Тридцать седьмая квартир, сетевой роман

Веле ШТЫЛВЕЛД и сетевая группа поддержки: Радий Радутный,
 Игорь Сокол, Ирина Диденко, Леонид Барский, Денис Боженок, Евгений Максимилиянов, Борис Финкильштейн, а также впредь возможны и другие персоналии… Сетевой роман пишется на украинском языке на сайте: http://zhelem.com/ua,  где  пытливый читатель должен войти  в фолдер (раздел)  ПЕРЕМОВИНИ, в котором сразу после бланка диалога можно обнаружить клик на МЕРЕЖЕВИЙ ТВІР…
Вот тут-то и "собака порылась…" Остаётся добавить, что сайт Игоря Желема Украинская Фантастика ("ВОСПОМИНАНИЯ О БУДУЩЕМ") широко известен и популярен в УАНЕТ – украинском секторе сетевой ответственности, и что его любят фантасты молодой независимой Украины. Присутствуют на сайте и русскоязычные странички, а вот идея сетевого произведения решается каким-то таким образом, как нигде прежде. Калька, а не точный перевод, представлена на сайте www.statya.ru, как на наиболее информативном сайте, читаемом, например, в Киеве… Так что просим читать и предлагать персонажи, коллизии, эпизоды и многое-многое прочее – от фабулы до конкретной деталировки, или… просто с интересом читать. Мир Вашему дом! А штыл андер вельт!
Да, вот что ещё: соблюдена, так сказать, американская технология, при которой на определённом этапе происходит некоторое размежевание: Веле пишет диалоги и компилирует, Денис – автор идеи, Игорь – переводчик на украинский, Радий – творец базисных эпизодов, а Евгений  гонит афоризмы-пофигизмы. Участвуют еще и московские и череповецкие диггеры. Но это пока… Важен результат – показать просвещенному миру, как лепится интеллектуальная болванка "булыжника". Честное слово, лепить её легче, чем писать  собственноручный роман!

Куратор проекта Веле ШТЫЛВЕЛД, с уважением к возможным читателям!

1.
Не во всякую закрытую дверь надо входить. Особенно в нарисованную. Следует помнить, что не у каждого Буратино есть заветный золотой ключик…
А тут ещё юные наркоманы прямо в торце стены пририсовали фломастером самую настоящую дверь. Нет, не дверцу, а дверь – на двух боковых створках угловой ниши для чьих-нибудь мешков с картошкой и старых детских колясок…
Одним словом, как-то не сразу в отведенном для самой ниши пространстве что-то сдвинулось, и на девятом этаже по законам квазисимметрии образовалась ещё одна  квартира с, как и положено? номером "тридцать семь".
Дело в том, что практически в каждом мире существуют особые точки схождения, в которые стягивается пространство и приобретает там форму иллюзорной факирской чалмы. По научному эти точки ещё принято называть точками деструкции и даже зонами флуктуации пространственно-временного континуума.
Короче, это точки дошедших до точки…
А сам я в квазисимметрии понимаю весьма приблизительно. В школьной программе я и до геометрии Лобачевского не дошёл. Но язык электричества мне более ясен, а посему скажем так: речь идёт о неком межпространственном шунтирование со странным полупроводниковым эффектом: оттуда к нам можно проникать как по маслу, а вот туда, через прорисованную однажды отрывным детским фломастером дверь не всякий Буратино пройдет.
О регулярности подобных точек тоже говорить не приходиться. Они то возникают, то рассасываются, словно никаких точек схождения осей симметрии параллельных миров в мире не существует. И вообще, всё в этом мире тик-так – девятиэтажный односекционный дом на окраине древнего Города, где прежде на княжьих вотчинах стоял миргородний детинец, и съезжались сюда, за Змеиные валы  князья со всей земли Русской на великие примирения. Не оттого ли этот дом выстроен на костях? Поскольку так зело мирились да так любо братались братья-княжечи да великие князья прежде, что оставили по себе в пойме Днепра кладбище превеликое подневольных бойцов со всех волостей русских…
Так что в параллельных мирах оно возможно, что всё и тик-так. А у нас – ни так и ни эдак… Сыр-бор перебор на неком параллаксе времени, которое дышит утренними кладбищенскими туманами вот уже девять столетий. Непреложная кровавая память прошлого говорит о цене тех мизерных примирений и о грошовых флуктуациях лет такого незащищенного от поветрий нашей жизни жилья.
Так что сомнительно не видеть того, что присутствует в доме не только стык миров сопредельных, но и агрессивная память всей истории прошлой, через которую мы прокарабкались – каждый на свой духовный и жилищный этаж…
2.
"Земля была пустынна, и дух Божий летал над водами".
Эта фраза приходила Алексию – "человецу поднебесному" в голову каждый раз, когда он проплывал сначала Атлантический, Тихий, затем Индийский океаны. Затем сочной изумрудно-зелёной тенью проносился субконтинент, центрально- и малоазийские пустыни, теплый сердолик Средиземноморья и, наконец, – Балканы, сразу за которыми вскоре возникала столь любезная памяти Орияна, а более всего – стольный град Киев и Миргородец киевский за днепровскими левобережными плавнями. Теперь здесь был намыт огромный массив, на окраине которого уже восьмое столетие нес он свой непрерывный зоркий дозор. Каждый раз поднебесный Алексий ловил себя на той кощунственной мысли, что Время притомило его, и он время от времени, – когда никого не было рядом – смущенно улыбался.
Как и мифический Бог, поднебесный Алексий был одновременно вездесущ – если под вездесущностью понимать доступность любой точки в пределах отведенного ему дозора, ибо очень трудно утаить что-то от всепроникающего взгляда древнего небесного ратоборца, да и, наконец, руки его также управляли молниями, способные испепелять злостных врагов и разгонять тучи на дружинами русскими.
"Так что отличия минимальны... Над Миргородцем киевским без перемен". – Алексий улыбнулся – и оглянулся.
Вокруг, разумеется, никого не было. Второй человек просто не уместился бы в тесном боевом небесном строю в кольчужной экипировке, и, чего доброго, зацепил бы задом одну из многочисленных кнопок у пульта стратегического контроля. И, разумеется, по известному закону бутерброда, эта кнопка оказалась бы красной – самой красной из многочисленных красных.
Впрочем, здесь закон не работал, и бутерброд можно было бы спокойно повесить в воздухе рядом с собой.
Вода исчезла, и в перекрестии потянулась такая же однообразно-плоская поверхность – только не голубая, а желто-серая. Время от времени монотонную серость оживляли неровности – сверху они казались пятнами чуть-чуть отличающегося цвета; или постройки – эти выделялись резко очерченными прямоугольными тенями.
Время от времени стратегический пульт перед взором Алексия возбуждался и начинал рисовать яркие квадраты, либо прямоугольники, выбрасывая строки невразумительных цифр и даже пиликать в астральном диапазоне, но поднебесный Алексий не реагировал.
Пока.
Черные тени пошли гуще, в некоторых местах система прицела терялась от обилия целей, глючила и просила помощи – Алексий и тут не среагировал.
По цели, которую он ожидал, промазать было очень тяжело.
Впрочем, промахи случались – он вспомнил, как пару месяцев назад лейтенант Сидоров аккуратно и точно, как на учениях, проделал дырку в тенте какого-то бедуина – в кадрах оперативной съемки было видно, как "пострадавший" выскочил из чудом незагоревшейся палатки и отчаянно разевал рот, грозя кулаком насмешливо неподвижному Солнцу.
Лейтенант Сидоров жив в ином измерении, как и поднебесный Алексий, но вместе они контролировали реальность, за которую каждый отвечал со своего особого дозорного фронта, уходящего за линию горизонта.
Нефтехранилище, перепутать которое с круглым тентом мог только русский лейтенант – Алексий фыркнул – укрепили, засыпали глиной, и песком, и дожигать его пришлось в несколько проходов, старательно выбирая уже обоженные пятна.
Кто сказал, что противоракетный лазер не годится ни для чего другого? Алексий успокоился, внизу снова потянулись однообразные пески, промелькнула буровая вышка – точнее, обгрызенный и обгоревший пенек; небольшая колонна грузовиков…
Разумеется, это было уже иракское нефтехранилище – в современной войне можно было небрежно пропускать колонны грузовиков, танки, даже ракетные установки – но все, что хоть как-то было связано с нефтью следовало жечь беспощадно и как можно скорее.
Собственно, ради этого и затевалась вся эта возня, как ни прикрывали ее все стороны патриотическими лозунгами.
Быстро иссякающая нефть превратилась в валюту и предмет торга, в оружие и орудие, в кровь и желчь разросшейся цивилизации, и в результате бесцельно уничтожалось именно то, ради чего и было все это затеяно.
