Воспитание филантропа

                роман
                часть 1
                1
Шёл дождь. Небо было сумрачным и не радовало душу. Диктор объявил о том, что с пятого пути отправляется электричка. Через минуту тот же диктор объявил по вокзалу:
- Скорый поезд 23 прибывает на второй путь главного
направления.
Люди зашевелились и двинулись на указанную платформу. Кто-то был с цветами – это встречающие. Другие обременились чемоданами, сумками, сетками – это отъезжающие и их провожающие торопились к предстоящему отъезду. Слышался говор, смех, напутствия, а где-то и слеза капнула, между делом.
Поезд появился из-за поворота. Снижая скорость, он остановился, протянувшись вдоль всей платформы. Люди бросились к вагонам. Бесстрастные проводники открывали двери и поднимали площадки. Из вагонов стали выходить люди. К ним кидались встречающие с цветами и без цветов. Из пятого вагона, не спеша, и ни на кого особенно не глядя, вышел бородач, тридцати с лишним лет, с чемоданом в руках и большим рюкзаком за плечами. Он знал, что никто встречать его не будет. По этому, он, сразу же, как спустился на платформу, подхватил поудобнее, свои вещи и пошёл по направлению к вокзалу.
Бородач был высок ростом, могуч в плечах, но глаза у него отражали какую-то детскую весёлость и наивность. В этих глазах светились и радость, и счастье, и печаль. Одет бородач был в костюм неопределённого цвета и давно уже не модного фасона. Но вся его фигура не нуждалась в прикрытии дорогими и сногсшибательными тряпками. Она была и без исхищрённой обёртки крепко сбитой и гармонично сложенной.
Бородач обошёл поезд, по переходу прошёл к вокзалу и остановился там, где начинался спуск по ступенькам на привокзальную площадь. С высоты платформы бородач увидел, открывшийся перед ним город. Там, внизу, стояли дома, лежали улицы. Там было шумно. Там жили люди.
- Ну, здравствуй, - сказал бородач, обращаясь, видимо, к
городу, и стал спускаться по ступенькам.
На стоянке такси, как всегда после прихода очередного поезда, толпился народ. «Тут ловить нечего», - подумал бородач и пошёл к другой стоянке, туда где обитали частники.
- До гостиницы не подвезёшь? – спросил бородач у первого
же частника, заблаговременно показав десятку.
- Садись, - согласился частник и открыл дверь, - Тебе в
какую?
- В Центральную, - укладывая свои вещи, отозвался бородач.
          Мотор заработал. Частник дал газу и его «жигули» двинулись с привокзальной площади.
Когда они выехали на главную улицу города, бородач стал внимательно озираться и всматриваться в дома.
- Это улица Горького? – не вытерпев, спросил он у частника.
- Горького, - глухо отозвался тот, явно давая понять, что в
разговор вступать не желает.
Проехали ещё немного. Впереди показалось сверкающее стёклами десятиэтажное здание белого цвета, с флагом наверху.
- А это что? – спросил бородач у своего водителя.
- Дом Советов, - неохотно ответил тот.
- Хм, - бородач смотрел на дом и больше ничего не спросил.
На лице его вдруг заиграла улыбка, и что-то игривое сверкнуло в его глазах.
Шофёр молча повернул машину на Комсомольский проспект, и остановился возле большого нового семиэтажного здания.
- Всё. Приехали, - сказал он.
- Это Центральная? – спросил бородач, ничего не понимая.
- Да. Центральная.
- Но она ведь не тут была.
- А теперь тут. год назад только закончили строить.
- А-а…- понимающе протянул бородач и вышел из машины.
          Взяв свои вещи и расплатившись с частником, бородач вошёл в сверкающий зеркалами вестибюль, где чинно восседала женщина за перегородкой. Бородач поставил свои вещи в сторонку, и подошёл к перегородке.
- У вас места есть? – осведомился он своим сочным басом.
          Женщина вопросительно подняла глаза и увидела бородатое лицо, а чуть ниже руку с паспортом, из которого выглядывала четвертная. Женщина слегка улыбнулась и взяла паспорт. Минут через десять все формальности были закончены и бородач получил место в комнате на двух человек, на третьем этаже. Вновь взвалив вещи на себя, с ключом в свободной руке, он направился к лифту.
Комната оказалась свободной. Соседа не было. Да и к лучшему. Хотелось побыть некоторое время одному. Привести свои мысли и себя самого в надлежащий порядок.
Бородач разложил свои вещи по углам и снял с себя всё лишнее. Потом он нашёл в чемодане мыло, полотенце  сменное бельё, и прихватив всё это с собой пошёл в ванную комнату.
Как приятно после длительной работы, после длительной езды, оказаться в тёплой воде! Да ещё, в какой воде! А если тело не ощущало тепла ванны много лет, если человек на продолжительное время был оторван от благ цивилизации, то эта ванна для него в десять раз приятнее, чем для просто отдыхающего после трудового дня.
Но всякое удовольствие не вечно. Поблаженствовав, и вымывшись, бородач вышел из ванной комнаты, и переоделся в свежую одежду. Теперь он имел совершенно иной вид, чем раньше. На нём поскрипывала модная рубашка с погончиками и полувоенными карманами. Новый костюм в серую полоску и блестящие туфли, остроконечные, на высоком каблуке, дополняли преображение одного человека в другого.
Бородач осмотрел себя в зеркале и улыбнулся.
- Хорош!
          Причесавшись и ещё раз оглядев себя со всех сторон, он устроился в кресле и стал просматривать журналы, лежащие на столе. За не сложным занятием он провёл минут пятнадцать. Но вскоре журналы надоели.
Бородач встал и подошёл к окну. За окном лежал город. Город большой, сырой и старый.
Улица встретила бородача изморозью и потоками жижи, текущей вдоль тротуаров. Но дождя, собственно, уже и не было. Только с крыш, да деревьев продолжали неустанно капать капли.
Постояв некоторое время у входа в гостиницу, бородач спокойно, в развалку, пошёл вдоль городского проспекта.
Мокрые тротуары и мокрые дома. Такой же мокрый и городской сад имени Горького. Аллеи, мокрые дорожки. А за ними аттракционы, спортивные сектора.
Бородач достал сигарету и закурил. Да. Всё прошло, ничего не осталось. А, кажется всё так недавно было: каких-то четырнадцать лет назад. И в то же время – как давно всё было и исчезло в тумане времени!
Бородач постоял ещё немного в сквере и пошёл обратно к гостинице. Он не торопясь шёл по улице, пока не увидел простой картины, что открылась ему в одном из дворов. В стандартной хоккейной коробке ребята десяти, двенадцати лет гоняли мяч. Что, собственно удивительного: ребята и мяч? Но ведь у каждого было детство, и каждый играл в такой же мяч, что и ребята.
Бородач с полчаса стоял и наблюдал за игрой мальчишек. И всё курил и курил. Ему понятна была та задорность ребят, с которой они бегали. «Не плохо бы тренером устроиться», - подумал, усмехаясь, бородач.
В гостинице бородач порылся в своём чемодане, достал записную книжку, новую пачку сигарет и проверил бумажник. Потом он закрыл чемодан на замок и сунул маленький ключик себе в кармашек пиджака. Бородач выключил свет и захлопнул за собой входную дверь.
«Кажись всё, - подумал он, - Пора по дружкам попутешествовать. А то заждались», - и усмехнулся. Он прекрасно знал, что никто его уже не помнит, никто не ждёт и его появление будет подобно снегу на голову в жаркий июльский день.

                2

бородач вышел из гостиницы и направился к телефонной будке. Конечно, он мог позвонить и из гостиницы. Но ему хотелось один на один, без свидетелей, поговорить с тем кому он собрался звонить.
Бородач зашёл в будку и набрал номер, который был записан у него в книжке. Трубка ответила короткими гудками. Бородач подождал некоторое время и решил уже перезвонить, но в это время кто-то поднял на том конце провода свою трубку и нервно сказал:
- Да. Алло! Говорите.
- Позовите Андрея Курмачёва, - пробасил Бородач.
- Да, да. Курмачёв у провода. Говорите.
- Андрюха, привет! – бородач заулыбался. На том конце
провода послышалось непонимающее покашливание.
- Что, не узнаёшь? – вновь пробасил бородач.
- Да…знаете ли…Не очень, - как-то неуверенно ответил
голос Курмачёва.
- Да это я: Женька Макушев, - стал пояснять бородач, - Ай-я-
яй. Старого друга не признал! Ну, что, вспомнил?
Трубка молчала. На том конце провода что-то прикидывали и молчали. Наконец, Курмачёв выдавил из себя некоторые слова:
- Нет. Вы извините, не припомню.
- Ну, ты даёшь, старик, - несколько обиделся бородач-
Макушев. – старых друзей позабыл. Это ведь я – Женька Макушев.
- Повторите, пожалуйста, как вас зовут?
          Бородач уже не на шутку рассердился.
- Евгений Владимирович Макушев. Понятно тебе? Услышал?
- В общем да.
- И то хорошо. Ладно. Тебя когда и где можно увидеть?
- Знаете ли…У нас сейчас совещание часов до семи, а
потом заходите. Я буду свободен. А вы, собственно, по какому вопросу?
- По личному, - взбесился Макушев, - или как к старому
другу. Как хочешь, так и понимай.
На том конце провода опять помолчали.
- Знаете ли, - сказал Курмачёв, - Я, вы только меня извините,
так и не могу вас вспомнить. Вы из какого управления?
- Рано же ты старых друзей позабыл, Андрюша, - сказал
тихим голосом бородач и повесил телефонную трубку на рычаг.
Его взбесил нелепый разговор. «Совсем обюрократился. Крысой какой-то стал. Тьфу!», - подумал Макушев о своём бывшем друге детства. Но когда он, мысленно, сочно выругался, то его настроение вновь улучшилось. «А, собственно, что сердиться, что трагедию из комедии делать? Ну, было – и прошло. Вот и всего-то. Ну, один среди всех нас такой нашёлся, но не все же такие.», - решив так, Макушев, даже, рассмеялся, негромко.
