Одуванчиковый рай - незаконченный роман

Все приведенные в романе цитаты автор просит не считать плагиатом — несмотря на отсутствие кавычек, — а воспринимать как гостей, зашедших на чай, да так и оставшихся в книге.

       
Еда влюбленного - любовь к хлебу, не хлеб. Дж.Руми

Смерть, любовь и душа - явления совершенно тождественные.
А. Платонов





Часть 1

Мы умерли в одуванчиках,
Где запах юной росы.
Мы стали пыльцой и мечтою
Цветка о прилете осы.
 

Так, распростерты на грани травы,
Мы недвижимы и немы, увы.
.

1.
В начале было поле. Поле дышало - безмятежно и сонно, как большой младенец, уверенный в неотъемлемости  матери-лета. Сверху - рыжим хрусталем - его оберегало безмерное пылающее сердце, снизу, неторопливо пульсируя, баюкали незримые подземные артерии. Теплый пушистый снег одуванчиков недавно припорошил  зелень - словно в насмешку над  побежденной зимой, кажется, уже навеки отступившей куда-то за горизонт, к полюсам и пингвинам. А здесь невидимые птицы состязались друг с другом, стараясь выдать некую особенную, доселе не исполненную и невостребованную человечьими ушами трель. А может, то перекликались серафимы...
Их было трое. Они полностью владели этим миром, по крайней мере, так им иногда казалось. Нет, они не были серафимами, напротив, внешне выглядели совершенно бескрыло и маялись от банальнейшей скуки, пребывая в сладкой лени и каком-то чудовищно-прекрасном небытии. Главные обитатели Эдема приехали сюда, в это благоухающее безлюдье, лишь три дня назад, с целью довольно смутной - развеяться, забыться, убить в себе урбанистическое и наносное, но теперь абсолютно не знали, чем же заняться, настолько окружающее противоречило любым пространственным передвижениям, установив всесилье венозного времени, свободного от «диктата» часов. Достаточно просто валяться на траве и дышать, и смотреть, и чувствовать, как становишься кем-то, кем ты никогда еще не был, но отчаянно желал быть; как могучие и добрые силы - духи леса, земляничные лилипуты, сосновые великаны - перекраивают податливую открытую душу; как в груди томится и ворочается солнце.
Их трое - Кристина, Марк и Леон - неразлучные студенты, ненасытные пожиратели красоты. Они вызывающе молоды, высоки, светловолосы. Их внутренний облик подстать внешнему: головы переполнены различными ветрами и замечательным юношеским максимализмом - сплошь благими идеями по усовершенствованию мира.
Мир, впрочем, в данный момент более чем не нуждался в усовершенствовании. Вокруг все было пропитано чистым, ровным, знойным духом, если не дурманом. Это местечко они выбрали почти случайно. Отец Кристины когда-то был фермером и здесь, вдали от города, имел небольшое хозяйство, пока, точно наводнение на засуху, не сменилось правительство, которое вдруг сочло выращивание пищи для сытых единиц, а не для голодных масс, преступным. Ферму даже не присвоили, что было бы естественно и логично, ее попросту запретили. Зато живность, ту, что отец не успел продать или, скрипя зубами, зарезать, отобрали. Но остались пустые хлева и небольшой покинутый домик. Про него вовремя вспомнили. Вот и подвернулось райское убежище на летние каникулы.
А сейчас, попробуем представить происходящее в виде плавно разворачивающегося полотна (почти Ренессанс): трое вчерашних детей, сморенные внезапным неизъяснимым счастьем, расположены недалеко друг от друга в разнообразных позах; рядом три бутылки пива, нагреты солнцем и полуотпиты; огромное, ничейное, никем более не смятое поле с преобладанием колера белил с кобальтом и легкой умбры с зеленым; лес, вполне лесного цвета впереди и дымчато-голубой вдали, там, где он сливается с ласково повторяющим оттенок горизонтом, к которому ведет широкая муравчатая «дорога» - прореха в лесной чаще; баснословное лето без рамок и границ; акварель, пейзаж в натуральную величину.
- Не знаю, как вам, - нарушил уютное молчание Марк, - а мне тут как-то зыбко, что ли. Словно бы я попал на другую планету. Все такое живое, нетронутое, а я будто лишний.
Марк - на вид серьезный, хорошо сложенный, густобровый  юноша с пушистыми ресницами-снежинками, в миниатюрных круглых очках. Если внимательно вглядеться в то, что за стеклами - открытые жадные до зрелищ глаза с примесью чего-то хулиганского, - станет понятна его истинная сущность - властолюбца, воина, самца, которого обожает слабый пол и побаивается сильный. Этакий стандарт (или синдром) Лидера. Его портит лишь некоторая нервозность и вспыльчивость по пустякам. Марк лежит на траве в изящных светлых брюках, но с голым торсом (в этом он весь), раскинув крупные, налитые здоровьем руки и подогнув одну ногу. Он вытянулся, разомлел и, кажется, даже мурлычет. А как же иначе - ведь причина его довольства подсела так близко к нему.
- Представь, что ты просто травинка, - томно проговорила она.
Кристина - худенькое, уже вкусно загоревшее, ясноглазое созданье с длинными вьющимися локонами. Этот ручей мягкого света стекает по гладкой, словно обточенной морем, спине - беззащитно и беспощадно открытой, если не считать тонюсеньких бретелек купальника. Кристина капризна, игрива, нежна, горда, ослепительна и еще раз капризна; она - все, что угодно, переменчивый ветер. И это ей особенно нравится. Она обожает быть разной. Свою красоту Кристина разглядывает в глазах окружающих, как в живых зеркалах, и от этого ей сейчас (и всегда) особенно тепло. Для нее лето вечно. Она восседает над головою довольного Марка в позе склоненной невинности, что вдвойне придает какую-то застенчивую эротичность ее обаятельно-противоречивому образу. Под розовой пяткой небрежно смятое платье. Кристина жмурится, ощущая всем телом, как ласковые солнечные кисти щекочут ее отзывчивую кожу, покрывают тело глянцем кофейной охры, творя всю ее заново, каждый, каждый день заново.
Леон  - немного одинокий и чуть-чуть брошенный - молчал, а вполне вероятно, и не вслушивался в суть разговора. Он размышлял о своем, вдыхая с блаженной грустью пряные терпкие ароматы цветущего поля.
Леон - долговязый, с мелкими веснушками, с выражением лица, постоянно напоминающим зародыш улыбки, слегка сутулый, в клетчатых шортах, только подчеркивающих худобу ног. Он загорел много меньше Кристины, но гораздо сильнее, чем Марк. Он вообще обожает загорать, бездельничать, думать, особенно думать. Это основной недостаток Леона: он слишком много думает. Он верующий (по крайней мере, так ему иногда кажется), по мнению его друзей - даже чересчур. Он не самец. Само это слово противоречит его природе. Он прежде всего  - душа, а потом тело. За последнюю сентенцию собственное тело недолюбливает его, поэтому порой ему свойственна комичная неуклюжесть. Леон (безусловно, наиболее колоритный персонаж картины) сидит, как и положено социопату, поодаль от мурлычущей пары в положении, отдаленно смахивающем на позу лотоса, без видимых признаков жизни, разве что жует травинку. Она безвкусна.
Ошибкою стало бы предположение, что Кристина - девушка плечистого Марка. Отнюдь. В общепринятом смысле она никогда не принадлежала ни ему, ни Леону. Хотя любой из них отдал бы ведро крови, чтобы исправить столь глупую ошибку. Но так уж повелось, что все трое были и оставались по сей день связаны подобием дружбы. Только подобием, ибо дружба эта заварилась, естественно, на кипучих потаенных страстях, которые и страшнее и разрушительнее явных чувств. Так они и плыли по реке двусмысленностей, недоговоренностей, рискуя в конце концов лопнуть от напора сдерживаемых желаний. Кристина - их ненаглядная ледышка, - заметим, сей скрытый огонь различала невооруженным взглядом, а удовольствие раздувать его сделалось для нее лакомым развлечением. Словом, запретный померанец годами наливался соком и становился только вкуснее, подвигая двух несчастных борцов за свое сердце на новые состязания в полуптичьих руладах, в повседневных чудесах, творимых для нее - птицы птиц.
Существовало и еще кое-что, сплачивающее компанию. Само собой, в их социально не окрепшее сознание не могли ни проникнуть симптоматичные для возраста идеалистических метаний воззрения. Троица состояла в тайном студенческом обществе, в цели которого входило множество традиционных утопий, как то: свобода (любимое слово юности) от навязанного им правительства и миропорядка (шаткий баланс между кровавой историей всевозможных урарту и кровавой же анархией мясников-интеллектуалов), неучастие в войне всемирного зла против, соответственно, добра (тут некоторые трудности возникали с определением черного и белого, а также из-за незнания того факта, что зло охотно сражается и само с собой), победа мысли над инстинктами и прочее и прочее в том же духе. Чем неосуществимее цель, тем интереснее. Прекрасная щенячья наивность, как обыкновенно бывает, пока жизнь ощущается  всем телом, а не отдельными расхристанно целлюлитными местами, окутывала их души розовым туманом, капризно требуя и от вне той же розовости. Подобные общества в изобилии вскакивали прыщами на челе страны, но все же состоять в них было небезопасно, тем паче в годы правления Новой Диктатурки, как презрительно называли - уже тихонько и на кухнях - теперешних хозяев гигантской фермы под названием Государство.
Однако сейчас начинающие смутьяны были далеки от любых политических проблем, королей, диктаторов, продав души солнцу и травам. Они (Первые и Последние) блаженствовали на этом, забытом человеческими особями, одуванчиковом поле, раскинувшемся близ бывшей фермы, стоявшей также особняком (в невольном каламбуре) возле самой каймы глухого леса. Отец Кристины, энергичный нелюдим, ценил в жизни две вещи: дело и одиночество, а потому построил хозяйство вдали от чужой возни и суматохи. Никакого электричества, не говоря уж о телефоне. И если б не машина Марка, будильник, да допотопный радиоприемник с запасом батареек - который, как старый кот, хоть и тужился, но мало что ловил, -  захваченный компанией с собой скорее в качестве источника политинформации, нежели как средство развлечения, можно было легко представить, что вы попали в далекие дикие времена ночных свечей и ароматного мяса, подрумяненного до хрустящей корочки в массивной, почерневшей от сажи и постреливающей углями печи. Третьи сутки недавние изнеженные студенты жили так, как, возможно, постоянно существуют многие, затерянные где-то в глуши и по сей день. Но разве это ведомо городским романтикам. Они «затерялись» специально. Они добровольно «обрекли» себя на трудности. Они приехали питаться экзотикой и даже в шорохе полевой мыши за лунным окном слышали поступь огромных волков из прочитанных когда-то эпических новелл.
- Ну если только, - лениво протянул Марк, глядя на Кристину, запрокинув лицо, так, что ему казалось будто она висит вниз головою прямо над небесной пропастью, - цветок под твоими ножками.
Он неспешно перевернулся на живот, пресекая ее опасные игры с небом, поискал что-то глазами и указал на смятый, похожий на подбитую бабочку Голубянку, ультрамариновый цветок, действительно распластавшийся под нею. Марк легонько погладил его как собрата. Кристина же - божество, сошедшее к нам, на твердь - приподнялась и передвинулась чуть в сторону. Теперь она не могла сидеть на живом цветке.
- Надо же, - она радостно всплеснула звонкими, пока еще белыми ладошками. -  Распрямился.
«Удивительно», - позавидовал колокольчик Марк.
Леон, не меняя ни позы ни выражения лица, неожиданно продекламировал:
   -  Не ад в меня вселяет страх.      
      Боль в сердце из-за первоцвета
      И солнечных мгновений лета.
- А мы думали, - произнес Марк, - что ты медитируешь, любитель поэзии ты наш. Кристинка, что он прочел?
Отрывок прозвучал не случайно. Просто Леон предлагал девушке их обычный междусобойчик - поэтическую игру в цитаты, побеждал в которой тот, кто последним вспоминал подходящий по теме и смыслу кусочек. Марк, менее сведущий в ямбах и хореях, попытался помешать, отвлечь внимание Кристины, однако она - впрочем, ни на йоту не приблизившись к новому собеседнику - уже включилась в старомодную забаву своих прабабушек:
   - Сегодня все цветет: вся ширь природы Бо-ожьей
     любо-овью полнится  и шепотом, как ло-оже
     благоуха-анное супругов молодых.
Она декламировала медленно и мягко (кошка на бархатной подушке), издавая  нежный лопающийся звук губами тогда, когда шаловливо интонировала всякую понравившуюся ей согласную. Она растягивала беззащитные обнаженные слова, то шипя по-змеиному на «с», готовая к предполагаемому броску, то - практически в начале нападения - вдруг успокаивалась, засыпала, чувственно позевывая на «о».
Марк тем временем привстал, потянулся, отпил пива, после чего принял прежнее горизонтальное  положение у Кристининого колена, но прикрыл глаза и отвернулся с видом демонстративной скуки. Его опустевшие очки уставились на лазурь сосен, обрамляющих справа невозможные вертикальные небеса. Пространство сегодня играло с ним в странные игры, и виною тому каким-то образом была - он смутно знал это, как слепой ощущает, что он не один в комнате - Она, Христина.
- Хочешь быть Музой? - улыбнулся Леон, глядя с эстетским азартом на подсевшую наконец ближе Кристину:
   - Там
     она взбиралась, вешая на ветви
     свои венки, завистливый сучок
     сломался, и она с цветами вместе
     упала в плачущий ручей.
Он по традиции разыгрывал пессимиста в противовес своей жизнерадостной сопернице.
- Это не по теме, - взбунтовалась та.
- Мы разве не о цветах?
- Ну тогда еще проще, - однако замялась, но вскоре нашлась:
- Тронь лютню, о-о поэт, и поцелуй мне да-ай,
     шиповник ждет цветка... - снова пауза, - кажется, из каждой... пам-пам ветки.
- Повторяешься, Муза.
- Так можно.
- Хорошо. Тебе можно.
     Но я, затерянный в кудрях травы летейской...
- Может хватит, - оборвал их щебетание  «проснувшийся» единоличник Марк. - От вас тошнит.
Замечание было высказано в шутливом тоне, но Кристина не преминула обидеться:
- Ты умеешь только все портить, Марк.
Тут уж завелся и он:
- Если хотите знать, нет ничего глупее, чем хвастаться чужими зазубренными стихами. Строите из себя знатоков искусства, а сами ничуть не лучше тех потных рабочих, что едут домой и в транспорте гадают идиотские кроссворды, лишь бы забить чем-то время и голову. Только вот пустота остается пустотой.
- А чем плохи рабочие, капиталист ты наш? - попробовал их примирить, переводя спор в шутку, Леон.
Но было поздно. На поле разгорался пожар.
- Суть не в рабочих, а в свободе выбора. Вы выбираете глупые игры также, как они -  глупую работу.
- По-моему, ты бредишь, - заметил Леон, - и бредишь весьма глупо.
- Ладно. Я пойду в дом, - сказала Кристина, резко вскочила, подхватив с травы платье, и стремительно направилась к  лесу, гневно размахивая этим бежевым флагом войны. Скорее всего она рассчитывала, что Леон побежит за ней вдогонку - напрасно.
- Сейчас был твой час, - поддел его Марк, пародируя их «глупые» стихи.
- Как же она хороша в гневе, - прищурившись, меланхолично произнес Леон, рассматривая тоненький удаляющийся силуэт сквозь фонтанирующие в глаза сплошные кавычки солнца.
- И пиво теплое, - непонятно к чему констатировал Марк.
Холст прорезала первая трещинка.


