Гиацинт

- Будет уже поздно.
- Как бы не было поздно – просто позвони, чтобы я знал, что ты рядом….

                Иакинф (Гиацинт) – доэллинское божество.
               
Гиацинт.

- Стихи похожи на змей. Невозможно удержать их в мыслях, а иногда так хочется, чтобы все старые стихи, которые знал наизусть,  вдруг вспорхнули разноцветными бабочками со спящих мыслей. И улетели. И чтобы каждый раз, когда хочется - вспоминались. И чтобы – только хорошие.
- Невозможно, непонятно, неопрятно так прячу память в каждый уголок почти мертвого сердца. Вы скажете, не надо, глупая, ты ещё такая глупая! А ты,  наверное, умный, если смог так легко прогнать меня из своих стихов, снов, из всего своего. Ха, ты гордишься тем, что больше не пишешь моё имя на тщательно выбеленных стенах своей комнаты. А я горжусь тем, что никогда не писала твоего ни на ногах, ни на обоях, просто нигде,  и черт меня возьми, если это не так.
- Машины, повара, выключенные кондиционеры, мусор, леска, цепляющаяся за башмак, я сегодня не в таланте, сломанные ноги, разорванное сердце, постоянная музыка, пение и не пение, питие, жизнь, неправильные часы, гомосексуалисты, девушки, помешанные на фэнг-шуй, пожилой, но все же красивый ББГ, усталость, беременность, сумасшедшие поезда, я так тебя люблю, милый, сгоревший процессор, постоянное желание уехать, провалиться, заикающийся саксофонист, любвеобильная стерва, запах сигарет и много-много света вокруг. Весь свет принадлежит тебе, весь белый свет и не белый тоже.
- Извините, нас нет дома, оставьте, пожалуйста,  сообщение после длинного гудка. Привет, это я. Не знаешь? Ты просто не хочешь вспоминать, да? Или не можешь? А солнечные часы на песке? Это тоже? А «Летучий кот», которого мы слушали вместе? Тоже мне, агнец Божий! Да и вообще,  кто ты? В синем, фиолетовом, бежевом и чёрном. Можно я буду называть тебя Гиацинт? Это, кажется, цветок, а может и нет. В крайнем случае я не подразумеваю, что ты можешь случайно оказаться цветком. Или деревом. Деревьями становятся только те, кто этого заслужил. Ведь деревья живут долго-долго. Так долго, как нам и не снилось. Ну что я всё об одном. О тебе. Хочешь о себе? А я не хочу. Так вот, мой младший брат вчера чуть не утонул в ванной. В запотевшем зеркале ему почудились кусты сирени и солнечный свет. Он выбежал и кричал: «Сестра, сестра, у меня совсем закружилась голова от пены» А я сказала: «Ну какая к черту в пятницу пена!»
Между прочим,  мой брат – физик, или химик, я точно не помню. Я только помню, что маму зовут как-то странно. То ли Олимпиада, то ли Олимпийка, а может и вовсе Людмила. Совсем с тобой растерялась. Я всегда ведь была умная. Кажется, плёнка закончилась на автоответчике.
- Да что за глупости. Заговоришь об одном, а с языка слетают совсем другие слова. А потом сидишь в плену своих слов и мучаешься, пытаясь сломать словесные стены новыми,  ещё более бессмысленными словами. Сначала говоришь правду, а потом врешь, что правда – это ложь. А правду почему-то никому не хочется говорить  - слишком стыдно, да и по-детски. А врать тоже нехорошо. Больно.
- Mon cher ami… Где же она? Ты убил её. А те, кто рядом,  не смогли воскресить. Слишком поздно сожалеть о невыученных уроках и самом прекрасном детстве. Я всё пою. В три октавы. Иногда срываюсь. А иногда плачу. Не по тебе. Я плачу, когда вижу танцующего белокурого девочку-ангела, которая смотрит на уличных музыкантов и вбирает в себя их музыку.
- А ты помнишь базиликовые рощи, шуршащие кустарником?  Волшебные минорные аккорды прошлого, соединенные в журчании тихих ручьев и мелодичного перетекания звуков? Ты помнишь? Мы долго смотрели, как закат обмакнет свою пунцовую краюху в синюю гладь нетронутого залива. А потом? А потом одинокий рыбак Месяц будет закидывать сети. В тончайшую сеть, сплетенную из лунной пыли и света попадутся наиболее грешные  и оттого самые прекрасные на этой земле чудеса. А рассвет прилетит вместе с птичьим пением. Мы счастливы. Ты помнишь? Это тебе. Это всё тебе.
Локон моих волос, должно быть,  пропах рекой и песком. Но тебе уже всё равно. И мне. Что может ранить сильнее, чем взгляды похожих на тебя? Только дождь, ковер с квадратами и ромбами, испорченные фотографии, «Ночное», зонт с длинной деревянной ручкой, два килограмма мороженого с орехами, сказки про Одиссея, маленькие камешки в моем дворике, сломанная ракетка от бадминтона, дядя в красных шортах и домашний пирог с малиной, размазанное по полу мороженое и я, кричащая о том, как заблудилась золотая рыбка… Вот и всё. Это только мои sweet dreams.

