Не ведаю кто я

Не ведаю кто я.
Через несколько веков Главной Твари мироздания была отпущена некоторая мудрость, иными словами ему наскучили насилие, война, кровопролитие, царившие со дня назначения в его вотчине. Он пожелал искоренить зло, комфортно проживающее на всей территории душ, сотворить царство света.… И создал, даже божественней, чем планировал. Изъять тьму для Громовержца – дело не пыльное. Единственная сложность: отыскать временное пристанище земной гадости, чтобы в случае неудачи можно было   снова посеять ее. Сосудом стал атеист и убийца матери, счастливый выродок, чье смольное нутро невообразимым нефтяным пятном расползлось по карте добродетели и злодеяний. Ублюдок был любимым персонажем Владыки, а теперь стал первым, познавшим ад на этом свете, пытка которого гораздо ужаснее изощренных зверств загробного. Небесный Хозяин поселил грешника посреди Атлантики, усадив его в деревянное кресло – качалку. Вы не способны представить истинный облик этого морского чудовища, поэтому для вас он… чернильный сгусток, восседающий на плетеном кресле, словно на троне. Такая поза проклятого забавляла и умиляла Главного, вызывала слезные воспоминания о былом упоении торжеством порока в доверенной ему цивилизации. Но впереди ожидало новое - добро…
Посреди заживо похороненного холодом озера четырехлетняя прелестница – неваляшка кормила свою пластмассовую сестренку сухарями. На время семейной оргии девочку отпускали на лед, где в мире неизбежного счастья она все равно была самой окрыленной героиней божественной комедии, пьесы христианского Идола… Милаша еще   слишком неразвита для любви и даже челобитной Вселенскому Наместнику, в ней пока недостаточно покорной чистоты. Она хихикнула, увидев, как братец неуклюже пробирался к ней, разгребая снег и подтягивая штаны.
- Скоро ты будешь любить вместе с нами, младшенькая, – улыбнулся Явик
сестре, бережно взяв Аню из детских ручонок.
- А мне здесь хорошо…
- Конечно, но любовь это наивысшее благодеяние, приносящее радость всем, начиная с Дарителя.
- Правильно говорить – избавитель, ведь он убил темных…
- Нет, - согрешил брат и оторвал кукле голову. Сестру приятно обожгло новое
ощущение, очень телесное, заставившее впервые почувствовать внутренний холод, сладкий морозец. На миг она поняла, что это гораздо сильнее, глубже и искренней, чем любовь, но, скрипнув зубами от колика в черепе, унеслась в укрытие, к маме. Она успела остаться в счастье…
Мальчишка застыл, исступленно улыбаясь. Ясное созерцание назначенного пути, не прерываемое разумными сомнениями, захватило власть над армией инстинктов, все разъяснило: и то зачем Явик соорудил плот, и как оказалось, что каменная темень ярка и более проницаема, чем дневная благодать. Он внимательно прочитал глаза куклы, привязал ее голову к поясу, намотав розовые волосы рядом с пряжкой и теперь не страшась, вскрыл кулаком лед. На месте утонувших пластов взметнулся массивный «Титан – Христос», два дня томившийся в прозрачной толще. Он был пять ростов в длину и узок, как неокрепшие плечи хозяина. Ступив на борт, Явик тут же опустился ниц. Погруженные в воду руки обволакивала густая змеиная кожа, но мальчик знал: то были ладони Свидетеля, которые доставят к исходной точке. Корабль начал движение. Лед в ужасе рвал свою плоть, обнажая дорогу к океану…


*
Уже за три месяца до прибытия Явик разглядел сверкающую черноту, которая и была пунктом назначения. Его не поразило странное безобразие монстра, убившее бы даже средневековых предков, когда он оказался в тени средоточия порока человечества. Его не удивляло и то, что эта мерзость, заменившая своей величиной небеса, умещалась на креслице, принадлежавшем когда-то человеку. Казалось, что от земного брата в существе осталось лишь знание языка.