2.
Сиреневый холст небосвода в мутноватом окне. Кое-где он пробит стрелами звезд - словно там, с той стороны, кто-то развлекался стрельбой из лука - и декорирован столь же мутными обрывками водянистой плоти - точно некая страшная сила в вышине ночи разорвала на куски целое небесное воинство ангелов. В соседнем окне иная картина: инфернальная желтоглазая луна, парализованная в отместку бледным ладаном, которым Бог окутал свои чертоги.
Ночь была подчеркнуто тихой и одновременно (возможно по той же причине) пронзительно шумной. Кто-то активно шумел, беспардонно прорывая нервную ткань тишины: стрекотал, свиристел, шуршал - в траве, на деревьях, повсюду за окнами. Маленькие невидимки, выползшие на охоту, спешащие по своим ночным делам, либо просто поющие о том, как хорошо петь в темноте. Гномы ли, эльфы? Незримая непонятная жизнь, ставшая явной в божественной тишине только тут, вне города, с его искусственными звуками, проецирующими в сознание иллюзию сопричастности с настоящим.
К счастью, инкубатор недавно покинут; пусть на время, но бройлеры-непоседы сумели вырваться из бетонных клеток и вот, готовились ко сну в уютном домике, пахнущем сухой сосной и старой смолой. Домик был двухэтажный, если вторым этажом считать просторный чердак с неизбежным круглым оконцем, где в гордом одиночестве (или скорее в одиночестве гордости) царила недоступная Кристина. Внизу же, в одной из двух комнат - самой большой - «ютились» Леон с Марком.
У них тут было все. И лестница с резными перилами, ведущая к Кристине. И говорливый сервант; сейчас он важно молчал, потому, что его не трогали. И два расшатанных стула - вечно пьяные стражи стола,  привычно привалившиеся к нему - еще сравнительно молодому, сколоченному вручную и наскоро из местного сосняка. И медная бочка с дождевой водой, которую Марк один затащил в дом со двора - «чтобы мыться без зрителей», а потом выяснилось, что для этих целей рядом припасено озеро. И кресло с неизбежным пледом. И овал зеркала, отражающий вездесущую луну. И рыжий шкаф с отскочившей дверцей. И каменная печь, когда-то белая, а ныне неясного оттенка. И дверь с массивным ржавым засовом - прямо в одуванчиковый рай. И лестница... Откуда все это взялось? Видно отец Кристины был еще и неплохим плотником, но все же перевез часть мебели из города.
 Леону досталась древняя, вобравшая в себя, наверное, столько же мудрости, сколько и пыли, скрипучая кровать с железными кругляшами на спинках; так что, когда одолевала бессонница, можно было глядеть на них - и тогда, на фоне дырявой холстины окна, они превращались в огромные бледно-серебристые планеты -  самые близкие к Земле. Вот оно - слияние со Вселенной, что бы там ни говорили астрономы. Впрочем, взамен  любой из этих планет Леон предпочел бы созерцать сверхновое светило-крест Чердака. Только оно, наверное, уже погасло. Или Кристина еще отдается обожаемому Шекспиру при свече?..  Марк обитал на банальной земной кушетке неопределенного возраста, уткнувшись носом в стену, но ничуть не завидовал Леону. Они успели настолько привязаться и к этой заброшенной комнате, и к одиноко скучавшей до них мебели, и к этим, забывшим тепло хозяйских тел, постелям, что считали их своими, чуть ли не родными.
Этой вязкой прилипчивой ночью обоим почему-то не спалось. То ли луна мерцала неправильно, то ли их мысли текли особенно громко, прогоняя и без того не настырный сон. Стеснительно медлящее детство все возвращалось из глубин ДОбытия и, наконец, смело запрыгнуло к ним под одеяла: друзья начали перешептываться, как когда-то. Они не росли вместе, но воспоминание о том, как дети отпугивают мрак и вместе с ним собственных монстров, вернуло им утраченное несуществующее.
- Странно, - начал Марк первым, опустив ненужное «ты спишь?», он знал. - Когда-нибудь один из нас окажется там, наверху.
Кровать Леона заинтересованно затрещала.
- Ты хочешь сказать - внутри неба?
- Брось, Лео, не выпендривайся. Ты же знаешь о чем я.
- Ложе Кристины священно, - тоном проповедника произнес тот. - Оно не для нас - смертных. Ты говоришь в глобальном смысле или уже про эти две недели?
- Я хочу сказать, что это будет только один из нас. А нас, между прочим, двое.
Леон выполз из возмущенно заскрипевшей кровати наполовину и, упершись рукою в пол, потянулся за пачкой сигарет, притулившейся на стуле. При этом он задел и чудом не уронил отдыхавшие там очки собеседника. Молча предложил Марку сигарету - тот скривился. Со стороны Леона это была не более, чем дружеская издевка, поскольку его приятель не курил, за исключением тех редчайших случаев, когда сильно волновался либо был вдрызг пьян.
- В самом деле - двое, - лукавая физиономия Леона осветилась дрожащими бликами чиркнувшей спички. - Никогда не думал об этом. Одному обязательно не повезет.
- Зато как повезет другому.
- Мало утешает, если ты не другой.
- Ну конечно, - радостно согласился Марк. - Ты не другой.
- Я и говорю - ты.
- Вот-вот. Тупик. Что же делать, а Лео? 
- А помнишь, Марк, притчу про соломоново решение?
- Ну.
- Что ну. Видал там, под лестницей бензопилу?
- Здорово. А кому какую часть?
- Хм. Это повод для новой дискуссии... - Леон задумался. - Что же предпочесть: верх Духа или низ Плоти?
- Я...
- Можешь не продолжать. Твой ответ предсказуем.
- Да-а... А что если вдоль?
На сей раз призадумались оба, уставившись в разные окна, но видя одну и ту же равнодушно спящую луну. Вскоре, так и не приманив свой капризный сон, Леон родил новую мысль:
- Жаль, что у нее нет сестры-близняшки.
- Угу, - замечтался Марк. - Это решило бы все проблемы...
- Хотя, - протянул Леон после паузы. - Разве эта вторая была бы ею. Всего лишь лжекристина. Бледный фантом.
- Сам ты фантом. Давай спать.
Хрупкое молчание. Неуемный сверчок. Размеренное таканье часов.
Теперь уже роль беспокойного ребенка взял на себя Леон:
- Марк, а что если ты мне ее уступишь?
- Ни за что.
- Но она ведь еще и не твоя.
- Даже теоретически не отдам.
- Ну на кой она тебе. С твоими мышцами, четырьмя глазами, феноменальным мозгом - ты можешь заполучить любую дыру.
- С каких это пор ты стал пошляком?
Леон рассеянно бросил окурок в подвернувшийся под руку стакан с водой - гневно зашипевший на него - и с поддельным укором разъяснил:
- Ма-арк, ты меня не понял. Я имел в виду Дыру - в метафизическом смысле, через которую ты сможешь проникать в тонкие миры, открывать все новые тайники космоса, обмениваться энергетическими каналами...
- С кем?
Вопрос поставил Леона в тупик.
- С дырой, - выдавил он, еле сдерживаясь, и, наконец, прыснул.
Марк присоединился к нему. Вскоре они затихли. Однако ночь ко сну совершенно не располагала. В полуоткрытые окна влетали и вылетали неуемные мысли.
- Интересно, она уже спит?
- Успокойся, Марк. Ей сейчас снишься ты - на белом коне, с мечом и нимбом. Причем нимб не над головой...
Пауза для усвоения фантазии. Сверчок, прорывающийся сквозь сито времени. Лимонный ломтик луны с надкушенным кем-то краешком. Где-то за окном далекие трескучие хлопки.
- Дерево что ли упало. Леон...
- Ну что еще?
- А ты меня в душе ненавидишь?
- Сгораю от ненависти.
- Нет. Без шуток. Ведь я все-таки твой соперник.
- Да пошел ты. Спокойной ночи.
- Акуна матата?
Эта фраза была их любимым не серьезным выражением серьезной дружбы и применялась в основном в тех случаях, когда требовалось напомнить друг другу о том, что в мире нет вещей, из-за которых им стоило бы ссориться, тем паче - из-за женщины.
- Матата. Матата, - пробормотал Леон в полудреме.
Сверчок в часах. Сонно колеблемая кем-то штора. Пересвист двух пернатых призраков. Часы в сверчке. Часверчи. Сверчоксы. Чассон... А, вот и самолет в иное. Садимся... Еле уловимый шелест страниц сна - или листьев, бормочущих на еле уловимом ветерке. Легчайший желтоватый гул луны, как будто не отчетливо, подспудно, нежно слышимый в сонате ее света. Едва не прихлопнутый звонкий комар, вылетающий в окно, уже униженно и молча, - выше, выше - к новой свежей крови за крестовиной круглого рая.
Не распиленная пока Кристина, действительно, давно и крепко спала. Вопросы двойственности не мучили ее; тем более, что она была одна - вот такая; тем более, что все сомнения и проблемы в ее светло-русой головке с наступлением темноты оказывались бессильны перед настойчивым властным требованием сна. Дитя природы - она не знала пыток бессонницы. Собственно, как человек практичный, она умела находить решение своих задач непосредственно в мире забытья. Там она общалась сразу со всеми своими «я».
Сегодня лунные духи во главе с Морфеем приготовили ей сюрприз. Кристине почему-то приснился город, ее родной город, но странный, нелепый, словно разбитая декорация. Столь же нелепо развивался и сюжет. Сначала она будто бы устроилась работать дворником в парк. Парк был почти безлюден. Лишь где-то вдалеке резвились дети. Однако это «вдалеке» было совершенно недоступно Кристине. Всякая ее попытка дойти до детей заканчивалась плачевно - расстояние оставалось неизменным, фатально непреодолимым. Кажется, в пестрой играющей толпе даже различалась маленькая ангелоглазая Кристинка. Иногда она между делом помахивала оттуда пряничной ручонкой. Ее же взрослая копия в яростном отчаянии все сгребала и сгребала в кучу желтую труху листьев (во сне стояла осень), а они сыпались и сыпались - неутомимо, неудержимо, бесконечно - с той же равномерностью, с какой она их собирала.
«Как же все бессмысленно», - подумалось ей, и на лице стало сыро.
И тут, на грани той муки, которая бывает понятна лишь в ирреальности сна, произошло что-то важное: заплаканная Кристина физически - точно потусторонний укус - ощутила, как в этот трухлявый безнадежный мир стремительно врывается нечто из вне - сила, смысл, свет? Скорее - последнее. Сверкающие потоки, искристые вихри, десятки радуг осветили, омыли, огненными языками страстно, как алчущие любовники, облизали ее, застывшую с этой идиотской метлой. Она подняла лицо и увидела прямо над собою неподвижный ало-лиловый силуэт незнакомого ей явно бесплотного созданья в длинных развевающихся одеждах. Оно парило в сгустке карминового, режущего глаза света.
- Пора, Кристина, - раскатисто возвестило видение. - Настало. Невидима и свободна!
«Теперь, - победно пронеслось внутри нее, - я наконец смогу добраться до детей и отобрать у них себя».
Метла в Кристининой руке обратилась в жезл, инкрустированный отнюдь не бутафорскими камнями. Все поплыло перед глазами. Созданье исчезло, оставив после себя в небе угасающие мазки краплака. Она почувствовала, что возносится к облакам - запросто и обыкновенно, как, в общем-то, и полагается таким, как она кристинам - туда, где раньше лучилось солнце, кое сейчас, из-за сияния самой Летящей, скорее напоминало грязно-желтую луну. Одновременно сверху раздался мощный гул, постепенно перешедший в глубокие, сотрясающие ослепительный воздух удары -  может быть, необъятного тамтама. Громкие удары...
 

