Сонечка

             С О Н Е Ч К А

     Сонечка родилась в самом конце позапрошлого, девятнадцатого века,,  небольшом украинском городке, солнечном, летом пыльном, с фруктовыми садами, белыми акациями и, как водится у евреев,- многими и многими близкими родственниками: дяди, тёти, братья и сёстры – двоюродные, но любимые, как родные, с которыми в последующие годы поддерживалась постоянная тёплая связь, прошедшая сквозь жизнь.
    Из родни помнится больше других семья дяди Иосифа – шумная, казавшаяся немного безалаберной, но довольно дружная семья, которую держала маленькая, добрая и суетливая старушка – тётя Шейнка. Дети были все взрослые, но семейным был только старший – Давид. Выделялась среди них особой душевностью, подвижная Хума, уже – в возрасте, но незамужняя девушка. Очень энергичная, она навещала потом родных и в Харькове, и в Москве, всюду внося свою бодрость и весёлую заботу о них.
    Семья дяди Иосифа жила в какой-то хибарке, на «задворках», то есть - в глубине  большого  двора,  однако, - в самом центре города, называемом по-киевски – «Крещатиком». Этот двор и сейчас сохранился и хорошо просматривается, если заглянуть за рядом стоящие на площади здания выстроенных позже гостиницы и почтамта.       
    По тогдашним понятиям, семья дяди считалась состоятельной  - и сам он, и все его дети – были «художниками» – живописцами местного, так сказать, значения; не берусь судить о высоте художественного уровня их произведений, думаю сейчас, что был он не высок, но спрос на их работы был достаточный. Они делали по заказам вывески для магазинов, мастерских, парикмахерских, и так далее. Наверное, все вывески «крамниц» и «перукарен» – это были их работы… А ещё делали, в виде частных заказов – недорогие прикроватные коврики: на грубой тёмной холстине – пруд с плавающими белыми лилиями в ядовито - зелёных охватных листьях; в лодке, лениво откинувшись на изукрашенные блёстками подушки, сидит изящная бездельница-барыня под зонтиком, а вокруг невозмутимо плавают белые, как из химчистки, лебеди – наивный и малохудожественный, но распространённый и, наверное, - единственный их сюжет (других не помню), но раскупались коврики охотно. В комнатах дурно пахло клеем; столы, прикрытые газетами, были заляпаны разноцветными мазками красок, В разговоре слышалось: «Краски, краски, бриллиантин, крапплак, бронза» и тому подобное, причём звук «р» произносился по-южному добросовестно и старательно… Но уж очень велико было радушие этих приветливых людей, одно слово - родня!..
    По незыблемому обычаю, на этом грязноватом столе сразу появлялся чай в стаканах, что считалось более приличным, чем в чашках,  и, конечно,
                - 2 -               
 какое-нибудь варенье… Чай, как и везде в то время, заваривался в маленьком фаянсовом чайничке, не обязательно в этот день, бывало - и вчера, а то и – «третьеводни»… Это теперь  мы  стали так  привередливы…
Летом на стол ставили арбуз, который называли по-местному «кавун», охлаждаемый, за отсутствием холодильника – возможно холодной водой, яблоки, груши-«лимонки» (аромата необыкновенного!) и другие фрукты…
    Дядя Иосиф был родным братом отца Сонечки – Лейзера, до которого я ещё дойду… Не знаю, сколько было всего братьев, мне достоверно известны лишь четыре: Лейзер был старшим, затем – Иосиф, Гершель, Моисей – об этих двух я знаю очень мало, у каждого была своя судьба. Дядя Иосиф «догадался» умереть в тридцать восьмом году от рака желудка в Москве, куда он приехал в надежде вылечиться… Там же и похоронен, не узнав ужасной судьбы своей семьи летом сорок первого… Был ещё «дядя Эйнох» – так Сонечка его называла, и, повидимому, - ещё шестой брат, имени его я не запомнил – он страдал какой-то гнойной кожной болезнью, все брезговали им и избегали его, и только Сонечка, по доброте своей, не боясь, обмывала и перевязывала его язвы, за что слёзно была боготворима им. Своей семьи у него, вероятно, не было, хотя точно не знаю.
    В городе, расположенном в границах черты оседлости, наряду с украинцами, проживало много еврейских семей, в основном – бедных: мелкие ремесленники, музыканты небольших еврейских оркестров, незаменимых на свадьбах, мелкие торговцы. Ах, какая беднота, но и какое добросердечие и приветливость!.. Помнится семья флейтиста Лёвы Кнайфельда, он в обычные дни играл, я помню, - в крохотном детском кинотеатре, что помещался в доме Учительского института, на пути в Софиевку, - перед началом очередного сеанса; уж какие там могли быть заработки – билет в кино стоил пять копеек, да и то билетёрши пускали бесплатно «своих» по знакомству… Но в комнатах его семьи было так чисто и уютно! И тоже всегда – чай с вареньем и, если было – с домашним печеньем, и добрые улыбки его жены и маленьких детей…
    Узнав, что приехала к родным Сонечка, да ещё – из столицы, приходила несчастная в своей жизни женщина по имени Табл с дочкой, юной и очень стеснительной девушкой, одетой бедно, но чисто и аккуратно. Помню, на ней были лёгкие белые «прорезиненные» туфли-тапочки с перепонками… Разговор, в основном, шёл на «идиш», которого я не знал, так как в семье у нас говорили по-русски, и только, приезжая к родным, Сонечка могла «всласть» наговориться, как хотела… Но иногда Табл смешно спрашивала: «А Москва  - больше за Киев?..». Им были недоступны поездки в крупные города, а ведь хотелось узнать, как там живут вдалеке. Бедная Табл, бедные хорошие люди, не сумевшие избежать злой своей судьбы!..
               
                - 3 -      
Телефонов не было, приходили без приглашения, совсем не претендуя даже на скромное угощение, - шли общаться!.. Конечно, в любой семье не обходилось без упомянутого традиционного чая с вареньем, но людям главное было – повидаться, поговорить! Теперь такого нет… Судьбу большинства из них, знакомых и родных, решил, холодной и уже снежной осенью сорок первого года, - всем горожанам известный Сухой яр, находящийся на городской окраине; там  теперь стоит довольно скромный гранитный обелиск с малосодержательной надписью, где о евреях – ни слова… Возле обелиска стоит деревянная скамеечка, на которой почему-то иногда сидят влюблённые парочки – не вижу в этом ничего плохого, пусть сидят, согревая друг друга любовью на месте ужаса, страданий и смерти… Богата, - ох, богата такими ярами пропитанная кровью земля многостра- дальной Украины!..