Окинув взглядом окружающие предметы, Макушев направился на противоположную сторону Комсомольского проспекта, туда где он родился, где жил и где жили многие его друзья и товарищи.
За центральным универмагом бородач свернул с Комсомольского проспекта налево и побрёл по тихой улочке, улочке на которой он родился. Вот и дом. Но что такое! Макушев не узнал своего дома. Да, вернее сказать, того старого дома и не было. Его попросту снесли. А на месте старого дома стоял новый девятиэтажный кирпичный скворечник. Как же так получилось?
Макушев посмотрел вокруг и не нашёл многих других домов и построек недавнего прошлого. Да. Цивилизация берёт своё. И тут спорить трудно. Но, всё же, обидно…
Макушев опустил глаза в асфальт и побрёл дальше. После пятнадцатиминутного блуждания по старым улицам, Макушев оторвался от асфальта и посмотрел вокруг себя задумчивыми глазами. И вот…Ирония судьбы! Он увидел тот самый дом, где жила она. Она – его первая любовь.
Дом стоял, как и тогда: пятиэтажный, крепкий, покрашенный в жёлтый цвет. Такой же…»Что она, где? Помнит ли, или забыла?» – мысли запутались в голове. Сердце учащённо забилось. И стало вдруг так хорошо и тепло…»Зайти или не заходить? – подумал Макушев, - А вдруг она дома. Обрадуется или нет? Интересно. Хотя она после армии и не писала…Но ведь обещала ждать. Нет, надо зайти. Если отказ – то сразу. А если…». Сердце забилось ещё чаще. Макушев вошёл во двор, задрал голову к небу. Вот и второй этаж. Вот и два окна, выходящие во двор. Одно из кухни, другое из её комнаты. Макушев решился.
Вот и подъезд. Ступеньки. Площадка. «Ух». Вот и дверь. Всё та же дверь с голубой каёмкой возле ручки и чёрной пуговкой звонка.
«Звонить или не звонить?», - в последний раз засомневался Макушев. Но светлое чувство возымело над ним и он нажал на кнопку.
Звонок, как и в те далёкие и счастливые времена, мелодично звякнул два раза и его звук утонул где-то в глубине квартиры. Всё, как раньше. Всё, как было…
В прихожей кто-то покопался с замком и дверь отворилась. Макушев увидел перед собой низенького прилизанного человека с узкими глазами и в очках, похожего на кошку в минуты отдыха.
- Что вам надо? – поинтересовался человек тоненьким,
визгливым голосом.
- Извините, - Макушев несколько был сбит с толку: этого
человека он видел впервые, - Извините, - ещё раз повторил он и спросил уже решительно, - здесь Елена Слесарева живёт?
- Нет. Тут живут Крыласовы и тут наша квартира, -
загнусавил человек в очках.
- Но тут жили Слесаревы, - ничего не понимая, произнёс
Макушев.
- Ничего не знаю. Я тут живу и моя семья тут живёт. И с
пропиской у нас всё в порядке. Если вы из ЖЭУ или из милиции, то я принесу паспорт.
- Извините.
          Макушев развернулся и стал спускаться по ступенькам.
- Ходят тут всякие. Шляются. Хулиганы, - услышал за своей
спиной Макушев и дверь захлопнулась.
Макушев вышел во двор. «Значит нет её. Значит уехала. Где она? Почему не написала? И что вообще с ней?» - подумал с беспокойством Макушев. Он провёл рукой по бороде и вновь посмотрел на небольшие окна. Значит так. «Значит уехала». Макушев постоял немного и пошёл к арке, которая вывела его на соседнюю улицу. Нет. Он не ошибся. Значит она уехала или с ней что-нибудь случилось. Вернее всего – уехала с семьёй. Что ж. Ещё одна потеря.
Макушев не спеша брёл по улице. На него стали капать капли. Моросящий дождик постепенно набирал силу и превращался в обыкновенный затяжной дождь, который так часто случается по осени.
Улица, на которую вышел Макушев, сохранила все свои черты, что присутствовали на ней и четырнадцать лет назад. Нового строительства поблизости не предвиделось, так что дома стояли в своей вековой задумчивости, да ещё и облитые сверху до низу сыростью.
Вот и маленькое кафе «Звёздочка». Макушев увидел полуподвальные витрины и ему захотелось, как раньше, в далёком прошлом, зайти во внутрь и посидеть за любимым столиком, где когда-то, временами, приземлялась их дружная и весёлая компания. Макушев спустился по трём ступенькам и нажал на ручку двери.
Кафе было почти пустым. Лишь трое или четверо, куда-то спешащих людей, поглощали свой обед или ужин – понять, впрочем, трудно, - и о чём-то яростно спорили. Макушев увидел столик. Он стоял всё на том же месте, где и раньше, и вокруг него стояли всё те же шесть стульев. Макушев обрадовался этому старому столику, как вновь найденному другу.
Макушеву тут же захотелось закусить чем-нибудь сытным и хорошо приготовленным. Он взял первое, два вторых, два салата и два стакана кофе. Теперь модно расположиться за «своим» столиком и, не спеша, вспомнить прошлые дни.
Ещё в северном Уджане, на своей лесосеке, он представлял себе встречу со своим старым городом, со своими друзьями. Ребята дружески посмеивались над ним, шутили. И он, вместе с ними, шутил над собой. Но тоска, страшная тоска по родным местам, не проходила.
Вот и теперь, сидя за столом в стандартном кафе родного города, Макушев обедал и перебирал в голове свои первые впечатления от встречи с городом. «Всё тут прекрасно, всё хорошо. Много ещё от старины осталось. А всё же…Эх, да. Курмачёв не признал. Ленка пропала. Кто ещё: кто на очереди? Надо разыскать всех остальных. Надо.»
Погода не менялась. Всё так же нужный дождь стучал по крышам, стёклам и тротуарам. И скоро должна была наступить серая, скучная ночь.
Макушев перешёл улицу и двинулся вправо. Там должны были стоять маленькие, деревянные дома, где когда-то жили его друзья. Да. Дома стояли. Одноэтажные, покосившиеся, но ещё кем-то обитаемые. Куда пойти? В какой дом заглянуть? Вот тут жил Андрей Смирнов. Может, к нем зайти?
Макушев подошёл к калитке и толкнул её от себя. Калитка открылась. И в тоже мгновение послышался хриплый, бешеный лай собаки. «Собака? У них не было собаки», - подумал Макушев, но войти во двор всё же не не решился. Дверь дома отворилась и на крыльцо вышла седая женщина, лет пятидесяти пяти.
- Кто это? – спросила она.
- Лидия Петровна, - Макушев сразу узнал в этой женщине
мать Андрея и очень обрадовался.
- Кто это? – женщина спустилась с крыльца и подошло к
калитке.
- Лидия Петровна, вы меня не узнаёте? – спросил Макушев.
          Женщина внимательно посмотрела на бородатое лицо и на фигуру. По её непонимающим глазам было видно, что она не узнаёт. Макушев улыбнулся.
- Помните, лет пятнадцать назад, бегал тут у вас во  дворе
такой кудрявый паренёк Женька? С вашим Андрюшей ещё в одном классе учился. Ну?
Лицо женщины оживилось. Она стала что-то припоминать.
- Да, да, - сказала она, - Был. Помню. Ещё Максим Завадский
Был, Курмачёв Андрюша. Помню, помню. Как же забыть? Так вы, значит…Женя Макушев?
- Конечно, я. Приехал вот. А Андрей где?
          Лицо женщины, ожившее и улыбающееся, вдруг стало серьёзным и печальным.
- Сидит мой Андрюша.
- Как сидит? – не понял Макушев.
- На пять лет посадили. Там с ребятами какие-то дела
делали. Вот и посадили. Уже три года, как там.
- Так, так. Понятно.
          Макушев опустил голову. «Ещё одного нет, - подумал он, - Сколько их ещё на счету останется?»
- Да ты заходи, Женя, - вновь заговорила женщина, - Заходи.
Я ведь тебя хорошо помню. И родителей твоих. Чай попьёшь, чего стоять?
- Да нет, спасибо, - он поднял на неё свои глаза, - Как-нибудь
в другой раз. До свидания. Я, Лидия Петровна, обязательно зайду.
Макушев вышел из калитки и пошёл по улице. Кто ещё? Кто на очереди? Уже третий. А, может, и вообще никого не осталось? Одни друзья, может, превратились в бесчувственные клушки. А другие - уехали из города. А я так долго мечтал о встрече. И вот он результат: нет никакого результата. Всё в пустую. Значит, я приехал к старым руинам?

                3         

Макушев оглянулся. Он стоял на углу улицы. На перекрёстке, который когда-то назывался местным наименованием «ямой».
Переулок направо выводил на Октябрьский проспект. Налево шла тропинка к реке. А прямо перед глазами раскинулась стройплощадка нового жилого массива.
«А там Димка Старицын жил», - подумал Макушев, обозревая стройку. Но Старицын уже давно не давал о себе знать. И ещё в армию перестал писать ему. Макушев слышал от кого-то, что Старицын уехал в Москву и там закончил институт. Но достоверность подобных фактов была спорной. «Ладно», - сказал сам себе Макушев и свернул к реке.
Те же бугры: полувырубленный сквер, сломанные скамейки, побитые фонари и, наконец, сама река. В общем, всё сохранилось, как и в прежние времена.
Макушев спустился на набережную и опёрся о решётку парапета. Смотрел на воду, которая несла пустые бутылки, банки, обрывки газет, мазут и, даже, целые брёвна, сорванные с плотов.
«Загадили. Ах, загадили, паразиты!» – с тоской подумал Макушев. «А какая красавица была. Была…Всё было. И ничего больше нет. Бы-ло».
