Двадцать третий

Двадцать третий

Птица забрала двоих. Та самая птица, которая убила первого из нас. Честно говоря, я обрадовался её появлению. Она была первой и может стать последней. Может, притом что речка стала совсем другой. Она широка, от берег до берега несколько сотен метров. Течения в ней почти не стало, а капитан даже говорит, что течение изменилось и теперь помогает нам, а не препятствует. Наверное, это необычное дело, чтоб течение реки меняло направление, но так ведь и река удивительная, одни только чудовища чего стоят.
Мы погрузили на борт еду и отчалили. Нас осталось мало. Восемь человек. Вряд ли мы бы могли долго грести таким составом, но ведь теперь течение несло нас, капитан рулил, а мы лишь ускоряли ход. Точнее несколько человек сначала отказались грести, мотивируя это тем, что уже не верят в спасение, не хотят никуда плыть, а лучше бросить якорь и ждать смерти. Это было смешное, неконструктивное требование. Просто у ребят в очередной раз сдали нервы. Так бывает. Я детский врач и часто наблюдал это на своих пациентах, который выводили свою боязнь неизбежных процедур на посторонние моменты. Знали, что от уколов не отвертеться, начинали злиться на игрушки или сверстников, устраивать скандалы. Эти ребята были взрослые, но вели себя как дети. Пришлось их убеждать, причём я говорил почти те же слова, что и детям и это действовало.
Вскоре мы плыли дальше. Я внимательно смотрел по сторонам, я ожидал выхода с реки. Мы прошли уже многое и теперь оставшимся в живых будет приз. Приз должен быть. Хоть здесь его никто и не ждёт, кроме меня. Но я то знаю, что призы бывают. Когда меня везли в милицейской машине, то это был конец. Меня ведь взяли в состоянии прострации, я даже не выбросил пистолет. Милиционеры радовались, видимо им была положена за это награда. Иногда тыкали меня кулаками, смелись, что я дурак и лох. А я был в шоке, с ужасом представлял, что будет дальше. Все эти допросы, суды, тюрьма. Знаете, одно дело когда это грозит какому-то люмпену. Он уже привык к отсидкам, тюрьма для него родной дом, куда он возвращается если не с удовольствием, то без ужаса. Но я ведь интеллигентный человек, каково мне будет там? Что уж говорить о семье? Как будет чувствовать себя жена, дети?
Но к моей чести даже тогда, объятый ужасом и страхом, я не засомневался, что поступил неправильно. Это было без обсуждений. Я решил и это навсегда, такой уж я человек. Вся эта история началась ещё в мединституте. Я туда поступил только со второго раза, уже когда пришёл из армии. Я усиленно готовился, родили мне слали посылки с учебниками, так что у меня на вступительных был один из самых высоких баллов. С первого курса я старался, был всегда одним из лучших на потоке, участвовал в олимпиадах и конференциях. Преподаватели нахвалиться мною не могли, только поругивали за дружбу с Мишей. Это был тот случай, когда сходятся две противоположности. Он был о всём отличен от меня. Быстр в решениях, остроумен, любил риск, пользовался заметным успехом у женщин, ни перед кем не склонялся, всегда шёл на пролом и часто выигрывал.
На медицинском, куда он поступил по настоянию отца, ему было скучно. Здесь нужно было много и методично учиться, а Миша был феерической личностью, его интересовали не проценты со вклада, а выигрыш в мгновенную лотерею. Поэтому он ушел с третьего курса и поступал в торговый институт. Туда был неимоверный конкурс, брали только по блату, но Миша любил трудные задачи. Он охмурил дочь одного из проректоров и поступил. Потом, когда Миша бросил девушку, его пытались выгнать, но он был столь энергичен и нагл, что остался и скоро стал звездой института, капитаном команды КВН, мечтой все студенток и личностью чрезвычайно известной в городе.
