на подворье и уселись на той самой лавочке, где я вчера разговаривал с отцом Андреем.
- Есть только одна версия, - сказал Артист. – Но она никуда не годится.
- Слушаю.
- Давай предположим существование некоего неизвестного нам лица. Назовем его «мистер икс». Это должна быть незаурядная личность. Он должен быть в курсе многих дел, происходящих в КБ. Он должен разбираться в ракетной технике. Он должен иметь связи с Западом. Если принять такие допущения, можно предположить следующее. Об идее Григорьева узнают конструкторы с какого-то из немногочисленных заводов, где еще до сих пор занимаются толковыми военными разработками. Там, использовав идею Григорьева, создают проект совершенно новой уникальной ракеты. Наш мистер икс то ли имеет заведомо, то ли каким-то образом получает доступ к этим разработкам. На основе полученных материалов он уж совсем непонятно как создает и издает книжку про новейший ракетный комплекс. Чтобы достойно оформить эту книжку, он похищает из белого шкафа обложку расплетаевского подарка. Он переплетает книгу в обложку с грифом «сверхсекретно». Потом он с помощью Боцмана и Мухи пытается переправить это изделие на Запад.
- Зачем так сложно?
- Объясняю. Одно дело чертеж. Другое дело целая книга. Если есть книга, значит, комплекс мало того, что разработан, он уже на вооружение поставлен. Такая информация дороже стоит.
- Хорошая версия. Но есть одно «но». Как выяснил Голубков, ракетный комплекс 11К99 не только никогда не стоял на вооружении, он никогда не разрабатывался.
- Логично. Но ты забываешь, что «11К99» – это всего лишь слово, название. Может быть, эта зверская ракета разрабатывалась под совсем другим кодовым названием. Но вот у мистера икса в руках оказывается обложка именно с таким названием. Вот он ее и приклеивает к своей книжке.
- Ладно, пусть. Но есть еще, по крайней мере, одна нестыковочка.
- Какая?
- Обложка появилась на свет пару недель назад. За это время невозможно сочинить и издать целую книгу.
- Значит, обложка делалась на заказ. Книга существовала раньше.
- На такое способен только провидец. Откуда можно было заранее знать, что Рачеев даст согласие на изготовление оригинального подарка для Расплетаева?
- Мог не знать, но рассчитывать. Как только обложка с грифом появилась, ее тут же приделали к книге и отправили на Запад.
- Да, все это может быть. Но это только версии. Нам нужны факты.
Зазвонил телефон. Это был Голубков.
- Пастух, раздраженно проворчал он, - где ты шляешься?
- Не шляюсь, а разрабатываю версии, отвечал я.
- Ладно, ладно. И где ты их разрабатываешь?
- Возле монастыря.
- Артист с тобой?
- Да.
- Оба идите к дороге, сейчас будет машина.
Голубков подкатил в своем лимузине даже раньше, чем мы успели добраться до улицы, он завернул за нами в тупичок, ведущий к монастырю. В машине кроме самого генерала и шофера сидел еще один человек. Голубков сидел подле водителя, а этот человек сидел на заднем сиденье, так что мы с Артистом, втиснувшись в машину, оказались рядом с ним. Меня поразило его лицо. С одной стороны было видно, что он подавлен. Он сидел, привалившись к дверце так, что щека касалась холодного стекла. Он был бледен и лоб его покрывала испарина, он вытирал ее рукавом, делая злые, раздраженные движения. Могло показаться, что его укачало при езде. Но глаза его светились то ли наглой гордостью, то ли радостной наглостью.
- Знакомьтесь, - сказал Голубков, - перед вами тот самый шпиён, из-за которого столько шуму.
Голос Голубкова был радостный, но все равно он из-за чего-то нервничал.
- А мы знакомы, - сказал я. – Здравствуй, инженер!
Калиниченко обтер губы под щеткой усов и прохрипел:
- Да, здравствуйте.
- Так вы знакомы! – опять обрадовался Голубков. – Здорово же это парень нас за нос поводил! Ты не молчи, шпион, расскажи вот господам, как дело было. А вообще вы, ребята, на правильном пути были. Еще бы немного, и добрались бы до него.
- А как вы его вычислили?
- Да сам он вычислился. Поймал меня возле дома, где я остановился. Так что это он меня вычислил. Я ж говорю, шпиён, мать его за ногу! Каяться пришел. Я, говорит, во всем виноват, а Григорьев не при чем, я его использовал. Врет, конечно, на пару они это дело стряпали.
- Нет, не вру, - прохрипел Калиниченко, опять обтирая рот. – Моя идея, мой план. Я все делал. Григорьев только помогал. Он не знал, для чего все это.
- Что – это? – поинтересовался я.
- Давай, давай, рассказывай, - подбодрил инженера Голубков.
По словам Калиниченки получалось, что он, зная об изобретении Григорьева, решил спроектировать ракетный комплекс с использованием щелевидного двигателя. Когда ракета стала более-менее прорисовываться, он задумал чудовищную авантюру: состряпать книжку и продать ее на Запад. Он, используя Григорьева в качестве помощника, состряпал книжку, самостоятельно вышел на агента и продал свою стряпню. И теперь с восторгом отдается в руки родной службы безопасности и просит наказать его по всей строгости закона.
- Вот ведь врет! – восхищался Голубков, пока лимузин выруливал на шоссе, которое, по моим соображениям вело на Москву, - Друга выгораживает, герой! Да ты сообрази, дура, что теперь и тебя и твоего дружка может спасти только правда. Твоего Григорьева все равно арестуют как подельника. Все равно все откроется.
- Я не вру, - упорствовал Калиниченко. – Григорьева арестовывать не за что. Он ни в чем не виноват.
Голубков был прав, врал инженер. Если бы все упиралось только в книжку, в ЦРУ не могло бы быть отдела по работе с комплексом.
- Послушайте, Алексей, - вступил я. – Вы действительно говорите неправду. Информация о вашем комплексе шла на Запад и до появления книги. Книга появилась на свет только что, не раньше, чем была отпечатана обложка.
- Я продавал отдельные чертежи и раньше. Я. Не он.
Врал, и врал неумело.
- Добро. Тогда нам нужен твой выход на агента, с которым ты работал.
- Этого я вам сказать не могу.
- Не можешь, потому что не знаешь. Связь была у Григорьева.
- Нет, связь шла через меня. Но я не скажу вам ни с кем я связывался, ни как я связывался.
- Почему?
- Это мои внутренние причины, я не буду их открывать.
- Геройствует! – усмехался Голубков. Он-то знал, что рано или поздно инженер расколется.
- Хорошо, - продолжил я. - Я вот что тебе скажу. Вы своими авантюрами создали миллион проблем миллиону людей. В том числе и нам. У тебя есть информация, которая нам. Она нам нужна срочно. Нам с ней работать. Мы будем исправлять то, что вы со своим другом натворили. Мы все равно ее получим. Но если мы ее получим ее сейчас, мы будем тебе благодарны. Тебе и твоему другу. Особенно, если вы будете с нами работать, помогать нам. Если ты будешь запираться, нам придется потратить время и силы, чтобы добыть эту информацию самим. И тут мы сможем на тебя обидеться. И на тебя, и на твоего друга, и на его девушку, которая, конечно, тоже в курсе всех дел. Кто-то же у вас заведовал полиграфической частью.
Инженер опустил голову и задумался. Я сделал знак Голубкову, чтоб не сбивал человека с мысли, потому что, насколько я мог понять, мысль его шла в нужном направлении. И действительно, минут через пять мы получили положительный результат.
- Все равно докопаетесь, - сказал инженер, поднимая голову. – Да, оба мы работали. Связь осуществлял Григорьев. Но, клянусь, это я его подталкивал. Он пьющий, слабый человек. Я подчинил его себе. Он выполнял мою волю. Моя вина больше.
- Кто больше виноват, мы потом разберемся, - сказал Голубков. – Ты мне вот что скажи, как ты на меня вышел. Чего это ты вдруг ни с того, ни с чего каяться пошел.
- Не ни с того ни с сего. Еще когда первая проверка на завод приехала, я понял под кого на самом деле копают. Рачеев зеленый ходил. Мне его жалко было, но я знал, что на него ничего не найдут, поэтому был спокоен. Потом смотрю, охранники новые появились, а на охранников не похожи.
- Почему же не похожи? – обиделся Артист.
- Да так. И Рачеев к вам сразу со всем пиететом, не как к подчиненным, а как к равным, или, даже как к начальству. И вникать сразу стали. Ну, ясно, что не охранники, а еще одна проверка. Рачеев опять стал зеленый. Потом под Родиона начали рыть. Ну, тут я забеспокоился. А когда весь наш особый отдел ломанулся в белый шкаф, я сразу понял, что еще немного, и все откроется. И решил кончать игру. И чем быстрее, тем лучше.
- Это ты правильно решил. Но как ты на меня вышел?
- Выследил. Я встречал Катю вчера, когда она возвращалась из монастыря. Она сказала, что видела Сергея с еще каким-то мужчиной. Я не стал провожать Катю, притаился за деревом и, когда вы возвращались из монастыря, подслушал обрывок вашего разговора. Я понял, что вы и есть начальник. Я видел, как вы садились в машину, а такая машина у нас в городе одна. А город небольшой. По машине и обнаружил, где вы остановились.
- Ух, шпиён! – смеялся Голубков.
Мне тоже понравилось, как инженер сумел выследить генерала спецслужбы. Но меня волновало другое. Я тронул Голубкова за плечо, чтобы при инженере не называть ни его имени, ни звания. Голубков обернулся.
- Это хорошо, что мы в Москву едем, - сказал я. – Мне в Германию лететь надо.
- Еще один герой. Друзей из беды выручать?
- Друзей.
- Оба полетите. С Артистом вместе. И задание у вас будет. Только давай сначала послушаем, что нам наш шпиён расскажет. А то он вроде на чистосердечное шел, а мы его перебили.
IV
Он пробирался в свое купе в мрачнейшем расположении духа. Очень хотелось есть, о чем настойчиво напоминала поджелудочная железа, а в проклятом вагоне-ресторане из меню чьей-то старательной рукой были безжалостно вычеркнуты все дешевые блюда. Понятное дело, что в любом бизнесе должны быть издержки, по крайней мере, на питание собственно персоны бизнесмена. Но кто сказал, что это самое питание должно съедать всю прибыль! Мало вам того, что не нашлось плацкартного билета и пришлось покупать дорогое купе! И эти чертовы тетки на станциях ломят за свои вонючие пирожки, от которых люди умирают в страшных желудочных корчах, цену достойную сытного, да еще и деликатесного ужина.
Узкий проход плацкартного вагона был превращен в лабиринт торчащими с полок ногами. Проветривалось плохо, и тяжелый дух немытых тел забивал аппетит, что, конечно, было хорошо, но поджелудочная при этом не успокаивалась. Вагон казался бесконечным, а за ним предстоял еще один такой же. Пытка. Ему бы порадоваться, глядя на забитую плацкарту, что едет в купе, что можно относительно спокойно оставлять товар и ходить по вагонам-ресторанам, но почему-то вся злость, вся обида, накопившаяся в нем за последние годы, подсознательно в его душе выплеснулась именно сейчас на ни в чем не повинных пассажиров дешевого вагона. Он матерился в голос, бил локтями торчащие пятки, яростно огрызался на недовольство плацкартников. До драки дело не доходило только потому, что злополучные владельцы торчащих ног видели, что человек в бешенстве, и то ли жалели, то ли все же побаивались связываться.
Но во втором вагоне он устал, бешенства уже не было, оставалось раздражение. Обиженные локтем больше не бормотали «да ладно, ладно, зачем же так психовать?», а поднимались со своих мест более решительно, говорили: «Да ты че, мужик!» и косо смотрели вслед. И вот в предпоследней ячейке кто-то не просто приподнялся, а, больно ударенный локтем, вскочил и подтянул штаны, явно, чтобы влепить обидчику основательную затрещину.
Спасло его вот что. Он не видел, как вслед за ним идет грузноватый мужчина с мясистым носом и ловким, внимательным взглядом. Не видел, потому что увидев, обязательно узнал бы своего соседа по купе. Идущий вслед усмехался, глядя на проделки и выходки доведенного до отчаяния человека, но не отставал, следил. И только когда конфликт назрел, вмешался.
Он загородил проход и тот, что уже подтянул штаны и даже треснул себя кулаком в ладонь, что, разумеется, было недобрым знаком, уперся грудью в совсем не того человека, которого собирался бить.
- Вы извините моего товарища, - кладя драчуну руку на плечо, сказал грузный. – Его жена бросила, вот он и психует. Ради бога, извините, а я его больше в ваш вагон не пущу.
- Ладно, смотри, - неуверенно пробормотал воинственный плацкартник, еще раз глянул злобно вслед своему обидчику, и полез обратно на полку.
- Вы удивлены, что я за вас вступился? – Сказал грузный в тамбуре. – Не удивляйтесь, я вижу, в каком вы состоянии. Вам успокоиться надо. Пойдемте в купе.
Вечерело. Скорый Брест-Москва прогремел по мосту через неширокий на Смоленщине Днепр и пошел к Вязьме, к водоразделу Днепровского и Волжского бассейнов. Но путешествующий в поезде не совершает даже личных географических открытий. Единственное, что он может заметить, въезжая на территорию внутренних областей России, так это то, что полоса отчуждения, неотвязно перекрывающая виды и пейзажи, вдруг волшебным образом белеет. То есть и в других местах растут березы, но тут березняки идут сплошной стеной. Россия.
- Вы водку-то хоть пьете, - участливо спрашивал грузный заступник.
- Ой, я все теперь пью. Сам не пойму, с чего это я так распсиховался. Кстати, меня Родионом зовут.
- Антон. Вы не откажетесь со мной посидеть? Много пить не будем, утром нам с вами раненько из поезда выгружаться, но, я думаю, одну-то бутылочку усидим?
На столе появилась дорожная, простая, но весьма качественная и аппетитная закуска, бутылочка «Абсолюта», глядя на хрустальное стекло которой, а также на радикально-индиговый («Левис» чистый, не лицензионная тебе туфта) костюм хозяина, можно было не сомневаться, «Абсолют» тоже не с Малой Арнаутской.
- Меня не то поразило, что вы так великодушно вступились, как совсем другое. Как вам в голову пришло, что от меня жена ушла?
После полубутылки у Родиона слегка заплетался язык, но это не было удивительно. Коварный Антон запасся «Абсолютом» литровым, а Родион на протяжении последних суток практически голодал.
- Дорогой мой, у кого сейчас нет проблем с женами. А честно говоря, ляпнул первое, что в голову пришло. А что, действительно ушла?
Родион отхлебнул большой глоток водки из стакана, закурил. Его узкое правильное лицо подергивалось. Вообще был он высок, даже длинен, долговяз, узок в кости, светло-рус, почти белобрыс. Курили прямо в купе, поскольку ехали вдвоем и оба табачили.
- Не совсем. Но чувствую, что уже что-то произошло. Я тоже в бабской психике кое-что понимаю. Я это называю катастрофой чувств. Это вот как. Вот еще пять лет назад, когда я окончил институт, у меня была перспективная специальность. Меня тут же берут в «ящик», платят сразу двести, сразу ставят к хорошему проекту. В общем, кто я? Инженер? Нет, я в такой ситуации уже не инженер, а специалист! Я, конечно, невыездной, я и сейчас невыездной, но я перспективный! Еще года три-четыре, и я защищаюсь, хлоп! – и я уже кандидат технических наук! Нет, я не скажу, что она меня за зарплату в двести рублей полюбила, или за то, что через год-два я уже имел бы все двести пятьдесят. Но я был личность! Я занимался делом! Я получал за это приличную, кстати, по тем временам зарплату. Вот я приходил домой, о работе, конечно, я ничего не рассказывал, так во мне была тайна! А теперь что? У меня неоплачиваемый отпуск на полгода. Делай, что хочешь. Хочешь – иди в дворники, хочешь – в бандиты. А я не хъочу ни в дворники, ни в бандиты! Что мне остается? Вот что! – Родион зло, с силой лягнул пяткой рундук под собой. – Занял сто баксов, двинул в Брест, затарился, вот теперь везу в Москву. Колготки, футболки, трусы, жвачки, «Сникерсов» коробка, всякая еще дрянь. Вот теперь стану в том же Царицыне, возьму все это дерьмо в зубы, да и получу прибыль процентов сорок. Отдам долг, а остальное – жене. А она – экономист в банке, она столько в неделю имеет. А сколько я буду вот этим своим говном в Царицыне трясти? Месяц? Полтора? И кто я теперь? Бизнесмен? Ага, как же, бизнесмен! Челнок! Самый, причем, задрипанный челнок. Я вообще во всю эту муру ввязался только оттого, что это же невозможно каждый день слышать эти намеки: что, мол, ты за мужик, что дела себе никакого найти не можешь? Вот нашел дело. А! Только уже бесполезно все это. Катастрофа чувств! Везу ей подарочек – колготки с лайкрой. Почти баллистическая ракета с дополнительной ступенью. Второй раз в Брест езжу. Третий не поеду. Повешусь к лешему.
Состояние Родиона нет нужды описывать, кто сам не бывал в таком виде, тот обязательно видел людей в подобной ситуации в непростые для всей страны девяностые, в самом их начале. Казалось, еще немного, бедняга бывший инженер разрыдается в жилетку своему явно более благополучному соседу. А лучше было бы, если бы он все же как-то контролировал себя. Тогда бы он смог отметить, как напрягся его сосед при словах «баллистическая ракета».
- Ну, вешаться незачем, - успокаивал его Антон. – Сейчас тоже есть масса сфер применения и для технических работников.
- Ага! – Пьяно возражал Родион. – Челночество! Все, что нам осталось!
- Родион, успокойся, - Антон под все это дело перешел на «ты». – Есть выход. Давай поговорим в другом месте, в другое время и на трезвую голову.
- Давай сейчас поговорим, зачем откладывать? – Возражал Родион. – Я не так уж и пьян!
- Да, да, я вижу. Но все дело в том, что я уже не трезв, - врал Антон, он был вовсе не пьян. И пил меньше, и вообще, он явно лучше держал алкоголь. – Так ты пока не продашь свой товар, все время в Москве будешь?
- А куда я денусь?
- А в Москве ты где живешь?
- Где, где… У свекрови…
- У свекрови?!
- Ай, блин, у тещи. Если твое предложение серьезное, без пурги, то пиши телефон!
И Антон действительно записал телефон, и не только записал его с пьяных слов Родиона, но еще и уточнил его дважды, нудно приставая к своему пьяному соседу, причем не зря, с одной цифрой Родион все же запутался. Но более того, он уточнил его и утром, при высадке из поезда.
Известно из практики, что вообще в поездах исключительно здорово спится. Легкая качка, равномерный стук колес… Но всегда все спящие даже самой глухой ночью просыпаются на станциях. Их будит внезапная тишина. Но как же приятны эти короткие пробуждения среди ночной дороги! Сквозь ватную тишину вдруг пробивается шорох в соседнем купе: кто-то подсел в проходящий поезд. Странно, неестественно прозвучит чей-то голос на перроне. Но вот вагон сперва скрипнул, как новый ботинок, да, да, именно с тем звуком, лязгнула сцепка, колеса стукнули раз, стукнули другой, тряхануло на стрелке, и снова качка, равномерные удары колес о стыки… После станций и засыпается хорошо, и спится еще лучше, еще крепче.
Но до чего же мерзко, когда сон прерывает конечная остановка! И почему-то всегда сразу ясно, что остановка конечная, что качки и стука больше не будет. Ну конечно, простым шорохом в соседнем купе дело уже не ограничивается, поднимается суетливая возня по всему вагону, резкие, но словно из тумана отдельные голоса безлюдного перрона заменяются нервными выкриками носильщиков и пассажиров, нет больше напряжения ожидания продолжения пути. Приехали.
И что мы имеем в наличии? Четыре утра, весна, еще не рассвело, голова уже болит после вчерашней водки, потому что в поезде водка пьется лучше и больше, чем, скажем, на пароходе или в самолете, но ты еще, в сущности, не трезв, поскольку легли всего часа полтора-два назад. А надо одеваться, умываться поздно – туалет давно закрыт, хватать баулы, и выгружаться на зябкий перрон неприветливой Москвы. А тут еще вчерашний сосед донимает на счет тещиного телефона. Ну только повеситься!
Но постепенно окружающий мир приходит в некоторое соответствие если не с идеалом, то хотя бы с нормой. Стакан холодного нарзана если не отрезвляет, то по крайней мере позволяет относительно безболезненно передвигать ногами, выясняется, что похмелье от настоящего «Абсолюта» штука не такая уж и тяжелая, да еще и вчерашний сосед, сперва показавшийся таким нудным, обещает за свой счет отвезти на такси куда надо, а именно к теще.
Вообще пьяные знакомства в поездах и других транспортных средствах, как известно, штука крайне ненадежная. Вчера пили, закусывали, чуть не братались, а сегодня и в глаза-то соседу глядеть совестно! Ну конечно, вчера такого о себе ему рассказал! Хорошо бы этого человека и вовсе никогда не повстречать, а я, кажется (вот дурак-то!), свой телефон ему оставил! Ну да фиг с ним. Он тоже пьяный был, авось и потеряет номерок-то.
Но сегодня все было по-другому. Антон оказался нормальным мужиком, понимающим. Первый же сказал: мы, мол, так вчера нарезались, что черт знает что друг другу наговорили. Но это, мол, все ладно, ты, я вижу, человек толковый, так что еще встретимся. Когда приехали в Бирюлево, Родион даже зазывал Антона к теще, нормальная, дескать, старуха, счас чайком напоит, а может, и коньячку нальет. Но Антон отказался, ссылаясь на недосып.
- Слушай, Антон, - говорил, прилагая руки к сердцу Родион, в дороге его еще и пивком угостили, так что он сделался чудовищно лиричен, можно сказать, сентиментален. – Я твой должник! Тебе еще от меня ехать черт-те куда!
- Да что ты волнуешься, мне, собственно, на Кантиму, это пара метров, успокойся. Я сейчас спать завалюсь, что и тебе советую, а как проснусь, сразу тебе позвоню, вот тогда встретимся и поговорим.
Теща, Антонина Денисовна, баба действительно нормальная, сочувственно посмотрела на хмельного усталого затаренного зятя и, организовав ему легкий перекусон на кухне, тут же пошла в гостиную устраивать бедолаге постель.
Выяснилось, что у тещи на диване после тарелки борща и холодной курицы спится ничуть не хуже, чем в поезде, и спится даже до трех часов дня, и вставать не хочется, вот что интересно!
Антон, обязательный, черт возьми, человек, позвонил в четыре. Родион только приступил к сортировке привезенного товара: «сникерсы» – в холодильник, отдельно трусы, отдельно колготки, и так далее. Впрочем, на стольник «зеленых» товара было не так уж много, поэтому сходить в гости, тем более неподалеку, тем более к симпатичному человеку, тем более к такому, у которого, похоже, действительно могут быть какие-то серьезные предложения, было не то что нормально, было просто необходимо.
К сообщению, что тесть идет на «деловые переговоры» теща отнеслась флегматично. В девяносто четвертом году слова «деловые переговоры» произносились столь часто и безрезультатно, что их попросту переставали слышать. И вообще Антонина Денисовна была человеком спокойным. Надо – пусть идет. А Родион нервничал. Надо было после того, как он позволил себе расслабиться в поезде, постараться произвести максимально положительное впечатление. Хорошо, что он держал в Москве, у тещи почти весь свой гардероб. Душ, бритва и парадный костюм сделали свое дело: Родион выглядел как огурец. В таком огурцовом виде он и намылился к своему новому знакомому.
При том, что сам Антон выглядел весьма респектабельно, его жилище в хрущевской пятиэтажке на Пролетарском проспекте выглядело очень скромно. И сам Антон смотрелся не вчерашним респектабельным то ли бизнесменом, то ли чиновником в отпуске, а простым мужиком, скорее всего холостым. Квартира выглядела необжитой, даже грязноватой. Но нет, в комнате был накрыт стол, свидетельствующий о состоятельности хозяина. Дорогой коньяк, изысканные закуски, и не самопальные кулинарные изыски, а купленные готовыми, что, понятно, дороже. Тут же все и объяснилось. Антон сообщил, что квартирка на Кантиме – всего лишь временное пристанище, поскольку он, Антон, на этот раз в Москву прибыл ненадолго.
- Терпеть не могу гостиниц, - объяснял он, разливая коньяк по рюмкам. – Все-то время ты на виду, чувствую себя в гостиницах, даже в хороших, как школьник на экскурсии.
- Антон, извини, я пить не буду, у меня еще сегодня дела, а завтра идти торговать, силы нужны, - онекивался Родион.
- Если мы договоримся, тебе не надо будет завтра никуда идти.
- Я еще от вчерашнего толком не отошел…
- Так тем более глоток коньячку тебе не повредит. Это такой коньяк… Ты только попробуй, сразу в норму придешь.
- Ладно…
- Теперь давай так. Твой отпуск, он когда кончается?
- Через две недели, первого июня выходим на работу.
- Очень хорошо. А в новый отпуск тебя не отправят?
- Не. Там у нас, вроде, конверсия пошла, кастрюли будем делать. Я буду штампы проектировать.
- Так ты – спец по штампам?
- Нет, нет ни в коем случае. Я – спец по реактивному движению, штампами никогда не занимался.
- Как же ты их будешь делать?
- Не волнуйся, разберусь. Ты знаешь, как Эйнштейн нанимался в помощники Эдисону? Эдисон его спрашивает: какова плотность каучука? Эйнштейн: не знаю. А какова скорость звука в воде? Эйнштейн: не знаю. Эдисон и говорит: на фига мне такой ассистент, который ни черта не знает? А Эйнштейн и говорит: а на фига мне такой мастер, который не умеет пользоваться справочником?! А справочник у меня есть, так что наделаю им штампов.
Родион прихлебывал коньяк, явно уже увлекаясь этим занятием, пьянел, и не замечал, что разговор плавно уходит то в одну сторону, то в другую, но всегда в ту, куда его направляет Антон.
Над ветхими хрущевками Пролетарского проспекта собирались сумерки, новые приятели все болтали, причем Родион все больше трепал о себе, а Антон все больше слушал, да коньяк подливал. Родион, вроде как и вовсе забыл, что ему завтра на рынке стоять, где-то в его хмельном сознании сидела мысль, что ему будто бы уже сделали толковое деловое предложение, которое избавит его от торчания на рынке. Между тем Антон еще ничего ему не пообещал.
Наконец, добрались и до политики. Родион злобно и грязно обругал текущие российские порядки, Антон его поддержал, причем изрек следующую сентенцию.
- Современный мир – это как бурное море. Страны – корабли. Правительства – моряки. Мы с тобой – пассажиры. Если твоим кораблем управляет юнга, не лучше ли, пока не поздно, перебраться на другое судно, которым руководит опытный капитан?
- Ты имеешь в виду – свинтить отсюда?
- Да.
- Куда? Кому мы там нужны?
- Ну, я, положим, понадобился.
- Да-а? И кому?
- Не важно. Ладно, скажем, Германии. Я, собственно, в Москве в командировке. А живу давно уже там…
- Нет, я уж как-то здесь все это переживу…
- Что – это? Ты что, не видишь, что страна разваливается? Еще лет пять – и лучшее, что тебе останется – чистить туфли каким-нибудь американцам, а то и китайцам, которые вскорости скупят всю страну!
- Ну, это ты загибаешь. Еще ничего, еще Россия возродится…
- Ах, какой пафос! Да, может быть, возродится. Вот тогда ты и вернешься. И вернешься не челноком задрипанным, а инженером, не утратившим своих навыков, специалистом, может быть, с мировым именем.
- Нет, я отсюда никуда не поеду.
- И не надо. Ты можешь оставаться и здесь. Вопрос только в том, с кем ты свяжешь свою судьбу. С Ро… с сегодняшней Россией, где тебя, специалиста высокого класса, вышвыривают на грязный Царицынский рынок, или с теми людьми, которые способны оценить уровень твоей научно-технической подготовки.
- А как?
- Да просто. Ты делаешь работу, – тебе платят.
- Кто?
- Это ты успеешь узнать. Понимаешь, я предлагаю тебе грант.
- Что?
- Грант. Я могу устроить так, что тебе поручат серьезную техническую разработку. Будешь спокойно себе работать дома и получать за это нормальные деньги.
- Дома… Дома у меня и кульмана-то нет.
- Какой кульман! Кто сейчас работает на кульмане! Тебе поставят компьютер, все за счет фирмы, только сиди и работай!
- Ну, хорошо, я согласен, что есть конкретное техзадание?
- Ты быстрый. Нет, пока ничего конкретного нет. Надо показать людям твои старые разработки, чтоб был виден твой профиль, твой уровень…
- Мои разработки! Да у меня даже диплом и тот был секретный!
- Не обязательно твои.
- Ну да! А чьи?
- Родионушка! Ты на таком заводе работаешь, что любой самый несчастный чертеж может заинтересовать кого надо.
- Ты с ума сошел! У нас там все секретное!
- И кастрюли?
- Так кастрюли кого ж заинтересуют!
- Я вижу, в тебе проснулось чувство ложного патриотизма. Ты думаешь, что эти все ваши секреты через год-полтора вообще будут что-то из себя представлять?
- Да нет, не в этом дело. – Родион несколько помрачнел, отставил коньяк и стал искать глазами свою куртку. – Это все бесполезно. С завода ничего вынести нельзя. Если есть серьезная работа для инженера – я всегда готов. Ну а нет – так нет. – Он наконец нашел свою куртку, которая в процессе выпивки сползла со спинки стула и валялась на полу. – Пойду я, засиделся. Вставать рано. Спасибо за угощение.
- Постой. – Антон даже не шелохнулся, когда Родион поднялся со стула. Он так же держал в одной руке трубку и так же пускал дум уголком рта, а в другой – большую коньячную рюмку и так же пристально рассматривал ее содержимое. – На сколько у тебя товара?
- На стольник.
- То есть на сто баксов?
- Ну да.
- За сколько ты собирался его продать?
- Ну, за сто пятьдесят.
- Держи двести.
У Антона в руке вдруг оказались деньги, то ли он их умел получать из воздуха, то ли давно держал их наготове. А в душе Родиона происходила тяжелая борьба. Был он немного пьян, но все же соображал, что дело не совсем чисто, что странный Антон чего-то добивается недоброго, втягивает его, Родиона, в какую-то весьма скользкую авантюру. Но мысль о том, что завтра придется стоять на заплеванном асфальте рынка, держать в руках колготки и прочую дребедень, была так отвратительна, что любая авантюра казалась спасением.
Он сел. Снова взял коньяк, хлебнул, закурил. Помолчал с минуту. И этот глоток алкоголя и эта минута вынудили его принять совсем не то решение, к которому он склонялся вначале. К исходу этой коварной минуты стало ясно, что завтра на рынок ему попросту не встать. А значит, торговать он начнет только послезавтра, в понедельник, день, вообще говоря, неторговый. Значит вожделенный навар в пятьдесят баксов ляжет в его тощий карман и вовсе невесть когда. А прямо говоря, о чем бы Родион теперь не думал, все его мысли рано или поздно сходились к одной точке. Как доказать Анжеле, жене, что он мужик, добытчик, что он еще черт знает чего стоит. А тут всплывает реальная возможность сэкономить добрых десять дней, в которые можно вместо того, чтобы торчать на рынке, попробовать как-то раскрутиться на свалившиеся с неба двести баксов.
- Да хорошо. А товар? – сказал он по прошествии этой знаменательной минуты.
- Товар? Мне он не нужен. Хочешь – сдай его кому-нибудь оптом. Зря что ли ты с ним возился?
- Хорошо. И что от меня требуется?
- Знаешь, давай об этом поговорим завтра. Даже нет, лучше где-нибудь на недельке. Среда устроит?
- Устроит.
- Ну так я тебе перезвоню.
С субботнего вечера до середины среды Родион душевное состояние Родиона скакало по таким замысловатым кривым, что трудно и описать. Весь воскресный день, несмотря на вчерашнюю удачную, по крайней мере, по деньгам сделку, он провел в состоянии, близком к депрессии. Не радовали его деньги, не радовала его возможность наплевать на проклятый рынок. Но к вечеру он оживился. Оживление было мрачным, нервным, но принесло результаты. Он встретился с хозяином небольшой торговой точки и сравнительно успешно сбыл ему оптом весь свой нехитрый товар. В последующие дни он старался ни с кем не общаться, с тещей в разговоры не вступал, бывало, бродил вокруг Загорьевских прудов, а то просто лежал на диване, глядя в одну точку. В N к жене так и не поехал. А в среду ему и вовсе пришлось пить успокоительное, так велико было напряжение.
Антон позвонил, по своему обыкновению, в четыре. Сухо договорились о встрече. Действительно, Антон переехал в куда лучшие апартаменты в районе метро «Сокол». Кажется, у него там была и прислуга, потому что пол был чисто выметен, на горизонтальных поверхностях не было и следа пыли, а представить себе, что грузный богатый Антон сам стирает пыль или метет пол, было просто невозможно. Но Родион не обращал внимания на обстановку. Он был бледен, даже желт, глаза впали, щеки обтянулись. Было видно, что он пережил тяжелую внутреннюю борьбу. Но видно было и то, что он пришел к какому-то непростому решению. От коньяка или чего бы то ни было в том роде он решительно отказался и заговорил крайне делово.
- Антон, я понимаю прекрасно, в чем состоит ваше деловое предложение.
Антон только поднял бровь то ли по поводу официального «вы», то ли по поводу феноменальной догадливости своего собеседника.
- Вам нужны секреты, причем поставлять их должен я. И я даже успел получить задаток. Впрочем, я его не потратил (при этом Родион машинально сунул руку в карман, как бы подтверждая целостность полученной им суммы), так что, как я считаю, я еще могу отказаться.
Антон отвел трубку ото рта и даже успел сказать «Ну!», но Родион остановил его жестом.
- Я еще не все сказал. И я еще не отказался. Просто, прежде, чем заключить сделку, я хотел бы уточнить все детали договора. Во-первых, я хотел бы знать, с кем мне придется иметь дело.
Повисла пауза, потому что Родиона как бы оборвало на полуслове. Антон ждал, что последует «во-вторых», но очевидно, второй вопрос Родион оставил на то время, когда узнает ответ на первый. Но Антон ловко разрешил эту напряженную паузу. Он пыхнул своей трубкой, и просто ответил:
- Со мной.
- Хорошо. Но кто стоит за вами?
- На это не так просто ответить.
- Но надо!
- Добро. Попробую сформулировать. В какой-то мере, никто. Я сам по себе. Я коммерсант, посредник. У меня есть выход на продавца, это вы. Есть выход на покупателя. Покупатель находится в Германии. Это все, что я могу о нем сказать. Теперь я готов ответить на второй вопрос.
Родион не успел толком обмозговать ответ на первый, а уже вынужден был продолжать спрашивать, а, значит, втягиваться в дальнейшие переговоры.
- Что именно вас интересует?
- Не меня. Я посредник. Меня интересует только одно: чтобы покупатель и продавец были довольны. Что конкретно интересует нашего покупателя, будет уточняться по ходу дела. Для начала его устроит любая документация с грифом от «совсекретно» и выше. Кроме того, надо понять, к каким документам у вас есть доступ, и к каким вы этот доступ можете получить. Третий вопрос?
Родион замялся и снова дал Антону перехватить инициативу разговора.
- Деньги? – спросил он.
- Да, деньги! – чуть не выкрикнул Родион с каким-то вызовом.
- Здесь тоже все зависит от качества товара. Я не думаю, что цена может оказаться ниже нескольких сот долларов. Но это – нижняя граница. Верхняя – очень, очень высока. Тысячи долларов. Но за соответствующее качество.
- Мои гарантии?
- О, я вижу, вы внимательно смотрели кинокартины детективного содержания! Гарантии! Какое умное слово! Деньги – наличными сразу. В остальном…
Антон развел руками.
- Если неприятности случатся у меня, то я вас не знаю. Если у вас – вы не знаете меня.
- А если я выдам, то у вас длинные руки?
- Мало того, что вы смотрите детективы, вы смотрите еще и детские детективы. Руки, конечно, длинные. Только не у меня. Но дело не в этом. У вас против меня ничего не будет. А вообще, Родион, чего это мы в самом деле, как в худших детективах? Мы можем сделать бизнес, и мы его сделаем! Гарантии! Длинные руки! Перестань. Хочешь пива?
Расставались снова приятелями, чуть не друзьями. Родион возвращался в гулком метро к теще и думал о том, что ему теперь придется привыкать к тому, чтобы вести двойную жизнь, к тому, что только он будет знать, что он – государственный преступник. Антон не в счет. Родион прекрасно знал цену таким дружбам. Сегодня друзья, а завтра бизнес накрылся, и я тебя не знаю, да и вижу-то впервые.
Первого июня Родион вышел на работу. Был он несколько напряжен, но, в целом, спокоен, было у него время, чтобы совладать с собой. И он совладал. На заводе полным ходом шла конверсия. Часть территории отгораживалась, туда перевозили оборудование из других цехов, появились какие-то новые люди, что-то происходило, что-то строилось, но почему-то вся эта бурная деятельность отдавала крахом, развалом и тленом.
Начальник отдела тут же нашел работу для Родиона.
- Слушай, Григорьев, - сказал начальник, расчесывая комариный укус на шее, - кастрюли поделать ты еще успеешь. А пока вот тебе какое занятие. Надо всю нашу секретку упорядочить и заархивировать. Даст Бог, еще пригодится, а пока нужно, чтобы лежала она в лучшем виде. Получишь у особиста ключ от секретной комнаты, и сегодня же приступай. Значит, что надо? Надо, чтобы все комплекты техдокументации были рассортированы. Белки – к белкам, кальки – к калькам. Если какой кальки не хватает, – откопируешь и туда же, в архив. Там тебе работы недели на две. Давай, действуй.
Ключ особист так сразу не дал, пришлось оформлять особый допуск. Но это теперь делалось быстро, так что уже на следующий день Родион стоял в секретном хранилище чертежей наедине с «товаром», снабженным грифами «секретно», «совершенно секретно», «особо секретно», и даже «сверхсекретно». Более того, у него была возможность скопировать практически что угодно и почти бесконтрольно. Но и это еще не все. На проходной конверсионного цеха унылый охранник проверял только пропуска, а цех от основной территории завода еще не был никак отгорожен.
Через три недели, а именно столько понадобилось Родиону, чтобы привести в порядок архивы, субботней утренней электричкой он отправился в Москву. В небольшой спортивной сумке, болтавшейся на его плече, лежал туго скрученный сверток калек – прозрачных копий с «белков» – чертежей, выполненных на ватманской бумаге. Было отобрано лучшее. Не от «совсекретно» и выше, а только «особо секретно» и «сверхсекретно». Несмотря на жару и нервную возбужденность, он не позволил себе пива, пил только воду. Боялся, что от малейшего глотка захмелеет, так сильно было чувство эйфории. Месяц, что Родион прожил у себя в N, Анжела, жена, хоть и продолжала оставаться равнодушной, но все же изредка поглядывала на мужа с некоторым любопытством. Он изменился. Растерянность, в которой он пребывал начиная с момента, когда перестал быть инженером, ценным специалистом, и вообще, человеком с достойным заработком, сменилась сосредоточенностью человека, который занят делом, и в успехе этого дела уверен. Ну а теперь уж все самое страшное позади. За такой отборный товар загадочный покупатель отвалит по максимуму! Но не только в этом дело, а еще и в том, что он, Родион, теперь не инженеришко, которого государство держит на мизерной зарплате только чтоб не рыпался и с голоду не околевал, не челнок-неудачник, а целый шпион. Государственный преступник. Он смог. Он пошел на это ради любви, он переступил не только через закон, он переступил через себя. Только Бог знает, чего ему это стоило. И Он же ему и судья. Ни люди, ни государство, предавшее народ, не смеют его судить.
Все эти мысли продолжали неотвязно вертеться в его голове, и когда он назначал встречу Антону, и когда он шел на эту встречу. Он пытался настроить себя на коммерческий лад. Все хотел прикинуть, какую цену назначать на чертежи, все пытался спланировать, как он поведет разговор, но мысли путались и снова слетали на Анжелу, которая теперь-то уж зауважает его вновь. Да, зауважает такую сильную личность, человека, способного на такое тяжкое преступление.
Но разговор получился короткий и скомканный.
- Так, - даже не поздоровавшись начал Антон, - с собой у тебя ничего?
- Ничего, как договаривались.
- Это правильно. Значит так. Пока все откладывается. Я сейчас уезжаю. Там, за бугром, я как раз встречусь с нашим покупателем, цену еще набью…
- Когда вернешься?
- Точно пока не знаю. Через месяц, через два…
- Ты с ума сошел! И мне все это время все эти бумаги хранить?
- Ну не храни, сделай микрофильмы, а чертежи сожги…
- Ага! И в какую фотолабораторию ты мне посоветуешь обратиться?
- Ну да, что я говорю… А, собственно, что у тебя там?
- Командно-гироскопические приборы, наземный прибор прицеливания, двигатель…
- Это к какой ракете?
- К восемьдесят второй…
- Так. Хорошо. Учту. А что у тебя там еще есть?
- Ну так елки-палки, почти все! Новые комплексы, которых еще на вооружении нет. Разработки заморозили…
- Да? Это уже интересней. Я об этом тоже сообщу. Ты, пока меня не будет, постарайся еще что-нибудь вынести, особенно из нового, а как я приеду, вот тогда сразу со всем и разберемся. Ты тайник, что ли сделай… Вот приеду, сразу тебе позвоню. А пока – извини, спешу, ты меня прямо в дверях застал.
И правда, в прихожей стоял чемодан, да и сам Антон был одет по дорожному, Родион сразу ничего этого не заметил. Так и разошлись: Антон тут же поймал машину и умчал в неизвестном направлении, а Родион поплелся на квартиру к теще, где в самом тайном месте, в буфете за самой дальней никогда не используемой кастрюлей лежали стратегические секреты России.
- …ну, я не месяц и не два ждал, а целых три, а потом, конечно, все кальки сжег. Вот так и закончилась черная страница моей биографии.
Ненастным февральским вечером тысяча девятьсот девяносто девятого года в тесной комнате малогабаритной квартирки в пятиэтажном районе города N сидели, беседовали, выпивали двое молодых людей. Хозяин малогабаритки, он же именинник (отсюда и выпивка), он же Родион Григорьев, инженер N-ского военного завода слыл человеком нелюдимым, жил бобылем и за последние годы сумел близко сойтись только с одним человеком, поэтому и торжество в его доме было столь малолюдным. Его друга звали Алексеем Калиниченко, это был энергичный брюнет, крепко сбитый, с подвижным умным взглядом темных глаз, с щетинкой жестких усов над подвижным ртом, часто складывавшимся в ироничную усмешку. Алексей был коллегой Родиона, инженером, классным специалистом по газо- и гидродинамике. Странно складывалась эта дружба, уж очень не похожи были друзья. Вначале Алексей избрал Родиона мишенью для своих острот. Но Родион никак не реагировал, все больше отмалчивался. Алексей по природе не был человеком злым, просто, может быть, не в меру болтливым и острым на язык. И он заметил в Родионе и незаурядный ум и какую-то затаенную внутреннюю драму. От подколок он перешел к дружеским подколкам, и мало помалу ему удалось не только разговорить нелюдима, но и подружиться с ним. Но до сих пор Родион никогда не делился со своим единственным другом тем, что он пережил несколько лет назад.
Родион налил еще по рюмашке и продолжил.
- Что я тогда пережил, этого словами не описать. Ну, жена от меня тогда все же ушла. Мы разменялись, с тех пор здесь и живу. Идиотизм, но год потом людей вообще боялся. Даже к психоневрологу обращался, что-то вроде фобии у меня было. Ты ж понимаешь, я всего себя тогда переломал, и все коту под хвост. Сначала казалось, что все, жизнь кончена. Плюс еще угрызения совести, на преступление я все же пошел. Но потом, как-то все же отошел, жить-то надо…
- Ну давай за то, чтобы не было у нас в жизни никаких обломов! – Подытожил Алексей.
Выпили. Родион закурил, с минуту помолчал. Алексей не перебивал, хоть и был он болтлив, но умел помолчать, когда надо. Молчание прервал Родион.
- Я бы так никому бы об этом всем и не рассказал никогда, даже тебе, но тут вот какое дело. На той неделе на выходные ездил я в Москву. Заходил к своей теще бывшей. Она, знаешь, нормальная тетка, я и тогда с ней дружно жил, и теперь иногда общаюсь. Моя-то, знаешь, дура так до сих пор никого себе не нашла. Она думала, что к ней, такой красивой, умной, богатой мужики в очередь выстроятся, да не тут-то было. Наверное, слишком уж она харчами перебирала. Так теща до сих пор надеется, что мы опять сойдемся. Ну, это, конечно, бесполезно, там все давно перегорело и у меня и у нее, и даже пепла не осталось. Но не в этом дело, это я так, к слову. Так вот, захожу к теще, а она мне и говорит, что мол, какой-то Антон звонил, просил найти его по срочному делу. Телефон свой оставил. Я сразу понял, какой такой Антон. Ну, звоню. Точно – он. По телефону ничего говорить не стал, давай, говорит, встретимся.
- И ты с ним виделся?