Тонко, исподтишка зашипели перепускные клапаны, подготовив движок к стремительному рывку, к удару, во время которого ничто не сдвинется с места, зато вся накопленная энергия превратится в единый порыв жара и света, света убийственного, обжигающего и – самое главное – поджигающего.
Возле неподвижной мишени отчетливо наблюдалась возня – грузовики, тачки и даже упряжки лихорадочно подвозили песок, цемент и драгоценную в этих местах воду; крохотные человеческие фигурки суетились вокруг и на крышках металлических блюдец. Алексий усмехнулся, – нельзя было выбрать более удачного момента для удара.
Что-то громко щелкнуло над головой. Поднебесный дозорный вздрогнул.
Этот щелчок раздавался каждый раз перед выстрелом, и природа его так и оставалась загадкой – даже для проектировщиков  поднебесных сущностей…На станции слежения только пожимали плечами. Впрочем, жизни экипажа он нисколько не мешал, и даже служил своеобразным предупреждениям.
"Осторожно! Сейчас последует...". Нефтехранилище обрамилось знакомым до мельчайших подробностей квадратиком, требовательно запел зуммер, поднебесный Алексий несколькими движениями джойстиков уточнил прицел, передвинул среднюю точку на вентиляционную шахту – если попадет, то эта штука не просто загорится, а рванет, как пороховой погреб – и нажал кнопку.
Красную, разумеется.
После чего спокойно откинулся в облачном кресле.
Все остальное Время сделает самостоятельно.
Собственно, Время могло сделать само и все предыдущее …
И так же однажды внезапно все кончится.
Всю картину внезапно заполнило черным, жирным, бешено клубящимся дымом, сквозь которые не проникало даже жаркое нефтяное пламя. Туманная круговая волна разбежалась от места взрыва, – больше всего это напоминало круги на воде от брошенного сверху камня.
И все так же самостоятельно станция переключила движки на тяговый режим, скользнула вниз, в сторону, затем вверх, затем снова вниз, покрутилась вокруг оси, выискивать вражеские перехватчики, и, наконец, успокоилась на орбите, которая через девяносто минут приведет ее к новому фактохранилищу неуспокоенной человеческой памяти.
Но на этот раз стрелять будет не он.
Алексий улыбнулся, и откинулся в кресле.
Сам он охранял пространство в небе над односекционным девятиэтажным домом, в котором отныне жили люди и фея, и под которым бурлило страстями своего давнего времени старинное кладбище братоубийственного времени. Воины и ратоборцы, чьи души так и не ушли с Земли, лежали под домом из нового тысячелетия, а поднебесный Алексий ждал в небе их возвращения, выпасая небесных коней русского Апокалипсиса.
3.
Алексий проплыл исполинским облаком над окраинной девятиэтажкой. В тридцать седьмой квартире щёлкнул инфракрасный включатель. Гиляра пробудилась. Впервые в мире людей. Вчера ещё она танцевала танец феи на выпускном волшебном балу.
Сегодня она ощутила тяжесть в ногах. Они красивые, длинные, стройные здесь, на Земле, потеряли прежнюю бархатистость. Правда, благо, луг был недалече. Стоило только выдохнуть из себя какую-то здешнюю вялость, пробежать без вызова лифта на первый этаж, столь же легко выбежать за окружную дорогу, снять румынские кроссовки и понестись босиком по луговым травам, обмакивая подошвы ног – от тончайших пальчиков до ажурных пяток в пыльцу цветущих ирисов и одуванчиков. И так бежать до тех пор,  пока все ноги не обретут характерную цветочную бархатистость, а пыльца не покроит их тонким, но прочным слоем, поскольку тело феи легко сочетается с цветочными ингредиентами.
Слышатся звуки лугового пестрого моря, сразу за которым начинается Урви-дачный поселок, до которого обычным горожанам  нет никакого дела… Какие могут быть дела у бомжей и разнорабочих, безработных и мелких дилеров к финиспекционному и таможенному генералитету, отгрохавшему эту твердыню прочности и незыблемости местечковых властных структур?
Кузнечики и майские жуки приветствуют фею, а мухи-дрозофилы отлетаю в сторонку. Их место занимают стрекозы, в то время как жуки-рогачи давят зелёных мух, а рыжие муравьи растаскивают их по окрестным муравейникам.
Одним словом, прекрасно наблюдать, как носится по лугу босоногая озорная Гиляра, наполняясь мускусом здешних трав, как будто вливает в себя зельеце приворотное…
Поднебесный Алексий блаженно улыбается: "Нашего полку прибыло", и не замечает, как на пусковых установках расцветают цветы. Это маленькая шутка Гиляры большому коноводу и адъютанту усопшего воинства. За ним-то и послана Гиляра, чтобы без лишних залпов и громов забрать добрых молодцев в небесные рати, ибо срок их пребывания в земной юдоли истёк… Срок-то истёк, а души в небеса обетованные так и не вырвались… Потому что… Да и не только это…
Над Гилярой в особом ритме воркует голубокрылая стеркоза. Гиляра присматривается. У стрекозы изломано переднее левое крылышко. Простирает фея в поднебесье руку свою. Сволакивает с него раненую стрекозу и окунает в плывущую над ней тончайшую апрельскую паутину. Пауки-косоножки для нее расстарались… Для Гиляры, значится… Стало быть, и стрекозе повезёт. Обмакнет Гиляра обрывок паутинки в росу, прибавит к ней от тела своего пыльцой осыпанного вязкости неземной и прикоснется к стрекозьему крылышку. Вспорхнёт стрекоза над лугом и умчится в даль поднебесную с песенкой о любви к фее земной.
Кроссовки чиркают об асфальт. Это уже Город. Сразу за трамвайным кольцом, по которому лениво пробегают одно-вагонные "двойки". Они обычно полупустынны и грустны в любое отведенное для них время суток и радость возникает только тогда, когда они окончательно опустев, перебираются во вновь отстроенное для них Троещинское депо.
По тропинке от Урви-дачного поселка бредут люди – крестьяне и местечковые небожители. Вернее, "небожительницы" да приживалки, которым оказана честь коротать время не отстроенных ещё в полный рост барских хоромах украинских таможенных генералов.
Десантировались они в поселок для семейных детдомов в последние годы развала совка. Программа была прекрасная – выстроить полтора десятка государственных дач и передать их во владение многодетным семьям, которые включали бы в свой состав по пять-шесть детей сирот.
Выросли уже те сироты и, наверное, на долгие годы ушли на зону да на Окружную дорогу миньетить без просыпа… Многих из них убили нравственные маньяки и свезли тела девушек непутевых за городской периметр. В одном 2000 году таких убиенных было более десятка. Царство им небесное!
А дачи откупили под себя генералы. И отстроили за годы за каменной тведыней-стеной под сигнализацией тот ещё городок… Немиргородец киевский… Но народ и там, естественно, в поле, вот и здороваются с Гилярой дородные барышни неброско одетые, да всё равно – генеральши и сластены хозяйские. Они и степенные, и матронами величать их хочется безо всякого умысла, да только зачем они Гиляре, когда порхает над ней радостная стрекозка с  голубыми крылышками да в цветочной пыльце. Она предана Гиляре. Она готова поведать, что странницами перехожими они претворяются, и что возят их морды на фордах с пистолями новейших систем… Чуть что и в миг отстрелят крылышки. А хоть бы и стрекозе, потому что у них и право, и власть, и сытость, коих по большому счету горожане окрестные не имеют, как дармовых министерских машин под зад.
4.
Игрнд живёт в квартире, в которой странным образом перестраивается, перетекает пространство, словно перекраивается под грядущее чудо, а чудо вроде не происходит. Не было и нет вроде бы чуда, да уже и не будет…
Игрид поглощена сезонным редакционным заданием. Ей надлежит нарисовать графический образ тёплого Алексея. И этот образ ей небезынтересен, потому что она вроде бы видела не однажды за окном в поднебесье если не самого теплого предвестника, то его не менее почтенного коллегу и быть может даже настоящего тёзку! Вот и захотелось, не выходя из дому нарисовать очаровательную субстанцию: полу миф полу явь, отчего она углубилась в народную энциклопедию, которую сама же собирала из газет и календарей, со страниц глянцевых журналов и рекламных флайеров, которыми так полны всяческие распродажи. На сей раз ей пришлось промчаться по сетевому пространству, словно по некому виртуальному небу и по клочках, по кусочкам отыскать и связать следующее…
ВЕСНА – НАЧАЛО НОВОГО ГОДА
У любого из нас своя любимая пора года. И все же одна из них навевает особую радость. Речь идет о весне. В давности это было начало Нового года. Наши далекие пращуры – дайбожичи – связывали с весной свое новолетие. Первый весенний месяц нередко считают хозяином полей и лесов. Древнерусское название марта – „сухой”, но в народном лексиконе существовали другие клички-названия: „капельник”, „протальник”, „зимобор” ...