    Семья, где росла Сонечка, по теперешним понятиям, была многодетной: пятеро детей – четыре девочки и один мальчик. Кажется, - достаточно?.. Но тогда это было обычным явлением, несмотря на то, что кормилец семьи был один – Лейзер Бренгауз, работавший механиком на мельнице богача Зусмана, очень ценимый им за его высокую квалификацию (хоть он и не учился нигде) и добросовестность в работе, и получавший жалование, кое-как хватавшее на скромное содержание большой семьи. Всё он знал, всё умел – по токарному, по слесарному ли делу – этакий еврейский Кулибин, имел у себя дома прекрасный набор инструментов и заглядывал в удивительную, прекрасно иллюстрированную, не в пример нынешним изданиям, - двадцатиоднотомную энциклопедию того времени (1901года),  составленную профессором Южаковым. Не было в доме такой вещи, к которой он не прилагал бы своих умелых, прямо-таки золотых рук: что-то смастерить для домашней хозяйственной надобности – совок ли для мусора, кочергу, ухват, доску для раскатывания теста и приготовления мацы, кровать-раскладушку с верхом из холстины, склеить рассохшийся стул – всё ему было под силу, всё он умел. Лишь один только раз он, талантливый самоучка, не справился с не знакомой ему работой, за которую взялся смело и с душой: будучи «на все руки мастером», но не ведая секретов скрипичных мастеров, он неправильно, хоть и весьма крепко, склеил разбитую скрипку – склеил так надёжно, что и сломать её вновь было затруднительно; однако, играть на ней после этого было уже решительно невозможно… Но ведь, в конце концов, при всём своём умельстве, он всё же был не Страдивари ( да и тот, как известно, долгие годы учился у великого Амати)!.. В холодных сенях, служивших также кухней, и где стояли вёдра с водой, значительное место занимал большой токарный станок, собственноручно им изготовленный. В1937 году он ювелирно смастерил и привёз в Москву из голодавшей Украины – небольшую, немногим более полуметра  по длине  и  ширине,  сверкавшую
                - 4 -
начищенными медными деталями – действующую модель паровой машины с водотрубной системой котла, которая завораживала всех изяществом отделки и удивительно четкой работой движущихся частей – даже свисток приводил в восхищение всех зрителей!.. 
    Эту действующую модель охотно приобрёл у него Политехнический музей, - кажется, за тысячу довоенных рублей – за эти деньги он купил немного «мануфактуры» (на Украине не было ничего!), а, в основном, - продукты питания, которые он с радостью повёз своей голодавшей семье...
Вот так, скромный человек, осчастливленный социализмом, был рад даже этому малому – Кулибин, кажется, материально обеспечен был лучше…Ну и времечко было! Наше поколение – и то не всё знает и помнит, а потомки наши и знать не будут, да и не надо им это всё знать, -  к чему? Пусть живут в лучшей, сытой и счастливой жизни, не зная невзгод…
    Лейзер в своё время служил и в царской армии; как показавший себя умелец, он был определён в оружейные мастерские и дослужился даже до чина унтер-офицера… Чтобы закончить характеристику этого, очень доброго к тому же человека и заботливого семьянина, надо сказать, что он был начисто лишён религиозности, отдаваясь семье и работе, и даже нервничал, когда у жены его, Нехамы, добрейшей, принимавшей всех и тоже, в общем, мало религиозной ( «так, на всякий случай», как она говорила…) – подолгу засиживались заглянувшие к ней люди из религиозной общины, в основном – попрошайки; сидели те, на часы не глядя и никак не могли наговориться, прощались и снова садились (как бывает у евреев!..), что не давало ему возможности работать дома и читать. Он ходил из угла в угол в другой комнатке их крохотной квартирки в домике, который и сейчас сохранился на бывшей Первой Низовой улице, потом переименованной в улицу Чапаева, а теперь, вероятно, - носящую имя какого-нибудь, не известного нам  гетмана или гайдамака… Ходил и говорил сам с собой или выкладывал своё негодование зашедшим к нему жене или кому-то из детей: «Готеню, вус титмен, ну вуз зеи вылн фын мир!
Ну что они ещё сидят и до каких же пор это будет продолжаться?! Что им надо? – кажется, - поели, попили, посидели, поговорили, ну, так гей же гезынд!!!». Много ещё хорошего следовало бы рассказать об этом замечательном человеке, он того стоил, но ведь повесть – не о нём, а о его дочери… Много курил, кашлял, страдал тяжёлым хроническим бронхитом, а умер внезапно, всё в том же 1938 году, от не распознанного вовремя острого хирургического заболевания.
    Сонечка была старшей из детей, рослой, красивой и физически развитой, смелой и решительной, умной и рассудительной – немудрено, что сёстры и брат, и даже – родители относились к ней уважительно, она могла дать дельный совет, могла и за себя постоять и другого защитить от несправедливости, а при случае – и «сдачи дать»!..Дочь её – в неё пошла…
                - 5 -   
Сам городок, полусонный, оживающий в базарные дни, был сам по себе невзрачен и ничем особо не привлекателен, - типичный южноукраинский городок – если б не роскошнейший парк, «Софиевка», построенный ещё на один век раньше, по приказу графа Потоцкого для купленной им южной невольницы, а впоследствии – жены, наречённой необычным для восточной красавицы именем “София”, крайне безнравственной, распущенной до ничем не сдерживаемой безразборной сексуальности и, к тому же – жестокой крепостницы, буквально, - на костях крепостных, которые тысячами гибли там во имя и по прихоти их новой повелительницы, вручную сооружая гроты из многотонных гранитных глыб, каскады прудов и водопадов, павильоны и фонтаны, пейзажи и скальные картины, украшенные беломраморными скульптурами в античном стиле, насаждая тысячами редкие, издалека привезённые деревья… До сих пор он являет собой неподражаемый образец паркового искусства, всемирно известен и всегда, особенно летом, полон экскурсантами, а для жителей города он всегда – место гуляний по выходным дням и праздникам, которые, вплоть до войны, проводились пышно, с фейерверками и духовыми оркестрами, с буфетами, где продавали пиво, ситро и пирожные… Конечно, Сонечка с подругами много раз бывала там, и там же, вероятно, познакомилась с будущим спутником всей жизни своей, а тогда – приятной и, даже, какой-то изящной, интеллигентной  внешности солдатиком из полка царя-батюшки, расквартированного в этом городке… Солдатик этот, из простой и тоже – не скупой на таланты, тоже многодетной (только, наоборот – три мальчика и две девочки!..) одесской семьи, был изначально, от Бога, интеллигентен, писал нежные стихи своей возлюбленной, был не чужд искусству и до призыва в армию освоил в совершенстве профессию гравёра, до конца дней своих удивляя и восхищая близких ему людей своим талантом. Поженились они в 1919 году и вместе кочевали по фронтам Гражданской войны, одно время даже служили в двадцать пятой, чапаевской дивизии, но Чапаева там уже  не застали…
    Но это было много позже, а пока вернёмся к детским годам, к юности Сонечки, к тому времени, когда пора уже было подумать и позаботиться о, хотя бы, начальном образовании её. Ну, где было учиться еврейским детям, особенно – бедноты, - в небольших городах и местечках? Одно слово – хедер… Собственно, это слово означает – «комнату». Действительно, чаще - в своём жилье, у себя в комнате, местный учитель, «меламед», а попросту – «ребе», из очень небольшого выбора провинциальных подвижников народного образования, занимался с немногочисленной  группой маленьких учеников, обычно – мальчиков, начиная с четырёх-пяти лет, обучая их чтению, письму, молитвам и еврейской религиозной  и бытовой  законности.  Были,  весьма  вероятно, и
                - 6 -
смешаные группы, где совместно обучались мальчики и девочки. В такую-то группу и попала Сонечка. Учитель не понравился ей сразу: маленький, щупленький, вертлявый, как обезьянка, - плюгавенький какой-то: ученицы сразу дали ему кличку – «Фертл оф» – «четверть курицы»… Но при этом – был невероятно зол и, чуть что, за малейшую провинность или ошибку- больно бил толстой линейкой по рукам! Как вы думаете, - могло это понравиться «пышащему» здоровьем – «кровь с молоком!..» ребёнку, не привыкшему к подобному обращению в семье?..