- В том-то и дело, что пока нет. Мы на послезавтра договорились, я ж в Москву только на выходных могу, а он в Москве. Собственно, поэтому я тебе все и рассказал.
- Ты хочешь знать, что тебе делать.
- Понимаешь, я вообще-то знаю, что мне делать. Я хочу его засадить. Как – пока не знаю, но думаю, что можно как-то. Но это дело непростое. Вот поэтому я и решил, что одна голова хорошо, а две все-таки лучше. Я хотел вместе с тобой обдумать, как бы его половчее сдать куда надо.
- Тебе так хочется упрятать его в тюрьму?
- Да надо бы. Он мне жизнь сломал. Но не в этом дело. По нем и так тюрьма плачет. Мне он просто крови попортил, а ведь кого-то он рано или поздно завербует. Ну и, в конце концов, я не хочу, чтобы наши разработки уплывали на Запад, и чтобы ими там кто-то бесплатно пользовался.
Родион поднял очередную рюмку, кивнул ею в сторону Алексея, выпил, потянулся за закуской. Алексей тоже выпил и глубоко о чем-то задумался. Минут через пять Родион не выдержал.
- Ну что скажешь?
- Подожди, подожди, - махнул на него рукой Алексей. – Дай еще подумать.
Родион успел убрать водку, которой, кстати, выпито было не так много, убрать со стола остатки горячего, подать сладкое, приготовить кофе и открыть коньяк, пока Алексей не сумел сформулировать хотя бы в общем виде свою смутную пока еще идею.
- Слушай, - сказал он и поднял указательный палец. – Сдавать твоего шпиона в КГБ я бы советовал тебе пока повременить.
- А что с ним делать?
- Подожди. Ты сдашь его, а он сдаст тебя.
- Как он меня сдаст, если против меня нет улик?
- А откуда ты знаешь? Может быть, он записывал на диктофон все ваши разговоры. Ты думаешь, они там такие дураки?
- Но этот Антон, он сам, я все же так думаю, не профессиональный шпион. У него, наверное, были какие-то связи с какими-то там ЦРУ, он хотел этим воспользоваться, заработать. Тогда вообще чувство патриотизма в народе стояло на нулевой отметке. Он тогда многих мог завербовать. Вот он и ехал в Москву с такой целью, наобум. И тут я ему попался. А потом у него что-то сорвалось, не знаю, что именно. Когда я его в последний раз видел, он нервничал, это было заметно.
- Может быть. А может быть, и нет. Мы не знаем, кто он такой. Осторожность не повредит. По-моему, лучшее, что ты сейчас сможешь сделать, так это просто отказаться от любых с ним контактов. Но я не думаю, что это получится.
- Почему?
- Если он снова на тебя вышел, значит, ему что-то от тебя нужно. И вот что нужно учитывать: таких людей ничто не остановит. Он будет тебя шантажировать.
- Чем, интересно?
- Да чем угодно. Теми же диктофонными записями. Может быть, их и нет на самом деле, но ты-то этого узнать никак не сможешь. Давай лучше кофейку с коньячком глотнем, тогда я тебе расскажу, что я придумал.
Под кофе с коньяком идея Алексея не выглядела бредовой, но друзьям предстояло на следующий день оценить ее на трезвую голову.
- Первое, что ты должен сделать, - докладывал Алексей, - так это согласиться на сотрудничество. Можешь немного поломаться. Даже лучше всего будет, если ты сначала немного повыкаблучиваешься. Дескать, стремно, кроме того, тогда ведь он тебя подвел. Но, в итоге, ты должен согласиться. Что его может интересовать? Опять же, наверное, чертежи какого-нибудь секретного комплекса. Ну так и будут ему чертежи!
Ветреный февраль мало располагает к прогулкам, поэтому, несмотря на воскресный день, в центре Москвы, на Китай-городе было не слишком людно Толпилась только какая-то молодежь в подземном переходе, на пятачке у входа в метро. Здесь играла музыка, продавалось пиво, и, конечно, здесь не было ни снега, ни ветра. Встречу Антон назначил именно здесь, в двух шагах от Кремля. Родион узнал Антона сразу, хоть тот и изменился, пополнел, стал не то, что грузен, а просто толст. Но сразу не подошел. Делал вид, что разглядывает витрину музыкального киоска. Он хотел, чтоб Антон подошел первым, ему не хотелось подходить первому. Он представлял себе, что вот он идет навстречу, пробирается сквозь толпу, а Антон стоит, нагло ухмыляется, будто ничего не произошло, и с таким видом, будто это Родиону от него чего-то надо. Родион был уверен, что Антон нарочно не сделает и шагу навстречу, вот так и будет стоять, ухмыляться, пока Родион будет проталкиваться к нему сквозь толпу подвыпившей молодежи. Но у Антона был лом и против этого приема. Он выбрал момент, когда Родион действительно заинтересовался какой-то кассетой и на несколько секунд перестал наблюдать за обстановкой, поэтому не мог видеть, как к нему подходят. Антон вынырнул словно из-под земли, сильно, по панибратски хлопнул Родиона по спине и прокричал сквозь музыку и шум:
- Что ж ты старых друзей не узнаешь! Стоит, понимаешь, делает вид, что в витрину пялится!
Ну нет никакой управы на таких людей! Вот всегда они умудрятся занять господствующую высоту, и всегда ты будешь перед таким человеком, как будто школьник, пойманный в туалете с сигаретой.
Но все же Родион, хоть и был несколько даже оглушен сокрушающим ударом по спине, попытался исправить положение. Официальным тоном, заготовленным заранее, он сухо вымолвил:
- Здравствуйте. Я готов с вами поговорить, но учтите, у меня очень мало времени.
Спасти положение не удалось, потому что Антон мастерски разыграл глубокую сердечную обиду.
- Здравствуйте! Как будто не виделись столько лет! Ладно, не займу я много твоего драгоценного времени, пойдем здесь поблизости присядем, хоть пять минут потолкуем, а потом, ладно, не буду задерживать…
Волей-неволей, Родион вынужден был смягчить тон, перейти, по крайней мере, на «ты». Еще по дороге в ближайший ресторан, а Антон потащил Родиона именно в ресторан, Антон успел скомкано, строя смущенный вид, оправдаться за свое давнее внезапное исчезновение. Впрочем, толком он так ничего и не объяснил. Хотя, по его словам он же выходил чуть ли не спасителем Родиона от каких-то загадочных опасностей.
- Понимаешь, старик, - тараторил он, - у меня такое тогда началось, что пришлось мне делать ноги, чтобы тебя еще, чего доброго, не втянуть. Я все эти годы по Европе скитался, как проклятый, пока ты тут отдыхал.
Получалось, что Родион еще и должен был быть ему благодарен.
Наконец, уселись в ресторане за отдельный столик. Антон начал было заказывать, но Родион остановил его.
- Себе – что хочешь, мне ничего не надо.
- Обижаешь, старик! Я угощаю!
- Если мне чего-нибудь захочется, я сам себе закажу. Кстати, я тебе должен двести долларов, так через несколько дней буду готов отдать.
Антон заказал себе выпивку и закуску, и, когда официант отошел, он все еще обиженно продолжил.
- Старик, я перед тобой виноват. Ну, правда, виноват. А про те двести баксов я и забыл давно. Перестань, ты и так меня сегодня весь день обижаешь. А у меня к тебе есть очень деловое предложение. Во-первых, кстати, это не ты мне должен, а я тебе. За те чертежи, помнишь?
Еще бы не помнить, дьявол побери и тебя и те проклятые чертежи!!!
- Тех чертежей давно уже нет.
- Да я понимаю, что ты их уничтожил. Но ты работу сделал, а каждый труд должен быть оплачен. И не отнекивайся, я – твой должник, и все тут. О цене еще поговорим, но что ты скажешь о пяти сотнях?
- Мне одолжений не надо.
- Это не одолжение! Я сделал заказ, с меня неустойка. Это обычный деловой разговор. Мы, конечно, друзья, так ведь, я надеюсь? Ну, говори, так, или нет?
- Не знаю, - промямлил Родион, он просто сгибался под этим безудержным потоком энергии и слов. – Мы мало знакомы…
- Ну да, мало! Тыщу лет знаем друг друга, пили вместе, ты когда-то со мной делился всеми своими проблемами, а теперь: «мало, понимаешь, знакомы»! Я не знаю, что это ты на меня так взъелся. Тогда я тебя подвел, но, поверь, это не моя вина, так сложилось. Я сам тогда еле выкрутился… Да что я тебе рассказываю, тебе, я вижу, наплевать…
- Да нет, я… - Опять замямлил Родион.
- Ну, вот я и говорю – друзья. Но дело – есть дело. Так что пять сотен с меня. Я понимаю, сейчас это не такие большие деньги, но это максимум, что я сейчас реально могу дать. Ну, в качестве неустойки. И не делай вид, что тебе деньги не нужны. Как там у тебя с женой? Тогда, я помню, были проблемы, ты ж мне тогда все рассказывал.
- Не спрашивай…
Подошел официант, и Родион, расстроенный навязанным ему тяжким воспоминанием, заказал выпить и себе.
- В тот же счет, я плачу, - так решительно заявил Антон, что Родиону не оставалось ничего, кроме того, чтобы смириться. – И закусочки горячей, и икорки еще нам две порции! – И, обратясь опять к Родиону: - Я так и знал, что у тебя там ничего не получится. Есть такие бабы, что ждать не хотят. Подавай им сразу небо в алмазах. И находят себе дураков, которым папочка сделал машину, диплом и красивый костюм. А проходит пару лет, папочку снимают с должности, и сынок погружается в кучерявое дерьмо вместе с той дурой, что висит у него на шее. А толковый мужик, он может, в начале, может быть, и в дерьме, но только рано или поздно, он своего добьется. Только подождать надо. А дуры ждать не хотят.
Родион выпил, последние слова Антона были ему как бальзам на раны, и он немного расслабился.
- Ну, давай свое предложение.
- О, это не здесь! Вообще, главное: ты работаешь там же?
Родион кивнул.
- Значит, будет дело. То, что ты толковый, голова, это я давно понял, как только первый раз тебя увидел. Еще поработаем. Слушай, может быть, ты отложишь свои дела, да поедем ко мне? Там и поговорим.
- О нет! Только не к тебе. Для таких переговоров предпочту место нейтральное.
- Боишься! Диктофона боишься. Или еще чего, уж не знаю, чего. Да если бы я даже записывал тебя, дурака на диктофон, то я бы ведь и себя тоже записывал, так ведь? Так что на меня был бы точно такой же компромат, как и на тебя. Короче, поехали, поговорим!
И Родион разомлел, согласился. Но пока все шло вполне в рамках плана, разработанного Алексеем.
Тут же, у ресторана поймали машину, и поехали на этот раз куда-то в Новые Черемушки, где в данный момент обосновался шпион и кочевник Антон. В машине Антон нагло втиснул свое мощное тело на переднее сиденье, и всю дорогу о чем-то трепался с водилой. «Вот ведь, болтливый ящик!» – Думал Родион. Но зато у него было время сосредоточиться и подготовиться к предстоящим преступным переговорам. Так что когда прибыли на дом к Антону, он был во всеоружии.
Сразу по приезде Антон достал из какого-то ящика деньги и вручил их Родиону.
- Вот, здесь пока двести. Остальные триста – на днях. Это за те старые чертежи восемьдесят второго комплекса. А теперь – к делу. Садись. Что теперь новенького у вас разрабатывают?
- А вот не скажу! – Родион заставил себя взять шутливый тон, хоть это было и непросто. Шесть лет он не шутил.
- А я тебе коньячку налью! – Подыграл ему Антон.
- А я все равно не скажу, пока полностью за старое не расплатишься!
- Обижаешь, старик! Я же сказал, три сотенных за мной. Ну, хочешь, я тебе бейлису налью, хоть я его и специально для баб держу?
- Нет, лучше уж коньяк. Ладно, скажу. Идет сейчас одна разработка. Но только там глухо. Такая секретность, что черта лысого хоть одну бумажку выудишь. Я общей схемы ни разу пока не видел.
- А сам ты что там делаешь? – Хищно поинтересовался Антон.
- Я? То, что и всегда. Двигатель. Подача топлива, насос. Камеру сгорания, сопло, корпус, не говоря уж об общей компоновке, я пока в глаза не видел, и не ясно, увижу ли когда-нибудь. Я ведь не главный двигателист. Есть у нас зубры, которые делают основную работу. Я помогаю.
- И что за двигатель?
- Да ракетный двигатель, реактивный.
- Какой-нибудь особенный?
- Да как тебе сказать… В принципе, такой тип двигателей известен давно. Прямоточный, прямо уж тебе скажу, двигатель.
- Это как – прямоточный?
- Ты вообще в реактивных двигателях что-то понимаешь?
- Честно говоря, не особо.
- Ну что я тебе, сейчас буду полный курс газодинамики, что ли, читать?
- Да нет, что ты, боже упаси! Ты мне в двух словах объясни.
- Ну уж нет. В двух словах не получится. И, кстати, само применение таких двигателей на ракетах, это, знаешь ли, само по себе уже достаточно секретно. Даже очень секретно. Насколько мне известно, такая схема разрабатывается впервые. Макетные испытания, и те проводились где-то чуть ли не на Колыме, в каких-то бункерах. Так что больше пока ничего не скажу, а то опять, как в тот раз…
- Да что ты прицепился к тому разу! Я ж тебе все объяснил! Считай, то был первый блин, а он, как известно, всегда комом. Нет, ты не переживай, на этот раз все солидно. Если надо, будет и задаток. Главное, чтобы рисунки были там всячески подробные, толковые, чтобы все было первейшего качества. И покупатели у нас теперь надежные, и договоренность у меня с ними железная.
- Опять же, хотелось бы застраховаться от возможных рисков.
- Все будет надежно. Мы все обговорим. Есть надежные схемы. Само собой, будем конспирироваться по всей науке. Ты мне вот что скажи, у вас что, до сих пор все на кульманах чертят?
- С ума сошел! То есть, главный наш общий вид по привычке прикидывает на кульмане, но вообще вся документация идет в электронном виде.
- Тем лучше! Интернет есть?
- Ага, как же! Ты что думаешь, в особом отделе дураки сидят?
- Ну, дискету, наверно, нетрудно вынести…
- Тоже не очень-то. Дискета свистит, когда сквозь рамку проходишь. У нас даже выбросить запоротую дискету просто так нельзя, акт составляется. Давай я тебе сразу скажу: обещать ничего не могу. Надо подумать, прикинуть варианты. Время нужно.
- Хотелось бы как поскорее…
- Скоро только кошки родятся.
- … чуть он меня не задавил, да коньяк помог. Под конец я совсем обнаглел, стал цену набивать. Сам от себя такого не ожидал.
- Ну и молодец. Будем считать, что клиент обработан. Более или менее…
Два инженера опять сидели в холостяцкой клетушке Родиона. На этот раз пили только кофе, курили, обсуждали дальнейший план действий.
- Ты знаешь, я как-то сразу понял, что он ни бум-бум в технике, тем более в нашей. Вот я ему и ляпнул, что прямоточный, мол, двигатель. А ну как он свяжется с какими-то там своими командирами, а они ему и скажут, что прямоточные двигатели еще в пятидесятые ставили на высотные перехватчики, а в шестидесятые на крылатые ракеты? А я вокруг этих прямоточных двигателей такую секретность развел.
- Ну и что? Я не думаю, что он так быстро сможет связаться с экспертами, это во-первых. А во-вторых… ну скажи ему, что это какие-то особо хитрые прямоточные двигатели.
- Какие?
- Ну это ты сам придумай, ты у нас двигателист.
- Щелевидные.
- Как?
- Ну, например, щелевидные.
- Ты сам-то себе представляешь, как могут выглядеть эти твои щелевидные двигатели?
- Конечно, представляю. Плоские такие, узкие. Как крокодилы.
- Кроме шуток.
- Кроме шуток. Представляю.
- Ну и хорошо. Так ему и скажешь. А сам потихоньку начинай рисовать свой плоский двигатель. Только ты не вздумай увлекаться и разрабатывать свой мотор по полной программе. Накидай общий вид – и сразу мне. Я тогда смогу общий контур ракеты прикинуть. А своему шпиону продолжай голову морочить, что, мол, вот-вот будут ему чертежи, только сложно вынести с завода.
- Хорошо. Ну а как я ему потом объясню, что сперва никак не мог вынести, а потом вдруг взял и вынес?
- Не переживай, что-нибудь придумаем.
Окраина Москвы. Мудрый советский архитектор расположил дома таким образом, чтоб нигде между ними не было места, где можно было бы спрятаться от нудного февральского ветра. Вообще говоря, февральский ветер ничуть не нуднее и не хуже декабрьского, просто к февралю зима успевает порядком надоесть. Вот уже вроде бы и день стал длиннее, и по всем законам справедливости пора бы быть оттепели, так нет же: дует и дует, срывая с земли колкий снег и швыряя его в лицо.
Владелец сети продуктовых киосков «Закят», размещая свою торговую точку в этом окраинном районе Москвы, думал только о том, чтобы мимо жестяного ящика с витриной, в которой теплых тонов желтая лампочка высвечивает согревающие в суровую пору года напитки, торчал на самом проходном месте. Место это было – перекресток двух улиц имени неизвестных политических деятелей, обе улицы были оборудованы общественным транспортом, на перекрестке останавливались автобусы обеих линий. Подле ящика содрогались от ударов ветра два столика-стойки, покрытые наледью. И Ниязу Султановичу не было никакого дела, что путникам в ночи, желающим согреться мгновенно стынущим в пластмассовом стаканчике чаем, или подозрительной водкой приходится страдать от всех стихий, которыми в феврале мать-природа щедро снабжает центральный регион России.
Но, несмотря на вышеуказанные обстоятельства, обе убогие стойки не пустовали. Чая, разумеется, никто не пил. За одной стойкой трое мужиков молча давились напитком, который Нияз Султанович по дешевке покупал у Закира Ахмедовича. Где Закир Ахмедович добывал это пойло, делавшее людей такими молчаливыми (при чрезмерном употреблении и навсегда), и как он вообще умудрялся из неплохого, в общем-то, сырья гнать такую отраву, не знал даже майор Кудасов, начальник местного райотдела милиции. Впрочем, Кудасов и не пытался этого узнать.
За другой стойкой выпивали двое. Они тоже приобрели по стаканчику Ахмедычевой бурды, но, даже не нюхая, плеснули ее на снег. Им нужны были только стаканы, у них с собой было. Один из них, небольшого роста, в теле, одетый прилично, хотя в темноте и за метелью, разобрать это было трудно, имел во внутреннем кармане фляжку с хорошим армянским коньяком. Его и пили. А как иначе в такую погоду в таком месте? Тем более, что стояли они долго, переговариваясь, но, видимо, никак не договариваясь.
Второй в этой парочке, типичный астеник, длинный, тощий, одетый поскромнее, хотя, опять же, видно все равно было плохо, кутался в куцую синтипоновую куртку, выпивал коньяк залпом и курил, пряча руку в рукав, крепкую сигарету. Оба несколько напряженно молчали, ждали, пока не окончат пьянку их соседи. Дождались. Мужики, явно рабочие после смены, прикончили банку, матерясь по поводу качества Амедычевой водки, покомкали пластик стаканчиков и ушли, причем один из них на прощание злобно пнул ни в чем не повинный фургончик так, что в нем звякнули поллитровки яда в ящиках, ждущие новых жертв. Только тогда толстый вопросительно уставился на худого. Худой, отбросив сигарету, и неуклюже натягивая перчатку на озябшую руку, отвечал на этот взгляд:
- Есть, но не с собой.
- Что?
- Довольно серьезный документ.
- Именно?
- Общий вид двигателя.
- Как достал?
- Получил в личное пользование. Сам агрегат уже собран. Есть два образца. Один на испытаниях где-то на Севере, один – у нас в цеху. Детали делались по эскизам. Теперь оформляется полный комплект техдокументации. Это рутинная работа, ее-то на меня и повесили. Без общего вида ее не сделаешь. Мне дали общий вид, единственный экземпляр. Висит у меня на стене под черным покрывалом, опечатанный. Хочу открыть – зову особиста. Но я его перенес в компьютер, попросту перерисовал.
- Как дискету вынес?
- Это уж мое дело.
- Нет, я должен знать. Может быть, тебе специально позволили ее вынести, установили за тобой слежку, и теперь всю нашу лавочку накроют.
- Исключено. Я вообще не выносил дискету.
- Не понимаю.
- Долго рассказывать.
- И все же.
- Ладно. Я распечатал чертеж малым форматом. Разрезал его на несколько частей и по частям вынес. Дома склеил. Потом набил его в своем домашнем компьютере. Собственно, мне чертеж на бумажке нужен был как общая схема, чтоб не запутаться. Потому что я его и так почти наизусть помню. Вот теперь он у меня есть в электронном виде.
- Но он точный? Ты нигде не напутал?
- Нет, нигде ничего не напутал. Точная копия того общего вида, что висит у меня в КБ за занавеской.
- Отлично. Сколько?
- Это дорогой чертеж.
- Сколько?
- Назови свою цифру.
- Пятьсот.
- Нет, это дороже.
- Ты пойми, мне еще за рубеж переправлять.
- Не надо ля-ля. Сунул дискетку в компьютер, стукнул пару клавиш, и полетело все по проводочкам туда, куда надо. Переправлять!.. будешь мне тут…
- Ну, сколько, сколько?
Оба начинали замерзать и обоим хотелось поскорее договориться, чтоб не слечь потом с воспалением легких. Антон очередной раз полез за пазуху за фляжкой, но стаканчики сдуло ветром, и он, отхлебнув из горлышка, протянул коньяк Родиону.
- Полторы, не меньше, - фыркнув после глотка, объявил тот.
- Дорого.
- Как хочешь.
- Не выпендривайся, у тебя все равно нет другого покупателя.
- Не надо никакого.
- Тебе не жалко своего труда?
- Вот именно жалко. Тут одной работы на штуку баксов. И сам чертеж – штука. Так что две.
- Давай за семьсот.
- Две.
- Восемьсот, и по рукам!
- Минимум – полторы.
- Блин, тут с тобой точно померзнешь к чертям собачьим! Штука!
- Ладно, штука. Завтра с деньгами. Только чтоб не мерзнуть.
На следующий день встретились в другом, но очень похожем месте. На продуваемом всеми ветрами перекрестке точно так же торчала будка ООО «Закят» и почти такие же две стойки. Только одна из них была уже непригодна для распития чая: ее крышка безнадежно болталась на ножке, стакан не держался, сползал, падал. Ее-то и заняли Родион и Антон. Здесь была гарантия от нежелательных соседей. Впрочем, и вторая, живая еще стойка пустовала. Антон извлек свою верную спутницу, фляжку, взболтнул, хлебнул, протянул Родиону. Но тот отказался, мол, на работу завтра. Ветер на этот раз был слабый, зато приморозило. Родион отдал дискету, получил деньги. Разошлись. И никому не было дела до двоих мужчин, несколько минут простоявших у занесенной снегом палатки. И никому не было дела, просто так они постояли, или сделали заказ, выпили, закусили. Никому. Кроме, может быть, Нияза Султановича и Закира Ахмедовича. Но это уже их личное горе.
И точно также никому нет дела до того, что в городе N живут два друга, и время от времени они заходят друг к другу в гости скоротать вечерок. Оба холосты, но один бобылюет по причине глубокой личной драмы и некоторой замкнутости, а другой оттого, что несмотря на первую седину, считает себя человеком слишком молодым для брака. Его квартира в стареньком особнячке свидетельствует еще и о том, что ее хозяин хоть и холостой, но отнюдь не одинокий. В ней всего две комнаты и крохотная кухня. Одна из комнат несет на себе отпечаток гусарской жизни. Тут тебе и огромная кровать, и пушистый ковер на полу, и мягкая подсветка, и звуковоспроизводящая аппаратура, и бар. Видно, что много стараний употребил хозяин, чтобы при инженерном пайке оборудовать этот будуар. Но, понятно, что своего друга он принимает в другой комнате, которая отдана под кабинет. Здесь книги, в основном технические, невзрачный полусамодельный, но вполне надежный компьютер. Здесь можно поговорить о деле.
- Штука баксов! Так вот запросто!
- Не так уж запросто. Он ведь думает, что я все это с завода выношу.
- Он думает! Мало ли, что он там себе думает! Ты сколько дней свой мотор рисовал?
- Ну, где-то неделю, вечерами.
- Вот так бы каждую неделю!
- Нет, это не годится. Не хочу больше связываться. Пусть он отправит эту туфту в свое поганое ЦРУ, пусть они разберутся, что он им там подсунул, и пусть ему там надают по голове. Мне больше ничего не надо. И денег его поганых мне тоже не надо.
- Пойди, выбрось. Ведро в кухне.
- Нет, давай, деньги – тебе, за идею.
- Идея, конечно, стоит денег, но не всех. Согласен все наши прибыли от этого дела делить строго пополам.
- Какого дела? Больше не будет никакого дела. Я не хочу никаких дел с этим подонком.
- Ты меня, Родя, извини, но ты гиблый дурак. Ты не то что заработать не умеешь, когда маза сама в руки идет, так ты еще и отомстить по крупному не способен. Ты пойми, чем больше он от нас нашей туфты получит, тем хуже ему потом будет. И, знаешь ли, такой заработок тоже на дороге не валяется. Ты на свои семьдесят долларов в месяц на заводе так нагорбатишься, что света белого не видишь. А тут – тысяча, ну, пятьсот за неделю! И с кого ты, в конце концов, деньги получаешь? Со своего же врага. Считай это моральной компенсацией. Давай будем ему каждую недельку по чертежику, и заживем!
- Каждую нельзя, подозрительно будет. И потом, подумай: ну, нарисовал я ему мотор, ну, нарисуешь ты ему общий вид ракеты. А дальше что?
- Как что? А командно-гироскопические приборы? А топливные насосы? А газодинамические рули? А пусковая установка? А все приборы в пусковой? Да что ты! Мы с тобой года на два теперь работой обеспечены!
- Не нравится мне все это.
- Не нравится – не ешь! Сведи меня с твоим шпионом, я ему такого понарисую!
- Нет, не стоит. Лучше уж я один буду с ним связь поддерживать. И риску меньше, и не так подозрительно. Слушай, я вот чего боюсь.
- Чего?
- Вот смотри: он нашу дискету отправит в свое поганое ЦРУ. Но там ведь не полные же идиоты сидят! Должны же они будут понять, что это все полная халтура.
- Как?
- Ну, я не знаю, как. Ну вот мой двигатель. Мало того, что он попросту не заработает никогда, так его ведь еще и толком собрать невозможно по моему чертежу.
- А вот это плохо. Ты лучше не спеши, работай тщательней. Должна создаваться полная иллюзия полноценной разработки. Ты ему еще общие виды узлов своего двигателя продашь.
Если вам нужно с кем-нибудь встретиться и поговорить, да так, чтобы на эту встречу решительно никто не обратил внимания, не ищите укромных мест. По самой глухой тропке самого дальнего лесопарка в самый неподходящий момент обязательно пройдет какой-нибудь шофер восьмого автобусного парка Петр Семенович Захарьев, и уж конечно, ему запомнятся два подозрительных типа о чем-то перешептывающиеся. Что он и покажет в случае чего там, где это от него потребуют любопытные люди, имеющие право задавать кому угодно любые вопросы. Нет, вы идите на площадь, на улицу, в пивную. Там вас в толпе ни один черт не запомнит. Главное – не примелькаться, не ходить два раза в одно и то же место. Кроме того, в месте тихом, особенно в темное время суток даже шепот разносится достаточно далеко. И тот же шофер Захарьев сможет тихонько постоять метрах в двадцати от вас и все прекрасно подслушать. А при большом скоплении галдящего народа если кто и услышит обрывок фразы, то все равно ни черта не поймет.
На этот раз место встречи оказалось не то что неуютным, оно оказалось почти что непригодным для переговоров. Просто у Рэмзи один из обычных маршрутов проходил как раз мимо этого клуба, вот он и назначил в нем встречу. Поскольку было еще рановато, народу было немного. Но ди-джей уже вышел на свои полные обороты и бесперебойно крутил что-то очень громкое и нудное. Места, в котором не нужно было бы орать друг другу на ухо, в клубе не было. Кроме того, клуб был молодежным, и охранники несколько удивленно покосились на двоих вполне уже солидных мужчин, которые с небольшим интервалом времени чинно проследовали в зал. Подозрительным могло показаться персоналу клуба и то, что тот, что прибыл вторым, сразу же пристроился за столик к первому. В это время в центре зала вяло подергивались три совсем еще сопливые девчонки, которых, вообще-то после одиннадцати охрана обязана была бы выпроводить, но, конечно, охрана на это вряд ли бы пошла. Но Рэмзи нашел выход из создавшегося затруднения даже не напрягая ума. Когда к столику, приметив свежего клиента, подвильнула официантка, он обратился к ней с несколько удивленной интонацией, прокрикивая «музыку»:
- Милочка, что же это у вас нигде не написано, что клуб молодежный? Вот уже второй человек к вам ловится. Вот господин сразу ко мне подсел и поинтересовался, что это за место такое. – И обратился к Антону: - Вы, простите, уже заказали?
Антон кивнул, а официантка обиделась:
- Ну что вы, к нам и солидные господа заходят. У нас нет возрастных ограничений.
- Ну, раз так, то мы с… простите, - обратился он к Антону, - как вас зовут?
Антон пробурчал нечто невразумительное, впрочем, под веселенькую клубную музычку все произносимое звучало невразумительно.
- Вот мы с моим новым другом посидим у вас часок.
И Рэмзи сделал заказ.
Когда официантка отошла, Рэмзи распек Антона.
- Ты бы для начала у стойки бы, что ли, постоял, поозирался, а потом уж ко мне подсел. Интересно, выучу я тебя когда-нибудь?
В подтверждение официанткиных слов в зал ввалился не то что солидный, а даже пожилой дядька, богато одетый и сильно навеселе. Он повел себя именно так, как только что Рэмзи рекомендовал Антону: привалился к барной стойке, что-то потребовал у бармена и, пока тот смешивал коктейль, принялся высматривать в зале потенциальных собутыльников. Попялившись с минуту на пляшущих соплячек, он, решив, что недостаточно еще набрался, чтобы клеиться к малолеткам, с коктейлем в лапе направился к столику Рэмзи и Антона. Но Рэмзи и тут не оплошал. Дядька получил такой взгляд в упор, что лучше, наверное, по морде получить.
- Антон, слушай внимательно, - начал Рэмзи, получив заказ. – Дело очень серьезное. Нечасто ты делал успехи, но на этот раз тебе повезло. Поздравляю. Твоим инженером заинтересовались. Мне нужно срочно с ним лично познакомиться. Разумеется, все твои интересы будут соблюдены.
- Нет.
- Не думаю, что твой ответ понравится.
- Кому?
- Кому надо.
- Не думаю, что там узнают о моем ответе.
- Зато об особых заслугах агента я могу доложить.
- Не надо.
- Антон, сколько ты оставил себе из пяти тысяч за тот рисунок?
- А сколько вы получили для передачи инженеру?
- Антон, нам еще долго работать в одной связке. Не стоит портить отношений.
- Я ничего не порчу. Просто инженер – мой. Вот вы меня тогда из Москвы отозвали, слушать меня не стали. А у него еще тогда чертежи были.
- Тогда у него был старый комплекс, мы получили эту документацию по другим каналам.
- Можно было тогда тоже и моего инженера хоть как-то поощрить. Чего мне стоило заново наладить с ним отношения! Так что не просите, не отдам.
- Черт с тобой. Работай сам, только смотри, не нарвись нигде. Конспиратор хренов. Слушай, мне этот грохот надоел, не могу больше орать. Пошли на улицу, там договорим.
Шпионы отловили официантку, рассчитались, и вышли на улицу.
- Ловим тачку, - сказал Рэмзи. – Договариваться буду я.
Рэмзи останавливал машину, и предлагал пятьдесят до центра. Разумеется, бомбилы говорили сто, за полтинник тогда уже никто не возил. Рэмзи качал головой, и бомбила уруливал. Со стороны все выглядело вполне реалистично: двое только что познакомившихся мужчин, намереваясь продолжить знакомство и пьянку, пытаются уехать в более подходящее для них место, но жадничают, а посему никак уехать не могут. Благо, машин на окраинной улице было немного, и у Рэмзи были значительные интервалы между торговлей с водилами, чтобы инструктировать Антона.
- Абсолютно все, что касается этой разработки. Абсолютно. Но в первую очередь подробные сборочные чертежи. Крайне желательно со спецификациями. То же касается и деталировок. Общие виды, схемы. Возьми литературу в библиотеке, через месяц ты должен разбираться в ракетной технике хотя бы на уровне азов. Пока, для начала постарайся получить чертежи отдельных агрегатов этого двигателя. Запомни: к сборочным чертежам агрегатов нужны спецификации и, по возможности, деталировки. Деталировки по возможности, потому что это целая кипа чертежей, а спецификации – это пара бумажек, где перечислены используемые детали и материал, из которого они изготовлены. Найди учебники, через месяц ты должен разбираться в технической документации и не на уровне азов, а как старый нормоконтролер. Не знаешь, кто такой нормоконтролер? Через месяц должен будешь знать. Деньги будут на счету, снимешь, сколько будет нужно, но за каждый доллар будешь отчитываться.
Когда Рэмзи решил, что Антон проинструктирован достаточно, он, остановив очередную машину, сразу назначил нормальную цену и уехал, махнув Антону рукой. Антон поймал следующую машину, немного все же поторговался, выторговал пару рублей и уехал к себе озадаченный.
Через месяц он знал, что нормоконтролер – это человек, проверяющий правильность оформления чертежей и другой технической документации. Кроме того он знал, что реактивные двигатели делятся на ракетные, которым для горения необходим специальный окислитель и воздушно-реактивные, которые в качестве окислителя используют атмосферный кислород. Но он поступил проще, нежели ему советовал мудрый Рэмзи. Он пошел на конспиративный риск, и затащил к себе Родиона. Родион, если и отказывался от первоклассного коньяка, то всегда с трудом, а под коньяк он делался несколько разговорчивее и читал Антону длинные лекции, сопровождаемые даже схематическими рисунками.
- Ваши поганые буржуазные эксперты и без тебя неуча разберутся, - от коньяка Родион делался еще и развязен. – Но так и быть, объясню. Три четверти реактивных двигателей – турбореактивные. Газы, образующиеся при горении топлива, не только создают реактивную тягу, но еще и крутят турбину. Турбина вертит компрессор, который нагнетает воздух в камеру сгорания. Если бы не было компрессора, двигатель не мог бы работать при малой скорости полета. Но если двигатель работает на больших скоростях, никакие компрессоры и турбины не нужны. За счет скорости и так поступает достаточно кислорода. Такие двигатели называются прямоточными. Это что-то вроде трубы особой формы. В один конец влетает воздух, а из другого конца вылетают газы, продукты горения. Они летят в одну сторону, а самолет, или ракета, за счет этого – в другую. Я понятно объясняю?
- А почему на вашей ракете стоит прямоточный двигатель?
- Потому что ракета крылатая, балда! Ей в космос не лететь, он в атмосфере летает. Так зачем с собой окислитель возить, когда его в воздухе полно!
- Хорошо, это я понял. Но почему этот двигатель щелевидный?
- А! Вот что тебя интересует! Темнота! Ты же получил общий контур ракеты. Ты самолеты реактивные видел когда-нибудь?
- Я летал на них сто раз.
- Ты видел, как обычно размещаются двигатели? Либо подвешиваются к крыльям на консолях, как на «Илах», либо примыкают к корпусу, как на «Тушках». Таким образом они создают дополнительное лобовое сопротивление. Чем мощнее двигатель, тем больше «лоб». Лоб, понимаешь, лоб!
Родион, смеясь, постучал себя пальцем по лбу. Что-то он здорово разошелся в этот раз. Но, надо сказать, ему доставляло удовольствие издеваться над необразованным Антоном.
- А щелевидный двигатель мы прячем в крыло. Это турбореактивный должен быть круглым, там турбина, а она круглая, она щелевидной быть не может. А почему прямоточный обязательно должен быть круглым? Вот в этом-то и ноу-хау. Вот его и сделали плоским, щелевидным. Он прячется в крыло и не нарушает аэродинамические качества летательного аппарата. А если мы еще сопло совмещаем с элероном, то мы можем управлять направлением полета не только аэродинамически, но и газодинамически. Ну, понять ты все равно не понял, но хоть запомнил-то, что своим буржуинам проклятым докладывать?
К этому моменту Антон уже передал Рэмзи общую схему ракеты, чертеж топливного насоса и новый, уточненный общий вид двигателя. Родион объяснил, что так бывает всегда: предварительный общий вид претерпевает известные изменения, поскольку заранее всего предусмотреть невозможно, какие-то агрегаты могут попросту не влезть в предварительную схему. И вообще, изменения еще будут, машина находится пока в стадии разработки, мало ли… Сейчас перед Антоном лежал чертеж газодинамического элерона, еще одного сверхсекретного изобретения русских инженеров.
Правда, инженеров этих было только двое, такими дьявольскими изобретениями, как газодинамический элерон они занимались в свободное от работы время и мало задумывались над тем, будет такой элерон работать в реальных условиях, или нет. Пока их больше устроило бы, если бы не работал.
Ясным весенним днем эти самые инженеры сидели на склоне высотки, увенчанной старинным монастырем, из-за крепостной стены которого виднелись золоченые купола, немного ежились от холодного ветерка, веявшего от еще не вскрывшейся реки и пили пиво. Родион пил потому что вчера все же несколько перебрал, а Алексей за компанию. Родион был мрачен, как и все люди после перебора, но его понемногу отпускало, и он от односложных ответов постепенно переходил к более-менее живому диалогу.
- Я ему целую лекцию о ракетах прочел. Но он тупой, по-моему, он ни хера не понял. Загрузил я его информацией по самые некуда. Но дело не в этом. Я ему вчера свалил всю нашу концепцию.
- То есть, сообщил, что это дальняя крылатая ракета?
- Да.
- И что у нее уникальная аэродинамика?
- У нее уникальная аэродинамика потому что у нее уникальный двигатель.
- Я бы и без твоего двигателя сделал бы такую схему, что пальчики оближешь.
- А куда бы ты люльки с моторами вешал? На фюзеляж, или под крылья? Вся твоя аэродинамика висит на моем двигателе. С обычными двигателями ты имел бы такой «лоб», что мало места.
- Твой двигатель сам по себе – говно. Чтоб он заработал, его надо было в крыло вписать. На обычное крыло его не поставишь. Тебе придется забирать воздух из зоны высокого давления, то есть, из-под крыла, и у тебя тогда падает несущая способность плоскости. Это я сделал такое крыло, чтоб твой двигатель заработал.
- А газодинамический элерон? Все твое крыло коту под хвост без моего газодинамического элерона. И не выпендривайся, любая ракета – это, прежде всего, двигатель.
- Только не крылатая!
- Иди к черту, бездарность. Не видишь, у меня башка болит, нет сил с тобой спорить.
- Слушай, а о чем мы вообще спорим? – первым опомнился Алексей. - Это все рисунки, фантазии. Без хотя бы аэродинамической трубы, без самого грубого макета и твой двигатель, и, ладно уж, мое крыло тоже, это так, догадки, варианты, идеи. Не более того. Так что успокойся. Что ты там ему еще наговорил вчера по пьяни? Кстати, коньячку больше не хочешь?
- Иди ты в сопло. Хочешь, чтоб меня сейчас вытошнило? Ничего больше не наговорил. За каким-то хреном ему понадобилось знать, кто такой нормоконтролер. Я ему объяснил, да, боюсь, он и этого не понял.
- Ты его недооцениваешь, по-моему. А он явно растет. Вот уже потребовал воздухозаборный дроссель. Что-то он понимает.
- Не он.
- Что?
- Говорю: не он. Его кто-то консультирует. За ним кто-то стоит, и мы не знаем, кто. Вообще, мы слишком далеко зашли.
- Опять ты за свое! Никуда мы не зашли. Ну, посмотри: мы с тобой от нечего делать придумали чудовищную крылатую ракету. Это не настоящая научно-техническая разработка, а просто игра. Ты в детстве на уроках ботаники вездеходы не рисовал? Я рисовал. Это были страшные машины, они все могли: и тебе летать, и в Марианский желоб нырять, и по болоту, и по пескам… Я и сейчас могу такой нарисовать. Вот только кто бы купил этот рисунок… Так вот и сейчас мы делаем то же самое. Только наши теперешние фантазии немного лучше обоснованы с технической точки зрения и грамотно оформлены с точки зрения нормоконтроля. И кому какое дело, что какой-то мудак платит за эти детские рисунки взрослые деньги! Родя, расслабься! Вон, сзади тебя монастырь, а там любой тебе скажет: не думай о дне завтрашнем, хватит с тебя сегодняшнего похмелья.
- Я тебя умоляю!
- Спокойно, Родя, спокойно. Пей пивко, оно оттягивает…
- Скажите, профессор, что вы думаете по поводу этого чертежа?
- Это реактивный двигатель.
- Это я знаю и без вас. Меня интересуют особенности этого двигателя.
- Это странный двигатель.
- Профессор, я знаю, вы немногословный человек. Но я и не хочу от вас многих слов. Мне нужно ваше резюме.
- Это безумный двигатель…
- Извините, профессор, но ваш компьютер один из лучших в мире, неужели…
- Дело не в компьютере, а в программе. Дайте мне любой реактивный двигатель круглого сечения, и я через час дам вам все его характеристики. Но этот двигатель безумен, как все у русских. Нужно составлять специальную программу.
- Так пусть программисты ее составят!
- К сожалению, это невозможно. В основе действующей программы лежит реальное поведение горячих газов в объемах круглого сечения. Эти данные были получены экспериментально и заложены в программу. Для того чтобы рассчитывать плоские двигатели, нужен эксперимент. Для начала нужно построить такой двигатель.
- И сколько это будет стоить?
- Спросите это у экономистов.
- Мне нужна приблизительная цифра.
- Дорого.
- Профессор, я хочу знать только одно: насколько перспективен такой двигатель.
- Он очень перспективен.
- Поточнее, если можно.
- На исследованиях этого русского двигателя десять профессоров могут безбедно существовать десять лет.
- Я ценю ваш юмор, профессор, но меня интересуют технические возможности этой машины. С какой скоростью два таких двигателя могут нести такую мощную полезную нагрузку, как это заложено в русской ракете?
- С очень большой. Или с никакой.
- Как это понимать?
- Так и понимать. Это неизвестно. Нужен эксперимент.
- Вы все-таки хотите десять лет покормить десять профессоров!
- Господин генерал, если вы хотите получить точные ответы на ваши непростые вопросы, вам придется это сделать!
- Дорогой профессор, мне кажется, прошло достаточно времени, чтобы я мог получить ответы на мои непростые вопросы.
- Дорогой генерал, у меня есть ответы, но, боюсь, они вас не устроят.
- Тем не менее, я вас слушаю.
- Видите ли, генерал, мы не имеем полной русской документации, поэтому с полной уверенностью судить о том, что имели русские на своих испытаниях, мы не можем. Но есть вещи, о которых я могу говорить с уверенностью. Это очень перспективное направление. Я имею в виду щелевидные двигатели с дроссельным воздухозаборником и переменным объемом камеры сгорания, встроенные в крыло и снабженные газодинамическим элероном. Но дело в том, что мы так и не смогли создать стройной теории поведения таких двигателей. Думаю, что у русских тоже нет такой теории. В таких случаях все решает эксперимент. Наши эксперименты дали несколько неожиданный результат.
- Какой же?
- Скорее всего, у русских нет этой ракеты.
- ?!
- Тот макет, который мы создали на основе русских чертежей, не показал высоких летных качеств. Я, а ко мне присоединяются почти все мои коллеги, считаю, что в сильно доработанном виде такая ракета имеет право на существование. Более того, те принципы, которые заложены в этот аппарат, позволяют создать настолько уникальный летательный аппарат, аналогов которому нет на сегодня ни у кого. Но это дело многих лет.
- Откуда мы знаем, сколько лет русские работают в этом направлении!
- И тем не менее, я сомневаюсь, что у них есть действующая ракета.
- Мне интересно ваше мнение, профессор!
- Я вижу всего два варианта, но оба они неутешительны.
- Слушаю.
- Я не исключаю провокации…
- Что вы имеете в виду?
- У русских есть только идея. Все их чертежи – подделка. Они просто морочат нам голову.
- Этого не может быть. Для создания подделки такого качества им понадобился бы специальный отдел контрразведки. Но такого отдела у них нет. У них не хватает инженеров для настоящих разработок, откуда им взять специалистов для создания подделки?
- Есть второй вариант.
- Слушаю.
- Все чертежи, полученные вами у русских, безнадежно устарели. Если, как вы утверждаете, у них есть готовая ракета такого типа, приходится признать, что мы отстаем от них как минимум на десять лет. И это при том, что у нас есть их ранние чертежи.
- Но это тоже невозможно! Все чертежи поставляются непосредственно с завода-изготовителя, из конструкторского бюро, которое непосредственно занято разработкой этого оружия. Это чертежи реально существующей ракеты!
- Больше я вам ничего не могу сказать, генерал. Но если вы правы, и у русских действительно есть такая ракета, то это последнее оружие.