Какой-то буксирчик усердно толкал баржу своим тупым носом, и лихо стуча мотором, прошёл мимо набережной. И Макушев вспомнил, что когда-то в детстве он хотел стать моряком. И, даже, если не капитаном, то хотя бы попросту хорошим матросом. Но детским мечтам не всегда суждено свершиться.
Макушев спустился по ступенькам к воде, нашёл утопленное в песок бревно, сел на него и закурил.
Между тем, новый костюм Макушева почти полностью промок. Модные туфли увязли в песке, а с волос и бороды капало не меньше, чем с неба.
Послышался гудок. Макушев поднял голову и посмотрел на реку. К порту подходила самоходная баржа. Только теперь Макушев заметил, что совсем стемнело. На электронном циферблате часов светились цифры: 19 часов 10 минут. Надо было возвращаться в город.
Макушев встал и пошёл в обратном направлении. Он с лёгкостью поднялся в гору и очутился рядом с дворцом культуры телефонного завода.
Несмотря на то, что вечер был дождливый и прохладный, людей на улицах прибавилось. Они куда-то спешили или попросту прогуливались возле своих домов. Макушев прошёл мимо больницы и увидел гастроном. Когда он уезжал из города, то этот гастроном только-только начинали строить. «Надо зайти», - подумал Макушев и направился к входу.
В гастрономе было людно. Продавали зелёный горошек, и по этому поводу к кассе стояла приличная очередь. Макушев обошёл весь гастроном и уже направился к выходу, как вдруг в толпе покупателей заметил одно знакомое лицо. Лицо исчезло. Макушев стал пристально вглядываться во всех стоящих в очереди.
Человек, который стоял третьим от кассы, показался Макушеву знакомым. В металлической корзинке у этого человека стояло четыре банки горошка и шесть бутылок пива. «Кто бы это мог быть?» – припоминал Макушев. Тот же изгиб лба, нос к верху, губы чуть толстые. Как же Макушев мог  забыть однокашника своего! Это ведь Вовка Фоминых. Ну, конечно. Кто же ещё!
Между тем Вовка расплатился с кассиром и пошёл к столу, для того чтобы разложить свои покупки по сумкам. Макушев подошёл к нему.
- На горизонте тихо? – спросил он приглушённо у Вовки.
          Вовка непонимающе посмотрел на Макушева.
- А у Нади всё в порядке? – тем же тихим голосом вновь
спросил Макушев.
- У какой Нади? – в свою очередь спросил Вовка.
- У Ширинкиной, - пояснил Макушев.
          Вовка внимательно посмотрел в лицо Макушева.
- А братишка твой, Герка, школу, наверное, уже кончил? –
полюбопытствовал бородач.
- Женька, - неуверенно произнёс Фоминых.
- Женька. А кто же ещё, - соглашаясь, подтвердил Макушев.
- Женька, ты откуда? – уже громче спросил Фоминых.
- С неба, - шутливо дёрнул головой Макушев.
          Вовка, ещё ничего не понимая, оставил свои сумки на прилавке в покое и протянул свою ладонь для рукопожатия.
Макушев крепко пожал протянутую руку.
- Ну, здорово, - пересилив своё удивление, выдавил из себя
Вовка.
- Привет, привет, - продолжал улыбаться Макушев.
          Они минуты две жали друг другу руки, пока Макушев, случайно, не надавил сильней.
- Ну, медведь, больно же, - застонал Вовка.
          Макушев выпустил руку Фоминых и предложил:
- Ну, что нам стоять – пойдём.
- Пойдём, - согласился Вовка и подхватил свои сумки.
          Они вышли из магазина.
- Ты где теперь живёшь? – спросил у Вовки Макушев.
- Да вот. В тех девятиэтажках, - пояснил Вовка и показал
на длинные блочные дома, которые выстроились вдоль улицы, метров на триста, четыреста.
- Нет, всё-таки, - ты откуда взялся, - всё ещё не мог прийти в
себя от такой неожиданной встречи Вовка.
- Откуда, откуда…Из Сибири, конечно, - весело ответил
Макушев.
- Да как же так? Вот и сразу! Нет, не понятно…
- А чего понимать? Захотел в родные края, вот и приехал.
          Они прошли уже порядочный отрезок пути, когда Вовку вдруг осенило, и он предложил:
- Знаешь, Женька, - сказал он, - Нам это дело надо как-то так:
спрыснуть, что ли.
- Можно и отметить, - отозвался Макушев и посмотрел на
часы, - Только вот времени уже…
- Ничего. Ерунда, - заверил его Вовка, - У нас теперь, как в
цивилизованном мире: до десяти взять можно.
- Это где? – удивился Макушев.
- В Универсаме.
- В каком ещё? – даже ёкнул Макушев.
- Да ты не знаешь, - вспомнил Вовка, - это на Борчанинова,
угол Луначарской. Такой Универсам отгрохали! Так там в бакалее до десяти и винцо и коньячок есть.
Макушев подумал и уверенно сказал:
- Тогда пошли.
- Погоди, - попросил Вовка, - Надо эти сумки домой
закинуть, а то Людка ругаться будет.
- Какая Людка? – удивился Макушев.
- Да баба моя, - пояснил Вовка.
- А Надя?
          Вовка понял вопрос Женьки.
- С Надей то да сё. Ну, короче, не сошлись характерами.
- А, понял, - понимающе сказал Макушев, хотя ему было
совершенно ничего непонятно.
Они остановились у подъезда.
- Ты подожди меня тут, - сказал Вовка, - Я быстро – пять
минут – и всё. Я моментом.
- Угу.
          Вовка убежал. Макушев встал у большого тополя и достал сигарету. Он припомнил, что эта улица, когда-то была совершенно застроена деревянными домами. В конце этой улицы стояла его первая школа. «А сейчас стоит или нет? – подумал Макушев, - Надо у Вовки будет спросить. Её, может быть, и снесли давно».
Мимо Макушева прошли двое пьяных. Он удивлённо посмотрел им в след. Неужели сейчас так же, как и когда то? Почему пьяные? Всё же – центр города. Да и милиция недалеко…
Но подумать над этим вопросом Макушеву не дал, выбежавший из подъезда Вовка.
- Ну, как, не замёрз? – уже по-свойски спросил Фоминых.
- Тут лето, - уклончиво ответил Макушев.
- Да уж не скажи. Не так и жарко.
          Они обогнули дом и стали спускаться к улице Горького.
- А это что? – спросил Макушев, увидев здание, похожее на
Дворец культуры.
- Это? Это драмтеатр, - охотно пояснил Вовка.
- А старый?
- А в старом ТЮЗ разместили., - махнул рукой Вовка, - Ты
лучше расскажи, как всё-таки ты тут оказался?
- Вот привязался. Я же сказал, что приехал.
- Ну, понятно, что приехал, - как-то странно заговорил
Вовка, - Один? С женой?
- Один.
- Понятно.
         Вовка задумался.
- А что дальше думаешь делать? – спросил он.
- Осмотрюсь пока. Там видно будет.
- Ага. Значит, тебе отпуск дали? – не унимался Вовка.
- Почти что, - улыбнулся Макушев, - бессрочный и надолго.
- То есть?
- Ты, Вовка, каким-то занудой стал, - заметил Макушев, - Я
же тебе сказал, что приехал сюда насовсем. А ты всё с вопросами лезешь.
- Ну, а как же – не виделись сколько…
          Они перешли улицу Ленина, прошли ещё квартал, другой и вышли к сияющему огнями универсаму.
- Вот он, - радостно возвестил Вовка.
          Макущев, по привычке, почесал в бороде.
- А куда идти? – спросил он.
- Да вон. На первом этаже.
- Понятно.
          Они вошли в кафетерий. Тут продавали торты, пирожные, пироги, кофе, коньяк, конфеты, сигареты и вино.
- Ого, - удивился Макушев.
- Естественно, - подтвердил Вовка и осведомился: - Что
брать будешь?
Макушев осмотрел витрины и пошёл к кассе. Вовка поплёлся за ним.
- Сто пятьдесят семь, сорок, - сказал Макушев, протягивая
две сторублёвые бумажки кассирше.
Кассирша посмотрела на бородатого покупателя. Потом она взяла сотенные и посмотрела их на свет: не фальшивые ли. Всё оказалось в порядке. Кассирша отбила чек и отсчитала сдачу.
- Ну ты даёшь! – с некоторым восхищением сказал Вовка,
обращаясь к Макушеву.
- Ерунда, - ответил тот и протянул чек продавцу, - Шесть
Коньяка, десять «Примы», торт и килограмм «Кара-кум».
Продавщица сверилась по счётам с чеком и выставила всё, что просил странный покупатель.
- Ну, ты даёшь! – ещё раз сказал Вовка и подставил для
покупок свою сумку.
Макушев составил покупки в сумку и, хитровато глянув на Вовку, пошёл к выходу. Они вышли из универсама и пошли по знакомой дороге обратно. Вовка молчал. Он всю дорогу о чём-т думал.
- И что, у вас там все постольку загребают? – наконец
спросил он у Макушева.
- По сколько?
- Ну, сотнями, - пояснил Вовка.
          Макушев усмехнулся.
- Не везде, - сказал он.
- Расскажи, Женька, - попросил Фоминых.
- Придём, расскажу, - пообещал Макушев.
          Вечерние улицы покрылись изморозью. От бесконечного дождя образовалась некоторая водяная пелена и укутала собой весь город.
- И давно дождь идёт? – поинтересовался Макушев.
- Да уж с полмесяца. А то и больше. Льёт и льёт. И чёрт
знает когда перестанет.
- А я уезжал, там уж снег первый выпал, - задумчиво сказал
Макушев.
- Это где? – живо поинтересовался Вовка.