При всём при этом, наша дружба осталась. Это было удивительно. Я ещё понимал, почему сам дружу с Мишей. Он ведь яркая личность, он моя мечта о том, как можно жить в своё удовольствие, а не корпеть над учебниками. Его дружбы хотели многие и со мной было всё ясно. Но почему он дружил со мной? Ведь мы учились в разных вузах, я был обычной серой мышкой, точащей гранит науки не столько блистательным умом, сколько терпением. Выгод от дружбы со мной не было, ведь мои родители были небогаты, никаких связей у меня не имелось. Я был в высшей степени безынтересный человек и я был готов, к тому, что наша дружба с Мишей прервётся. Я бы ничуть не обиделся, я понимал, что уж слишком мы разные.
Но дружба продолжалась. Мишка часто приходил ко мне, звонил, приглашал на всякие вечеринки. При этом он ведь был уверенный человек, я ему не нужен был для самоутверждения, он и так знал себе цену, для этого не нужно было сравнивать себя со мной. Просто мы дружили. И я ценил эту дружбу, она была у меня единственной, все остальные были скорее приятели. Их состав менялся, они были мне маловажны.
После окончания института я по распределению попал в Сумы. Он и сейчас довольно таки провинциален, а на момент моего приезда был и вовсе большой деревней. Зато здесь можно было сделать карьеру, толковых кадров мало, так что я за семь лет дошёл до заведующего отделением, чего в Донецке никогда бы не сделал. Миша в это время летал по всему Союзу, организовывая торговлю. Около года проработал в Одессе, потом Фергана, Новосибирск, Ленинград, Харьков. Но где бы он ни был, связь между нами не прерывалась. Он звонил, всегда присылал к праздникам посылки с чем-нибудь дефицитным. Моя жена, я к тому времени уже был женат, очень переживала, что мы не может ответить на эти посылки. Я пробовал несколько раз посылать что-нибудь, но Миша говорил, что не надо.
-Я же торговля, у меня есть всё и ещё немного!
Единственное, чем я мог его отблагодарить, так это устроить на хорошую турбазу, когда он приезжал в гости. Правда и это он скорее принимал из вежливости. При его то размахах, даже самые лучшие сумские турбазы были бедноватыми. Он ведь крутил огромными деньгами. Однажды попросил спрятать мешок. Причём попросил так, что я мог легко отказаться, он оставил мне все пути к отступлению, но я не хотел отступать. Я согласился, взял этот мешок, спрятал на даче в деревянном сундуке, доставшемся от родителей жены. Я переживал, понимал, что в мешке может даже сотни тысяч. По тем, советским временам это были просто колоссальные суммы. Я тогда получал со всеми надбавками рублей четыреста. Были ещё всякие левые доходы, но жена сидела с ребенком, потом со вторым, так что скопить толком не получалось. Через время Миша забрал мешок, предлагал мне пачку, но я отказался, мы ведь друзья. Через год подвернулась возможность купить машину. Я давно хотел машину, мы жили на окраине, вечные проблемы с транспортом. Я попросил у Миши взаймы, он сам приехал и дал денег. Сказал, что я не спешил отдавать.
Я всё отдал. За три года всё до копейки, я вовсе не хотел, наживаться с нашей дружбы. И Миша принимал эти условия, не посягал на равноправие. Он ведь был по тем временам миллионер, но всегда следил, чтобы не дать мне возможность почувствовать финансовую несостоятельность. Он был очень деликатный человек, несмотря на свою бурлящую энергию. Я тоже ценил его дружбу. Однажды он приехал и сказал, что ему нужно срочно лечь в больницу. Я всё устроил, у меня ведь уже были связи. Мише сделали аппендицит. Настоящая операция, удалили аппендикс, зашили, выздоравливал. Приходили из милиции, но взять его было нельзя. А через месяц Миша всё уладил.
Я завидовал его способности улаживать. По хорошему завидовал. Это был талант от бога, сразу так влезть в человека, так окрутить, что он никуда не денется. При этом Миша старался действовать на халяву.
-Понимаешь, за деньги и дурак сможет, а мне интересно, чтоб даром!
Он не был жаден до денег. Они были для него мерой успеха и не больше. Они не двигали им, у него был другой интерес жить. Игра, эти аферы, вот что интересовало его. Ну а раз за это ещё и деньги платили, так совсем хорошо. О своих подвигах он рассказывал нечасто, видимо чтобы не смущать меня, делающего по крохам свою карьеру. А если рассказывал, так без всякого хвастовства, наоборот приуменьшая свои заслуги, рассказывая как пропал впросак и как его обвели вокруг пальца. Хотя я то знал, что его вокруг пальца не обведёшь. Не родился ещё такой человек.