    …Взрыв произошёл, когда ребе, раздражённый каким-то проступком ученика, маленького мальчика, схватил его за ухо и стал его вертеть; мальчик закричал, показалась кровь… Сонечка не выдержала этого и бросилась с кулаками на ненавистного ребе…Домой она прибежала в слезах!.. «Вус вейнсту, майн кинд, вус из мит дир? Ребе тебя выгнал? Фар вус?!» – спросили встревоженные родители. «Я-я -я  его  поби-и-ила!!!» – заревело дитя… Так закончилось её обучение в хедере… Однако, всё же Сонечка научилась читать и писать, и, помнится, переписывалась по-еврейски с бабушкой, мамой своей, до конца жизни ( бабушка пережила её, свою дочь, на три года…). Наверное, всё же была какая-то польза от маленького ребе и, может быть, не стоило его колотить?.. Но, с другой стороны – его жестокость – пройти мимо?! Вот и разберись тут…
    Дальнейшее её обучение было необычным – то ли в городе не было женской гимназии, то ли любящий отец её, Лейзер, не мог за неё платить, но попала Сонечка в епархиальное училище (для православных девиц, - а что было делать?..), наверное, помог влиятельный в городе мельник… Это было серьёзное учебное заведение, семиклассное, образование давало – близкое к гимназическому. Там был обязательный предмет – «Закон Божий», который девицам иудейского вероисповедания посещать не полагалось, но батюшка, что называется, - махнул на это рукой, а Сонечке это было даже интересно… Классов пять-шесть она окончила, больше не училась, но была развитой и грамотной: много читала, прекрасно играла на мандолине (по слуху) и, вообще, стала прекрасной женой, матерью, а потом – и бабушкой…
    Первая мировая война застала Сонечку далеко от дома, за границей, в пути. Даже скромные средства позволяли в то время отправить девушку в недорогое путешествие, в Европу. В небольшом немецком городе, Карлсруэ, жила с мужем, дядей Хаимом, бездетная сестра её мамы – тётя Мася, которые эмигрировали из России ещё в начале девятисотых годов. Помню фотографию того времени – все сидят за обеденным столом, а на краю тарелки тёти Маси сидят две крохотные птички, канарейки – тоже обедают… Сонечка рассказывала – когда тётя Мася с мужем уехали жить в Америку, они канареек с собой не взяли, и бывшие соседи сообщили им, что птички умерли от тоски…
                - 7 -   
 На пути домой Сонечка узнала, что между Россией и Германией началась война, и ей пришлось возвращаться кружным путём, через Швецию. Совершенно без средств, она сидела и плакала в ожидании парома, и в это время подошёл и галантно обратился к ней… немецкий офицер. Узнав, чем так расстроена красавица-фройлен и что она очень голодна, он учтиво пригласил её в кафе, где угостил чашкой горячего и ароматнейшего кофе и большим куском шоколадного торта, а затем, даже без намёка на какие-то своекорыстные и нечистые предложения, заботливо проводил её до парома и тепло распрощался, пожелав счастливого пути… Не знаю – то ли немец хорошо знал «идиш» (языки-то близки!), то ли принял Сонечку за немку – скорей всего тогда были другие немцы…Тот немец был точно хорошим!..
    Шли годы, бежали годы, летели!!! Ах, как быстро они летят – вот я, уже можно сказать – глубокий старик (как страшно-то!), отвергнутый родственниками и никому теперь не нужный, разве что сохранивший пока память о прошлом, - а чувствую себя иногда – ребёнком, играющим в харьковском дворе, а чаще – пребывающим в юности, в основном, - студенческой; та далёкая , прожитая жизнь, кажется, так близка, она – рядом, она – во мне, ощутимо озвучена и окрашена светлыми красками  не    
потускневшей молодости…
   …1918 год – пришёл на Украину создатель Верховной Рады и «Директории», бывший школьный учитель Симон Петлюра во главе своего несметного синежупанного и «жовтоблакитного» войска. Видел я в книжке, описавшей его «деятельность» и судебный процесс над его убийцей – портретную фотографию Петлюры – человек как человек,  даже – приятной, я бы сказал, внешности, ничего «звероподобного» в лице… Но на других фотографиях – горы трупов убитых и замученных детей, жен-щин и мужчин – с открытыми глазами и страшно оскаленными зубами…  Хорошо «погулял» учитель со своими гайдамаками, посамостийничал!.. Богатые евреи несли им деньги, золото, какое было – только не убивайте, только пощадите!..«Ни, - отвечали те, - нам цього не треба, мы тильки по душу прийшлы!..». Сонечкина маленькая сестрёнка - Хаюся, ангелочек с голубыми глазками, ползала в ногах у бандитов, гладила ручонками их смазные сапоги – «Дядечкы, нэ вбывайтэ, тильки нэ вбывайтэ!..». Уж как семья уцелела – не знаю… Сумели сбежать в Одессу, потом вернулись.
    …Дождался бандит своего часа – много лет спустя, поставив это целью всей жизни своей, выследил его еврей-часовщик в Париже и, опознав на улице, - тут же и прикончил… Судебный процесс был серьёзным и опасным в возможных последствиях для вершителя расправы. Съехались бывшие сподвижники Петлюры, чтобы доказать ангельскую сущность невинной жертвы… Но и евреи не теряли времени даром: суду предъявили массу обличающих фотографий и живых уцелевших свидетелей учинённых  зверств.  Наняли  очень   опытного  и  светлой  души  адвоката,
                - 8 -
испанца по национальности, который разгромил, силой неопровержимых доказательств, - весь обвинительный процесс, завершившийся триумфом высшей справедливости!