- В Якутии. Ты не знаешь…
          Дальше они шли молча, лишь изредка перебрасывались незначительными фразами. Вошли в подъезд. Вовка нажал на кнопку лифта.
- На каком этаже живёшь? – спросил Макушев.
- На третьем.
          Макушев удивился:
- И на лифте ездишь?
- Балованность цивилизации, - пояснил Вовка.
          Двери им открыла жена Вовки – Людмила.
- Вот, - сказал Фоминых торжественно, - Знакомьтесь. Это
Женька Макушев, друг моего детства, - и Вовка кивнул на Макушева, - А это моя супруга – Людмила Фоминых.
Жена Вовки протянула руку. Макушев только дотронулся до неё своими пальцами, боясь причинить боль.
- Ну, что ж, заходите, - сказала Людмила, улыбаясь, - чем
богаты, тем и рады.
- У-у! «Чем богаты!» – сказал с запалом Вовка, закрывая за
собой двери, - Ты знаешь, кому говоришь? Ты говоришь самому богатому человеку в нашем районе. Ты ведь его не знаешь. Это миллионер. Из Сибири приехал.
Макушнв поморщился.
- Да хватит тебе трепаться, Вовка, - с досадой сказал он.
          Фоминых улыбнулся.
- Хватит, не хватит, а ты того…богатенький буратино.
- Проходите, - пригласила Людмила разувшихся мужчин в
комнату.
Макушев вошёл в комнату вместе с Вовкой. Тут, при ярком электрическом свете, он рассмотрел былого друга, подробно. Такие же изучающие глаза он заметил на себе.
- Что, постарекл? – спросил у Вовки Макушев.
- Да, не очень. Только вот борода.
- Присаживайтесь, - сказала Людмила и ушла выгружать
сумку, принесённую мужем.
- А ты, я вижу, изменился, - сказал Макушев.
- Да, ну? – удивился Вовка.
- Стал, какой-то семейный. Хозяйственный, - Макушев
усмехнулся, - обжился в жизни.
Улыбнулся и Вовка:
- А как же…
          Макушев достал пачку сигарет и вопросительно посмотрел на Вовку.
- У тебя тут можно?
          Вовка немного замялся.
- Да, знаешь, - сказал он, - вообще-то я курю на кухне. Но ты
кури. Кури, - и Вовка достал пепельницу.
Они оба закурили. Макушев осмотрел гостиную Вовки. Всё в ней выглядело новеньким, как с иголочки. Всё сверкало и блестело. Сидели они в креслах. Разделял их небольшой полированный столик. Вдоль стены стояла стенка под дерево, а на тумбочке высился цветной телевизор. Ещё одной достопримечательностью были часы с кукушкой, которые мирно отсчитывали время.
- Из комиссионного? – поинтересовался Макушев.
- Да, - кивнул головой Вовка.
          Минут через пять, собранный на скорую  руку ужин был готов. Людмила принесла рожки с зелёным горошком и котлеты, три фужера, блюдце с конфетами и разрезанный торт.
- Вот. Можно и приступить, - заметил Вовка.
- Спасибо, Людмила, - поблагодарил хозяйку Макушев и
придвинулся к столу.
Открыли две бутылки коньяка. Разлили. Выпили. Стали закусывать.
- Ну, а теперь рассказывай, - попросил Вовка, хлопнув
Макушева по плечу, как бы по дружбе.
- О чём рассказывать?
- Как о чём? О себе, о Сибири, о приисках которые там у вас.
Ну и вообще. Ты же обещал.
- Обещал, - согласился Макушев, - Да что, собственно,
рассказывать? Работа там, как и везде. Только холодно и северные платят.
- Ну, ну, - от нетерпения Вовка даже стал крутиться на месте.
- Ну, а я туда, после армии…
- То-то мы тебя потеряли, - вставил Вовка.
- Кто? – не понял Макушев.
- Ну, ребята из школы и вообще… - пояснил Вовка.
- Да-а, - произнёс Макушев, - А куда Ленка Слесарева
делась?
Людмила искоса глянула на мужа.
- Ленка – это его зазноба, - пояснил жене Вовка и уже
Макушеву ответил: - Ленка…Хм. Да кто знает. Говорили, что замуж она вышла и с мужем уехала на юг, куда-то. Я не знаю точно. Но говорили, вроде бы так.
Макушев помрачнел, налил себе полный фужер коньяка, и неторопливо выпил.
- Вот значит как, - сказал он.
- Да ты не расстраивайся, - спохватился Вовка, - Уехала, ну
и уехала. Значит, не любила тебя. А ты давай – рассказывай.
Макушев прокашлялся и как будто что-то сглотнул.
- Да чего тут рассказывать, - произнёс он, - Ты же знаешь:
мать умерла, отец сбежал куда-то. Куда возвращаться? Вот и уехал туда. Поработал. Затосковал. Вот и вернулся.
- А колымят там по сколько? – не унимался Вовка, -
Заработки какие? Ты где работал?
- На повале, - Макушев выпил ещё фужер коньяка, - А
заработки…Как поработаешь, так и получишь. С неба там деньги не падают. Всё своими лапами надо грести. Да и…холодно.
Вовка усмехнулся.
- Не зря у тебя такие лапы.
          Макушев покрутил пятернёй перед своим носом и ничего не сказал в ответ.
- А к холодам мы привычные. У нас и здесь до сорока мороза
зимой доходит…
Макушев мутными глазами посмотрел на Вовку: коньяк стал действовать на его мозг.
- А там под пятьдесят, под шестьдесят бывает…А работать
надо, - сказал он глухим голосом.
- А туда как вербуются? – поинтересовалась Людмила.
- Кто вербуется, а кто так работает, - ответил Макушев и
налил себе ещё коньяка.
Витя, что от Макушева многого не добьёшься, Вовка, с уже меньшим энтузиазмом, спросил его:
- Ну а что дальше думаешь делать?
          Макушев оживился.
- Знаешь, Вовка, - сказал он, положив руку на плечо
Фоминых, от чего тот крякнул, - Надо мне тут работёнку найти. Не то, что бы лёгкую, а так себе – идейную. Ну, в общем понимаешь…
- А профессия у тебя есть?
- Лесоповальщик. Топором работать умею.
          Вовка освободился от руки Макушева и сказал со вздохом:
- Тяжко тебе придётся. Тут, в городе, деревья валить не надо.
На завод, если только, в цеха.
- Куда? – не понял Макушев.
- В цеха. На прямое производство, к станку, - пояснил Вовка.
          Макушев уже порядочно нагрузился спиртным и обмяк.
- А на какой завод? – спросил он.
- На завод? Можешь на наш – электроприборный, а можешь
и на ЗиД.
- Это куда?
- Да Дзержинский, машиностроительный.
- Угу, - промычал Макушев и засунул себе в рот кусок торта.
          Теперь за столом слышалась только работа челюстей: все присутствующие принялись за лакомства.
- А Завадский Максимка где? – вдруг спросил Макушев.
          Вовка поднял глаза к потолку.
- Завадский где-то в Ленинграде шурудит. В учёные
выбился.
- А Сашков где?
- Сашков? Сашков на Дзержинского работает. То ли
мастером, то ли бригадиром.
- А ты кем работаешь?
- Я, - Вовка немного подумал, - Я бригадиром уже.
Ремонтники, монтажники…По электричеству я.
- Ага, - опять отозвался Макушев.
          Разговор больше не клеился. Все трое почувствовали. Что перегрузились спиртным. Макушев просидел ещё час. Поговорили о всякой ерунде. Повспоминали какие-то отрывки из детства и в конце концов Макушев засобирался восвояси. Провожать его пошёл Вовка.
- Ты смотри, не забывай меня, - говорил он Макушеву на
трамвайной остановке.
- Ладно, - отвечал Макушев и чуть-чуть покачнулся. Он уже
Решил, что к Фоминых навряд ли зайдёт ещё раз по желанию.
Подъехал трамвай. Бывшие друзья детства пожали друг другу руки и Макушев уехал своей дорогой из прошлого в настоящее.

                4         

Из старых друзей почти никого не осталось.
Не считая Курмачёва и Фоминых, в городе остались только Сашков и Груздев. Но с Груздевым Макушев был знаком так себе – между делом. А вот к Сашкову заходил Макушев, да выяснилось, что он сам и вся его семья переехали в один из новых районов города. Новые же жильцы адреса не знали, или не захотели его сказать.
Узнал Макушев почти о всех своих друзьях детства и юности. Почти все они выбились в люди или отбывали срок за разные преступления. «Что ж, - думал он, - детство прошло. И не стоит ворошить его».
Братьев, сестёр, родителей и других родственников у Макушева не было. Друзья, как сам себе сказал Макушев: «Кончились». Но и блаженству приходит конец.
Понимал это и Макушев. Ему хотелось «остыть» от Сибири. И по этому он стал подыскивать себе некую спокойную работу. Тогда Макушев и решил идти на завод.
В понедельник – 1 ноября – Макушев пошёл в отдел кадров. Пришёл он в десять часов утра, но людей в отделе кадров уже хватало порядочно. Занял очередь. Выстоял, как и многие, положенный час и попал в кабинет зам. Начальника по кадрам.
Толстый мужчина, лет пятидесяти, просмотрел трудовую книжку Макушева.
- Так. Понятно, - сказал он, - Значит из Якутии?
- Да, из Якутии, - согласился Макушев.
- Очень хорошо. Кем хотите работать?
- Поставьте на поток, - сам не зная почему, попросил
Макушев.
- Очень хорошо. На автоматах когда-нибудь работали?
- Нет, - признался Макушев.
- Научитесь.
          Зам начальника написал бумажку и послал Макушева в седьмую комнату. Там Макушеву выдали бланк и он с этим бланком стал дожидаться представителя цеха.
Представитель цеха, какой-то низенький. Видно вечно спешащий куда-то, человек, появился минут через сорок.
- Это тебя к нам? – спросил он у Макушева, оглядев его с ног
до головы.