- Как вас понимать?
- У нас нет защиты против таких вооружений.
- Но наши системы, развертываемые в космосе…
- … Пока не могут нас защитить.
- Эта ракета настолько неуязвима?
- Пока что можно считать, что абсолютно. Она может стартовать с берега или с корабля с помощью твердотопливных ускорителей. В считанные секунды она развивает скорость в четыре Маха, или четыре скорости звука, или, если хотите, в пять тысяч километров в час. Конечно, это весьма крупный объект, ее полезная нагрузка – до шестнадцати тонн. Размах крыльев почти как у «Боинга». Но засечь ее очень трудно, так как она идет на крайне малой высоте – до ста метров. Противоракет, способных сбить такую низколетящую цель, у нас нет. Из космоса борьба с такой ракетой тоже невозможна, потому что даже от самой низкой орбиты ее отделяет вся толща атмосферы. Русский крокодил…
- Крокодил?
- Так его прозвали мои коллеги, способен на сложный маневр, его траектория непредсказуема. Он может поражать цель непосредственно, но может отстреливать и третью ступень. Первой ступенью я считаю твердотопливные ускорители, второй – собственно «крокодил». Но шестнадцать тонн полезной нагрузки – это гарантированная третья ступень. Это может быть малая крылатая ракета, а может быть и баллистическая класса оперативно-тактических ракет. Все, что угодно. Более того, в «крокодиле» хватит места для какой угодно аппаратуры, он может с помощью радаров видеть все подлетающие к нему противоракеты и перехватчики и совершать соответствующие маневры. Он может беспрепятственно пересечь Тихий океан, а при подлете к нашему Западному побережью раскрыться, как куколка, и выпустить баллистическую ракету с дальностью до трех тысяч километров. Что касается начинки «крокодила», мы теряемся в догадках. Русские инженеры разместили топливные баки в крыльях и частично в фюзеляже, но грузовой отсек фюзеляжа они маркируют как «изделие», без малейшего намека на его характер. Одно из двух: или мы не можем ни воспроизвести последнее оружие русских, ни защититься от него, либо у русских нет такого оружия. Последнее предположение позволяет мне спокойнее спать, поэтому я намерен придерживаться именно этой версии.
Бригадный генерал протянул руку, открыл холодильник и достал банку пива. И хотя пиво было холодным, от резкого движения генерала при открывании банки едва не половина напитка ушла в пену.
Последний разговор генерала с профессором имел весьма ощутимые последствия. Спустя всего лишь час генерал говорил в своем кабинете с умным внимательным человеком.
- Мои ученые пытаются меня напугать, - кривя губы, говорил генерал. – Но я прекрасно понимаю, на что намекает наш дружище проф. Он хочет сказать, что если мы дадим ему достаточно денег, он догонит русских в их новейших разработках. Мне понятны его амбиции, как ученого. Он хочет самостоятельно пройти весь тот путь, который прошли его восточные коллеги. Ему это интересно, у него разыгрался научный азарт. Плохо то, что сейчас на стороне профа несколько человек в конгрессе и в Белом доме. Он может действовать в обход всех нас. Мне нужен козырь для успешного завершения этой игры. Я по-прежнему считаю, что нам не нужно создавать специального института по крылатым ракетам с плоскими прямоточными двигателями. Достаточно отдела. Всю необходимую информацию мы можем получать из России. Деньги, Вудро, нам сейчас будут нужны для совсем других целей. Мы должны взять под контроль Центральную Азию, мы ждем только повода, чтобы разместить там свои военные базы. Мне никто не позволит швырять деньги на прихоти нашего профа, хоть он и мировое светило. Вы умный человек, Вудро, вы понимаете, что от вас требуется?
- Да, генерал. Необходимо добыть достоверную информацию об испытаниях, постановке на вооружение, или хотя бы просто существовании нового оружия России. Это могут быть фотографии, показания многих надежных свидетелей, или косвенные документы, которые можно признать бесспорными.
- Да, Вудро, вы единственный человек, который понимает меня сразу и правильно…
Спустя всего неделю после этого разговора некто Эрик Рэмзи, находясь по делам своего бизнеса в немецком порту Ростоке, имел важный разговор с сухопарым господином англосаксонского типа с желтоватым цветом узкого рябоватого лица. Разговор состоялся в пентхаузе дорогого дома на Набережной Ундины. Причем самоуверенный и даже нагловатый Рэмзи теперь держался скромно и больше слушал, чем говорил.
- Эрик, есть проблемы. Не столько мои, сколько твои. Твоя последняя разработка была подвергнута некоторому сомнению. Это не значит, что тебе не доверяют, но все же ты должен представить доказательства. Это могут быть показания многих надежных свидетелей, что, я понимаю, трудно. Но можно ограничиться обычной фотосъемкой объекта. Крайний случай – косвенные документы. Но документы самые надежные. Ты должен подтвердить, что у русских есть эта ракета не только на бумаге, но и в металле. Отставь все остальные дела, сконцентрируйся только на этом.
Через два дня доставалось Антону от Эрика. Вообще Антон считал свою работу на Эрика просто выгодным коммерческим предприятием, где кроме зарплаты можно получать недурственные левые комиссионные. Его последняя разработка с N-скими инженерами давала ему от тысячи долларов и выше на каждый чертеж. Ему нравилась эта работа. Он понимал, что от тех людей, с которыми он некогда связался, так просто не уйти. Но понимал также и то, что наглость – это его второе счастье. И по отношению к Эрику старался держаться независимо и нахально. Но тут, кажется, старая тактика не проходила.
- Ты что мне несешь, урод? – Вопрошал Эрик и при этом выпячивал челюсть и делал вскидывающий жест рукой. – Чертежи, чертежи! Мне твоих чертежей больше не надо! Я тебе когда еще говорил, передай мне своего инженера, и забот знать не будешь! Нет, понимаешь, уперся! Все! За чертежи больше ничего не получишь. Ты мне туфту гнал все это время. С тебя еще вычтется за всю дезу, что ты мне подсунул. Счет твой закрыт уже два часа назад. Постарайся поработать умом, а не деньгами, тем более, не твоими. Короче: две недели тебе сроку, где хочешь доставай, но чтоб были фотографии твоей страшной ракеты. Крайний случай – это если сто человек присягнут, что эту ракету видели в действии. Самый крайний случай: толковые надежные документы, подтверждающие существование твоей ракеты. Какие – не знаю, но надежные!
И еще через сутки, даже неполные, состоялся еще один разговор.
По астрономическим нормам уже наступила весна, наше дневное светило неизменно успешно прошло точку весеннего равноденствия. Но полегчало от этого разве что комнатным растениям на московских подоконниках. Им и так-то было тепло, так еще и световой день стал длиннее ночи. Положение людей только ухудшилось. Саванно-белый снег усиливал свет возвысившегося солнца, слепил до боли, до радужных бликов, до полного ослепления при входе в сумрачный подъезд. Теплее при этом не стало.
Когда за Родионом грохнула железная дверь подъезда, рассчитанная не иначе как на военное время, ему показалось, что он попал в Тартар. Он видел только то, что видел перед входом в подъезд: бешено блестящую дорожку, идущую вдоль дома, искрящийся свежим снегом двор с аспдно-черными пятнами куцых деревьев. Он зажмурился и сосчитал до десяти. Но надо было считать до тысячи, чтобы глаза адаптировались к темной лестнице загаженного подъезда. Наощупь он поднялся к лифту, который не работал, и так же наощупь выбрел на лестницу, вонявшую уличными удобствами. На лестнице окна были незастеклены и вообще ничем не прикрыты, но в глазах уже плясали зайцы, и он поднялся на четвертый этаж уже мучимый тупой головной болью. На четвертом этаже, за единственной железной дверью на площадке располагалась явочная квартира Антона.
Родион позвонил. Антон открыл и начал наезжать прямо с порога. Он, одетый в просторный халат, вел Родиона через прихожую в комнату и бормотал:
- Плохие дела, плохие дела, Родя. Я ведь всегда с тобой по-дружески, а ты мне говно подсунул. Ты мне всегда говно подсовывал, а я тебе такие бабки платил! Я просто не мог поверить, что вся твоя дружба – фальшивка дешевая, что ты мне просто на голову срешь, хоть я к тебе всегда относился по-человечески. Садись, вон коньяк, можешь выпить, мне не жалко, хоть ты меня и так подвел.
Но, следует отметить, Родион не воспринял всерьез сетований Антона. К началу две тысячи второго года он сильно переменился. Коньяк он пить не стал, в последнее время он старался не пить по крайней мере при Антоне. А то от выпивки он размягчался, порой шел на уступки, мог потерять контроль над ситуацией. А тут еще и такой наезд! Нет уж, лучше беседовать на трезвую голову. Родион сел на диван, придвинул пепельницу, причем из-за того, что зрение до сих пор не адаптировалось к полумраку, он уронил ее с журнального столика, с сожалением, сглотнув слюну, покосился на коньяк, пепельницу подобрал, закурил, и лишь тогда произнес, морща нос:
- Ты нервничаешь, Антон. Не надо свои нервы срывать на мне. Если есть какие-то проблемы, скажи спокойно. Ты, вообще, способен сейчас разговаривать нормально, или перенесем встречу?
- Что уж теперь переносить! Нет, надо сейчас поговорить. У меня неприятности, и это мягко сказано – неприятности. И все, между прочим, по твоей вине.
«Нагнетает, - подумал Родион, - специально нагнетает обстановку. То ли тарифы опять сбить хочет, то ли еще чего. Как бы сбить его с этого занудного тона?»
- Ты все же налей себе коньяку, - продолжал тараторить Антон, как цыганка на вокзальной площади, чтобы отвлечь внимание клиента от главного: от того, что он сейчас расстанется с кошельком. – Налей, налей, разговор будет неприятный.
И Родион сдался, налил. Подержал бокал в руке, понюхал. Мелькнула поздняя мысль, что и после этого никто не запрещает поставить спиртное на стол, и не пить. Но тут же влезла другая мысль, гораздо более настырная, что вот как раз после того, как налил и понюхал, ставить на стол очень и очень глупо. А мысль о том, что глупо это будет только выглядеть, и то, может быть, а по своей сути такой поступок глупым вовсе не будет, такая мысль почему-то в голову не пришла.
Через какой-то жалкий час Родион, подпирая ладонью лоб и глядя в рюмку, бормотал, поминутно сбиваясь:
- У тебя будут доказательства. Это будут очень надежные доказательства. Неопровержимые!
Хищно вперясь в Родиона и пытаясь выкрасть взгляд из-под ладони, напротив сидел Антон и методично, неотступно уточнял:
- Какие именно и когда?
- А какие я только что тебе говорил?
- Фотографии.
- Нет, фотографии я не говорил. У меня нет фотографий!
- Правильно, у тебя нет фотографий. Но ты должен их сделать.
- У меня нет фотоаппарата. То есть, есть. То есть, был. Он сломался. Я плохо фотографирую, у меня не выходит, чтоб в резкости.
- Я дам тебе фотоаппарат. Ты сделаешь снимки и отдашь мне.
- Не сделаю.
- Почему?
- Я ж говорил, я не умею.
- Не надо ничего уметь. Я тебя проинструктирую.
- Все равно не сделаю.
- Родион, приди в себя, мы серьезно говорим!
- Я в порядке. Я и не пил почти что ничего. О! У меня коньяк кончился! Тащи еще!
Антон, проклиная все на свете, пошел к буфету за третьей уже бутылкой. Он уже отчаялся сегодня вручить Родиону микрокамеру и объяснить ему, как ею пользоваться. Ему оставалось только продолжать поить беспутного инженера и пытаться выудить из него пьяного хоть еще что-то. Вскоре это ему удалось. Кроме коньяка он подал и кофе. Знойный напиток взбодрил Родиона. Он вновь обрел связность речи, сел ровнее, так, что теперь Антон мог видеть его глаза. А глаза у инженера заблестели. Он курил и улыбался, пуская клубы дыма.
- Ты говоришь, что есть сомнения в том, что наш комплекс уже почти разработан? – Задорно спросил он. – Так вот я тебе больше скажу. Он уже готов к постановке на вооружение. К концу года дадим армии первый дивизион.
Антон высверливал взглядом глаза Родиона, но там он видел только какую-то радость, даже счастье какое-то, правда, эти радость и счастье отдавали сумасшедшинкой. Понять, о чем сейчас думает его собеседник, Антон не был способен. Но он не так уж и старался понять по глазам Родиона, что происходит у того в душе. Он больше полагался на то, что бывал Родион болтлив, а особенно под коньяк.
- Врешь, - тянул он инженера за язык, - не могли вы успеть так быстро разработать целый ракетный комплекс, изготовить его и поставить на вооружение. Испытаний не было!
- Не было? А это ты видел? – И Родион, опрокинув дорогущий коньяк, перегнулся через стол и ткнул в нос Антону кукиш с сильно выпяченным большим пальцем. И когда Антон брезгливо отстранился, Родин продвинулся пузом по столу и снова упер кукиш ему в ном, предварительно на него поплевав.
- Родя, Родя, ты пьян, - отодвигаясь еще дальше, резонировал Антон, - я тебя уложу, спи до утра, утром поговорим.
Родион разжал кукиш, сел и торжествующе объявил:
- Типография уже клепает инструкции для вояк. Полным ходом. Я лично редактировал все, что касается двигателя. А это знаешь, что значит? Это значит, и что испытания уже были и прошли успешно, и что техника полностью готова к постановке на вооружение!
Сказав это, Родион посчастливел еще больше и снова вознамерился совать кукиши в нос Антону. Он уже и привстал, и сложил (не с первой попытки) пальцы, и поплевал на них заранее, но вдруг резко переменил решение, видимо, что-то недосказал, своровал бокал у Антона, выпил его залпом, попытался вернуться на стул, но не попал, промазал, и грохнулся на пол, неудачно, шумно, последовательно ударясь о спинку стула локтем, о крышку стола подбородком, о пол задом и, наконец, о комод затылком.
Неслышно в таком грохоте рассыпался в мелкую стеклянную пыль бокал.
И все утихло. Родион не издал ни звука и не попытался встать. Ему не было больно. Он пребывал в глубокой коньячной анестезии. Кроме того, очутившись в горизонтальном положении, он прикинул, что достаточно наговорился на сегодня, и теперь неплохо было бы поспать. Осуществление последнего замысла ему прекрасно удалось.
V
На следующий день, не с утра, конечно, а после полудня, когда солнце, не задернутое облачностью, прошло зенит, снег подернулся влагой, помокрели и сухие участки асфальта, те, с которых старательные дворники соскребли весь снег. В толпе еще преобладали шубы, дубленки и мощные куртки, но посмотрите, как их теперь стали носить! Ни одна пуговица не застегнута, шарфы, еще только вчера забиравшие и горло, и пол лица, сегодня болтаются петлями где-то на спинах, их длинные концы треплются ветром, приветствуя первый весенний день. Настроение в такой день может быть только хорошим, настолько хорошим, что всякий раз при виде унылой рожи так и хочется заехать кирпичом.
Но, конечно, если накануне пить большими глотками и не закусывать, а только неумеренно при этом курить, то о каком вообще настроении может идти речь! И это при том, что вообще после хорошего коньяка как правило голова не особенно болит, а только немного сушит. Но это, конечно, если пить маленькими глотками, закусывать лимоном, а лучше, по-нашему, колбасой, и не слишком налегать на табачные изделия. А еще врачи и просто опытные люди рекомендуют вовремя останавливаться, мужественно отставлять очередную рюмку, и идти домой. Тогда и правда только немного посушит с утра, да и все. Два стакана минералки – и ты в полном порядке. А если нет, если пить пока лезет, а потом биться балдой об комод, ну, тогда, конечно… Тогда хоть водка паленая, хоть коньяк дорогой… Да, многие скажут по этому поводу: а что такого? С кем не бывает? Подружка жены (при наличии жены) скажет, за глаза, понятно, что, мол, муж у тебя свинья, но сама виновата, смотреть надо было, я ж говорила…
И только друг скажет:
- Родион, у тебя алкоголизм. Это не здорово. Я знаю, что ты мне сейчас скажешь…
- Я тебе скажу, Леша, что у меня действительно алкоголизм. Я сколько угодно могу притворяться, что это не так, но я чувствую серьезную проблему.
- Ну, раз так, то я тебя обрадую. Если ты сам осознаешь свою беду, то не все еще потеряно.
- Я-то осознаю, вот только поделать с собой ничего не могу. Каждый раз думаю, что вот выпью немного, расслаблюсь, да и пойду себе домой. А как выпиваю первую, остановиться уже не могу… А потом мозги как будто отшибает. Вот вчера: настроился говорить серьезно, чувствовал, что там какой-то подвох. Думал, выпью немного, сосредоточусь… Ну, в начале, кстати, я все прекрасно соображал. Я очень хорошо понял, что ему от меня нужно. Они там наконец засомневались, что все, что мы им даем не лажа. В общем, они хотят доказательств.
До сих пор Алексей слушал, не перебивая, но тут Родион замялся, и его пришлось подтолкнуть.
- Ладно, ты не виляй, докладывай, что ты вчера наговорил.
- В том-то и дело, что не помню. Это утром я начал понимать, что наплел какой-то пурги. Представляешь, у меня бодун в полный рост, нутро выворачивает, а тут наш любезный друг Антоша лезет ко мне со своим шпионским фотоаппаратом…
Друзья сидели на лавочке в парке, примыкавшем к районной больнице. Только что подтаявший снег начал уже подергиваться льдом: вечерело. Ночью приморозит, утром ветерок полирнет все это дело, и утром будем иметь крепкий наст на снегу и коварный гололед на дорогах. Родион кутался в дубленку, но не оттого, что было так уж холодно, Алексей пока не считал нужным запахнуться шарфом или хотя бы застегнуться, Родиона колотило после вчерашнего. Ему было и гадко и стыдно перед другом. Но хочешь, не хочешь, а приходилось сознаваться во всех вчерашних подвигах, включая пустые и ненужные, но пламенные речи.
- В общем, я ему по пьяни наобещал каких-то доказательств существования нашего сверхсекретного ракетного комплекса.
- Давай, вспоминай, каких именно.
- Не помню. И вообще, какая разница. По-моему, давно пора нам завязывать со всей этой бодягой. Мы на этом и так заработали более, чем достаточно. Мне кажется, что как раз настало время объявить, что все, что мы чертили до сих пор – полная туфта, и пусть он делает с такой информацией что хочет.
- Ты не прав, Родион. В конце концов, подумай и обо мне. Это ведь и мой бизнес. Так вот, я считаю, что сворачивать лавочку рано. Раз на то пошло, то деньги тебе нужны больше, чем мне. Я-то все время старался откладывать, так что у меня кое-что скопилось. А у тебя есть какие-либо существенные накопления?
- Нет. Нет ничего. Ну, приоделся я, ну, диван купил. А так… Все спустил.
- Вот я и говорю. Надо сделать заключительный аккорд. Ему нужны доказательства? Мы предоставим ему доказательства. Только ты должен вспомнить, что ты ему вчера наобещал.
- Книгу.
- Что?
- Книгу.
- Какую книгу? Ты толком говори.
- Ну какую… Да любую из сопровождающей литературы.
- Ты имеешь в виду литературу, которой комплектуются комплексы при отправке в войска?
- Да, я имею в виду именно это.
- Ну, знаешь… И кто тебя за язык тянул!
- Никто, никто не тянул! – Раздраженно выкрикнул Родион.
- Ладно, ладно, успокойся. Что делать с твоим пьянством мы еще подумаем. Ты не думай, что я это так оставлю. Да-а-а, книга! Я думал, ему фотографии нужны…
- Фотографий у нас тоже нет…
- Правильно, нет. Но фотографии можно сделать.
- Для начала надо изготовить ракету, а потом ее фотографировать.
- Правильно соображаешь. Но все-таки у тебя от алкоголя, как говорят в народе, мозги разжижились. Ты кино про войну смотрел?
- Какое?
- Любое, про войну. Лучше – про партизан.
- Ну, смотрел.
- Видел, наверное, как поезда вместе с мостами на воздух взлетают?
- Ты намекаешь на комбинированные съемки?
- Я не намекаю, я прямо говорю. Можно сделать макет, и так его отснять, что по первому времени пойдет за натуру. Но книга! Тут ты меня озадачил.
- Давай бросим все это дело…
- Вот уж хрен! Ты меня даже заинтриговал. Книга! А знаешь, это идея! Если бы у них действительно была книга, они бы уж никак не сомневались, что наш комплекс существует в природе! Но книга – это сложно. Это целое производство. И время. Время нужно. Ты, знаешь, Родиоша, в принципе, можно и книгу сделать. И это будет суперход! Это будет такая афера, всем аферам афера!
- Ты бредишь, Леша, это у тебя мозги разжижились. Мы можем сделать еще сто чертежей, но книгу мы не сделаем. Бред.
- Дай мне подумать еще день, только один день. Без меня ничего не предпринимай и на связь с Антоном не выходи. А завтра, завтра и тебе полегче будет, если ты снова не нажрешься…
- Иди ты в жопу!
- Ладно, ладно, верю, не нажрешься. Вот что: давай по домам, выспимся, а завтра после работы и поговорим.
За последние годы жилище Алексея сильно улучшило свой интерьер. Появились изумительные, крайне удобные, новейшего дизайна кресла. Роскошная стенка с подсветкой создавала неповторимый уют. Полный ремонт и богатая люстра дополняли его. Да, Алексей мудро тратил деньги, получаемые им от реализации фальшивых чертежей. Кофе был приготовлен с помощью кофеварки-автомата, и кофе был замечателен. Алексей запретил Родиону даже полслова говорить о деле, пока тот не отведает этого фантастического варева.
- Я, лично, - сетовал Алексей, - выпил бы и чего покрепче, да, боюсь, ты еще заведешься.
- Пей, - мрачновато отвечал Родион, - не заведусь, перетерплю как-нибудь.
- Ну уж нет. Лучше я перетерплю, для нашей общей безопасности.
Но кофе был выпит, сигареты были выкурены. Родион и правда чувствовал себя сегодня вполне хорошо. Можно было и о деле поговорить.
- Я все прикинул, - начал Алексей. – Дело непростое, но вполне реальное. Нужно будет вложить деньги. Деньги у меня есть. Я готов вложить. Рассчитаемся потом, не думаю, что у нас с тобой потом смогут возникнуть какие-то сложности. Я сегодня специально выписал из спецхрана книги по «Оке», для ознакомления. Так вот. Нет там ничего такого сверхсложного. Я предлагаю один из двух вариантов. Вариант номер один: «Ракетный комплекс имярек. Общее описание.» Вариант номер два: «Ракетный комплекс имярек. Инструкция по эксплуатации.» Обе книги по двести пятьдесят страниц. Любую из них мы склепаем недели за две. Я имею в виду текст, чертежи и схемы. Дальше. Верстка. Я ставлю нужную программу на свой компьютер, и верстку можно делать у меня.
- Кто будет верстать?
- Катя.
- Которая?
- Катя, верстальщица из нашей типографии. Я договорюсь. Она работает быстро и качественно. Кроме того, она знает схему верстки такого рода книг. Она все сделает за неделю. Кстати, советую тебе обратить на нее внимание. Очень славная девушка. Только тебе надо бросить пить.
- Вот привязался с этим пьянством. И без тебя тошно. Так которая Катя, та, тощая?
- Не тощая, а стройная. Я тебя познакомлю, и если она тебе не понравится, если ты тут же не сделаешь ей предложения, я вызову тебя на дуэль и воткну тебе циркуль в твою тупую башку.
- Тогда пусть у меня верстает, у меня комп не хуже твоего.
- Нет. У меня. Ты влюбишься, будешь клеиться к девушке, отвлекать ее от работы…
- А ты не будешь!
- Я свое положенное за ней уже отухаживал. Это не для меня. Я предпочитаю упрощенные отношения, а тут девушка порядочная. Но, скажу тебе, жена из нее будет что надо. Так что верстать будем у меня. Далее. Есть полиграфическая фирма в Москве, которая за сущие гроши делает пленки. Это решено. И последнее. Типография. На той моей фирме печатать нельзя, у них там новейшее оборудование, качество печати на мировом уровне. А у наших заводских полиграфистов стоят машины шестидесятых годов. Поэтому саму книжку нам отпечатает одна районная типография. Не у нас, не в Московской области. У меня есть выход, нам там сделают дешево и сердито. И не будет отличаться от сделанного на заводе. Хуже дело обстоит с обложкой. Обложку все-таки придется делать на заводе. Только на военных типографиях есть этот поганый желтый коленкор, из которого делают такие обложки. Кроме того, только на заводе мы сможем тиснуть гриф «совсекретно», или, лучше даже «сверхсекретно». Это самое сложное. В остальном все, что касается полиграфии, не вызывает у меня тревоги. Наша типография выдает крайне низкое качество продукции, так что подделать ее на такой же допотопной типографии не составит труда. Что скажешь?
Родион долго молчал, куря сигарету. Он то покачивал головой, то, вздохнув, уставлялся вдруг в угол комнаты, или на люстру, или еще на какой предмет обстановки. Наконец, вымолвил:
- Ты псих сумасшедший. Это жуткая авантюра. Я чую, что нам эти игры дорого обойдутся. Но у тебя все так складно получается… Ты знаешь, давай попробуем, черт его возьми! Я с Антоном потяну время, мол, очень трудно достать эту самую книгу, плюс, дескать, деньги нужны. Я из него вытяну еще пять, а то и десять штук. Они и пойдут на реализацию твоего безумного проекта. Но только я предпочитаю «Общее описание», «Инструкций по эксплуатации» я никогда не писал.
- Годится. Пусть будет «Ракетный комплекс 11К99. Общее описание.»
- Почему «11К99»?
- Очень просто. Первая цифра – порядковый номер комплекса, принятого на вооружение. Последний был десятым. Значит, наш – одиннадцатый. «К» – это обычное обозначение всех ракетных комплексов. 99 – год разработки. Вот и получается…
Если преодолеть естественную сонливость, наступающую обычно где-то сразу после полуночи, и первый час новых суток кое-как перекантоваться, вслед за казалось бы непреодолимой усталостью начинается время наивысшей работоспособности. Усталый мозг как бы говорит своему хозяину: ладно уж, еще часок я поработаю, сделаю все, что тебе надо, но только потом – спать и никаких гвоздей! При желании можно заставить голову работать еще не час, а два, и три, но тогда мозг нужно постоянно чем-нибудь подстегивать, можно чаем, можно кофе. Практически все любители потрудиться по ночам прибегают к помощи гигантских доз никотина, то ли действительно помогает, то ли им только кажется, что помогает. Так или иначе, но к трем часам ночи четыре не такие уж маленькие пепельницы выработали свой ресурс, и окурков больше не принимали, пепел сыпался куда попало, а бычок скатывался по горе своих собратьев на стол, грозя поджечь бумаги.
Алексей сохранил текст в компьютере и свернул все окна. С омерзением посмотрел на горы окурков, нехотя встал со стула и принес с кухни большой полиэтиленовый пакет. Вонючая каша из пепельниц была переправлена в эту хозяйственную емкость, и по возможности, герметизирована. Родион тоже отвел покрасневшие глаза от монитора, закрыл их ладонью и откинулся в кресле. Вообще обоим лучше всего было бы лечь и поспать, но им казалось, что еще час, ну, не час, а хотя бы минут сорок они еще смогут поработать. Поэтому Алексей приготовил свой фирменный кофе, и только что опустевшие пепельницы снова стали наполняться неаппетитным содержимым.
- Сейчас покурим, - лгал и Родиону и себе Алексей, - и начнем новую главу.
- Да, начнем, - поддержал Алексея в его заблуждении Родион. – Про третью ступень.
- Угу. Про третью ступень. Что там мы придумали с третьей ступенью?
- Третьей ступенью будет баллистическая ракета.
- Нет, не хочу баллистическую ракету, давай что-нибудь попроще.
- Куда уж проще? Все очень просто.
- Как ты вообще себе представляешь полет нашей валькирии?
- Элементарно. На стартовую позицию ракета доставляется на специальной машине в разобранном виде.
- Так надо же еще эту машину нарисовать, об этом ты подумал?
- Подумал. И даже начал рисовать. За основу я беру обычный тягач Брянского завода. Из-под «Оки». Меняю только кузовную часть. Там не будет сложностей, потому что у нас вся аппаратура в самой ракете, пусковой установки как таковой нет. На тягаче установлен кран, который используется при сборке ракеты. Сборка заключается в пристегивании крыльев к фюзеляжу. Дальше. Выпускаются шасси, и по специальным полозьям ракета съезжает на взлетную полосу. Для старта нам подходит любая взлетная полоса любого аэродрома, даже грунтовая полоса. Даже ледяная или из утрамбованного снега. Годится и палуба авианосца, но тут надо придумывать как ракета будет храниться и собираться на авианосце. Туда лучше не лезть, будем описывать вариант наземного базирования. Так. Значит ракета у нас на полосе. Теперь подходит заправщик. Заливаем топливо в баки. Да, забыл, еще на тягаче крепим к фюзеляжу твердотопливные ускорители. Пока идет заправка, расчет устанавливает сбоку от ракеты гирокомпас и осуществляет ориентировку ракеты в пространстве. Теперь ракета знает, куда повернут ее нос и в какой точке пространства она находится. Дальше. Прямо в борту ракеты открывается лючок. Оператор выставляет наши координаты и координаты цели. Нажимает там же кнопку пуска и сматывается в укрытие. Через минуту включаются стартовые ускорители. Ракета делает короткий, не более трехсот метров, разбег, и взмывает в воздух. Ускорители, выработав топливо, отстреливаются, шасси убирается…
- Плохо.
- Что плохо?
- Шасси тоже лучше отстреливать. Ведь оно больше не понадобится? Ей же не садиться на вражеский аэродром!
- Да, шасси тоже будем отстреливать одновременно с ускорителями. Ну, вот, для начала, и все. За несколько секунд ракета выходит на крейсерскую скорость и летит с этой скоростью ну, скажем, восемь тысяч километров.
- Может быть, лучше шесть? Более правдоподобно. На восемь может топлива не хватить.
- Хватит. Мы ее будем заправлять низкомолекулярным топливом, а не обычным керосином. Его на дольше хватает. Да вообще, она же у нас здоровенная дурища! У нас размах крыльев как у «Яка» сорок второго! И длина корпуса такая же.
- Тогда почему полезная нагрузка больше, чем у «Яка»?
- Я ж тебе объясняю: мы заливаем низкомолекулярное топливо. У нас возрастает и дальность и нагрузка. Кроме того, пойми, «Як» – пассажирская машина. Там одни кресла сколько весят! А минералка, а конфеты, а стюардессы! Так что шестнадцать тонн – это самый раз. Потом, не забывай, полторы тонны – это только аппаратура. Так что истинная полезная нагрузка получается в четырнадцать с половиной тонн. Это как раз вес баллистической ракеты с дальностью в полторы – две с половиной тысячи километров. Вот и получаем: при подлете к цели на эту дистанцию крылатая ракета делает «свечку», ее фюзеляж раскрывается и из него стартует ракета баллистическая. Она и преодолевает оставшуюся дистанцию. Все очень просто.
- А может быть, все же не надо? Пусть в ней, в самой крылатой ракете будет атомная бомба весом вот в этих самых четырнадцать тонн?
- С головой все в порядке? Двухсоткилотонный фугас весит не больше тонны. Ты соображаешь, какой мощности может быть атомная бомба в четырнадцать тонн?
- Пусть тогда не атомная. Пусть будет тротил. Четырнадцать тонн тротила… Они как гахнут!
- Леша, ты поехал. Кто будет тащить тротил на десять тысяч километров! Только ядерный фугас. А это тонна. Куда денем остальные тринадцать? Значит внутрь крылатой ракеты помещаем баллистическую.
- Ладно, уговорил. Но следующую главу пишешь ты. И чертежи тоже с тебя.
- Хорошо. Вот сейчас еще покурю, и сяду писать.
Но прошло десять минут, двадцать. За компьютер никто не сел. Инженеры так же сидели в мягких креслах. Родион курил, а Алексей, кажется, уже посапывал.
- Леха! Не спать! – Крикнул вдруг Родион.
- Я не сплю, - мягкими от сна губами промямлил Алексей.
- Я тут, пока ты спал…
- Я не спал…
- Спал, спал… Ладно, слушай. Наша крылатая идет со скоростью в четыре звука. По ходу она с помощью бортового локатора фиксирует приближающиеся противоракеты и совершает маневры, чтобы от них увернуться. При этом за счет прямоточного двигателя и газодинамического элерона она практически не теряет скорости. Так?
- Так.
- Так вот, она вполне может при подходе к цели резко взять вверх. Так-то она идет низко, мы ж ее скорее всего через океан пускать будем. Она идет на высоте метров пятьдесят -сто. Но вот она берет резко вверх. Пусть на подъеме скорость у нас падает даже до трех тысяч, а поднимаемся мы под углом в сорок пять градусов. Тогда через минуту, может быть, через минуту с небольшим, мы достигаем высоты в тридцать километров! И вот с этой высоты мы и пускаем баллистическую ракету. Мало того, что мы выигрываем в дальности, нашу баллистическую теперь почти невозможно сбить! Леша, у нас с тобой такое страшное оружие получается! Было бы время все как следует рассчитать, я пошел бы лично к министру обороны! Госпремия обеспечена! Леша, ты меня слышишь?
Но Леша не слышал. Он спал, неудобно, но сладко извернувшись в кресле. По его лицу гуляла довольная улыбка.
- Маршал Калиниченко! – говорил Сталин. – Враг стоит у стен Москвы. И именно вам партия и правительство поручают ответственнейшую задачу по защите столицы нашей Родины. В ваше полное распоряжение поступают маршалы Жуков и Рокоссовский с приданными им дивизиями и фронтами. Если вам удастся отстоять Москву, я поручу лично вам возглавить нашу наступательную операцию от Москвы до Берлина, и дальше, до самых западных границ Европы.
Маршал Алексей Калиниченко чувствовал себя крайне неловко в Ставке Верховного Главнокомандующего. Когда его вызвали, он так спешил, что не переоделся в маршальские штаны с толстыми лампасами, а сел в машину непосредственно в трениках, которые обычно надевал дома. Для ответа товарищу Сталину нужно было встать, но тогда треники стали бы всем видны. А отвечать самому Генсеку сидя было равноценно самоубийству, за такую дерзость могли тут же расстрелять. Но светить трениками с отвисшими коленками тоже было невозможно. А отвечать Сталину было нужно, тем более, что маршалу было что ответить. И он выкрутился.
- Товарищ Сталин, - сказал маршал Калиниченко, - позвольте мне отвечать вам сидя. Встать мне мешает тяжелое ранение ноги, полученное на фронте, откуда я только вчера вернулся.
- Не надо вставать, товарищ маршал, - купился на хитрость Сталин. – Отвечайте сидя.
- Товарищ Сталин! Вы мудрый человек, - политично начал маршал. – Вы знаете, что у нас сейчас очень мало сил, оборонять Москву практически некому. – Рокоссовский и Жуков согласно при этом закивали. – Но я должен сообщить вам, что наши советские инженеры изобрели новейшее оружие, которое способно не только остановить фашиста, но и принудить его немедленно принять полную и безоговорочную капитуляцию. Товарищ Сталин! Россия идет впереди всех других держав в разработке ракетного оружия! Это такая сила! У нас уже есть ядерные боеголовки. Пара ударов, товарищ Сталин, пара ударов! Бьем по Берлину, по главным портам на Балтийском море, по военно-промышленным центрам, по главным скоплениям войск! На следующий день я гарантирую вам полную капитуляцию противника! Все равно в сорок пятом ядерное оружие применят американцы!
Сталин как будто несколько озадачился, а Маршала прорвало, хоть он и рисковал не только карьерой, но и самой жизнью.
- Но лучшие наши умы, которые способны спасти Россию от нашествия гитлеровцев, сегодня томятся в лагерях. Товарищ Сталин! Дайте им свободу! Им, и миллионам несправедливо осужденных! Общими силами мы одолеем врага!
- Вы абсолютно правы, товарищ, - после минутного раздумья сказал Сталин. – Мы, большевики, допустили ряд тяжелейших ошибок, как тактических, так и стратегических. Я вижу, товарищ маршал, вы мудрый человек. Я ухожу со своего высокого поста. А Сталиным вместо себя я назначаю вас.
Сталин, сгорбясь, ушел в угол комнаты и исчез за портьерой, наверное, там была дверь. Маршал, больше не стесняясь треников, пересел на место Генсека. Все без исключения политзаключенные тут же были освобождены, а перед Генсеком Калиниченко по кличке Сталин тут же предстал Генеральный Конструктор. Он был худ, изможден, но держался с достоинством. Новый Генсек почувствовал, что с этим человеком надо быть построже, а то распустится в корень. Кавказский акцент давался с трудом, но иначе было нельзя, Генсек без кавказского акцента – не Генсек.
- Нам известно о ваших разработках. Это хорошие разработки. Но немцы уже запускают дальние ракеты по Лондону. Наш разведчик, полковник Исаев, который каждый день рискует жизнью в тылу врага, доставил нам чертежи этих ракет.
Генсек затянулся трубкой, а Алексей, внезапно дернувшись в кресле, вслух произнес:
- Вам предстоит полностью скопировать ракеты немецкого инженера фон Брауна!
Начинающий засыпать в своем кресле Родион тут же откликнулся тоже вслух:
- Я учился у Циолковского и Кондратюка! Мне у Брауна учится нечему!!!
За окном начинало светлеть. По черному монитору плавала, тыкаясь из угла в угол надпись «05. 35. 48» В маленьком русском городе в маленькой русской квартире в неудобных позах, неловко скрючившись в креслах, спали два русских инженера, бормоча что-то во сне.
Когда совсем уже рассвело, Алексей догадался, что совсем не обязательно, уродуя тело в кресле, смотреть кошмары, ведь можно же перебраться в кровать и смотреть добрые утренние сны! Но он глянул на часы и понял, что если он сейчас ляжет, то уже не встанет на работу. Он ополоснулся холодной водой и благородно приготовил примитивный завтрак и на себя и на своего друга, которого, кажется, кресло вполне устраивало и которому, кажется, кошмары вовсе не снились. Через полчаса он разбудил и Родиона. Тот, кажется, неплохо выспался. Он охотно набросился на завтрак и, будто и не спал вовсе, продолжил вчерашнюю тему.
- Леша, мы слишком резко взялись за дело. Многое из того, что мы уже написали, придется переписать.
- Ты с ума сошел!
- Не бойся, теперь все пойдет быстрее. Я теперь наш чудовищный комплекс как на ладони вижу. Меня только одно волнует. Сможем ли мы составить нашу книгу идеально в стиле таких книг.
- Сможем. Это я беру на себя. Ты пиши, как придется, а я все оформлю в таком виде, что это будет классическое советское описание ракетного комплекса. Я на этих книжках собаку съел. Главное, чтоб были схематические чертежи. Ну, это мы с тобой сумеем. Но надо еще пару фоток. Когда у нас будет готова окончательная схема, я смогу сделать макет и сфотографировать его. Единственное, что меня волнует, это сроки. Дело затягивается. Будет ли ждать твой Антон?
- А куда он денется? Я ему сказал, что книгу достать очень сложно. Что все экземпляры проходят через особиста. Но ведь так оно и есть. Короче, он считает, что я занят подготовкой к похищению экземпляра книги. Нет, ничего, он пока ждет.
- Ладно, пошли на работу. Вечером еще поговорим…
Стараясь не слишком напрягаться на основной работе, ближе к концу апреля друзья имели полный текст книги со всеми причитающимися схемами и даже фотографиями.
- Халтура, - нервничал по поводу фотографий Родион. – Ни одна сволочь не поверит!
- Брось психовать, - успокаивал его Алексей. – В наших ракетных книжках такое качество репродукции, что все сойдет за милую душу!
Настало время посвятить в часть секретов Катю – очаровательную и скромную юную особу, убивавшую свою молодость за типографским «Макинтошем». Катя очень неплохо относилась к Алексею, хоть и знала от знакомых, что Алексей – страшный Казанова. Когда год назад Алексей разглядел все Катины достоинства и принялся несколько нахраписто ухаживать, она, разглядев за деланной наглостью и искусственной развязностью обычного доброго и даже романтичного русского мужика, приняла эти ухаживания, правда, сохраняя при этом известную осторожность. Но довольно скоро обоим стало ясно, что друг другу они не подходят ни по темпераменту, ни по складу ума и души, и они без шума и пыли свернули свой короткий роман, не принеся друг другу ни малейшего морального ущерба. Они сохранили приятельские и даже доверительные отношения, общаясь мельком, изредка встречаясь на обширной территории N-ского завода. Катя согласилась на предложение Алексея, тем более, что деньги, которые он ей пообещал, были очень и очень кстати. Катя, недавно схоронившая и мать и отца, и погрузившись в долги из-за похорон и установки памятников, в это время весьма нуждалась. Она пообещала хранить все детали этой приработки в строжайшем секрете и согласилась работать на дому у Родиона, которого она до этого знала только мельком. Алексей, считая, что вся эта странная работа теперь уж в любом случае будет сделана, пошел на такой ход, как размещение Кати для ее деятельности за домашним компьютером Родиона. Он искренне сочувствовал одиночеству друга. За все годы, прошедшие после развода Родиона с его женой, Родион толком не предпринял даже попытки поухаживать за какой-нибудь женщиной. Пройдя стадию страдания бурного, он переместился в область глухого страдания, и единственной его отдушиной стала, увы, водка, а лучше – коньяк, причем лучших сортов, на который Родион, хорошо зарабатывая на поддельных чертежах для Антона, не считал нужным скупиться.
Все дни, пока шла лихорадочная работа по написанию книги, Родион, с трудом и с помощью строгости Алексея, сдерживая себя, не пил. Он трудился, как вол, но сквозь даже самые значительные успехи в работе перед ним маячила большая крутобокая рюмка с плещущейся в ней темной ядовитой жидкостью. Продукция известной всему миру французской провинции маслянисто плескалась в своем хрустальном ложе, источала дурманящий аромат, просила: употреби! Будет хорошо! Да что ты, в конце то концов, не мужик, что ли! Дерябни ты себе коньячку, и голова с утра болеть не будет! Короче, давай, не стесняйся, пей!
И когда полный текст безумной книги «Ракетный комплекс 11К99. Общее описание» был готов, а также были готовы все необходимые схемы, чертежи и даже фотографии, Родион решил, что по этому поводу можно и расслабиться. К тому моменту, когда Алексей, утряся все формальности, вел Катю к ее новому месту работы, Родион расслаблялся уже три дня…
- Родя, открой, это я, Леша, - Алексей барабанил в окно Родиону и, кажется, тот начинал реагировать на этот стук.
- А! – Откликнулся он. – Леша, это ты?
- Я, я, вставай, дверь открывай!
- Да, да, сейчас, иду!
Алексей, сопровождаемый весьма юной и весьма милой особой, обошел дом, вошел в подъезд, поднялся на первый этаж и нажал кнопку звонка.
Тишина за дверью.
Позвонил еще.
Тишина.
Алексей повернулся к двери спиной и зло заколотил пяткой.
И тут раздался голос.
- Я вас не пущу, гады! Я буду держать оборону до последней капли крови! Я вас поубиваю!
- Пойдем еще раз к окну, - сказал Кате Алексей. – Он нас не узнал.
Но весь сценарий прокрутился по новой без малейших изменений. При попытке контакта через окно Родион был понятлив и добросердечен, искренне радовался гостям и обещал открыть дверь. Но когда он слышал звонок или стук в дверь, он напрочь забывал, кто должен сейчас к нему явиться. Какие враги ему мерещились, оставалось невыясненным, но было очевидно, что он не в состоянии идентифицировать того же Алексея при его появлении в окне и при его попытке войти к Родиону через дверь.
- Плохо дело, - сказал Алексей Кате. – У нашего друга алкогольный делирий. Кажется, еще не белочка, но дело нешуточное. Ты иди к двери, а я влезу в окно и тебе открою.
- А он на тебя не нападет?
- Ну, это – нет. В лицо-то он меня узнает в любом состоянии.
И верно, когда Алексей выкарабкался на подоконник, просунул руку, открыл форточку и проник вовнутрь, Родион не только тут же узнал его, но и страшно ему обрадовался.
- Леха, Леха! – Заорал он. – Это хорошо, что ты пришел! – Видмо, Родион не придал значения тому, что Алексей проник к нему несколько нестандартным способом. – Тут ко мне ломятся всяческие подонки, но вдвоем они нас не одолеют!
Алексей спрыгнул на пол, подошел к Родиону, лежавшему на диване, почти с головой укрывшись одеялом, и присел рядом.
- Родиоша, - сказал он, - мы отобьемся от кого угодно. Но пока опасность миновала. За дверью стоит Катя и ждет, когда ты ее впустишь.
- Ты не врешь? Там точно Катя? Только что ко мне тут ломились…От них всего можно ждать, они могут даже Катей притвориться…
- Так. Вот что. Я сейчас пойду к двери, проверю, кто там. Если там эти, твои, то я их не пущу. А если Катя, то я ей открою, и тут же закрою дверь, чтоб больше никто не вошел. Хорошо?
- Да, да, пойди, посмотри, только очень, очень осторожно! Леша, я тебе доверяю, не подведи!