Кругом уже исчезли снеговые сугробы,  заярели под парным солнцем пятнышка талой воды, на холмах начала дышать влагой земля, проклевываясь ранней травкой. Радостно попискивают синички, а стайки воробьев шумно решают свои „парубоцкие отношения”...
Март – ожиданнейший месяц крестьянина. В течение всей зимы он жил надеждой на время, когда земля проснется от зимней спячки, и он на полную грудь вдохнет теплый воздух, чтобы, в конце концов, проложить первую рахманную борозду. И прежде чем выйти в поле, земледельцы с нетерпением ждали, когда официально посетит мир долгожданная хозяйка – весна. Ее настоящий приход связывали с праздником Евдокии, Явдохи-плющихи, который отмечали 14 марта. По старому стилю это первый день весны. В этот день люди в особенности следили, какой будет погода, чтобы наиболее точно спрогнозировать весну и лето.
Если вода капает с крыш, то еще долго будет холодно. Какой ветер на Евдокию, таким будет и к Покровам. Если солнечно, то будет урожай  огурцов, а если с дождем, то лето мокрое и теплое. Если весь день погожий – все лето пригожее.
Крестьяне в этот день выпекали обрядовое печенье, так называемые веснянки. Девчата и парни брали их в ладони и с протянутыми руками шли на окраину села – к леваде, чтобы призывать в гости Весну красну. Этот ритуальный ход сопровождался песнями и обрядными сценками.
Первым признаком прихода весны считался посвист сурка. „Просвистел сурок, – говорили в народе, – прячь в тень армяк и валенки!”
Второй приметой прихода весны был прилет из теплых краев овсянок – первых перелетных птица.
С Кононового дня – 18 марта – начинается весенний солнцеворот. В эту пору день перевешивает ночь. Накануне матери и бабушки выпекали из теста для детворы великое множество разнообразных фигурных птиц. Такое обрядовое печенье называли „жаворонками”. Утром ними украшали сады и двор.
Но настоящий приход считался на Алексея. Этот день так и называли в народе – Теплый Алексей. 30 марта – Теплого Алексея. Они выносили пчел на первый облет на пасеку. Этот день считался весенней – взрывался лед, начинались весенние наводнения, хотя земля, как считали, может размерзать только после первого грома. Люди готовили полевой инвентарь. Особым  почтением пользовался этот день у пасечников. К Теплому Алексею получай в ульях пчел новоселье. На Алексея рыба-щука хвостом лед разбивает. На Алексея бросай сани, готовь телеги. На Алексея с гор – вода, с пруда – рыба.
В эту пору окончательно уже заканчивались молодежные развлечения – рассветницы и вечерницы. В марте начинали заготавливать традиционные напитки – кленовый и березовый соки. Заготовленную жидкость сливали в кадку, заправляли жареным ячменем или сухофруктами из груш-дичков и держали в прохладном месте. Такой напиток мог сохраняться на протяжении нескольких месяцев, он был вкусным и полезной, а потому и популярным в народе. Потому март и особый месяц. Он, как говорится в народе, и улыбнется, и заплачет, и оскалится крутым норовом...
И все же окончательным утверждением весны считалось Благовещение, которое приходится на 7 апреля по новому стилю (25 марта по старому). С этого дня можно было начинать раннюю пахоту…

…Образ Алексия стал разрастаться, переходить в облачную субстанцию и упорхнул за окно. Его место мгновенно стремилась занять только что родившаяся под кончиком пера, нарисованная тушью пчела. Пока она просыхала на бумажном листе, пчела безмолвствовала. Но так было недолго. Кат только просохла тушь, пчелиных хоботок стал жаждать цветочной патоки. И лишь только желание пересилило плоскость мгновенного эскиза художницы, так тут же она вспорхнула с обрезка ватмана и стала  кружить по квартире. Медленно и мягко облетев перьевую ручку и фабричный флакон с черной тушью, она взвилась под потолок, облетела погашенные рожки  лампочной люстры и устремилась к стене, за которой столь неожиданно разрослась недавно возникшая тридцать седьмая квартира. Под безудержным напором пчелы стена внезапно прогнулась, и пчела влетела жужжать в просторную комнату феи, увиваясь у той в ногах в надежде присосаться к обильному покрову цветочной пыльцы, которой с самого утра были осыпаны ноги феи. Ведь та только возвратилась с луговой прогулки своей и источала тончайшую цветочную патоку благовещенских первоцветов, к которым и теплый Алексей как-то имел отношение, но время его прошло и он истаял в облачной вате…
5.
За окнами буйствует весна. Но на девятый этаж доносятся только её тончайшие эфирные запахи да ещё порывистое дуновение ветра. Ветерок врывается вслед за скошенной занавеской, обмакивает кончик занавески во флакончик с тушью и на листе вместо пчелы появляется отменный фэн-шуйский иероглиф радости. Он очень напоминает нечто из интимной лирики каллиграфов династии Цзинь – парочку влюбленных, занятых страстным совокуплением, сидя на корточках, отчего слияние двух силуэтов перетекает в раскосую букву "R", словно требуют все нового и нового повторения, то бишь "Reply!"
В это время Ингрид с феном руках просушивает мокрые волосы. Она с любопытством рассматривает, как в маковку букву "R" прямо из-за стены влетает голубокрылая стрекоза в золотистой пыльце луговых одуванчиков, как она промачивает себя на место, где прежде жила пчела, и золото на чёрном фоне превращается в новую данность…
– А это даже прикольно, – соглашается с проказами весенних небожителей Ингрид, и внезапно морщит лицо. Где-то за стеной работает назойливый фрезер "болгарки". Это сосед из тридцать пятой квартиры занят надомным промыслом: он вырезает изразцы из крупной речной гальки, в которой смешались и полевой шпат, и ракушечник и пляжный песок, и речные донные отложения. Из этих пластинок он уже третий год мастерит некий саркофажец для праха своей, чтоб не сказать "чертовой", бабушки.
Сосед сей и фамилию носит Стёбочкин и справку имеет соответствующую. Его бывало и били, и вразумляли, и порицали общественно. Однажды даже под дверь крепко нагадили, но что-то в очередной раз не тик-такнуло, сосед со справкой оказался не дураком, а извращенным эстетом  и первым долгом покрыл эту инсталляции лаком и водрузил на коридорный подоконник, к тому же приклеив своё произведение намертво клеем "Момент". Со временем эту скульптуру брезгливый дворник просто закрасил в цвет подоконника, пропустив одну только деталь – намеренно углубленную, отчего стал жить по соседству с придурком белый циклопический гоблин.
Ингрид давно относилась и к соседу, и к его одноглазому гоблину с должной иронией, но построение мавзолея чертовой бабушке её доставало. Захотелось пожелать соседу от души нечто эдакое, нехорошее. Она улыбнулась, и стала привычно симаронить…
– А чтоб у тебя зубья фрезы превратились в розовые шипы, а сам ты, придурок, в садовника!
– О, черт! – внезапно послышалось из-за небратской стены. Стёбочкин разве что не выл – зубья-шипы отскакивали от вращающейся фрезы и вонзались ему в руки по локти, вызывая раны христовы. Теперь руки стали кровоточить и постепенно превращаться в розовые ветвистые сучья!
– Боже мой, – да их же нужно полить! – внезапно заволновался придурок, и подставил сучковатые руки под холодную воду. Кухня Стебочкина превратилась в оранжерею. Запах свежих роз ударил в виски и пробил тонкие волосатые ноздри. Стебочкина стошнило. Прямо на пальцах рук стали набухать и раскрываться махровые розовые бутоны. Впрочем, жить ему они не мешали, потому что самому Стёбочкину от прикосновений бутонами пальцев к своему давно уже не выбритому лицу становилось приятно. Он засыпал.  Пальцевые розы тяжелыми лепестками упали ему на грудь.
"Вот это глюк, – подумал печально Стёбочкин, – а ведь профессор психиатрии Сим Симыч так и не узнает о нем. А знай он о таком моём состоянии, он бы ни за что не выписал меня в жизнь, и жил бы я в своей любимой палате, и участвовал бы в групповом семинарии о том, что современная психиатрия должна быть экономной. И меня бы не выкинули на улицу из психбольнички в силу экономии средств"…
А что же до мавзолея "чертовой" бабушки, то им занялась Гиляра. Она просто прошла сквозь невидимый пространственный коридор, по которому обычно гуляли земные коты,  срезала пальцевые розы и поставила их в щербленную вазу. Затем претворила речную гальку в песок, а на обе руки рукоблуда наложила самые стандартные медицинские шины. Прямо на кухонном столе перед открытым окном установила на всякий случай включенный старый спортивный мегафон. Через его громкоговоритель Стёбочкин теперь мог иерихонским голосом орать – "Помогите!"