- Ага, - ответил Макушев.
- Тогда пошли.
          Макушеву выписали разовый пропуск и он, вместе с сопровождающим, вошёл на территорию завода. Сопровождающий объяснял ему что где и как находится. Они обогнули большой, длинный корпус, в котором, как узнал Макушев, находилась сборка, повернули направо, и сопровождающий указал на красный корпус, что стоял перед ними:
- Ну, вот – это твой цех. На первом этаже.
          Макушев ничего не сказал, а шёл, смотрел и слушал.
Они вошли в цех. Сразу же уши заложил грохот и шум станков. Сопровождающий что-то кричал Макушеву и тыкал пальцем в разные места. Но Макушев ничего не слышал и с явным спокойствием шёл по цеху. Но не так-то легко было ему сдерживать себя. С непривычки дикий грохот сильно действовал на сознание. И Макушев с облегчением вздохнул, когда оказался на свежем воздухе.
«Что ж – привыкну», - подумал он и пожал сопровождающему руку. Сделка состоялась, и Макушев пошёл искать заводскую поликлинику, для того чтобы пройти медкомиссию.
Медсанчасть он нашёл на улице Леначарского, только в ином месте, чем стоял Универасам.
Макушев никогда ничем не болел. Волноваться ему не приходилось и он смело выстаивал очереди и заходил в медицинские кабинеты.
Первой, к кому он попал, был невропатолог. «Психопатка», - решил Макушев, посмотрев на то, как она работает. Но как бы невропатолог не старалась, вывести Макушева из терпения не смогла. Потом был хирург. Но этот вообще не стал осматривать здоровенную фигуру Макушева. Хирург попросту подписал бумажку и сказал: «Свободен». Далее следовал окулист. Тут Макушев задержался ещё меньше, чем у хирурга. Он попросту сел на стул и прочитал всю нижнюю строчку в таблице. Ухо горло нос долго ковырялся в Макушевых ушах, но так ничего и не нашёл.
В целом врачей Макушев прошёл сразу. Анализы оказались идеальными. А терапевт, подписывая заключение, сказал что  «с вашим сердцем и до пенсии дожить можно». Макушев не возражал.
Медкомиссия была позади. Макушев спешно пошёл на завод и уже надеялся на следующий день приступить к работе. Но не тут-то было. Его заставили сфотографироваться для пропуска, а потом пройти инструктаж. Но так как Макушев пришёл в среду и после трёх часов дня, то ему сказали, что инструктаж он должен будет пройти в пятницу. Инструктажи проводились всего три раза в неделю: в понедельник, в среду и в пятницу.
Макушев не унывал. Свободный день он посвятил отдыху и  вдоваль нагулялся по примороженным первым морозом улицам.
И вот наступил день инструктажа. Макушев встал пораньше, оделся и пошёл завтракать.
Ещё ранее Макушев решил вопрос с жильём. Прописку завод обещал. А вот само жильё Макушев подыскал сам.
На примете у Макушева был один домик в центре города. Там жила мать погибшего в горах Мишки Изверзева, друга Макушева. Туда-то он и поехал.
Дом нашёл сразу. Позвонил. Дверь открыла мать Мишки. Она не узнала Макушева. Макушев напомнил кое-что из прошлого. Старушка заплакала. Зашли в дом. Мария Архиповна поставила самовар. Посидели. Поговорили. Попили чай.
- Вот что, - наконец сказал Макушев, - Мария Архиповна,
конечно, не навязываюсь. Но сами понять должны. Жить мне пока негде. Так не могли бы вы сдать мне одну комнату, месяцев на шесть, семь?
Макушев ещё что-то там говорил, но Мария Архиповна только махнула рукой и согласилась:
- Живи уж. Чего там. С сынком моим в друзьях ходил.
Неуж-то я тебе в чём откажу?
В тот же день Макушев перебрался со всеми своими вещами к Марии Архиповне.
Домик у Марии Архиповны был небольшой, но уютный. Состоял он из двух комнат, небольшой кухни и просторных стенок. Был ещё и огородик в одну сотку земли, где обычно произрастали картофель, редька и морковь. Макушев решил произвести определённый ремонт в доме. Мария Архиповна была не против.
Марье Архиповне уже под шестьдесят. Мишка был её единственным сыном. Муж Марьи Архиповны умер лет двадцать назад и она даже обрадовалась, что у неё появился «хозяин в доме».
Комната, отведённая Макушеву, - маленькая, уютная – сразу же понравилась ему. Чем-то она напоминала его, уже не существующий дом, его комнату в детстве. Казалось, всё было так же: железная кровать, тумбочка, этажерка, печка, такой же деревянный стул и табуретки. Макушев аккуратно разложил свои вещи в большом платяном шкафу и застлал кровать. Теперь всё встало на свои места.
И вот теперь Макушев ехал на инструктаж, который должен был решить последние проблемы и определить его на выбранную стезю.
Макушев поднялся на четвёртый этаж производственного здания, которое стояло несколько в стороне от заводоуправления, и попал в большую комнату, где уже сидело человек двадцать. Макушев положил свою карточку на стол руководителя инструктажа и уселся в заднем ряду на стул. Пришло ещё человек десять, и инструктаж начался.
Макушев даже не предполагал, целых три часа возможно говорить неизвестно о чём, - а именно о технике безопасности. Нудная, длинная лекция всем присутствующим порядком надоела. А полная женщина, с очками на носу, продолжала талдонить одно и тоже. Наконец, после некоторых нелестных выкриков, женщина замолчала. Но её сменил пожарник, который целый час упорно доказывал вред пожаров. Когда пожарника сменила представительница медицины, нервы у инструктирующихся истощились.
- Хватит. Хорошь!
- Чего нам долбить? Мы это сто раз слышали.
- Кончайте!
- Время не резиновое.
          Представительница медицины по быстрому что-то объяснила и по быстрому подписала всем карточки. На этом инструктаж закончился. Стали выкрикивать фамилии и люди подходили, расписывались в большой конторской книге, и, получив свою карточку, уходили. Подошла очередь и Макушеву снова вздохнуть свежим воздухом улицы. Ему уже показалось, что все проформы закончились и теперь можно будет приступить к работе. Но на сей раз он ошибся.
В отделе кадров Макушеву ясно дали понять, что раньше следующего дня на работу ему не выйти: пропуска ещё не подписаны. А так, как следующим днё является суббота, то Макушева известили, что может он явиться для получения пропуска в понедельник, к восьми часам утра, к проходной завода.
Макушев ещё не раз обругал весь формализм, существующий на свете. Но делать было нечего. Оставалось только ждать понедельника.

                5    

Проходная представляла из себя, закрытое с двух сторон помещение с дверьми: в одну и другую стороны. Между входом и выходом стояли кабины, в которых лежали пропуска и сидели строгие охранницы. Между кабинами оставались проходы, которые закрывались защёлками, на подобии тех, что стоят в метро.
Макушев осмотрел проходную и стал ожидать выдачи пропусков. Около десяти часов утра из боковой комнатки вышла охранница с пачкой пропусков в руках и подозвала к себе всех ожидающих.
Вновь поступающие на завод собрались кучкой, рядом с охранницей. Охранница подробно объяснила, что такое пропуск, как с ним обращаться и что делать, если пропуск будет утерян. Все присутствующие с вниманием выслушали эту, последнюю перед началом работы, инструкцию и с жадностью стали разбирать пропуска.
Макушев взял свой пропуск одним из последних: не хотелось толкаться, и прошёл на территорию завода.
Рокот и визжание станков сразу же оглушили Макушева, как только он вошёл в свой цех. Он недовольно повёл головой в сторону, но без всякой неприязни вышел по проходу к станкам и стал искать глазами того, кого можно было бы спросить6 где находится кабинет начальника цеха.
Мимо Макушева проходил человек невысокого роста с замасленными руками. К нему и обратился Макушев.
- Что? А? – переспросил человек.
          Макушев, надрывая голос, ещё раз спросил того по интересующеё  теме.
- Начальник? – вновь переспросил человек и указал на
отверстие с дверьми в стене, - Вон видишь? Пойдёшь туда, поднимешься на второй этаж, там и найдёшь его.
  Макушев последовал совету человека. На втором этаже находилось административное и общественное руководство цеха, а так же красный уголок. Макушев нашёл двери с табличкой: «Начальник цеха» и постучал.
- Да, заходите, - послышалось из-за двери.
          Макушев положил на стол свои документы. Начальник цеха внимательно их просмотрел.
- Так, хорошо, - сказал он, - Где раньше работали?
          Макушев почесал в бороде.
- Лесоруб. На лесоповале, - ответил он.
- Где?
- В Якутии.
- Хорошо. А на станках когда-нибудь работали?
- Нет. А где хотите работать?
- Всё равно, - улыбнулся Макушев, - лишь бы платили.
- Так, так, - неопределённо произнёс начальник цеха и
набрал номер телефона, - Александр Егорович, - обратился он к кому-то в трубку, - Александр Егорович, тут у меня в кабинете сидит м-м мужчина. Он из Сибири. Работал по лесу. Хочет у нас работать. Как у вас там на участке? Вот и хорошо. Приходите.
Начальник цеха положил трубку и повернулся к Макушеву.
- Сейчас придёт мастер. Он вам всё объяснит и расскажет.
Будете работать на полуавтоматах.
Макушев согласно кивнул.
- Договорились.
          Минуты через две, три в кабинет начальника цеха вбежал низенький человек с выцветшими глазами, всклокоченными волосами и каком-то, непонятного цвета, грязном пиджаке.
- А-а, этот, - полуобратился он к начальнику и сказал
Макушеву, - пойдём.
Макушев поднялся, и они вышли из кабинета начальника цеха.
- Ты что – из Сибири? – визгливым голосом спросил мастер.
- Из Сибири, - негромко ответил Макушев.