    Когда Украину оккупировали немцы, погромы сразу прекратились: такие тогда были немцы…
    … Не знаю вообще, для чего и для кого я пишу – без сдерживающих строгих канонов литературного повествования, за что получаю нередко замечания строгих и педантичных ревнителей ортодоксального, я бы сказал, - бумагомарательства: но это моё дело, пишу о том, что на душе, что хранит пока память, пишу, потому что, как сказал один великий, - «Читателю это всё, может быть, и не интересно, но мне-то надо рассказать!». Не знаю, успею ли, и, конечно, согласен: правы те, кто упрекают меня в отклонениях и отвлечениях от основной темы – темы Сонечки; но ведь надо сказать хоть по нескольку добрых слов о людях, её окружавших, и тем хоть на миг вызвать их из забвения, из прожитой ими тяжёлой жизни и суровой судьбы, о чём они даже не задумывались, и трагической кончины многих из них. Если не я это сделаю, то – кто же?..
    Назовём это моё повествование – эпическим или, скромнее, - биографическим, что ли, хотя  я вовсе не претендую на громкое или эффектное название и, вообще, - на литературную ценность моего, всё же, добросовестного труда. Но не всё же писать только о людях известных и знаменитых, людях с высокими именами и, подчас – низкими душами!..
    Дядя Моисей умер рано, лет тридцати пяти, сократив свою жизнь мерами, сделавшими его негодным для службы в царской армии – теперь это назвали бы членовредительством, но не нам судить его… Он оставил молодую жену, деятельную, добрую, любимую всеми «тётю Шифру», как её звали племянники. Она одна вырастила троих детей: Сашу, Клару и Гитю, Гитусю … Все трое – драгоценных душевных, человеческих качеств люди – мир их душам и светлая память!.. Вообще – о ком из Бренгаузов ни пишу – нет и не может быть у меня хоть за что-то, их осуждающих, слов! Прекрасные, достойные благодарной памяти, люди!
    У дяди Гершеля было четыре сына: Давид, Шика, Муня и Боря.
Шика погиб  в ходе войны – я помню его в погонах старшего лейтенанта, он служил в железнодорожных войсках. Муня окончил Академию бронетанковых войск, остался жив, умер в отставке, в звании подполковника. Боря во время войны попал в плен, где находился долго. Не раз в лагерном строю подвергался внимательному осмотру эсэсовцев, но, будучи не похож на типичного еврея и, прекрасно владея украинским языком, - не был узнан и остался жив, да и никто в лагере о нём, к счастью, не знал ничего, а то бы – выдали, «как пить дать!» свои доброхоты… Жена его, фактически – двоюродная сестра ( у евреев такое разрешается) Клара, младшая  дочь  дяди  Иосифа,  погибла  с  их  ребёнком  и  со всей семьёй с
                - 9 -
приходом в город немцев. Вернувшись из плена, Боря снова женился, имел двух дочерей, одна из которых живёт теперь в Израиле. Умер дома. Жена его очень не ладила с его матерью, несчастной тётей Симой-Леей.  Униженными и горькими были последние  годы матери четырёх сыновей, не нашедшей тёплого приюта ни у одного из них. Давид имел прекрасную семью, увы, - с трагической судьбой. Не знаю, был ли он на фронте, рвался водителем танка, до конца жизни работал на знаменитом предприятии ЦАГИ, построившем самолёт-гигант «Максим Горький». В день рокового полёта его, лучшего ударника производства, награждённого полётной экскурсией, едва упросили уступить своё место какому-то крупному военачальнику с дочерью… Старший сын его, славный парень, студент-первокурсник, нелепо погиб в городе Анапе, куда поехал на лето со студенческим отрядом. Будучи в Анапе, я навестил его могилу на высоком морском берегу, постепенно сползавшему в море… Несколькими годами позже умер в ещё молодом возрасте – младший его брат, Вова, осталась сестра Людочка, но связь давно утеряна.
    Наверное, пора уже рассказать и о родных сёстрах и брате Сонечки. Рахиль не была замужем, все силы и внимание она отдала родным – родителям и детям своих близких, выняньчила, можно сказать, - всех племянников и самую старшую – племянницу, навсегда осталась светлым, святым воспоминанием в сердцах родных. Прожила невероятно трудную, напряжённую жизнь, была учительницей русского языка и литературы, не гнушалась никакой, самой тяжёлой физической работой, всем приходила на помощь в трудное время, себя не жалея, вырастила и воспитала приёмную дочь и выняньчила даже дочь младшего своего племянника, которая была душой привязана к ней, а не к своим родным бабушкам. До сих пор эта  душевность и благодарная память сохранилась. Ради своих родных, очень болезненной младшей сестры Клары (Хаюся, помните?..) и сына её, младшего своего племянника – выехала с ними в Израиль, где Клара вскоре умерла, а милая Рахилечка дожила, несмотря на жизненные лишения, до 90 лет, дождалась, наконец, радости жизни, как заслуженной награды; я говорил с ней по-телефону, она радостно сообщала, что ей здесь очень хорошо , всё нравится, что зовут её здесь  «Рахель»!.. Но прожила она и наслаждалась стократно заслуженным отдыхом недолго, всего – один месяц…Умерла она, хотя бы, внезапно, без мучений, как святая…  Я был у её могилы, расположенной у стены красивейшего иерусалимского кладбища. В Иерусалиме же, но на другом кладбище – так получилось, похоронена Кларочка – мир и покой их многострадальным душам!..
    Третья сестра – это Маня (наверное – Мирл или Мирьям?), тоже учительница с грошовой зарплатой и, как Рахиль,-ревностная коммунистка
с душой, устремлённой в светлое будущее советской страны и веру в великого  вождя  народов… Муж   работал  агрономом,   понемногу   перед
                - 10 -
войной налаживалась скромная трудовая жизнь, два сына; жили, как могли… Пройдя отпущенное ей трудной судьбой, возвратившись после войны в родной город, работала ещё много лет, сея «разумное, доброе, вечное», но не взрастила себе достойную жизненную долю и «спасибо сердечное»; умерла в бедной старости и похоронена на еврейском городском кладбище, недалеко от матери и мужа Клары, достойнейшего человека с золотым сердцем, Миши Райхмана, спасшего семью, бывшего деятельно-участливым в помощи людям и страстно любившего детей…
    И, наконец. – брат Давид. Это был работяга, к  учёбе не был склонен, но стал умельцем-токарем, - в отца… Личная жизнь не удалась, в тридцатых годах нелепо, от скарлатины, в четырёхлетнем возрасте умер безумно (по-другому не скажешь) любимый им сын Миша. Давид страшно тосковал, ночевал на могилке, в жене своей  душевной поддержки не нашёл, запил…
Потом родились два сына, но семейного счастья не было. В начале войны, больной и беспомощный инвалид, обмороженный после участия в Финской войне 1939 года, эвакуированный в Тамбов, брошенный женой, он умер в одиночестве и голоде.   