"За ним скоро приедут", – мудро подумала Гиляра.
"Теперь за ним точно приедут", – невольно подумала Игрид и поклялась никогда более не симаронить, чтобы не оказаться в очередной раз соседкой Стёбочкина, но только уже в психушке, куда самое время было упечь всех знакомых ей симаронистов.
"Сделать хотел козу, а получил осу", – на свой лал запела она знакомую с детства песенку.
6.
Свободный литератор и профессиональный фрилансер Гордей Панкратович Худлик жил в тридцать четвертой квартире. Мир представлялся ему неким трансформером, в котором всё может быть, всё может статься, и если окрестная жизнь казалась ему стохастическим чередованием и мельканием больших чисел, то нередкие чудеса в ней – внезапным мельканием чисел известно малых….
"Такого не прошибешь, – с сожалением подумала Гиляра, – не будь я феей, однако. А ведь мне отсюда без перемен в жизни этих пигмеев не выбраться ни-ког-да! А ведь Орест Стёбочкин всего-то милейший простак, к тому же со справкой: всё до банального просто, подбросить банан, дать на нём поскользнутся и сплести лапти, то есть наложить вовремя шины. А Худлик, похоже, не прост: плевать ему и на регалии и на женские талии. Чем же прикажите брать в оборот такого. Это тебе не обмен верительными грамотами с Ингрид: она мне пчелку от теплого Алексия. Я ей – полевую стрекозу. Она мне свое духовное присутствие, я ей свои флюиды… Хорошо! А Гордей Панкратович верит в сиюминутные чудеса, вешает в СМИ научпоп лапшу и придумывает нескучные обстоятельства для псевдоисторических персонажей. Тем и живет… Еле-еле – душа в теле, да еще анекдоты травит в генделыках окрестных и сражает наповал афоризмами.
Анекдоты обычно сочно-народные, залихватские…
Ругаются две тетки в селе:
– Ты моей задницы, дура, не стоишь!
– Нет, стою, стою!…
Мужики обычно смеются и себе приворачивают:
В пригородном лесу один дядька орет:
– Эй, ****и!
Повсеместное эхо в ответ:
– Ау, дядя!
Да, это тебе не литературщина. Хотя такие перлы не во всякую газетку продашь. Вот разве продавай этот "товар" известный киевский чертоглот Шилоглаз Павел Андреевич… О, тот бы ещё о-го-го какие деньги сорвал, да не в газете, а в глянце журнала "Отмывные бабки". Одним словом, не деньги, а бешенные денжища… Но, увы, это не стезя Гордея Панкратовича.
Он крайне нерешителен, робок, дружит с окрестной пьянью, тащит в дом бомжей на расспросы о паранормальных явлениях. А какие ж у них явления – одни только глюки да галюны. Но и тем Гордея Панкратовича радуют. Особенно рыжий да горластый канализационный бомж Григорий. Именно сейчас он настырно в двери звонит:
Дзинь-дабу! Дзинь…
Гордей Панкратович неспешно открывает. Дверь едва надета на вырви-петли, поскольку менять ее приходилось не однажды добрейший господин Худлик дверные ключи, отчего дверь эту постоянно с петель ломом сволакивали после двух-трех перемен замка, и выглядела эта дверь как-то хромо, по-ветерански.
– Привет Панкратыч! – орет привычно Григорий.– Здоровья тебе во все органы, а денег во все карманы! А я тебе с подарочком – у меня давеча в канализационном люке окотилась кошка Катруська. Вот кицка, шестерых родила! Первые две недели сиськой кормила, а тут на тебе, бросила… Странная шельма и гулёна опять же… Так что принимай на свое попечение маленького христосика, ау, дядя! Бум… А я и четвертушечку по этому поводу взял. И просроченного этикета мне шесть пачек Паулина нынче дала.
– Проходи, не части, а хлеба не взял?
– Четвертушку к четвертиночке да еще на гривну хамсы…
– Славно, небось, останешься ночевать? Так я тот бушлатец, на котором ты прошлый раз в кухне у меня примостился, в мусорку вынес – белые черви в нём ползали…
– Эх, не те черви, что вокруг нас, а те, что внутри. А котеночек у тебе не черный, не белый… Как это у вас говорится: белое и черное не живут в гармонии – они стремятся к серому да полосатому.
7.
Отставной офицер, танкист-"афганец" Николай Сергеевич Кортиков живет в тридцать третьей квартире и пьёт беспробудно. Но одному пить ему как-то не в кайф… Вот и пьёт он перед глухой кухонной стеной, как бы беседуя с виртуальным соседом, который, возможно, сидит с другой стороны перед такой же стеной и невольно оппонирует спивающемуся капитан-майору страны, которой тоже собственно нет.
– Диета Михель-Анхело Буанаротти – вино и хлеб, чумандрыло! Всё прочее – ужас нашего городка, бля… – привычно начинает танкист. – В апреле того далекого года были марш-мажорные обстоятельства, а в мае наступил полный крантец! Вот тогда и спросили: "Кто желает исполнить свой доблестный долг?". А в первом ряду – гренадёры: шаг вперёд – дернулись все! Понимаешь? А за ними второй ряд вышагнул, а я стоял в третьем ряду… словно камень. Но если человек однажды стал каменным, то в нем изначально было что-то каменное, словно бессмертное. Вот и выкатился будто на ватных, не то, что ты, чернильница хренова!..
– Наезжаете? Да я сам на вас, мать вашу, наеду! – беззлобно парирует у себя за стеной свободный писатель и холодный философ Гордей Панкратович Худлик.  – Автоматом жопу подтирать будете!.. Вы у меня ещё узнаете: козак-ностра – ориянскую литературную мафию!
В это время бомж Григорий уже кемарит в кухне литератора прямо на табуретке в мирном вечернем кумаре. Из его пазухи выползает на стол и замирает перед стеной, разделяющей кухонные разностранства полосатый котёнок Эльфик. Похоже, он знает, как растворить кафельную со стороны офицера и в грязно-липких обоях со стороны литератора стенку, чтобы пьющие сообщались напрямую. Он скребет упорной маленькой лапкой по одному ему известному в этой разнородной стене месту и стена растворяется. Теперь крепко пьющие мужики могут говорить и слышать друг дружку…
– Ну и занавозило тебя, дружище писатель!.. Словно ноги у тебя в маковой пыльце, а жопа – в пыльце одуванчиков.…
– А ты, Николай, просто неисправим: сам ведь на меня наезжал, и с утонченным этикетом у тебя – всё как всегда!
 – Послушай, Панкратович, не превышай предоставленных тебе полномочий! О каком пиетете мы здесь с тобой говорим, когда у обоих пока что не в едином глазу, то бишь, извините за грубость, оба в жопе!
– Да это ты, Сергеевич, сам вечно в попе – конченный камикадзе: что ни день, то налей! Полный "секир башка" – "басын джок" под сырный курт обстоятельств! Бабы казахские сыстари лепят этот козий продукт прямо на промежности в милые лобковые катыши...   
–  Фу, блин, прогнал по тубам лебедей! А сам ты хоть что-нибудь кроме этого нюхал?! ДУха, например, паря: того, что сам не дурак резать виват советико, а виват бача выживали в Афгане на одной тощей жопе! Это тебе не паленка с ночного ларька!
– Чего это ты, бача Сергеевич, на меня наезжаешь? Я просто нормальный писатель-строчник. Слышу – фиксаж, задело – форсаж, а прочее – полная жопа… Ты, брат, не гневись: из тебя же не выжмешь телячье: секс-спорт-сенсация…  Вот и ведусь на твои: секс – сон  – стон... А ты артачишься!.. Да я на тебе не только себе копейку заработать хочу, но и с тобой в друзьях оставаться. А ты всё – от винта, от винта! Так ведь запросто и твоему винту обломиться… А ведь говорят, что ты не из простых, капитан… И вроде бы талдычат, что горел ты под Хандагаром?
– Клевещут, – это так сучата окрестные разливаются, да ещё и разные суки наперебой им вторят! Да ты наливай!.. И запомни, если только у тебя крепкая зо-па, весь окрестный трындежь – полное Донах-хью! Это брешут измельчавшие ****и в ботах. А тебе ведь правду подай. Вот и рассуди – шрайбер-фрэнд! Сейчас пройдёмся по правде ребристой этой… Только, бача, не взвой: не простая правда с огня, не прост в ней и души поворот. Чуть что в ней не так – рванёт особой шрапнелью: душа враз начнет пылать – и сразу же выть хочется… Такая себе хреновая турбулентность… Бля буду, бум!
