Старик

Здоровеньки булы! Ну что вам порассказать про жизнь мою долгую, тяжкую. Рожден я был из-под руки Ваньки-мастера году этак в тридцать девятом. Красив я был в молодости-то. Две створки у меня было. В одной для тряпья место было, а в другой все полочки, да полочки, штук шесть их там было. Ноги тогда у меня были не то, что сейчас – крепкие, ладные, не уставал я совсем.
Купили меня быстро, и пяти дней в магазине не простоял. Хозяйка у меня хорошая была, добрая. Никогда сверх меры в меня вещей не ложила, пыль стирала каждую неделю, створки закрывала, чтоб не продуло меня, зимой апельсиновых корок мне давала, чтоб моль не завелась. Прожили мы с ней душа в душу год без малого, да тут война началась. Уехала хозяюшка моя ненаглядная, оставила меня. Уж не знаю, сколько времени прошло, да вдруг ночью как-то все заполыхало огнем небесным. Смотрю, огонь к моим ногам уже подбирается. Ну, думаю, конец мне пришел. Вокруг все дымом заволокло, да и не помню я больше ничегошеньки.
Очнулся я то ли на складе, каком, то ли в подвале. Лежу на полу, думаю, где это я и что дальше-то делать. Ноги мои в пожаре совсем сгорели, створка одна на двух петлях еле держалась. Короче, думаю, разрубят меня сейчас на дровишки, и поминай, как звали. И тут, слышу, шаги чьи-то. Смотрю, мужик ко мне подходит, хлопает меня по стенке и говорит: «Ничего дружок, послужишь еще людям ты славно». Ну, тут уж я успокоился. Да и забылся сном.
Спал ли долго, не знаю, только проснулся от криков на улице. Прислушался я, да и обомлел от радости. Война, кричат, кончилась. Победили, стало быть, наши немчуру проклятую. В тот же день вечером пришел ко мне тот самый мужик, что на кануне приходил, как потом я узнал, звали его Санькой. Так вот этот самый Санек и начал меня лечить, так сказать. Через неделю был я как новенький. Кажись, помолодел даже. Ноги мне Саня новые прикрутил, получше старых. Створку тоже починил.
Прожил я в Санькином амбаре пару месяцев, но пришлось и нам с ним расстаться. Стало быть, отвез меня Саня в магазин местный. Уходить ему уже пора, вон, и продавщица гонит уже, а Саня стоит, со мной прощается. Я тебя, говорит, старик ты мой дубовый никогда не забуду. Да так мне стало жалко с Санькой прощаться, что я аж заплакал смоляными слезами. Ушел-таки Саня. Больше я его не видел.
Стоял я в магазине с неделю и даже радовался, что все мимо меня проходят, никто не берет: уж больно я по Саньке скучал – как вижу, в толпе хозяюшка моя идет, поседевшая, сутулая, но все же она. И так отчаянно заскрипел я своими дубовыми досками, что увидела меня хозяйка. Ахнула она, прильнула ко мне, да и заплакала. Тут продавщица подошла, спросила, что с ней. Хозяйка моя говорит, что узнала свой старый шкаф…
Взяла к себе меня обратно добрая моя хозяюшка. Стою я теперь на прежнем месте, у стены. Как раньше не кладет в меня много хозяйка вещей, а я ей служу верой правдой, покуда силы есть. Так и живем мы с ней душа в душу.