Льдинки срываются и падают, и тают… Девушку под рыжим зонтом в черном пальто морской ракушкой выкручивает наружу. Мимо проносятся троллейбусы, а в них – кондукторши с несложившейся личной жизнью, малиновые барышни с распущенным взглядом из-под густо накрашенных ресниц и размазанные по влажному стеклу мужчины. А девушка всё стоит. И думает о том, как красиво поют птицы по утрам над рекой. И как красиво цветут кувшинки в заводях, скрытых дубовым лесом. Она стоит и вспоминает. Держит в руках промокшие листы бумаги с невидимыми отпечатками губ. А в кармане спрятаны засохшие цветы кувшинки. Ты позвонишь соседке и скажешь, чтобы покормила твою собаку и брата. Она сделает. Она очень хорошая. А ты нет. Ты пропадаешь целыми днями в городе, поздно ложишься спать, долго куришь на кухне, смотря в ночное небо, забываешь купить хлеб или постирать брату рубашку, позвонить маме, которую очень любишь, ты бываешь медлительна, если кто-то говорит о нём, тебе часто хочется убежать от действительности, спрятавшись в книгах, ты не поливаешь свой кактус, помнишь, что под окном стоит красная машина на которой никто не ездит, ты играешь на губной гармошке до тех пор, пока соседи не начинают стучать в стены, совсем не читаешь журналов, предпочитая им сказки Андерсена, и помимо всего, ты всё время думаешь… Ты, чёрт возьми,  думаешь о нём, о ней, о них  и совсем забываешь про себя.
Где-то должен быть выход из этого замкнутого, кирпичного пространства! Девушку по ночам душат змеи её предрассудков. Она кричит. Его бутылка вина пуста. Её - нет. Ей снится хорошая погода, раннее утро, постоянные звонки и вид со второго этажа – всё, чего ей не хватает здесь.
- Какие у тебя красивые глаза, -  Один мой друг говорит.
- А ты представь, как давно я это заметил, - скажет Он. И будет смеяться.
А девушке не нужны его слова тогда. Ей нужны его слова сейчас. Сию же минуту, иначе она растратит всю энергию, пустившись в дикие, ритуальные танцы индейцев племени Оглала-Сиу, будет прыгать в вековые костры, бить в бубны, размахивать руками и волосами, на которых и в которых колокольчики, поклоняться великому Сидящему Быку и, возможно, сердце её всё же похоронят у Вундед-Ни. Она бы этого так хотела...
Столь знакомые стихи расползаются и шипят. Всё о чём хотела сказать она, несчастная,  одинокая, неотступная, всё это записано в их сердцах. Стихи его праведные, стёбные, красивые, мучительно грустные и оттого столь ранящие её и без того мёртвое сердце, она каждый день, пряча под подушкой читает при свете собственных глаз. Буквы почти не различимы из-за слёз, которые каждую ночь вырываются предательским потоком и стекают на бумагу. Все часы для неё показывают  14.05, потому что только тогда она видела в глазах его любовь.
- Дорогой, купи мне сок! – Одна моя сестра прищуривается.
- А хочешь, я упаду? – спрашивает Он у девушки.
- Нет, не хочу, - отвечает девушка.
А он всё равно падает, широко распластав руки. И ему не больно. А ей больно. И когда он встает,  они начинают петь. А она чувствует, что скоро всё. Поэтому он придумывает игру, где ключевой цифрой становится 28. А девушка чувствует, что никогда, никогда больше …..
Теперь уже поздно, теперь уже слишком поздно, милый.
- Извините, но нас нет дома, оставьте своё сообщение после длинного сигнала. Привет, это я. Не узнаешь? Или просто не хочешь помнить, да? Кто я? Я – Королева.  А, кстати, кто ты? Можно я буду называть тебя, ну скажем, Гиацинт… Можно?     Если, конечно, это не слишком навязчиво звучит…