    …Война злым, огненным вихрем ворвалась в жизнь, перевернув всё. За несколько дней до её начала приехала в Москву, в гости Рахиль. В воскресенье 22-го июня решили поехать осмотреть Всесоюзную сельскохозяйственную выставку,- помпезное , лицемерно-лживое творение   
советской эпохи… Буквально , за несколько минут до ухода – услышали по радио, что будет передано важное сообщение; решили – послушаем и поедем, никто не думал о плохом… После выступления Молотова Рахилечка сразу заторопилась на вокзал; Сонечка пыталась отговорить её от поспешности, но Рахилечка была дальновиднее: «Надо спасать родных!»… Она поняла, что медлить нельзя ни днём: там мать, Маня с детьми (муж её сразу ушёл в ополчение и тотчас пропал, разделив, видимо, судьбу окруженцев под Киевом) и Клара с мужем и годовалым ребёнком – года за два до войны Клара вышла замуж за человека необыкновенных душевных качеств, Мишу Райхмана, - но и её деятельное участие в сложившихся внезапно обстоятельствах, она понимала, - было необходимо. Чуть ли не на следующий день она была уже на месте. Семейный совет был кратким и единогласным: уезжать надо было как можно скорее – немцы не заставят себя долго ждать…
    Миша, работавший директором плодоовощной базы, сумел приспособить один из грузовиков для перевозки семьи – своей и своего сослуживца, поехала и Маня с младшим сыном (старший эвакуировался со школой). Выехали не мешкая, но пока ещё и без паники – в середине июля, по дороге сразу заехали к семье тёти Шейнки. Всех поместить в машину было  невозможно,  предложили  взять  хотя  бы  Клару с ребёнком и детей

                - 11 -
Давида, но семья разлучаться не захотела, их ждала общая горестная судьба. Первого августа немцы уже были в городе…
    Направившись, уже под начавшимися бомбёжками и другими опасностями и лишениями, через Ростов, добрались с трудом до Узбекистана, где осели в каком-то бедном кишлаке Наманганской области.
    …«В Намангане яблоки очень ароматные» – это так, ароматные, но не для всех – эвакуированные умирали ежедневно и не по одному – от голода и болезней…
    Сонечка, проводив в первый же  месяц дочь на фронт, была эвакуирована с военным учреждением мужа – в Оренбург, куда, после предпринятого энергичного розыска и оказанной помощи в дороге, в начале 1942 года, едва живые, но благополучно добрались до неё все «узбеки» с крохотным, кудряво-белокурым ангелочком, голубоглазым – весь в маму, общим любимцем, доставлявшим всем много радости и веселья своим наивным, но неожиданно содержательным, к обстоятельствам, - лепетом… Уже тогда, значит, более прозорливым можно было угадать в нём будущего, не погрешу словом, - энциклопедиста и хранителя семейной и родственной хроники. Уверяю, - о многом не написал бы я в этом повествовании без его, сообщённых мне и хранимых в его удивительной памяти, ценных для изложения, фактов. Автор приносит, так сказать, признательность и благодарность ему за это и желает, вместе со скорейшим получением статуса полноправного пенсионера и, связанным с этим упрочением материального положения, - долгой, спокойной, счастливой жизни и, конечно, - дальнейшего общения… Горестное, голодное (я-то помню!) и грозное было время, но мы уже были все вместе, стало хоть немного легче, поэтому я позволил себе сейчас, в изложении давно минувшего – временно, на несколько строчек,  перейти на более бодрый тон и светлые ноты… Были ведь моменты в той ужасной и мрачной, не забытой действительности - моменты кратковременного душевного облегчения. Простите меня за это…
    В этой единственной оренбургской комнате перебывала потом почти вся родня; старший сын Мани, Виля, 1924 года рождения, призванный в 1942 году, - отсюда уходил на войну, был тяжело ранен, страдал после возвращения сердечными припадками; будучи нервно-возбудимым с детства, впал впоследствии в постоянное психическое расстройство, которое не покидало его уже до конца. Умер в доме для тяжёлых инвалидов в Израиле, куда приехал вместе с семьёй брата.
     …Всех родных,  кто остался жив и бедствовал в разных уголках страны, Сонечка собирала в это трудное время, облегчая, чем могла, их судьбу. Однажды объявилась и жена брата Сонечки – Давида с двумя, очень подвижными и резвыми мальчишками, с которыми она справлялась довольно   властно   и  энергично…  Да   кто  только  не  перебывал  в  этой
                - 12 -
гостеприимной и многих спасшей в это суровое, страшное военное лихолетье – комнате!.. Некоторое время и они там жили, а потом куда-то уехали. Повзрослев, оба сына Давида прочно стали на ноги; старшему, Грише (лицом – копия отца!..) я старался хоть немногим помочь материально из скудной своей врачебной зарплаты – зарплаты, как заплаты!.. (он был студентом). Мы рады были принять его у себя, накормить хотя бы. Были и на его свадьбе (первой его свадьбе…).
    Став самостоятельными и довольно преуспевающими, они оба выехали в Америку, где у каждого сложилась благополучная судьба, а затем, конечно,  - разом оборвали , за ненадобностью, связь с родственниками. Приехавшую с ними мать ни один не захотел взять к себе, - тоже, видимо, за ненадобностью в дальнейшей их жизни. Где уж она упокоилась – не знаю… Вот так – сама бросила умиравшего мужа, и её бросили дети, - не дай Бог такой доли и такого конца…
    После Сталинградской победы семья Сонечки возвратилась в Москву, в свою, частично разграбленную, но, всё же, сохранившуюся квартиру. Война продолжалась, но уже чувствовался перелом в ходе её.
    В ноябре 1943 года Сонечка проводила в армию сына – подошёл срок призыва семнадцатилетних. Новые переживания, материнские волнения и слёзы… Дочь продолжала пребывание на фронте и возвратилась в конце 1944 года, родила девочку, забота о которой легла, конечно, на Сонечку – новые заботы, новые труды… Девочка привязалась к ней, доброй и заботливой, всей душой – «Мама Соня» – другим именем внучка её не называла, и так было до самого Сонечкиного конца.
    …В 1944-м году Сонечка отмечала свою с мужем «серебряную» свадьбу, двадцать пять лет любви, совместных трудностей и верности. Время было голодное, но Сонечка   задолго, за год готовилась, откладывая по возможности – то баночку консервов, то – бутылочку…
    Шикарной и удивительной была эта «серебряная свадьба»! По тем-то голодным временам!.. Конечно, она «не пела и плясала» - негде было, но зато – стол!.. До предела раздвинутый, но всё же – не такой уж большой стол, за которым, однако, каким-то чудом уместились бывшие в Москве родственники и сослуживцы мужа с жёнами, - являл собой чудо, скатерть-самобранку, изобилие давно невиданной, забытой снеди!..