Межкухонная стенка снова начинает смыкаться. Усилий одного полосатого котенка Эльфика, как видно не достаточно. Ему на помощь приходит фея Гиляра. Ей странен и интересен этот диалог у стены. Оба говорящих и перед сплошной стенкой словно бы видят друг друга. Но как-то честнее им всё же говорить напрямую…
– Ах, Афган-Афган – гундус, "дУхи", бациллы… – пытается сопереживать чуть клюкнутый литератор
– Не делай мне нервы-ы, Панкратович! Бум!.. – Они пьют за одним сросшимся кухонным столом водку из шинка волшебницы Гиляры, а та, как заправская шинкарка, выставляет им к водке и шинку…
– Настоящий Афган, Гордей, – это три тысячи метров над уровнем моря! Это тебе не волны в тазике, а тридцать градусов жары на равнине. А в горах – бушлат замерзает, КАМазы глохнут без дури. Первый год в палатках – под ногами песок, под жопою раскладушечка, по пять палок колбасы каждому, и вода с желтухою, братец ты мой, поехали! – Они пьют по-маменькой. Капитан-майор продолжает:
 – Бражка сладенькая, бумажка – гаденькая, что не запишешь, всё жизнью скукожится. Это тебе не твоё время на пять-семь сигарет. Чуть какой-то трюизм – и тут же столько восторгов от дамочек провинциальных! Хоть сам ты, – полуеврей, полунищий, и анализы жизни у тебя крайне фуфловые. Пей – не робей!
Они чокаются и выпивают под свист храпящего на табурете Григория. Оба пьют не жадно, но много, смакуя и разносолы Гиляры. Первая пол-литра прошла.
– Вот и пропили март, капитан, а в апреле еще не взгрустнуть за "не в коня корм", так что не будем по мелочам с тобою собачиться: не всякая строка – теремок тёплой боли… Словом, не всякий плоский московский фарс  гонит аншлаг на киевской сцене. Ведь вокруг – общество лотерейных билетов: каждый надурняк готов и вселенную пропить.
– Вот и пей, – не робей, чумандрыло соседское. Если пьянка спозаранку, значит к вечеру абзац. "Ну, какая ж это пьянка?" – причитал столетний Кац. Что это же это ты мне четыреста капель в тощий фужерец льёшь, – да здесь же больше сорока грамм в жизни не будет! Убери эти фуфляжки, гранчаки доставай с бронебойной надбавкой! Всегда моги, ик!, держать ответный удар! Я, брат, –  редкая дубина, а не дебил маленький с третьего ряда! Душа во мне камнем перекипела навечно.
– А вот жена твоя с виду строга, как бы она нас с тобой не того, как бы у неё в руках ломака гранатою не рванула – от курка до пупка…
– Я, конечно же, извиняюсь, но если я пью чай, то ты тоже пей чай, но если я пью коньяк, то ты тоже спокойно пей… чай! Как говорится, ще не вмерла та, що здохла… Но не про неньку я, а про душу. Да и жена у меня – опять же божья душа…
– А если она, душа ваша, нас с вами за неуставную в простенок пьянку хлоп и утюгом окрестит?!
– Так и тут без вопросов: покупайте пластиковые утюги: при ударе по башке не оставляют ожогов!
– А вот эта шинкарка, она здесь откуда взялась?
– Ты, что, разве она не с твоего фланга зашла. Глянь, на плите же у тебя и готовила…
– Да откуда же она столько бухла и снеди набрала?
– Ты бы, соседушка литератор, зря так девушку не пугал. Добрейшей она души человек!
– Ох, не человек, я, мужички, а если желаете, то, по-вашему, – домовая или просто фея.
– Вот это ужрались мы с тобою, Гордей!
– Вот и я с тобой о том же толкую, Мыкола.
– Хундуз, Хандагар, Баглар пусть тебе звучат как молитва! В общем, это всего лишь точка в двадцати километрах от границы нерушимого прежде СССР… Маковка на карте, точка крови средь опиумных троп горящего Афганистана… Ты спрашивал, кто горел? Горел, Панкратович, как раз передо мной БТР-80! Три  члена экипажа и взвод разведки из четырех человек. Горели ярче головок цветущих маков, прямо на маковом поле. Выстрелил дУх. Удачно попал. Прямо перед моим Т-68. Ребятки пылали заживо, как свечки  в купели – купине неопалимой… Так родилась моя афганская вера. Не тебе говорить, что ты не имеешь право писать неправду, иначе на тебя наплюют. А если я начну загибать, то и ты мне врежь: "Не верещи, бача, майор!!" Ведь надо же как-то регулировать свой расхлябанный менталитет! Не надо дрочить неправду на титьках у совести! Эх, бача сосед,  заруби себе на носу, – церковь совести начинается не с освящения, а с первого нищего! Когда сам в себе впервые убиваешь мирного гражданского человека – ты сразу мельчаешь, вот тут и в пору идти просить подаяние: "мой генерал, просто устал, просто солдат…" . Я заманал…

Стена оборвала их дальнейшее токование. И только Эльфик замешкался и не успел проскочить в мир литератора, так и оставшись облизывать упавшего головою в корейскую морковку майора. Голова уснувшего шла ромбом… на Хандагар.
7.
Сквозь тяжелый табуреточный сон пьяно всхлипывает бомж Григорий:
– Подайте, Христа ради, копеечку на мечту!
– А какая у тебя мечта, – беззлобно спрашивает нездешняя Гиляра.
– Дай гривно, скажу! – парирует попрошайка.
– Ах ты, ёшкин кот, – гневится добрая фея и вычленяет Григория из кухонного пространства. Теперь он летит по открытому коридору в пространственно-временном континууме, о котором знать земным смертным не велено. Ноги мелькают чаще, чем голова. Григорий охает, он готов уже к пробуждению и покаянию, но ни того, ни другого от него вовсе не требуется. Он просто летит вверх тормашками – вертухай безжилищный прямо в свой обжитой за зиму канализационный колодец, который обнаруживается в ста метрах от гостеприимного дома, в который, как видно, так скоро ему не зайти… Баба не баба, а хозяйка в доме нашлась, да ещё, блин, какая. Шмяк! Прибыли с погруженьецем прямо на обжитой пятачок…

В канализационном отверстии нет ни синего ни белого, – в узкой вонючей трубе кроме Григория обнаруживается ещё двое. Но эти только с виду похожи на бомжей. Сейчас они сидят друг возле друга, одинаково вытянув насколько это возможно в узком просвете трубы, согнутые в коленях ноги. Григорий молча размещается чуть поодаль. Постепенно глаза его адаптируются к давно изведанной полутьме круглого коридора. Свет проникает сюда только сквозь металлические решётки водостоков расположенных по всей длине трубы на большом расстоянии друг от друга. Под одной из таких решёток сейчас как раз и есть их нынешняя дислокация.
Сидящие рядом не проявляют никаких признаков жизни. Своим видом они напоминают каменные изваяния. Или даже шокируют своей неподвижностью. Со стороны смотрится, что они и впрямь окочурились. После милых посиделок у литератора Гордея Пэ Худлика, бомжу Григорию становиться жаль этих несчастных.
"Если помрут, то вряд ли их похоронят по-людски. Изголодают крысы – и всё…" – печально думает он.
Вдруг сверху стремительно срывается вниз красный огонёк. Один из сидящих, то что ближе к Григорию, резко выбрасывает вперёд синевато озябшую руку, на лету ловит его и подносит огонь к лицу. Огонёк оказывается брошенным кем-то окурком. Человек жадно затягивается, но не успевает опомниться, как у него уже проворно отбирают его внезапный трофей.
Судя по тонкому визгливому голосу, отнимавшим была женщина. Завладев окурком, она докурила его, выпустив густой клуб дыма и отшвырнула в сторону, затем спокойным ровным голосом осведомилась:
– Извините, сэр, вы случайно не прихватили наверху сигарет?
Григорий резонно ответил:
– Простите, дамочка, не курю... – Его простуженный голос отзывается глухим каркающим эхом по всей длине коридора.
– Я тоже раньше не курила... – признается  излишне проворная женщина.
 – И я не курил, – подает голос мужчина, – пока сюда не попал, – точно не курил... Табакокурение – это зло! – Добавляет он оживленно и прибавляет:
– Нет Зла, которое не родило бы Зла. – Если бросаешь камень в Бездну, не думай, что он исчезает.
 – Да от такой жизни не только закуришь! – констатирует женщина. – Скорее точно исчезнешь…
 – Можешь предложить что-то получше? – оживился мужчина.
Женщина проигнорировала его вопрос и, погрузившись в свои привычные мысли, замолчала. Григорий, воспользовавшись наступившей паузой в разговоре, подполз ближе и спросил:
 – Извините за нескромный вопрос... А что вы здесь делаете? В моём кондачке?? Или вам ничего не известно о не прикосновении жилища. Ведь это же единственное на всей Земле место, где я могу сегодня приклонить свою голову!