- Твои глаза уже не так светлы и чисты, некоторая муть прорвалась, затуманив видение нынешнего и приоткрыв новое  – историю. Ведь ты знаешь, что наш век – не время оно, - начал Свидетель, как будто продолжая неожиданно прерванный разговор. Явику трудно было отвечать: во-первых направляющая галлюцинация развеялась, во-вторых глаз у необычного сгустка не было, а не видеть очей собеседника непривычно и жутко. Сейчас мальчик трясся от неизвестного ранее страха и злился. Он улавливал движения скрытого текучей мантией лица: в тот момент симпатичная человеческая рожа улыбалась и это бесило Явика, так как он откуда-то знал, что выше этой дряни… Он кивнул.
- Перестань бояться! – взревела тварь, - ты не сможешь вернуться назад, теперь ты богохульник, ты слышишь? – ласково и тепло спросило Зло.
- Да, - хладнокровно и грубым мужским басом сказал мальчик, затем он молвил прежним голоском, - зная все, я не нахожу ответа на один вопрос: как во мне осталась частица старого?
- Это не важно. Кусок меня уже растет в твоей душе, возьми в придачу кита, он твой верный слуга. План действий созрел у тебя в подсознании, но еще не коснулся явного разума. Чтобы совершить революцию ты должен совратить одного, и тогда темное расползется подобно вирусу, восстановив прежнее равновесие.
- Я знаю, - ответил юноша окончательно сломавшимся неприятным голосом. Он уже не сопливый грешный мальчишка, за время пути и встречи он вырос, избавился от оков лживой добродетели, сменившихся крыльями рассудительности и фанатизма, но былое благородство оппозиционера погибало в нем. Честь и злоба умеют достичь компромисса, здравый смысл его не приемлет. Явик стал слишком злым, взгляд его пылал, но сердце вымерзло, остался уникальный ум и данный только ему набор инстинктов, определяющих совершенную непоколебимую философию бытия. Но эта мудрость рассматривала все только с одной вершины, поэтому подчинив обладателя власти вела к глобальному разрушению. Я до сих пор не понимаю почему Земной Властелин не препятствовал Явику, он мог покарать наглого мальчишку за грех. Может ему доставляло удовольствие наблюдать за результатом своей невнимательности, самоуверенно ждать, чтобы потом растоптать негодника на последней ступени триумфальной лестницы, исправив смехотворную ошибку. Или просто не все решал Он.
Наверняка Явик знал причину милости неба, но я уже не властен был слышать его мысли, хотя мой дух по-прежнему находился рядом, не оставляя мальчишку ни на минуту.
Юный грешник жадно изучал подаренное ему млекопитающее, огромное изящное гордое существо.
- Странно, углубляясь в твои глаза, Кит, я вижу умнейшего старца. Но твоя мудрость не сравнима с людской, ты недосягаем. В то же время ты своенравен, как юнец.               
- Усвой, ты должен доверять только себе и твоему слуге, – прогремел Свидетель…


*
Вот уже несколько недель Кит неустанно пробирался сквозь соленую толщу Атлантики. Он понятия не имел куда несет хозяина, просто повиновался. Служба человеку не угнетала его, о своем предназначении он знал задолго до рождения мальчика, хотя за многовековую жизнь претерпевшее множество превращений существо так и не поверило до конца во что-либо, в том числе и в судьбу. Долгуд не помнил все опробованные тела: так их было много. Но в любом обличии он стремился получить как можно больше знаний и наслаждения. Никто на земле не знал столько, сколько знал старый Кит, а тот не успокаивался, и впрямь, как юнец.
Он всегда совестно держал слово, но не задумываясь предал бы любого неправого, недостойного верности клятве. Тем более, что Долгуда не пугала высшая кара или месть человеческая: перспектива смерти, а значит новой реинкорнации всегда была соблазнительной. Понятно, что Кит не боялся погибнуть за воззрения.