3.
Громкие удары мгновенно разбудили Леона и Марка. Они вскочили, спросонья путая учащенный стук в собственной груди с невозможным гвалтом, внезапно наполнившим обезумевший агонизирующий дом. Марк первым пришел в себя, сообразив - кто-то ломится в дверь, - напялил очки и принялся шарить у печи в поисках кочерги.
- Вот черт, - пропыхтел он, задыхаясь от пробуждающейся злобы.
Леон кое-как разжег керосиновую лампу. Лицо его выражало недоумение с примесью испуга: лицо человека, проснувшегося во сне, но не подозревающего об этом и ищущего привычную реальность.
Удары не прекращались, даже  напротив -  стали настойчивее и наглее. За эти дни и ночи новые жильцы опустошенной фермы настолько привыкли к своему триединому одиночеству - не считая одной поездки в ближайший, но отнюдь не близкий, поселок за пивом, - что столь настырное гремящее вторжение ошеломило их примерно также, как Крузо - появление Пятницы.
Вторжение. Акт первый. На нижней сцене суматоха.
Кристина (само спокойствие) с лестницы:
- Мы должны открыть. Там какой-то мужик.
Висящая в воздухе лампа (постепенно угасая):
- Один?
- Да вроде один.
- Да что ж, твою мать, ты никак разжечь ее не можешь... Погоди. Я что-то не понял. А как ты узнала, что...
- Просто выглянула в окно. У меня там все видно. Он сказал мне, что ему нужна помощь.
- Помощь, - нервно усмехнулся Марк, сжимая кочергу. - Он крупный?
- Нормальный мужик.
- В конце концов нас двое, - приободрил  друга, а в основном себя Леон.
- Ты что думаешь - я не справлюсь с ним один? - огрызнулся тот. - Лучше дай сигарету.
- Остынь.
Лампа покоптила, сдалась и разгорелась.
Тем временем Кристина - в замечательно прозрачной ночнушке цвета июльского неба и пижамных штанах - спустилась и с самым решительным видом подошла к двери первой.
- Стоп, Кристинка, - отстранил ее Марк. - Мы лучше сами.
Обоим не хотелось уступать ей инициативу. Леону пришлось преодолевать смятение, Марку наоборот - излишний азарт и агрессию. Что такого, в самом-то деле? Ну заблудился какой-нибудь пьяный несдержанный селянин... Вот только на десятки километров вокруг никто не живет, да и селянин как-то чересчур не сдержан...
Стук умолк, но ночной гость наверняка был еще там. Сдвинули засов - как-то осторожно и беззвучно. Замерли, прислушиваясь. Марк не выпускал из рук свой весомый аргумент. Леон повесил лампу на гвоздь, торчащий в косяке двери. Кристина стояла вплотную за их голыми спинами. Невесомое касание рубашки и теплые волны родного дыхания были им  самым верным оружием и поддержкой. Они не видели, какое странное любопытство горит сейчас в ее карих с рыжинкой зрачках.
Пора. Марк рывком отворил дверь.
На пороге в неестественной позе, спиною к ним  сидел темноволосый, коротко стриженный мужчина весьма среднего сложения, в серой, словно бы форменной одежде. Голова опущена вниз на согнутое колено. Другая нога бессильно вытянута: вся в тине, в одуванчиках, Бог знает в чем. Более всего он напоминал бродягу. Волосы немытые, ежиком, да еще и с хвойными иголками в них. Видавшие виды штаны, кое-где порванные и являющие взору украшенные курчавой порослью и свежими царапинами островки кожи. Правое плечо и все предплечье залито кровью, свернувшейся черной коркой, но, похоже, она еще сочилась. От бедняги шел сырой болотный запах.
- Эй, вы живы? - спросил Леон и, чуть помедлив, тронул его за левое плечо.
Вместо ответа бродяга начал накреняться назад и тут же повалился затылком прямо под ноги друзьям. Тусклое мерцание керосинки высветило иссиня-бледное щетинистое лицо человека лет сорока с небольшим, с очень тонкими, как бы хрупкими чертами, высоким лбом и почти полным отсутствием губ. Скорее посмертная маска, нежели лицо. На первый взгляд помощь здесь уже не требовалась.
- Пустите, - проговорила Кристина возбужденно. - Что, никто тут не может проверить пульс?
Она пролезла к незнакомцу, раздвинув стоящих столбом приятелей, и смело схватила его руку - очень грязную, с налипшей травой.
- Он просто без сознания, - заключила она после минутной манипуляции. - Что будем делать?
- Наверное, - сказал Марк недовольно, - придется пилить с ним до ближайшей больницы.
- Какие в этих краях больницы, - парировал Леон, поставив лампу у головы раненного. - В лучшем случае деревенский доктор, да и тот шаман.
- А ты не доверяешь шаманам?
- Для начала занесем... м-м... это внутрь, - твердо заявила Кристина. - Не оставлять же так на пороге. Это не этично.
- Не этично, - с глухим смешком повторил Марк.
- Где-то у нас валялись бинты...
- Кристина, да мы даже не знаем, что это за существо, откуда... - возразил он ей, все еще бессмысленно сжимая свое оружие.
- Это, по всей видимости, человек, Марк, - она посмотрела на него уничтожающе (Леон называл про себя такую Кристинину манеру Взглядом Правильной Девочки). - И он может умереть. Больше ничего знать не надо. Я не верю в бога. Но мы здесь, может быть, не просто так. Может, для того, чтобы спасти одну жизнь.
Кристина удивляла своих воздыхателей все сильнее. Сегодня ее было не узнать. Конечно, смелость, симпатичная женская смелость, основанная на старом как мир тезисе - а мне ничего не сделают, я же дама, - всегда была ее отличительной чертой. Но в данный момент она прямо-таки командовала ситуацией, отобрав у растерявшегося Марка его прежде непоколебимые права на лидерство. Зрачки ее расширились, дыхание участилось - с нею было что-то не так. Особенно это что-то поразило Леона. С одной стороны его слегка задело очередное признание Кристины в собственном безверии, но с другой - порадовало ее следующее высказывание, по его мнению почти исключающее первое.
- Все не просто так, - сказал он. - Бог не ошибается. За него это успешно делаем мы.
- Вот именно, - понимая его слова по своему, поддакнул Марк, который потихоньку начинал ревновать к принесенному судьбою кому-то и полагал, что Леон испытывает то же самое.
- Ладно, - решил тот. - Марк, ты бери спереди, я - сзади.
Незнакомец оказался совсем легким. Правда, несмотря на это, Леон все же попытался его уронить, когда споткнулся о брошенную у порога кочергу. Если бы стороннему наблюдателю (а наблюдатель - кто бы он ни был - присутствует везде) вздумалось лицезреть сейчас все происходящее, он увидел бы нечто вроде ироничной иллюстрации к подростковой страшилке: в кромешной ночи, на поляне посреди чащобы, во тьме заброшенного дома два всклокоченных парня - первый в просторных трусах, второй в плавках - несут какого-то полуживого оборванца, а впереди с лампой вышагивает тонкая девушка-привидение в пижаме, сквозь которую проступают контуры ее загорелых прелестей. На кушетку Марка, игнорируя протесты последнего, накинули старое пальто, чтоб не запачкать простыни кровью. Туда и уложили незваного гостя. Кристина раздобыла в автомобиле пакет с бинтами и потребовала снять с раненного верхнюю одежду. С легкой брезгливостью Леон стащил с него серую спецовку. Под ней обнаружилась густо пропитанная буро-фиолетовым майка. Очаровательная лекарша собственноручно разорвала ее, продемонстрировав недюжинную для своей комплекции силу. Открылась рана возле ключицы, явно пулевая, которая все еще кровоточила.
- Что вы стоите? - оглянулась Кристина.
- А что мы должны делать? - осведомился Марк.
- Не знаю, - честно призналась она. - Ну поднесите хоть свет поближе.
- Главное - перетянуть покрепче... - посоветовал Марк, - кажется, над раной.
- Без сопливых. Поднимите ему руку.
Кристина старалась, чувствуя себя ангелом спасения (она и смотрелась натуральной Мадонной Рафаэля в своем воздушно-голубом флере). Пригодились сохранившиеся в запасниках памяти санитарные курсы  - гимназические, далекие. Будто детство, когда-то безжалостно сданное в утиль, вернулось по первому же требованию, чтобы помочь той, кто его так бездумно оставила. Аккуратная повязка была практически готова, когда маска вдруг резко открыла глаза.