При виде Кати, впущенной Алексеем, Родион присмирел, где-то до него дошло, что все, что ему воображается, не более, чем бред. Но, вместе с тем, обсуждение текущих планов с потихоньку приходящим в себя Родионом было сопряжено с определенными трудностями. Родиону очень хотелось выпить еще, но он боялся самостоятельно выходить из дома, ему казалось, что на улице с ним непременно что-нибудь случится. Катя, понятное дело, напрочь отказывалась как бежать за коньяком, так и оставаться наедине с непредсказуемым Родей. А двоих сразу, и Катю и Алексея Родион от себя не отпускал, поскольку все же не был уверен, что с ним что-то дурное не случится и дома.
Наконец, после неоднократного отзывания Кати в прихожую, Алексей добился от нее согласия посидеть с опасным (так казалось Кате) Родионом, пока Алексей скоренько сгоняет за дозой для своего друга, слабого на спиртное.
Родиона трясло, он прихлебывал пиво (ничего крепче Алексей решил ему не брать), жаловался на жизнь, но, в целом, потихоньку приходил в себя. Катя, изящно (как и все, что она делала) изогнувшись перед компьютером и отведя правую руку с мышью, ознакамливалась с предстоящей работой, а Алексей, нервно куря, думал, как быть дальше. Родион мог утратить работоспособность надолго, а одному Алексею было не справиться со всем объемом работ. Кроме того, связь с Антоном могла осуществляться только через Родиона.
Катя, будто как-то брезгливо оттолкнула мышь и сказала:
- Я могу все это сделать за неделю. Но только если вы будете все время рядом. Будут возникать вопросы, вам придется на них отвечать.
- Да, да, конечно, - как в полузабытьи вымолвил Алексей. – Кто-то из нас всегда будет рядом. Все вопросы будут решаться на месте.
- Но только не он! – Решительно заявила Катя. - Мало ли что! Без тебя я здесь работать не буду.
Алексей утомленно провел взглядом по трясущемуся Родиону, по непреклонной Кате, и возвел очи в потолок. Всплывали неожиданные проблемы, которые предстояло решать именно ему, больше решать их было некому. Он шумно и неаккуратно подвинул свой стул вплотную к дивану, на котором, завернувшись в одеяло, тряс стакан пива в руках Родион, яростно забычковал прямо об пол и, сдерживая злость, сказал:
- Вот что, друг! Если ты не приведешь себя в порядок хотя бы к завтрашнему утру, вся наша гениальная затея полетит в тартарары. Если тебе дороже твой любимый коньяк, то это твое дело. Но ведь я же тебя, придурка, свяжу, к стулу привяжу и заставлю работать, а не квасить! Вот это пиво, которое у тебя в руках, это последнее спиртное, которое ты видишь в жизни! Я тебя, дебила, в клинику Баршая возил? Я тебя спрашиваю, возил?
- Да, Леша, возил, возил. Зачем ты так нервничаешь?
- Мы с тобой на тебя, на твой поганый алкоголизм угробили триста баксов из нашего общего бюджета! Какого же злопоганого дьявола ты напился сегодня до галлюцинаций?! Это лучшая в России клиника, у них самые надежные методы! Да любой уважающий себя человек только после того, как посмотрел на здание этой дорогой и престижной клиники, уже сразу перестал бы пить! А ты!..
- Леша, я не хотел тебе говорить… Просто до Баршая мне просто хотелось выпить, а после Баршая мне уже невыносимо хотелось выпить… Я еще немного продержался, а вот видишь, в конце концов сорвался…
- Что, совсем не помогло?
- Какое помогло, хуже стало…
- Так что ж молчал?!
- Да я боялся говорить. Столько денег угрохали, шутка ли… А я как из клиники вышел, так все мысли только об водке…
- О, йолы-палы! Да что ж с тобой делать-то?! Может, тебя в секту какую отдать, где не пьют? Вон, Защитники Яхве не пьют. Нет, не поможет, они, черти, просто пьющих к себе не принимают. Я не знаю, что с тобой делать! Пойди, в конце концов, к русскому попу, покрестись, может, поможет. Слушай, а это ведь мысль! У нас же в городе, в Верхнем монастыре есть даже Икона Чудотворная, она ведь как раз от пьянства спасает!
- Нет, погоди, - возразил Родион. – Я так не могу креститься, я в Бога не верю.
- А в кого ты, друг мой ситный веришь? В Маркса? В материализм и эмпириокритицизм? Или в Будду просветленного? Или в Заратуштру огнепоклонника? Ты, ерш тебя кусай, русский, или не русский?
На дискуссию живо откликнулась Катя.
- Там, правда, в монастыре, Чудотворная Икона Божьей Матери. И каждое воскресенье акафист читают. Вы, сходите, Родион, хоть раз на акафисте постойте. Вам сразу легче станет.
- Вот, - поддержал Катю Алексей, - давай сходим. Ты, козел, чуть не сорок лет здесь живешь, а в монастыре, небось, ни разу и не был.
- А ты был?
- Я был.
- Ты что, верующий?
- Я пока не определился. Просто я русский, и иногда захожу в русскую церковь. И это мое личное дело. И если тебе, уроду, сам Баршай не помог со всей его рекламой, то тебе только Бог и может помочь. – Алексей обратился к Кате. – Кать, а ты что, в церковь ходишь?
- Да, я хожу.
- Ну, так вот тебе задание. Затащи туда это чудовище. Может, образумится. Ты, Кать, не смотри, что он сейчас упился до галлюников, я тебе гарантирую, это классный инженер-реактивщик. Из него целый Королев мог бы получиться, если бы он пить бросил.
Родион, опасливо косясь на Катю (стыдно же, черт побери!) высасывал остаток пива из бутылки, принесенной Алексеем.
А Катя внезапно озадачила Алексея неожиданным технологическим вопросом:
- А как вы собираетесь делать набор? Пленки выводить, или на линотипе?
- А как у нас в типографии делают? – Обалдел Алексей.
- Смотря что. У нас есть коммерческие заказы, они на компьютере верстаются, потом полосы на пленки выводят и делают офсетные пластины. А все секретное набирается на линотипах.
- А что такое линотипы?
- Машины такие, - неопределенно ответила Катя.
- А если делать через пленки, это не будет похоже на линотипный набор?
- Нет, совсем другой вид.
- А где еще, кроме как у нас на заводе, есть эти самые линотипы?
- Не знаю, кажется, уже нигде…
- Вот незадача! Ладно, буду искать линотип. Выходит, тебе за компьютером делать нечего?
- Если надо, я сделаю макет книги. Точно такой как у нас. А набирать придется на линотипе.
Ни завтра, ни в ближайшее воскресенье в монастырь не пошли. Родион и без того оставил свой обожаемый коньяк и включился в работу. Появились новые сложности, и один Алексей справиться с ними был не в состоянии. К тому моменту, когда Катя, которую консультировал Родион, смакетировала книгу, он успел договориться с полузаброшенной районной типографией, где тут же начали пресловутый линотипный набор. Кроме того он произвел определенные тактические, стратегические и дипломатические действия, связанные с производством обложки рождающейся КНИГИ.
В один прекрасный день мы могли бы застать его в кабинете его непосредственного начальника – руководителя Специального конструкторского бюро. В данный момент можно было сказать, что конструктора этого секретного, в общем, конструкторского бюро вели двойную жизнь. С одной стороны они продолжали курировать сборку и комплектацию ракетных комплексов «Ока», как и в старые времена собираемых на N-ском заводе. Поэтому все они с определенной степенью справедливости считали себя наследниками (законными наследниками, ексель-моксель!) того Генерального Конструктора, который сорок лет назад запустил Первого Космонавта. Но на самом деле большую часть своей творческой энергии они расходовали на создание фаршесмесителей, массажеров туш, скотобоен, инъекторов и другого оборудования, необходимого для успешного развития отечественной мясоперерабатывающей промышленности.
Алексей, как ведущий разработчик «колбасных», как их называли в КБ станков, вел себя с начальством свободно, без комплексов, может быть, даже несколько нагловато. Он курил прямо в кабинете у шефа и разглагольствовал:
- У меня есть чудная идея, Павел Игоревич. Нам в любом случае нужно как-то поздравить с юбилеем нашего зубра, академика Расплетаева. Нет, конечно, мы все скинемся на подарок. Но хочется сделать и фирменный кабэшный сюрприз. Это все очень дешево обойдется, а старик будет просто счастлив. Главное: мы заказываем в типографии обложку. Пусть это будет обложка обычной книжки из серии тех, какими мы снабжаем наши комплексы при отправке в войска. Важно, чтобы она была точно такой, как все обложки таких книжек. Было бы здорово тиснуть на нее гриф «Сверхсекретно». Это, наверное, сложно, но, я думаю, вы сможете это сделать. Пусть на обложке будет написано: «Ракетный комплекс 11К99. Общее описание.» Это для шутки. А внутрь мы поместим пачку чертежей, полный комплект документации инъектора, который старик практически сам разработал. Я вам гарантирую, что зубр оценит эту шутку.
- А почему «11К99»? – спросил шеф.
- Так последний комплекс был «10К82». Следующий будет одиннадцатым. А в девяносто девятом году нас перевели на проектирование колбасных станков. Я знаю старика, он оценит. А нам это ничего не будет стоить!
- Ладно, Алексей, - согласился шеф. – Я позвоню и в типографию и особисту. Не думаю, что возникнут какие-то сложности. Только смотри, чтоб старик не обиделся!
- Да Павел Игоревич! Да я гарантирую! У старика потрясное чувство юмора! Он оценит!
На следующий день Алексей нудил начальнику типографии:
- Да сделай две! Я отвечаю! Я сам обе обложки отнесу особисту! Хочешь – пойдем с обеими обложками к особисту вдвоем!
Начальник типографии был сердит не столько из-за нарушения режима секретности, который, если разобраться, и не нарушался вовсе, а только из-за того, что пришлось ради прихоти этих безумных разработчиков запускать и тиснильный станок и крышкоделательную машину. Все это приходилось делать после смены, поэтому начальник типографии был суров и раздражителен. Но, чтобы избежать продолжения занудства вредного инженера, он, работая на станках сам, сделал две обложки для сюрприза динозавру отечественного ракетостроения академику Расплетаеву. Когда запускаешь в новом режиме такие страшные машины, там уже нет разницы, склепать одну или десять обложек. Зануда просит две, так на ему две. Лишь бы отвязался.
А через час Алексей потел в кабинете особиста. И не был особист его начальником, и при сегодняшней разгильдодемократии по большому счету не мог ничего ему сделать, а вот поди ж ты, страшно. Тень ГУЛАГа. Вот, вроде бы и обычный мент – кто? Обычный мужик. Такой же злой на тещу, как и ты, так же озабоченный проблемой ограды своего садового участка. А попади ты к нему в лапы – страшно! А тут тебе не мент какой-то, а натуральный фээсбэшник. Кагэбэшник. Энкавэдист. Чекист. Дзержинец железный. Ну, конечно, страшно! Но дело есть дело, и его надо решать, и Алексей крепился.
- Ну, Руслан Алексеевич, это ведь просто шутка, - клялся Алексей. – Всю жизнь, сколько существовало КБ, всегда поздравляли юбиляров как-нибудь необычно. Это просто маленький и симпатичный презент академику Расплетаеву. Вот, обложки нам уже сделали для этого презента, но какая же обложка без грифа! Вы поставьте грифы, а я вам гарантирую, что за пределы КБ это никуда не уйдет!
- Да, я все понимаю, - говорил медленный, словно погруженный в глицерин, особист. – Я только не понимаю, зачем вам две обложки. Одна – в подарок Расплетаеву. Зачем другая?
- Ой, вторая, - успокаивал Алексей. – Да она вообще никогда не покинет пределов завода! У нас в КБ еще с сороковых годов собирается архив местных приколов. Если кому-то делали прикольный подарок, то дубликат отправляли в архив. Это традиция. Это только для внутреннего использования!
Но, конечно, Алексей лгал. В одну из обложек действительно были вложены чертежи инъектора, который, не имея возможности заниматься ракетами, разработал академик Расплетаев. Юбилей Расплетаева приходился на праздники, поэтому его поздравляли раньше, в последний рабочий день. Когда старику вручили «сюрприз», придуманный Алексеем, он прослезился и, собрав силы, произнес речь.
- Друзья мои, - обращался он к инженерам, - меня радует ваш юмор и ваша ирония. Да, вместо нового ракетного комплекса, который смог бы поставить Россию в ранг наиболее вооруженных держав мира, мы с вами создали машину для напичкивания мяса водой, солью и селитрой. В конце концов, кто-то должен создавать и такие машины. Но, конечно, не мы с вами. Я хочу пожелать и вам и себе только одного: пусть не сегодня и не завтра, но пусть через два, три года, пусть к этому дню меня не будет в живых, но чтобы наше КБ создало настоящий новейший ракетный комплекс! Мы, нет, вы это сделаете, я верю в это! В пятьдесят шестом наша дальняя ракета покрывала двадцать тысяч километров и допускала ошибку в сто метров. А американская при дальности в десять тысяч лупила мимо цели на четыре километра! Мы живем в плохое время, но, как бы там ни было, эту разницу в дальности и точности мы обязаны выдерживать! Это наш долг перед нашими женами и детьми. Мальчики, - академик совсем растрогался, - держите эту разницу, чего бы вам это не стоило! Пусть вам платят за это копейки, или даже совсем ничего не платят. Наплюйте на деньги, прошу вас! Силу России вы не купите ни за какие деньги! Сила России – это вы!
Добросердечные коллеги утешали плачущее светило, а Алексей, хоть и был задет речью Расплетаева, а все же делал свое черное дело – подкладывал академику в сумку добавочную обложку со зловещим грифом «Сверхсекретно».
Подвыпившего и распустившего нюни зубра вызвались провожать домой два человека. Алексей, потому что планировал по дороге вынуть левую обложку из академиковой сумки, и некто Володин, тоже инженер из КБ, но без особой цели, только потому, что был подхалимом. Алексея спасло только то, что Володин, чествуя светило, успел нахлопаться, и всю дорогу только торчал где-то поблизости, не вникая ни в разговоры, ни в манипуляции Алексея с подарочным набором, который абсолютно трезвый Алексей помогал нести академику. Володин все больше молчал, а Алексей мало того, что сперва подсунул академику, которого на КПП традиционно не шмонали, левый предмет, а потом этот же предмет и успешно стырил у академика из сумки, так он еще и грузил зубра, по мнению Володина, тупыми и бездарными разговорами.
- Щелевидный, вы представляете себе, щелевидный прямоточный двигатель! – талдычил Алексей зубру. – Он сам пришел к такой идее, но, конечно, никто его не поддержал. У него есть общие схемы, но тут, конечно, нужен эксперимент…
- Щелевидный! Это очень интересно! – Восклицал Расплетаев. – Я обязательно займусь этим. Так вы говорите, это Григорьев такое придумал?
- Да, Родя Григорьев. Кроме того, он придумал, как разместить этот двигатель в крыле и управлять тягой с помощью газодинамического элерона.
- Да, да, - соглашался академик, - если обеспечить такому двигателю нормальное давление воздуха в воздухозаборнике, там очень интересные вещи могут быть…
Академик был отвезен на попутке домой, Володин был отправлен пешком, сам Алексей оседлав того же частника, отправился к Родиону. Родион сам только вернулся с чествований и был мрачен. Все, даже сам академик пили, а он, Родион, лил в себя только сок и минералку. По дороге домой он исхитрился приобрести бутылочку коньяку, но присутствие Алексея делало невозможным употребление, или, что тоже было неприятно, откладывало употребление до того момента, как Алексей отправится восвояси. Но Алексей не спешил к себе. Он, нахально потеснив Родиона, развалился на диване, забросив ноги на стол. Он жутко устал за последний месяц, и даже недлинная дорога домой казалась ему сейчас страшным испытанием. Но легкий градус в крови понуждал и без того разговорчивого инженера трепать языком без умолку. Он рассуждал, перескакивая с темы на тему, не обращая внимания на то, что его друг мрачно молчит и предпочитает ограничиваться односложными ответами.
- Набор уже готов. Не офсет какой-нибудь поганый, а настоящий линотипный набор, как еще деды наши книги набирали! Ты видел когда-нибудь линотип? Че молчишь, я тебя спрашиваю, видел, или не видел?
- Нет.
- О! Ты много потерял. Скоро их уже не будет. В радиусе пятисот километров, по моим сведениям на линотипах работают только в нашей заводской типографии и в эмском районе. Ну, скажу тебе, страшная машина! Представь себе дуру площадью как твоя кухня, а высотой метров пять! К этой дуре сбоку прилеплена клавиатура, да не такая, как сейчас, на компьютерах, а такая вся, знаешь, железная, как на какой-то чудовищной пишущей машинке. И стульчик такой под ней откидной. Включают эту дуру в сеть, а на стульчик садится дамочка. В пюпитр ставит текст и начинают пальчики летать по клавишам. Лязг тут же поднимается, как от колонны танков. В этом самом линотипе, оказывается, целая печь! Туда загружают брикеты типографского сплава, и, можешь себе представить, свинец там плавится. То есть дамочка сидит перед котлом кипящего металла! И вот она щелк по клавише! А тут из магазина выскакивает матрица буковки – и в строку. И вот дамочка строчечку набрала, щелк по специальной клавише, и этот проклятый свинец заливается в строчную матрицу! Минута – и у нее готова целая страница из таких свинцовых строк.
Но посмотрел бы ты на руки этой дамочки! Как у алхимика, в таких страшнючих шрамах, что просто дыбом волоса! Оказывается, в линотипе постоянно надо что-то регулировать, там же механика сплошная, никакой электроники. И вот эта дамочка лезет в эту адову машину что-то подкрутить, а ей на белы рученьки расплавленный свинец – плюх! И это у всех линотипщиц такие рученьки. А потом мне будут говорить, что, мол, компьютер вреден! Вы пойдите на линотипе поработайте!
Ну, скажу тебе, как посмотрел на эту технику, так потом кошмары мне снились! Будто бы я прихожу работать в какой-то полиграфический институт, а мне говорят, чтоб я сделал полную деталировку линотипа. А я им говорю: нет, дайте мне для начала что-нибудь попроще, например, орбитальную станцию какую-нибудь, я на ней потренируюсь, и тогда, может быть, смогу и линотип осилить!
Представляешь, а ведь Катя работает не только на компьютере, а еще и на таком адском инструменте! У тебя нет желания подобрать ей другую работу?
- Не знаю.
- Ну ты даешь! Я думал, она тебе понравилась. Что молчишь? Ну что молчишь, отвечай!
Но Родион молчал, уперев взгляд в стенку.
- Родиоша, э-эй! Ты что это примолк? Никак, тебе выпить захотелось? Ну так не будет этого! Я сегодня у тебя ночую! То-то я думаю, ты меня даже не спрашиваешь, как поживает наша обложка! А тебе уже наплевать и на обложку, и на книгу! Нет, так не годится. Ты мне нужен в нормальном состоянии. Завтра у нас первое мая, всемирный выходной. А послезавтра, несмотря на то, что тоже выходной, мои полиграфисты выходят на работу и за день печатают и брошюруют нам книжку. Обложка у меня уже есть. Я хочу, чтобы ты в этот же день, то есть второго мая, то есть, послезавтра, ты слышишь?
- Слышу.
- Так вот, чтобы ты уже послезавтра вручил ее своему Антону. Поэтому связаться с ним ты должен завтра. И, значит, сегодня ты пить ничего не будешь! Говори сразу, куда коньяк спрятал!
- Куда, куда! В шкаф, куда…
Наутро злющий Родион звонил на номер, данный Антоном для конспиративной связи. Отвечал там такой чистый и юный девичий голос, что Родион, передавая сообщения Антону, на минуту забывал о Кате, которая, хоть он и крайне это скрывал от Алексея, оч-чень ему нравилась. Родион, когда ему ответило нежнейшее «Алло!», несколько смущенно наговорил, как в автоответчик:
- Передайте Антону, пожалуйста, что книжка для него готова. Третьего числа Родион сможет ее ему передать. – И, чтоб не распалять своего воображения, положил трубку.
Антон перезвонил уже через полчаса. Назначили встречу на третье. И хорошо, что на третье, потому что второго печатники не успели, хоть и работали как звери.
Родион напрасно сердился на Алексея за то, что тот, несмотря на праздники, не позволял ему и прикасаться к выпивке. В пятницу, третьего мая Родиону пришлось проявлять подлинные чудеса дипломатии, что было возможно только при максимально ясном сознании.
Место встречи назначали из тех соображений, чтоб оно никому со стороны не могло показаться подозрительным – метро «Площадь революции», в центре зала. Ранним вечером выходного дня на этом пятачке многие назначали встречи. Чуть ли не десяток человек маялся в ожидании; кто слонялся от бронзового человека с ружьем к такой же бронзовой девушке с книгой, кто недвижимо торчал, прислонясь к балюстраде, ограждающей спуск в переход на станцию «Театральная». Родион тоже занял именно такую, неподвижную позицию. Антон, как всегда, опаздывал, и это злило: очень хотелось курить.
Антон появился из толпы неожиданно, будто подкрадывался, маскируясь за спинами пассажиров. Наверное, и в правду подкрадывался, Родион давно заметил, что Антон любит дешевые эффекты, строит из себя суперагента, напускает на себя деловитый вид. Не здороваясь, он махнул рукой, увлекая Родиона за собой, по эскалатору, что гудел за балюстрадой, под станцию, в переход. Родион автоматически пробормотал приветствие, но Антон и ухом не повел, да и не удивительно, отходящий поезд своим грохотом сожрал приветственное слово. Но Родион знал, что не шум метро причиной бесцеремонности Антона, всегда он был таким, при любой возможности стремился проявить властность, взять верх, подавить. С такими людьми можно только либо полностью прекращать общение, либо действовать еще большей наглостью. Первое было невозможно, второго Родион не умел. При всех переговорах с Антоном ему с трудом удавалось отстаивать свои интересы. И сейчас он тоже как-то сразу сник. Он уже представлял себе, как Антон будет наезжать, сбивать цену, демонстративно пропуская мимо ушей все аргументы Родиона. Он семенил за идущим впереди и не оглядывающимся Антоном, даже не зная, куда они направляются.
В длинной кишке перехода, облицованной желтым кафелем, сквозь гомон и топот людских масс с трудом пробивался голос молодого человека, надеющегося заработать своим искусством на кусок хлеба. Дико звучал этот голос, доходящий до слуха лишь не связанными между собой урывками, гитару и вовсе не было слышно. Тут Родион притормозил. Ему нужен был тайм-аут длиной хотя бы в несколько секунд. Он сунул руку в карман, чтобы пополнить скудный гонорар незадачливого артиста мятой десяткой. Антон, по-прежнему не оглядываясь, учесал куда-то вперед. А Родиону, поскольку он оказался в непосредственной близости от артиста, удалось расслышать обрывок старой доброй песенки.
Без оглядки вдаль уходит след.
Пройдено пока еще немного:
Солнцем освещенная дорога
И в конце дороги яркий свет
Родион хотел было постоять еще с минуту, послушать следующую песню, а заодно позлить Антона. Но музыкант, очевидно, устал, он отставил гитару и принялся подсчитывать текущую выручку. И Родион вынужден был отправиться восвояси. Но шел он уже не тем подавленным человеком, каким бывал обычно при встречах с Антоном. Он шел по переходу, но не догонял Антона, он шел с видом независимого человека, уверенного в своих силах, вразвалку, не спеша. Он насвистывал только что услышанный мотив и думал:
- Вот именно! Еще немного пройдено! Все еще впереди! Еще повоюем, главное – не нервничать и не суетиться.
Антон ждал его в конце тоннеля. Он кривил лицо, покачивал головой и даже ножкой притоптывал. Но на Родиона это уже не производило никакого впечатления. Когда он приблизился, Антон собрался опять повернуться спиной и бодро направиться в одному ему известном направлении, рассчитывая, что Родион бросится вдогонку. Но Родион, заметив начинающийся разворот тяжелого корпуса Антона, демонстративно остановился и упер руки в боки.
- Если ты куда-то спешишь, или просто решил сбросить лишний вес, - сказал он, - то беги, я тебя не задерживаю.
- У нас мало времени, - начал было по своему обыкновению нагнетать обстановку Антон.
- У меня время есть.
И Антон вынужден был сдаться.
- Ладно, идем помедленнее, раз ты так устал.
- Идем. Но для начала я хотел бы знать, куда ты так подорвал.
- Здесь недалеко.
- Точнее.
- Доедем до «Новокузнецкой», а там пройдемся по набережной, там тихо, можно поговорить.
- Ладно, идем. А если хочешь побегать – беги, встретимся на выходе из метро.
И Антон промолчал, почуял, что сегодня его обычная тактика наезда и подавления не работает.
От метро до набережной шли молча. Антон усиленно делал вид, что дуется, а Родион попросту играл на его нервах. И только когда, свернув, зашагали вдоль канала, Антон не выдержал:
- У тебя с собой?
- Разумеется, нет, - спокойно ответил Родион и опять замолк.
- То есть как?
- Да очень просто. Вещь ценная и дорого стоит. А о цене мы пока ничего не говорили.
- Разве я тебя когда-нибудь обижал? Ты только благодаря мне человеком стал, оделся прилично, без меня ты бы на свою инженерную зарплату…
- Ты, кажется, говорил, что у тебя мало времени. Пока мы его только теряем.
- Хорошо, хорошо, раз мы такие нервные… Но мне ведь надо видеть вещь…
- Увидишь, когда договоримся о цене.
- Но я так не могу!
- Значит, не договорились, - флегматично вымолвил Родион, сунул в рот сигарету и повернулся, чтобы уходить.
- Подожди, подожди! – Антон схватил его за рукав. – Давай будем говорить конкретнее.
- Давай.
- Понимаешь, я ведь действую в твоих же интересах. Я должен увидеть книгу, чтобы описать ее покупателю, тогда я смогу поднять цену.
- Это не деловой разговор.
- Ну хорошо. Что ты предлагаешь?
- Описать книгу покупателю я смогу гораздо лучше тебя.
- Нет, нет, тебе лучше с ним не связываться. Это в целях твоей же безопасности, это очень опасный человек.
- Сам-то ты его не боишься?
- Послушай, у нас с тобой давно налажен хороший бизнес. Зачем ломать схему? Да, конечно, я – посредник. Но без посредника ничего никогда не бывает. У тебя есть товар, у меня есть покупатель. И…
- Сколько ты обычно берешь комиссионных?
- Какая разница? Если тебя устраивает моя цена…
- Ладно. Ты увидишь книгу. Завтра. Не саму, правда, книгу, а ксерокопии некоторых разворотов. А пока можешь передать своему покупателю, что он может получить в свое полное распоряжение книгу, которая называется «Ракетный комплекс 11К99. Общее описание». Это достаточно дорогая книга. Своего рода раритет. Поэтому она стоит двадцать тысяч долларов. Это моя цена. Что сверху – все твое.
- А ты стал учиться бизнесу, Родион, - только и смог пробормотать Антон. – Ладно уж. Давай завтра в то же время прямо здесь.
Родион равнодушно кивнул и пошел прочь с набережной. Антон пристально посмотрел ему вслед, ухмыльнулся, и направился в противоположном направлении. Пройдя несколько домов, он свернул, проходным двором вышел на улицу, пересек ее, снова нырнул во дворы, и через несколько минут он был на набережной Москвы-реки. В богато убранной квартире на шестом этаже недавно отреставрированного сталинских времен дома у него была срочная встреча.
- Он мне так ничего и не показал, - оправдывался Антон. – Мне оставалось только согласиться на то, что завтра я увижу ксерокопии.
- Эти хождения вокруг да около могут длиться еще сто лет, - сердился невзрачный человек из тех, о которых говорят в милицейских сводках: особых примет нет. – Нам, в конце концов, не столь важно, что в этой книге. Главное – что она есть. Есть книга – есть комплекс. Завтра книга должна быть у меня. Сколько он за нее хочет?
- Сорок тысяч.
- Сколько из этих сорока вы оставите себе?
- Не так много, десять процентов.
- Если верить вам, получается, что ваш инженер назвал очень странную цену – триста шестьдесят тысяч. Вы снова врете. Но помолчите! Сейчас я сам догадаюсь, какую цену назвал ваш продавец. Тридцать? Вряд ли. У него не хватило бы наглости. Десять? Нет, тоже не думаю. Не остается места для торга. Двадцать! Его цена – двадцать тысяч. Итак, сейчас вы напишете расписку и получите двадцать тысяч долларов. Ваше вознаграждение за проделанную работу вы получите в Германии, после того, как доставите книгу.
- Инженер просил тридцать тысяч. За двадцать он не отдаст книгу.
- Что?
- За двадцать тысяч я не смогу доставить вам книгу.
- А вы поторгуйтесь с вашим инженером так же, как сейчас торгуетесь со мной. У вас получится, у вас талант… И еще. Не забывайте, что гражданином Федеративной Республики Германии вы являетесь постольку, поскольку вы работаете на меня.
Невзрачный человек отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен. Антон почесал репу и отправился к себе, решать вновь появившиеся проблемы.
Проблемы решались довольно просто. Телефон Родиона есть. Инженер хотел двадцать тысяч. Деньги есть. Ничего нет проще, как завтра же оформить сделку. Единственное, что смущало: не привык Антон проворачивать сделки без соблюдения своего интереса. А тут пиковая ситуация: ни одна сторона не желает уступать. Но давно усвоенное правило бизнеса гласило: в крайнем случае для завоевания рынка можно заключить сделку и с нулевой прибылью. Главное – не остаться в минусе, не выпустить ситуацию из-под контроля и, разумеется, чтобы заключение таких сделок не вошло в систему. Минуса не получалось, системой пока тоже не пахло, а как не выпустить ситуацию из-под контроля, на этот счет у Антона были свои соображения.
Все прошло не так гладко, как хотелось бы. На праздники Родион остановился у друзей в Москве, а книгу оставил в N. Но языкатый черт Антон уговорил его срочно смотаться за товаром. И четвертого мая вечером, сам себе удивляясь, Антон отслюнил ставшему упрямым инженеру двадцать штук, не оставив себе никаких комиссионных. В его руках оказалась невзрачная книжица, похожая больше на учебник какой-нибудь скучной и не всем понятной дисциплины вроде сопромата, или начертательной геометрии. Стандартный формат пятнадцать на двадцать два сантиметра, под триста страниц, желтовато-бурая коленкоровая обложка с названием, выведенным простым рубленым шрифтом. Антон равнодушно пролистнул книгу, технические особенности новейшего российского ракетного комплекса интересовали его мало. Важно было, что книга явно подлинная. Примитивное оформление переплета здорово украшал гриф «сверхсекретно», оттиснутый в правом верхнем углу лицевой стороны обложки. Теперь предстояло не выпустить удачу из рук и постараться все же сорвать куш, имея на руках такой дорогой товар.
- Свинья же ты, Родя, удивительная свинья! – укоризненно покачивая головой, говорил Алексей. – Это ж надо было умудриться напиться до чертиков за какой-то час!
- Имею право! – бормотал Родион, лежа на своем диване, сидеть он уже не мог. – Сегодня праздник! Все пьют!
- Пьют, - согласился Алексей. – Но так как ты, пьют немногие.
Час назад Алексей зашел к Родиону, чтобы поздравить с Пасхой и поинтересоваться, как прошла вчерашняя сделка. Родиона он застал в прекрасном расположении духа. Тот похвастался, что все прошло как по маслу, и вручил своему другу причитающуюся долю. Ходить по городу с крупной суммой денег было не с руки, и он пообещал Родиону, что вскоре вернется к нему, вот только деньги отнесет домой. Договорились, что через час Алексей зайдет к Родиону с Катей и вместе они пойдут в монастырь, чтобы Родион по случаю праздника приложился к Чудотворной Иконе, авось и пропадет неуемная тяга к спиртному. Но у Родиона, очевидно, была заначка, потому что и сбегать за выпивкой и нахлопаться до свиней он никак не мог успеть.
И вот Алексей стоял посреди комнаты, Родион валялся на диване, а Катя, печально подперев хорошенькую головку, грустила в углу за столом. Родион, несмотря на свое беспомощное состояние, тем не менее считал себя хозяином положения. От порылся в щели под спинкой дивана и извлек бутылку импортного коньяку. Он намеревался водрузить ее на стол, но бутылка упала, стукнула о паркет, откатилась, но не разбилась. Остатками сознания Родион смекнул, что если он полезет за упавшей, то иначе, как на четвереньках он до нее не доберется. И это в лучшем случае. В худшем ему светило в самом неприглядном виде растянуться на полу, а вот сможет ли он обратно взобраться на диван, в этом уверенности не было. И он попросил Алексея:
- Ну, че стоишь! Возьми эту… бутылку, налей всем!
Алексей поднял бутылку и, не присаживаясь, обратился к Кате:
- Катя, хочешь коньяку?
Катя только покачала головой.
- Вот видишь, Родя, - назидательно произнес Алексей, - не всем хочется выпить даже в праздник.
Но, как известно, никакая воспитательная работа, даже самая квалифицированная на пьяных не действует. И поэтому Алексей предпочел от слов перейти к делу. Родион был отведен в ванную и там с помощью принудительного промывания желудка был приведен в относительно приличное состояние. А после дозы успокоительного он сравнительно спокойно уснул. Тогда квартира была тщательно обыскана, и из нее были удалены все деньги и все спиртное. Родион был оставлен в покое до завтра, и Алексей с погрустневшей Катей, все же отправились к Чудотворной Иконе, тем более, что нигде в городе Пасха не праздновалась так красиво, как в монастыре.
VI
Прохладным майским вечером на одном из съездов с Боровского шоссе стояла дорогая машина темного цвета. Какого именно - в сгущающихся сумерках было не разобрать. Машина стояла довольно долго, время от времени шофер заводил мотор и прогревал салон. Тогда мотор тихо пофыркивал на холостых оборотах. В салоне горел свет, но стекла были плотно затонировыаны, проезжавшие по шоссе, хоть и видели машину, но были лишены возможности выяснить кто в ней находится. Впрочем, никому не было дела до того, кто сидит в этой машине и о чем разговаривает. Но, наконец, заводя мотор в очередной раз, шофер не оставил его на холостых оборотах, а газанул по-настоящему, включил передачу и выехал на трассу. Тут он притормозил и один их пассажиров, ежась то ли от вечернего холода, то ли от нервов, вышел на обочину. Это был крепко сложенный брюнет с ершистыми черными же усами над верхней губой. Хлопнула дверца, и машина рванула с места в сторону Внукова. Высаженный, все так же ежась, выкурил по крайней мере три сигареты в лесопосадке, прежде, чем вернулся на трассу и начал голосовать. Как из-под земли из темноты вынырнула «девятка», резко тормознула и водитель согласился за умеренную сумму довезти съеженного человека аж до города N.
- Вы его отпускаете, Константин Дмитриевич? – удивился Артист.
- Он будет под надзором. Да и нельзя его арестовывать, можем спугнуть того, кто нам действительно нужен.
- Вы думаете, он рассказал всю правду?
- Недостающие детали сообщит Григорьев.
- Ну, от Григорьева толку сейчас не добиться. Во вменяемое состояние он придет только через несколько дней, - засомневался я.
- Григорьев не получит ни капли спиртного, пока не расскажет все и не согласится с нами работать.
- Он арестован?
- Да, я дал команду.
- Но это будет подозрительно!
- Григорьев приходит в чувство в энском вытрезвителе. Там же он будет допрошен, там же будет завербован. При его пристрастиях пребывание в вытрезвителе не то, чтобы не подозрительно, оно естественно и нормально.
- А, тогда другое дело…
В аэропорту нас ждали.
Какой-то службист вручил нам с Артистом все документы, необходимые для загранпоездки, а также по сумке с имуществом, какое обычно бывает у всякого туриста. До вылета оставались считанные минуты, и мы, только махнув на прощание Голубкову, поспешили на таможню.
Регулярный рейс за три часа полета доставил нас в Росток, оттуда последний железнодорожный экспресс в Засниц, где нам предстояло сориентироваться на местности и решить, с чего начать выполнение голубковского плана.
Несмотря на разницу в поясном времени прибыли мы в Засниц поздно, весь город, за исключением порта, спал. Автобусов на Кирх-Езар на сегодня уже не было. Оставалось либо ждать утра, либо искать машину. Но мы уже знали, что Кирх-Езар – всего лишь рыбацкий поселок, что это последний населенный пункт на дороге, и автомобиль, прибывший среди ночи, не может остаться незамеченным. С другой стороны, и утренний приезд еще двоих русских туристов тоже мог превратиться в событие для сонного городка. Был еще один вариант: поймать машину, не доехать до Кирх-Езара километра, а остальное пройти пешком. Но как мы среди ночи найдем Боцмана и Муху? Да и водитель непременно запомнит странных русских, высадившихся посреди дороги. Но, надо сказать, в силу оригинальности генеральского плана, именно этот вариант подходил нам более всего. Озадаченный немецкий таксист получил деньги на продуваемой всеми ветрами дороге, идущей вдоль моря, как-то даже злобно развернулся и умчал в Засниц рассказывать всем знакомым о двух ненормальных, любящих прогулки под сырым балтийским ветром.
Городишко спал, как вымер. Немцы – ранние пташки, и мы знали, что пройдет час – час с небольшим, и появятся усердные дворники, один, а, возможно, двое полицейских с утренним обходом, разносчики молока и газет. Но знал я также, что в течение этого часа мне должен позвонить Боцман. Мой мобильник был переведен на роуминг по всей Германии. Прошлым утром он звонил именно в это время. Откуда? Это предстояло выяснить. Мы обошли почти весь поселок, ступая неслышно, чтоб не потревожить бюргерский сон и, обнаружив что-то вроде парка, расположились на лавочке.
Боцман позвонил, когда я уже слышал шорханье метлы какого-то особенно раннего дворника.
- Пастух?
- Да.
- Узнал, то, что я просил?
- Да. Слушай. Никакого академика Аскольдова в природе не существует. Равно как и профессора Баранникова. Квартира, в которой вы получали заказ от клиента, сдавалась неизвестно кому по утерянному кем-то паспорту. Сейчас в ней никого нет. Голубков все проверил.
- Спасибо. Я так и знал.
- Как вообще дела?
- Пока нормально. Жаждем схватить за жопу ту сволочь, которая нас подставила. Но пока безуспешно. Но это дело времени. У вас с Артистом как?
- Нормально. Пока ничего не нашли, но это тоже дело времени. Ты откуда звонишь?
- Из кирхи, из церкви ихней. Пробираюсь ночью, чтоб говорить конфиденциально. Ой, придет ихнему пастору счет за переговоры с Москвой!
- Да уж, обрадуется! Вот что, Боцман. Слушай внимательно. Книга, которая сейчас у вас, то есть, описание ракетного комплекса, не должна никому попасть в руки. Желательно, чтобы ее никто кроме вас не видел. Она сейчас при тебе?
- Нет, Муха сторожит. Мы тут у одного земляка остановились. Нормальный мужик, бывший полковник.
- В двух словах, что за человек.
- Таран Валентин Андреевич, совладелец автозаправочной станции. Увлекается историей. Немного псих, но к нам отнесся хорошо.
- Книгу берегите, как зеницу ока. А мы будем думать, как вас оттуда вытащить. Слежки за вами нет?
- Нет.
- Ваш клиент хоть пытался заполучить книгу?
- На нас налетели в Шверине, хотели взять книгу втихаря. Ребята с ксивами. Но мы оторвались. Сам клиент назначил встречу в Кирх-Езаре, но не явился.
- Понятно. Ваша легенда: вы поняли, что за вещь в ваших руках и хотите увеличения гонорара. Торгуйтесь, ставьте заведомо невыполнимые условия, но чтобы книгу из рук не выпускали! Ясно?
- Ясно. Пока, а то сейчас пастор нагрянет.
Разговор с Боцманом я заканчивал уже на ходу. Быстрым шагом мы с Артистом шли в сторону центральной площади, к кирхе. Я дал отбой, когда до площади оставались считанные шаги. Силуэт средневекового храма четко вырисовывался на фоне начинающего светлеть неба. Прячась в тени одного из домов, я выглянул на площадь. Ворота кирхи были утоплены в глубокой арке и почти не освещались экономным немецким уличным освещением. Но я заметил, что одна створка ворот приоткрылась на едва заметную щелку. И в эту узенькую щель с трудом протиснулся довольно крупный мужчина. Боцман. Видимо, открыть дверь шире ему не позволяли скрипучие петли древнего здания. Боцман как тень отделился от темного силуэта кирхи, быстро пересек площадь и скрылся в переулке. Соблюдая дистанцию и предосторожности, мы проследовали за ним. Дом, в который вошел Боцман, стоял на окраине этого городишки, за ним была только автозаправочная станция. Я легко перемахнул через невысокий заборчик и оказался в палисаднике. Артист с сумками остался на улице.
Насколько мне было видно снаружи, в доме произошло некоторое движение. Сначала включился свет в комнате, расположенной непосредственно за входной дверью. Там состоялся короткий разговор, содержания которого я разобрать не мог. Затем включился свет в угловой комнате. Я подкрался к окну и в щель занавески увидел, что в этой комнате остановились мои друзья. Боцман плюхнулся в кресло и с довольным видом что-то говорил Мухе, который сидел по-турецки на черном кожаном диване. Затем Боцман вытянулся в кресле, а Муха растянулся на диване и, протянув руку, выключил торшер. Ребята решили покемарить еще пару часов до рассвета.
Тут краем глаза я увидел, что свет в холле погас, но зажегся в другой комнате, выходящей окном на боковой фасад. Я сделал перебежку и прильнул к стеклу. Это была спальня хозяев. Сонная хозяйка в неглиже сидела на кровати и терла глаза, а хозяин одевался. Одевался быстро, без возни, что выдавало в нем бывшего военного. Буквально через три минуты он уже выходил из дома. Я прильнул к стене и он меня не заметил. Выйдя из дому, он пошел не в городок, а к окраине, дошел до автозаправки и скрылся в ее здании. Обстановка не внушала тревоги, и я вернулся к Артисту. Теперь нужно было легально объявиться в Кирх-Езаре. Внезапное появление еще двоих русских могло кому угодно показаться подозрительным. Но только я собрался обсудить с Артистом варианты, послышался рев мотора, и улица осветилась парой мощных фар. Мы только и успели нырнуть за угол палисадника, чтобы оказаться в тени.
Машина остановилась у дома полковника и машина эта была полицейской. Хотелось получше рассмотреть прибывших стражей порядка, но пришлось еще глубже укрываться в тень, потому что от заправки к дому бежал полковник. Когда он миновал нас, полиция уже была в доме. Выглядывая из-за угла, мы ждали, что же будет дальше.
Долго ждать не пришлось. На крыльце появилась целая процессия. Полицейских было трое, видимо, весь кирх-езарский отряд в полном составе. Арестованных было двое – Муха и Боцман. Они не оказывали сопротивления и были, в сущности, невозмутимы. Полицаи тоже держались гордо, но спокойно. Суетился только полковник, который тоже вышел не крыльцо вместе со всеми.
- Вы скажите, где книга, - говорил он Боцману по-русски, - я ее сберегу, пока не разрешится это недоразумение.
- Не переживайте, - отвечал Боцман, - я ее надежно спрятал…
Больше им говорить не дали. Боцмана и Муху вежливо попросили в полицейскую машину и увезли. А полковник вернулся домой.
До сих пор меня мучили угрызения совести оттого, что я играл со своими друзьями втемную. Я не сказал Боцману по телефону, что мы с Артистом тоже в Кирх-Езаре. Но теперь моя ложь оказывалась крайне полезной. Объявись мы раньше, и имели бы либо четырех арестантов, либо стычку с полицией страны пребывания. А этого хотелось бы избежать.
Все, что нам теперь оставалось – это входить в контакт с полковником. Я решительно позвонил в дверь. Полковник, как мне показалось, был крайне удивлен нашим визитом, а когда я обратился к нему по-русски:
- Здравствуйте, Валентин Андреевич! – он и вовсе остолбенел.
Даже в дом пригласить забыл. Но я решительно шагнул в холл, за мной вошел Артист и закрыл за собой дверь. Я, не давая полковнику опомниться, засыпал его вопросами.
- За что арестовали Хохлова и Мухина?
- На-начальник полиции сказал, что они ночью проникли в кирху…
- Как полиция узнала об этом?
- Не-не знаю, наверное, кто-то видел…
- Где книга?
- Не-не знаю, Хохлов ее спрятал.
- Ее немедленно нужно найти.
- П-простите, а с кем, собственно…
- Меня зовут Сергей, его – Семен. Этого достаточно. Мы увезем книгу туда, откуда ее похитили. Хохлов связался с нами и мы прибыли на помощь.
- Эт-того не может быть!
- Почему?
- Он только час назад звонил в Москву.
- В Москве умеют действовать оперативно. В любом случае, надо приступать к поискам. Вы поможете нам, Валентин Андреевич.
Тут я сделал паузу, чтобы дать полковнику прийти в себя. Через минуту он совладал с собой и провел нас в кабинет, где останавливались Боцман и Муха. Полковник включил свет, сел за стол и вот тогда-то пришел в себя окончательно.
- Так вы действительно из Москвы? – с некоторым недоверием в голосе спросил он.
- Да. Но вы не удивляйтесь, Хохлов вышел на связь еще сутки с хвостом назад. Поэтому мы и успели.