«Удивительное тепло и красота заката останавливают фалангу на курке револьвера, холодящего висок, изнеможенного, но не разучившегося любить слезы радости, вдохновляют интеллигента…» Силясь узнать природу – вершину земной гармонии, Долгуд  чувствовал себя лишним в ее хрупком великом царстве. Вся планета зиждется на флоре, фауне, а любая тварь, заключающая человеческий дух рушит все вместо того, чтобы быть частью идеала. Опять Кит выходил на теорию о неземном происхождении людей. Но возник извне не homosapien, появилась суть, приспосабливающаяся к любой шкуре, плодовитая. Каждый рожденный ей имел свой срок, и душа Долгуда живуча. Мать душ не передала знания о корнях детенышам и всех мучит вопрос о первом человеке. Но Кит, прошедший через тысячи метаморфоз, однажды обогатил свет младенческими криками, помня свое прошлое, и вроде бы знал, что первый человек появился одновременно со всей остальной жизнью. После заражения мира все стало вместилищем. До земной стерилизации (именно о ней говорилось в начале) не осталось первородной травинки, везде правил людской дух (людским Долгуд называл его стереотипно)… Короче, человек – существо не лучше вши, но посредством его тела суть научилась изъясняться в различных формах… В целом, все знания Кита относительны. Сомнения – фундамент его мышления и эта очередная теория, регулярно поднимавшаяся со дна сознания, развлекала его.
Утопив надоедливые размышления о некой совершенно объективно оценивающей себя сути навечно сожравшей некий гармоничный мир, Кит слушал музыку заката. Сочиненная или открытая им давно сопливая пьеса теперь всюду сопровождала его. «…Закат до слез прекрасен…» - думал он.
- Явик, возвратить бесовское практически невозможно. В нынешнем нет мотиваций для злодеяний: все – в достатке, - Кит глаголал сдержанно, как обычно, усталым голосом.
- Естественно. Но лазейка существует. Он хитер, наш Властелин: кроличий разврат именуется высшим чувством… вообще, о сегодняшней жизни не мечтали даже коммунисты с анархистами. Конечно, зло начинается с темного помысла, но массовое распространение инфернальной силы происходит после поступка. Убийство – не самое страшное, но наиболее яркое злодеяние…
- В том то и дело: человек убивает другого из-за корысти, любви, ревности или больной головы. Учитывая это, очевидно, что сегодня насильственная смерть – утопия.
 Явик чуть заметно помрачнел и тут же ухмыльнулся.
- Долгуд, - скрипел он, - ты умен и все понимаешь. Не растолковывай мне тривиальные аксиомы словно я вчерашний глупыш. Он строил этот Вакхем, не соскребая смолу с нужной тщательностью. На слепящем снежном полотне почти каждой души осталась наскоро присыпанная ангельским порошком угольная крошка. У одних эта соринка есть жажда крови, у других – инстинкт самосохранения. Увидев, как собрат издохнет в муках, большинство истечет слюной, остальные лягут в пушистые вшивые лапы страха за свой живот, у чистейших попросту не выдержит сердце. Так произойдет ререволюция.
Слуге стало стыдно. Бес сомнения он все понимал не хуже Явика. Но он прозевал тот момент, когда благочестивый мальчишка, обычный элемент добродушного стада полностью расстался  с искусственным духовным целомудрием. Эволюция закончилась так скоро, что даже мудрый Долгуд оплошал в оценке уровня хозяина.
- Прошу прощения.
- Все правильно, друг.
Явик уже точно знал имя своей будущей жертвы и потенциального соратника.