4.
Все, что выглядело омертвелым, моментально ожило, как только глаза мужчины распахнулись - именно распахнулись, как занавес, обнажающий актера. Лицо его, хоть и измученное, бледное, озарилось умом и волей к жизни. Черты его задвигались, затрепетали, как бы радуясь вновь обретенной способности к мимике, но сразу же после этой репетиции возвращающейся души опять приняли прежний безликий вид. Глаза были на редкость большие, угольно-черные. Стало видно, что незнакомец итальянского, либо испанского происхождения: обильный мох бровей - гордыми буквами «л», крупные оттопыренные веки в замысловатых складках, длинные ресницы, нос с упрямой горбинкой. Лишь молочная, какая-то ненадежно тонкая  кожа да прорезь рта на месте губ не вписывались в это определение. Они придавали лицу нечто неправильное, чужеродное - ощущение, сравнимое с тем, когда на теле прекрасной девы вдруг замечаешь жуткий шрам. Глаза - глубокие колодцы с переливающейся темной водой на дне - слабо, без тени мысли, без выражения, вообще без чего-либо, взглянули на опешившую русокудрую прелесть, замершую с концом бинта в руке.
- Какой чудный ангел, - произнес воскресший хрипло, без всякого акцента. - Здравствуй, ангелок.
Он попробовал приподняться, но «ангел» в помятой ауре ночной рубашки мягко, мягкой же ручкой ткнул его обратно.
- Лежите уж.
- Уж?.. Не уж... - забормотал неизвестный. - Неуж... жели рейнкарнировал в ужа? Досадно. А впрочем... - затих, но не надолго:
- В моих руках нет больше сил... Смерть пришла за мной.
Марк с Леоном переглянулись.
- Да он бредит, - предположил первый.
- Не-ет, - возразил второй. - Он совсем не прост. Этот тип не из тех, кто разгадывает кроссворды в подземке. Нам сейчас процитировали слова Скиллия. Любопытно.
- Кого-кого?
- Действительно, - подтвердила Кристина, и золотистые брови ее удивленно вспорхнули. - Как же там дальше... - прикрыла веки - от внутреннего напряжения трепетали ресницы, - снова открыла, закатила зрачки куда-то в потолок и победно выпалила:
- Вот. Помни, на тебя смотрят боги.
Что-то появилось в ее лице до нельзя довольное.
- Эй, - обратился к раненному Марк, подойдя ближе к собственной оккупированной кушетке, - мы не боги. И вы пока не в раю. Вы меня слышите?
- Прекрасно, - спокойно ответил незнакомец; теперь умные глаза его были полуприкрыты. - Где я?
Говорил он медленно и тихо, но в интонациях все же угадывалась энергия, сила, видимо присущая этому человеку в здоровом состоянии.
- В данный момент, - пояснил Леон, - у нас в гостях, если можно так выразиться.
- Почему вы помогаете мне?
Диалог странным образом смахивал на вопросы медиума и ответы находящегося под гипнозом, только наоборот. Друзья почувствовали себя этакими спиритами, что, кстати, входило в длинный список их былых увлечений.
- Разве это плохо? - проворковала Кристина, затягивая торжественный узелок на повязке, которая все равно успела окраситься в ярко-алый.
- Это есть хорошо, - последовал загадочный ответ, - но не безопасно, дети мои.
- Мы не ваши дети, - отрезал Марк, насупившись. - И кстати, не пора ли представиться. В конце концов, это вы пытались ворваться к нам, а не наоборот.
Неуместная ирония субъекта раздражала его.
- Марк, будь гостеприимным, - шепотом укорила его Кристина. - Человек все-таки ранен.
- В самом деле? - лежащий впервые улыбнулся. - Что-то с памятью... Меня всегда умиляет психология людского сообщества. Спасти кого-то и не выяснить - кого же спасли, было бы для них невыносимо. Велича-айшая корысть!
Для подстреленного он был чересчур говорлив. Хотя возможно, таким способом он пробовал заговорить боль.
- Хорошо. Фамилия Сайвари вам о чем-нибудь говорит?
- Вы знаменитость? - спросила Кристина заворожено. - В общем ни о чем, - она посмотрела на своих пажей.
Один покачал головой. Второй вообще не отреагировал. Они были и возмущены и заинтригованы одновременно тоном и нездоровыми шутками того, кто так по свойски общался с людьми, еще полчаса назад не подозревавшими о его существовании, а теперь вот невольно оказавшимися в роли врачей: Леон - внимательный вежливый доктор, Марк - грубый санитар и Кристина - ласковая медсестра, сама умильная мягкость. Больной стремительно оживал.
- Обидно. Всегда обидно, когда слава постоянно идет позади тебя, - он по детски надулся, затем обстоятельно оглядел себя и похвалил:
- Неплохая повязка.
- Спасибо, - произнесла Кристина, сидящая теперь на стуле с дымящейся сигаретой между окровавленных пальцев (курила она редко), - за «ангела» и за повязку.
- Нет. Это мое спасибо. Не путай.
- И мое.
- Ну, сейчас мы оба рассыплемся в благодарностях и от нас останутся одни кусочки.
Кристина обаятельно засмеялась и спросила - пожалуй, слишком нежно:
- Вам больно?
- Так. Легкий дискомфорт из-за нехватки крови в организме.
- Да. Уж и не знаю, поможет ли вам моя повязка. Вам надо бы в больницу.
- В больницу, - криво ухмыльнулся Сайвари. - То-олько не туда. Лучше сгнить здесь, чем...
- Что значит здесь? - встрял Марк.
- Или еще где-нибудь, - как ни в чем не бывало продолжил гость, - чем вернуться туда, где меня выходят, чтобы прирезать. В больнице-то меня и повяжут. Вот уж каламбур так каламбур.
- Вы  каторжник, - почти обвинительно констатировал Марк.
- Да, мой юный безгрешный друг. Да. Вроде того. Но только не подумайте, что я убийца или там насильник младенцев. Это не совсем мой профиль.
- Сейчас попробую угадать, - наступал неугомонный Марк. - Вас посадили за то, что вы невиновны.
- Но как, Холмс? Я поражен. Не спорю, звучит банально, но дело обстоит именно так. Естественно, понятие вины относительно. И для кого-то я велича-айший преступник. Вопрос приспособления хрусталика.
Сайвари разошелся. Он уже сидел, опершись на подушку, и жестикулировал здоровой рукой. Оставалось только гадать, что это: буйный всплеск бреда или моментальное выздоровление?
- Я... Дайте кто-нибудь сигарету. Не курил целую вечность... Спасибо, ангелок. Себя бы я назвал... м-м... узником разума.
- Сильно, - вставил Марк.
- Марк, - вновь зашипела на него Кристина, сделав большие глаза.
- Ну позволь мне немного нескромности, - сказал Сайвари, с наслаждением заглатывая дым. - Так вот. Разум теперь самый запрещенный товар или, выражаясь поэтичнее для нежных ушей, - он подмигнул Кристине, - запретный плод. Вы же знаете, у нас сейчас модно сажать чересчур разумных.
- Чересчур разумными были только святые, - заметил Леон - приверженец религиозной патетики.
- Нет. Не соглашусь с тобой, о прозорливый послушник. Святой отвергает разум. И правильно делает. Наш постулат: смысл жизни в осмыслении смерти - он превращает в более емкий и простой, как... как эта кровь на бинте: смерти нет. Почему? - спросим его мы. И он ответит все той же упрямой аксиомой материалиста: потому, что этого не может быть никогда. Звучит забавно, не правда ли? Наше тупое «никогда» святой трансформирует в обыкновеннейшее и непреложное для него понятие - вечность. И он действительно никогда не умрет, потому что не понимает слова «смерть». Он есть слепая - а потому всевидящая - рецепция божественного. Он - сердце, не мозг. Он - неверующий нам.
- Вам, - уточнил Леон.
- Под словом «мы» я совершенно не обязательно подразумеваю себя и присутствующих, а так - общие тенденции. Я не знаю, в каких вы отношениях с Богом. Заметь, я сейчас подспудно употребил слово «подразумевать», а это значит, что наш разговор слишком разумен, эрго - пустой.
- Значит вы узник пустоты. Так что - разум вреден? - ехидно поинтересовался Леон, закуривая.
«Нашли друг друга», - вздохнул Марк.
Кристина меж тем смывала кровавые пятна с помощью - а лучше сказать, не взирая на сопротивление - заедающего проржавевшего рукомойника.
- Не вредно его иногда и умертвить, - не смутился Сайвари. - Это даже своего рода удовольствие.
- В смысле?
- Вспомни Библию. Периодически какому-нибудь святому некто сообщает: мол я видел человека, превзошедшего тебя в святости. И святой тут же принимается превосходить того человека. Почему?
- Не из зависти же?
- Естественно нет. Просто святой не может допустить, что кто-то отрешился от мира и задавил свой разум сильнее его. В этом соревновании по умерщвлению плоти для Бога и состоит удовольствие духа. Только это Святое Удовольствие, доступное лишь монахам и прочими отрешенцам. Извини, сформулировал несколько кощунственно, но иное выражение здесь не применимо. Вывод из вышесказанного?
- Я запутался в терминах.
- Удовольствие не всегда есть грех.
Леон набрал воздуху, собираясь продолжить полемику, но Кристина, успевшая к тому моменту и отмыть руки и переодеться в любимое туманно-бежевое платье (запоздалая стыдливость перед чужим мужчиной), понимая, что конца этому не будет, перебила его.
- Вы, значит, сбежали? - восторженно вмешалась она.
- Что? О да, грешен, моя непорочная. Сам откинулся и... сразу к вам, господа!
- А зачем было так дубасить? - спросил Марк.
- Ах да... Припоминаю. Я даже выбился из сил. Сначала, между прочим, я постучался тихо и скромно, сэ-эр. Но это не возымело эффекта.
- Как вы вообще догадались, что в доме кто-то есть? - полюбопытствовал Леон. 
- Элементарно, Уотсон. По тарантасу, что запаркован возле клозета - я правильно определил функции этого строения? Плюс пустая бутылка на крыльце. Из нее еще пахло пивом. Плюс интуиция.
Оскорбление «тарантасом» - хоть далеко и не новой, но лелеемой и холимой машины - сразу прибавило неприязни к гостю в душе у Марка.
- Ну конечно, - вдруг просияла Кристина. - Мальчики, помните - когда мы еще ехали сюда - там на холме была такая огромная страшная зона?
- Вот-вот, - подтвердил ее догадку Сайвари. - Привет вам оттуда. Признаться, сей побег дался мне не легко. Но маленькие серые клетки, помещенные в одну большую - а камера у меня, надо отдать должное, была просторнейшая - дают потрясающий эффект. У меня - тот самый пресловутый пустой разум и много-много ветра, у них  - пустые каски. Вот я и улетел в пустоту - кстати, почти в буквальном смысле слова. Как-нибудь расскажу. Прелюбопытнейшая история. Так что, вам еще охота заниматься мной?
Повисла недолгая, но весомая пауза. Всех смутила уже вторая фраза с намеком: «как-нибудь расскажу». Сайвари, видимо, нисколько не сомневался в том, что его оставят тут до выздоровления, что этот дом - больница, а они - его врачи. Впрочем, в его последнем вопросе все же прозвучала некоторая заинтересованность и их мнением. Сайвари как бы говорил: вот, все по честному, смотрите, какой я и выбирайте, приютить вам преступника или нет. Навряд ли ему стоило волноваться - ведь он попал в общество начинающих диссидентов.
- Я скажу вам больше, - наконец сказал Леон с улыбкой. -  Несмотря на всю напыщенность и фанфаронство, - он тоже решил щегольнуть слогом, - только теперь вы становитесь нам по настоящему интересны. Не так ли? - он посмотрел на остальных, ища поддержки. - Меня зовут Леон. Ударение на «е».
- Кристина.
Небольшое раздумье.
- Допустим, Марк.
- Допускаю и такое, - дружелюбно улыбнулся Сайвари. - Велича-айшее имя, между прочим, библейское. И нечего тут стыдиться. Хотя я знавал одного нехорошего человека с похожим именем. Вообще, замечательные имена. Они так поэтичны... Задерните, пожалуйста, шторы. Мало ли чего... Спасибо, Кристёна. Чтож. Галилео Сайвари. Имя пишется не с тремя «л», а всего лишь с двумя - и тут нарушаю закон. Опасный диссидент со стажем. Награда за поимку... хм... ну не меньше пятисот тысяч, - с гордостью прикинул он. - Но живым, конечно, брать не рекомендуется.
- Вы дорогой гость, - засмеялась Кристина.
- Приятно, когда человека ценят по заслугам. К слову, я бы на вашем месте тоже заинтересовался. Сумма велича-айшая. Будете обеспечены на многие лета.
Речь Галилео представляла собою крепкий эклектический коктейль из уголовного жаргона, пыльных литературных выражений и псевдобогословских отступлений. Он шокировал практически безответно внимающую публику и именно поэтому, наверное, никто не мог остаться к нему равнодушным. Как ни странно, выкурив сигарету, он стал менее бледным и окончательно ожил.
- Хочу вам заметить...
Но то, что собирался заметить Галилео, так и повисло в не воплотившемся пространстве, ибо в ту же секунду...
Сначала слышится нарастающий собачий лай, после (точно дежа вю) - лязгающий стук в дверь, вероятно, подкованного сапога, - еще громче и напористей предыдущего. Вот и второй акт.  Взвивается занавес. На сцене, освещенной лишь дрожащей лампой, - четверо: беглый преступник и его укрыватели.
- Так. Это за мной, - подвел итог Галилео. - Чего и следовало ожидать. Приятно было побеседовать.
- Ха! - почти выкрикнул Марк. - Беседовать еще будем в одной камере!
- Тише. Тише, - взмолилась Кристина.
- У меня обыкновенно отдельная - вип.
- Марк, не вздумай только хвататься за кочергу, - памятуя о его вздорном характере, предупредила Кристина.
- Я же не идиот. Лампу тушите. Скорей.
Леон с Марком как по команде принялись снаряжать себя в штаны, то ли уже куда-то собираясь, то ли в знак готовности к бою.
- Судьба-а, - протянул Галилео саркастически, приподымаясь и садясь на край кушетки.
Ни один тонкий мускул не дрогнул на его лице, выражающем беспечную обреченность. Троица, наоборот, заметно встрепенулась. Они начинали испытывать душевное расположение к этому сумасшедшему беглецу - не только, как к изгою, но и как к потенциальному члену их Общества. Пожалуй, один Марк не разделял их мнение. Но сейчас его природная ненависть к Режиму - чующему добычу, стучащему прямо в их дверь - мигом превратила личную антипатию к Галилео в чувство, сородственное братскому: когда все пространство заполняют крысы, кошки держатся вместе.
- Эй, вы там! - грозно раздалось из-за двери. - Пр-росыпайтесь! Полицейский дозор. Мы видели свет. Так что лучше открыть... - рычащий прислушивался. - Не то мы выломаем чертову дверь!
Ночь кровожадно лаяла. Фантомы бесновались.
- И раздолбаем ваш тарантас! - добавил другой потусторонний голос, молодой и писклявый.
- Как сговорились, - с мрачной иронией процедил Марк.
- Хорошо хоть дверь закрыть не забыли, - проговорил Леон со столь же злой радостью отчаяния.
Лампу загасили вовремя. Захватчики добрались до окон. В одно из них  ударил сильный луч фонаря. Но что можно было разглядеть сквозь старые добротные шторы Кристининого отца? Разочаровавшись, за окнами во все горло поинтересовались:
- Высаживаем стекло?!
Это был уже знакомый им пискля, только на сей раз он перешел на визг. Железный же бас решил:
- Вот ты, Рупт, и полезешь.
- Я-то?.. Слушаюсь!
- Не-е. Высоковато, - передумал бас. - Придется сжечь дом.
- Сейчас! Сейчас! - неожиданно не своим голосом закричала Кристина, панически соображая, что же предпринять.
В ней спонтанно проснулись актерские способности:
- Дайте хоть одеться!.. Ну, ребята, думайте.
- Чердак? - тихо, лаконично предложил Леон, мимоходом сразу ставя всех вне закона.
- Бесполезно, - покачал головой Галилео. - До встречи в вечности.
- Короче, - собралась с мыслями Кристина. - Галилео, видите эту печь?
- Смутно.
- Отверстие достаточно широкое. Другого укрытия я не...
- Мы ломаем! - однозначно прозвучало за порогом.
Дверь стала проседать под мощными толчками.
- Зачем вам это нужно? - протестовал Галилео, ведомый Марком и Леоном к печи. - Укрывательство. Статья двести восьмая. Минимум, лет пять. За меня дадут больше.
- Перестаньте бахвалиться, - осадил его Марк. - Мы и так верим, что вы герой.
- Правда, заткнитесь, - Кристина сама поражалась и, пожалуй, даже пугалась собственной храбрости. - И заодно уж простите за выражение, - добавила она, вспомнив, что всегда была в общем-то вежливой девочкой. - Но только молча. Полезайте. Может, все обойдется.
Нехороший юмор - когда всему конец и можно веселиться, как идиоты - так и фонтанировал из осажденных. Парадоксально - второе вторжение в дом вызвало меньший страх. Так свыкаются с повторяющимся кошмаром. Всех объединило сознание общего дела - то, что создает из нулей прочную цепь. Сейчас они были Тайным Обществом. И в нем их было четверо.
Они чуть ли не насильно запихнули меланхолично отнекивающегося Галилео в черную дыру печи (туда же полетела его арестантская роба) и плотно прикрыли убежище чугунной задвижкой.
- Да здесь кругом сажа, - глухо проворчали оттуда напоследок. - Я начну чихать.
- Ну, с Богом, - подбодрил всех Леон, а самому себе сказал:
«Не трусить! С тобою Марк, а главное - Кристина! Вот твой шанс показать себя мужчиной».
Он поглядел на своих друзей - те кивнули в знак того, что готовы - и схватился за засов, прогибающийся под бешеными наружными ударами,