Я гордился Мишей, его дружбой со мной. Гордился и очень дорожил ею. В 1986 году Мишу посадили. Какое-то невероятно неблагоприятное стечение обстоятельств, Миша попал под всесоюзную компанию борьбы с взятками и сел. Дело было громкое, с конфискацией и статьями в газетах. Я поехал на суд, хотел даже выступить, рассказать, что никакой Миша не преступник. Но он через адвоката попросил меня не высовываться, а лучше позаботиться о сыне. Оказывается, у него был сын. К нам гости Миша приезжал всегда сам, я так понимаю, что отдыхал от любовниц, которых у такого человека пожалуй было немало. Про то, что у Миши могут быть дети, я даже не задумывался. Дети это якорь, постоянство, а Миша был стремителен и кочевал по всей стране. А тут сын. В Казани. Я съездил туда, познакомился с мамой, аккуратной, интеллигентной татаркой, работавшей в одном из городских музеев. Не знаю как их свела с Мишей свела судьба, уж очень они были разными. Но ведь и нас судьба свела и мы тоже разные. Я представился, передал Мишину просьбу и сказал, что буду высылать деньги. Женщина молчала и вежливо улыбалась. Потом намекнула, что мне пора. Мишиного сына я так и не увидел. Но затем аккуратно высылал каждый месяц рублей 100-150. Не то чтобы это было сложно, к тому времени жена уже работала, но всё-таки двое детей да и украсть я тогда мог очень немного.
Шли годы, я очень скучал за Мишей, жадно ждал его писем из тюрьмы. В неволе мой друг не терял оптимизма и чувства юмора, описывал свою заключение, будто полное приключений путешествие в заморские страны. Всё было смешно и интересно, хотя я то понимал, что тюрьма не сахар. Уже началась перестройка, страна задрожала, что ни день, то новости, меня всё это пугало, я любил стабильность. Но Миша писал, что это хорошо, что стране нужна встряска, что вот выйдет он и тогда уж заработает. Он несколько раз подавал кассации, но ему не повезло сесть за взятку. Всех цеховиков и спекулянтов массово отпускали, а его нет, даже несмотря на примерное поведение и активную общественную работу. Он не жаловался, но по тону писем я чувствовал, что он очень раздражен. Я хотел поехать к нему, постараться успокоить, но он по-прежнему запрещал это делать. Он не хотел, чтобы я видел его за решеткой, каким-то уркой.
Его отпустили только в 1994. Он приехал худой и какой-то потухший. Говорил мало, почти не шутил и производил очень тягостное впечатление. Как сказала моя жена, Миша был похож на нокаутированного боксера. Я предлагал ему пожить в Сумах, предлагал комнату в общежитии, работу лаборанта, лёгкую и необязательную. Но Миша не согласился, погостил несколько дней, взял взаймы немного денег и уехал. Полгода о нём не было ни слуху, ни духу. Я переживал за него, боялся, как бы он не натворил глупостей. Ведь Миша попал в иной мир. Жизнь за годы в тюрьме изменилась кардинально. Всё стало по другому, многие Мишины знания, опыт и связи оказались ни к чему. А он ведь привык крепко стоять на ногах и мог не выдержать новой жизни в неудачниках.
И вдруг Миша приехал. Прежний. Улыбающийся на весь рот, много шутящий, с деньгами. Передал несколько пачек мне, сказал, что это за помощь сыну, остальное отдаст потом. Чем он занимался, не уточнял, говорил лишь, что работает в Москве. Именно работает, не живёт, а работает. Гостил у нас с недельку и уехал. Так всё вернулось на свои места. Я сидел в провинции и взбирался на свои смешные вершины, а Миша парил где-то на открытых просторах. Большому кораблю - большое плавание, я был очень рад, что он нашёл себя и в новой жизни.