*
Ганс Крузенштерн готовился преставиться в ближайшее время. Это не означает его почтенный возраст и старческую немощь. Умирали тогда в самом расцвете сил. Уход не мог быть неожиданным: каждый видел дату отправления в последний путь во сне; в назначенный день ложился в ладью и закрывал очи. Во время регулярного шторма пучина хоронила его. Ганс, снежнокожий античный красавец (впрочем, других и не бывало), истомно плавился на веранде своего недавно построенного дома, поглощал вино из кубка, равномерно колеблясь в кресле-качалке, которое он смастерил собственноручно. Надо сказать, что искусно выполненная резьба, украшавшая кресло поразила бы не то что обывателя минувших времен, но и опытного ценителя прекрасного. Ганс сумел изобразить на глади обработанного дерева бушующий океан. Сам узор ни черта даже не напоминал, но всегда и у всех при взгляде на него в мозгу возникала живописная картина бурного моря…
Таких домов и кресел были миллионы. Крузенштерн не был художником, до вообще искусства не было. Существовали ритуалы. До решающего сна никто и не подозревал о своей эфемерности; проснувшись однажды каждый мужчина удалялся, не прощаясь, и строил дом в глуши, рядом с океаном. Смерть не воспринимали никак, даже не гадали, что она из себя представляет… 
Ганс пил благоухающий напиток и вдыхал мягкий сладкий запах окружающих цветов, наслаждался прохладным ветерком. «Вот она – вершина блаженства» - повторял он про себя. Солнце зашло. Мужчина зажег свечу, стоявшую на подлокотнике; улыбался, зрея ласковый хитрый язычок. Широким плавным движением красивой руки опрокинул пламя, в несколько секунд разросшееся, проглотившее всю веранду и лишь слабым огненным абрисом обозначившее дверной проем. Ганс пересек веранду и вышел во тьму. На нем загорелась одежда: живой сочный факел, он был красив, как и все перед смертью. Он стоял на берегу и блаженный взгляд был прикован к пылавшему особняку. Поплыл…
«Сыро…Зябко… Откуда эти неизвестные понятия?.. Колит в груди!.. Это не кайф?!.» Ганс рванулся, увидел свое орущее суденышко, качаясь на соседнем гребне, но не получилось у него уцепиться за кончившееся вечное счастье, дух не сумел предать тело, процарапал волну каменными ногтями отчаянья, искрясь, и, визжа, возвратился блудный в плоть. Ганс сделался не больше вши, распластался на дне заполненной, но не утонувшей ладьи. Бросился вдохнуть, да только бескорыстная Архимедова сила иссякла. «Странная вода: дышать нечем, плотная субстанция, но не выталкивает… да что же это…» Ганс поднял в надежде голову и обрушился, сотрясаемый охватившими все тело судорогами: на нем стремительно увеличивалась тень приближающейся кометы, будто пророчески помечавшая зону действия взрыва. Непонятно, чем объяснялась столь большая скорость суки с розовым хвостом, то ли ее безмерной массой, то ли упомянутыми особенностями среды. «Так должно быть…Так должно быть», - шипела вошь. Доселе неоткрытое желание больно согрело Ганса: опередить то, чему положено случиться… но не вышло. В ту секунду, когда он открыл рот, ледяной поцелуй горящих ярким свечением розовых губ помешал жидкости вытеснить легочную жизнь. «Верх блаженства», - мелькнуло в голове Ганса Крузенштерна. Это была его последняя собственная (если так бывает) мысль. Расставшись с ней, сознание, не смея перебить, внимало куклиной голове.


*
Десять дней общения с куском откопанной в лесу игрушки сделали из обыкновенного землянина пародию на хомоса старого образца, пьяного маргинала подсознательного уровня. Ганс стал свидетелем многого из мировой истории. Он глядел на гибель больших честных ящериц; кровожадно приветствовал желанно опущенный цезарев перст; читал Малевича, листал Гомера; дался истерике, увидев дикого царя всея Руси, расшибавшего сыновью голову, рыдающего помазанника божьего, в кровь бившего чело; жалел сожженных инквизиторами; гулял с Данте по увековечившим писателя местам; не сумел помешать генералу второй русской армии Самсонову, а остальных не удерживал; не сочувствовал любившей повешенного корсара шлюхе; погрозил указательным в ответ на средний палец американского президента, буйствующего Буша; созерцал породившую его мерзкую примитивность стерилизацию и смотрел другие любопытные промывательные ролики.