    Консервы рыбные, консервы мясные (среди них – популярная и такая желанная голодным – американская тушёнка под народным названием «Второй фронт»)… Водка и вино в изобилии! Вино,  конечно, не марочное
грузинское и не «Мускат» - тогда были портвейн и кагор… Горы винегрета
(кажется , тогда ещё не был популярен салат «Оливье», не до него было людям, получавшим по продкарточкам – минимум мяса с костями, растительного  масла,  сахара  и  круп,  и  хлеб  –  на  рабочую карточку 800 граммов,  600  –  на  «служащую»  и  400  –  на  «иждивенческую»  или
                - 13 -
«детскую»… Уж как Сонечка смогла это всё сотворить при тогдашних тяжёлых обстоятельствах - теперь не всякому дано понять и, может быть, даже трудно в это поверить, но это было и не забыто было никем… Гости ели и пили вволю – ну, хоть один вечер! И на эти часы были забыты все печали, все горести, все тяготы войны, до конца которой было ещё так далеко… За столом было радостно, тепло и весело, все поздравляли «молодых» или, как там – юбиляров, пили за их здоровье, за здоровье родных, гостей, за присутствовавших и отсутствовавших, и за всех вместе, и за каждого отдельно, за скорейшую и долгоожидаемую Победу, и было сказано масса тостов, и каждый говорил своё, и все говорили вместе… Сонечка была так рада - накормила голодных, отвлекла от тяжёлых мыслей задумавшихся, каждому подарила радость - хоть на короткое время… Она всем улыбалась, согревала своим душевным теплом и ласковым словом.
    Расходились поздно, уже ночью, прощались и опять говорили, шутили, и желали друг другу здоровья, счастья и скорейшей Победы, и опять прощались и не могли расстаться, и, сходя по лестнице далеко вниз (лифт уже не работал), - ещё перекликались и прощались, - видимо, беспокоя соседей. Добирались домой – каждый, кто как мог… Кто-то из двух сослуживцев-полковников забыл свою военную фуражку, кто-то забыл жену… Пусть это был «пир во время чумы», но люди имели право на короткую и такую нежданную радость, всем было так хорошо!.. Никого из них уже нет в живых, всё это было в далёком прошлом.
      Война уже подходила к концу, все жили ожиданием медленно приближавшейся великой Победы, хотя как многим ещё предстояло отдать свои жизни или быть искалеченными до наступления Великого дня!..   
      И пришёл Великий день, день счастья, день слёз – радостных и скорбных. Вернулись дети домой, муж служил, дочь работала педагогом-математиком в школе, сын поступил учиться – пока в фельдшерско-акушерскую школу, с надеждой дальнейшей учёбы в мединституте, так хотел стать врачом… Радовала всех своим смешным лепетом маленькая девочка – дорогое и всеми нежно любимое существо, нежданно и, можно сказать, - стремительно пришедшее в семью взрослых людей… Жизнь понемногу налаживалась, в декабре 1947 года произошла денежная реформа, обесцененные довоенные деньги были ограниченно обменены на новые, десятикратно уменьшенные, но зато отменена голодная карточная система, и прилавки знакомых гастрономов вдруг засияли уже забытыми яркими красками довоенных выкладок, и по государственным недорогим ценам можно было купить давно забытые деликатесные продукты – без ограничения! Плати и бери! По выдаваемым по месту работы или учёбы талонам –“ордерам”- можно было ограниченно приобрести кое-что из одежды или обуви. Мне, например, в разное время достались поочерёдно «ордера» - на первое в моей жизни  зимнее  пальто  с  чёрным  цигейковым
                - 14 -
воротником, и я сбросил свою рваную шинель, полученную при демобилизации; недорогой синий шевиотовый костюм, в котором можно было уже прилично выглядеть, и на… галоши. Увы, так было далеко не везде в голодной, истощённой стране, - только в крупных городах и столицах республик, но мы, москвичи, этого не знали – ох, как многого мы, простые советские люди, не знали и не скоро ещё узнали, да и теперь – многое ли нам известно?.. Война закончилась, но как много всякого ещё предстояло, и каждого ждала не известная пока своя судьба! Сын, отлично закончивший фельдшерскую школу, поступил на первый курс мед- института с очень малым багажом знаний общих дисциплин, не имея за собой образования десятилетки, и учёба вначале давалась очень не легко, к тому же – тяжело заболел осложнением ангины и почти – умирал, шла речь об уходе из института, но кем бы тогда он стал? С трудом вырвался, силой жизненного стремления и материнским уходом – из жестоких и грозных, беспощадных объятий, прихватив с собой в будущую жизнь – часть уже сократившихся материнских сил и уменьшенного предыдущими невзгодами Сонечкиного здоровья. Боже, ну какой же трудной была её жизнь, как же её хватало на всех и как мало оставалось для себя, какими крохами измерялись её собственные радости и личное счастье! Да и было ли оно, это счастье и благополучие, щедро раздаваемое окружавшим её?.. Разве могу я подробно рассказать о том, что вся жизнь её – была сплошным подвигом служения людям! И память моя уже – не та, и далеко не всё я знаю и многого никогда не узнаю. Её, во все годы, тревоги за детей во время их болезней и  жизненных невзгод, её постоянная материнская поддержка – вполне ли мы осознаём это? Детям передаётся родительская любовь, но также – и родительские силы, уходящие от них, родителей, и ими отрываемые от себя для детей, это, можно сказать, - закон сохранения сил, так назовём – что от одного убудет, к другому прибудет…
     Но, о чём мне известно-ведомо, я рассказать должен! И это – долг моей совести, рассказать о человеке, жизнеописание  которого предпочитаю всем мемуарным и сторонним обильным восхвалениям всех маршалов, вместе взятых, и, вообще, - лиц значимых из многообъёмной серии ЖЗЛ…Кстати, о маршалах, генералах, людях великих и не очень великих, совсем не великих и всех прочих, коим да воздастся – каждому по делам его, - “Jedem den seinen”, как утверждали немцы в своё время…
      Мемуарная и описательно-повествовательная литература, посвящённая войне –  разнообразна, разноречива, разномасштабна и, конечно, -разноправдива!.. Это, как хотите, - непреложная истина, аксиома самоиска, палиндромически выверенная правдивость, читай хоть слева направо, хоть – наоборот… Была на войне генеральская правда, наиболее представленная и предпочитавшаяся,  была – лейтенантская  правда и была
                - 15 -
солдатская, окопная, приземлённая и потому – широко вокруг обозревавшая правда крови, ужаса, полная человеческих страданий, героизма и подлости. Только немногочисленные честные повествователи передали нам её во всей полноте событий, ушедших теперь в вечность.