5.
Засов был быстро смещен, как раз в промежутке между толчками, и - прямо из ночной пустоты, разродившейся сегодня не на шутку, к ним с грохотом ввалились трое солдат в черной коже. Они, словно в дурной комедии, гремя амуницией и бутафорскими автоматами, штабелями рухнули на пол - благо друзья успели уступить место. Те едва сдержали рвущийся изнутри смех. Солдаты, от души матерясь, стали вставать в обратной очередности и отряхивать доспехи: у каждого из них были металлические наплечники и нагрудное тавро - знак надсмотрщика. Дивертисментная сценка получилась незамысловатая (неведомому постановщику было лень затруднять себя чрезмерной фантазией), но чертовски забавная, как старый добрый водевиль. Затем, с оскаленной немецкой овчаркой на цепи, вошел следующий «чернокожий» персонаж - офицер, худой и нескладный, будто лопнувший воздушный шарик. Он занял стратегическое положение слева от входа; наверное, для того, чтобы никто не смог скрыться, минуя собаку. И наконец, проявился главный черный арлекин - огромная, как гора горя, чрезвычайно высокая образина с мордою бульдога средних лет, но уже жирными погонами старого полковника, которыми были нашпигованы плечи форменного кожаного плаща. На вид он был безоружен - что в принципе и не требовалось, ибо он сам являлся собственным оружием - и держал в гориллоподобной руке лишь длинный фаллическо-электрический фонарь. Вошедший недобро дышал.
- Ну, недомерки, - загудел он тем самым железным рыком, что раздавался недавно за окнами.
Полковник оглядел своим возбужденным фонарем обе троицы: одну - неумело изображающую невинную наивность, и другую - потупившуюся и как-то виновато направившую автоматы на первую. Было не совсем ясно, к кому именно он обращается.
- И чем же мы тут занимаемся? О, я смотрю, у вас тут шведская семья. Не хорошо... Может быть, расширим ее?.. Почему не открыли сразу? Чего застыли?! - рявкнул он на свой отряд, да настолько резко, что вздрогнула Кристина. - Прочесывайте дом. Может быть, все-таки ответите, а?
Но три сонных молодых человека стояли молча, с видом полного непонимания происходящего, давая понять, что нет ничего крепче молодых снов.
- А с кем, собственно, мы имеем дело? - наконец спокойно спросил Марк.
- Что-что-что? - полковник наигранно приложил ручищу к собственному мясистому уху. - Оно что-то сказало?
Между тем, вокруг в полутьме хлопали мебельные дверцы, гремели выдвигаемые ящики, на пол падали разнообразные вещи. На чердаке, судя по доносящимся звукам, происходило то же самое.
- Запомните, - туша задышала чаще, медленно наливаясь вскипающей кровью, так, что в комнате чуть ли не посветлело, - я - полковник Морк.
«Занятно, - подумал Марк. - Леон назвал бы его лжетезкой».   
- И сейчас я разнесу этот сарай к чертовой матери!.. Если вы... - неожиданно стих полковник и продолжал уже с вкрадчивой нежностью маньяка, - сейчас же... не ответите мне на вопрос.
Рядом со стены плавно, будто в замедленной съемке, ухнуло зеркало и взорвалось пронзительно звонкими брызгами дьявольского смеха.
- Какой? - робко спросил Леон.
Морк то ли закашлял, то ли зарычал, вновь отекая пурпуром, но сдержал себя и, сделав глубокий вдох передумавшего убийцы, произнес:
- Тогда начнем по порядку. Во первых: по какому праву вообще вы тут проживаете? Насколько мне известно, эта ферма закрыта.
- Мы просто студенты из города, - сказала Кристина тоном святой простоты. - Мы тут не проживаем, а так - приехали на чуть-чуть. 
В этот момент из дальнего темного угла вылетел какой-то предмет и упал перед нею. Это была кукла, старая Кристинина кукла -маленькая принцесса с золотистыми волосами. Кристине почему-то захотелось заплакать: перед бесконтрольно увлажняющимися глазами за считанные секунды пронеслось давно канувшее лето - здесь с отцом, и сама она тогдашняя в ныне разбитом зеркале прошлого - маленькая принцесса с золотистыми волосами. И взамен слез в ней проснулось презрение к демонам, топчущим, сминающим что-то ее теплое, детское, родное. Кристина собралась с силами и решила: она никому никогда не отдаст этот дом и всех, кто в нем поселился. Кристина-девочка больше никогда не убежит от нее. Сейчас ее выход. И она легко выпорхнула на сцену.
- Мой отец... - начала Кристина и невольно дернулась: ее чуткое ухо различило скрипучий звук, и ей почудилось, что вынули печной заслон; нет, это что-то в серванте, - покинул ферму сразу же после ее запрещения. И теперь это всего лишь заброшенный дом, никому не нужный. Полковник, - ее голосок сделался глубоким и задушевным, - позвольте нам пожить тут чуть-чуть, ну пожа-алуйста. У нас каникулы, понимаете?
- Возможно, - растекся Морк, подобно мясному студню (Кристинино обаяние действовало безотказно даже на питекантропов), - я это позволю. Конечно, только в том случае, - спохватился он, - если в доме не всплывет что-нибудь запрещенное. Но сначала я хочу знать: почему... понадобилось... столько времени, чтобы открыть законным властям? Тем более, что горел свет, а значит, никто не спал.
- Ах, это старая глупая история, - на ходу сочиняла Кристина. - В детстве один мальчик - здесь его нет - сильно напугал меня. Он рассказал мне о том, что есть такие че-ерные-че-ерные монстры... знаете ли... которые приходят по ночам к маленьким девочкам, но только к очень красивым, - она стрельнула в полковника своей самой ослепительной улыбкой. - Вот. И после его слов я просто не могла заснуть и все тут. В каждом углу мне мерещились эти самые... ну вы понимаете. Пришлось светануть светом. 
У Кристины была очаровательно смешная привычка, которую Леон, обожавший всему давать определение, именовал заковыристым термином «тавтологическая квазифлексия»: в минуты подъема из нее сами по себе вылезали какие-то свои, вылупившиеся еще в гимназии, словечки и их сочетания.
- Так и заэтовалось у меня это дело со светом. И с тех пор...
- Понял. Понял, - прервал ее Морк, опасаясь, что история никогда не закончится. - А почему свет-то затушили?
- А я от неожиданности лампу уронила - когда застукало так страшно - она и погасла.
-  Ну допустим.
- Вот, - вдохновенно продолжала девушка; ее, кажется понесло. - А почему так долго?.. Честно говоря, мы испугались. Правда, мальчики?
- Ну да, - через силу подтвердил Марк; для него не было наказания ужаснее, чем признаться в трусости, тем паче не существовавшей на деле.
Леон со слегка приподнятыми бровями восхищенно взирал на Кристину.
- Само собою, - не терялась она, - мы слышали, что - «полицейский дозор» и все такое. Но ведь кто угодно может так себя назвать, правда?
Ответом была уставшая тишина. Впрочем, ее сразу же уничтожили громом переворачиваемого стола.
Совершенно неестественным для себя образом молясь кому-то (чего она отроду не делала): только бы не нашли, только не в печи, в печке никого нет - Кристина быстро-быстро затараторила: 
- Итак монстры по комнате бродят, взад-вперед, взад-вперед, а тут еще луна такая лунявая, значит, волки не спят, хотя они, по моему, вообще ночью не спят, и тут вы: тук-тук-тук, я и говорю мальчикам: не станем открывать, вдруг это монстры какие, а потом мы поняли, что другого выхода у нас нет, и тогда...
- Документы, - кратко выключил ее полковник, грушевидный череп которого словно бы силился потихоньку расколоться.
Кристина как-то враз обмякла, моментом успокоилась, ощущая блаженную пустоту усталости, точно спринтер, отдыхающий после первого сложного забега.
- Они в машине, - вспомнил Марк.
- Я сейчас принесу, - подрядилась туманная девушка.
- Помочь найти ключи? - предложил Марк, предполагая выйти вместе с ней и обсудить план дальнейших действий.
Но Кристина настолько вжилась в образ глупой болтушки, что даже не поняла его намерений:
- Я знаю, где лежат.
- И заодно права на тачку, - напутствовал ее Морк  и заорал на подчиненных:
- Ну что?!
- Пока ничего! - огорчил его визгливый с чердака. 
- Не может быть. Я что-то чую... А у вас?
- Тут хреново видно, - пожаловался кто-то из темноты.
- А что, электричества нет? - спросил полковник.
- Откуда ему взяться, - парировал Марк.
- А вон  керосинка на полу. Ну ка зажги ее, сынок.
«Еще один папа», - усмехнулся Марк про себя.
Леон, полагая, что мрак какой никакой, а все-таки их козырь, постарался соврать:
- Из нее, кажется, керосин вытек.
- Да ладно, - смутно почуял подвох Морк, приблизился к лампе, вытащил охотничьи спички и, присев в раскорячку, неуклюже и злобно принялся разжигать ее - маленькую - толстыми пальцами великана..
Вскоре лампа поддалась, высветив потрошащих комнату солдат.
- Та-ак, - протянул Морк, тоже постепенно занимаясь пламенем, и задышал, как разгоняющийся паровоз. - Сдается мне, что кто-то издевается надо мной, а?      
Внезапно что-то в нем оборвалось - как бывает в поломанном механизме; - его перегоревшая груша с брылами остыла, точно выключенный им фонарь: просто полковник понял, что удар можно нанести и по другому.
- Я не злюсь на идиотов... пока. Лучше скажите, парни, - конфиденциально понизив тембр голоса, поинтересовался он, - пока она не вернулась: вы что ее оба трахаете или как?
Он смачно заржал.
«Попался бы ты мне в глухой подворотне»... - подумал Марк, стиснув зубы, с трудом сдерживаясь, чтобы не броситься на обидчика, самодовольно сияющего от облегчения, которое принес ему выплеск накопившейся мерзости.
- Рупт! - скомандовал тот, отсмеявшись вволю. - Проверить все пристройки!
- Есть! - едва не скатился по лестнице тощий, звеня цепью и обгоняя свою собаку.
Без труда разминувшись в проеме двери с плоским офицером и его цербером, вплыла Кристина со стопкой паспортов. Она не удержалась, быстро посмотрела на печь, ожидая самого худшего, успокоилась в душе и отдала бумаги Морку.
- Простите, полковник, - спросила она как можно мягче, - а что вообще происходит?
Вопрос сильно не понравился Морку. Кристинины чары больше не действовали на него.
- Какие мы вежливые, - осклабился тот, оторвавшись от бумаг; его, и так складчатое, лицо скривилось. - Происходит, извиняюсь, обыск. Если б вы открыли пораньше, он бы не был столь разрушительным.
Он рассчитывал, что своей так называемой вежливостью сможет поддеть ее. Но Кристина и бровью не повела, ведь ее вежливость была еще менее настоящей. Их обоюдоострые зрачки встретились. Ситуация угрожающе перерастала в поединок трассирующими фибрами. Это следовало немедленно прекратить.
Марк, все еще не подавив клокотавшее в груди бешенство, с неприкрытой ненавистью в голосе пошутил:
- Я что-то не пойму: а в чем мы провинились? За электричество и газ не уплатили?
Тут вдруг и Леона прорвало. Освободилась, выпрыгнула на волю изредка присущая ему истерическая храбрость. Внутренне дрожа и скорее изображая героя-бунтаря для нее, чем являясь им в действительности, он выдал:
- Предъявите нам список наших п-преступлений.
- Я даже подскажу, - подзадоривал Марк, - в чем, например, виновен я: с ранних лет я не люблю солдафонов.
- Острить вздумал, сопляк?!
Марк желал перевести огонь на себя и посчитал, что добился своего. Но вместо этого, совершенно его проигнорировав, полковник змеиным броском метнул руку вперед, схватил Леона за шею - пальцы ощутимо укусили сонную артерию - и с неторопливой легкостью притянул к себе. Так хищник предпочитает более нежную и ломкую жертву. Паспорта, будто пасьянс, рассыпались по полу. Зрачки Морка оказались ядовито-ржавого цвета.
- Господин полковник, - вмешалась подскочившая Кристина, - он не хотел! Леончик - сирота и с детства не в себе, - то было первое, что пришло ей на ум.
- Не в себе?! - прорычал полковник, не выпуская свою, дохло болтающуюся добычу из стального плена. - Так может, его кончить сразу? Чтоб не мучился, а?..
Марк напрягся и сжал кулаки. Это заметила Кристина.
- Держись, - шепнула ему она. - Ты сделаешь только хуже.
- И запомните... -  полковник Морк  повернул голову к побледневшей девушке и одновременно резким рывком отбросил Леона, так, что тот полетел, как тряпичная кукла, под ноги другу, опрокинув по пути сразу потухшую керосинку (мир, начавший было тускнеть в глазах, пришел в движение и ярко вспыхнул), - господ больше нет. Есть только я... - говорящий врубил фонарь и наставил его дуло сперва на Кристину и Марка, помогающих абсолютно белому Леону подняться, а потом, пожалуй, чересчур театрально, осветил солдат, переворачивающих ветхую мебель, - и они. А кто такие вы, я не знаю.
Кристина все украдкой поглядывала на печь: нет, пока не добрались.
- Случайно вырвалось, - оправдалась она, едва опять не добавив: «господин полковник». - Не злитесь, пожалуйста, на моих мальчиков. Они же еще совсем дети. Не то, что вы, - Кристинино личико озарилось улыбкой проказницы.
- Ну остряки, - усмехнулся Морк, потеплев тоном: потребность немного поувечить была удовлетворена. - Острить тут дано право лишь одному человеку. Кому? - спросил он и сам же ответил:
- Правильно. Полковнику Морку. Все прочие - претенденты на нары. Вам ведь не хочется на нары, а?
- Ну конечно нет, - уверила его Кристина.
Перепады в настроении полковника говорили о расшатанной на службе психике. Ей стало даже чуточку жаль его, как жалеешь порой не только птицу, замученную жестоким ребенком, но и самого ребенка.
- Ладно - произнес Морк. - Мы ищем рецидивиста, только что скрывшегося со спецзоны. Если вы что-то знаете...   
- Полковник, мы здесь как робинзоны, - посетовала Кристина. - И если б увидели хоть одного человека, то сразу бы запомнили.   
- Кого-то убил? - спросил немного остывший Марк с неподдельным интересом.
- Нет, недомерок. Но он опаснее убийцы. Мы подстрелили его, но тело так и не нашли. Вам ведь не нужны неприятности, а?
- Ну конечно нет, полковник, - фальшиво-заискивающе пролепетала Кристина. 
- Что вы там возитесь?! - главный громила направил око фонаря в глубины дома. - Все чисто?
- Похоже, да, - нелепым фальцетом отрапортовал проклюнувшийся из тьмы призрак с овчаркой.
- В подвале были?
- Там одна рухлядь.
Собака тем временем подошла к печи и начала обнюхивать щели. Но луч фонаря уже был отведен, а хозяин пса стоял спиной и ничего не видел.
- Салли, ко мне, - пискнул тот, не оборачиваясь; животное повиновалось.
У Кристины отлегло от сердца. Леон чувствовал, как холодный пот покрывает его лоб.
«За кого я так волнуюсь? - спросил он себя. - За кого?»
- Уходим! - гаркнул полковник, и топот дребезжащих сапог наполнил облегченно выдохнувший дом.
Друзья переглянулись, еле узнавая друг друга - настолько были бледны их лица. У Леона плюс ко всему кружилась голова: комната куда-то ехала, а солдаты-статисты, шагающие на месте, один за другим плавно оказывались за порогом.
Полковник достиг двери последним, как вдруг замер; лицо его странно сморщилось - он словно бы принюхивался, подобно той овчарке.
- Стоп, - проговорил он. - А печь проверили?
- Что? - переспросила одна из кожаных курток.
- Я говорю - печь кто-нибудь осмотрел? Рупт!
- Кто-нибудь лазил в печь?! - заорал визгун.
- Да нет, вроде...
- Никак нет, полковник! - отрапортовал Рупт.
- Кретины! - выругался Морк и пошел к печи сам. - Ключники херовы! Печь осматривают в первую очередь. Запомните на будущее.
Кристина нервно вжала пальцы в ладонь, так, что ее длинные ноготки впились в кожу. Она попыталась придумать выход из положения - как-то отвлечь, что ли, - но мозг ее устал, изнемог до крайности. И она просто зажмурилась, как дитя, уверенное, что таким способом может вызвать темноту, в которой спрячутся от зла и оно и все хорошие люди. Леон поднял с пола свою пачку сигарет, валявшуюся у нокаутированного стула, и, выудив две сигареты, протянул вторую Марку - словно они готовились к расстрелу.
Офицер тихой сапой проскользнул вперед начальника и подобострастно ухватился за задвижку.
- Прочь! Я сам, - отцепил его Морк и швырнул в сторону, как съеденную пешку. - Ни черта не могут, остолопы, - проворчал он и...
Все затихли. Стало слышно переливчатое пение какой-то уже утренней птицы.
- Хм... - полковник сунул в темное пространство горячий эрегированный фонарь, затем - столь же напряженную морду, а после - и плечи, которые, впрочем, застряли на пол пути.
«Господи Иисусе, сделай что-нибудь», - попросил Леон.
- Странно, - кряхтя, высунулся Морк с перепачканной сажей физиономией. - Видно старею.
Леон, Кристина и Марк, затаив дыхание, чтоб не спугнуть свалившееся с неба чудо, на непослушных ногах подобрались к печи.
- М-да, - полковник еще раз полазил жалом фонаря по углам печной дыры.
Там было пусто.