- А! Вот оно в чем дело. Что ж, я взялся помочь вашим друзьям, помогу и вам.
- Очень хорошо. Помогая нам, вы помогаете России. Вы знаете, какая книга была доставлена в Германию по ошибке Хохловым и Мухиным?
- Да, знаю. Пакет вскрывался при мне.
- Если вы не стали совсем немцем, вы должны понимать, что эта книга не должна попасть в руки западных разведок.
- Да, я понимаю и постараюсь не допустить этого.
- Тогда приступаем к поискам. Вряд ли Хохлов спрятал книгу вне дома. Погода нестабильная, в любую минуту может пойти дождь. Значит, она в доме. Скорее всего, в этом кабинете. Приступаем!
Мы с Артистом перевернули сумки наших друзей, а полковник обследовал все остальное. В кабинете книги не было. Полковник любезно пригласил нас позавтракать.
- Я отправлю супругу на работу, чтоб не волновать ее, и тогда мы продолжим поиски, - сказал он.
Мы выразили полное согласие. Завтрак был скромный, немецкий, но вкусный. Меня удивило, что Валентин Андреевич так живо интересуется нашими проблемами, до которых ему, собственно, и дела нет. Но от него веяло таким добродушием, что я снял с него всяческие подозрения. На его вопросы за трапезой я отвечал автоматически, а сам думал, куда же Боцман мог спрятать книгу. Мне вспомнилось, что хоть дом и топился от паровых батарей, но в кабинете был и камин. Камин был встроен скорее для декора, но зола в нем была настоящая. Видимо, временами, то ли в особо холодные дни, то ли для создания романтического уюта, хозяин разводил в нем огонь. Боцман не мог знать, сколько времени ему с Мухой придется провести в полиции. Книга – не иголка, если долго и упорно ее искать, то рано или поздно она найдется. А в камине рано или поздно разведут огонь. Тогда книга будет уничтожена.
После завтрака я подошел к камину и поворошил золу кочергой. Под слоем пепла я нащупал твердый предмет. Это была наша искомая книга.
- Ну вот и все, - сказал я Валентину Андреевичу. – Похождения этой книжки закончены. Очень хотелось бы ее уничтожить на месте, но придется тащить ее в Москву. Нужно будет отчитаться перед начальством в том, что она не попала в ненужные руки. Чем раньше мы покинем Германию, тем лучше. Большое вам спасибо, вы нам очень помогли.
- Что вы, что вы! О какой помощи может идти речь! Я только переживаю, что будет с вашими друзьями, попавшими в переделку с полицией.
- Это уж не наша забота. В конце концов, эти парни, пусть и по ошибке, но вывезли из страны секретную литературу. Так что пусть позаботятся о своей судьбе сами. И у нас будет к вам, Валентин Андреевич, последняя просьба. Мы хотели бы покинуть Кирх-Езар незаметно. Были бы очень вам благодарны, если бы вы отвезли нас в Засниц на вашей машине.
- О, конечно, конечно! Только я хотел бы предупредить вас, что переправить книгу в Россию может оказаться не так просто.
- Это не должно вас волновать.
Когда мы отъезжали от полковничьего дома, в конце улицы показались Муха и Боцман. Они шли без конвоя, очевидно, начальник полиции, не найдя в задержанных вины, отпустил их восвояси. Но я только махнул полковнику рукой, чтоб поддал газу.
Через полчаса мы были в Заснице и приобретали билеты на паром Засниц-Треллеборг. Паром отправлялся в четыре вечера, и на оставшуюся часть дня мы сняли номер в недорогой гостинице, первой, которая попалась нам на пути. Полковник любезно проводил нас до самого номера, мы трогательно попрощались, и наказали ему строго-настрого никому не рассказывать он нашем визите в Кирх-Езар.
Боцман удивленно посмотрел вслед удалявшейся от Кирх-Езара машине полковника.
- Куда это он? – недоуменно спросил он, не обращаясь ни к кому.
- Шут его знает, - так же недоуменно ответил Муха.
- В любом случае, не ближе Засница. Больше по дороге ему заехать некуда.
- Значит, вернется не раньше, чем через час.
- Не раньше. Дверь заперта, здесь торчать нечего.
- Пойдем в гаштет?
- А куда ж еще?
- Но странно, он же видел, что мы возвращаемся, почему не притормозил?
- Поживем – узнаем.
Друзья двинули обратно к центру городка. Два часа просидели в пустом в это время дня гаштете и через два часа решили снова наведаться к полковнику. Но он сам нашел их. Его «фольксваген» остановился у пивной, хлопнула дверца, и полковник собственной персоной появился в гаштете.
- Куда же вы пропали, Валентин Андреевич, - спокойно спросил Боцман.
- Господа, - приподнятым тоном начал полковник, видно было, что он крайне взволнован. – Невероятно, но прибыли двое из Москвы, представились как Сергей и Семен, нашли книгу и увезли ее.
- Этого не может быть, - возразил Боцман. С Сергеем я разговаривал считанные часы назад. Кроме того, если бы прибыли Сергей и Семен, они не отказались бы от встречи с нами.
- Господа, - вставил полковник, - насколько я понял, это были представители российских спецслужб. Я не мог им не подчиниться.
- Плакали наши денежки, Муха, - раздосадованно прорычал Боцман. – Кто бы это ни был, я хочу вернуть наш товар, сунуть его в зубы нашему клиенту и слупить с него не только оговоренный гонорар, но и все неустойки, которые мы понесли. Валентин Андреевич! Везите нас в Засниц! В накладе не останетесь. Эта сволочь, что нас подставила, заплатит за все! Куда они собрались из Засница?
- Они приобрели билеты на четырехчасовой паром. Я оставил их в гостинице.
- Так что, едем?
- Да, конечно, но только заправимся по дороге.
На заправке, пока услужливый униформист заливал бак, полковник отлучился под предлогом того, что ему нужно перемолвиться словцом с супругой и нырнул в магазинчик.
- Кто это мог быть, ты как думаешь? – спросил Муха, пока полковник отсутствовал.
- Кто угодно, но только не наши. И вообще не русские. Скорее всего, та же бригада, от которой мы ушли в Шверине.
- Тогда какого хрена им понадобилось в Швецию?
- А ты знаешь, кто это был в Шверине?
- Нет.
- То-то. Но думаю, отбить у них книжку будет не так просто.
- Попробуем.
- Должны. Пастух велел беречь книжку как зеницу ока. А мы ее прозевали.
- Как это ты попал на глаза полиции, когда лазил в кирху?
- Одно скажу точно: меня никто не видел.
- В таком случае…
Но разговор пришлось прекратить, потому что вернулся Валентин Андреевич. Все время дороги до Засница каждому пришлось обдумывать ситуацию самостоятельно, без обмена информацией.
Я приказал горничной не беспокоить нас во все время, что мы пробудем в гостинице, расположился поудобнее на диване и стал рассуждать вслух.
- Сильная, выходит, полиция в Кирх-Езаре, если она застукала Боцмана на месте преступления.
Артист возразил:
- Не могла провинциальная полиция застукать Боцмана.
- Кто-то донес?
- Да тот же полковник. Перед самым приездом полиции он бегал на заправку. Зачем? Звонить.
- Тогда почему Боцман не звонил с заправки, а лазил в кирху?
- На заправке постоянно кто-нибудь есть, а ему нужно было, чтобы разговора никто не слышал.
- Слишком сложно. Проще на заправке попросить, чтоб не подслушивали. Да можно выбрать момент, чтобы рядом с телефоном никого не было.
- В любом случае мне кажется абсолютно ясным, что в полицию донес полковник.
- Зачем ему это?
- Позарился на книгу. Он понимал, что Боцман не потащит ее в полицейский участок, а спрячет в доме. Пока Боцман и Муха томились бы в заключении, он рассчитывал найти книгу.
- Но тут появились мы…
- Именно. Но вот вопрос: что он собирался делать с книгой дальше?
- Попытался бы продать.
- Может быть. Но торговля таким товаром дело и опасное и требующее определенных связей.
- Думаешь, у него есть связь с потенциальным покупателем?
- Почти уверен. Боцман сказал, что слежки за собой он не обнаружил. Но трудно представить, что их с Мухой оставили вообще без наблюдения. Вот и получается, что наблюдение осуществлял именно полковник. Больше некому.
- Может быть, он и есть главный игрок?
- Не думаю. Скорее всего, он действовал по чьей-то указке. Маловато он проявлял инициативы.
- Но он точно замешан во все это дело.
- Конечно! И скоро мы в этом убедимся. Если бы он был незаинтересованным лицом, он либо не сообщил бы Боцману и Мухе вообще никаких сведений о нас, либо дал бы адрес гостиницы и тут же бы самоустранился. Но увидишь, он явится вместе с ними.
- Хорошо бы предупредить ребят, как им надо себя вести.
- Поздно. Они, небось, уже мчатся сюда и матерят двоих неизвестных, выдернувших книжку у них из-под носа. Так что будем ориентироваться по обстановке.
- Кстати, раз уж наш полковник так любит втихаря звонить со своей заправочной станции, то не звонил ли он, пока мы заправлялись?
- А ведь точно, звонил! Я еще глянул на указатель топлива и отметил, что по указателю у него еще полбака. Я подумал, что указатель врет, но теперь ясно, что заправка была только поводом для того, чтобы звякнуть кому надо.
- Интересно, кому?
- Какая разница. Главное, что нужно ждать еще одну партию гостей и в ближайшее время.
Заверещал мобильник в моем кармане. Звонил сам Голубков.
- Кто на связи?
- Пастух.
- Объект сегодня утром вылетел в Росток. Толст, лицо мясистое, крупный нос. Курит трубку. Российский паспорт на имя Барского Антона Леонидовича. Предмет при соблюдении оговоренных условий может быть передан ему. Но, поскольку он ведет самостоятельную игру, лучше сделать иначе, если позволят обстоятельства. Предмет передать непосредственно в руки официальных лиц. Объекта допросить. Но не от нашего имени. Все ясно?
- Так точно.
- Непосредственно после передачи предмета доложить. Конец связи.
Первыми явились Муха и Боцман. Кто-то постучал в дверь номера. Я подошел к двери и спросил измененным голосом:
- Кто?
Вместо ответа дверь с выломанным замком грохнула меня так, что если бы я не ждал удара, то оказался бы в длительной отключке. А так я только сымитировал грандиозное падение. Боцман (дверь ломал, конечно, он) перекатился через меня и бросился на Артиста. На меня вскочил Муха. Краем глаза я увидел, что в двери стоит полковник. Явился – не запылился! Раскусил его Артист. Муха прижал мое горло к полу и, не видя кто под ним, потому что я лежал лицом в низ, немилосердно давил. Между Артистом и Боцманом тем временем тоже шла борьба. Я специально не включал свет в номере и к тому же плотно занавесил окна, чтобы Боцман не узнал Артиста и полковник видел настоящую драку. Муха тем временем рычал мне в ухо:
- Где книга, гад? Удавлю!
- Горло пусти, - прохрипел я.
Муха ослабил хватку.
- Господа, - сказал я громко, слегка вывернув голову, чтобы меня было слышно с пола, - Советуем вам не пытаться завладеть книгой. Она находится под охраной ФСБ!
Тут Муха узнал меня по голосу. Он тут же сориентировался, нагнулся ко мне и прошипел на ухо настолько громко, чтобы мог слышать и полковник:
- Мне плевать, под чьей охраной! Вещь наша, попрошу вернуть!
Я смог шепнуть ему:
- Мы друг друга не знаем. Торгуемся. Скоро будут гости. Сопротивление оказываем только первых пять секунд.
- В сумке, говоришь? – прорычал Муха. – В которой?!
Я указал рукой. Муха отпустил меня и принялся потрошить мою сумку. Я приподнялся и сел на полу. Артист говорил Боцману:
- Вы ответите за это. Я вам официально заявляю, вы за это ответите.
Боцман ворчал:
- Мне дела нет до вашего ФСБ. Мне нужно получить мое, а там, хоть трава не расти.
Словом, эти двое тоже друг друга поняли и успешно играли каждый свою роль. А полковник явно нервничал.
- Господа, господа, - суетился он. – Давайте решим проблему мирно!
Мирно-то мирно, а все же, воспользовавшись сумятицей, он завладел книгой, которую Муха, достав из сумки, положил на кровать.
- Раз уж я оказался замешанным в эту историю, - продолжал полковник, я попытаюсь взять на себя роль арбитра…
Словом, он тянул время, ожидая подмоги. И подмога не заставила долго себя ждать. Едва он начал выяснять обстоятельства дела, дверь распахнулась, и в комнату влетело несколько человек. Одеты они были совершенно буднично, в какие-то невзрачные курточки, но на рожи уже успели натянуть маски-ночки. Я сделал вид, что надеюсь воспользоваться окном, сделал резкое движение и увидел то, чего и ожидал: в окне торчали еще две фигуры, а у тех, что вошли в дверь, в руках появились пистолеты. Тот, что вошел первым не мог не заметить книгу в руках у полковника. Он немедленно вырвал ее у него из рук, махнул рукой своей бригаде, а нам сказал на неплохом русском языке:
- В течение часа не советую вам покидать номер. Это опасно для вашей жизни.
Он взял полковника под руку и вывел за собой. Когда дверь с выломанным замком закрылась, я облегченно вздохнул: основная часть задания Голубкова была выполнена. Нужно было срочно переговорить с ребятами, но я боялся, что теперь номер может прослушиваться. Но если объяснение с друзьями можно было отложить, Голубкову доложить нужно было срочно. Я вошел в ванную, пустил воду и отзвонил.
- Константин Дмитриевич?
- Я.
- Готово.
- Быстро.
- Мы старались.
- Срочно возвращайтесь. Ты и Артист. Есть проблемы. Остальные пусть выполняют то, о чем я говорил раньше. Как понял?
- Будем дома через сутки. С дороги сообщу, где встречать. Остальные допрашивают объекта.
- До встречи.
Я приоткрыл дверь ванной и поманил Боцмана. Он вошел укоризненно качая головой.
- Что ж ты, Пастух, сразу не сказал, что вы в Кирх-Езаре?
- Не мог. Мне нужно было, чтобы вы с Мухой отработали настоящую погоню и настоящую войну.
- Перед кем?
- Вначале не знал, перед кем. Потом определился: перед полковником вашим. Ты не знал, что вы под его контролем?
- Догадывался. Окончательно догадался, когда нас с Мухой полиция замела. Кроме него никто не мог настучать. Я уж хотел его за горло брать, но вспомнил твою инструкцию, что якобы для нас главное – получить деньги с клиента. Я вообще подумал сначала, что это он сам книжку нашел и припрятал. Я вообще думал, что в номере никого нет, что он нас ведет по ложному следу. Ладно, думаю, буду до конца делать вид, что верю ему, а когда его обман полностью откроется, тогда и возьму за горло. А тут вы…
Шум воды мешал говорить и слышать, но распределить работу и обменяться необходимой информацией нужно было срочно.
- Так я не понял, зачем весь этот маскарад? – продолжал Боцман.
- Нужно было отыграть, что нашим спецслужбам очень нужно вернуть книгу в Россию.
- А на самом деле?
- На самом деле – это фальшивка. Просто ее уход из наших рук надо было обставить по всем правилам. Ладно, об этом потом, сейчас нет времени. Полковник – только пешка во всей этой игре. Им кто-то руководит. Это толстый человек с мясистым носом. Курит трубку. В России пользуется паспортом на имя Антона Барского. Его надо вычислить и допросить. Это тот человек, который должен был получить книгу.
- Каспар Шлих!
- Кто?
- Оптик! Оптик Каспар Шлих. Полковник подводил нас к нему, но подозрение наводил на его помощника, Барсука, эмигранта. Мы его сделаем. Что нужно узнать?
- Все о его работе. Но не вздумайте действовать от лица Российской Федерации. Он для вас – клиент, не расплатившийся за работу. Действуйте.
Мы отсидели час, как и приказали нам воинственные импортные ребята, после чего покинули гостиницу и разделились. Мы с Артистом по купленным Боцманом билетам доплыли до Шведского Треллеборга, оттуда поездом до Мальме, из Мальме самолетом до Стокгольма, из Стокгольма – в Москву. Боцман с Мухой с видом обреченных на вечную пытку вернулись в Кирх-Езар.
Боцман и Муха шли от автобусной остановки к оптическому магазину быстрым шагом, неся на лицах печать злобы и мрака. То, что вначале представлялось как приятное путешествие по Германии, внезапно превратилось в жуткий фарс с участием подлого полковника Тарана, за каким-то чертом не открывшихся Пастуха и Артиста, и еще наглого Каспара Шлиха. Трубка, мясистый нос – точно, он. И его напарник Барсук, оба в одной связке. Теперь это ясно, как белый день.
Перешли мосток через ручей. Здесь улица давала развилку. Если идти направо, то там, собственно, и была «оптика». Но по дороге лежал полицейский участок. Его желательно было обойти. Вообще ни Муха, ни Боцман не представляли себе, как они будут допрашивать Шлиха. Посреди поселка, средь бела дня… Рассчитывали сориентироваться на месте.
На месте были скоро. Повезло. Клиентов в «оптике» не было. И оба кадра были на месте. Шлих с довольной наглой рожей набивал трубку, а Барсук подбивал какие-то счета. Коммерсант хренов!
- Я буду заказывать очки, - шепнул Боцман Мухе. – Так мы их разделим. Допрашиваем тихо, но конкретно.
Муха кивнул.
Шлих заулыбался, сволочь, увидев старых клиентов. В такт хозяину заулыбался и помощник. Шлих что-то вякнул Барсуку по-немецки, видимо, сообщил, что клиенты прибыли из далекой России. И Барсук гнусаво рассыпался в любезностях.
- Что пожелают уважаемые господа? Очки? Для зрения? Нет? Только от солнца? Хамелеоны? Ах, вы уже пользовались услугами нашего магазина! Ваш товарищ желает тоже приобрести хелиоматик! Прошу вас сюда, здесь вы сможете выбрать оправу!
Боцман прошел вслед за Барсуком в подсобку и незаметно прикрыл за собой дверь. Барсук не унимался.
- Не желаете все же проверить зрение? Это бесплатная услуга, мы не хотели бы продать вам не те очки, которые вам нужны!
Боцман уже изготовился ловко взять Барсука в оборот, одной рукой зажав рот, а другой заломав кисть руки в болевом приеме, как вдруг услышал из-за двери резкий окрик Мухи.
- Боцман, отставить, иди сюда!
Конечно, Боцман удивился. Но если Муха так решительно дает отбой, то, значит, на то есть веские причины. Кроме того, Барсук – вот он, далеко не уйдет. Боцман выглянул за дверь. Муха подманил его поближе и сказал на ухо:
- Не трогай их. Покупай очки, и уходим.
Боцман удивился еще больше. Но, опять же, возражать не стал. Муха, очевидно, догадался до чего-то, до чего Боцман еще не допетрил. И Боцман вернулся к Барсуку в подсобку и позволил проверить свое драгоценное зрение. При этом он с некоторым удивлением обнаружил, что Барсук вовсе не так гнусав и противен. Просто любезен с клиентом, не более того. Боцман выбрал оправу, сделал заказ, попрощался, бросил последний взгляд на Шлиха. Шлих, давно набив трубку, уже вовсю курил, улыбаясь сквозь дым. Улыбался, как теперь заметил Боцман, вполне дружелюбно, без наглости и хитрости, даже простодушно как-то.
- В чем дело, Муха, - спросил Боцман, когда они отошли от магазина.
- Это не они.
- Почему? – спросил Боцман, хотя сам начал догадываться, что не они.
- Посмотри: Таран нас очень старательно наводил именно на них. Ни в коем случае он не стал бы нас наводить на своих настоящих подельников. Это раз. Трубка и мясистый нос – примета недостаточная. Здесь морской поселок, все курят трубки. Все пьют пиво и по причине этого имеют мясистые носы. Это два. В тот день, когда в Москве видели толстого Барского со своей трубкой, толстый Шлих со своей был в Кирх-Езаре. Это три. Мы чуть не совершили разбойного нападения на мирных граждан Германии в двух шагах от полицейского участка.
- Ты прав, Муха, но кто тогда? Хотя можно допросит Тарана…
- Нет, не годится. Мы допросим Тарана и потопаем брать настоящего Барского. А у Тарана будет куча времени, чтоб его предупредить.
- В таком случае, куда мы идем?
- Конечно, в гаштет!
- За каким чертом, позволь тебя спросить?
- За баварским.
- Муха, ты неисправим! До пива ли сейчас!
- Ну, во-первых, за тем и ехали. А во-вторых, пока ты примерялся, как бы попытать ни в чем не повинного Йосю Барсука, я спросил у Шлиха, где находится хаус герра Фиттиха. На что он мне ответил, что хаус-то его на Пляц Пруса, да сам герр Фиттих нихт на хаус, а вовсе даже ун гаштет.
- А на хрена нам герр Фиттих?
- Для выявления его связей с западной агентурой в Москве.
- Ты уверен?
- Ты забыл, что как только мы вошли в гаштет с Тараном, Фиттих поднялся и ушел. А когда мы вернулись к полковнику, оказалось, что наши вещи обысканы? Пока мы шли к гаштету, мы никого по пути не встретили. Тот, кто рылся в наших вещах, должен был знать, что нас нет дома. Это он, я уверен. Идем пытать Фиттиха.
Фиттих действительно подходил под описание Барского, но выглядел настолько по-немецки, что Боцман все же засомневался. Он мирно сидел за кружкой пива, вот только что трубку в данный момент не курил, видимо, накурился заранее. Муха кивнул Боцману, и Боцман отправился к прилавку делать заказ. А Муха мгновенно захватил место подле почтенного герра Фиттиха. Он улыбнулся бармену, с той же улыбкой кивнул и Фиттиху, но вместо приветствия сказал вполголоса:
- Дернешься – резану.
Складной нож прорезал одежду и продавил кожу пол ребрами Фиттиха. В это время подоспел Боцман с пивом и закрыл побледневшую рожу Фиттиха от бармена, усевшись напротив.
- Платить будем? – продолжал Муха. – Прикидываться не надо. Мы не дураки, раскусили, кто нам голову морочит. Ты не молчи, а то умолкнешь навеки. Вставим тебе трубку в зубы, подожжем, и еще полчаса все будут думать, что ты тут живой сидишь.
Фиттих пытался открывать рот, но крикнуть не решался, потому что Боцман под столом больно выворачивал ему стопу своими ножищами.
- Не уйдешь, - добавил Боцман. – Ты, сука, на нас ментов немецких навел, мы тебе этого не простим. Нам теперь терять нечего. Говори, будешь платить, или нет?
- Да, заплачу, - выговорил Фиттих. Муха не ошибся.
- Допиваем и идем к тебе. По дороге без шуток.
По дороге Фиттих-Барский то и дело озирался, надеясь все же избавиться от провожатых, но провожатые были сильнее и ловче, это он сознавал. Пришлось принимать их в своем кирх-езарском доме на Пляц Пруса. Он знал, что в закрытом помещении он будет в полной власти двоих обозленных здоровых мужиков и у него будет только два выхода на выбор. Либо получить по морде по полной программе, а то и нож в бок за то что он вместо того, чтобы получить у них сверток, который в Москве им вручил Рэмзи и выплатить им остаток гонорара, принялся гонять их по Германии и пытаться этот сверток похитить, а вовсе не расплатиться. Либо все же отдать им и гонорар и неустойку и, может быть, к тому же ответить не массу вопросов, на которые ему отвечать совсем не хотелось бы. Лучше всего, конечно, было бы смыться от них куда-нибудь, да в том-то все и дело, что смыться никуда не получалось.
Барский все же получил в зубы, когда вместе с деньгами попытался извлечь из ящика револьвер. Клык и глазной он выплюнул, коренной, следующий за глазным основательно шатался. Но надо отдать ему должное, он был понятливым учеником. После первого же урока он прочно усвоил, что сохранность остальных зубов полностью обусловлена своевременной оплатой долга и четкими ответами на задаваемые вопросы. Впрочем, вопросы беспокоили его меньше, чем непредвиденные расходы. Денег, которые он в своем воображении уже сэкономил, было безумно жаль. А вопросы… Ну кто перед ним? Частные охранники-детективы. Люди сами алчные, но с Российскими спецслужбами не связанные. Так что, получив свои деньги, они скорее всего, будут молчать, а то сами окажутся замешанными в неприятную историю с утечкой секретной информации.
- Говори, сука, на кого работаешь, - рычал Боцман, не давая Антону оправиться от первого удара.
- Хорошо, пожалуйста, скажу, - шепелявил Антон, кривя разбитый рот. – Последнее имя – Эрик. Только он имена все время меняет. Последний адрес – это где вы у него были на набережной. Только его там уже нет. Телефон он мне свой не оставляет, сам мне звонит. Иногда встречаемся с ним в клубе на Бирюлевской, иногда в казино в Орехово. Я сам о нем мало знаю. И зачем он вам – не понимаю. Лучше вам с ним не связываться. Мы с вами разобрались. Я вам заплатил, да и все. Дело кончено.
- Не твое собачье дело, зачем. Ты нас подставил. Нам теперь еще выбраться надо из твоей поганой Германии.
- Я вам препятствовать не буду…
- Как же. Поверил я тебе. Машина есть?
- Не… Есть.
- То-то. Довезешь до Засница. Там отпустим. Тогда будем считать, что в полном расчете. Понял?
В Заснице Боцман позвонил по берлинскому номеру, подброшенному Голубковым. Ждать пришлось до утра. Только тогда битый Антон был отпущен, Боцман и Муха дошли до места, где была назначена встреча, там ими занялся вежливый, но неразговорчивый молодой человек, устроивший их беспрепятственный выезд в Россию.
Нет на свете картины грустнее, чем картина уходящих войск. Уходящих без боя. Так и хочется сказать господину главнокомандующему: дайте же подраться! Если проиграем, тогда и уйдем. Войска, отходящие после изнурительных боев – тоже зрелище не для слабонервных. Так мы выходили из окружений в сорок первом. Через сожженные врагом села. Набираясь злости для ответного удара. Но когда армия уходит просто по свистку, без боя, без схватки, просто грузится в эшелоны и откатывается на тысячу километров, потери оказываются куда более страшными. Вся обслуга мгновенно превращается в мародеров. Мародерство процветает, матчасть армии, сдавшейся без боя, принадлежит им. За вонючую марку, которой цена вчера была тридцать копеек, уходит ночной прицел, за две – чуть ли не танк. Да, первые и самые заметные потери – материальные. Это потом уже оказывается, что добрая четверть войска остается в плену. Солдат, офицеров, обслугу берет в плен не превосходящий в огневой мощи и живой силе противник, а улыбчивый продавец из одежного магазина, симпатичная официантка из кафе. Их оружие – синие джинсы с настоящей желтой строчкой, игристое пиво прямо со склонов Альп. Но самые страшные потери уходящей армии выявляются как старые раны много лет спустя. Рваная инфицированная рана покажется пустяком по сравнению с раной, которую получает солдат в сердце, уходя с поля боя без боя. В рваную рану хирург заложит антисептик, края вдохновенно сошьет своей кривой иглой, нальет солдату донорской крови, вколет антибиотик, даст глоток спирту, вставит солдату в зубы раскуренную сигарету, отлежится солдат, оклемается, затянется шов. И снова готов к бою солдат, только теперь биться он будет злее прежнего, станет более умел, осторожен и хитер. Берегись, враг! Но солдат, оставивший позиции без боя, любой толковой комиссией должен признаваться как не годный к боевой работе. Когда предают свои, когда изменой ранено сердце, это уже не заживет.
Но волей сменивших курс политиков многотысячная армия была разбита наголову, смята, уничтожена. Офицеры, которые и до этого не слишком отказывали себе в спиртном баловстве, принялись за него с утроенным рвением. А почему? Да потому, что стыдно. Стыдно за страну, за себя, за армию. И до чего же гадостно на сердце при виде счастливых рож вчерашних союзничков, которые не откладывая в долгий ящик уже переодеваются в форму, очень похожую на ту, которую вспарывали штыком в рукопашной под Сталинградом.
Но не все пьют, заливая белой стыд. Нет, посмотрите, многие радостно улыбаются, если можно назвать улыбкой гримасу хищного, нет, не хищного, а трупоядного азарта на лицах вчерашних соседей по военному городку. Вот прапорщик из хозвзвода сливает соляру в грузовой «мерседес». Вот зампотыл в чине майора отгоняет в указанное место транспортный «КрАЗ» с грузом инструментов и приборов. Но это на самом деле копеечный бизнес. Крупный товар по бросовой цене – это промысел прапоров и зампотылов. Умный человек за чемодан товара получает чемодан денег. Хороший товар ценится на вес денег. И выражение всех лиц какое-то одинаковое, радостно-слюнявое. Радость гиен над трупом льва.
В комнате, из окна которой открывался чудный вид на Шверинер-шлосс, Шверинский замок, на пруд Крест, обрамленный аллеями, проходящими сквозь живые туннели, увитые плющом, вели деловую беседу два очень разных человека. Один крупный, с мясистым лицом и изрядным тяжелым носом глубоко сидел в кожаном кресле. Другой, чью внешность трудно описать по причине невзрачности, стоял лицом к окну. Он смотрел на аллеи, окружающие крестообразный замковый пруд, и его губы кривила довольная ухмылка. У кромки пруда стоял пьяный солдат в порыжевшей шинели и, согнувшись пополам, блевал в темную воду. Мимо него шла группка почти таких же пьяных офицеров. Правда, шинели на них были мышино-серые, парадные, но портупеи болтались как ненужные придатки, а ботинки их были выпачканы в осенней грязи, которой на немецких улицах вообще-то надо еще поискать. На фоне ударившего всеми красками осени плюща аллей серые шинели смотрелись живописно. Офицеры тыкали пальцами в блюющего солдата и ржали. Со стороны замка к солдату уже семенил полицейский, презрительно скалясь и ненавистно сверкая глазами.
Человек, стоящий у окна, не стал досматривать сцену, разыгрывавшуюся в парке. Он обернулся и сказал:
- Ваша работа хороша и будет оплачена. Вы старались, это видно. Вы доставили нам полный комплект документации о ракетном комплексе «Точка». Сама по себе эта информация могла бы считаться исключительно ценной. Но благодаря стараниям ваших коллег нам в руки попал полностью укомплектованный дивизион, вооруженный именно этим комплексом. Таких дивизионов было четыре. Три, в том числе и Хагеновский вывели из Германии. Ведь ваш бесценный чемоданчик родом из Хагенова? Так?
- Так, - мрачно ответил человек из кресла.
- Это прекрасно. Но мы по договоренности на достаточно высоком уровне получили Нордхаузенский дивизион со всеми потрохами. Исключительно по этой причине ваш чемоданчик на сегодня никак не может стоить дороже тысячи марок. И то, это плата исключительно за ваше усердие. Да вы не расстраивайтесь! Это не последние деньги, которые вы можете заработать. Ведь вы будете участвовать в демонтаже станции дальнего обнаружения на острове Рюген? Так?
- Так, - еще мрачнее ответил сидящий.
- Вот и славно! Это очень интересная база. И из-за упорства некоторых генералов нам остаются от нее только хозяйственные постройки. За любую документацию и приборы с базы мы платим живыми деньгами и по хорошему тарифу. Заведите знакомства с офицерами и инженерами с базы. Эти ваши знакомства тоже будут оплачены.
Невзрачный человек снова отвернулся к окну. Его лицо озарилось надменной улыбкой победителя. Зрелище, открывшееся ему из окна, стоило этой наглой улыбки. Забросив руки в воду пруда посреди парка лежал поверженный русский солдат. Не немецкая пуля повергла его, а немецкая жидкость для разжигания костров (литровая бутыль за три марки с литыми на стекле черепом и костями, предупреждающей зловещей надписью и делениями по десять граммов. В гаштетах и магазинах солдата винтят русские патрули и немецкие полицаи, свободный вход только в хозяйственные. Офицер давит «Кристалл» с синей этикеткой со снежинкой, а солдат слепнет от денатурата.) Под готового солдата уже подводили носилки младшие полицейские чины, прибывшие на дежурной машине. Раньше за блевание в исторический пруд на глазах у демократов-немцев солдат мог остаться без отпуска, потерять пару лычек или, в крайнем случае, влететь на полгода в дисбат. В русский дисбат. Теперь у него остались те же самые перспективы, но сначала он оттрубит сколько положено в немецкой тюрьме. Там он поест колбасы и попьет пива во выходным. А потом он хлебнет баланды в дисбате. Это научит его уважать немцев и ненавидеть Россию.
И еще раз улыбнулся человечек у окна. Нет у России еще одного солдата. Он-то знает, что гэдээровцам и на фиг не нужна была жидкость для разведения костров. Да на хрена им костры, когда девяносто пять процентов населения и так жили в городских условиях. А ведь оная жидкость в страшных количествах поступала на прилавки хозяйственных магазинов. Более того, он знал, что каждую неделю в каждой части ГСВГ на вечерних поверках читались сводки по группе войск. «Всего происшествий тридцать два. Автомобильных происшествий пять. Отравлений двадцать семь. Из них: тормозной жидкостью два. Антифризом два. Остальные – жидкостью для разведения костров. Слепота – восемь случаев, три летальных исхода».
Но он продолжил.
- Ваша жизнь отныне должна измениться. Настоящей жизнью вы будете жить только в моем присутствии. В присутствии других людей вы будете отрабатывать ту или иную легенду. Так и быть, я сделаю вам немецкий паспорт. Даже имя ваше будет в нем немецкое. Но вы вернетесь в Россию. Здесь мы уже получили почти все, что хотели. Вы поедете вдогонку за той информацией, которую мы не смогли получить здесь и сейчас. Но что-то я много говорю, а вы все молчите. А?
Человек в кресле поворочался на своем месте, откашлялся и выдавил из себя два иудиных слова:
- Я согласен.
Москва, ничем не приметная квартирка-малолитражка в спальном районе Бирюлево-Восточное. Восьмой этаж двенадцатиэтажного дома. Две комнаты, совмещенный санузел, облезлая незастекленная лоджия. Одна комната не используется вообще, или используется неизвестным образом. Так, или иначе, но она отделена от остальной квартиры увесистой дверью, запертой на хитроумный ключ. Зато жилая комната может произвести неизгладимое впечатление на человека, впервые сюда попавшего. Она убрана ручной вязки богатыми арабскими коврами. Под дальней от окна стеной красуются средневековые куранты с музыкой и пляшущими фигурками. Ближе к окну – удобное рабочее место с компьютером, с выдвижной полкой для клавиатуры, с вертким креслом на колесиках-роликах. Здесь все по-современному: интернет по выделенной линии, стоечка с компакт-дисками… Но рядом стопка старинных книг, на стене древняя икона в черного серебра заказном окладе. Неприметный человечек гоняет по столу оптическую мышку. Мышь летит вперед, бьется о подставку монитора, отскакивает, снова попадает в нервную руку. Человечек злится.
- Антоша, вы нарушили абсолютно все пункты договора. Я шел на всяческие уступки. Передачу книги через границу организовал я. Я дал вам денег. Что сделали вы? Вы из жадности не стали расплачиваться с людьми, которые доставили книгу. Вы попытались грубо украсть ее и не расплатиться. В итоге наши доблестные охранники насторожились, вскрыли пакет, который я так тщательно упаковывал, и теперь они прекрасно осведомлены, что за подарок они тащили через все таможни. Я не удивлюсь, если они потребуют с вас подъема гонорара за риск, которому они подвергались, перевозя через границу секретные данные. Но более того, я не удивлюсь, если они всеми силами постараются наладить связь с Лубянкой. Нынче в России в моде патриотизм. Странная тенденция, но ее приходится учитывать. Короче говоря, можно смело утверждать, что вы не справились с работой на все сто процентов. Где сейчас книга? Где наши милые охранники?
- Рэмзи, не пудрите мне мозги. У меня все шло по плану. В Шверине я прислал за ними своего человека. Но оказалось, что в гостинице на Дойчефрауштрассе на них налетели мальчики в масках и с удостоверениями бундесовой службы безопасности. Вы хотели обойти меня, Рэмзи! Ясный штырь, что парни не пошли бы жаловаться в полицию, что у них поперли контрабанду. Вы первый меня подставили! Да, сознаюсь, я хотел кидануть этих бравых вояк, да, я хотел сэкономить выделенные фонды в свою пользу. Я не стесняюсь этого. Но вы мне из спугнули. Они вскрыли пакет и поняли, что за литературу они тащили через таможню. Они открыто заявили моему агенту, что они намерены проявить тот самый патриотизм и доставить меня на Лубянку. Это, конечно, им никак бы не удалось, но настроены они сейчас весьма злобно. В данный момент я не могу взять у них книгу без риска для меня лично. Рэмзи, вы тоже нарушили условия договора. Я скажу вам, где сейчас пребывают эти парни с нашей книжкой. Но вы сами понимаете, что из-за того, что вы нарушили договор, я понес дополнительные расходы…
- Они сейчас находятся на острове Рюген, в Кирх-Езаре, под покровительством вашего друга полковника Валентина Тарана. Так?
Тяжелая пауза повисла в комнате.
- Ладно, Рэмзи, вы все знаете. Но учтите, в любом случае, книгу я достал. Не без моей помощи книга пересекла все таможни и теперь вы без труда можете ее получить. Более того, я прямо сейчас отзвоню Тарану и прикажу ему, чтобы он всячески вам способствовал. Два звонка – и книга в ваших руках.
- Мало, Антоша, мало. Ты денег хочешь. А я не вижу, за что тебе платить.
- Ладно, хорошо, на этом деле я немного ошибся. Да, я доставил вам немного дополнительных хлопот. Но вы с вашими мощностями теперь легко преодолеете все трудности. Ладно, за эту операцию я с вас ничего больше не спрошу, кроме того, что вы мне обещали раньше.
- Не вижу повода платить вам по тем счетам, что были оговорены раньше. Вы обещали доставить книгу моему человеку в Шверине. Но вы повели свою игру и теперь где книга – неизвестно.
- Да известно! Я дам вам полную информацию. Вы свистнете, и книжка в ваших руках. Да, я немного ошибся. Ну уж простите. А деньги мне действительно нужны, и вы мне их заплатите.
- За что же?
- Да как всегда, за информацию. И на этот раз за информацию очень ценную. Да вообще, о чем говорить! Вам что было нужно? Вам было нужно подтверждение существования комплекса 11К99. Я раздобыл экземпляр книги с описанием этого комплекса. Такие книги издаются только тогда, когда комплекс ставится на вооружение. Эту книгу видели кроме меня еще двое моих агентов: полковник Таран и его жена. Да и вы сами ее видели. Все чертежи, представленные в книге, давно отправлены вашему шефу. Особой информативной ценности книга не имеет. Она – всего лишь доказательство того, что комплекс существует. Да не в ней дело! Информация, которой я владею на сегодня, гораздо ценнее этой паршивой книжки.
- Ну, говори.
- Я вышел на одного из главных разработчиков комплекса.
- Ну и мне-то что с этого?
- Я его завербую.
- И он понесет тебе чертежи, которые опять же нужно будет проверять на подлинность. А потом ты достанешь очередные доказательства того, что не гнал мне дезу, но затеешь какую-то чудовищную игру, и мое руководство не получит доказательств в срок. Так?
- Нет, теперь я буду осмотрительнее.
- Вот что я тебе скажу. Все наши дальнейшие отношения могут строиться только по одной схеме. Ты не делаешь из своих разработок тайн, а я выплачиваю тебе деньги за четкое выполнение моих поручений. Времена самодеятельности прошли. Если тебя это не устраивает, я прекращаю с тобой всяческие отношения и пишу рапорт о непригодности агента Антон для дальнейшего использования. Баста!
- А вы мне не угрожайте!
- А разве я угрожал? Это ты угрожал, что не познакомишь меня со своим разработчиком комплекса.
- Я разве сказал, что не познакомлю? Я просто так и не услышал, сколько я за это получу.
- Ты неисправим! Хорошо. Если книга завтра же будет у тех людей, которые давно ее ждут, если этот твой разработчик занимается действительно ракетой, а не пятым задним колесом пусковой установки, ты получишь… Двадцать тысяч. Но это при условии, что ты вернешь деньги, которые не стал платить парням, доставившим книгу в Германию.
- Я их сэкономил, эти деньги!
- Если бы это не вызвало ненужных хлопот, ты смог бы оставить их себе. А так… Короче, мне это надоело. Где разработчик?
- В данный момент – неизвестно. Но завтра он будет в Москве.
- Москва – большой город!
- А то я не знаю! Но так уж и быть, я дам вам адрес, по которому он остановится.
- Это другое дело.
VII
Москва несколько севернее самого севера Германии и, когда мы ранним утром вышли из самолета, пощипывал легкий морозец. Но день обещал быть солнечным, тонкая наледь на лужах выглядела хрупко и неуверенно. Голубков встретил нас, сигнализируя о своем присутствии неизменным огоньком сигареты в руке. Он усадил нас в машину и повез в город.
- Докладывайте, - сказал он, выбросив окурок в окошко и обернувшись к нам с переднего сидения.
- Все прошло на ура, - ответил я. – Выхватили книгу прямо из-под носа у Боцмана и Мухи, но уехать с ней успели только до Засница. Сначала в номер ворвался Боцман и чуть меня не убил. В общем, получилась чистая имитация разборки, да еще и при свидетелях. Разумеется, мы вставили текст, что, дескать, в Москве вы, ребята за все ответите перед кем положено. Ну, тут врывается настоящая бригада уж не знаю, кем и насланная. Наставляют на нас стволы и книжка благополучно уплывает в руки к супостату. Словом, спектакль получился на славу. Двое жадных частных детективов не хотят отдавать секретный товар невесть откуда нагрянувшим русским спецслужбам. Надеюсь, что картинка получилась именно такая, как надо: русские спецслужбы посылают двоих специалистов вдогонку за уплывающим на Запад сверхсекретом.
- Как Боцман и Муха?
- Вернулись в Кирх-Езар под предлогом того, что хотят несмотря ни на что слупить деньги со своего клиента. Можете не переживать, они его вычислят и допросят именно под таким предлогом. Может быть, уже вычислили и допросили. Надеюсь, что они вернутся не позднее, чем через сутки и обо всем доложат. А мы зачем вам так срочно понадобились, Константин Дмитриевич? Кажется, мы свою работу выполнили целиком и полностью.
- Да, выполнили. Но дело пока не закрыто. Григорьев передавал свои фальшивые секреты Барскому. Но Барский, как мы поняли – авантюрист. Он действовал на свой страх и риск, но у него был покровитель. Причем здесь, в Москве. По нашим сведениям, это весьма серьезный человек, большой профессионал. Через него на Запад ушло довольно много подлинных наших секретов. Но мы пока его не вычислили.
- Так надо было прихватить Барского и размотать его по полной программе.
- Не очень-то. Если бы мы арестовали Барского, его куратор узнал бы об этом. Повторяю, это профессионал высокого класса. Он очень осторожен. Барского вообще хорошо было бы пришить при попытке оказать сопротивление, но это могло бы спугнуть наше главное действующее лицо. Барского пришлось выпустить в Германию. Там им занимаются Боцман и Муха. Но перед отъездом он получил ценную информацию. Есть большая вероятность того, что он передал ее своему куратору. Дело в том, что сегодня в Москву приезжает один настоящий разработчик новейших систем вооружений. Он намерен прогостить в Москве неделю. За эту неделю интересующее нас лицо обязательно попытается завербовать этого доцента.
- Он доцент?
- Да, кандидат наук. Штука еще в том, что оный доцент – личность по нашим данным ненадежная, и может пойти на контакт с агентом иностранной разведки. Но если мы установим за ним плотное наблюдение, попытка вербовки может сорваться. Задачу ставлю вам довольно сложную. Всю неделю вы не упускаете доцента из поля зрения ни на секунду. Но делаете это с такой аккуратностью, чтобы комар носа не подточил. Вы не должны прозевать момент вербовки. Дальше так: фиксируете вербовку и переключаете наблюдение на вербовщика. Необходимо установить, где он обитает, под каким именем, под каким предлогом проживает в Москве, или приезжает в нее. Эти данные немедленно сообщаете мне лично. После этого на всем Энском деле можно будет поставить точку. Согласны довести дело до конца?
- А что нам остается? – ответил Артист.
- Ну вот и отлично! Жить будете на конспиративной квартире. Через полчаса будем на месте.
- Константин Дмитриевич, можно вопрос? – поинтересовался я.
- Да, спрашивай, Пастух.
- Что будет с этими двумя парнями, инженерами, которые разыграли всю эту мистификацию?
- Да ничего особенного. Лично я дал бы им годика так по два за наглость, но под предлогом связи с иностранными разведками. Но, если разобраться, в разглашении государственной тайны они не замешаны. Кроме того, оба согласились работать с нами и, уверяю тебя, я заставлю их поработать. Они мне нужны.
