Sol Ольга Чука

Вот уже месяц, как Сильвия имела, наконец, постоянную работу и где? – в Нью-Йорке! Неделю назад она послала письмо «маме» с описанием всех своих приключений: переходе «вплавь» границы – ей так и не удалось получить рабочую визу, встрече с «мамиными» американскими родственниками и жизни в доме, разделённом фанерными перегородками на множество клетушек, где, как в пчелином улье, беспокойно копошились люди в вечном страхе, что выловят, что отправят обратно. Вечерами, когда весь дом «взрывался» какофонией текс-мекс-рок-попсовой музыки, она выходила покурить на балкон, откуда была хорошо видна реклама – огромная, светящаяся бутылка мексиканского пива «Sol». Тёплый янтарный цвет пива и изображение встающего из-за горизонта солнца на бутылке отзывались в ней болью.
– Sol… солнце… здесь даже солнце чужое! – думала Сильвия.
Почти каждую ночь тишину приграничного городка резали завывания полицейских сирен. Тогда Сильвия с гулко бьющимся сердцем вжималась в стену балкона, прикрывая ладошкой светящийся кончик сигареты. Ближе или дальше – слышался чей-то торопливый топот, визг шин, испанская брань вперемежку с американским «фак ю!», «шшит!» и сухое харканье выстрелов. Утром по всей мексиканской колонии бродили слухи о пойманных или убитых нелегалах-чеканос. Истории обрастали страшными подробностями, передаваемыми друг другу на мало понятном испано-американском сленге. Всё, что Сильвия недопонимала, она допридумывала и её «придумки» были, наверное, ещё страшнее, чем «мамины» рассказы о «мёртвой земле», где нет ветра, птиц, насекомых, звуков – только гробовая, нечеловечья тишина.
Чаще всех Сильвия вспоминала и думала, конечно, о «маме». Родная мать бросила своих троих детей на бабушку, сбежав из деревни непоймикуда с очередным «женихом». Больше они её никогда не видели. Изредка, до них доходили слухи о том, что мать – в Гвадалахаре, что «жених» её бьёт, что у неё рождаются и умирают, а, может, и не умирают новые дети, но им самим, четверым, нужно было выжить, и бабушка, разругавшись вусмерть со всеми деревенскими сплетниками, запретила любые разговоры или воспоминания о матери. С тех самых пор Сильвия, а затем и сестра Глория с братом Хавиером стали звать бабушку – «мамой». Всё их детство «мама» билась на маленьком клочке земли, отвоёвывала его у полынной, продуваемой то холодными ветрами, то сжигаемой суховеями, степи. Смерть часто «навещала» деревню, но тортийас и фрихоль – маисовые лепёшки, фасоль и худенькая суровая женщина сохранили им жизнь.
В восемнадцать Сильвия уехала в Мехико, устроилась работать посудомойкой в небольшой ресторан и посылала деньги «маме», которая стремительно старела и не могла уже прокормить оставшихся с ней Глорию и Хавиера. В столице Сильвия не раз наблюдала, прыская в кулачок, богатых сеньор и сеньорит, прячущих от солнца их чУдные матовые лица под зонтиками и красящих их густые, чёрные, цвета застывшей лавы волосы в апельсиново-вульгарный.

На последнее перед «перебежкой» в Америку Рождество Сильвия решила подарить «маме» настоящую фарфоровую куклу – мечту всей её жизни. Сколько она себя помнила, столько «мама», сплетая из колкой соломы неуклюжих куколок «дочкам», темнела лицом, бормоча под нос проклятия в адрес всего человечества, не способного дать детям, пусть одну на двоих, но настоящую куклу. И, наконец-то, в «мамином» доме, под иконой св. Гвадалупэ – защитницы всех мексиканцев, воссела, как на троне, красавица-кукла – блондинка с белым фарфоровым лицом и голубыми глазами. «Мама», увидев куклу, заплакала, а Сильвия залилась своим колокольчатым смехом – сбылась мечта…


Теперь всё это – и их деревня, и «мама» с сестрой и братом, и Дуранго с возникающими из ниоткуда километрами «мёртвой земли», и нелегальный «переплыв» границы, и даже Туксон с его одинаковыми «пчелиными» домиками, и вой полицейских сирен, и страхи, и тоска – всё осталось позади. Теперь у неё всё хорошо. Нет, отлично! Она – в Нью-Йорке и у неё есть постоянная работа!
Когда здание было закрыто для посетителей, Билли – бессменный лифтёр небоскрёба, разрешал иногда Сильвии подниматься на смотровую площадку. Господи, какая же красота открывалась там перед нею! Ветер уносил в сторону Гудзона и восходящего солнца её счастливый смех. И тогда Билли тоже начинал улыбаться, но совсем не так, как улыбался, ежедневно наблюдая восторги сотен и тысяч туристов, плативших за возможность нащёлкать вид сверху Великого Города. Для них у Билли всегда была готова классическая широкая американская улыбка «а ля Голливуд». Собственно, за эту улыбку – знак американского качества и оптимизма – его держали и неплохо платили за совсем не пыльную работу лифтёра скоростного лифта.
Потомок ирландских колонистов, бывший полицейский, повидавший и «засадивший» на своём веку немало «грязных чеканос», заполонивших его родной Нью-Йорк, Бил, неожиданно для самого себя, начал получать удовольствие от совместных «поездок» в лифте с маленькой мексиканкой. Когда он слышал её тихий, колокольчатый смех, что-то смутно начинало ворочаться внутри, замирало и щемило. Подобное он испытывал только в детстве, да и то – не к вечно пьяной матери-хиппи, навсегда «задержавшейся» в любимых, пропахших марихуанным гитарным перезвоном шестидесятых, а к драной кошке, которую стыдливо прятал от «хай, гайз!» на чердаке их крикливого и вонючего многоквартирного дома в Бронксе. Её журчащее мурлыканье было единственным приятным и тревожным воспоминанием детства. Тревожным – от страха потери.
Те несколько минут в лифте рядом с Сильвией, от первого этажа небоскрёба до последнего, от земли до неба, превращали Билли Большого и Сильного в Билли Маленького и Слабого, но это почему-то не пугало его.

В шесть часов утра Сильвия, как всегда в последний месяц, шла на работу в свой «бильдинг» (ну никак не получалось произносить слово «билдинг» так, как произносят его настоящие американцы!) через Центральный парк. Как всегда, парк в этот ранний час переполнен был не людьми, а чёрными, юркими белками. Только несколько бомжей спали, укрывшись газетами, на уже пожелтевшей траве. «Интересно, моё письмо «маме» уже дошло до Дуранго?» – подумала Сильвия, подходя к небоскрёбу, в котором она работала – мыла несколько офисов на семьдесят девятом этаже. Перед сверкающим стеклянным входом стоял, курил и улыбался Билли, с которым сейчас они, как всегда, взмоют вместе к небу в его замечательном лифте, где Великий Город – Мечта будет лежать под их ногами!
Наступало утро 11-го сентября 2001-го года. Два счастливых человека поднимались в скоростном лифте на 110-й этаж одной из башен-Близнецов…