Потом случай с моим сыном. Мы собирались ехать на пару недель в Крым, я достал путёвки в хороший санаторий, завтра отъезд, а вечером мы пошли на речку. Стояла жара, речка от нашей дачи в ста метрах, дети просили. Плавали, Саша побежал на трамплин. Он прыгал с него сотни раз, с него прыгала вся окрестная детвора. Он прыгнул и не вынырнул. Секунда за секундой, а его всё нет. Я чудом быстро всё понял и побежал, нырнул. Я никогда не открывал глаза под водой, не умел, но тогда открыл и увидел Сашу на дне. Схватил, вытащил на берег, стал делать искусственное дыхание. Я откачал его, я ведь врач, а это был мой сын!
А потом я увидел, что он травмирован. Перелом шейных позвонков. Саша был парализован ниже шеи. Вызвали скорую, отвезли в реанимацию, все меня знали, все старались, но нужна была операция. В Сумах не было ни специалистов, ни нужного оборудования. А везти в Киев или Харьков в таком состоянии Сашу было нельзя. Операция требовалась срочно, иначе сын остался бы инвалидом. И я позвонил Мише. Знаете, что он сделал? Он прилетел из Москвы на самолете, специальном самолете, приспособленном для перевозки раненных. Я даже представить боюсь сколько это стоило. Для меня это были какие-то несусветные деньги, но Миша не считал денег. Он отвез сына в Москву, к лучшим хирургам, операцию сделали и Саша был спасён. Сейчас у него есть ограничения по физическим нагрузкам, но он нормальный человек. Он женился, есть внучка. Он живёт, а не мучается, прикованный к постели.
Я не знаю, как объяснить, что я почувствовал тогда. Я плакал и мне хотелось стать перед Мишей на колени. Я не знал, как смогу отплатить за сделанное другом. А он вроде даже и не замечал, хотя подозреваю, что траты были не такими уж и лёгкими для него. Но он не говорил о деньгах, радовался, что всё закончилось хорошо, практически наилучшим образом. Отвез нас из Москвы на машине, чтобы мы не болтались по поездам. Мы с женой смотрели на него, как на бога. Он и был для нас богом, хотя заметно чурался этой роли.
Шли годы, а как-то отплатить Мишу возможностей у меня не было. Он был достаточно богатым человеком, хотя и жаловался, что будь он в Москве в 1991, так был бы сейчас олигархом. Но и без этого он жил в мире иных цифр, с которыми мне тягаться было не под силу. У него была квартира в центре Москвы, квартира в Ялте, дорогие автомашины и даже телохранители. Но в Сумы он приезжал всегда сам и отдыхал от столичной круговерти. В эти дни я брал отгулы, мы жили на даче, рыбачили, купались, хотя я и разлюбил это дел после случая с Сашей. Жарили шашлыки, пили пиво, ездили на машине к источникам и в монастыри. Миша всегда жертвовал им приличные суммы, хотя очень верующим человеком его назвать было трудно.
Жизнь шла, мы уже начали стареть. Я уже стал дедом и готовился стать главврачом больницы, должность просто шла ко мне. Как вдруг пришла милиция. Стали расспрашивать о Мише. Я честно рассказал, что друг с института, что периодически приезжает, созваниваемся каждую неделю. Я даже сразу не понял в чём дело. Пока мне не рассказали, что Мишу расстреляли в собственной машине. Пока он лежал в реанимации, московская милиция стала проверять телефонные разговоры, вышли на мой номер. Но у меня было алиби, проверили и забыли. Я поехал в Москву, но не успел. Миша умер за несколько часов до моего приезда. Мне рассказали, что его убил какой-то уголовник. Глупое недоразумение. Миша обедал в ресторане, слова за слово зацепился с каким-то уголовным авторитетом, тот был под кайфом, схватил автомат и расстрелял Мишу, когда тот собирался уезжать. Теперь совал деньги и пробовал пустить деньги на тормозах.
Я на всё это не обращал внимание, участвовал в похоронах, нёс гроб, плакал на могиле. Это была очень тяжелая потеря, пожалуй самая тяжёлая в жизни. Я как потерялся весь. Хорошо хоть жена взяла меня за руку и отвезла домой. Я неделю лежал на диване и находил сил, чтобы подняться. Потом заставил себя жить. Я знал, что Миша не одобрил моё отчаяние. На сорок дней поехал в Москву и оказалось, что дело пушено на тормозах. То есть нашли какого-то конченного наркомана, на которого всё и свалили. Он взял вину на себя, а тот уголовник, который убил Мишу, ходит и смеётся.