 – Кто “не имеет где приклонить голову”, – всегда может сделать это на Плахе. А здесь мы собственно делаем тоже что и вы, – сверкнув во мраке глазами ответил мужчина.
 – И что же я здесь делаю? – с искренним интересом поинтересовался, разя кислым перегаром Григорий. Честно говоря, он и сам не знал ответа на сей вопрос.
 – Ничего – как и мы!.. – уверенно объяснил более разговорчивый субъект.
 – Нет, мне кажется, мы здесь находимся не просто так... – попытался возразить ему бомж, спроваженный феей Гилярой с тридцать четвертой квартиры, расположенной на девятом этаже, прямо по месту жительству – в канализационное подземелье. И немного поразмыслив, Григорий добавил. – Если мы сюда пришли, значит, это для чего-то да нужно... Истинно свободный человек – сам выбирает свою “Неволю”…
 – Ну и для чего же? – с усмешкой спросил мужчина. Женщина с интересом выглянула из-за его плеча, стараясь вникнуть в суть их разговора.
 – Ну, я же сказал, что не знаю ещё... Пока не знаю... – задумчиво ответил депортированный с почти заоблачной пьянки бомж.
 – И никогда не узнаешь! – отрезал мужчина.
 – Это почему же???
 – Да потому что нечего ТУТ узнавать!
 – Как это?
 – А вот так – ничего и всё тут! – с каждой фразой мужчина всё больше распалялся. – Ну что ты можешь узнать в этой вонючей трубе, в которой мы с Руди торчим уже вечность, за исключением того, что здесь жутко воняет?!! А больше ничего и не узнать! Ни-че-го!
Григорий, принюхиваясь, недоверчиво промолчал. Вокруг действительно сильно воняло. Но столь привычно, что он – бывалый бомж, ко всему этому уже вроде бы притерпелся.
 – Вон! Видишь? – мужчина победоносно поднял вверх указательный палец, показывая на решётку водостока. – Там настоящая жизнь! Там! Мы оттуда пришли, и потом когда-нибудь обратно туда же и вернёмся!
– Не всегда благоразумен отрекающийся, но истинно безумен тот, кто отрекся от своего отречения. – Благообразно резюмировал бомж.  – Но зачем тогда вам вообще нужно было сюда приходить? Жили бы себе ТАМ и не тужили?! Я ведь тоже иногда ТАМ бываю. И даже вхож в приличных домах… Там тоже живут…
Мужчина заметно притих.
 – Я и сам иногда задаю себе этот вопрос... – видно было, что это привёло его в замешательство. – Действительно, какого чёрта нас сюда занесло? Совершеннейший идиотизм! Впрочем, в чем обретаешься, – то и обретаешь.
 – А как же я? – подала вдруг жалобный голос Руди. – Ведь ты сам мне говорил, что если б мы сюда с тобой не попали, то может быть так никогда и не встретились.  – В полутьме не было видно её лица, но Григорий почему-то ясно представил себе как обиженно надулись её губы, а на глаза навернулись слёзы от переполнявших её негодования и обиды.
 – Да, наверное, ты права... – быстро согласился мужчина, но было понятно, что он это сделал только для того, чтобы успокоить свою подругу, и тем самым избежать скандала.
 – Сам ведь мне говорил: "Главное что мы вместе", а в каком месте – это уже ерунда! Главное – это наши отношения!" – не унималась обиженная. Хотя в её обиде чувствовалась какая-то необъяснимая, едва уловленная Григорием фальшь. Ему показалось даже, что для неё эта обида, скорее всего, была своеобразной маской, под которой она пыталась скрыть те же чувства, терзавшие ее, так же как и мужчина, сводившиеся к мысли о целесообразности их пребывания в этом странном месте.
"Если уж честно, – подумала она, – зачем мне всё это нужно?.. Да, не нужно мне ЭТО совсем! Там, на верху, чистый, можно сказать, даже – красивый мир… Всё что здесь меня окружает не стоит и сотой доли его!.."
"Женщина всегда стремится принадлежать кому-то, ибо она не в состоянии принадлежать себе", – мысленно парировал её кавалер. Григорий поразился – он свободно читал мысли обоих своих собеседников. Это было для него непривычно и ново.
"Гениальность всегда превосходит границы “разумного”, – внезапно подумал  про себя бомж, но вслух произнёс:
 – Почему же, раз вы так уверены, что никакого смысла в вашем пребывании здесь нет, вы просто не уйдёте отсюда обратно – наверх, ВМЕСТЕ? – решился спросить он у них. В ответ последовала тишина.
"Если жизнь лишена страсти, – она не достойна быть прожитой", – проницательно рассудил он, и продолжил наставлять заявившихся к нему "квартирантов":

 – Ведь уйдя отсюда, вы, собственно, ничего не теряете – остаётесь вместе и живёте как-нибудь там, где вам нравится. И вам будет там обоим прекрасно.
 – Ну, вообще-то мы уже думали над этим вопросом... – начал мужчина.
 – Конечно, это было бы замечательно! – мечтательно воскликнула Руди.
 – Но здесь есть свои нюансы... – мрачно перебил её мужчина.
 – Какие же? – переспросил бомж.
 –Ну, начнём с того, что мы уже много времени блуждаем в потёмках – не в этом люке, так в следующем. Потому что быть “человеком толпы” – самая постыдная участь. В отличие от тебя, мы не бомжи, а хиппи-диггеры! Мы отвыкли от той жизни, и о нас уже успели забыть там – наверху, а если и не забыли... Там у нас – у каждого свои заботы... своя жизнь. Мне кажется, там нам не будет времени друг для друга... Всё что нас здесь связывает – это ТРУБА... Общая наша и беспросветная...
 – И вообще, мне кажется, – продолжила начатую мужчиной мысль Руди. – Если мы отсюда выйдем, то не сможем жить там – той прежней, нормальной жизнью... ТРУБА изменила нас, сделала другими людьми, и теперь мы не такие, какими были раньше – до того, как попали сюда. И эти изменения в нас, боюсь, уже необратимы... Кто раз заглянул в Бездну, – навек принадлежит ей… Он хоть зовет меня ещё по имени – Руди, а я и имени его не прочно ведаю. Когда он обнимает и имеет меня, он – Мой, когда же проваливается в себя – Чужой. Он – гений! А гений – всегда “человек крайностей”, и от так называемой “золотой середины” он привык держаться как можно дальше.  Могла бы его  я называть просто Трулей – труболазом, но он не ведется… Когда он мой – он любит меня, когда же чужой – то знает о чём думать и говорить. А Трулей у нас будешь ты…
– Да, – согласился Чужой. – Здесь мы незаметно привыкли к лишениям и горю...
А гениальные мысли и афоризмы, написанные на Языке Вечности… Вот здесь мы их и нашли: ТРУБА стала неотъемлемой частью нашей жизни. Мне кажется, что без неё мы не сможем уже просто существовать...
 – И что вы всю свою жизнь собираетесь просидеть в этой как вы сами недавно выразились вонючей трубе?! – спросил возмущённый их рабской философией бомж.
 – Нет, – несмело ответил мужчина. – Пока, как это ни странно звучит, нам здесь будет лучше, чем там... Зато потом, когда...
 – Да, когда разрушится граница между этим и тем миром, тогда мы заживём настоящей жизнью!.. – торжественным голосом закончила за него его спутница.
"Ну вот, всё, как всегда: Женщина – это Холст,  а мужчина – Художник. И если только он грешит на Холсте, то порождает… Что-то очень знакомое он тогда порождает", – попытался вспомнить Григорий. – "Ага! Подвиг начинается с Жертвы. Значит кто-то должен пожертвовать собой во имя их процветания? Нет уж, извольте, только не я…"
8.
 – Да-да, вот этого мы и ждём – с готовностью подтвердил его догадку мужчина.
 – Но это же утопия! – воскликнул Григорий. – То, о чём вы говорите, никогда не произойдёт!
 – Почему же?! – с вызовом глядя на него, спросили оба.
 – Да потому что если, как вы сказали, разрушится граница между этим и тем миром, то тогда этот мир завоняет своей долбаной вонью всё что находится наверху!.. Вы об хоть этом думали?!
 – Думали! – зло ответил мужчина. – Когда разрушится граница между мирами – этот долбанной вони не будет вообще!
 – Да, не будет! – вяло подтвердила женщина. – Потому что погибнут и последние Жертвы, и последние Герои, и этот мир возродиться…
 – И запорхают над миром эльфы да феи! О, глупость невиданная! Тогда ответьте мне на один единственный последний вопрос. А откуда вообще всегда  бралась эта вонь?.. Как она сюда проникала? Не через эти ли вот решётки над вашими головами, на которые вы так отчаянно молитесь?!