- Это хорошо. Хорошо. В Сибири хорошие работяги.
          Они спустились в цех. Мастер на ходу показывал и объяснял Макушеву что и где находится.
- А это наш участок, - говорил мастер, показывая на скопище
станков и агрегатов. – Это всё. Тут и работать будешь. Заходи.
Мастер открыл двери конторки участка и пропустил вперёд себя Макушева.
- Садись. Давай побеседуем.
          Они уселись друг против друга.
- Ты откуда родом? – спросил мастер.
- Отсюда.
- Значит тут родился. А зачем в Сибирь уехал?
- На заработки, - спокойно ответил Макушев.
- Эги. А зачем опять сюда приехал?
- Тут буду жить.
- А сейчас живёшь где?
- У знакомых.
- Ладно, - мастер что-то обдумывал, - А работать долго
собираешься? – наконец спросил он.
- Пока не надоест, - ответил Макушев, чувствуя, что разговор
у них происходит излишний.
- Так, так, - мастер заметил скуку на лице своего
подопечного, - А зовут тебя как?
- Евгением.
- Евгений, Евгений. Это значит Женька. Так что ли?
- Ну, - согласился Макушев.
          Мастер встал.
- Вот что, Евгений, - сказал он, - Пойдём с тобой сейчас
получать спецодежду и ящик я тебе определю в раздевалке.
Макушев поднялся и проследовал за мастером. Они прошли весь цех, и вышли к воротам. Тут находилось три двери. в одну из них и зашёл мастер, а за ним и Макушев.
- Кира Леонидовна, - обратился мастер к сидящей за столом
женщине в очках, - вот у меня новый рабочий. Выдайте ему этот…костюм для работы и всё прочее.
Женщина встала и подошла к полкам.
- У вас какой размер? – спросила она у Макушева.
- Пятьдесят шестой, - ответил Макушев.
- А обувь?
- Сорок четвёртый.
          Женщина вытащила из стопки робу и из ящика ботинки.
- Примеряй.
          Макушев только развернул и осмотрел полученное со всех сторон, но примерять не стал.
- Годится, - сказал он.
          Потом – они с мастером – пошли в раздевалку искать ящик. В первой раздевалке свободных ящиков не оказалось. Во второй так же. Лишь в третьей, без душа, нашлась пара пустых ящиков.
- Вот. Располагайся. Переодевайся, - сказал мастер, - А
потом приходи в конторку. Время есть. Я тебе работу покажу.
Мастер ушёл. Макушев снял свою шубу, шапку, пиджак и брюки. Затем он облачился в робу и поменял туфли на раблчие ботинки. У шкафа были приварены две дужки под замок. «Значит надо купить», - подумал Макушев и прикрыл обе створки.
Макушев постепенно привыкал к грохоту станков и уже не так ощущал удары звуковой волны по ушам. В новой обстановке он постепенно вполне освоился.
- Что? Переоделся? Очень хорошо. Давай садись. Я тебе по
технике безопасности немного расскажу.
Макушев иронично вздохнул и сел слушать то, что ему казалось ненужным. Мастер достал инструкцию по технике безопасности из своего стола и раскрыл нужную страницу. Он начал с введения и закончил послесловием, - то есть прочитал всю инструкцию.
- Понял содержание? – спросил мастер у Макушева.
- Понял, - отозвался Макушев.
- Вот и хорошо. А теперь пойдём. Я тебе работу дам.
          Они вышли из конторки и мастер подвёл Макушева к станку.
- Это называется полуавтомат, - стал объяснять мастер, - он
выполняет одну операцию. Вот смотри.
Мастер взял из ящика деталь и одел её на приспособление, потом нажал на кнопку и зажал деталь воздухом.
- Понял?
- Понял.
          Потом мастер включил станок.
- Смотри, - и показал на рычаг, ниже супорта, - Это
автоматическая подача. Включаешь её и деталь сама обрабатывается. Автоматика отключается сама. А ты выключаешь станок и снимаешь деталь. Вот и вся операция. Понял?
- Понял.
          Мастер наглядно показал приёмы работы на трёх, четырёх деталях.
- Это тебе понятно, - дальше объяснял мастер и пододвинул
К себе деревянную коробочку с жестянками из подшипниковой стали, - А это лекала. Сделал две-три сборки и проверяешь по лекалам свою работу. Это для контроля. А если лекало не проходит или слишком свободно болтается, то вызывай наладчика – он тебе станок наладит. Всё понял?
- Всё, - согласился Макушев.
- Тогда работай. Конец смены без двадцати четыре. А
сейчас, - мастер посмотрел на часы, - А сейчас пол-третьего. Так что можешь целый час работать.
Мастер ушёл. Макушев встал за полуавтомат. Сначала работа у него не очень продвигалась. Потом стало получаться лучше. Макушев приноровился делать меньше движений и в тоже время, работать быстрее. Ящики, которые назывались сборками, стали наполняться со всё повышающейся скоростью. Вскоре Макушев уже за десять минут делал одну сборку. А в каждой сборке находилось по двенадцать деталей.
Работа не показалась Макушеву сложной или тяжёлой. Скорее всего, она напоминала чем-то детскую игру: только игру на станке, и за которую получают деньги.
Вокруг сновали люди. Рабочий день подходил к концу и многие уже чистили свои станки и собирались к отходу домой. Макушев не смотрел на них. Его полностью увлекла его работа. Он не то что бы упёрся, а просто интересно стало Макушеву от игры в рабочего.
Между тем, потянулись люди к табельной. Время рабочей смены вышло. Макушев этого не заметил. Вдруг он почувствовал, что кто-то постукивает его по спине. Макушев обернулся. Стоял мастер.
- Хватит, друг, хватит, - сказал он.
- Чего хватит? – не понял Макушев.
- Работать хватит. Смена кончилась.
- А-а…- протянул Макушев, и выключил станок.
- Пойдём со мной, - сказал мастер.
          Макушев пошёл за мастером в конторку. В конторке сидело человек пять, шесть рабочих и о чём-то разговаривали. Все они посмотрели на Макушева. Макушев только глянул на них и стал внимать тому, что говорил ему мастер. А мастер открыл какой-то журнал и своим спешащим голосом стал объяснять:
- Это книга по записи дневной выработки. В неё вписывается
номер операции и количество сделанного тобой за день. записывать надо каждый день, после смены. Понял?
- Понял.
- Ты сколько сегодня сборок сделал?
- Одиннадцать.
- Так и запишем: 132 детали. Вот и всё. А в этой графе
записывается число и месяц. Понял?
- Понял.
- Ну, тогда иди. Смена закончена. Завтра к половине
восьмого приходи на работу. Не забудь.
Макушев вышел из конторки и пошёл к умывальникам. Потом Макушев пошёл в раздевалку и переоделся. Пропуск был у него в кармане, и стоять в очереди, получающей пропуска из табельной, ему не пришлось.
Макушев вышел из цеха и пошёл в общем потоку людей к проходной. Тут он сдал – как и все остальные – свой пропуск охраннице и вышел на улицу.
Макушев вспомнил, что ему надо купить замок для шкафа. Он сел на трамвай и поехал в ЦУМ. Так закончился первый трудовой день Макушева на заводе.

                6       

Прошло три дня. Макушев полностью втянулся в работу. Движения стали уверенными и сноровистыми. Макушев к любому делу подходил добросовестно. И всегда вникал в то, что делает. Вот и теперь: норму он выполнял, на обед в неположенное время не ходил и вообще старался работать, а не отбывать положенные часы на работе.
Был день получки. Многие – Макушев это видел – пришли на работу с похмелюги. Наладчики, все с красными лицами, маялись часов до десяти, потом где-то нашли опохмелку и стали разгуливать по участку в очень хорошем настроении. Один из них: Пашка Морозов, подошёл к Макушеву.
- Всё трудимся? – улыбаясь, спросил он.
- Ага, - отозвался Макушев.
- Станок в порядке? Поломок нет?
- В порядке.
          Пашка ещё немного постоял, почесал в затылке и вдруг предложил:
- Пойдём, покурим.
          В цехе курить было запрещено. Курили под лесенками – в курилках.
- Курил уже, - спокойно ответил Макушев.
- Ну, курил, так ещё пойдём покурим. Заодно и
познакомимся. А то чё ты всё один, как сыч. Работа не убежит.
Макушев молча выключил станок и пошёл с Пашкой в курилку. В курилке заседали ещё двое наладчиков: Зайков, мужик лет сорока пяти, и Николаев, в возрасте примерно том же, что и Макушев.
- О! Здорово, привет! Сибиряк к нам пришёл.
          Макушев присел рядом с наладчиком на доску, которая служила скамейкой. Николаев уже прислонился, в уголке, к стенке и похрапывал.
- Слушай, Сибиряк, - обратился к Макушеву Зайков, - Как
хоть тебя зовут?
- Женькой, - однозначно ответил Макушев и закурил.
- А меня Вовкой, - Зайков протянул свою непомерно
большую ладонь Макушеву.
Макушев, не торопясь, дал свою ладонь для пожатия. И они сцепились. Макушев сразу же почувствовал, что Зайков хочет показать свою силу и жеманул его ладонь посильней. Зайков напрягся и попытался сломать ладонь Макушева. Макушев нажал ещё сильнее и без видимого усилия заставил соскочить Зайкова со скамейки. Но Зайков не хотел сдаваться. Ведь он до этого дня был самым сильным человеком на участке. Напрягшись до придела, он, стоя, продолжал жать руку Макушева. Макушеву детская игра надоела. Он так сжал ладонь Зайкова, что тот только крякнул, сплюнул и попытался высвободиться. Но Макушев не выпускал.
- Ладно, ладно. Силён, - согласился, наконец, Зайков.
          Макушев отпустил его руку. Правые ладони Зайкова и Макушева побелевшие до того от напряжения, наполнились красным.
- Ну, и силён ты, Сибирячок, - с некоторым уважением
сказал Зайков.