Ганс очнулся: болели сердце, мозг и губы. Глаза дразнила розовая пелена.
- Я не ошибся в тебе, мразь, правда, теперь не совсем… Не был полностью уверен, что ты не преставишься от разрыва сердца. Будь покоен, я не буду препятствовать выполнению твоей программы: ты умрешь, но по-моему, - Явик говорил строго надменно. Штиль жарил и душил. Долгуд окатил фонтаном сгорбившегося в ладье по-прежнему красивого, но теперь не такого свеженького Ганса. Поруганный аполлон смерил Явика, подал голос:
- Ты крамольник, а Владыка жизней пресекает мятежи. Ты издохнешь раньше, чем убьешь меня.
- Я начал давно, и крамола все еще не подавлена, - прищурившись и чуть скривив рот заметил Богохульник – Вы мне послужите, господин Крузенштерн.
Явик провел языком по лицу Ганса от губ до межбровия, и посвященная в секреты мироздания плюшевая пешка заснула.
Адский диссидент накрыл правой рукой сердце, зрачки вспыхнули; он вытянул левую параллельно смирной прозрачной глади, раскрыл ладонь: оттопыренные пальцы покрылись инеем; повелительно кивнул. Кит широким хвостом ядерно взорвал море, и в момент, когда водный гриб максимально поднял ладью, Явик превратил его в ледяную гору.
- Пусть загорает, - с добродушной усмешкой вымолвил грешник, вдруг нахмурился, ощерился и сильно ударил себя в висок – Пусть загорает, очень уж бледный.


*
Свидетель ожидал прибытия своего отпрыска, но совсем не думал о перевороте. Грандиозные планы задавила вязкая жажда прегрешения. Я указывал на жестокость наказания, но не разъяснил ее суть. Для самого порочного человека скопление мирового зла не являлось тяжелой ношей – скорее наоборот. Мученьем было то, что он не мог реализовать данный ему Судьей потенциал, не мог пустить в ход подаренную силу для удовлетворения своей натуры…
Явик приплыл. Он сидел на спине Долгуда, обхватив колени, опустив голову. К этому дню его тело полностью сформировалось. Парень был долговяз, худ – этакий изящный червяк. От рождения волосы его были радугой, но красоту их никто уже не оценит, так как он каждый день полировал череп. Физиономию отличали грубые черты. Явик напоминал лысого зевающего льва из-за большого рта и щурых глаз. Он вскинул голову, уставившись прямо в невидимые зерцала, и закатился душевным злорадным смехом. Свидетель со свистом и громом хохотнул в ответ: кита и его хозяина унесло волной на пару километров. Зло хотел раздавить наглое семя и этим облегчить свои страдания, запамятовав, что на нем надежные кандалы… Прогнав наваждение, он стал интенсивно раскачиваться, дабы успокоить жаждущее вспылившее нутро.
Явик выбрался из воды, встал на голову кита, потрепал подбородок и улыбнулся.
- Вы, папенька, зря серчаете, напрасно не управляете собой. Как бы вас не раздирало, надо терпеть, - поясничал Богохульник - Я не сниму цепи, и ты так и будешь беситься и качаться в кресле!.. Много не требуется: ровно через неделю прератишься в площадь, накрыв океан, в центре устроишь большую ванну и береги нервы, не забывай о цепях. До встречи.
Явик исчез. Свидетель уже был уверенно спокоен.


*
Лицедейский талант Явика был совершнен. Он сумел постареть во всем: наряде, голосе; наложил грим. Дряхлый кощей глядел и молвил так, что ни одна душа не могла усомниться в его искренности;  никто не заподозрил бы в такой доброжелательности фальшь и подвох.
Утром главного дня своей жизни мнимый старик отправился в дом своих родных. Все члены семьи, за исключением младшенькой, присоединившись к остальном народу Земли, ушли по отвердевшей поверхности океана, закованные в стройные стада обещаниями новых любовных услад.