6.
Пустота печи была сродни волшебной бутылке, в коей не обнаружилось джинна.
«Бог есть?» - проговорила Кристина про себя.
Леон и Марк, как загипнотизированные, ошалело уставились в отверстие, наполненное лишь торжествующей тишиной.
- Пошли, остолопы, - устало приказал Морк, опять оставляя присутствующих в догадках: толи он обратился лишь к подчиненным, толи еще и к задержанным подозреваемым. - А вам, - напоследок он обернулся и всадил в них ржавый клинок взгляда, - к сироте это относится особенно, я советую меньше раскрывать свои рты. С такими языками вам придется не сладко.
«Все-таки не смог уйти без напутствия», - отметил Марк, а вслух полюбопытствовал:
- Отрежут?
- По самую шею.
- Полковник, - решил вставить последнее слово и Леон, -мы...
Он смутился потому, что Кристина на него зашикала.
- Нет, пусть сирота говорит, - заинтересовался Морк.
- Я только хотел сказать, - продолжил Леон, - что мы дружим с законом.
- Это не вы, - мелкокалиберные зрачки полковника полыхнули огнем, - дружите с Законом, а Закон дружит с вами... Пока.
На этом толи утверждении, толи прощании дверь с треском захлопнулась. Казалось, в ней сейчас пропилят окошко и сунут баланду.
С минуту они стояли в молчаливом оцепенении, глядя в розовеющий сумрак окон - сосредоточившийся не только вне, но как бы и внутри дома, - прислушиваясь к стуку собственных сердец. Вдруг, как звонкий сигнал трубы, возвещающий о победе и освобождении, раздался искренний смех Леона:
- «Сирота». Ха! «Не в себе». Каково! Ты даешь! Ну, Кристинка, такого я в тебе не подозревал.
- Я сама в себе этого не подозревала.
Естественно, Леон лукавил. В сценических способностях Кристины он давно не сомневался. Демон и фея, разбойница и ангел - все это была она. Кристинины грубость и ласка порою делались между собой трудно различимы. Это создание владело тысячей масок - каждая из них являлась ее настоящим лицом - и искусством быть бесконечно живой.
Марк в свою очередь оживил лампу. И снова стало уютно и покойно, не взирая на окружающий кавардак. За окнами медленно рассветало. Мир, вбирающий в себя из ниоткуда теплые звуки и краски, словно брезгливо очищался от залетного зла и вручал им, лишь им - избранным, заново рожденную зарю. Небо, благосклонно вмещающее всю свою бескрайность в раме окна, постепенно краснело от всплеска нечаянной нежности, точно вчерашняя девственница в самое первое утро.
- Как самочувствие? - спросил Марк у друга.
- Ну...
- Галилео, - спохватилась Кристина. - Он мог задохнуться там.
- Но его же там нет, - резонно, как он посчитал, заметил Марк; ибо после такой сумасшедшей ночи даже ему, воплощенному реалисту, представлялся нормальным любой несусветный бред.
- Я почему-то думаю, что он снова там, - почти шепотом, заговорщицки улыбаясь, проговорила Кристина.
Она заграбастала лампу и направилась к печи. Однако едва она поднесла руку к заслонке, как та сама зашевелилась, выпрыгнула вперед и бабахнула ей под ноги. Кристина ловко отскочила, как тренированный боец, привычный ко всяким неожиданностям.
- И стал свет, - послышался знакомый хриплый голос из печной пасти.
- Оп ля, - изумленно воскликнул подошедший Марк.
- Ну, кто был прав? Как вы? - спросила Спасительница, озабоченно вглядываясь в каменную нору.
- Тут уютно, как в могиле. Вытащите меня поскорей отсюда, если вас это не затруднит.
Как только спонтанно материализовавшийся Галилео был извлечен из своей второй темницы - весь в саже, резко контрастирующей с мучным цветом лица, но счастливый, - он первым делом попросил сигарету, вторым - ванну. Марк указал на пресловутую бочку с дождевой водой, которая-таки пригодилась. Двигался Галилео еще с трудом, но было заметно, что ему намного лучше - хотя бы от осознания свободы.
- Галилео, - обратился Леон к черно-белому герою, - нам страшно хочется узнать...
- Секрет фокуса? - подсказал тот.
- Вот именно.
- Фокусник обыкновенно не раскрывает тайну своего цилиндра, а кролик вообще склонен к молчанию.
- Кем же из них считаете себя вы? - спросил Леон.
- Ни тем, ни другим, а скорее - безумным летним Санта-Клаусом. Это, собственно, первая и последняя подсказка.
Его собеседники  не среагировали.
- Ну-у, господа. Я полагал, что вы догадаетесь и без подсказок...
- Мозги уже не шевелятся, - хмуро сказал Марк, - как и все остальное, благодаря вам.
- А кое у кого и совсем отбиты, - пожаловался Леон.
- Санта-Клаус, - начала думать вслух Кристина, - спускается в дом по трубе... Труба! Вы что же, это самое?.. Но она же узкая.
- Еще какая узкая, черт меня раздери, - воскликнул Галилео, пыхтя дымом, - и чем выше, тем уже, но, хвала Покровителю Санта-Клаусов, - кирпичная!
- Я понял, - обрадовался Леон. - Вы взобрались выше.
- Взобрались выше, - скрипучим голосом передразнил его Галилео. - Это мягко сказано. Представь себе чувства загнанной в угол курицы, которую намереваются отправить прямиком в куриный рай. Выход один - взлетать! Вот и я, как это свихнувшееся существо, подхватив свои ризы буквально в клюв и нелепо раскинув жалкие крылья-культяпки, то бишь мои подбитые конечности, подскочил вверх, полез куда-то к луне и, откровенно говоря... застрял.
Пока Галилео говорил, сердобольная Кристина опять занялась его раной: она разбинтовала и срезала верхнюю испачканную часть повязки и принялась накладывать поверх свежий слой. Помимо прочего на плечах и руках Галилео возникли новые кровоточащие ссадины и царапины. Кристина неодобрительно покачала головой, не зная, как ей со всем этим справиться.
- Это меня и спасло. Иначе бы я не смог столько времени удерживаться и попросту свалился бы на нашего большо-ого друга Морка. Единственная беда, что мне, как всякой нормальной курице в подобном положении, невыносимо хотелось, простите, нагадить прямо на ма-аленький Морковский затылок. Я еле сдержался. Конечно, с одной стороны я упустил редчайшую возможность, но с другой - некорректно было бы совершать такое в присутствии вас. Не правда ли?
- Да, - рассмеялся Леон. - Вы поступили... вернее, не поступили мудро. И что же дальше?
- Я не нашел ничего лучшего, кроме как применить эффект вращения. Я начал проворачивать себя обратно вниз и постепенно вывинтил. Все это напомнило мне мой велича-айший побег. Но об этом позже. Сейчас - душ!
- Теперь, - продолжил их новый постоялец, умываясь, фыркая, сплевывая, издавая прочие непонятные, но радостные звуки, - когда я проверил вас... урф-урф... на разумность, я смогу открыть вам многое, что знаю сам... бр-р-р-ра... а может статься, и научу кое-чему, ну просто, скажем, как старший брат, что ли.
- Какая честь, - съязвил Марк. - Может, организуем секту?
- Если вам, разумеется, не в тягость мое навязчивое общество и вы не вытурите меня сейчас же пинком под зад. Не многие сделали бы для меня... пфр-р-р... то, что сделали вы. Я ваш вечный должник. Хотя, говорят, вечность - довольно долгий срок, особенно для возвращения долга. А если серьезно, я не знаю, как мне возместить все это, но готов на любые жертвы. Хотите, я заберусь в эту бочку и буду кукарекать три часа подряд?
- Предло-ожение заманчивое, - зевнула Кристина. - Но лучше не сегодня.
- А ты, Кристлна, обыкновенное чудо, - похвалил ее Галилео. - Я восхищен твоими талантами. Мне ведь все было слышно, там, - И мгновенно переменив выражение лица с восторженно-благостного на лукаво-серьезное, он осведомился:
- У вас есть полотенце? Не люблю сыро...
- Все это замечательно, - равнодушным тоном прервал его Марк. - Но лично я желаю спать. Все. К дьяволу. На сегодня мне хватит приключений.
- Молодость, - отозвался Галилео. - Время сладких снов.
    Отдыхаю, не знаю
Томительных гроз -
    Забыл и не вспомню
Я запаха роз,
    Бывалой тревоги
И мирта, и роз.
- Вы любите По? - заинтересовался Леон, присев на свою кровать, на которую успел завалиться и по хозяйски распластаться Марк.
- Он мастерски умел находить живое даже в мертвом.
- Вот вы и доиграли, - сонливо пробубнил голос из-за спины Леона.
- О чем ты? - удивился тот.
Но памятливая Кристина сразу поняла Марка:
- В самом деле. Как странно.
И Леон окончательно завяз в тине смысла.


