Вас разбудят

      Я знать не хочу ту тварь,
      Что спалит это небо.         
                Нау.
                Детский дом стоял на высоком берегу реки.  Полуразрушенное здание, отражаясь в воде, напоминало страшное уродливое чудовище с головой – полуразрушенным куполом и  рваными крыльями – разрушенными стенами, зияющими дырами окон, пристроенных корпусов. Устоял от ударов бомб только главный корпус. Парк вокруг здания, бывшего до войны санаторием, превратился в сплошное месиво с покосившимися вековыми деревьями и воронками разорванной земли. Страшное зрелище покрывало чистое, беззвучное теперь небо, но дети до сих пор прятались в подвале даже от раскатов грома.
 
                Иван Семёнович не имел никакой должности. Он вернулся с фронта немного раньше, чем кончилась война, после госпиталя, без ноги и с оторванными тремя пальцами на правой руке. Приехав в свою деревню под Курском, он обнаружил остывшую яму вместо дома, ставшую могилой без холмика для его жены Алевтины и троих детей, младшему из которых ещё не было и пяти лет. Он хотел вернуться на фронт и пришел в военкомат. На фронт его  не пустили, война укатилась далеко на запад, и догнать её Иван Семёнович на деревянной ноге-костыле не догнал бы. Ему дали бумагу, удостоверяющую, что он направлен в бывший санаторий «Заречный», чтобы устроить там детский дом. Ещё ему дали лошадь, два мешка картошки и четверых  детей с  дрожащими, от вечного напряжения тонкими, бескровными пальчиками,  и расширенными от ужаса зрачками.
 
                Самая младшая из детей, девочка, не знала своего имени. Когда кто-то к ней приближался, она выкидывала вверх согнутую в локте ручонку, прикрывая лицо, показывая цифры, вытатуированные чёрным цветом. Она не различала ни своих, ни чужих.
 
                Светловолосый мальчик всю дорогу держал  Ивана Семёновича за рукав гимнастерки, заглядывал ему в глаза и вопросительно шептал:
                - Я Петруша. Я из Киева. Дядя, ты меня к маме везёшь?

                Двое других детей были братьями – близнецами. Они, одинаково опустив головы, сидели на краю телеги и молчали.

                Иван Сёмёнович скрежетал в душе нервами и боролся со слезами, глядя в даль,  на дорогу, которой он не знал.

                Май 2003 года.
                Часы показывали половину пятого. Ещё не поняв, почему  проснулась так рано,  я услышала где-то недалеко надрывный голос. Наверное, кто-то включил радио в машине, подумала я. С этой стороны дома не было дороги, машины не ставили. Окна выходят в парк, и голос рвал тишину оттуда, сверху.

                Было странно, что в такое тёплое утро, наступившего ещё в конце апреля лета, не слышно пения птиц. Полная тишина и нервный лающий голос.

                Слов было не разобрать, и я напрягла слух. Ощущение что я слушаю какой-то кинофильм, не глядя на экран. Но это был не сон. Знакомый голос. Отвратительно-знакомый голос.
 
                Интонация стала ещё надрывнее, ещё резче и громче.  Вдруг всё стихло. И в наступившей мёртвой тишине громом грянуло оглушающее:

                - Зик Хайль! Зик Хайль! Зик Хайль!
 
                Всё замерло.

                Все события подлинные.
                8 мая 2004года.