Это было возмутительно. Но ещё более возмутительно было то, что это всех устраивало. Бывшие партнеры расхватали Мишин бизнес и желали поскорее забыть, что был такой человек. Я пытался им что-то говорить, но они лишь досадно морщились. Я мешал им, путался под ногами, как надоедливая дворняга. Им было наплевать на Мишу, на память о нём, на месть. Потому что они были чужие ему люди. А я был друг и я не мог оставить всё как есть. Я сидел уже на вокзале, когда понял, что должен убить подонка. Это мой долг, без которого я не могу считаться нормальным человеком. Благодаря Мише, мой сын не стал калекой. А теперь Миша лежит в земле, а его убийца живёт себе и улыбается.
И я ушел с вокзала. Это смешно звучит, я ведь даже оружия в руках не держал, разве что несколько раз охотничьи ружья. Я никогда не убивал, я ничего об этом не знал, я был успешным медицинским чиновником, я нарушал закон только беря взятки, так ведь все брали. И вот я решил стать убийцей. Я ничуть не сомневался. Как только ко мне пришла эта мысль, я сразу решил, что так и будет. Убью этого мерзавца и так хоть частично отплачу Мише.
Это была как гора с плеч. Я почувствовал уверенность и радость, что нащупал правильный путь. Съездил домой, взять деньги из заначки. Жене сказал, что поставляю памятник Мише, а то мерзавцы его коллеги, не собираются этого делать. В Москве снял комнату и пошёл искать оружие. Я знал, что рискованно покупать у первого встречного, что много подстав и легко попасть в милицию. Я четыре дня бродил по злачным местам, дважды меня пытались грабить, один раз успешно. Но я всё-таки нашёл пистолет Макарова и две обоймы к нему. Ездил на электричке за город, трижды стрелял, чтобы привыкнуть к оружию и убедиться в его исправности.
Потом я несколько дней вычислял уголовника. Он жил аж в Южном Бутово, в собственном доме, огороженном трёхметровым забором. Всегда ездил с несколькими телохранителями, дом охраняло несколько кавказских овчарок. Рядом была брошенная водонапорная башня. Будь у меня снайперская винтовка, можно было бы уложить мерзавца, как в фильмах. Но где её искать снайперку. Рискованно и время поджимало, нужно было возвращаться в Сумы, работа ждала. И я решил действовать в наглую. Я был уверен, что всё будет хорошо. Оделся в тёмную одежду, спрятался возле башни, а как стемнело, подошёл ближе. Товарищ приехал ближе к полночи, с двумя телохранителями. То ли пьяные, то ли уколотые, все шатались и смеялись. Меня они явно не ждали, я выскочил из темноты и выпустил в их всю обойму. Потом перезарядил и ещё оставшиеся пули. Догадался, что надо было бы стрелять в голову, контрольный выстрел, как это называется, но патронов не осталось. Я развернулся и ушёл. Не выбросил пистолет, не попытался убежать, а просто шёл себе, куда глаза глядят и с пистолетом в руках.
Со мной приключился шок. Я ведь никогда не убивал и эти выстрелы, крики кровь, трупы. Я впал в прострацию, что-то бормотал себе и шёл, в каком-то шуме медленных и несвоевременных мыслях. Думал о предстоящем ремонте в отделении, о том, что надо одёрнуть медсестру Шувалову, а то пару раз переспал с ней, так теперь хамит всем. Что-то ещё. Я шёл и шёл, прошёл несколько километров, вышел в кварталам многоквартирных домов, возле одного из которых меня и выхватили фары патрульной машины. Милиционеры сразу определили меня по походке. Они то насмотрелись таких обреченных походок. Выскочили, схватили меня, забрали пистолет. Они были сильно возбуждены, видимо их ждала большая награда, конечно, раскрыть по горячим следам тройное убийство.