7.
Окончательно обессилев от изнурительной погони за неуловимой Кристиной-бабочкой (фантастической расцветки - оранжевой с черно-золотистыми глазками), устало сложив тяжелые пластмассовые крылья и привычно разогнав вездесущих летающих червей, вечно облепляющих его карликовое тельце, Леон проснулся. Он обнаружил изрядно выросшего Леона в своей железной кровати несколько разбитым - возможно, еще и потому, что его подушка, по загадочным причинам, переползла на самый край, намереваясь, вероятно, отправиться и дальше, но прикорнула на пол пути, предоставив собственному хозяину взамен уют разнообразных металлических прутьев спинки. Голова гудела, как с похмелья, в глазах мельтешили непобедимые червячки. Шея хорошо помнила стальную хватку полковника. В вялом сознании застрял и периодически прокручивался, возникший неясным образом, идиотский «стишок»:
«Какая же это морока -
Сражаться с полковником Морком».
Будильник на столе показывал половину первого. Марка поблизости не наблюдалось, но спал он, по-видимому, с ним рядом.
- Какая гадость, - фыркнул Леон, пнув вторую подушку, заставил себя встать, облачился в неизменные шорты и начал исследовать потрепанную, как и он сам, комнату на предмет сигареты; дурная привычка - не травиться никотином вообще, а курить сразу после сна - осталась у него еще с детства.
Галилео полулежал на кушетке и разбинтовывал плечо. Он посмотрел на Леона, улыбнулся небритой физиономией и ею же кивнул, что, очевидно, означало: «доброе утро».
Дом пребывал в послевоенном состоянии. Мебель, вывороченная на свет Божий всеми ощетинившимися ящиками и дверцами. На полу вперемешку: истоптанные трупы разноцветной одежды; разбитая посуда и осколки зеркального стекла - а в них расколотый потолок с кусочками Леона; сажа, желтые листья газет и мерзкие следы сапог в виде налипшей грязи. Перевернутые и поломанные стулья лежали поверженными бойцами. Лишь на нетронутом кресле, завернувшись в краешек бахромчатого пледа, сидела грустная синеглазая кукла с серебристой пластмассовой короной на пушистой челке. Казалось, дом вместе с этой куклой вот-вот заплачет, в отчаянии глядя на себя самого. Но кое-кто старался его утешить.
Порядком взмокшая, но приобретшая при этом двойную необычную прелесть, Кристина с длиннющей шваброй в руках, невольно заставившей Леона вспомнить фрейдистскую похабщину, пыталась произвести уборку в соседней комнате. Было что-то животно-чувственное в этой ее белой, не очень-то чистой,  влажной маечке, слившейся с ладными контурами ее разгоряченного тела, в узкой открытой полоске между майкой и короткой ситцевой юбкой, являющей взору милый коричневатый пупок, в ловких напряженных руках и даже в испачканных, слегка сморщенных коленях, когда она, как вот сейчас, не сгибая их, склонялась вперед, неистово полоща шваброй под шкафом. Только у такого ленивца-созерцателя, как Леон, вместо нормального желания помочь, могли возникнуть подобные ощущения.
- Сигареты на столе, - подсказала Кристина, не прерывая работы, - за будильником.
«Как обычно. Были под самым носом».
Леона нисколько не удивила ее прозорливость: его привычки, как, впрочем, и Марка тоже, были ей досконально знакомы, к тому же между ними существовало нечто вроде естественной телепатической связи.
- Где Марк? - спросил он.
- Укатил в поселок за провизией.
- В прошлый раз мы вдвоем ездили.
- Боится меня одну оставить, - пояснила Кристина, шурша шваброй по направлению к большой комнате, и, понизив голос, добавила:
- С Галилео. 
- А-а. Ну-ну.
- Леончик, перенеси-ка мне это ведерко.
Он послушно повиновался.
Кристина вошла в комнату с раненным и застыла на пороге, уперев мокрые руки в оголенные бока.
- Эй, - она возмущенно воззрилась на снятие своей священной, в некотором роде, повязки, - это вы зачем?
- В доме есть щипцы? - ответил Галилео вопросом на вопрос.
- М-м... Есть для углей и еще для бровей, - пожав плечиками, сказала Кристина.
- Первые, пожалуй, не подойдут, а вторые сгодятся. Неси. И нож - поострее. Леон, - Галилео пристально поглядел на него, дорвавшегося таки до вожделенной сигареты, -  тебе никогда не хотелось стать хирургом?
Леон без раздумий отрицательно замотал головой.
- Понимаешь ли, в моем грешном теле остался сувенир, калибра... - Галилео на секунду замолк, напрягая воображение, - думаю, калибра девятимиллиметрового. И если б нашелся смельчак...
- Нет уж. Увольте.
- Жаль. Ты из тех, кто не способен причинять боль?
- Отчего же. Это-то как раз не сложно. Сложнее этого не делать. Просто я считаю, что в жизни главное - не столько помочь, сколько не навредить. Если бы все поголовно придерживались моего принципа, мы жили бы в земном раю.
- Мне нравится твоя теория, хоть она и ошибочна.
- Аргументируйте, - Леон стряхнул накопившийся столбик пепла под стол, посчитав нелепым заботиться о чистоте в еще не убранной комнате, вызывающей ассоциации с Помпеей и Атлантидой.
- Любой твой поступок, а порой и его отсутствие, есть вред для кого-то, а для кого-то - помощь, хочешь ты того или нет. Мечта о полном невмешательстве в мир утопична.
- Значит, все сбалансировано, и не нами?
- Определенно. Видишь, Леон, сейчас ты убедительно доказал, что также и любой вопрос заключает внутри ответ.
- Не люблю черно-белых теорий.
- Это лишь моя теория, дружок, и она не более черно-бела, чем твоя.
- Брависсимо, Галилео. Вы и наши теории умудрились сбалансировать.
- Почему бы и нет? Каждый сам выдумывает себе мир. Некто желает стать Кем-то. Пока он не раздаст имена окружающему и не заполнит ими, словно гирьками, противоположную себе чашу несуществующих, но необходимых ему, весов, он не найдет Имя, без коего он, как ему мнится, - аморфная субстанция, - Галилео подсел ближе и хитро прищурился. - Хотя мы-то с тобой знаем, что на самом деле все криво, неизмеримо и безотносительно. Старина Эйнштейн был пьян. Ну довольно разглагольствований. Раз ты отказываешь мне не только в помощи, но даже и во вреде, растопи хотя бы печь, пожалуйста. Мне нужно будет подогреть инструмент. А, вот и он.
Кристина-воительница  притащила два ножа: обычный кухонный и большой охотничий, а в придачу к ним - изящные женские щипчики.
- Вещь, - кратко сформулировал Галилео, одобрительно повертев в руках сверкающее на солнце лезвие охотничьего ножа. - То, что надо.
- Вы что всерьез хотите... - начала было девушка. - Этим...
- Ну вы же все тут неженки. Придется самому.
- Пожалуй, я выйду прогуляюсь.
- Я с тобой, Кристинка, - напросился Леон.
Солнечная природа (и солнечная Кристина), - подумалось ему, - будет поинтересней, чем присутствие, пусть и зрителем, в камере пыток Галилео
- Постойте. Постойте, - задержал их тот. - Мне еще понадобится спирт.
- Внутрь или снаружи? - уточнил Леон.
- Обоюдно.
- Есть пиво, просроченное, - сказала Кристина, роясь в серванте, - ну и разве что, мои духи.
- Пойдет.
- Мы уговорились не пить в каникулы ничего, крепче пива, - зачем-то оправдалась она и отправилась наверх - переодеваться в чистое, по родному бежевое.
Когда Леон с Кристиной вышли из душного дома, солнце стояло ровно над ними. Глядя на бесконечное нежно-зеленое, вдыхая что-то щемящее, свежее и густое, медом разлитое повсюду, представлялось, что ночное вторжение существ в черной коже было не более, чем навязчивой галлюцинацией.
Так идут они вдвоем, пока молча - слова не нужны: бежевая фея (крылья спрятаны под платьем, чтобы не смущать), расхлябанно ступающая по траве, сминая ее - мягкую, доверчивую и вновь чудом распрямляющуюся за ней - потертыми замшевыми босоножками; и ее взрослый ребенок, до сих пор верящий в фей, бредущий в бреду ее солнца. Их фигурки теряются за листвой, сливаются с фоном, подспудно делаясь частью Всего. Где же они? Да вот же - направились к Красному озеру, спрятавшемуся, их частной сказкой, в овраге неподалеку.
- Клик-клик, - проголосила неизвестная птица из леса, чтобы завязать диалог.
- Ну, - начал Леон без обиняков, - что ты думаешь о нем?
- О ком?
- Ты прекрасно поняла.
- М-м... Сама не знаю. Он выходец из другого мира, а то и с того света. Но он милый.
- Ми-илый, - он ревниво растянул это слово. - Прекрасно. Ранее ты назвала его просто мужиком. Это все, что ты можешь сказать?
- Что же еще, Лео? Обаятельный сноб. Душка. Немного сумасшедший. Но ведь сумасшествие - всего лишь иная форма жизни.
- Не умничай, - он использовал одно из любимых Кристининых выражений.
- Не обезьянничай, - дала отпор она. - И выражайся пояснее.
- Я спрашиваю  - веришь ли ты его легенде?
- А зачем ему врать?
- А затем, что у нас на лице написана ненависть к правительству, и спасли бы мы его, только поверив в его диссидентский статус.
- Доверяй людям. Добро вернется добром.
Сей фразой Леон был поставлен в тупик: толи Кристина говорит, что думает, толи просто дразнится, а то и вовсе - дразнясь, говорит, что думает. Он знал ее лучше, чем кто бы-то ни было и потому, наверное, не понимал ее вдумчиво и глубоко. Он припомнил, как она однажды высказалась по поводу его религиозности: «У тебя нимб никогда не съезжает с головы?.. Меня тошнит от твоих вечных проповедей. Будто я общаюсь со священником. А какой из тебя, прости, священник?». Тогда он обиделся, всерьез обиделся, но в душе спросил себя: «А действительно - какой? Не суди...» - и тут же прочитал проповедь самому себе. На этот раз ему все же показалось, что монета чиста.
- Так что же, - едко проговорил Леон, - этот добрый человек попал на зону?
- Фи-и, Леончик. Не ожидала от тебя подобной глупости. Ты же знаешь, в нашей стране все росльюожьи законы перепутались.
- Вот про это я и говорю.
Леон подумал: удивительно, как они с Кристиной поменялись ролями - она, почти атеистка, говорит о милосердии, а он, верующий, спорит с ней. Видимо, она все-таки права.
- Уж не ревнуешь ли ты, мое дитя?
- Он стар для тебя и для моей ревности.
- Привал, - резко сказала Кристина и остановилась.
- Что случилось?
- Кристина устала, - млеющим тоном закапризничала она. - И левая нога заела. Найди мне пенек.
- Хочешь, я буду твоим пеньком?
- Нет. Ты и так мой пенек. Я хочу настоящий.
- Здесь нет пней, - грустно констатировал Леон.
Вдруг что-то будто хрусталем взорвалось в Кристине, словно лопнула одна она и вылезла наружу совершенно другая; - эта вторая резво запрыгала вокруг опешившего, глупо улыбающегося Леона, теребя его за плечи и руки. Подол ее платья тоже стал подскакивать кверху и опадать.
- Нет пней! Нет пней! - защебетала Кристина, блаженно смеясь.
Он подскакивал и опадал.
- Нет пней!
- Что с тобой?
- Ней пней! Нет пнет! Пни. Меня. Я дурочка, скажи - дурочка, да?
- Ну как тебе сказать...
- Это сейчас... - задыхалась она, - кончится... Слова-вирусы...
- Что-что?
- Словирусы... Они заэтоваются в сознание и больше не выэтоваются.
- А-а.
«Какая же она у меня красивая, - похвалился воображаемый Леон настоящему, - особенно, когда это платье вот так вот...»
- Ну все, - также внезапно стихла Кристина, почему-то держась за живот. - Кончилось. Пойдем.
Они зашагали дальше - довольные и солнечные. Кристина, видимо, отдохнув, смутно счастливо улыбалась ничему и никому, и уж точно не своему спутнику. Впрочем, последнему для счастья было вполне достаточно сияния ее безадресной улыбки.
К ним приближалось озеро, обширное, угрожающе величественное, какое бывает лишь в диких местах, с красноватыми берегами почти правильной овальной формы. Однако один край его рассек длинный острый полуостровок - болотистое кладбище растений, населенное только причудливыми корягами - надгробиями деревьев. Почему там ничего не росло, оставалось загадкой. Благодаря этому странному кинжалу, впившемуся в плоть озера, издали оно напоминало двупалую лапу.