Мужчина и женщина с нескрываемой злобой и негодованием молча смотрели на своего оппонента. Григорий понял, что им нечего больше ему сказать. Возвращаться наверх он пока не желал. Хоть очень уж и противно было находиться в этом отныне неприятном для себя месте с этими странными людьми, но он твёрдо решил разобраться всё-таки во всём происходящем здесь до конца.
Посидев ещё некоторое время в полном молчании со своими новыми знакомцами, бомж сам решил пройти вглубь тоннеля, из которого эти двое к нему пришли, чтобы посмотреть, что там находится дальше.
Он не спеша поднялся, как бы боясь потревожить сидящих рука об руку людей, пригнулся, так как разогнуться мешал узкий просвет трубы, медленно побрёл вперёд, то и дело спотыкаясь о груды наваленного под ногами мусора. Пройдя метров пятьдесят, он заметил, что труба начинает поворачивать в сторону, обернулся, чтобы в последний раз посмотреть на оставшихся позади людей, по отношению к которым чувствовал некие угрызения совести, за то, что причинил им своими словами боль.
Мужчина с женщиной всё так же неподвижно сидели на том же месте, где он их оставил. Наверху припустил дождь, и вода, скользя сквозь решётку водозаборника, под которой они ютились лавиной хлынула на обоих. Но это обстоятельство никак не повлияло на них, не вызвало ни малейшей реакции с их стороны, они даже не потрудились хотя бы немного отодвинуться от потоков грязной воды, низвергающейся им на головы, а только плотнее прижались друг к другу своими коченеющими мокрыми телами.

Фее Гиляре они явно мешали: вся Труба была зарыта в намывную песчаную подушку двадцать нового века. Под ней шел шлакобетонный панцирь, под которым в прибрежной болотине лежали подло убиенные ратоборцы со всех древнерусских уделов. Здесь брат убивал брата. Ибо их ратное искусство было не целью, а всего лишь средством. А целью являлось поддержание и умножение Власти-на-крови от удельных княжичей слабых… Тех, кто понимал эго как цель, – убивали первыми, но неизменно терпели поражение все,  кто прибывал за Змеиные валы потакать горе-миротворству неправому и раздробление земель древнеславянских на уделы мелкие, незащищенные. Именно здесь начинался кровавый ручей народный, пронесший через века половодные реки народной крови. Фее Гиляре предстояло ручей сей перекрыть. А посему первыми должны были покинуть Трубу Руди с Чужим.  Для этого Руди должна была однажды произнести имя Мой, а Чужой был обязан с этим раз и навсегда согласиться. Впрочем, были виды  у феи Гиляры и на бомжа Григория… Но о них пока не время рассказывать. Переждём под дождём. Обождём!
9.
Григорий свернул по ходу изгиба трубы и, пройдя по ней сгорбившись ещё метров сто, дошёл до места, где несколько подобных труб сходились вместе, образуя одну широкую.
В слабом свете китайского фонарика внезапно промелькнула огромная крыса, величиною с собаку, – вся ее пасть была в крови, а между острыми выступающими когтями застряли ошметки мяса. Тусклый луч карманного фонарика выхватил из тьмы подземелья какое-то темное тело. Похоже, это был обглоданный крысами труп. Судя по одеянию, окоченевший труп прежде был тоже бомжем, забредшим сюда на ночлег. Рядом с ним валялась водочная бутылка. Видимо, напился бедняга и заснул. Тут его и порешили кровожадные твари.
Григорий пнул мерзкое животное носком ботинка. Оно, пискнув, отлетело в сторону, затем скрылось во тьме. "Сейчас приведет друзей, – промелькнула опасливая мысль в мозгу. – Надо выбираться отсюда...".
Во время пути Григорий здорово промок. Ему приходилось идти по щиколотки в холодной воде ручьём льющейся по овальному желобу канализационного хода. К тому же несколько раз ему приходилось проскакивать через водопады льющейся сверху сквозь решётки воды…
К тому же в пути ему слышались голоса:
– Я битый час впаривал в их азиатские бошки, как нажимать на педаль, – орал в пространстве тридцать первой квартиры главный инженер-бухгалтер Изя Борисович Школьник. – А у них от этого только глаза ещё больше сузились: одно, говорят, продай нам свой автокузов – тебе бакшиш, по платёжным поручительствам шиш! Вот и пёр через три страны "чёрный нал": правда и взял с прихватом, чтобы на таможнях остёгивать…
– Всякая власть устанавливает направленность хода истории. В этом смысле тайная власть предпочтительней: она определяет вектор всемирной истории не от банка Империал, и не шарит по карманам простых командировочных и челноков! – орал польский масон Тадек Карпович Гнусь со своей тридцатой квартиры. Он как раз спешил на учредительную мессу Троещинской ложи и уже час пыжился перед зеркальным трюмо, из которого за ним с превеликим любопытством наблюдала фея Гиляра. И на этого подвижника современности были у неё свои планы.
– Я иду с ними, разговариваю, впариваю им мозги, а их главный бандит вдруг да и говорит: "Вы только посмотрите на лысые глаза этого  хитрюги француза! Вы ж этих маланских глазах ни хрена, батеньки, не прочтёте… А он же нас, тушканчиков, читает прямо как глазам, как давно знакомую книгу! Всё, баста! Всем отныне на рожи напялить чёрные очки и во время переговоров не снимать!" – смеется Изя Борисович. – А на што, Галочка, мне их глаза? Мне их бабки нужны! И поэтому я вижу все их захеры насквозь! Что не первый, – то жулик, что не второй – то злодей! И вообще я им там перевёл всегдашнее "семь сорок" на вполне щадящее "восемь пятьдесят". Вот и уплатили умильно, как в старческо-танцевальном клубе "Жизнелюб"! – внезапно резюмирует Школьник.
– Всегда за кадром остаются вторые, но именно они воистину есть естественно первыми. – Продолжал ораторствовать у зеркала масон-неофит Тадек Гнусь. – Всегда ищи вторых, всегда следуй за вторыми – подсекай и замещай их, и они непременно приведут тебя к первым! Тогда и ты не будешь последним. Нет, не для меня же, ей Богу, мое вчерашнее  положение. Вроде и государство сам себе учинил, но всего того государства – два киоска да три ларька. К ним ещё и цепь нашейная полагается – золотопробной работы. Но сегодня она скорее напоминает, мол, знай свою торговую будку… И впрямь мне рундучков моих маловато, да и сарматы базарные мне не друзья… Нет уж, если ты и способен на безумие, то плоскость твоего безумия должна быть иной!
После этих слов пан Тадек остался собой очень доволен, поправил гелиевый пробор волос и чёрную бабочку, аккуратно скосил глаза в область прединомировья, и никого не узрев из нечисти нездешней, поспешил к выходу. В это время фея Гиляра лихо сидела у него на плечах – дверные проёмы не были ей помехой. Брыкнув напоследок Тадека Карповича в подреберье она кошкой проскочила межэтажное перекрытие, и вновь оказалась в расположенной над тридцатой – тридцать четвёртой квартире. Гнусь свернулся от внезапной боли и в очередной раз проклял сквозняк в парадном, горько сетуя на межреберную невралгию.
…В широкой трубе, в самой её середине находился специально сделанный для воды глубокий прямоугольный желоб края которого образовывали бордюры, по которым мог свободно ходить человек. На этих бордюрах Григорий заметил какое-то суетливое движение. Когда он подошёл ближе то увидел, что они заполнены огромными серыми крысами с огромными закрученными золотыми клыками.
При появлении Григория крысы оживились. Некоторые даже поднялись на задние лапы и стали жадно принюхиваться в его сторону своими острыми усатыми мордами с выпирающими из пасти золотыми клыками.
Бомж остановился не решаясь идти дальше, справедливо опасаясь, что вечно голодные твари просто-напросто сожрут его здесь заживо в этом Богом забытом месте и костей не оставят…
…Древний город был изрыт подземными коммуникациями. На правом березу их отрывали с трудом. На левом, – низком, илистом – их прокладывали прямо в намывных песчаных подушках, но через несколько десятилетий вдруг оказалось, что они странным образом переплелись в какой-то совершенно неожиданный лабиринт, в строительстве которого поучаствовали не только строительные, но и тайные ведомства бывшей "страны советов". Официально тайные ведомства прошлой страны однажды расформировали, но вот подземные лабиринты от этого не рассосались, а стали ещё боле странными, поскольку частично их стала затягивать и заливать прибрежная трясина, отчего вновь попытались в невероятное спешке прокладывать все новые и новые обводные участки, иногда соединяя совершенно не соседние уровни, принадлежащие разным ведомства, до которых прежде самому Григорию не было ни малейшего дела.
Сам он не сразу решился перейти на подземное положение.