Меня запихнули в задок бобика и помчали в отделение. И там, в тряске и тесноте до меня стал доходить ужас происходящего. Что всё рухнуло. Что теперь будет суд, позор, пожизненное заключение. По своей глупости, я перепортил себе остаток жизни? Почему я позволил себе впасть в прострацию? Даже не выбросил пистолет! У меня ведь был план отхода! Идиот! Но как бы я не ругал себя, я и мысли не допускал, что не нужно было мстить. Нужно. Я должен был отомстить за Мишу, должен был отдать этот долг. А то, что так вышло, то виноват лишь я и никто больше. Сам дурак. Я даже хотел, как придем, попытаться бежать. Может застрелят. Или повеситься. Я не ходил проходить через суд, не хотел идти в тюрьму, сидеть там годы. Так похоронят и скоро забудут, а так позор для семьи на годы.
Вдруг удар. Я потерял сознание. Очнулся от жара, ничего не соображая вылез и отполз подальше от огня, который разгорался. Потом взрыв. Он привёл меня в чувство. Я вскочил и шатаясь стал убегать. Ночь прятался в какой-то канаве, а с утра добрался до комнаты, взял оставшиеся деньги и побежал на вокзал взять билет. Слышал, как по радио рассказывали о ночном убийстве уголовного авторитета и трагическом столкновении милицейской машины с грузовиком. От столкновения начался пожар, потом взорвались баки. Мой бумажник и паспорт сгорели, так что никаких следов моего пребывания. Случилось чудо. Казалось, что я пропал, но вдруг такой вот финт судьбы и я на свободе с чистой совестью.
Я приехал домой и захотел отдохнуть от всего пережитого. Выбрал это путешествие, по реке среди лесов. Это должно было успокоить мои нервы, кто же мог подумать, что так всё получиться. Эта река, чудовища. Плывём бог знает куда. И течении несёт нас всё сильнее. А впереди какой-то рёв.
-Капитан, там что-то ревёт.
Все прислушались. Конечно ревёт, у меня хороший слух, я не ошибаюсь в этом.
-Что это может быть?
-Не знаю, может водопад?
-Водопад? Значит путешествие кончится! Ведь мы не сможем переплыть водопад?
-Смотря какой, корабль у нас крепкий и манёвренный.
Все молчали и прислушивались. Рёв уже слышался отчётливо и был силён.
-Это большой водопад. Очень большой водопад. Может стоит бросить якорь и подумать?
-Давайте подплывём ближе, но якорь приготовить. Два человека на нос, слушать мои команды.
Все разбрелись по местам, хотя место было только на мосту, а остальным оставалось лишь держатся за ненужные вёсла. Корабль ускорял ход. Уже не плыл, а почти мчался, подпрыгивая на пенящихся волнах. Как будто включился мощный мотор и стали участвовать в гонке.
-О господи!
Мы как раз вынырнули из-за поворота и увидели впереди в нескольких сотнях метров огромную пещеру в которой исчезала река. Река проваливались в подземелье! Я не хотел туда, нужно было выбираться на берег и уходить.
-Бросайте якорь!
-Отставить! Мы плывём дальше!
-Капитан, куда дальше?
-Вперёд!
-Там подземелье!
-Это пасть!
-Что?
-Пасть Жабы! Мы у цели, мы плыли, чтобы добраться до Жабы и убить его!
Это был какой-то бред и я бросился на нос, чтоб самому бросить якорь. Но пропасть стремительно приближалась, гул нарастал и я понял, что не успею. Я не хотел провалиться бог знает куда. И лучше спастись одному, чем погибнуть вместе! Я ведь везучий! Перемахнул через борт и щучкой вошёл в воду. Вынырнул и что есть силы загрёб к берегу. Я плыл быстро, очень быстро, плыл будто летел. Только когда открыл глаза, то понял, что не продвинулся ни на метр. Больше того, меня просто сносит в пропасть. Я замолотил руками с удвоенной силой, но только удалялся от берега. Очень сильное течение, бороться с которым было выше моих сил. Я запыхался, стал глотать воду, потом перестал сопротивляться, вода бросила меня в зияющую темноту, удар, а провалился под воду, нужно было дышать, но держал рот закрытым, метался в воде, открыл глаза, но я не знал куда плыть, где спасение в этом бардаке. Я держался сколько мог, а потом открыл рот и захлебнулся водой.