    …А была еще и так мало представленная в литературе правда голодного, холодного и изнемогавшего от напряжения сил, правда тыла, правда детей и подростков, женщин, засыпавших от усталости и недоедания у работавших станков и калеченных ими, правда умиравших от голода крестьян, взрослых и детей, отдавших фронту всё, до последнего зерна. Мало, очень мало пока такой правды, она ещё ждёт своего часа…
      Сонечкина совесть и доброта выбрала свою дорогу: всю войну она была добровольным и, конечно, безвозмездным донором крови. Как-то, усмехнувшись своим воспоминаниям, она призналась в том, что за время войны сдала, примерно, около двух вёдер (!) крови, это ли не подвиг! Ей присвоили звание «Почётный донор», она получала благодарственные письма от бойцов и командиров Красной армии, которым своей кровью спасла их молодые жизни; госпитали так нуждались в достатке крови, недаром была нужда обратиться к предложению профессора В.Н. Шамова – многих это сохранило в жизни… Она получала «рабочую»  карточку, которую использовала не только сама; всегда, по возможности, - бодрая, но силы её от всего пережитого постепенно таяли…
     Жизнь идёт своей дорогой, а каждый человек – своей, следуя своей судьбе. Предстояло многое и нежданное, которое обрушивается вдруг, не давая опомниться и хоть как-то подготовиться: в конце сороковых годов неожиданно оказалось, что мужу, военный стаж которого начинался ещё в годы гражданской войны, не хватает двух с небольшим лет для полной полковничьей выслуги, дающей право на получение достойного пенсионного пособия до конца жизни. Какое-то время его держали в резерве, а потом должны были демобилизовать с назначением пенсии в очень небольшом размере, не дававшей возможности жить хоть как-то прилично и независимо. И он буквально “заметался” в поисках места, куда бы его взяли на временное, нужное для стажа, дослуживание. Такое место найти было очень трудно, никакое военное управление не было заинтересовано в приёме на службу офицера в предпенсионном возрасте. Но, человек исключительно упорный и по жизни целеустремлённый, такое место нашёл, место ужасное – выбора не было,  это была войсковая часть, находившаяся в далёком Казахстане, в Семипалатинской области, и служба вовсе не по его военной специальности. Но не это было самым плохим и роковым в его судьбе: в этой войсковой части был полигон, где испытывались первые советские атомные бомбы… И был отчётливо виден атомный “гриб”, и огненный шар, что стократно ярче солнца небесного… То есть  –  радиация  в  изобилии и на любой вкус  –  в воздухе,  на земле, в
                - 16 -
воде и в пище – малая Хиросима с гарниром… Однажды по какой-то программе телевидения возмутительно неосторожно (!..) показали эти места и уродов, которые продолжают там рождаться – следствие облучённых прошлых поколений. От этих бесплатных приложений к служебному довольствию он впоследствии скончался в мучениях пыточно-невероятных, на несколько лет пережив Сонечку.
     Жить он вынужден был эти годы постоянно, конечно, - там, приезжая только в отпуск - то в холодном чреве грузового самолёта, лёжа на каком-то тюфяке и укрывшись шинелью, то – ещё как-то. Такая жизнь, врозь на склоне лет, здоровья Сонечке тоже не прибавила… Такова была её судьба и, простите за вопрос – и Божья воля тоже?! За её-то подвижническую жизнь и ангельскую доброту?! Ответ на это, кто таковой знает и сумеет ответить, можно прислать по адресу, указанному на конверте, или – по мобильному телефону, буду ждать… 
    …И  стала  Сонечка  понемногу  «сдавать»,  -  ничем  не  подкрепляемые
силы таяли, сокращаясь. Давно впервые проявившаяся нездоровая эндокринная полнота – стала заметно прогрессировать, уродуя некогда стройную и привлекательную женщину. Сонечка очень тяжело переживала огорчительные изменения своей внешности, стеснялась выходить на улицу или посещать какие-нибудь зрелища. Как жена старшего офицера, она получала иногда путёвки в санатории, но тамошние процедуры заметного эффекта не давали, как и попытки придерживаться какой-то диеты, на полноценное проведение нужны были, к тому же, дополнительные средства, которых в семье не было. Часто, сидя, засыпала, - это, известно, свойсвтвенно полным людям. Просторную, хоть как-то скрывавшую её полноту, верхнюю одежду шила ей неизменная, безотказная и бескорыстная добрая тётя Шифра.
    …Чаще плакала, переживая своё фактическое одиночество и тоску – всегда ли дети достаточно сочувственны родителям в их глубинных переживаниях и нуждаемости в душевной поддержке?.. Отвратительное временное соседство по квартире добавляло сердцу разрушительного яду.
    Вернулся из добровольной «ссылки» муж, сын трудился и жил с женой  тоже в далёком Казахстане; не покидало Сонечку беспокойство, тревога и за его тоже не совсем лёгкую жизнь вдалеке, и после того, как он переехал в Подмосковье и жил с семьёй в тяжёлых деревенских условиях, в тесной маленькой комнате, снимаемой у далеко не порядочных людей.
    Однажды стало ей совсем плохо, она слегла и вскоре потеряла сознание. В таком состоянии она пребывала долго, уход за ней был очень труден ввиду её тучности и фактической неподвижности. Отец (вы ведь давно поняли, что в этой повести действующими лицами являются мои родители, мир и вечный покой их душам…), уже пожилой человек с подорванным здоровьем, взваливший все заботы на себя, окончательно обессилел.
                - 17 -
    Приехала Рахилечка, она умело и действенно принялась за дело, вызывали на дом рекомендованных хороших врачей, которым и платили хорошо, и Сонечке стало легче, она пришла в сознание, стала подниматься, принимать пищу, приехали навестить родственники из Тбилиси, они внесли собой какой-то заряд бодрости, и Сонечка совсем повеселела, вскоре поднялась и стала понемногу хозяйничать, к общей радости, на кухне. Конечно, уборкой и стиркой она заниматься не могла, для этого нанимали человека - тогда ещё не было пылесоса и стиральной машины.
    Всё становилось на свои места, все мы думали, что это надолго… Рахилечка уехала, мы тешили себя надеждой. Но прошло какое-то время, и Сонечка опять слегла и вскоре опять потеряла сознание, на этот раз – навсегда…
    В этот день, в начале февраля, мы с Леночкой, оставив ребёнка у её родителей и решив потом заночевать у них, поехали за город навестить хороших знакомых, в соседстве с которыми мы раньше проживали в этом посёлке. Cлавные были люди, мы хорошо провели время, пообщавшись.    Возвращаясь поздно вечером, я догадался позвонить родителям из автомата, просто узнать, как дела –  и услышал прямо-таки плачущий голос отца: «Витя, приезжай скорее, мама умирает!». Понятно, что Леночка уехала к своим одна, а я помчался домой. Мама лежала на тахте – наша тогдашняя лежанка, сделанная из пружинного матраца, - и была уже без сознания. Случилось вот что: с утра мама чувствовала себя прилично, принялась хлопотать на кухне, ей захотелось приготовить фаршированую рыбу; готовую рыбу она разложила аккуратными кусками на большом блюде, которое поставила потом в недавно приобретённый, очень маловместительный и несуразный электрохолодильник первых выпусков – «Газоаппарат», и вскоре резко почувствовала ухудшение, едва дошла до тахты, впала в бессознательное состояние и больше из него не выходила. Несколько раз приезжала «неотложка», делали какие-то уколы…
    Моей задачей было – бегать в ближайшую аптеку, расположенную, всё же, метрах в двухстах, - брать там кислородные подушки, нести домой и после - опять наполнять их в аптеке для использования. Сколько таких, в общем, бесполезных  "рейсов" я совершил – не знаю. Когда я пришёл в очередной раз с наполненной подушкой, отец сказал, что кислород больше не нужен… Близилось утро девятого февраля 1959 года…
    Мы с отцом и сестрой коротко посовещались и решили маму не везти в крематорий, а похоронить нормально, на кладбище, куда поехали заказать могилу, а потом посетили магазин «Похоронные принадлежности», вывеску которого я давно уже видел на Смоленской площади. Там мы заказали гроб и купили всё прочее, что посоветовали нам знающие люди – мы не были подготовлены к таким событиям, - это  была  первая  смерть  в
               
                - 18 -       
нашей семье… Приехала срочно Рахилечка. Пришли родственники и соседи, с большим трудом мы переложили тяжёлое тело мамы в доставленный из магазина гроб. Он стоял на том же раздвинутом обеденном столе, за которым прежде так весело шумела серебряная свадьба -  «Где стол был яств, там гроб стоит»…
    Хоронили на следующий день; в назначенное время прибыл автобус-катафалк, и мама навсегда покинула нашу квартиру.