Вечер вел наступление неспешное, но планомерное. Вначале мне пришлось включить бра, но через некоторое время вечер заставил меня зажечь и люстру. Но прошло какое-то время, и я снова вынужден был щуриться. Дошла очередь и до настольной лампы. Передо мной на столе лежала книжка, излагающая правила и премудрости игры в рулетку. По сообщениям Голубкова наш доцент среди мест, намеченных в Москве для посещения, наметил себе и казино. Значит, кому-то из нас, мне или Артисту в ближайшие дни придется посетить одно из этих злачных мест. А там нужно будет вести себя подобно завсегдатаю такого рода заведений. И вот я штудировал термины и правила этой азартной игры. Вообще говоря, и правила и термины, я в целом усвоил. Я ломал голову над тем, что заставляет людей просиживать ночи над зеленым сукном и строить всю свою жизнь на вероятности выпадения красного или черного. Мне нетрудно понять картежный азарт, здесь есть возможность построить игру так, чтобы слабой картой обыграть сильную. В одних играх нужен расчет, в других – знание психологии противника и уверенность в себе. Но здесь только голый случай, причем в среднем этот случай играет в пользу казино, но никак не в пользу игрока. Насколько я смог понять, все дело в дьявольской хитрости изобретателя рулетки – в зеро. Если бы не было зеро, игрок и казино играли бы на равных шансах. А так шансы игрока при любом раскладе на несколько процентов меньше. И вот наш доцент за каким-то чертом собирался резаться в рулетку. Хреновый, наверное, из него математик!
Вообще я должен был заступать в ночь, менять Артиста. Он караулил доцента с середины дня. Мы получили от Голубкова фотографии клиента, адрес, по которому он остановился, примерный список учреждений, которые он собрался посетить в Москве. У доцента были странные вкусы. Так, в списке кроме казино значились Третьяковская галерея и несколько театров, компьютерные рынки и рынки вещевые, политехнический музей и зоопарк. Всю эту программу Иван Александрович Петров (именно так звали нашего клиента) намеревался осилить за неделю. После кутежей и приобщения к культуре в первопрестольной клиент намеревался отправиться в Альпы кататься на горных лыжах. Но касательно Альп мы пока инструкций не получали.
Голубков подогнал нам с Артистом на конспиративную квартиру богатый и разнообразный гардероб, была здесь оборудована и великолепная гримуборная с полным комплектом грима; даже видавший виды Артист присвистнул, когда увидел такое богатство. Нам был выдан чемодан с новейшей прослушивающей аппаратурой, которую мы должны были устанавливать в тех местах, которые сочтем необходимыми. В квартире доцента жучки были установлены заранее, прослушивание велось силами УПСМ, в любой момент, набрав закодированный номер, мы могли подключиться к прослушиванию или получить краткую сводку переговоров клиента у оператора прослушки. И все же меня удивляло, что Голубков организует наружное наблюдение силами всего двух человек. Срок наблюдения не такой большой – всего неделя, люди у Голубкова есть, почему бы не подключить к нам в помощь еще хотя бы двойку? Но зато на нас двоих средств не жалели. Нас обеспечили двумя машинами и надежными чекистскими удостоверениями на тот случай, если наши действия привлекут внимание милиции ил еще каких-нибудь пронырливых граждан. В деньгах мы тоже ограничены не были.
Я уже более-менее усвоил правила и тактику рулетки и перешел от нечего делать к чтению фрагментов художественных произведений, размещенных в моей книжице в качестве приложения. А Артист все не выходил на связь. Сам я ему звонить не хотел, мало ли где он сейчас ныкается, внезапно запищавший мобильник мог его выдать. Я успел ознакомиться с половиной «Игрока» Достоевского, когда Артист наконец объявился.
- Пастух?
- Да. Ты где?
- Еду по Варшавке в сторону области. Пока все тихо, обошли почти всю Третьяковку. Куда едем теперь, точно не знаю. Он поймал машину на Большой Ордынке, сказал «Домодедово». Выезжай в этом направлении, сориентируемся по дороге. Следующая связь через пятнадцать минут.
Сам доцент остановился в районе метро «Спортивная», на квартире какого-то своего коллеги, который в данное время работал за границей, поэтому квартира пустовала. Для удобства Голубков разместил нас поблизости, в двух шагах от метро "Фрунзенская". Но от «Фрунзенской» до «Домодедовской» путь извилист и неудобен. Через пятнадцать минут Артист застал меня возле Павелецкого вокзала.
- Пастух?
- Я.
- Мы подъезжаем. Свернули на Шипиловскую в сторону Мусы Джалиля. Ты где? Далеко?
- Далековато. Ничего, сейчас выверну на Варшавку, догоню.
Выпутавшись из лабиринта петлястых центральных улиц на прямые как палки шоссе, я вдавил газ, и уже очень скоро получал последние инструкции от Артиста. Среди двадцатиэтажных башен новостроек притаилось небольшое и не слишком разафишированное казино. Артист подсказал мне, где и когда свернуть, и вот я уже парковался на плохо освещенной асфальтовой площадке. Подъезжая, я выхватил фарами Артиста с его машиной. Он не стал светиться на площадке перед казино, а остановился чуть поодаль, у подъезда жилого дома. Увидев меня, он сказал в трубку: «отбой», вскочил за руль и укатил. Мне же предстояла ночь за рулеткой.
Всего два рулеточных зеленых стола, пространство между которыми убито тьмой. Но сами столы освещены, как в операционной, в которой режет по крайней мере профессор. А вот и ассистенты столпились вокруг, тычут руки с пестрыми жетонами прямо туда, где кровь и мясо замаскированы под тридцать шесть квадратов – половина черных, половина белых. Ко мне, едва я вошел, подпорхнула и медсестричка, правда, одетая не в белый халат, а как десятиклассница в семидесятые годы: темно-коричневое, почти черное чесучевое платьице прямого покроя и белоснежный крахмальный передничек поверх. Правда, платьице как раз такой длины, увидя какую любая учительница эпохи застоя, немедленно выдворила бы ученицу из класса с приказом явиться с родителями к директору. Да и верх тоже не из репертуара времен борьбы с сексом. Просторное декольте уходит глубоко под чуть оттопыренный лиф передничка, предъявляя весомейшие аргументы в вечном поединке женщин и мужчин. Еще с полдюжины таких лялечек сновали по залу, принимая и выполняя заказы немногочисленных пока игроков. Повсюду искрились отраженными длинными бликами лайкровые ляжки, всюду сверкали декольте, едва удерживающие спелые душистые яблочки урожая не ранее чем восьмидесятого года.
- Что будете пить? – кокетливо поинтересовалась волшебница.
- Коньяк весь вечер, - сурово ответил я и направился к тому столу, при котором пристроился доцент.
Я сразу узнал его. Жутко запатланная особа с совершенно разбойной бородой и в непроницаемых зеркальных очках. Он, куря табак, восседал у зеленого сукна, перед ним громоздились аккуратные стопки жетонов. У меня тоже был полный карман долларовых жетонов, приобрел при входе, чтоб подтвердить серьезность своих намерений. Я сунул в рот таблетку алкогольного блокатора и сел напротив равных шансов, лицом к лицу с доцентом. Крупье шарахнул шариком о колесо, цифры слились в непрерывный, рябящий в глазах круг, и я сунул две фишки на среднюю дюжину. Доцент, протянув руку, поставил на черное одну единственную фишку. Девушка принесла мне коньяк, не преминув при этом ненавязчиво коснуться моего плеча своим воинственно настроенным бюстом. Я хлебнул пойла, показавшегося мне безвкусным, чертов блокатор отшибал не только восприимчивость мозга к алкоголю, но и восприятие вкусовое.
- Ставки сделаны, ставок больше нет, - провозгласил крупье и через несколько секунд добавил:
- Семь черное.
Я проиграл, крупье пригреб мои фишки, а доцент получил от него же еще одну, но ставить не стал, припрятал. А ту, первую фишку так и оставил на черном.
«Аккуратно играет, черт» – подумал я.
Пока кроме нас двоих за столом торчал всего один еще игрок. Это был немолодой мужик в дорогущем костюме даже, кажется, не от Версаче, а от какого-то эксклюзивного модельера. Его лоснящееся лицо говорило о том, что последние минимум лет пять он питался очень хорошо, но проступающие на крыльях носа синие деревца сосудов подчеркивали, что и пил он в эти годы недурно. Масляные глаза запускали жирный взгляд в каждое проходящее мимо декольте. Мне даже показалось, что при этом он умудряется нарушать некоторые законы физики и геометрии: он сидел много ниже линии снующих туда-сюда девичьих сосков, но я был уверен, что он умудряется в разрезе платья разглядеть даже пупок каждой официантки. Ставил он сложно, и на один номер, и на два, и на поперечный ряд, и на три номера, включая зеро. Ставил куда по три, куда по два, а куда и по четыре фишки. А я снова дал две фишки на среднюю дюжину.
- Двадцать шесть черное!
Я проиграл две фишки, лоснящийся много больше, но все равно все, а доцент снова получил добавку, но снова приныкал ее до поры. Так и пошло. Я регулярно двигал две фишки на среднюю дюжину, то проигрывая, то выигрывая, и считая, что в моей игре есть какая-то система. Масляный химичил, сложно комбинируя стопки фишек на столе, но он точно все время проигрывал. А доцент, брезгливо затягиваясь сигаретой и пуская дым через оттопыренную губу, ставил только на черное. Но я заметил, следил-то я только за доцентом, происходящее на рулетке меня интересовало мало, что ставка его постепенно, скачками, медленно, но верно растет. Мимо меня как бы невзначай прошла моя официанточка, коснулась грудью и заглянула в рюмку. Я ведь сказал ей, что весь вечер буду пить коньяк, вот она и контролирует ситуацию, когда поднести очередную порцию, не дав мне перерыва, чтоб не протрезвел не дай бог. Но коньяк на меня не действовал, равно как и ее налитая грудь. Более того, на меня не действовала и игра, она не щекотала моих нервов. Во-первых, у меня здесь были другие дела, во-вторых, я не свои проигрывал.
Но, кстати, врут, когда говорят, что новичкам везет. Через двадцать минут у меня не осталось ни одной фишки. А ведь только что я наменял на фишки тридцать баксов и при этом не ставил помногу! Я понял, что если дело и дальше так пойдет, через пару часов мне нечего и делать будет в казино. Кроме рулетки здесь, конечно, были и другие развлечения, как то: покер, «блэк-джек», пьянство за стойкой бара, лапанье официанток. Но доцент явно не намеревался экспериментировать с алкоголем: после первой рюмки коньяку ему подали другую, которую он тоже принялся осиливать по капле. Он мужественно игнорировал декольте и лайкру, а за покер в зеркальных очках ему было противопоказано садиться и, похоже, он это знал. То есть, я должен был играть на рулетке столько же времени, сколько и доцент. Но он, чертяка, сидел с таким видом, что, казалось, обосновался здесь на веки вечные.
Я купил фишек еще на полтинник и остался верен своей системе: две фишки на среднюю дюжину при каждом ударе. На каком-то этапе мне вдруг начало везти, раз пять подряд падало на мою дюжину, я даже рискнул и удвоил ставку и снова выиграл. Но тут же снова перешел на ставку в две фишки и вовремя: полоса везухи кончилась. Впрочем, фишки интересовали меня не как внутриказиношная валюта, которую я при выходе без проблем обменяю на звонкую монету, а как возможность подольше проторчать над зеленым сукном, не спуская глаз с доцента.
Но никто, кроме официантки, доцентом не интересовался, и я начал присматриваться и к другим персонажам игры. Поразил меня крупье. Это был молодой – не больше двадцати пяти – человек, втиснутый в крахмальный воротничок, врезавшийся ему под кадык из-под сугубо черного пиджака. Лицо его было каменно, как у президентского секьюрити в момент общения главы государства с народом. Глаза были даже как бы мутны: я ничего не вижу! Но видел-то он как раз все: и мои упрямые средние двенадцать, и бестолковость масляного, и методичность доцента. А доцент работал методично. К трем часам ночи, когда я продувал уже третью сотню (ставил-то все по два доллара!) его ставка доросла до двухсот, и стопки жетонов перед ним все множились и росли и при этом он ни разу на моей памяти не покупал фишки у дилера. К этому моменту нашего полку прибыло. Подсели двое бандитов и принялись швырять фишки по всему столу. Появилась парочка достойная пера Федора Михайловича, коего я усердно штудировал накануне. Стареющая курва под слоем штукатурки и вьюноша при ней, усердно маскирующий от заштукатуренной свои притязания на официанток. Подсел еще какой-то потрепанный господин, но отнеслись к нему, как к родному, тут же принесли некий жуткий коктейль с лимоном и трубочкой, а возле него завертелся сам метрдотель. Господин, несмотря на то, что был в обтерханном пиджачишке, принялся играть крупно и не в свою пользу. А мой доцент при этом попал на карандаш. Из-за плеча крупера вывинтился из темноты инспектор и подставил ухо. Крупье сто-то шепнул в это ухо, после чего лицо инспектора озадачилось и так и осталось белеть своим вытянутым овалом за плечом крупье. Минут через десять доцент ставил уже триста фишек, а перед ним на столе было их несчитанно. Овал инспектора удлинился еще вдвое и вдруг растаял в полумраке. А на доцента пошла массированная атака.
Вот принесли ему коньяк. Интеллигентный напиток, все интеллигенты только и пьют что коньяк. Но предыдущая рюмка искрилась только янтарем, а на этот раз – я заметил – искра был другой, больше в ней было мертвенной бледности. Спирту, спирту, ему подмешали, черти! А официантка, наклонившись, чтоб сменить рюмки, уже не просто коснулась грудью, что, как я понял, здесь было за обычное дело, а просто нежно положила ему свои аргументы на плечо и о чем-то интимно спросила на ушко. Доцент, обаятельнейшим манером улыбнувшись, что-то ей ответил, и она отвалила, протащив грудь по всей его спине. Знать бы, что там за беседа такая милая! Но невозможно! Оно, как бы в самом игорном зале музыки нет, но ведь есть еще бар, где музыка должна быть по определению. А, поскольку бар отделен от столов только аркой, колбасит на всю дурь. То блатные со своей уголовной тоской на трех аккордах, то вдруг вместо так называемого «русского шансона» настоящий шансон, французский с амурами и тужурами. Но, вообще говоря, - ад! Курят, кажется, все, кроме меня, глаза уже ест, уши с трудом воспринимают выкрики крупье «четырнадцать красное! Ставок больше нет! Зеро!» на заднем плане вертятся лазерные росчерки, так что отличать красное от черного нет уже никакой возможности. И ведь жру блокатор! А если бы просто так, вголую жрал конину? Да уже давно бы не соображал, что делать в данную секунду: сгребать все со стола, или лезть бить морду круперу потому что тебя надули. А тут еще подле доцента завертелся арапом какой-то штымп с горящим глазом, пустился что-то советовать, попытался передвигать самолично доцентовы фишки по столу.Но доцент-то тоже молодцом оказался! Так треснул по руке непрошеного помощничка, что тот исчез напрочь в полутьме. И снова черное. И снова доцент то прибавляет фишку к своей ставке, то наоборот, отнимает. Но куча перед ним все равно растет, и не сует он деньгу дилеру, все еще обходится тем, что взял при входе в казино.
А атака на него продолжается. Официантка уже другая, очень красивая и очень развязная, принесла бутерброд с икрой, но не уходит, работает. Декольте у нее такое, что видать пигментные пятна вокруг сосков, да, кажется, и сосок периодически появляется в разрезе платья, когда она поправляет шлейку передника, который на ней, вообще говоря, держится на честном слове, одна-то шлейка, вообще, на локте висит, на нее девушка и вовсе внимания не обращает, а другая то и дело с плечика соскальзывает, вот ее-то она и поправляет. А юбчонка у нее напрочь смялась, комком тилипается где-то на уровне нижнего среза трусиковлайкра так и бликует над столом, отвлекая уже не только доцента, но и всю игручую братию. Но доцент как камень. Кремень! Работает по черному и работает методически. Вот он что-то заказал официантке, но она, зараза, не ринулась тут же выполнять заказ, а кивнула что-то напарнице, та и побежала. А сама так и льнет, так и норовит подставить под доцентову руку хоть что-то, хоть бедро, хоть грудь.
Смотрю на крупье. Он уже цветом сравнялся с воротничком, но потом стал и белее: воротничок на нем пожелтел от пота. Но свет здесь весь желтоватый, кто не следил сначала, тому не заметно. А доцент гребет ставку за ставкой и только знай себе покуривает, коньяк, спиртом разведенный прихлебывает, а на красотку – ноль внимания и фунт презрения. И главное: сколько раз выпадало красное, или зеро, и у него сгребали все фишки, а все равно, стопка перед ним только то и делает, что растет. Вот ему принесли заказ: ртом неохватный суперпуперхренбургер и еще какое-то пойло в высоком стакане. И что? Сдавил он мощной десницей этот многоэтажный бутерброд, отжевал от него кусище, выфсосал через трубу полстакана пойла, и дальше работает себе на черное, по одному ему известной системе то чуть увеличивая ставку, то чуть уменьшая.
Но вот пристальный крупье говорит доценту:
- К сожалению, мы не принимаем ставок больше тысячи долларов.
О”кей! – довольно кивает доцент, и снова ставит один единственный жетон на черное.
И опять выигрывает черное и доцент опять нычит в свою стопку халявный жетон. Снова за плечом крупье маячит инспектор, что-то шепчет, мигает барышне, уже, кажется, выгрузившей на доцента всю свою свежесть, бархатистость, упругость и что там у нее еще есть. Но волынка начинается по новой, и гранитный доцент к шести утра высекает из казино вторую штуку баксов, начав, как и в первый раз с одного однодолларового жетона. Давно отлипла от него мраморная богиня, перестали ему мешать шнапс в конину, только инспектор то вымаячивает из-за плеча крупье, то исчезает, чтобы где-то о чем-то распорядиться или с кем-то о чем-то проконсультироваться. Вот возникает возле доцента некий учтивый господин, и сквозь навязчивую музыку я слышу слово «покер», произнесенное этим господином. Но доцент упрямо мотает патлатой головой, и господин испаряется. Снова появляется барышня, но еще раз другая, косящая под сущую невинность, но доцент, приобняв ее за шею, привлекает ее головку к всоей кудлатой башке, что-то шепчет ей на ушко, и она тоже испаряется.
Восемь утра. Доцент сделал вторую штуку баксов, а я проиграл пятьсот. Напрочь изжелтевший и сравнявшийся цветом со своим пропотевшим воротничком крупье сменен. На его месте новый, но не из скрытых резервов, а из-за соседнего стола. Вал игроков прокатил, отшумел и растворился в утренних сумерках. Здесь сумерек не видно, окон нет, нет и часов. Ни одного завалящего циферблата на стене. Но вся одурь, скопившаяся в голове от табака, вина, ставшего явным безумного аромата раскалившихся в угаре женских тел, возглашает неотвязно: утро, утро, господа! Вы продулись в пух, а, может быть, выиграли ставку-другую. Но утро, утро, господа, чтоб не остаться без штанов, чешите-ка вы домой дробным шагом! Вокруг меня уже совсем другие люди. Масляный давно исчез вслед за той самой девицей, что обслуживала в числе других и меня. Мезальянсная парочка тоже растворилась в полумраке казино. На смену одним бандитам пришли другие, проигрались и тоже слиняли. Остались кроме меня и доцента: потертый господин, ставящий всегда помногу, но и пропускавший многие игры, штымп, предлагающий всем свои дурацкие услуги, от поднесения огня к сигарете до отыскания девочки на ближайшие пару сладких часов, явный здешний завсегдатай в аккуратном и неброском, но, по-видимому, и недешевом костюмчике, о внешности которого не берусь сказать ничего, ну ничем не привлекательная внешность. Штымп, как мне показалось, предлагая весь спектр своих услуг доценту, стырил-таки у него пару-тройку фишек, и теперь ставил их напропалую на зеро. Потертый, после каждого удара делая загадочные иероглифические пометки в блокноте, периодически ставил высокие стопки на малые шансы: то на ряд, то на корнер, и все глубже проигрывал. Невзрачный, хоть и ставил хаотично, но ему везло. Он, как я мог заметить, быстро поднялся до пятисот американских рублей и продолжал повышать. Я, хоть и был новичком, но испытывал скорее невезение, чем традиционное для новичков везение. К этому часу я продувал пятую сотню.
Но, когда доцент вторично дошел до тысячной ставки, и, будучи уже обученным правилам казино, не стал более повышать, вот тогда-то я и увидел настоящее шоу. Не имея времени и сил, я не успел проштудировать раздел моего пособия по рулетке, посвященный так называемым устным ставкам. И сегодня на моих глазах в устные ставки еще не играли. Но вот доцент даже встал со стула для такого дела, и, как только крупье ударил шаром о колесо, решительно заявил: зеро шпиль! И бросил круперу горсть фишек. А возле основного игрового поля была начерчена на столе колбаска из цифр, в своем вытянутом варианте, повторяющая абрис игрового колеса. Крупер разместил при помощи своей грабельки эту горсть на колбаске и, когда шарик понял, где ему на этот раз следует отдыхать, отвалил доценту еще с пяток таких же пригоршней. Он крутанул еще и доцент скромно так заявил:
- Пятнадцать и два.
И бросил на стол двадцать фишек.
На этот раз он огреб целую гору жетонов. Снова вымаячился инспектор. Крупье исчез, а барабан на следующий раз крутнул сам инспектор. Глаза доцента заблестели, но он ничего не поставил, надул.. Поставили только я и незаметный. Я продул, а незаметный огреб жменю кругляшей. Инспектор ударил еще пару раз, до того, как доцент в тот момент, когда шарик уже тарахтел по колесу, за секунду до того, как взволнованный менеджер объявил окончание ставок, разом сдвинул всю свою груду чипов на зеро.
- Ставки сделаны, ставок больше нет! – истерически крикнул инспектор за секунду до того, как шарик остановился строго на зеро.
Внешне все происходило тихо и чинно, но я-то заметил, какая на самом деле пошла паника. Большая часть публики уже давно толпилась вокруг везучего стола. Инспектора оказалось недостаточно, и у колеса вертелся уже явно более солидный начальник, вероятно, даже владелец. Это был мелкий брюнет с глазками навыкате, которые выкатились вообще на сукно после выигрыша доцента. Он и подлетел к доценту, когда доцент спросил:
- Так какая у вас тут максимальная ставка?
- Для вас – десять тысяч, - тут же констатировал мелкий, надеясь, как я понял, что казино отыграется. Но не тут-то было. Шарик полетел, доцент двинул свою кучу по столу и рявкнул:
- Пять и два соседа!
Я думаю, что у меня после ночи вдыхания сизого никотинового дыма, паров спиритуса вини, летучих ферментов с кожи официанток и каких-то особых химикалий, испарявшихся из раздутых ноздрей и вздыбленных волос азартных игроков, рожа была, по всей вероятности, максимально красная. Инспектор, взявший на себя обязанности крупье, был зелен, как весенняя пойма среднерусской речки, остальные в цвете лиц переливались от жестко-серого до радикально-пунцового.
А выпало шестнадцать! Номер, отстоящий от пяти как раз на два, если смотреть по размещению цифр на колесе. Доценту за его куче навалили еще кучищу жетонов, после чего он заявил, что больше не играет. Своими глазами видел, как он начинал с вонючего доллара, а теперь он на моих же глазах менял пластмассовые пятачки на сорок тысяч долларов. Хозяева тут же начали закрывать свою лавочку, пока чего еще хуже не случилось. Я, выигравший на последней ставке, обменял свои жалкие пластмасски на деньги и вышел на улицу вслед за доцентом. Доцент швырнул бычок навстречу наваливающемуся рассвету, отсвистел какую-то сложную, явно классическую композицию, и шагнул в улицу.
Тут же под его ногами возник штымп, ведущий за одну руку разбитного парня, повечивающего на пальце связку ключей, всего лишь один из которых был от машины, которая бралась отвезти доцента в любую точку карты мира. В другой руке штымп имел создание годов пятнадцати, но уже с обострившейся грудью, за интим с которым по нынешним законам статьи уже не дают, и намного превосходившем по своим внешним данным самые воспаленные фантазии о казиношных официантках. Доцент, не считая, вынул из кармана ворох зеленых купюр и относительно равномерно распределил их между штымпом, водилой и юной жрицей любви. Чтоб отвязались. Я как раз открыл дверцу вверенной мне Голубковым «мазды». Доцент сделал, как будто, шаг ко мне, как-то странно на меня посмотрел, потом посмотрел на неприметного господина, который тоже покинул казино и грузился в свою машину. Но в мои планы не входило держать доцента под полным контролем, я должен был дать ему возможность встретиться с интересующим нас лицом. И я нырнул в салон «мазды», решительно захлопнув за собой дверцу. И тут на площадку с грохотом плохо отрегулированного движка ворвалась раздолбанная «копейка». Насколько я мог сообразить, владелец этого рыдвана специализировался на доставке домой продувшихся игроков. Доцент, увидев это незамысловатое такси, страшно обрадовался и устремился к «копейке». Она и повезла его, как я надеялся, домой.
У меня жутко разболелась голова и я молил Бога, чтобы наш доцент не потащился еще в какое-нибудь увеселительное заведение. А то было похоже, что ночь в казино сошла ему за отличный отдых, что он полон сил и энергии и готов продолжать свой странный загул. Но нет, через какое-то время я понял, что доцент тоже нагулялся. Тогда я позвонил Артисту.
- Спишь? – спросил я его, когда он взял трубку.
- Нет, уже встал. Ты где шлялся всю ночь?
- В казино торчал. Бери машину, дуй к жилищу доцента. Его подвезет светло-зеленая «копейка». Отследишь, куда этот «жигуль» поедет дальше, возьмешь водилу на заметку. А то моя «мазда» может ему примелькаться. А я буду тебя ждать у нас дома, устал.
Отправив доцента на отдых, передав Артисту «копейку», я вернулся на нашу конспиративную квартиру и тут же позвонил оператору прослушки.
- Пастух. Что у нас?
- Объект вошел в квартиру в девять пятьдесят пять. Текста не было, только свист. Сейчас, кажется, лег. Подключить?
- Нет, не стоит. Но, как только встанет, немедленно сообщите.
После этого я уснул, как убитый.
Перед Артистом стоял нелегкий выбор. Доцент вступил в контакт. Сначала он заговорил с лысеватым дядечкой, угостился пивом… Микрофон-пушка лежал в машине, а со своей позиции Артист ничего слышать не мог. Впрочем, кажется, разговор был пустым. И Доцент и лысеватый то и дело кивали на веселящуюся молодежь, а потом подключили к разговору и третьего, который сидел на их же лавочке чуть поодаль. Разговор оживился, было прекрасно видно, что все трое не перешептываются, а, скорее, перекрикиваются, силясь перекрыть шум бульвара. К ужасу Артиста вскоре к этой веселой компании присоединился и четвертый. Это был мужчина плотный, не то седеющий, не то просто белобрысый, не из бедных, с ухоженной бородкой. Он не присел, а остановился напротив сидящих, сказал пару слов, и тут же был принят в компанию. Это была дурная вещь. Так мог подойти и пятый, и шестой, и, о чем совсем уж не хотелось думать, седьмой. А желательно было бы отследить все контакты доцента. Но как, если Артист всего один и, даже если усилиться Пастухом, их будет всего двое? А такого рода компании, как показывает практика, крайне неустойчивы. Вот сейчас у них кончится пиво, и они разбегутся как тараканы при щелчке выключателя. Можно разбудить Пастуха, хоть он, наверное, еще не выспался после казиношной ночи. И что тогда? Один все равно будет намертво прикреплен к доценту. Второй сможет отследить только один из вот уже трех контактов. И еще вопрос: успеет ли Пастух прибыть на Чистые пруды раньше, чем эти четверо разойдутся каждый в свою сторону.
Но в любом случае тянуть было нечего, и Артист позвонил. Пастух ответил бодрым голосом, будто уже давно встал.
- Да, сказал он. Выезжаю немедленно. Значит, у фонтана? Жди.
«Жлоб же этот Голубков, - думал Артист. – Ну чего стоило дать еще двух человек для наблюдения? Всего двух! Это во всех отношениях грамотней. Вот я сейчас сижу на лавочке, делаю вид, что читаю газету, и наблюдаю за объектом непосредственно. Пастух сейчас сидел бы в машине и с помощью микрофона-пушки мог бы услышать хоть обрывки разговора. Не могу же я в таком людном месте вытаскивать микрофон! А еще двое были бы сейчас в отдыхающей смене, и по звонку примчались бы сюда. Как раз хватило бы нас на всех четверых.»
А к компании тем временем, подошел и пятый! Помоложе, уже здорово подвыпивший, но старающийся держаться учтиво. Он тоже что-то сказал, присел на корточки, но, по каким-то причинам, в теплую компанию принят не был. Ушел. А Пастуха все нет и нет! Мужичонка помоложе, тот, что явно был без денег, уже сбегал за новой порцией выпивки, причем бегал, похоже, далеко, к метро. Деньги, как заметил Артист, ему вручал доцент. Ну да, у этого доцента денег теперь куры не клюют. Однако, когда выпивка прибыла, сам доцент он нее решительно отказался. Но его общими усилиями уговорили, и он открыл пиво, но, как приметил Артист, практически к нему не прикладывался, так, в руке держал за компанию, чтоб не обижать приятелей.
Наконец, произошло именно то, чего Артист так боялся: компания разделилась. Правда, разделилась на две равные части. Лысеватый и небогатый остались на лавочке, а доцент и плотный с благообразной бородкой двинулись к проезжей части. Это разделение по кучкам предварилось трогательным обменом визитками и телефонами. Картина, виденная тысячу раз. Мягким весенним вечером в центре Москвы на почве совместного распития пива познакомились двое, трое, четверо людей. Они без труда нашли общий язык, всласть выговорились на наболевшие темы и пришли к закономерному выводу, чтообрели крайне полезные и приятные знакомства. Они вручают друг другу свои координаты, будучи железно уверены, что это приятное знакомство непременно перерастет в долгую и прочную дружбу. Но вот, спустя месяц, а то и три, из кармана куртки вываливается мятая визитная карточка. «Иванов Иван Иваныч, организующий организатор организационных организаций. Тел. Факс.» Кто такой? Почему не знаю? Откуда визитка? И смутно вспоминаются посиделки под мутным московским небом. Позвонить? Да помнит ли он меня? Да и я сам толком не помню, с кем тогда говорил, о чем, зачем. И визитная карточка жалким комком летит в корзину для бумаг…
Пастуха все не было, и Артисту оставалось только раздвоиться. Но он предпочел до поры не совершать резких движений. Вечер был ранний, воздух был чистый, обзор отличный. Доцент со своим спутником шли не торопясь, что-то оживленно обсуждая, то и дело останавливаясь. Но вот они, наконец, добрались до нечетной стороны бульвара, пересекли проезжую часть, и принялись голосовать. А вот это уже хуже. Это, конечно, центр, и сейчас, конечно, не поздний вечер, так что машину они будут ловить, по крайней мере, минуты три, а то и пять. Но рано или поздно они ее поймают и уедут. Артист с недовольным видом извлек мобильный. Скроил такую рожу, будто звонит немолодой и нелюбимой жене: я тебя, дорогуша, жду уже час с лишним, всю газету давно прочитал, а ты где шляешься? Ах, в обувном центре босоножки на лето выбирала? Ну и выбирай дальше. В кино сегодня не пойдем. Я иду к Степанычу, мне найдется у него занятие. А ты в своих новых босоножках топай, куда хочешь!
На самом же деле, имитируя интонации именно такого разговора, Артист полюбопытствовал:
- Ну, и где ты сейчас?
- По Покровскому поднимаюсь. В двух шагах от тебя.
- Не сворачивай никуда. Напротив фонтана доцент ловит машину. С ним еще один тип. Бери их на себя. А, черт! Сели в черную девятку, номера не вижу. На заднем стекле треугольник с чайником. Поднажми, догонишь. До Тургеневской площади им свернуть некуда.
- Жму.
А тем временем двое оставшихся подозреваемых в шпионском контакте с доцентом тоже поднялись с лавочки и поплелись к метро. Артист отсидел еще с минуту, увидел, как по бульвару пронесся Пастух на своей ласточке, успокоился, «девятка» довольно долго не могла выехать на полосу, так что Пастух оказался от нее не более, чем через три-четыре машины. Догонит, найдет, отследит. Тогда Артист поднялся и пошел следом. Метро! Это плохо. В метро людно, в метро в час пик – поминутно поезда. Если держать дистанцию, то недолго упустить объект. А если сблизиться, то могут заметить. Кроме того, если они потопали в метро, то скорее всего, решили разъехаться каждый в свою сторону. На ком оставить наблюдение? Конечно, за лысеватым! Он несколько минут говорил с доцентом один на один. Очень, очень сомнительно, что этот шпиндик и есть искомый агент, но версию надо отработать до конца.
Парочка новоиспеченных приятелей остановилась на эскалаторе. Они беззаботно прихлебывали пиво и о чем-то трепались. Артист пошел по ступенькам пешком, обогнал наблюдаемых, дошел почти до центра зала и занял неплохую позицию у колонны. Позиция оправдала себя: Артисту было прекрасно видно, как наблюдаемые вошли в поезд, и он без труда скользнул в соседний вагон. Они вышли через одну остановку. В центре зала был спуск, от которого расходились два длинных пешеходных тоннеля. Тут-то наблюдаемые и разделились. Молодой мужичок двинул в сторону «Театральной», а лысеватый… Стоп, стоп! Оба эти тоннеля ведут на «Театральную»! Просто в них одностороннее движение. По одному поднимаются с «Театральной» на «Охотный ряд», а по другому спускаются с «Охотного ряда» на «Театральную». Кто-то из этих ребят здорово пьян и идет не туда, куда ему надо на самом деле. Кто? Ясно – молодой. Он обходит парапет и идет против людского потока. Лысеватый идет как все люди ходят. Да и выглядит он пободрее своего молодого товарища.
Артист быстро прикинул в уме хитрый план. Он бросился вслед за молодым. Едва тот свернул под арку тоннеля и стал невидим для лысеватого, Артист резко остановил его за плечо и сунул в нос выданную Голубковым ксиву.
- Документы есть?
Ошарашенный парень покорно вынул паспорт. Артист листнул, запомнил на всякий случай данные, и махнул рукой. Паспорт был трепаный, еще советский, не обменянный на российский. Прописка в Опалихе, в ближайшем пригороде Москвы. Он действительно ошибся направлением, потому что ему нужно было на Киевский вокзал, а для этого ему следовало идти не на «Театральную», а на «Площадь Революции». Да и вид у парня не внушал никаких подозрений. Но Артист провел все же экспресс-допрос.
- С тобой мужик был. Кто он, что о нем знаешь?
- Ничего. Впервые его сегодня увидел. Пиво пили вместе на Чистых прудах. Я с работы шел, хотел…
- Телефон, визитку, он тебе не давал?
- Нет. Только сказал, что его Владимиром зовут. Там с нами еще двое были, так им он давал визитки. Он сказал, что он юрист, а те двое – один инженер, а другой – архитектор, одного Иваном звать, другого – Робертом, он из Эстонии… Я их тоже сегодня в первый раз…
- Все, свободен. Если увидишь меня на станции – ты меня не знаешь. Понял?
- Да, понял, - еле пролепетал парень и удивленно посмотрел на Артиста, ломанувшего со спринтерской скоростью обратно, вслед за лысеватым.
Артист перепрыгнул парапет, разделявший два людских потока и помчался по переходу, стены которого были вымощены белым кафелем. После одного крутого и одного пологого поворота Артист смог увидеть почти весь тоннель до конца. Народу было много, а лысеватый был невысок, его не было видно. И Артист еще наподдал ходу. Он видел, что главный подозреваемый ходит неспешно и прикинул, что должен непременно догнать его еще до того, как тот выйдет из перехода на станцию. Артист миновал еще один плавный поворот, соскользнул по ступенькам вниз, но объекта нигде не увидел. И это при том, что смотрел во все глаза. Ну не мог же старикашка пуститься бежать! И тем не менее, его не было.
На прямом участке перехода, выложенного белым кафелем есть небольшая ниша. Ее хватает как раз, чтобы один человек мог скрыться за ее углом. Тот, кто стоит за углом, не виден спускающемуся вниз потоку пассажиров. Иногда в этой нише тайком курят музыканты, работающие свой скромный хлеб. Иногда там один музыкант терпеливо ждет своей очереди на работу, когда все остальные переходы в центре заняты. Но на этот раз нишей воспользовался пожилой мужчина малого роста и хлипкого телосложения. Он был лысеват и одет в добротную суконную куртку. На его плече болталась средних размеров кожаная сумка. Оказавшись в нише, он извлек из сумки куртку джинсовую и ловко надел ее прямо поверх суконной. Чем-то провел он по лицу и – о чудо! – лицо мгновенно помолодело лет на двадцать. Через миг на его голове оказался парик. Из ниши вышел молодой человек с неопределенной внешностью и уже на ходу свернул сумку и превратил ее в небольшой сверток, тут же застегнутый на молнию. Молодой человек в джинсовой куртке проводил взглядом обогнавшего его Артиста, неторопливо спустился по ступенькам, вывернул на станцию и сел в первый подошедший поезд.
Артист хищно порыскал по станции, по переходу, но результат это рысканье дало совсем не тот, к которому стремился Артист. Через минуту этих метаний его остановил наглорожий менток, только что вышедший из дежурки на свой промысел – стрелять бабки с музыкантов и пенсионерок, торгующих по переходам мелочевкой. Артист сунул ему ксиву, но мент предложил все же пройти в дежурку. Видимо, ему показалось, что он поймал человека, пользующегося для проезда в Московском метрополитене имени В. И. Ленина поддельным эфэсбэшным удостоверением. У Артиста не было времени на препирательства, к тому же он был раздражен. Поэтому ментку не повезло. Он оказался без рации и без сознания. Окружающие ничего не заметили поперву. Просто мужчина, у которого только что проверили документы, спрятал свою бумажку в карман и быстро удалился. А коррумпированный страж порядка спустя пять секунд начал жадно ловить ртом воздух. А еще через пять секунд он упал. Но никто к нему не наклонился. Кто ж будет менту помогать!
Артист сделал крюк, другим путем вышел на «Охотный Ряд», проехал две станции в обратном направлении, и спустя немного времени он уже сидел в своем джипе, опустив голову на руль. Мобильный Пастуха не отвечал, видно, был заблокирован. Куда ехать – непонятно. Заверещал в кармане ментовская рация. Артист грохнул ее о колонку руля и она навсегда смолкла. Да, куда ехать? Где Пастух? Вероятно, в общественном месте, раз отключил телефон. Успешно продолжает наблюдение за доцентом. А Артист оплошал. Теперь ему было ясно, что лысый воспользовался моментом и скорее всего быстро сменил внешность. На какую? Этого Артист не знал. Он знал только, что контакт доцента с агентом состоялся, а агента-то он, Артист и упустил.
Он долго сидел в оцепенении. Никогда еще он с таким треском не проваливал задания. Очнулся от только тогда, когда на связь вышел Пастух.
- Артист, ты где?
- На прудах.
- Как дела?
- Плохо. Упустил.
- Н-да. Плохо. Ладно, потом обсудим. Давай ко мне. Я рядом. На Трубной. Здесь театр. Знаешь?
- Знаю.
- Сейчас антракт. Народ пойдет в зал, я останусь в буфете. Там и поговорим. Жду.
У меня были все основания для волнений. Доцент приехал в Москву для того, чтобы оторваться по полной программе, и программа эта, насколько я понял, была весьма обширной. Это был общительный человек, он непринужденно вступал в разговор с первым встречным, и число людей, с которыми он контактирует, начинало возрастать в геометрической прогрессии. А нас с Артистом было всего двое. И отслеживать всех, кто успел парой слов перемолвиться с доцентом, мы не могли физически. В то же время Голубков не дал нам никакого подкрепления. Приходилось управляться вдвоем. Я не удивился тому, что Артист упустил одного подозреваемого. При такой организации наблюдения это было неизбежно. Но это было и удивительно. Голубков, толковый оперативник, не мог не знать, с какими нам придется столкнуться трудностями. При этом он напрочь запретил нам взять в помощь Муху и Боцмана после того, как они разберутся со своим делом в Германии. Но это было оправдано. Не исключено, что они получали упакованную книгу непосредственно из рук агента. Он был загриммирован под старичка-профессора, так что можно было сказать, что они ничего не знают о его внешности. А вот он их видел, слышал их голоса и, наверняка, имел о них и дополнительные данные. Но Голубков запретил нам привлекать к работе и Дока. А Док бы мне сейчас ох как пригодился!
Я без труда догнал машину, в которой доцент со своим новым приятелем отправился искать дальнейших развлечений. Однако далеко они не поехали. Они миновали Сретенский бульвар, затем Рождественский, и остановились на Трубной площади. Занимая самое видное место на площади, стояло свежеотреставрированное здание театра. Очевидно, намечался спектакль, так как у входа торчала небольшая кучка народа, а на входе стояла билетерша. Но доцент со своим приятелем прошли, не предъявив билетов. Очевидно, белобрысый приятель доцента был здесь своим человеком.
Билеты в кассе были. Но я опоздал. Ни в фойе, ни в буфете, ни в зале наблюдаемых не было. Удивляться было нечему, если белобрысый был здесь своим, он мог утащить доцента за кулисы. Я послонялся по фойе, дождался второго звонка, и вошел в зал. Там уже выключили основное освещение, но я быстро высмотрел моих клиентов. Они сидели в третьем ряду в центре. Зал был наполнен где-то на две трети. Я подождал, пока все рассядутся, и пристроился не по билету, а так, как мне было удобнее. Рядов через пять позади наблюдаемых и поближе к выходу. Они о чем-то перешептывались, но все равно, слышать их разговора я не мог. Мне прекрасно были видны их макушки, торчавшие из-за голов разделявших нас зрителей, деться им от меня было некуда, и я стал смотреть на сцену.
Там разворачивалось некое странное действо. Артисты скакали по голой, почти лишенной декораций сцене, дурачились, паясничали. Вроде бы дело шло о екатерининских временах, происходила какая-то любовная драма, но с самого начала было понятно, что все кончится хорошо. Это, конечно, была комедия и, кажется, даже довольно смешная, если судить по реакции зала. Под сценой сидел целый оркестр народных инструментов и сопровождал все это безобразие перегудками рожков. Наверное, это действительно было талантливо, хоть я ничего и не разобрал. Воспользовавшись перерывом в слежке, я прикидывал дальнейшие перспективы.
Не были они радостными. Если мы так и будем с Артистом, меняя друг друга, наблюдать за доцентом по очереди, мы обязательно упустим агента. А ходить повсеместно вдвоем тоже не очень получалось. Доцент имел привычку к ночным кутежам, а нам тоже спать когда-то надо. Я ломал голову над тем, как все же получше организовать наблюдение и над тем, почему Голубков не дал нам никого в помощь.
В антракте я позвонил Артисту. Он, как я и ожидал, упустил одного из двоих подозреваемых и, кажется, более подозрительного. Я вызвал его к себе.
Я грыз подсохший бутерброд и запивал его приторной колой, когда в буфете театра появился Артист. Он был подавлен, расстроен. Подсел и, вместо доклада, тяжко вздохнул.
- Не расстраивайся, - успокоил я друга. – Ты не мог раздвоиться. Вот только почему ты занялся менее подозрительным типом, а более подозрительного оставил?
Началось второе отделение, и мы с Артистом сидели в буфете одни. Он рассказал мне о своем просчете. Я подумал над его словами и сделал вывод.
- Твой просчет можно считать удачей. Теперь мы кое-что знаем.
- Что?
- Первый контакт доцента с объектом состоялся. Тот, кого ты упустил – и есть агент.
- Думаешь?
- Уверен. Ты говоришь, что он, передвигаясь со своей обычной скоростью, не мог пройти весь тоннель?
- Не мог. Даже, если бы ускорил шаг.
- Значит, он либо раскусил тебя, либо просто знал, что за доцентом установлено наблюдение. Если бы это был не агент, зачем ему было исчезать?
- Логично. Но что, если они уже обо всем договорились?
- Отпадает. Это не делается так быстро. Провести раунд серьезных переговоров в обстановке, когда вокруг полно народу? Нет, это исключено. Скорее всего агент назначил доценту новую встречу. К этой встрече он намерен исключить наблюдение. Вопрос – что он задумал?
- Неизвестно.
- В том то и дело. Плохо то, что он знает, что за доцентом наблюдают. Нам нужно стать абсолютно незаметными.
- Надо пройтись по комиссионкам, посмотреть, не завалялась ли где-то шапка-невидимка, - сострил Артист.
- Хорошая мысль. Но моя будет попроще. Дело в том, что агент оказал услугу и нам. Он открылся. Теперь нам не обязательно отрабатывать все контакты доцента. Значит, теперь можно и держаться от него подальше, наблюдать издалека, больше полагаясь на аппаратуру. Сейчас мы выловим наших клиентов в конце спектакля. Ты проверишь белобрысого. Это на всякий случай, только для того, чтобы можно было быть уверенными в моей версии. Он, кажется, как-то связан с театральным миром. У тебя есть знакомые в этом театре?
- Найдутся.
- Ну вот и займешься. Как только выяснишь, кто он, свяжешься со мной, я возьму на себя доцента.