8.
- Лапу дай.
Он попытался помочь ей спуститься к озеру по карликовому, поросшему можжевельником, обрыву, однако в результате оба они плавно скатились вниз и хлопнулись в гущу душистого куста - помятые, но смеющиеся.
- Это типично  для тебя, Лео, - проговорила Кристина, отдышавшись.
- В смысле?
- Помочь падающему ты не можешь. Зато можешь разделить с ним его участь.
- Это плохо?
- Тебе себя мало. Ты откусываешь части других людей.
- Вставай, давай. А то что-нибудь откушу.
Перед ними играла - переливаясь - прозрачная, и в самом деле полусказочная гладь Красного озера, задрапированного камышовой порослью. Красным его прозвали за особый цвет глинистого дна, отдающий свой оттенок и воде, вечно просящей у него хоть частичку тверди. Тут были и рай, и ад - целый прозрачный микромир. Красота места завораживала: было в ней что-то магическое, почти инопланетное.
- Вода, наверное, теплая. Искупаемся? ; Кристина сбросила босоножки, тем самым уже исключая надобность ответа.
- А ты захватила купальник? - мягкое ударение на последнем слове.
- Неа, - в глазах ее сверкнули озорные искорки. - Но ты же не будешь смотреть… - отнюдь не утверждение, но и не вопрос.
- Ну что ты, - иронично отозвался Леон: именно иронично, ибо знал, что будет смотреть, смотреть во все глаза, и знал, что она это знает.
Знойная имбирная Кристинка. Ее игры подчас сводили с ума.


1998-2022

Продолжение следует