Вольдемар

Волокитенский, Каргинский и Арнаутский уезды Буторской губернии соединялись между собой широким Каргинским трактом. Во времена межсезонной распутицы от него было толку мало, но вот летом и зимой движение по тракту становилось очень даже оживленным. Гоняли туда-сюда на санях или телегах деревенские свадьбы, неслись чиновничьи тарантасы из Нижних Сопляков в Верхние и обратно, ездили помещики в двуколках друг к другу в гости, из Нозинска ежечасно скакали курьеры с депешами и предписаниями, катились почтовые кареты, в Нозинск плелись обозы с арестантами и провизией.
На перегоне Нижние – Верхние Сопляки расположился небольших размеров постоялый двор, содержателем которого был пожилой, благообразный толстячок Фриц Людвигович Верлибрен-Гру. Он был старый немец и болел размягчением мозгов, а жены у него никогда не было. Зато у него было двое единородных отпрысков, неизвестно где и кем ему рожденных. Оба отпрыска были мужеска пола. Старший звался Вольдемаром, очевидно, в честь великого немецкого канцлера Гельмута Коля, а второй был Анхель-Юрген и звался просто Сашка.
У себя на родине Фриц Людвигович был беден и очень несчастлив в личной жизни. Переезд в Россию слегка подправил его материальное положение, но счастья в личной жизни не прибавил нисколько.
Фриц был безнадежно и верно предан любви к неизвестной матери своих сыновей, портрет которой украшал крышку его табакерки. Изможденное нордическое лицо, обрамленное жидкими желтыми волосами, печально улыбалось тускло-аристократической эмалевой улыбкой. Единственным лучом, озаряющим его тоскливую личную жизнь, были редкие встречи с несравненной Гала, которая скорее всего считала Фрица полным идиотом и ничтожеством.
Валериан и Гала Татуйко обитали неподалеку от Каргинского тракта в живописном именьице под весьма поэтичным названием Туманный Альбион. Оба были рьяные почитатели переводной поэзии, эпикурейцы и англоманы. Валериан Тимофеевич был известен крутым нравом и беспощадностью суждений, прекрасная Гала же была его доброй музой и содержала литературный салон, едва лишь не единственный во всей Буторской губернии.
Гала Константиновна, произведя на свет двух великовозрастных дочерей, и имея никак не менее сорока пяти лет, оставалась стройной и юной, как и подобает всем приличным музам. Фрица Людвиговича поразило сходство Гала с его никому не известной возлюбленной. Гала Константиновна была похожа не ее пышущую здоровьем и свежестью дочь, или младшую сестру.
Фриц мог часами просиживать на завалинке у ворот своего заведения в надежде увидеть скачущую мимо Гала, которая любила верховые прогулки. Сыновья помогали ему по хозяйству и приглядывали за конюшнями. А частые гости постоялого двора не давали скучать и скрашивали тоскливые вечера его старости.
Но вот пришла страшная беда. Прискакал однажды в эту местность заслуженный банщик Российской Империи Андриан Порнухер на перекладных.
- Подавай лошадей, старый каргинский хрен! – вскричал спешащий банщик, обращаясь к мирно греющемуся на завалинке Фрицу.
Фриц страшно обиделся, но материться не стал, хотя научился делать это почти без акцента. Он кликнул младшего Сашку и повелел ему распрячь Порнухерских коней.
Подглядывающий в заборную щель, Сашка тут же бросился исполнять приказание с превеликой охотой и усердием, пораженный богатым убранством банщиковой кареты. А банщик, как только узрел молоденького вьюношу, так тут же и порешил сделать его объектом своей извращенной чувственности. Пока неразумный отрок распрягал и запрягал лошадей, мосье Андриан торопливо сулил ему новые сапоги, новую шапку, новый кафтан и лаковые калоши. Он ужасно лисил и представлялся перед Сашкой, будто он чуть не второй человек в государстве и один лишь способен дать ему достойную жизнь и небо в алмазах.
Алчный не в меру и неблагодарный сын Фрица тут же согласился и вспрыгнул в карету к богатому соблазнителю. Карета рванула с места и умчалась со скоростью четырех лошадиных сил. Вскоре и пыль от колес развеялась по видавшему немало трагедий Каргинскому тракту…
Пропажу обнаружили только вечером, когда Сашка не пришел ужинать, ужина он не пропустил ни разу за все шестнадцать с половиной лет своей жизни. Долго плакали Фриц с Вольдемаром, утирая сопли нестрижеными бородами, но слезами горю не поможешь. И вот тогда, Вольдемар, преисполнившись воинственного духа, решил ехать в Нозинск – выручать из беды милого братца Сашуничку
         Собрал, поседевший в одну ночь от родительского горя, Фриц скудные вещички Вольдемара в бедный узелок, оседлал собственноручно коня, и благословил последнего своего сына в дорогу.
- Сыночек, - испустил Фриц еле слышное от слабости слово, - …будь осторожен и благоразумен, ибо отправляешься ты в вертеп разврата и гнусного содомитства. Не забывай своего старика отца и свои благородные немецкие корни! Ибо не хочу я, чтобы ты пропал, как швед, от пьянства и беспорядка…
- Хорошо, батяня-а, - неожиданно заревел басом сынишка Вольдемар, - Только дай мне чего-нибудь пожрать в дорогу, путь-то не близкий!
- Ох, сыночек, прости дурня старого! Возьми, поди, в погребе майонезу домашнего, а кролика я тебе вмиг сейчас убью.
И отправился добрый молодец немецкого происхождения, принципиально питающийся одними кроликами в майонезе, в путь-дорогу дальнюю по Каргинскому тракту, звеня шпорами, мешочком с деньгами, и, помахивая своим бедным узелком, который едва умещался у него за спиной и колотил по заду скачущего коня.
А, вдруг осиротевший Фриц, забил наглухо двери и окна своего постоялого двора и увалился на завалинку поджидать своих сыновей и прекрасную Гала: не проскачет ли мимо чудесное видение в голубого бархата амазонке?