Макушев молчал.
- Пашка, давай, - повелительно сказал Зайков, обращаясь к
Морозову.
Пашка всё понял и достал из-под большого рулона резины поллитровую бутылку, без этикетки. Появился стакан. Пашка заполнил его до половины.
- Полный, - приказал Зайков.
          Пашка дополнил стакан до кромки, и протянул стакан Зайкову. Зайков посмотрел содержимое на свет и протянул стакан Макушеву.
- За знакомство, - сказал он.
          Макушев посмотрел на Зайкова. Из стакана несло водкой.
- Не пью на работе, - сказал Макушев.
          Зайков непонимающе посмотрел на него:
- То есть?
- На работе не пью, - ещё раз сказал Макушев.
          До Зайкова дошло, что «Сибирячок» отказывается от угощения.
- Обижаешь, брат, - сказал Зайков с угрозой.
          Макушев ничего не ответил ему, только аккуратно затушил сигарету и бросил её в железную урну, встал и вышел из курилки.
Обычно, к обеденному перерыву, Макушев делал тридцать сборок, но в этот день он сделал сорок. Агрегатчик – следующий обработчик детали на конвеере, - довольно сказал макушеву:
- Не плохо пашешь, Сибирячок.
          Макушев понимающе кивнул головой. В тот момент, когда Макушев выключил станок и собирался идти на обед, в проходе показался уже протрезвевший Зайков. Зайков подошёл к Макушеву.
- Ты извини меня, брат, - сказал Зайков, - Ну, всякое бывает.
Дело житейское. Я там, в курилке, не прав был.
Макушев ожидающе смотрел на Зайкова. А Зайков продолжал:
- Так что, Сибирячок, пойдём вместе отобедаем.
- Ну, - сказал Макушев и пошёл мыть руки.
          Зайков пошёл за ним.
- Видишь, - объяснял Зайков, - у нас тут такая традиция.
Вот и попробовали тебя.
- Ничего, паря, - извиняюще сказал Макушев.
          Зайков показал себя соображающим и разговорчивым человеком. За то короткое время, пока они шли через два заводских корпуса к столовой, он успел охарактеризовать всё начальство, начиная с директора завода и кончая мастером участка.
- Начальник цеха у нас ни то, ни сё, - говорил Зайков, -
Мужик  идейный, но нас никак не хотит понимать. Ему: «Давай кинь премии больше – план сделаем». Ну а он ни в какую. Зам его, Чигорин, тот совсем плохой стал. Орёт, бегает. Толку от него, как от унитаза. А тупой…Мастак наш. Ну, этот рабочую кровь понимает и не жмёт сильно. Глядишь, и в отчёте подрисует чего. Ну, и в конце концов мы и получаем – сколько надо – свои кровные. За него держаться надо. А на других ты Сибирячок внимания не обращай. Тогда столкуемся.
- Кто? – спросил Макушев.
- Кто «кто»? – не понял Зайков.
- Кто столкуется?
- Да это я вообще, - почесал в затылке Зайков.
          Они зашли в столовую и купили талоны. Очередь была небольшая и они довольно скоро расположились за отдельным столом в углу столовой.
Макушев ел молча. Зайкова удивляло его стабильное спокойствие.
- А ты, случайно, не партийный? – вдруг спросил Зайков.
- Нет, - спокойно ответил Макушев.
          Зайков повеселел:
- Значит наш.
- Чей ваш?
- Рабочий. Свой. Пролетарий.
- А что, те кто в партии – не свои? – спросил Макушев.
          Зайков почесал за ухом и стал говорить совсем на иную тему:
- А у нас на участке народ не плохой. Ты не смотри, что все
Такие забитые ходят. Они ребята в самый раз. И бабы тоже ничего – нормальные. Обзнакомишься со всеми – поймёшь. А то что на работе потребляем, так это жизнь у нас такая – рабочая. Поработаешь тут ещё, сам почувствуешь. Вот я, например. Я наладчик. А раньше тоже на этих автоматах гнулся. Гнулся, гнулся и загнулся. Вот смотри…
Зайков показал обрубки двух пальцев на левой руке.
- Думаешь, мне за это орден дали? Или путёвку в санаторий?
Фига! Строгаль влепили, премии лишили и тринадцатую вычли. От них больше жди…
- От кого? – спросил Макушев.
- Да это я в общих чертах, - сбавил тон Зайков, - Не
маленький – сам всё понимаешь.
Дальше ели молча. Когда вышли из столовой, Зайков спросил:
- Ты не на БАМе вкалывал?
- Нет. На лесоповале.
- А-а, - протянул Зайков, - то я и смотрю, что ты такой
здоровый.
- Какой?
- Да не прикидывайся дурачком. Сам знаешь какой. И
вообще – чё ты к каждому слову цепляешься? Там, в Сибири, все такие, что ли?
- Нет. Не все.
          Макушева не очень тянуло на беседу с Зайковым. Он чувствовал, что Зайков что-то хочет узнать от него, по этому и пристал. А иначе зачем он ходит за Макушевым, как хвост за собакой.
Пришли в курилку. Там сидели почти все курящие с участка.
- Сибирячок, расскажи нам про север! – выкрикнула Верка,
работавшая на автоматах.
- А что рассказывать? – Макушев пожал плечами, и,
Пристроившись на валявшемся, тут же электромоторе, достал сигарету.
- Хоть чё-нибудь. Интересное.
          Макушев ничего не стал рассказывать, а попросту сидел и курил. В курилке велись пустопорожние разговоры о всём, что приходило на ум: о работе, о зарплате, о домашних делах. Обсуждали соседей, рассказывали анекдоты и всякие истории. Макушеву от пустого потока слов становилось тоскливо и скучно. «Неужели, - думал он, - им не о чем поговорить друг с другом?» В разговорах своих новых товарищей Макушев улавливал исключительную плоскость ума, однообразие суждений и натянутую весёлость.
Порою, а такое случалось, чаще всего в дни получек, рабочие начинали хвастаться друг перед другом. Они перечисляли все свои достоинства и выявляли недостатки у ближних. Макушев не принимал подобное поведение. Он кривился и уходил от одной компании к другой компании. Но и там он слышал идентичные разговоры.
Выступал Зайков.
- А я вот помню, что раньше было и что теперь стало.
Никуда не годится такое дело. Раньше как было: Приходим мы на работу. До обеда поработали. Перед обедом пиво шли пить. Попьём пиво, отобедаем и снова за работу берёмся. Свободно тогда пиво на заводе продавалось. А теперь что? Совсем прижали рабочего человека. Только пьяным явишься на работу, так прогул залепят, премии лишат, тринадцатой. Они таким манером всегда поступают. А если бутылочку с собой прихватишь, и в проходной тебя заметят, то сразу два барана…и свободен.
Зайкова поддержали. Но было видно, что на эту тему говорили не один раз и теперь пережёвывают давно всем известное и сказанное.
В курилку забежал мастер.
- Вы чего тут? – закричал он, - работать надо, а не
Прохлаждаться. За вас никто нормы делать не будет. Денежки получать любите, а зарабатывать их не хотите? Нет. Так братцы не пойдёт.
Некоторые рабочие поднялись со скамеек.
- Идём, идём, Александр Егорыч…
          А Зайков предложил:
- Саша, садись, покурим.
- Ну, ты, Зайков…Ты сам работать не хочешь, и другим
мешаешь?
- А у меня работёнка такая, - усмехнулся Зайков, - А ты,
Саша, не ругайся, а лучше садись, и поговорим немножно.
Макушев не стал слушать, чем закончится разговор мастера с Зайковым. Он встал и пошёл к станку.
В этот день работа у Макушева спорилась. Он сделал смьдесят пять сборок и перевыполнил норму. Мастер был доволен макушевым и говорил, что на разряд он может идти учиться досрочно. Макушев понимал, что работа тут бесхитростная. Даже, если говорить прямо – глупая. По этому он не уставая, и не выматываясь, всё же ощущал на себе определённую печать работы, её нудность.
Однако, Макушев понимал, что до самых глубин он ещё не освоился на своём рабочем месте и решил пока подождать выносить окончательное своё суждение о заводе и внутренней заводской жизни.
Смена закончилась. Макушев составил сделанные сборки в штабеля, убрал станок и пошёл мыться. У умывальника толпились рабочие. Умывальников стояло штук пятнадцать, но всё равно всех их не хватало на отработавших своё рабочих. Макушев дождался своей очереди и стал мыться. Рядом с ним пристроился Генка Лосикамов, работавший на подрезке.
- Слущай, Сибиряк, - сказал он, - есть предложение.
- Ну?
- У меня трояк есть. Два пятьдесят добавишь, и дело
сделано. Годится?
Макушев понял, что от него хочет Генка и твёрдо ответил6
- Нет.
- Почему так? – удивился Генка.
- Я не пью, - сказал Макушев.
          О трезвости Макушева уже прошёл слух по участку. Генка только кивнул головой и больше не обращался к нему с подобным предложением.

                7         

Прошла ещё неделя. Макушев вживался в коллектив. У него появилось своё индивидуальное место в среде товарищей по работе. Окружающие уже знали его наклонности, его привычки и принципы. Уже никто не приставал к Макушеву с предложением: «раздавить на троих». Никто не расспрашивал его о былой жизни или о Сибири. Все знали, что ответа не последует. Но, всё же, участку интересно было знать побольше о Макушеве. Появились легенды и сплетни. Распространялись они обычно в курилке, когда там не было Макушева. Говорили о разном. Предположения делались на всех диапазонах мысли, на которые были способны сплетники. Одни утверждали, что Макушев был когда-то довольно известным преступником и теперь не желает рассказывать о своих былых делах. Другие говорили, что он попросту человек недалёкий и злой. Было даже такое предположение, что Макушев «слухач», то есть тот, кто слушает разговоры рабочих, а потом доносит об этом начальству. Но все слухи и сплетни оставались только слухами и сплетнями. Фактических доказательств ни у кого не было.