Однако, в конце спектакля поначалу мне показалось, что мой план оказался под угрозой. Еще до занавеса артист нырнул куда-то в подсобные коридоры театра и прочно там обосновался. Видимо, нашел все же кого-то из знакомых. А я пронаблюдал, как белобрысый и доцент, выйдя из зала после окончания спектакля, тоже нырнули в запретные для обычной публики коридоры, и скрылись там. Получалось, что Артисту придется близко контактировать с объектом, а тот мог заметить его еще на бульваре. Мне в театре делать было нечего, я вышел на улицу и сел в машину. Выход из здания был мне хорошо виден, но из него валила толпа, и мне приходилось вовсю напрягать внимание, чтоб не пропустить доцента.
В итоге я бы так его и прозевал, если бы не Артист. Он вылетел откуда-то из-за угла, в мгновенье ока пересек площадь, и ворвался в мою машину.
- Он вышел через служебный вход, - быстро проговорил он. – Это боковой фасад театра. Пошел по Неглинной в сторону центра. Один. Догони, он только вышел. Я возвращаюсь, через пару минут буду знать все о белобрысом.
Я завелся, одним рывком перебросил машину через площадь, выбросил Артиста, проехал метров двести по Неглинной, и увидел доцента. Артист, тем временем, скрылся в здании театра.
Доцент шел, прогуливаясь, в сторону центра столицы. Он не собирался брать машину, он, по-видимому, решил получить от своего отпуска еще одно необычное удовольствие – пешую прогулку по погруженной в сумерки Москве. Какое-то время я тащился за ним, как черепаха по Неглинной, то притормаживая, то трогаясь, пока, наконец, не принял решения оставить машину. Доцент сделал несколько крюков по центру, но я понял, что он не отрывается от хвоста и не выходит на конспиративную встречу. Он просто гулял. Я здорово от него отстал, но не упускал из виду больше, чем на несколько секунд, когда он сворачивал за очередной угол. Доцент, видимо, решил получить в этот вечер полную порцию романтики, и не стал ловить машину, сел в метро. Словом, отследить его до дома не составило труда.
Артист позвонил, как только я вышел из подземки. Видимо, звонил и раньше, но не мог дозвониться, пока я был под землей.
- Пастух?
- Я.
- Пустышка. Белобрысый – архитектор и, по совместительству театральный художник. Его многие знают, и давно. Его появление на Прудах полностью оправдано, это у него в привычке. На всякий случай я собрал все данные. Но, повторяю, это -–пустышка. Если уж кто вошел с доцентом в настоящий контакт, так это тот штырь, которого я упустил. Ты был прав.
- Дуй домой, Артист. Отдыхать будем. Доцент дома, спать ложится, он не выспался после ночи в казино. Утром будет день и будет пища.
Еще сутки мы наблюдали за доцентом по возможности издалека. В основном из машины. Сели в одну вдвоем и работали. Доцент вел себя крайне скучно. Дрых чуть не до полудня, потом ехал обедать в какой-нибудь ресторан, потом или опять топал в Третьяковку, или шлялся по центру Москвы, заглядывая в магазины и покупая то книгу, то какую-нибудь безделушку. К вечеру он снова намылился в театр, но на этот раз рангом повыше, массово известный, чудовищно академический. Может быть, я ничего не понимаю в театре, но на Трубной мне понравилось гораздо больше. Там давали дурацкую, как я понял, пьесу, при этом вовсю дурачились, и это получалось смешно и мило. А вот в театре прославленном мне показали такое…
Да, сто лет прошло, но я и сейчас наизусть процитирую ключевые места из внутренних инструкций спецназа. Жить, а точнее, выживать, я учился по такого рода литературе. Но и у меня бывал досуг, и я тоже полистывал кое-какую художественную литературу. Но в Прославленном театре нам преподнесли такое!
Доцент опять каким-то образом оказался в первых рядах, а мы с Артистом ютились в дальнем торце партера, хорошо, что хоть возле выхода, это могло помочь в случае непредвиденного ухода доцента из зала. Артист начал плеваться сразу, как только первый актер появился на сцене. Ну, ему виднее, он у нас – богема. Но через пару минут, когда до меня дошло, что нам показывают, начал плеваться и я.
Человечек на сцене изображал не кого-нибудь, а самого Николая Васильевича Гоголя-Яновского. На него был наброшено что-то вроде армейской плащ-палатки, которая прошла путь примерно, по скромным прикидкам, путь от Могилева сорок второго года до Варшавы января сорок пятого. Она была обтерхана по всей плоскости, и по всей плоскости лоснилась. В руках у мужичка был изуродованный реквизитором зонтик. Мужичок дико скашивал глаза, пытаясь показаться сумасшедшим, и зачитывал вслух письма Гоголя маменьке. По смыслу текста получалось, что молодой Гоголь, желая пожуировать в Питере, раскручивает маменьку на субсидии, мотивируя денежные траты дороговизной жизни в столице и некими «непредвиденными обстоятельствами». Но мужичонка все тужился показать, что пером Гоголя, даже когда он писал обычные письма столичного сына провинциальной матери, руководило глубокое психическое расстройство. Мне припомнилась виденная в книжке фотография Поэта. Щегол, щеголь и только, в модном галстухе, с изящной тростью в изящной руке… А тут, на сцене – такая порнография… И я заплевался вслед за Артистом. Полудурок, которого корчил мужичонка, мог написать разве только донос на соседа, но никак не «Шинель» и не «Тараса Бульбу». Там нужен был ясный ум и трезвая память. Но доцент, кажется, смотрел представление с удовольствием, его не смутило даже появление голой помещицы Коробочки, прелюбодействующей с Павлом Ивановичем Чичиковым, тоже, кстати, голым.
- Меня звали сюда на Чичикова, - шепотом признался мне Артист. – Хорошие деньги предлагали.
- Ну!
- Ну! Я отказался. Тошно.
После театра сидели в ресторане. Доцент без зазрений совести дегустировал дорогие вина под соответствующую закуску, наслаждался жизнью, слушал негромкий, но очень классный джаз, предлагаемый публике администрацией ресторана. Во вредоносные для Отечества контакты вступать, кажется, вовсе не собирался. Мы с Артистом сидели через весь зал от него, вяло клевали дичь, я ломал голову над тем, когда же доцент выйдет на основной контакт, а Артист грузил мои уши достоинствами и недостатками современной драматургии. Я понял, что Артиста, поскольку он артист, нельзя пускать в зрительный зал. Ему бы на сцене работать, это у него должно хорошо получаться.
Следующий день получился еще скучнее предыдущего. Часов до пяти вечера Доцент валялся в своей хазе, напевал, насвистывал, намурлыкивал какие-то мотивчики. Мы прослушивали его непрерывно. К вечеру он рванул на Пролетарку, в дом культуры какого-то завода. Там шел мюзикл «Норд-ост». Меня уже тошнило от спектаклей, поэтому в зал я отправил Артиста. Сам остался на улице на подстраховке. С представления Артист вышел довольный, но я не понял точно, что именно ему понравилось: музыка, режиссура, или высокие качества задействованных в пьесе актрис. Кажется, последнее. Жаль, я не посмотрел. Доцент ни с кем не контактировал, существовал сам по себе.
После шоу он поймал машину и, по своему обыкновению, намылился ужинать в ресторан. Я предполагал, что зубры ракетостроения должны неплохо зарабатывать, но никогда не мог представить себе, что они могут вести просто-таки шикарную жизнь. Впрочем, по данным Голубкова, доцент получил крупную государственную премию. Однако меня удивляло, что серьезный мужчина, получив премию, тратит ее не на что-то толковое, а исключительно на развлекуху. Но, впрочем, его дело. Мне-то что.
Непосредственно во время ужина позвонил Голубков и потребовал отчета. Подробного, причем, отчета. По телефону такой отчет ни ему ни мне не представлялся возможным, и поэтому была назначена встреча. Я подумал, что Голубков спятил. И так-то нас с Артистом всего двое, так еще к тому же одного он срывает с дела для пустого, никому не нужного предварительного отчета. А тут как раз близится вечер, и доцент, судя по его счастливой роже, намерен провести его максимально буйно. Но приказ – есть приказ. Я сбросил всю работу на Артиста и поехал на сверхсекретную встречу.
Голубков ждал меня на сверхсекретной улице Михневской возле страшного, зловещего дома номер тринадцать. К тому времени, когда я подрулил к фасаду этой двенадцатиэтажки, уж нормально стемнело. По дорожке вдоль дома проходили только малолетние девушки оживленными кучками, видимо, спешили на свои дискотеки, группки азербайджанских женщин с выводками чад, да еще отдельные сгорбленные старушки с сумками-тележками на прицепе. Обстановка, как можно понять, была крайне секретной и таинственной.
«Конспиратор, любить твою…- думал я зло о Голубкове. – Нет бы встретиться так, чтобы я мог находиться поближе к Артисту. Так вот ведь, тащит в тьмутаракань, населенную многодетными азербайджанками и хозяйственными бабками.»
Голубков сидел в темно-вишневом, по крайней мере, такой цвет мерещился под единственным на весь двор фонарем теплого света, джипе, он приоткрыл дверцу, выбросил наружу ноги и пускал по ходу дела клубы табачного дыма. Встретил меня он как-то, как мне показалось, приподнято и, вместе с тем озабоченно.
- Садись, садись, - торопливо сказал он. – Докладывай. Все, подробно, как можно подробнее.
Делать было нечего, пришлось рассказывать о всех наших с Артистом похождениях. Но, едва я начал, Голубков оборвал меня.
- Твой доклад на текущий момент очень важен. Поэтому докладывай не по существу, а во всех подробностях. От первой секунды до последней. Да, вот еще. Мобильник отключи, чтоб нам не мешали.
Эт-того еще не хватало! По этому мобильнику мог позвонить только Артист, или сам Голубков. И он обрывал мою связь с Артистом! Если подробно, во всех деталях, то докладывать надо было с час. Потом должно было начаться обсуждение оперативных тем, так что связь с Артистом блокировалась часа на два. А доцент за это время мог успеть проконтактировать с доброй дюжиной потенциальных агентов. Но приказ – есть приказ. Я отключил связь и принялся плести несколько нудный, но зато подробный сказ.
Мало того, что я останавливался в своем рассказе на каждой мелочи, так еще и генерал останавливал меня то и дело, уточнял, доспрашивал. Я, стараясь чтобы незаметно, поглядывал на часы, но все получалось, что я оставляю Артиста без дублера на добрых три часа. А, когда мне пришлось признаться в просчете Артиста, Голубков превратился и вовсе в жуткую нудоту. Описывать промах Артиста он потребовал раза три сряду. Если учесть, что при этом я пытался втолковать ему, что вины Артиста никакой не было, и что на самом деле в результате кажущейся его ошибки мы получили определенное тактическое преимущество, то нагорал и все три с половиной часа без связи с Артистом. Но Голубков был настырен, от спрашивал и переспрашивал, объясняя свою дотошность исключительной важностью мероприятия. Но, наконец, глянув на часы, он объявил, что полностью удовлетворен в своих оперативных потребностях, что больше меня не задерживает, что спешит на доклад к более высокому начальству. Я про себя подивился, что высокое начальство ждет его в половине второго ночи, но промолчал, дождался, пока он не фыркнет своим джипом за поворотом, и тогда набрал номер Артиста.
Номер не отвечал.
Ну, Константин Дмитриевич, спасибочки! Вот где он теперь? В метро? Да нет, метро уже не ходит. Отключился сам в виду особых обстоятельств? Может быть, но хотелось бы знать, что это за обстоятельства. А может быть, убит? Ранен? Неизвестно. И что мне оставалось делать? Только торчать на окраинной Михневской подле неприютного тринадцатого.
Я чувствовал себя мальчишкой из партизанского отряда, которому старшие поручили сторожить сарай в глубоком тылу, а сами ушли в бой. И, главное, я не мог предпринять никаких действий, пока на связь не выйдет Артист. Я просидел минут сорок, тупо сжимая в руке немой сотовый. Каждые пять минут я вызывал Артиста, но ответа не было. Дело давало дурной запашок. И мои худшие предположения подтвердились, когда Артист позвонил мне сам.
- Пастух?
- Да, да, я.
- Я здесь, приезжай.
- Где – здесь?
- Ну, здесь, здесь темно. Я выход не могу найти, приезжай.
- Артист! Что с тобой? Где ты?
- Блин, ты тупой. Говорю же тебе, здесь. Здесь дверь есть, но я ее не вижу. Ты ее открой с той стороны и включи свет. Ну что, совсем тупой, не понял?
Мне наконец пришло в голову, что Артист явно одурманен каким-то наркотическим веществом. Это было очевидно. И очевидными оказывались два неоспоримых факта. Первый: контакт доцента с агентом состоялся. Для этого Артиста и отключили. Второй: мой друг в данный момент беззащитен как ребенок, помочь ему никто кроме меня не может, а я не знаю, где его и искать. Но Артист не мог сориентироваться в пространстве и времени, а вспомнить что-то из событий, предшествующих отключке, он наверняка мог. И я спросил его:
- Куда ты поехал за доцентом?
- Куда, куда! – раздраженно ответил Артист. – Ясно же, что сюда!
Так, понятно, наркота, которой его нагрузили довольно сильна. Но ведь и Артист у меня не слабак! Должен вспомнить.
- Артист! Доложи маршрут! Полностью!
- Есть! Варшавское шоссе. Каширское шоссе. Ореховый бульвар…
- Ты в казино? Да?
- Так точно, последняя точка – казино!
- Сиди тихо. Еду.
Хорошо, что от Бирюлево до Орехово не так далеко, тем более ночью, когда улицы пусты. Я давал до ста двадцати на каждом прямом участке, а на Липецкой дал все сто сорок. Если бы за мной увязался гаишник, он получил бы пулю в лоб. Голубков не дал нам с Артистом оружия на это задание, но я, предчувствуя осложнения, запасся «стечкиным» из личного тайника.
Когда я вошел в казино, там уже вовсю шла игра. Я, не обращая внимания на появившуюся тут же подле меня официантку, быстро обошел все игровые столы. Доцента в казино не было. Этого и следовало ожидать. Но поиски доцента откладывались до того момента, пока я не освобожу попавшего в беду Артиста. Я еще раз огляделся по сторонам. Казино жило обычной, размеренной жизнью. Но кто-то из служащих находился в сговоре с агентом и, скорее всего, владелец заведения. Но где его искать, да еще и так, чтобы не вызвать подозрений? Я приметил какого-то менеджера, пробиравшегося между столами. Вид он имел озабоченный и подозрительный. Я взял наперерез и, обходя очередной стол, он встретился со мной лицом к лицу. А животом он уперся в ствол «стечкина». От ближайших игроков нас отделяла колонна, а дальним нас было не видать.
- Некоторое время назад здесь был человек. Его усыпили и заперли в темной комнате. Где он? – спокойно, но требовательно спросил я.
Менеджер не испугался пистолета, видимо, насмотрелся на бандитов за свою казиношную жизнь. Он отвечал спокойно и уверенно.
- С ним все в порядке. Действительно, некоторое время назад одному из посетителей стало плохо, видимо, перепил. Но он дышал, пульс был. Мы отнесли его в подсобную комнату. А это уберите, - он кивнул на пистолет, - здесь это не принято.
- Веди.
- Идемте.
Мы прошли только несколько шагов, как вдруг менеджер посторонился и показал мне рукой на Артиста, который выходил из какой-то неприметной двери. Выходил – это лихо сказано, он выползал, придерживаясь за стену, мотая головой и дико вращая глазами. Я подошел к нему и потряс за плечи. Не сразу, но он меня узнал.
- Пастух, хорошо, что это ты. Слушай, где у них тут сортир?
На него еще действовал наркотик. Я сгреб его в охапку, выволок на улицу и втиснул в машину. В казино больше делать было нечего. В машине, обдуваемый ветерком из окна, Артист постепенно приходил в себя. Я тем временем делал пренеприятнейший для меня доклад Голубкову.
- Константин Дмитриевич, мы его упустили. По всей вероятности контакт состоялся. С кем – мы не отследили. Где находится доцент в настоящее время – неизвестно.
Голубкова разбудил мой звонок. Пока я говорил, он только хрипел и прокашливался. И когда я закончил, он еще немного похрипел, пока не ответил:
- Да, я понял. Завтра утром поговорим. Пока отдыхайте.
И дал отбой.
Странный пофигизм. Мы с Артистом с треском провалили задание, а ему хоть бы хны. Вот еще одна головоломка.
Тем временем Артист очухался и я смог выслушать его доклад. Выяснилось, что до поры до времени все шло нормально. Доцент вошел в казино, пристроился за рулеточным столом, заказал выпивку. Но тут же к нему подсуетился менеджер. Они потолковали пару минут, затем оба подошли ко входу, где на доске информации менеджер показал доценту его фото, снабженное подписью «Эти люди – почетные гости нашего казино, но не играют в нем». Краем уха Артист услышал, что доценту предложили бесплатный ужин в отдельном кабинете. Доцент кивнул, досадливо покосился на игровые столы, и позволил провести себя в кабинет. Артист пристроился поближе к кабинету, а именно в баре и, чтоб оправдать свое присутствие, заказал коктейль. Он принял алкогольный блокатор, но после стакана коктейля почувствовал сильное головокружение, понял, что в коктейле оказался непредвиденный компонент, на ватных ногах добрался до туалета, где и вырубился. Когда относительно очнулся, тут же позвонил мне.
Все это было довольно странно. Ну, допустим, агент раскусил Артиста в момент первого своего контакта с доцентом, позавчера на Чистопрудном бульваре. Но в казино Артист шел в сильнейшем гриме, узнать его было просто невозможно. Единственное, что могло его выдать, так это голос. Но голоса Артиста агент слышать не мог. Получалось, что выдало что-то другое. Или кто-то другой.
Я не винил Артиста. Мы знали, что теперь, когда агент уже вышел на доцента, надо удвоить внимание. В казино планировали ехать вдвоем, я бы подстраховал. Но в самый неподходящий и, как оказалось, критический момент меня вызвал Голубков для не нужного в общем-то доклада. Получалось, что в провале виноват Голубков. Но отвечать будем мы перед ним, а не он перед нами. Да уж, неприятность.
Утром нас разбудил Голубков. Выспался, приперся ни свет, ни заря. Приперся прямо на конспиративную квартиру.
- Подъем, - проворчал он генеральским голосом. – Докладывайте, как службу завалили.
Я доложил, отметив, однако, что в его голосе нет злости. Наоборот, настроен он был, кажется даже весело. Чего б ему радоваться?
- Плохо, - с деланной суровостью сказал генерал, выслушав мой доклад. – Очень плохо. Я, не имея доцента в поле зрения, оказался осведомленнее вас. Сегодня доцент едет в N. И агент, кстати, тоже туда едет. Доцента вызвали на завод в связи с какими-то техническими проблемами. Он остановится в том самом общежитии, в котором вы жили, работая у Рачеева. Дуйте туда, встречайте его там. Там-то хоть не оплошайте.
Когда генерал ушел, я связался с оператором прослушки. Доцент был дома. Слышно было, как он ходит по квартире, шумит в ванной, хлопает дверцами шкафа. Похоже, собирался в дорогу. Я поручил Артисту погрузить все наши пожитки в машину, а сам сел гримироваться. Дорога до N штука длинная, в дороге доцента тоже хорошо было бы проконтролировать. Артист повез барахло в N, а я выдвинулся к дому доцента.
Но дорога прошла спокойно. Доцент поймал машину до вокзала, сел на скоростную электричку и уже в два часа дня скрылся в проходной энского завода. Тут я спохватился, что не получил у Голубкова инструкций, можно ли в деле доцента использовать Рачеева. Но подумал, и махнул рукой. На заводе контакта не будет. Обойдемся без Рачеева.
Доцент покинул завод вечером. Он спокойно проследовал в общежитие, где и остался до утра. Рачеев все же мне понадобился. В N нам тоже надо было как-то жить. Свои богатые машины мы оставили на охраняемой стоянке, по звонку подполковника снова получили комнату в общаге и нашу же вохровскую форму. Пропуска мы еще не сдали, так что имели возможность контролировать доцента как вне завода, так и на его территории.
Доцента поселили на первом этаже, наша комната была на втором. Мы с Артистом распределили роли. Я вышел на улицу, обошел общагу и без труда вычислил окно доцента, выходящее в палисадник. Артист спустился к проходной и завел какой-то бессмысленный разговор с консьержкой. За плечами консьержки он легко просматривал коридор, в который выходил доцентов номер. Мне повезло. Почти напротив, может быть только чуточку наискосок от окна доцента стоял гараж-ракушка. Когда стемнело, я без труда забрался на него и приставил к глазам бинокль. Ракушка стояла, окруженная парой деревьев и полностью погруженная во тьму. Прохожих не было, мой наблюдательный пункт был удачен.
Доцент разбирал чемодан. Он недолго возился. Кое-как обжившись в своей комнатенке, он погасил свет и вышел в коридор. Я спрыгнул с ракушки и занял позицию возле входа в здание. Доцент появился на улице, но никуда не пошел. Он присел на лавочку у подъезда, развернул газету, закурил и погрузился в чтение. Артист тем временем заявил консьержке, что очень хочет водки. Для того, чтобы убедить ее в силе своего желания, он положил перед ней три сотни рублей, объявив, что это именно та сумма, которую он готов пожертвовать на приобретение всего лишь одной поллитровки, разве только вот с условием, чтобы о распитии спиртного не узнало начальство в лице Рачеева. Консьержка, не долго думая, сгребла денежку и удалилась в подсобку, где она держала водку для ночной торговли, наказав Артисту присмотреть пока за проходной. У Артиста в распоряжении оказался ключ от комнаты доцента и пару минут времени. Этими обстоятельствами он незамедлительно воспользовался, и, когда консьержка вернулась с бутылкой, завернутой в пакет, в номере доцента было установлено необходимое количество «жучков».
Доцент отсидел на лавочке минут сорок, которые потребовались ему для прочтения свежей прессы, после чего он вернулся в номер и лег спать. Мы тоже легли отдохнуть, но аппаратуру оставили включенной. Если бы в номере доцента зазвучали голоса, я был бы немедленно разбужен вибрацией миниатюрного приемника, который я укрепил у себя на запястье. Этот приемник и разбудил меня утром. Правда, прореагировал он не на голос, а на свист. Доцент поднялся рано и, насвистывая, принялся куда-то собираться. Мы тоже мгновенно привели себя в полную боевую готовность, причем я не вынимал из уха наушник-пуговку. Но чертов доцент не проронил ни слова, только все насвистывал.
Выйдя из дома, он направился пешком в сторону завода. Нам не следовало наступать ему на пятки. Артист отстал и наблюдал издалека, а я сделал обход по другим улицам и выдвинулся сразу на проходную. На проходной я сделал вид, что разговариваю по служебному телефону. Но притворяться пришлось недолго, доцент ходил быстро. Но заметил я его просто чудом. По улице вдоль корпусов завода двигались большие массы народа. Одеты все были нарядно, видимо, намечались какие-то народные гулянья. Меня, правда, удивило, что гулянья назначены на будний день. Но сейчас появилось столько новых праздников, что, по правде говоря, удивляться было нечему. И вот вместе с этой толпой мимо меня, мимо проходной и проследовал доцент.
Я оставил в покое служебный телефон и спросил у дежурившего на проходной вохровца:
- Куда это они все?
- В монастырь. Там сегодня большой праздник, день Чудотворной Иконы.
И что доценту понадобилось в монастыре?!
Но, когда, держась метрах в пятидесяти за доцентом, я подошел к монастырю, я понял, почему доцент туда стремился. Территория монастыря не была способна вместить всех паломников, прибывших сюда сегодня. Все подходы к древним крепостным стенам были заполнены людьми. Если бы народ, ощущая святость места, не вел себя прилично, могла возникнуть чудовищная давка. Доцент исчез из поля моего зрения, как только он проник сквозь ворота в монастырь. Он хитро рассчитал: такие скопления народа и в Москве-то редкость. Теперь он, оторвавшись от нас с Артистом, выплывет в этой толпе к условленному заранее месту и беспрепятственно встретится с тем, с кем ему нужно. Я выхватил взглядом из толпы Артиста, который тоже озирался растерянно по сторонам. С трудом нам удалось сблизиться. Я сказал:
- Он на территории. Я его тоже потерял. Действуем так. Входим на территорию и начинаем обход. Ты по часовой, я – против. Кто обнаружит – уже не выпускает из поля зрения, старается держаться поблизости.
Внутренность монастыря была убрана к празднику. Вся площадь, заключенная между тремя большими храмами и высокой колокольней, была заполнена людьми. От колокольни к одному из храмов был оставлен незаполненный коридор, видимо, для торжественного прохождения духовенства. По центру площади была установлена купель со святой водой. Там без давки все же не обошлось, паломники набирали воду в баклажки, банки, канистры. Я пробирался по краю толпы, всматриваясь поверх голов. Одновременно я заметил, что все торжество сконцентрировано вокруг одного из трех храмов, видимо именно в нем и размещалась Икона. Там шла служба, которую можно было слышать и на улице с помощью вынесенных динамиков.
Пробираясь вдоль народной массы, я наконец выбрался на относительно свободное место. Это было небольшое пространство у крыльца самого дальнего от входа храма. Доцента здесь не было, зато я напоролся здесь на целую кучу своих старых знакомых. Центральную позицию в этой кучке занимал долговязый Родион Григорьев, бледный, осунувшийся, но какой-то просветленный. Алексей Калиниченко держал его за плечо и говорил ему что-то. Вид у Калиниченки был усталый, но довольный. Катя по-детски держала Родиона за руку, смотрела туда, откуда должно было появиться духовенство, и солнечно улыбалась всем личиком. Однако этот дальний храм был открыт. Отдельные паломники входили и выходили в ворота. Это помещение следовало проверить. Я отвернул лицо от своих знакомых и бочком вошел в церковь.
Под сводами было сумрачно. Горели свечи. В дальнем углу, близ алтаря, стояла небольшая очередь. Наклонившись к аналою, внимательный священник принимал исповедь. В этом углу было совсем темно. Ждущие своей очереди сторонились, не подходили близко, чтоб не услышать чужих покаянных слов. Но что-то в этой сцене показалось мне неправдоподобным, странным. Сначала я не понял, что именно, но, присмотревшись, оторопел: исповедь принимал отец Андрей собственной персоной. Он снова был в N, и я догадывался, для чего. Вероятно, он все же крестил беспутного Родиона, хоть ему и пришлось ради этого оставить свои затопинские дела. А теперь, очевидно, он помогал местному духовенству исповедовать, потому что все оно было занято организацией торжеств.
Но тут в глубине храма я увидел и доцента. Он прилаживал горящую свечу на подсвечник. Я сделал шаг в сумрак сводов. Доцент, погруженный в свои мысли вышел из храма. За ним вышло еще несколько человек, к которым пристроился и я. На площади тем временем произошли перемены. По живому коридору двигалась процессия. Но у меня не было времени на нее смотреть. Я смотрел на сцену, разворачивающуюся прямо у меня перед носом. Доцент подошел прямо к группе моих старых знакомцев и о чем-то спросил. При этом он поздоровался с Григорьевым за руку. Они указали ему на храм, который как раз в этот момент принимал торжественную процессию. Можно было догадаться, что доцент спросил их, где находится Чудотворная Икона, и они ему показали. Но он подошел не к кому-нибудь, а именно к Григорьеву сотоварищи. Случайность? Я никогда не любил таких случайностей. Впрочем, доцент тоже вертелся в ракетной сфере. Мог он знать Григорьева, или нет?
Артист все не появлялся, наверное, влип в самую толпу. Я решил, что Григорьев от нас не уйдет, и пристроился за доцентом. Но доцент не стал больше задерживаться в монастыре. Он пробрался к выходу, миновал толпу паломников за пределами монастыря, вышел на улицу и, закурив, зашагал обратно в общагу. Там он тоже не стал задерживаться. Собрал скоренько чемоданчик, бодро попрощался с консьержкой, другой, не той, что бегала давеча за водкой, и проследовал в сторону железнодорожного вокзала.
Я не хотел звонить Артисту, мне не хотелось, чтобы в толпе молящихся вдруг зазвонил телефон. Но Артист. Умница, догадался, позвонил сам.
- Пастух, ты где? Я тебя ищу по всему монастырю.
- Следую за объектом в сторону жэ-дэ вокзала. Подключайся.
- Здесь Григорьев, Калиниченко и Катя.
- Знаю. Оставь их.
- Здесь отец Андрей.
- И это знаю. Не задерживайся.
- Понял.
Доцент, несмотря на то, что был при деньгах, сел в обычную электричку, которой езды до Москвы было не меньше двух часов. Артист нашел меня оперативно, и мы с ним влезли в поезд через вагон от доцента. Но мне не нравилось, что в электричке доцент будет оставлен без нашей опеки. Я кивнул Артисту и мы пошли через вагоны и сцепки.
На доцента мы напоролись в тамбуре. Он курил в компании пожилого мужчины, усталого, но с явной военной выправкой. Это был ни кто иной, как генерал-майор Голубков. Я остолбенел. Мне в спину ткнулся Артист, шедший следом, и тоже остолбенел. А генерал улыбнулся так хитро и поманил нас рукой.
- Что, удивились? – щурился он. – Не узнали?
- Кого именно, - невпопад спросил я.
- Друга своего. Кандидата наук.
Доцент пыжился, краснел, а потом захохотал во весь голос. Я не часто слышал этот смех, но я его узнал.
VIII
Стеклянные шкафы с медикаментами холодно поблескивали в свете неоновых ламп. Блекло-желтые занавески задернуты, и сквозь них уже – ни луча. На улице только что стемнело. На крытом стеклом столе две стопки медицинских карт. Слева штук десять и справа штук десять. Кандидат медицинских наук Иван Перегудов берет карту из левой стопки, открывает на чистой странице и, глядя в журнал предписаний, делает запись. Впрочем, пишет он механически, мысли его заняты сейчас другим. Минут двадцать назад ему звонили из весьма знаменитого лечебного учреждения. Звонил старый знакомый, пожилой профессор, главврач, мощный хирург-травматолог. Предлагал кафедру. С тех пор, как Перегудов защитился, профессор ведет правильную осаду. Наверное, ему действительно некого поставить на эту самую кафедру. Но Док упрям. Кафедра – это очень хорошо. Это наука. Это передача опыта. Но Док с таким трудом создавал свой реабилитационный центр для солдат, вернувшихся с войны, и это детище он никому не оставит. Хоть кафедра – это, конечно, очень и очень заманчиво. Но нет, нельзя бросить тех, кто пришел с войны, особенно тогда, когда все их бросили. А опыт, богатый опыт полевого врача Ивана Перегудова воспримут те, пусть немногочисленные, но толковые ординаторы, что работают у него в центре.
Дверь в ординаторскую тихонько приоткрылась и в проеме появилась Верочка, медсестра. Док строго посмотрел на нее и вымолвил:
- А вы что ж домой, Вера, не идете? Ваш рабочий день давно закончился.
- А вы сами, Иван Георгиевич?
- Что за манера отвечать вопросом на вопрос, да еще и говоря со старшими, - шутливо рассердился Док. – Мне, Вера, надо сделать еще пару записей.
- Когда же вы отдыхаете… - вздохнула Вера.
- Не беспокойтесь, иногда я все-таки отдыхаю. И вот что… Раз уж вы не ушли, то приготовьте мне чаю.
- Сейчас, - обрадовано шепнула Вера и вынырнула из ординаторской.
- Покрепче! – крикнул ей вдогонку Док.
И он снова склонился над скучной, но, увы, необходимой докторской писаниной. Но не успел он вписать и слова в карту рядового запаса Булыгина Станислава Игоревича 1979-го года рождения (обширная контузия, многочисленные осколочные ранения брюшной полости и грудины), как его снова отвлек телефон. С минуту док задумчиво смотрел на трезвонящий ящичек. Неужели опять профессор со своей кафедрой? Может быть за истекшие полчаса он придумал свежие аргументы и решился на новый приступ? Может быть, лучше не брать трубку? Но Доку нельзя не брать трубку! Да, конечно, это может снова оказаться профессор с бесполезными и нудными уговорами. Но у Дока есть друзья, которым он может понадобиться в любой момент. Поэтому трубка все же была поднята, и усталым голосом Док сказал в нее:
- Да, слушаю.
- Это Голубков, - ответила трубка. – Нужно поговорить.
- Что с ребятами? – встревожился Док.
- С ребятами все в порядке. Просто настало время подключать последнего члена группы.
- Вы где?
- Да рядом, при входе в клинику.
- Поднимайтесь, я в ординаторской.
Через пять минут, когда Вера внесла чай для доктора Перегудова, она застала его в кабинете не одного. Напротив него, на том стуле, где обычно размещается пациент, сидел невысокий пожилой мужчина с отчетливой военной выправкой.
- Спасибо, Вера, - сказал доктор. - И иди домой. Мне надо побеседовать.
Преданная Вера разочарованно повернулась на каблучках и скрылась.
- Вы извините, Константин Дмитриевич, - сказал Док. – Но мне надо здесь закончить. Но вы можете говорить, я привык писать и слушать.
- Док, - начал Голубков издалека. – Ты знаешь, где сейчас Муха и Боцман?
- Скорее всего, в Германии. Надеюсь, они успешно выполнили поручение своего клиента и теперь отдыхают.
- Ты помнишь, что это было за поручение?
- Конечно. Они должны были доставить какую-то ценную книгу.
Док слушал и отвечал, не поднимая головы от медицинских карт.
- Увы, все вышло несколько иначе.
- Что случилось?
- В пакет им подсунули вместо антикварной книги книгу с грифом «сверхсекретно».
- Вы это узнали от них?
- Да, от них, правда, не напрямую.
- В таком случае волноваться не о чем. Если они знают, что за книга у них в пакете, они найдут способ вернуть ее в Россию, причем так, чтобы с содержимым книги никто не ознакомился.
- Увы, произошло иначе. Книга попала в руки западных спецслужб.
Вот тут Док не только оторвался от записей, но и откинулся в кресле.
- Как это могло случиться?
- В этом им помогли Пастух и Артист.
- Вы это серьезно говорите, Константин Дмитриевич?
- Вполне. Но я не сказал всего.
- Что ж там еще такое?
- Успокойся, Док, нашим друзьям ничто не угрожает. Ни западные, ни наши спецслужбы. Передача книги была отлично разыграна, наши коллеги на Западе уверены, что оторвали Бог весть какой секрет.
- Но вы сказали…
- Я сказал, что на книге был гриф «сверхсекретно». Из-за этой милой книжки и описанного в ней ракетного комплекса чуть не слетела с плеч добрая стопка погон и добрая пригоршня звезд. А выяснилось, что это всего лишь удачная мистификация двух молодых инженеров. Двое парней с энского завода несколько лет подряд морочили голову ЦРУ, продавая им свои собственные разработки, выдавая их за новейший русский ракетный комплекс.
- Что я могу сказать? Ловкачи!
- В конце концов, и в ЦРУ что-то заподозрили и потребовали доказательств. Тогда эти штукари умудрились издать книгу с описанием пресловутого комплекса. К сожалению, сам я этой книги не видел, но очевидцы рассказывают прям-таки чудеса. Все сделано так, что не подкопаешься. Оформление точно такое, как и бывает обычно у таких книг. Гриф не поддельный, а самый настоящий. Как они его проставили, это целая история. Фотографии! Фотографии несуществующего комплекса! Несуществующей ракеты! Тут, конечно, подделка, снимали макет. Но макет делали очень старательно. Вообще говоря, вычислить этих парней было довольно трудно. Но Пастух и Артист справились с этой работой. Они достаточно быстро вышли на верный след. Ребята не выдержали и раскололись.
- Так значит, все в порядке?
- Если бы так! Инженеров на всю эту авантюру вынудил, к сожалению не настоящий агент и, тем более, не резидент вражьей разведки, а обычный авантюрист. На сегодня я не так много о нем знаю, но суть его мне понятна. Он из невозвращенцев. Когда наши войска уходили из Германии, некоторые оставались. Для того чтобы остаться, желательно было выслужиться перед новыми хозяевами. Этот и выслуживался. Видимо, какая-то польза от него была, раз его использовали. Но действовать он всегда предпочитал на свой страх и риск. Ему не так важно было сделать шпионскую карьеру, как заработать лишнюю копейку. Вот ему-то и морочили голову наши гениальные инженеры. Всю поступающую от них документацию он перепродавал кому-то, кто находился и сейчас, по-видимому, находится в Германии. Но его действиями в России тоже кто-то руководил. Это уже не авантюрист, а профессионал, причем очень высокого класса.
Теперь картина складывается такая. Этот авантюрист превратился в лишнее звено. Его нужно устранить. Пока не знаю как лучше: физически, или просто вывести из игры. Но это детали. Мне нужно выйти на того, кто им руководил здесь, в Москве. И вот когда я обеспечу его связь с моими людьми, которые будут продолжать передавать ему нужную мне дезинформацию, вот только тогда можно будет считать, все это дело закрытым.
- Не слишком ли много вы мне рассказываете, Константин Дмитриевич?
- Много. Слишком много, и расскажу еще. А почему? А потому, что я хочу, чтобы завершающий этап операции взял на себя именно ты.
Док приподнял на ладони всю пачку медицинских карт, которые он за время разговора успел заполнить.
- Вы видите это, Константин Дмитриевич? Это огнестрельные раны, ожоги, контузии, ампутации. Это бессонницы, депрессии, навязчивые явления и мании преследования. Это, кстати, и операции, которые резать буду я. Моя война здесь.
- Не спорю. Но, как ты помнишь, УПСМ платит стабильные и высокие гонорары. А наш гонорар – это медикаменты, оборудование, возможность пригласить лучших врачей для особо сложных операций. Кроме того, Док, когда ты в последний раз отдыхал?
- Вы сегодня второй, кто меня об этом спрашивает. Да, давно. И, если говорить честно, в ближайшее время я надеялся вырвать недельку для отдыха.
- Мое предложение. Эта неделька начинается завтра. Вот только одна беда – отдых должен проходить в Москве. Но, уверяю тебя, и в Москве можно превосходно отдохнуть! Клубы, рестораны, театры! Да все, что угодно! И все это, заметь, будет оплачено. Плюс к этому ты получаешь стандартный гонорар в пятьдесят тысяч долларов, плюс к этому помогаешь своим друзьям завершить, да что я говорю! – успешно завершить сложнейшую операцию! Блестяще завершить! Ну как?
- Умеете вы уговаривать, генерал!
- Тогда слушай…
Но тут у Голубкова заработал мобильник. Минут десять он слушал, то хмурясь, то улыбаясь, и лишь изредка задавая короткие вопросы. И только под конец разговора он произнес длинную фразу:
- Свой год рождения помнишь? Это первые четыре цифры. Остальные три – число и месяц, когда мы виделись в последний раз. Это берлинский номер. Скажешь – от меня. Если будут проблемы, там помогут.
Наконец, он сунул трубку в карман.
- Ну вот, - довольно сообщил он Доку. – Боцман звонил. У него все в порядке. У него были проблемы с выездом из Германии, но, к счастью, это как раз проблемы решаемые. Поступила от твоего друга новая и весьма интересная информация. Док, как ты относишься к казино?
- В целом, отрицательно. Но вообще хотел попробовать крутануть рулетку.
- Теперь у тебя будет такая возможность. В твою недельную программу придется включить посещение казино. Но это детали. Рассказываю тебе мой замысел. Я уже один раз успешно применил один хитрый маневр. Собственно, сегодня утром я его и применил. Он заключается в том, что только одна часть исполнителей операции владеют всей информацией. Другая часть во все замыслы не посвящена. Но зато человек, который не знает всей подоплеки, играет свою роль с максимальной достоверностью. Боцман и Муха не знали, что книжку у них из-под носа вытащили не кто иные, как Пастух и Артист. В итоге сторонний наблюдатель не мог и заподозрить, что обе эти группы по два человека, в сущности, выполняют одно задание. Спектакль получился на славу. Но теперь настал черед и Пастуха с Артистом поработать втемную. Игра абсолютно безопасная. Но человеком, который будет водить их за нос, будешь именно ты. А роль твоя будет нетрудной. Ты ведь у нас кандидат наук? Так?
- Так.
- Ну вот и будешь изображать кандидата наук, который, получив большую премию, проматывает ее в Москве. Правда, кандидата технических наук. А Пастуху с Артистом я поставлю задачу вести за тобой плотное наблюдение. Соображаешь, какая картинка получится?
- Пока нет.
- Ну подумай! Информация о том, что в Москву после успешных испытаний новейшего ракетного комплекса прибывает с премией в кармане один из основных разработчиков, уже пошла туда, куда надо. Этот наш московский куратор, или кто он там еще, ее получил. Он знает имя разработчика и знает адрес, по которому тот остановится. Более того, он знает, что несмотря на премиальные, разработчик не доволен своим материальным положением. И еще более того: пошла информация, что разработчик не страдает излишним патриотизмом. То есть, он не прочь поделиться своими знаниями с богатым дядей Сэмом. Кажется, все просто: поселить толкового человека по означенному адресу, и рано или поздно интересующее нас лицо на него выйдет само. Но прошу учесть, что наш противник умен и профессионален. И он также знает, что разработчик имеет отношение к сверхсекретному комплексу. И в жизни он не поверит, если за разработчиком не будет установлено плотное наблюдение. Мало того, что плотное, так еще и мощно оснащенное и профессиональное. Выход только один: наблюдение должно быть. Но наша задача в том и заключается, чтобы в обход всех наблюдений дать возможность нашему клиенту выйти на разработчика. Я могу поставить хоть десять человек, которые будут за лжеразработчиком наблюдать, но в то же время не помешают ему войти в контакт с московским агентом. Ты что скажешь по этому поводу?
- Плохо. Если московский агент действительно большой профессионал, он уловит фальшь. И тогда он либо уклонится от контакта, либо не будет доверять информации, полученной от лжеразработчика.
- Правильно соображаешь. Поэтому те, кто будет вести наблюдение, должны работать на полную мощность, без поддавков. Но если это будут толковые ребята, они физически не дадут осуществиться контакту. Поэтому лжеразработчик должен быть еще толковее наблюдателей. Он должен суметь обойти их и вступить в контакт с агентом. Именно поэтому я и прошу тебя исполнить эту роль. Твоя задача будет сильно облегчена: Ты будешь знать тех, кто за тобой следит. Это будут твои же друзья Пастух и Артист. Но они будут работать на всю катушку, они не будут знать, что наблюдают за своим другом Иваном Перегудовым.
- То есть, я все время буду таскаться в тяжелом гриме?
- Да, увы. Наши спецы загримируют тебя так, что мать родная не узнает. Вот только голос свой ты должен будешь от них скрывать. Они тоже будут гримироваться, но ты-то их узнаешь. И вот при них тебе придется по возможности молчать. По голосу они тебя быстро раскусят. Ну что, поиграешь в такие игры?
- Вообще-то я уже давно согласился. А грим что, очень мощный? Может, очков темных хватит?
- Очки само собой. Не забывай, что тебе придется маскироваться от своих близких друзей. Поэтому будет еще и борода, будет и парик, и еще кое-какие ухищрения по изменению внешности. Но во всем остальном – у тебя неделя отдыха. Только-то и делов: когда почувствуешь, что с тобой кто-то хочет пообщаться тет-а-тет, выйдешь на пару часов из-под контроля своих друзей. Пообщаешься, расскажешь клиенту, как он будет получать от тебя секреты в последствии, да и доложишь мне. Вот и вся работа.
- Когда приступать?
- Завтра.
- Ладно, завтра, так завтра. О, черт! Заболтали вы меня, Константин Дмитриевич!
- Да что такое?
- Да ничего, чай у меня остыл…
Да уж, хорошую путевку вручил Доку генерал Голубков. Тоже мне, отдых! Не отдых, а сплошная нервотрепка! И не в том, конечно, дело, что надо все время быть на чеку: не появится ли на горизонте коварный супостачий агент. Нет, конечно, не в этом дело. Хуже другое: Артист и Пастух – парни цепкие. Если уж им поручили наблюдение и слежку, то уж будьте покойны: пронаблюдают и выследят! И не так-то просто будет обвести их вокруг пальца, чтобы они не узнали своего друга Дока. Но с другой стороны, вот они – наличные на театры, рестораны, казино, и прочее. Вот – зеркало, а оно показывает, что можно, в сущности, не переживать: в таком экстремальном обличье ни Пастух, ни Артист, скорее всего, Дока не узнают. Только вот действительно, лучше будет, если голос его они не услышат. Не очень-то приятно морочить голову таким близким, ближайшим, и даже единственным друзьям голову, но, в конце концов, все это можно считать игрой, любительским спектаклем. А в театр действительно хочется, давно не был. И в Третьяковку вот уж сто лет собирался, теперь будет повод пройтись по залам. Ресторан, конечно, место шумное, но почему бы не пообедать плотно и вкусно в дорогом ресторане, если предоставляется такая возможность! А казино? Ну да что ж, можно и в казино завернуть. Некогда, вплотную занимаясь психологией и психиатрией, Док наткнулся на такую интересную тему, как психология азарта. Одно за другое, и добрался Док до интереснейшей литературы, описывающей психологию игрока на примере игры в рулетку. Интересные выяснились вещи. Оказалось, что практически все азартные игроки проходят один и тот же замкнутый цикл. Вначале идет выигрыш. Это обнадеживает. Затем, нередко в тот же день, вернее, в ту же ночь, все эти халявные деньги уходят из рук. Тогда происходит то, что «шпилевые» называют «замазкой»: человек ставит перед собой железную цель: отыграться, снова овладеть теми большими деньгами, которые когда-то уже были в руках. Но выигрыш все не идет, ноль превращается в минус, минус – в глубокий минус. Начинаются долги, ночью – рулетка, днем – ломбард. В какой-то момент игрок начинает интересоваться математикой и либо пытается изобрести свою собственную систему выигрыша, либо принимается изучать системы, изобретенные до него. Но проиграть всю ночь по системе у игрока никогда не хватает терпения. Как только он начинает выигрывать, он тут же начинает и рисковать: делать большие ставки на малые шансы. Да, он читал теорию вероятностей, но на самом деле он в нее не верит, он верит в удачу. И зря.