Явик приблизился к двери, украшенной прелестной резьбой, крякнул, стукнул два раза и очутился на родине. Он никогда себя не обманывал и чувствовал абсолютное удовлетворение от того, что ничего из канувшего не дергало. Даже когда донесся голосок младшенькой, ему не пришлось причинять себе очищающую боль.
- Добрый день! - колокольчиком девочка выбежала к гостю. Она никогда раньше не видела такое необычное существо, но не испугалась, чуть улыбнулась. Неприятные борозды уродовали физиономию незнакомца; тощее тело, мерзкое скрипучее дыхание, огромный рост (скорее даже длина) - все это младшенькая наблюдала впервые. Взгляд прокаженного на мгновенье причинил ей откуда то знакомое опасное удовольствие, но она не вспомнила.
- Здравствуй Демара. Я вижу, ты еще не примкнула к потоку...Ты гадаешь, что за недуг меня поразил? Если последуешь за своими родными, тоже заболеешь.
- Мы не знаем, что такое болеть, - беззаботно прозвнела девочка.
- Кушающая меня зараза называется естественной агонией, - вкрадчиво прошептал дед.
- Мы не ведаем старости, ты - Чужестранец, прощай, - она исчезла...
Явик сдавил голову до черепного хруста. И стал последний раз...


Последняя.
- Все в сборе? - справился у кита хозяин.
- Последние на подходе.
- Живее, - неспешно проговорил Явик.
Долгуд и его владелец проделывали путь, как и всегда, на трехсотметровой глубине. Явик все также сидел, обвив костлявыми руками-щупальцами колени, опустив голову, прикрыв очи. Много я бы отдал, ятобы просканировать в тот момент его мозг, как делал давно. Хотя, не удивлюсь, если он был единственным, научившимся не думать ни о чем.
В девять вечера кит и Явик прибыли. Инфернальный Мастер, устало, мудро улыбнувшись, оглядел по-кроличьи сношавшихся царей природы и выпрямил руку параллельно смольному покрывалу; раскрыл ладонь; мощным импульсом вытянул плоть Свидетеля в огромную скалу с плетеным креслом на вершине и плотом у подножья. "Титан - Христос" стоял на коротком ребре. Фонтаном Долгуд забросил повелителя на трон; привели Ганса. Его не распяли, а просто прибили к плоту, втюкав гвоздь в гладкий лоб. Затем последовал громоподобный жалобный вой страдающего Зла: три четверти земного народа отошли.
Явик молчал. Он взгромоздил голову на кулак и молчал. Последние сладострастные стоны и крики стихли. Молчание не нарушалось до тех пор, пока блаженные развратники, изобретенные царством добродетели не приготовились к новому савокуплению.
- Осчастливте вашего брата Ганса Крузенштерна, - шепнул Яволод, и шепот его проглотил всю планету. Ганс открыл глаза, осклабился, ощутив алый сочный штырь в голове и сделал смертельный жест римского императора. Как только большой палец опустился, все колокольни взорвались или рассыпались, и счет времени был потерян.
Люди терзали брата и его останки с таким воодушевлением, что наверное даже Богу стало страшно, но он не рвал мозги подданных, не мешал, и только он да Явик знали почему. Пир закончился, когда вдоволь наигравшись, никто не желал даже полюбить ближнего. Мастер Яволод попросил всех даровать кровь. Жертвенная ванна заполнилась святой водой, такой безмятежной и прозрачной, словно бассейн по-прежнему был пуст... Человечество уснуло от усталости.
Явик теперь сдернул голову с кулака и, спев: "Подкрасим", оторвал свою левую руку, бросил ее в ванну. На святоводной поверхности восстановилась древняя карта мироздания...


Эпилог.
Явика назначили хозяином подземелья, которое имеет множество наречений; я лично воспитан называть его адом. Свидетель сбежал, и ни Черт, ни Бог не найдут его.   
май 2004 г.