Оставив надежды стать однажды бездомным Ихтиандром, в первый раз он нашёл что-то похожее на нормальное цивилизованное подземелье. Вот только зайти в него было довольно затруднительно: лестница спилена, а спрыгивать во тьму просто так не позволяла любовь к жизни. Тем не менее он долго не оставлял попыток пробраться во чрево. Отважный Григорий уж и так и сяк пробовал: и ногу туда совал, исследуя глубину, и руку, и голову. Наконец, после долгих мучений и нерешительности, обвязался верёвкой, найденной в пригородном леске, брошенной глупыми диггерами у бетонного ещё фашистского дзота, и осторожно спустили в отверстие. Так как веревка была коротка, а отвязываться бомж никак не хотел, то Григорий с непривычки походил-походил на строгом поводке, заскучал и поспешно выбрался вновь на волю.
Хотя ему и показалось, что внутри довольно сухо и тепло: в общем, жить можно. Там, на глубине, им был обнаружен труп какого-то животного. Не являясь большим специалистом ни в ветеринарии, ни в зоологии, Григорий предположил, что это собака. Ну это, конечно, вряд ли, – собаки под землей не живут. Наверно, то была землеройка...
Следующий объект был самым удачным: удобные металлические ступени, сухо. Предполагая, что объект может быть обитаемым, перед тем как залезть туда, Григорий предупредительно крикнул:
– Есть там кто-нибудь?!
Тишина. А может, туда гранату кинуть?! Нет ответа. Ну, если не отвечают и на этот вопрос, то, значит, там нет никого или есть, но глухонемой. Бомж спустился по ступенькам вниз. Чиркнул было зажигалкой, но, унюхав устойчивый запах газа, почуял неладное и решил огнем не баловаться: достал из кармана видавший виды фонарик. Насколько можно было разглядеть, само подземелье выглядит довольно ухоженно: чисто и аккуратно. По бетонным стенам тянутся какие-то трубы и кабели…
…Внезапно крысы словно по чьей-то незримой команде попрятались по своим норам. Григорий сразу не понял, что произошло. Но затем шум приближающейся со всех трёх труб воды заставил его самого подумать о плане бегства. Быстро осмотревшись, он увидел, что под потолком бетонной трубы имелись металлические скобы неизвестного назначения. Они шли одна за другой наподобие горизонтальной лестницы.
Недолго думая, Григорий подпрыгнул и, ухватившись обеими руками за ближайшую скобу, повис на ней в воздухе. Только он успел проделать это как целая горная река забурлила и зашумела у него под ногами, всё сметая на своём пути…
…Он вспомнил, как впервые отодвинув тяжелую чугунную крышку, и вдруг обнаружил, что все подземная полость заполнена водой. Зная, что основными подземными жителями столицы являются все-таки бомжи, Григорий предположил, что здесь обитает их водоплавающая разновидность. А может быть, даже глубоководная…
Однако, по той причине, что в тот раз Григорий не захватил с собой ни водолазного костюма, ни даже примитивного акваланга, у него не было возможности достоверно это установить. Хотя, будь он старательным репортёром, это был бы его шанс сделать научное открытие и получить если не Нобелевскую, то хотя бы Пулитцеровскую премию за серию репортажей. Во глубине подземных вод о подводной жизни ориянских бомжей.
А вот настоящего подземным жителем удалось сделаться на четвертом объекте. С тех пор Григорий спал обычно на драном матраце , как правило, с дремучего похмелья, когда ноги уже не шли. Раньше он жил на Сырце в общем на троих картофельном погребе, но политические разногласия с другими обитателями погреба привели к тому, что ему пришлось искать отдельное место жительства. Взяв матрац себе в качестве контрибуции, гордый Григорий залег на зиму в этом подземелье да и так и остался в нём всю весну. Прежде здесь было тепло и чисто, так что и особь женского пола случалось приводить. Ничего же получше найти так и не удалось, а парламентские переговоры с его бывшими соседями по отапливаемому знатной буржуйкой погребу у Григория окончательно провалились, так что здесь и нашёл он свою основную прописку. Благо ни милиционеры, ни дигеры бомжей в подземных коммуникациях не беспокоили.
Вот только те двое – он опять вспомнил о них, и Григорию  почудилось, что теперь он слышит их голоса…
– Мне прежде говорили, что здесь в подземелье можно схлопотать диарею, – первой заговорила Руди.
– Это говно действует в основном на дигеров! – медленно отозвался Чужой. – Они здесь люди случайные, пришлые. Потому что не хиппуют, а значит и не любят сих мест. Вот уже часть и слегла, – Готик, Серж, Крейзи и я. Но давно уже, ещё до того, как я навсегда сюда перешёл. Л-1 было единственным средством защиты!!! Или хотя бы резиновые сапоги.
– А что за вирус??? Холодная вода в подземельях??? Если да, то вы были какие-то слабые диггеры, и у вас не было элементарного иммунитета.
Блин, эта тема для рюкзака с мусором. Запомни, детка, у нас и тогда был лозунг: В ТОННЕЛЕ НЕ ХОДЯТ ПОЕЗДА, А ХОДЯТ ДИГГЕРЫ!!! Так что мы были не из слабых..
– Это точно: длительное провождение в подземелье – нормально, а вот мы с Джимми однажды пошли в солянку: воды было тогда нам по пояс, долго там ходили, не переодеваясь, потом пошли откушали картошки в "магдоналдс" и долго бродили по дворам – и все было нормалёк – без последствий. Зато потом, на следующий день, у меня просто немного промокли ноги, а через час где-то переодела я свои шузы, потом еще чуть полазили, вышли на крышу, а на утро температура. Хотя это может быть и от того что в этот раз мы – я и товСталин переусердствовали с крышей. Там нас и продуло…
– А у меня с непривычки развился кишечный грипп, а в жопу нафтизин не брызнешь. Но это уже к подземельям не имеет отношения. Заразился на земле, на своей ненавистной работе. Вот так!
– Понос что ль????
– От поноса можно избавиться так: берете стакан водки, размешиваете в ней соль: до тех пор, пока перестанет растворяться, и пьёте. Я, правда, сам не пробовал, просто мне рассказали. Правда, я не поверил этому пофигизму.
– А почки при этом с печенью случайно не повредятся?
– А откуда я знаю?
– Мне кажется что эффект будет тем же, если просто воды с солью принять – не обязательно водку – тогда уж лучше сразу в петлю.
– Мой кореш Зыня попробовал – фигня...
– Мля, это и в правду бактериологическое оружие, я только исцелилилась - АЛИЛУЯ, так вот опять уже неделю была снова с соплями, и не чего не помогало и кашель был удушающий. Беда просто, а главное, я была очень заразна, многих тут же скосила, так что еще несколько дней сидела дома и флужила помаленьку. А ты мечтал о пещерах?
– Пещеры это здорово... Пещеры – супер!. Только вот ходить в пещеры новые для себя и встречать там дружелюбный народ порою бывает не очень полезно для печени и головы по утрам... Как-то, к стати, недавно встретил я здесь одну знакомую, так она мне хвалилась, что в пещеры начала ходить. Ну я недолго думая, осведомился, в какие же это пещеры она ходит? Ну названья она так и не смогла вспомнить, но я ей подсказал, и сразу же осведомился скока у ней забросок? Она подумала и переспросила, а что такое "заброска"? Ну, после небольшого разговора она уже считала меня богом. Заброска, как выяснилось, у неё была одна и она ещё как раз туда собиралась на выходных. Прикольно было понаблюдать, как глаза горят у людей когда они первый раз в пещеры ходят.
– Да, первый раз пещеры – это просто супеееррр!!! Полезла я первый раз как-то в пещеры – честно, очень стремилась – особенно на входе, когда мне сказали, типа "садись на камень, а потом в дыру вниз головой и в грязь...". Но потом все классно было, правда, я умудрилась упасть и разбить себе лицо и коленки об пол, но это ничего... Хотела еще раз туда "заброситься", но заболела..... Зато, помню, написала на стене в парадике призывное графитти: "Эээээх подземелья..... Почаще, люди, туда лазейте, ЗАРЯЖАЕТ!!!!
…Вода быстро затопила бордюры, на которых только что прыгали крысы захватив большую часть тоннеля, так что Григорию у висевшему над бурной рекой приходилось ещё и поджимать ноги, чтобы не цепляться ими о воду.
Ему было тяжело так висеть. Он ещё раз огляделся вокруг. Дороги назад уже не было – узкие тоннели, по которым он мог выйти наверх, были почти полностью затоплены низвергающейся из них водой. Оставалась только одна единственная дорога – вперёд по ржавым металлическим скобам. И Григорий, как обезьяна, раскачиваясь попеременно то на одной то на другой руке, цепляясь за скобы, стал таким способом медленно пробираться вперёд.
(продолжение следует…)