    У разрытой, приготовленной могилы нас уже поджидали двое крепких мужчин – могильщики, уже немного «поддатые», но мы привезли ещё бутылку водки – так нам сказали. Сбежались вмиг кладбищенские нищие, попрошайки обоего пола, завсегдатаи этих мест, евреи и один русский, такой жалкий, в каком-то рванье; они, пожалуй, не так просили, как почти требовали (!) подаяний – это было противно, но ничего не поделаешь…
    Этого русского я потом случайно увидел в поселковом магазине – он привычно, не смущаясь, высыпал на прилавок перед продавщицей из мешочка солидную кучку монет для обмена – сегодняшнюю “выручку”, такие “акции” он совершал систематически… Когда он ушёл, продавщица сказала, что он довольно богат (!), имеет в посёлке хороший дом и взрослых работающих сыновей, и сам “при деле” – разводит у себя дома для лабораторий Академии медицинских наук белых крыс, на прокорм коих получает ещё мешки с зерном – вот тебе и “нищий” – “подайте милостыню ей” (то есть – ему, конечно)…
    Могильщики споро и умело сделали своё дело, выложили и подравняли могильный холмик, состоявший из смеси глины и снега, уложили сверху искусственные цветы,  воткнули в головах железный флажок с могильной надписью и, получив от нас нескупое воздаяние, удалились. Все, не торопясь, пошли к выходу, где нас ожидал тот же автобус-катафалк, чтоб отвезти домой; с водителем мы тоже нормально расплатились, и все прибыли опять к нам, а дальше – что в таких случаях дальше? Поминки, конечно! Мы к этому были не совсем готовы – как известно, в погребальных обрядах евреев поминки не предусмотрены, - но была холодная зима, люди намёрзлись на кладбище, надо было хотя бы чаем напоить, - но поминки всё-таки были! Да и как без них – ведь среди провожавших были и русские, они бы не поняли. В общем, с некоторой помощью соседей всё было устроено в лучшем виде, нашлась и водка, и всё другое, словом – всё как у людей… Потрясение было в другом: на стол, среди прочего, подали…фаршированную рыбу, ту, что мама сама вчера приготовила! Такое разве бывает?.. На каждом кусочке, что аккуратно были выложены на блюде, сверху лежали, красиво нарезанные, кружки моркови – Сонечка в последний раз угощала…               
               

                - 19 -   
Долгая, вьюжная и снежная была зима, замело Сонечкину могилку. Мы жили недалеко, близ пригородной станции Востряково, поэтому не раз ходили на кладбище. Сажали сына в саночки со спинкой, которые сделал другой умелец и золотой души человек – дядя Саша (Сабиржан) Махмудов, муж Леночкиной тёти, и шли уже проторенной дорогой. Этими саночками мы выгребали снег вокруг холмика, сын нам помогал и спрашивал: “Это наша могилка?”. Думаю, что он вполне понимал, зачем мы ходим туда.
    Ограду отец решил сделать сам, прочную, чтобы – надолго и для себя тоже… То, что отец - натура художественная, мы знали всегда, по его гравёрным работам, но не предполагали в нём талант…кузнеца! Он достал полосы толстого железа, долго ходил работать в какую-то мастерскую и, наконец, привёз высокую прочную ограду, художественно выполненную из толстых сгруппированных прутьев, колец и пик. По верхушкам углов ограды отец приварил крупные, массивные шары. Ограду мы красили алюминиевой “серебрянкой”, а шары и пики – “золотой” краской – вначале сами, потом – нанимали, а потом поняли, что ограда, массивная и многослойно покрытая, и не поддавшаяся ржавчине, больше в защитном покрытии не нуждается и перестоит не только наши поколения, если только её не разрушат… Внутри ограды отец сделал металлическую скамеечку, на которую почти никто не садился, покрыл её ровными окрашенными  дощечками, которые от времени сгнили.
    Для памятника он долго выбирал подходящий камень и остановился на высокой стеле из чёрного, сверкающего синими блёстками, лабрадора, художественно обработанного по граням. Памятник, вместе с установлен- ным цветником из такого же материала, обошёлся в очень крупную сумму, но денег отец не жалел. Была укреплена фотография - овал по когда-то сделанному мной фотопортрету, и большими, углублёнными золотыми буквами сделана надпись, и для себя место было отцом оставлено… Верхний край стелы отец украсил широким узором, непрерывным орнаментом растительного стиля, точечно выбивая его пуансонами в течение длительного времени, для чего он многократно бывал летом на кладбище. Это - не заказанная, - его работа, удивляющая не только художественным совершенством, но ещё и тем, что, насколько мне известно, он никогда не работал по камню и не был кузнецом! Натура истинного художника искала применения своих сил и способностей, он так стремился создавать что-то еще, руки и душа тянулись к резцам, несколько его работ по металлу, изготовленные в последние  годы, выполнены на высоком художественном  уровне,  который  он  сохранил  до  конца…
    Когда он умер, мы с сестрой исполнили его волю: похоронили в этой же могиле, нашли в гранитной мастерской мастера, который делал надпись для  мамы,  и  он  тем  же  “академическим”  шрифтом,  золотыми  буквами
                - 20 -
сделал надпись и для него, и прикрепили овал с фотографии, завещанной им. Последний раз я навестил дорогие мне могилы в августе прошлого года. Я сильно повредил в Москве ногу, с трудом добрался до кладбища, не было сил убрать в ограде от листьев, только поставил перед стелой и зажёг кладбищенскую свечу – “нер нешама”, которую привёз из Израиля, и, наверное, в последний раз, прощаясь, взглянул на фотографии и на слова, вырезанные большими золотыми буквами:

               
     Рудаева Софья Лазаревна
    а ниже – Полковник Рудаев Александр Борисович.

       Даты рождения и кончины. Всё.

     Прощайте, дорогие!         
  Больше, наверное – не свидеться…


Март  2004  г.  Ашкелон,  Израиль.