Док ознакомился и с некоторыми системами игры в рулетку. Математика наука жестокая: просуммируй все числа рулеточного колеса от одного до тридцати шести, и получишь веселенькое число шестьсот шестьдесят шесть. Вот и не верь после этого, что Франсуа Бланк, изобретатель рулетки, не продал душу дьяволу… Но математика еще более жестокая наука. При игре в рулетку ты всегда играешь против казино. И всегда у тебя тридцать шесть шансов, а у казино – тридцать семь. На два и восемь процента больше. Как ни крути в прямом и переносном смысле. И поэтому ни одна система не может позволить игроку получить перевес перед казино. Но она может свести риск игрока к минимуму, дать возможность закрепить лидерство, если оно пришло после первого хода, или свести к минимуму проигрыш.
Доку стало интересно: первое: действительно ли работают эти самые системы и, второе: так ли уж трудно удержаться от того, чтобы сломать свою игру по системе и пуститься в риски? А ради того, чтобы это выяснить, стоит сходить и в казино, тем более, за чужой счет. Поиграем!
В три часа пополудни Док вышел из дома, поймал машину и приказал везти себя в центр. Он пообедал в ресторане, а уже в четыре потрясенный сидел на скамеечке напротив «Явления Христа народу». Когда он был здесь в последний раз? Ну-ка, вспомним. Да, точно, это был семьдесят седьмой год. Да, это был восьмой класс, и Доку тогда было четырнадцать. Двадцать пять лет назад! Четверть века! Что-то тогда говорила Ангелина Львовна, классная руководительница, но разве тогда можно было понять! Разве можно было понять, как это страшно и прекрасно, когда Бог приходит к людям в человеческом обличье! А вот в зале появился и Артист. Заметил, узнал, но не подсаживается, ходит по периметру, рассматривает вывешенные здесь эскизы к великому полотну.
Артисту пришлось делать вид, что он изучает творческий путь великого маэстро Иванова добрых полчаса. Док решил, что рано еще учитывать присутствие наблюдения, и полностью отдался созерцанию. Десять лет маэстро писал свой шедевр. И когда работа уже была выставлена для обозрения достопочтенной публики, достопочтенная публика была несколько шокирована непривычным для ее глаза зрелищем: к громадному холсту была приставлена лестница-стремянка, на ее вершине восседал автор и, не обращая ни малейшего внимания на достопочтенную публику, с палитрой в одной руке и кистями в другой, завершал свою работу. Не завершил. Вон, в левом нижнем углу над водой реки Иордан сидит старец в белом одеянии, но в водах величайшей реки мира отражается одеяние красное. Для того чтобы войти в этот страшный и прекрасный мир, так тонко понятый и изображенный Ивановым, надо просидеть перед картиной десять лет. Ровно столько, сколько создавался Шедевр.
Но программа была обширной, надо было шевелиться. Док прошел несколько залов, не видя ничего, кроме рам на стенах. Все, что было в рамах, колдовским образом ускользало от взгляда после общения с Шедевром. Он стал улавливать сюжеты картин, только дойдя до небольшого холстика сантиметров так пятьдесят на семьдесят. Задранная куда-то вверх линия горизонта, много серого, много коричневого, ни мазка яркой краски, а вот дохнуло сыростью, теплеющим морозом, запахом двинувшегося по стволам древесного сока. Конечно, здравствуйте, Саврасов. «Грачи прилетели».
Саврасов вывел Дока из некоторого оцепенения, но все равно, остальные залы просматривались только мельком. Нельзя смешивать сразу столько сильных впечатлений.
Но вот осмотр окончен. Док прошелся по переулку, покурил. Артист, он видел, сел в машину, видимо, выданную Голубковым, и наблюдал издалека. Нет, отрываться от слежки пока рано. Док поймал машину и отправился в казино. В то самое, где, по словам Голубкова, авантюрист встречался с агентом. На окраине столицы.
Док и не заметил, как Пастух сменил Артиста. Но сработали ребята грамотно. Артист потерялся из виду возле Третьяковки. Только иногда, поглядывая в зеркальце заднего вида, Док мог догадаться, что некий джип не случайно появляется где-то сзади. Как и откуда подъехал Пастух, Док так и не понял. Он заметил его только когда тот вошел в игровой зал. Пастух тоже был замаскирован, но, все же, узнаваем. Он уселся строго напротив Дока и принялся изображать из себя прожигателя жизни, который уже не знает, куда себя подеть, и отправляется в казино только для того, чтобы убить время и, заодно, просадить несколько сот баксов, поскольку все равно он их не заработал честным и упорным трудом.
Док пошел по системе с первого хода. И с первого хода ему повезло. В этом случае система не минимизирует проигрыш, а дает серьезные основания надеяться на выигрыш. Так и пошло. И слетал Док несколько раз, и зеро, проклятое зеро, устроенное исключительно для пользы казино, выпадало, но все же медленно, но верно, выигрыши росли.
За столом менялись лица, то возникая в табачном дыму, то исчезая. Нельзя было исключить, что кто-то из этих людей искал встречи с Доком, принимая его за секретного конструктора. Но до утра, до закрытия казино никто не попытался даже намекнуть Доку на то, что желает с ним пообщаться. Док усмехался, наблюдая небольшую панику в среде служителей игорного дома, когда его выигрыши стали регулярными и всевозрастающими. Он сильно подозревал, что закрытие казино и окончание игры было обусловлено именно тем, что, если бы вращение колеса не прекратилось, выигрыш Дока мог оказаться астрономическим. Под самое утро, когда по причине паники одного засыпающего крупье сменили другим, Док рискнул провернуть трюк с устными ставками. Он давно заметил, что начиная со второй половины ночи крупье выполняет свою работу на автомате: привычным, из раза в раз повторяющимся движением, он толкает ручку колеса, через точный промежуток времени он всегда с одним и тем же усилием швыряет шарик. Достаточно было приметить, как расположен был барабан в тот момент, когда крупье брался за него рукой, и можно было с большой уверенностью сказать, в каком секторе остановится шарик. Док все равно скучал, ему не составило труда, наблюдая десятки ударов, вычислить, угол, отделяющий начало удара от остановки шара. Несколько раз кряду он бросал на стол изрядное-таки количество фишек на стол и объявлял устную ставку на сектор колеса, или на число и несколько соседних ячеек. И ни разу не ошибся! Вот тогда-то и началась паника, вот тогда-то и стали спешно сворачивать игру и избавляться от опасных посетителей. От опасных, грозящих разорением заведению посетителей! На протяжеии ночи к Доку подъезжали одна за другой сексопильные официанточки, но, судя по всему, облико морале, которое хранил Док, только усилило панику в кругах устроителей азартных игр.
Док вышел на воздух. Он был курящим, но и ему к рассвету стало делаться дурно от порочного духа казино. А каково пришлось Пастуху, укоренившемуся в здоровом образе жизни! Док, отсвистев (несколько фальшиво, но точно по ритму) фрагмент из увертюры к «Севильскому цирюльнику», озаботился поиском средств доставки себя к месту временного своего проживания. Док окинул взглядом парковку при казино. Ему открывались три перспективы. Номер один: вот мнется у своей «мазды» Пастух. Он так и будет мяться, пока не увидит на чем и с кем уехал Док. Большой соблазн – подсесть к Пастуху. Конечно, дорогой начнется разговор, как это двое игроков и не найдут общей темы для разговора! Но через минуту-другую придется колоться, Пастух угадает друга. Да и ладно! Тут же в машине и обсудим, как работать дальше! Но нельзя, надо играть до конца. И, главное, Пастух тоже понимает это! Он решительно вбрасывается в салон своей тачки, сурово хлопает дверцей и греет мотор. Его можно понять: у него какая инструкция? Да простая у него инструкция: отслеживать все ходы секретного конструктора, отследить его связи и установить наблюдение за лицами, связавшимися с конструктором. А это отнюдь не означает плотной блокады.
Вариант номер два: некий невзрачный типчик, тоже сидевший за одним столом с Доком заводит свой автомобиль. «Коллега, вы меня не подбросите?» Что может быть проще! Но есть одно «но». На этого невзрачного-непонятного есть уже подозрение: а не он ли? Заобщаться с ним в первый же вечер – не подозрительно ли будет? Конструктор, даже желающий приторгнуть секретами, он ведь не профессионал, он так, иуда-любитель. Ему и невдомек, что он уже под колпаком у опытного агента. Нет, невзрачный с его тачкой не годится.
Но есть еще вариант номер три. Тот самый арапчик, который так и вился у ног Дока, как выигрывающего игрока, подносивший выпивку и старавшийся угодить, возжигая свою дешевую зажигалку, едва только Док подносил ко рту сигарету, ведет лихого водилу, который, конечно, доставит Дока… строго до того места, где Дока попытаются избавить от лишних, выигранных долларов. Проныра ведет и прелестное юное создание на тот случай, если Док откажется от разбитного шоферюги. У создания в кармане ампула клофелина, так что если лохатый обладатель крупного выигрыша поведется хоть на одну из двух приманок, через полтора-два часа он будет очищен от греховных денег. Он будет беден перед людьми и чист перед Богом. Доку на секунду даже захотелось сыграть в эту лотерею. Ему стало любопытно, как его, старого спецназовца, будут пытаться кинуть недорезанные жулики мелкого пошиба. Но открывать свое спецназовское лицо было преждевременно. В какой-то момент показалось, что выхода нет. Но внезапно появился вариант номер четыре.
На площадку ворвалась битая временем «копейка», гремя всеми своими подвесками и хлопая недогоревшим бензином в глушителе. Это было именно то, что надо! Док, сделав несколько решительных шагов, рванул на себя неподатливую дверцу «копейки». В тусклоосвещенный салон он просунул сперва стодолларовую бумажку, а, вслед за ней, не встретив возражений, проник и сам. Водила, тут же тронул и поехал по узким проездам в сторону ближайшей улицы. Это был опытный человек, он не спрашивал, куда ехать, он ехал, держа в кармане заработанный авансом стольник, и рассчитывал, что если у клиента будут особые пожелания, то эти пожелания будут и особо оплачены.
Но, едва они отъехали от злачного места, Док сказал адрес. Это не разочаровало водителя, он только поддал газу, зная теперь точную цель поездки. Но языкатость частных извозчиков известна всему миру, и не прошло и пяти минут, как водила осторожно поинтересовался:
- Неужели с выигрышем?
- Да, с небольшим, - ответил Док.
- Значит, повезло, - резюмировал водила. – Я сюда всегда к утру заезжаю. Всю ночь работаю, а утром – как штык – сюда. И всегда для меня клиент. Но выигрышных пока не возил, не приходилось. Обычно как: выходит кадр, ноги заплетаются, машет ручонкой, мол, подвези. Спрашиваю, куда, говорю цену. И тут начинается: я, дескать, расплачусь по полной, только отвези. Пару раз я верил: он идет домой, а я жду. Обещает: я тебе сейчас деньги вынесу! Ну раз подождал полчаса, другой… Нет, теперь я умный: машину на замок, монтировку в карман – и иду с клиентом к нему домой. Денег еще ни разу не получал. Но чего же мне только не давали! Перстни золотые, вазы хрустальные, портсигары серебряные с монограммами! Один раз дали самовар! Правда, правда, большущий самовар! Я сначала не хотел брать: что я с ним делать буду? А потом отнес его в антквар, так мне за него тысячу рублей дали, действительно, сволочь, дорогой был. И то, наверно, накололи, он еще дороже стоил.
Док слушал эти излияния и мотал на ус. Все это были дополнительные черты к портрету игрока. А ему приходилось работать с сотнями людей, которые шли на войну, как на игру: выиграл – проиграл. К Доку приходили те, кто проиграл. Без руки, без ноги, без обеих ног… И многие из этих парней мыслили категориями игры. И Док, как мог, ломал в их уме эту игорную схему. Он учил их жить. Жить, зная, что жизнь – не игра.
Но разговор кончился, когда приехали к временной квартире Дока. Док попрощался со своим извозчиком, поднялся к себе и хищно бросился на диван. Бросок на диван дал полезную добычу: сон.
Док проснулся в пять вечера. Не вставая с дивана, он протянув руку и найдя все необходимое, закурил. Он знал, что курить натощак плохо, вредно, но, прежде, чем приступить к более-менее активным действиям, ему нужно было поразмыслить.
В квартире, само собой, проставлены «жучки». Значит, здесь можно только напевать и насвистывать, говорить нельзя. Пастух, или Артист могут в любой момент подключиться к прослушке и узнать его по голосу. Ладно, это учли. Другое: дело к вечеру, а толковых планов на вечер и нет. Еще одна ночь в казино – дело слишком изматывающее. Не годится. Чего хотелось самому Доку? Желания у него были до предела просты. Добраться до центра Москвы, открыть бутылочку пива, с этой открытой бутылкой выйти да хотя бы к Чистым прудам, пройтись по бульвару, присесть на любую лавочку, посмотреть, как тусуется прихиппованная молодежь, послушать, что они поют под гитару, как некоторые самоучки при этом подыгрывают на пластмассовых блокфлейтах. Нет, подходить к стайкам молодых Доку незачем, он в любом случае будет белой вороной в такой компании. Но, во-первых, ему просто приятно смотреть на далеко не самую оборзевшую молодежь, есть, есть определенное удовольствие в том, чтобы сторонним наблюдателем соглядать за беспечной жизнью восемнадцатилетних мальчишек (скажем прямо – пацанов, писюнов газированных) и того же возраста девушек (тоже прямо – девиц, больше глядящих по сторонам, нежели на своих еще не бреющихся спутников). Во-вторых, как же ему, Доку, не наблюдать за жизнью именно этого поколения! Что у нас сейчас? Весна? Май? Ну так вот: именно сейчас десятки тысяч точно таких пацанов сбивают в кровь ноги в непривычных кирзовых сапогах, проходя школу молодого бойца. Пройдет месяц – и тысячи из них, неумело держа автомат, будут брошены против хорошо организованной и натренированной международной банды наемников, делающей свое черное дело в Чечне. И пройдут еще считанные дни, как эти пацаны с оторванными конечностями потянутся в реабилитационный центр, возглавляемый им, Доком. Нет, надо, надо бы посмотреть, как они, а это все они же, те самые, которые изуродованными прибывают и прибывают из Чечни, не перегружаясь висящей над ними повесткой военкомата, распевают Цоя или Земфиру. Да и вообще, хорошо сидеть на лавочке у Чистых прудов под ласковым майским солнцем, потягивать пивко, покуривать сигаретку. Но Док туда не пойдет. Там открытое место, там вряд ли попытаются выйти на него. Не рискнут.
Стоп, стоп! Почему не рискнут? Место-то людное! Обзор, конечно, там – что надо, но прослушка почти невозможна. Голубков обещал неделю отдыха, так пусть это будет именно неделя отдыха! Док пойдет туда, куда ему хочется пойти!
Человеку, выполняющему ответственное задание, если даже при этом он делает вид, что вовсю расслабляется, пожрать все-таки надо, и Док в своем путешествии по Москве не обошел немноголюдный, но дорогой ресторан. Рассчитываясь с официантом, он, отстегивая сверхмерные чаевые, примолвил:
- Принесите-ка мне, любезнейший, открытую бутылочку пива, которую я возьму с собой.
Приказы официантам, подкрепленные обильными чаевыми, обычно исполняются беспрекословно, и вот Док выруливает на Чистопрудный бульвар, и идет вдоль череды парковых скамеечек, и вглядывается в мелькающие мимо лица. Но вот пруды, вот комплекс общепита над гладью прудов, а вот и фонтаны, оформленные диким камнем, идущие по оси бульвара. Здесь главная тусовка. Да что говорить, картина, достойная кисти богов: патлатый юноша, запакованный папой в престижный куртяк, мочит на плохонькой (странно, что, у папы денег не хватило?) гитаре «Пачку сигарет». Все идет по заданной программе. На холодном камне фонтана сидит, сложив ноги по-турецки (жопа-то все равно на камне!) хиппи годов тридцать восьми и, пыжа щеки, дует в пластиковую трубку, снабженную свистком и рядом дырочек. Он успешно попадает в тональность исполняемой песни и силится показать, что он способен сымпровизировать на любую заданную тему, придерживаясь при этом строго хиппанского стиля. Он выдает однообразные трели, механично лапая пальцами дырочки своей музыкальной трубочки. Но мы видим, что цель у него – отнюдь не вольное музицирование. Глаза его, прикрытые, космами свисающим со лба «хайром», так и рыщут по ближайшей сфере, заполненной кроме папиных курточек, еще и стройненькими, хоть и не вполне доформированными ножками, навострившимися, но еще бесплодными грудями. И прочим в том же духе. Старый хиппи жаждет любви (только плотской) и признания (его гениальности). И чем юнее будет сегодняшняя подруга, тем слаще будет любовь и тем глубже признание. И, что самое забавное, это видно всем. И наблюдающему издалека Доку, и поющему юноше, который уже недобро поглядывает на хиппана, и даже самим объектам вожделений флейтиста: они демонстративно приплясывают перед ним, активизируя все женские достоинства, которыми их успела наделить природа. Им не нужен стареющий юноша-хиппи, но только он смотрит так жадно и насилующе. Пацаны, искренне балдеющие от Цоя, пока не умеют так смотреть. А Док смотрит, смотрит на эту разворачивающуюся драму и заранее знает, что старый хиппи обязательно уведет с собой пусть не самую хорошенькую, но все же очень юную поклонницу. Мальчишка в дорогой куртке тоже получит не лучший вариант. С ним пойдет девочка, родители которой могут сравниться по материальному положению с родителями певца. Но, увы, это не гарантия исключительных внешних данных дочери. Но вот в чем вопрос: кто же уведет самую хорошенькую? Док выглядел действительно уникальный экземпляр и присмотрелся. Да никто! Эта малышка слишком хорошо знает цену себе, даже несколько завышает. Она обломает всех. Вернется домой одна. И долгими сумеречными часами будет думать о некоем мужчине, которого видела либо на экране, либо в жизни, но мельком, не успев разобрать на нем изъянов кожи и характера.
Ну, с этой кудесницей ясно. Но кто займется вон той малышкой, почти ничем не уступающей по своим данным первой красавице тусовки? О! Нетрудно догадаться. Док даже поспорил сам с собой. Конечно, вон тот наглый парень лет уже не восемнадцати, а двадцати двух, который смотрит на исполнителей Цоя с нескрываемым презрением и даже, по возможности, пародирует кумира молодежи. Нагло, нагло держится парень. У него есть шанс.
Но это все мелочи! Вы лучше посмотрите на солидных пожилых мужчин, которые, кажется, беспечно отдыхают на лавочках бульвара! Вот, пожалуйста, сцена, лишь одна из тех, что успел за этот вечер пронаблюдать Док. Стайка молодежи, в центре, конечно, гитара, но поют не Цоя, а «Машину времени». Самую, причем, тупую их песню, про марионеток. Все и всюду ее поют. Парни поют, надеясь понравиться девицам, а девицы пляшут, надеясь понравиться парням. Док наблюдает глупейшую сцену ревности между еще не влюбившимся юношей и уже разочаровавшейся в любви девушкой. Резкие жесты, колкие слова, заглушаемые шумом машин и фонтана… В итоге милашка отходит (На глазах-то слезы! Слезы!) от угрюмо подпевающей «марионеток» компании и демонстративно одиноко, закинув одну чудную ножку на другую, усаживается на лавке в кругу явных пенсионеров сексуального фронта. Но девушка тут же оказывается приятно удивлена целым рядом совершенно невероятных фактов. Оказывается, эти старперы тоже обожают Цоя и «Машину». Чудовищно, но они искренне наслаждаются сладкоголосым пением Земфиры и вообще, на любое, самое новое и экстремальное музыкальное имя отзываются одобрительным кивком. Очень, очень одобрительным. Они готовы предать «Битлз» и «Лед Зеппелин» за одну улыбку одобрения на устах отроковицы. Самое страшное: у них полно пива и баночных коктейлей и нормальные жилищные условия! Своими глазами Док видел, как чуть не пятидесятилетний сластолюбец увел в тревожную даль соплячку годов семнадцати, от силы, восемнадцати. У него в сумке случайно ( видят боги, совершенно случайно!) оказались зеленые баночки с джин-тоником, но, вообще-то соплячка проделала всю эту сцену исключительно назло парню в широковатой, не по плечу, скорее всего старшебратиной джинсовой курточке.
Но Док спокойно курил свой «кэмэл». И потягивал пиво.
Пиво кончилось. Все на свете, даже самое хорошее, кончается. Вот и пиво кончилось. Но тут тебе не казино, где, если, конечно, ты играешь по-крупному, мгновенно найдется полный штат гонцов хоть за пивом, хоть за чем. Здесь за пивом надо идти самому, сколько бы у тебя ни было денег в резерве.
- Извините меня ради Бога! –прозвучал у Дока в ухе пьяный голос. – Но я хотел поинтересоваться у единственного здесь трезвого и умного человека, что он скажет по поводу…
Мужчина был лысеват и потерт. Нет, этому не подцепить юную обольстительницу, воспользовавшись ее ссорой с ее бестолковым, но чертовски молодым ухажером. Его удел – созерцание. И обсуждение результатов созерцания с первым попавшимся собеседником. Да тут таких полно! Двое справа, трое слева!
- По поводу чего? – строго уточнил Док.
Лысеватый приложил руку к сердцу.
- Вы приняли меня за банального охотника за дармовой выпивкой. Вы ошиблись. Вы пьете «Елопоповского козла»? Это одно из лучших, а на мой вкус, лучшее, из продающихся в Москве.
С этими словам чудик распахнул свою сумчонку и, не дав Доку опомниться, угостил его мгновенно открытой бутылкой хорошего чешского пива. Док находился в роли отдыхающего инженера, вообще не московского, более того, только прибывшего с далекого северного полигона. Роль подсказывала: спокойно пей с тем, кто тебя угощает пивом. Единственное: потом, для закрепления роли, угости и ты его по полной. И Док с улыбкой удовольствия принял бутылку из рук лысеватого. Он сделал большой глоток и уточнил:
- Так по поводу чего вы хотели услышать мое мнение?
Лысеватый тоже хлебнул, откинулся на спинку лавки и неожиданно сказал:
- По поводу во-он того человека, что сидит от нас по диагонали. Не поворачивайте резко голову. Подтянутый такой, довольно молодой еще человек, рядом с ним вон тот, толстый. Ну, видите?
- Тот брюнет?
- Да, да, темноволосый. Теперь вы его заметили. Так что скажете по его поводу? Только не смотрите в его сторону, смотрите… Да хоть на вот эту стайку молодят.
-Да, да, не смотрю… А что я могу сказать по его поводу? Я его впервые вижу.
- А вот он вас видит не впервые. Вчера он битый час слонялся по Третьяковке, делая вид, что интересуется живописью.
- Вы тоже были вчера в Третьяковке?
- Я – нет. Но знаю, что там вчера были и вы и он.
- Меня поражает ваша осведомленность.
- А меня поражает ваша неосведомленность. Или вы притворяетесь? Нет, нет, не надо так на меня таращиться. Посмотрите лучше вон на того юнца. Прыщавый, сопливый, а туда же… Со стороны должно казаться, что мы с вами обсуждаем нравы нынешней молодежи. Да. Так вот, неужели вы думаете, что за вами не следят?
- С чего бы за мной должны следить?
- Вот уж действительно, зачем ФСБ следить за человеком с такими простыми именем и фамилией, как Иван Петров.
- Вам и имя мое известно!
- Да. Не делайте, не делайте удивленное лицо! Хотите еще пива? Ах, вы еще не допили. Короче: есть деловое предложение, которое надо обсудить. Речь идет об очень больших деньгах. Больших, чем вы выиграли в рулетку этой ночью. Вы не собираетесь еще раз в казино?
- Честно говоря, нет. Не думаю, что мне еще раз так повезет.
- И все же зайдите. Зайдите завтра, нет, послезавтра вечером, после двенадцати. Я позабочусь о том, чтобы нам никто не помешал говорить. Согласны?
- Хорошо. Но вы меня озадачили этой слежкой. Это что же, за мной будут следить все время, пока я буду отдыхать в Москве?
- Все время, а как вы думали?
- Даже если я…
- Они и в постель за вами полезут. Вы не думайте о них, расслабьтесь. Им нет дела до вашей личной жизни. Считайте для себя, что это не люди, а роботы. Однако, мы договорились, и нам теперь надо неприметно разойтись. Давайте поступим вот как. Наших тем больше не обсуждаем. А сейчас мы подключим к разговору вот этого господчика.
Лысеватый перегнулся через Дока и фамильярно похлопал по плечу их соседа, мужика лет тридцати пяти, небогато одетого, который внимательно пил свой джин-тоник, периодически взбалтывая банку и огорченно отмечая про себя, что в банке остается все меньше и меньше хмельной влаги.
- Извините нас ради Бога, - стандартно начал лысеватый. – Мы тут с товарищем пытаемся проследить эволюцию музыкальных пристрастий молодежи разных поколений. Если не секрет, что вы слушали, когда были в том самом возрасте, что и эти вот юнцы?
При этом лысеватый вынимал из сумчонки пиво и доброжелательно протягивал бутылку мужичку. Мужичок охотно ответил, что лет эдак пятнадцать назад он охотнее всего слушал «Пинк Флойд», «Кинг Кримсон» и «Квин». При этом он глотком допил свой джин-тоник и присосался к халявному пиву. Док признался, что никогда особо музыкой не интересовался, всегда больше любил отечественных певцов и, когда ему было восемнадцать-двадцать, пережил что-то вроде увлечения «Машиной времени», «Воскресеньем» и Майком Науменко. Лысеватый поведал миру, что в пору его молодости в ходу были «АББА» и «Бони Эм», но наиболее продвинутые, как и он сам, доставали диски «Лед Зеппелин» и «Дип Перпл». Вообще разговор пошел оживленный. Очень быстро переключились на женский пол, отметили, что нынешние парни – совсем дерьмо, а зато девчонки подрастают сущими красавицами, хоть и дурами. Но с женской темы соскочили быстро, перескочили на политику. Обругали всех, но при этом мужичок настаивал на том, что правду говорит только Жириновский, Док, отрабатывая роль прозападника, отдал предпочтение Явлинскому и Хакамаде, а лысеватый похвалил Путина. Но все дружно сошлись на том, что вся политика – грязь, и все там, наверху, зажрались и дурят народ.
В какой-то момент пьянки белобрысый вдруг оторопело уставился на свои часы.
- Я же обещал прийти раньше! Господа! – Церемонно обратился он к компании. – Я приглашаю всех вас в театр. Замечательный спектакль, прекрасные актеры, я делал оформление. Это рядом.
Но лысеватый отказался, сославшись на дела, потрепанный тоже, куда-то заторопился, а Док решил что самое время разойтись с агентом и согласился посмотреть представление.
В театре он еще о чем-то бестолковом трепался с белобрысым, отметив, что вместо Артиста появился Пастух. «Интересно, - думал Док, - как лысый агент оторвется теперь от Артиста?» Но, видимо, как-то оторвался, потому что Артист вскоре появился, сразу после окончания спектакля. Белобрысый потащил Дока за кулисы, там намечалась богемная пьянка по поводу успешно сыгранного спектакля. Док и вправду вознамерился пообщаться с веселой творческой молодежью, но тут и появился Артист. Док был загримирован до полной неузнаваемости с пятнадцати метров. Но здесь был риск, что Артист его рассмотрит, да еще и услышит голос. И Док, воспользовавшись невнимательностью белобрысого, смотал, не прощаясь. Док прогулялся по вечерней Москве, вернулся домой на метро и лег спать.
Еще два дня Док прослонялся по Москве, сходил еще в один театр, но попал. Давали такую дрянь, что уж лучше убивать время в казино. Но, наконец, настало время идти и в это самое казино. Док сообщил о предстоящей встрече Голубкову, а сам все думал о том, как лысый собирается избавиться от довольно плотного наблюдения ребят. А лысый решил этот вопрос довольно просто. В казино у него были свои люди.
Док вошел, заказал подлетевшей официантке коктейль, и пристроился за игровым столом. Но тут же подле него оказался проворный менеджер, который сообщил Доку, что он может бесплатно угощаться за счет заведения, лишь бы только не играл. В доказательство своих слов он потащил Дока ко входу, где на доске информации был вывешен фотопортрет загримированного Дока с соответствующей надписью. Видимо, портрет был сделан с записи одной из камер наблюдения, которыми в изобилии снабжены все игорные заведения. Но по дороге менеджер улучил момент и тихонько так спросил:
- Сейчас войдет человек. Не он ли за вами наблюдает?
Вошел Артист, правда, крашеный под светлого шатена, правда с модной сейчас небритостью, но Док его узнал.
- Да, он.
- Попрошу вас в отдельный кабинет, - засуетился менеджер. – вам подадут ужин за счет заведения.
- Я надеюсь, что этот человек не пострадает, - сказал Док менеджеру уже в кабинете. – Вы понимаете, что в случае чего подозрение падет на меня.
- О, не беспокойтесь, снотворное, только снотворное. Этот шпик проспит два-три часа, когда он проснется, вы с господином Рэмзи будете далеко.
Док скрипнул зубами. Какие-то уроды будут травить наркотой Артиста, а он, Док будет сидеть в двух шагах и как ни в чем не бывало трескать фирменные разносолы. Но дело – есть дело, надо было перенести и это. А с этим вертлявым разберутся, когда придет время.
Вскоре к Доку присоединился и Рэмзи. Он действительно был лысоват, но не так стар, как на бульваре. Теперь Док узнал его. Он видел его в первый свой приход в казино. Это был тот самый невзрачный человечек, который довольно удачно играл. Правда, тогда его череп покрывала шевелюра. Док отметил про себя, что Рэмзи обладал идеальной актерской внешностью. Никаких особых примет. Обычный нос, обычные щеки, глаза. Капля грима – и он старик. Капля грима – и он чиновник, прожигатель жизни, бандит, юрист, кто угодно. И при всем этом из ста человек, которые его увидят, хорошо если один запомнит. Ничего примечательного.
- Не торопитесь, - сказал Рэмзи, - вы можете спокойно закончить ужин. Наш доблестный чекист намерен поспать еще часика два. А мы с вами тем временем заберемся подальше отсюда.
Док снова скрипнул зубами, но пересилил себя и сделал вид, что с аппетитом поужинал.
Переговоры проходили на квартире Рэмзи, но Док догадался, что запоминать адрес бессмысленно: уже к вечеру здесь может не остаться ни малейших следов его пребывания. Вообще в задачу Дока входило разыграть роль человека одаренного, избалованного, но, тем не менее, недовольного ни своим материальным положением, ни своим положением в обществе, плюс ко всему беспринципного. Такую линию он и повел.
- Вы, кажется, хороший математик, - начал издалека Рэмзи, располагаясь в кресле. – Судя по тому, как вы успешно нагрели казино.
- Вам, насколько я мог заметить, в ту ночь тоже улыбалась удача.
- У моей удачи иные корни. Старший менеджер – мой большой друг. Владелец заведения об этом, разумеется, не знает, иначе мой друг остался бы без места. А вот ваша игра меня поразила. Я считал, что математически доказано, что системы в рулетке быть не может.
- Об этом мы поговорим как-нибудь в другой раз. Дело идет к утру. А мы еще ни словом о деле. Один мой молодой коллега сообщил мне, что у него есть выход на вас. Что вас интересуют некоторые новейшие разработки. Что вы будете осведомлены о моем приезде и свяжетесь со мной. Теперь меня интересует, кто вы, что именно вам нужно, и что вы за это платите.
- Хорошо. Меня зовут Эрик. Эрик Рэмзи. Для первого знакомства достаточно. Что меня интересует – нетрудно догадаться. Все новое. Но в особенности подробные чертежи комплекса 11К99. Плачу я хорошо. От тысячи и выше за чертеж. Теперь о вас. Вы – участвовали в разработке комплекса. Но хотелось бы знать точнее ваше направление. И ваши возможности.
- И мои запросы, не забывайте.
- Да, конечно, и ваши запросы.
- Мое направление – кибернетика. Видите ли, ракета – это тот же робот, совершающий рад операций по заданной программе. Я делал всю систему управления комплексом. Возможности мои небезграничны, но все же не так малы. Я имею доступ практически ко всей технической документации. Но потребности мои не ограничиваются жалкими тысячами долларов. Я не хочу оставаться здесь. Меня больше устроил бы дом на берегу Калифорнийского залива. Если бы вы помогли мне избавиться из Совка, устроиться и неплохо в Штатах, мы могли бы плодотворно сотрудничать.
Док знал, что такой расклад не устроит Рэмзи.
- Но вы знаете, как теперь США неохотно принимают новых граждан.
- Мне кажется, что такие граждане, как я, Штатам как раз нужны.
- Да, но дело в том, что в Штатах хватает и своих специалистов по кибернетике. Многие из них, кстати, выходцы из России.
- Верно. Но не все они знают систему управления новейшим ракетным комплексом.
- Вы правы. Поймите, я не отказываю вам в вашем требовании. Но ваш переезд в США будет завершающим этапом нашего с вами сотрудничества. Видите ли, система управления 11К99 нас, конечно, очень интересует. Но гораздо больше нас интересуют некоторые другие технические новшества, примененные на этом комплексе. Нам нужна полная документация на щелевидный двигатель. А находясь в Штатах, вы не сможете нам ее предоставить. Верно?
- Верно. Но разве вы до сих пор не получили все об этом двигателе от моего молодого коллеги?
- Я давно работаю с вашим коллегой. Но вначале мы получали от него только эскизные разработки, а потом только схемы и чертежи отдельных узлов, по которым воспроизвести двигатель невозможно. Ваш коллега – рядовой инженер, и у него нет доступа ко многим чертежам, которые более тщательно засекречены. А у вас такой доступ может быть.
- Да, у меня доступ больше, чем у Григорьева. Что ж. В целом, я готов пока работать с вами только за деньги. Пока. Кое-что вы получите за наличные. Но основной пакет вы получите от меня только в обмен на американское гражданство и дом на берегу Калифорнийского залива. Я не думаю, что это обойдется очень дорого тому ведомству, на которое вы работаете.
- Я принимаю ваши условия. Но учтите, действовать нужно быстро. Ведь комплекс уже стоит на вооружении. Так?
- Не совсем. Пока он лишь испытан.
- Из космоса эти испытания не были замечены.
Док сделал изумленное лицо.
- А их и невозможно увидеть из космоса. Засечь можно только третью ступень, а она выходит из второй уже над территорией противника. Выход третьей ступени ваши наблюдатели приняли за пуск обычной баллистической ракеты, только и всего.
- То есть, комплекс готов к постановке на вооружение?
- На мой взгляд, готов.
- Вот я и говорю, что действовать нужно по возможности быстро.
- Это уж как получится.
- Связь мы с вами будем осуществлять…
- А вот этого не надо, - резко оборвал Док. – Я и так слишком рискую. Вы работали с Григорьевым? Вот с ним и работайте. Он будет получать все необходимое от меня, и с ним же вы будете рассчитываться. Мы с вами увидимся только тогда, когда на меня будет оформлено американское гражданство, и когда будет выстроен дом на берегу. У вас с ним контакт налажен, а я светиться не намерен.
- Да, конечно, это устраивает. Но, видите ли, Григорьев, так его зовут? Работал не напрямую со мной, а через посредника. Теперь этот посредник из игры исключен. Вы должны связать меня с этим Григорьевым.
- Связать? Нет уж, увольте. За мной и так следят, как за секретным инженером. Вот показать могу. Хоть завтра, то есть, уже сегодня.
- Как, где?
- Я поеду в N, якобы по делам, связанным с комплексом. Кстати, вы знаете, что Григорьев вам дурил голову? Комплекс разрабатывался в Сибири, там же его и собирают. В N делают только двигатель. Там сильная школа двигателистов. Так вот, я узнаю, где можно найти Григорьева и позвоню вам на мобильный. Назову только место и время, когда я там буду. Вы будете наблюдать за мной. Я подойду к Григорьеву и пожму ему руку. После этого вы не должны больше наблюдать за мной. До поры до времени мы с вами друг друга не знаем...
Первое, что я почувствовал, переступив порог своего собственного дома, был сильный удар в бок. Удар нанес коварно притаившийся за дверью Боцман. Я хотел ответить ему тем же, но он обезоруживающе обнял меня и сказал:
- Ну, кто здесь обещал рыбалку со всеми вытекающими отсюда последствиями?
Я не рассчитал коварства Боцмана. Я не успел ничего ответить, как получил увесистый шлепок промеж лопаток.
- Муха, черт! – заорал я. – Со спины!
- А ты нас как дурачил на острове Рюген? Забыл? – Возмутился Муха.
- Ладно, я вас! Вон как меня Док дурачил чуть не неделю!
Снова все мы были в сборе. Опять мы сидели в моей беседке. Плющ все же не выдержал солнца и совсем зачах. Было совсем тепло, теперь весна вступила в окончательную и бесповоротную стадию, прекратились даже утренние заморозки, что обещало необычайно жаркое лето. Ольга накрыла на стол и ушла в дом, давая нам возможность поговорить. Мужики! Не ищите в жены красивых, не ищите умных, ищите тактичных – не прогадаете!
Я не отпустил и генерала Голубкова. Во-первых, я настроился на хорошую рыбалку, а генерал давно хотел со мной порыбачить на экологически чистой Чесне. Во-вторых, я хотел, чтобы он мне объяснил, что значили все его финты во всем этом деле. Но первым делом я накинулся на Дока.
- Слушай, дорогой, ты что, не мог хоть как-то намекнуть, что это ты?
- Могли бы и сами догадаться, - усмехнулся Док.
Я только махнул рукой. В разговор вмешался Боцман. Он остановил выяснения отношений и обратился к генералу.
- Константин Дмитриевич, вы тут всех нас использовали втемную. Не потрудитесь ли объяснить, для чего все это было нужно. Если можно, по порядку.
- Можно и по порядку. Все началось с истории падения инженера Григорьева. Некогда он поддался на уговоры известного нам Антона Барского и выкрал с завода кое-какие чертежи. Однако Барский тогда его подвел. А потом, спустя несколько лет, он в компании со своим другом Калиниченко начал разыгрывать большую аферу с несуществующим ракетным комплексом. Вся эта история известна Пастуху и Артисту, они расскажут остальным, когда будет больше времени. Добавлю только, что ребята оказались очень мощными конструкторами, интуитивно они вышли на новую перспективную тему. Калиниченко при этом оказался еще и обладателем хорошего аналитического ума. Он додумался не передавать Барскому окончательных чертежей, а водить его за нос, скармливая ему эскизные проекты, схемы и если уж полные чертежи, то только отдельных узлов. Но сама их идея оказалась настолько перспективной и новаторской, что ребята в ЦРУ запаниковали. Все это вылилось даже в такие политические решения, как односторонний выход Америки из договора по ПРО. Нам стало известно, что такие решения связаны с утечкой секретной информации, но саму утечку, как вы понимаете, оказалось не так просто обнаружить. Впрочем, Пастух и Артист так близко подкопались к истине, что у Григорьева и Калиниченки просто не выдержали нервы.
Когда стало ясно, что подлинными секретами ЦРУ не располагает, было созвано экстренное совещание в верхах. Было решено использовать в нашу пользу уже поступившую на Запад дезинформацию. Более того, продолжать использовать тот же канал для передачи дальнейшей дезинформации. В это время Боцман и Муха были уже в Кирх-Езаре. Необходимо было создать у противника впечатление, что почти у него в руках находится действительно нечто сверхсекретное. Пришлось распределять роли. Боцман и Муха так и остались в роли незадачливых частных детективов, по ошибке вывезших за рубеж российский секрет, да еще и не получивших должного гонорара. А Пастух с Артистом представили из себя доблестных, но поздно подоспевших агентов русской контрразведки.
Анализ ситуации показал, что Барский – только пешка во всей этой игре. Доклад Боцмана из Кирх-Езара только подтвердил вывод аналитиков. Нужно было выйти на настоящего агента. Раскрытый Григорьев согласился работать с нами. Он дал Барскому информацию о доценте Петрове. Было предположено, что агент давно пытается исключить Барского из игры, а теперь, когда Барский намутил с передачей книги, затеяв собственную игру, он его исключит непременно. Так и вышло. Однако агент оценивался нами как профессионал высочайшего класса. Поэтому если бы мы ему подсунули доцента без наблюдения, или даже с небрежным наблюдением, он мог бы насторожиться, а затем и раскусить наши планы. С другой стороны сам доцент должен был иметь возможность в нужный момент уйти из-под наблюдения. Именно поэтому я и не сообщил Пастуху и Артисту, за кем на самом деле они наблюдают. Я знал, что силами только двух человек вести наблюдение, да еще и отслеживать контакты крайне трудно. Поэтому ребята выпустили агента в первый раз. Но я знал, что во второй раз этого не произойдет. Поэтому мне пришлось пойти на хитрость. На грубую хитрость. Док сообщил мне время и место второй встречи с агентом, и я отозвал Пастуха, якобы для доклада. Если бы вы вышли на наблюдение вдвоем, агенту не удалось бы вас двоих нейтрализовать, и контакт бы не состоялся. А так все прошло, как по маслу. Наблюдение за лжедоцентом было восстановлено уже к утру, в чем агент мог убедиться. В N Док передал свои полномочия Григорьеву, который еще отработает свои грехи.
- А каков политический смысл всей этой дезинформации, если договор по ПРО все равно расторгнут? – поинтересовался Док.
- Двадцать четвертого мая в Москве президентами США и Росси будет подписан другой договор. Весьма выгодный для нас. О сокращении стратегических наступательных потенциалов. После этого Господина Рэмзи можно будет и отправить ко мне на допрос. К этому времени он свою функцию выполнит.
Дальнейший разговор пошел о предстоящей рыбалке. Единственный раз вернулись к деталям минувшего дела, когда я спросил Дока:
- Док, я сгорю от любопытства, если ты мне не расскажешь, как тебе удалось так лихо выигрывать на рулетке!
- Ну, во-первых, я применил одну очень старую систему удержания лидерства, которая называется «мартингаль». Она не дает гарантий выигрыша, но все же повышает шансы. Во-вторых, везло. Но главное, я не трясся над деньгами. Ведь я не свои проигрывал, деньги на казино мне дал генерал…
В разгар разговора раздался звонок в кармане у Голубкова. Он сказал несколько «да» в трубку, помрачнел, сунул аппарат в карман, поднялся из-за стола и сказал:
- Рыбалка откладывается. Уезжаю. Блин, не дадут…
Мы вышли проводить генерала до машины. Когда его лимузин, взбив облако пыли по проселку, скрылся в сумерках, я заметил, что в нашей церквушке еще горит огонек. Я махнул ребятам рукой, и мы пошли.
В храме были только две женщины. Одна, постарше, мыла пол, другая протирала маслом подсвечники. Но на шум, который мы произвели, входя, из алтаря появился и отец Андрей. Твердым шагом он подошел к нам, поздоровался, и сказал:
- Поздравляю.
- С чем?
- С успехом.
- Откуда вы знаете, что у нас все прошло успешно?
- Видел генерала в энском монастыре, на празднике. Вид у него был довольный. Значит, все успешно. Хотел извиниться перед тобой, Сергей, что не смог тогда ничем помочь…
- Нам-то вы как раз помогли, натолкнули на мысль. А вот удалось ли помочь Григорьеву? Как он, все пьет?
- Не должен.
Отец Андрей немного помолчал и повторил с большей уверенностью:
- Нет, теперь не должен. Он к Богу пришел, Бог его не оставит. – и добавил теплым голосом, - скоро опять в N еду, венчать их с Катериной буду…
И снова мы впятером стояли в нашей деревянной Спас-Заулской церкви. И снова перед нами горели свечи. Как всегда. Семь. Две за упокой. Пять за здравие. Эту работу мы сделали, и сделали хорошо. Что будет в следующий раз? Что нас ждет? Почему и сейчас, после успешного завершения операции, мне не радостно? Может быть, потому, что, если разобраться, мы, пятеро хороших специалистов, распутывали дело, больше похожее на детскую игру? Нет. Эта игра имела совсем не детские политические последствия. Нет, тут другое. Не за нас обидно. Обидно за академика Расплетаева, который имея громадный опыт в разработке уникального оружия, на старости лет зарабатывает себе на хлеб колбасными станками. Обидно за Калиниченко и Григорьева, которые, не имея возможности работать на страну, принялись за идиотские мистификации, которые нам пришлось распутывать. В какое русло еще повернут их таланты? В какое русло повернут таланты тысяч наших талантливых ребят, которым пока (надеюсь, верую, что пока) Россия не может найти достойного применения?
Господи, помоги им всем!
Последнее оружие
© Copyright: Артемий Лебедев, 2004
Свидетельство о публикации №204050900013
Свидетельство о публикации №204050900013
Рецензии