Участок рассматривал и обсуждал Макушева. Но с неменьшим интересом присматривался Макушев к тем людям, с которыми ему приходилось работать. Не только пьянство и разглагольствования существовали на участке. Работали тут и так называемые «правильные» рабочие. Правда, было их гораздо меньше, чем Зайковых и Лосикамских. Но именно они интересовали Макушева.
На участке работало двадцать шесть мужчин и тридцать женщин. Работали все они в две смены, в две бригады. Сменные мастера одновременно были и бригадирами. На участке работало шесть наладчиков: по три в каждой бригаде. Кроме них в члены бригад входили и контролёры – поголовно одни женщины. Контролёров было человек десять. Все же остальные работали на станках и агрегатах. Операционная сдельная работа была не тяжела. Основная нагрузка ложилась на механизмы, а человек только следил за правильностью и выполнял такие работы, которые не по силам мёртвой программе: шлифовку, полировку, снятие фасок, установка и снятие деталей.
Весь участок делал одну деталь от отливки и до готового изделия. Деталь была сложная и важная. На участок приходили стальные заготовки. А с участка она уходила уже в готовом виде в сборочный цех. Всего было восемь операционных рабочих, через чьи руки проходила деталь. Но сама деталь изготовлялась в трёх моделях, да и нормы выработки были не маленькие. Так что, по-идее, все рабочие должны были работать не отрываясь всю смену. Но такого никогда не происходило. Люди работали. Это правда. Но работали так, как сами того желали. Хотели – работали, хотели – нет. Мастеру без конца приходилось подгонять, угрожать, заставлять, услащать и идти на компромисс с рабочими.
Одним из таких компромиссов являлась суббота. В не рабочую субботу многие выходили на работу. А всё из-за того, что платили тогда вдвойне, против обычного и давали отгул. Такая система многих устраивала. Работать они могли в субботу, сколько хотели и где хотели. А на денежных операциях за один субботний день можно было заработать рублей двадцать.
Расценки на операциях были разные. Со временем, Макушев понял, что поставили его на безденежную операцию, где много и не заработаешь. Но он не просился в другое место, – ему нравилось и за своим станком.
Среди других же рабочих шла своего рода грызня за дефицитные операции. Особенно обострялась эта грызня между вновь прибывшими и старыми рабочими. Макушев сразу заметил, что многие ветераны участка, первое время, косо посматривали на него. Но когда приметили, что Сибирячок не собирается «качать свои права» на их операции, то успокоились. А зарабатывали ветераны неплохо. Это Макушев подметил сразу. Но и тут попадались всякие. Одни все свои деньги проживали, другие же копили.
Всякие люди работали на участке. Были старики, и были юнцы. У многих жизнь стояла за плечами. Кто-то сидел, кто-то лечился. И в этой разношёрстной компании Макушеву всё же трудно было найти близкого друга и задушевного товарищи, близкого ему по мировозрению.
Работало у них в бригаде и две гордости участка – два передовика. Оба они были людьми уже не молодыми, и очень отличались друг от друга по характеру.
Вовка Столяров был мужиков весёлым, общительным. Любил он поговорить и побалагурить. Зарабатывал он много. И не боясь последствий, давал деньги в долг всем, кому не придётся. Другой передовик, Алексей Логинский, возраста был такого же, что и Вовка, но складом характера совершенно отличался от него. Алексей был молчалив, порою угрюм. Смотрел он на людей немного свысока. В столовую обычно не ходил, а обед приносил с собой из дома. Молчаливый, замкнутый, почти никогда не улыбающийся, Логинский, чем-то нравился Макушеву. В нём чувствовалась некая сила, которая отгораживала Логинского ото всех и ставила его выше всех.
Однажды у Макушева появилось свободное время: заготовки ещё не поступили к его станку. Макушев пошёл в конторку и присел там на стул, чтобы отдохнуть. В конторке сидели: распред Андреева, молодой рабочий Сашка Кундинов и его наставник – Алексей Логинский. Разговор шёл о предстоящем, в недалёком будущем, праздновании Нового года.
- Ты пойми, - говорил Логинский Андреевой, - Мы план всё
равно полный не дадим, если не будем работать, как надо. А попробуй таких заставить работать, - и Логинский показал пальцем на Сашку.
- Сделаем. Всё едино сделаем, - сказала Андреева.
- У тебя легко: сделаем. А сделать ещё надо, а потом уже
говорить.
- Ну ты в накладе не будешь, куркуль-голова. – в конторку
Ввалился Зайков и бухнулся рядом с Макушевым на соседний стул.
Логинский посмотрел на Зайкова:
- Опять нализался?
          Зайков повёл своей крупной головой и усмехнулся.
- А ты не волнуйся. Ты мешок с деньгами. Тебе, как это, всё
до феня! Не твои же я пропиваю, а свои кровные. А ты копи, копи. Жить не умеешь, а копишь. На кой хрен ты нужен такой? А-а?
- Ну, ты, полегче, - мрачно сказал Логинский.
- А чего полегче? – издевательски подмигнул Зайков, -
Может тебя обмочить? Так я это могу. Мне это не сложно. А ты передовик, рационализатор, лучше бы шёл на уборную и покакал там…
- Ты чё лезешь! – вдруг вскипел Логинский. – если отсидел
своё, значит и над порядочными людьми всякое выговаривать можно?
- А ты Логин не трепыхайся, - посоветовал Зайков, - Нам ещё
с тобой работать и домой, вроде бы, по одной дорожке ходим.
Логинский встал, крякнул и пошёл к выходу. Зайков, незаметно для Логинского, выставил свою ногу и подмигнул Макушеву. Логинский сделал два шага и запнулся. Когда он поднимался, Зайков заржал:
- Что это тебя ножки не держат, куркуль? А? Вроде трезвый,
а ходишь, как пьяный.
Логинский стряхнул с себя грязь и выразительно посмотрел на Зайкова.
- Я так, Вовка, этого не оставлю, - сказал он, - Ты у меня за
это ответишь.
- За что? – наиграно заулыбался Зайков.
- За всё, - сказал Логинский и хотел уже выйти из конторки
но Зайков загородил ему дорогу.
- Ты чё, Лёха, обиделся, что ли? – спросил он вполне
серьёзно.
- Отойди от дверей.
- Так ты обиделся? Ну, извини. Не хотел. Пошутить, что ли
нельзя? – Зайков знал, что связываться с Логинским не стоит. Тот мог и «настучать», и много других дел натворить, а на Зайкова и так уже смотрели не очень дружелюбно в среде мелкого начальства.
- Всякое бывает. Не сердись, - продолжал объяснять Зайков.
- Ладно. Отойди.
          Зайков дал Логинскому дорогу и тот вышел. За ним выскочил и Сашка.
- А ведь заложит, - сказал Зайков, обращаясь к Макушеву, -
как пить дать. Хреновый он мужик, Сибирячок, хреновый.
- А ты какой? – без эмоций спросил Макушев.
- Какой я? – Зайков почесал за ухом, - А я весёлый. Пятёрку
на зоне оттянул, а всё равно жизни радуюсь. Ты на зоне не был?
- Нет, - глухо сказал Макушев, встал и пошёл к станку:
детали, наверное, уже появились для обработки.
- Был. Был голубь, - сказал Зайков Андреевой, когда дверь за
Макушевым глухо хлопнула, - Был. По глазам видно. По облику. Скрывает всё, собачий сын.
- Иди, Зайков, проспись, - посоветовала Андреева, - А то
начальство заглянет, а ты тут в таком виде.
- В каком? Я всегда в виде прилищном, - попробовал
петушиться Зайков. Но потом немного пораскинул мозгами, встал и пошёл в один из глухих уголков цеха, где можно было спокойно выспаться до конца смены.
На следующий день, в столовой, макушев совершенно неожиданно разговорился с Логинским. Стояли они рядом в очереди. А очередь казалась длинной. Разговор завязался вокруг темы о работающих на участке людях. Макушев сразу, и сам, не совсем понял, почему так свободно выкладывает перед Логинским свои мысли.
- Всё правильно, - согласился Логинский, выслушав
Макушева, - всё правильно. Вы в этом правы, что люди тут какие-то однообразные. Я с вами согласен. Они все в грязных пороках. Все пьянствуют, развратничают, делишки всякие обделывают, воруют.
- А почему? – поинтересовался Макушев.
- Почему, - Логинский задумался, - А кто знает почему. Цели
наверное, в жизни не видят. А может и ещё по какой причине. Вообще говоря, дисциплины на участке нет. Есть видимость дисциплины. И мы будем решительно бороться с этим. Ты не хочешь ли вступить в народный контроль? – спросил неожиданно Логинский у Макушева.
- Да нет, – не привык, - подумав, ответил Макушев.
- А зря, зря. Я к теюе пригляделся. Парень ты грамотный,
молодой, не пьющий. Такие как раз и должны встать во главе дела за искоренение недостатков.
Чем дальше слушал Макушев разговор Логинского, тем неприятнее было ему стоять с ним рядом. Откуда взялось такое чувство, Макушев не знал. Но она всё крепло и крепло в нём, а вскоре, совсем укрепилось в сознании Макушева. Логинский оказался таким же недалёким человеком, как и Зайков, но только по-своему. Он так же говорил о всяких вещах разумно и образно. Но всё у Логинского сводилось к одному: к заработку и рублю. Он и людей уважал за хороший заработок и за умение работать. Макушеву, в конце концов, стало неприятно говорить с Логинским и он молчаливо выслушивал безграмотные словасловия, а сам мечтал о том, чтобы побыстрее распрощаться с таким однобоким человеком.
После обеда к Макушеву подошёл Зайков.
- Зря ты с евреем связался, - сказал он.
- С каким евреем?
- Ну, с поляком, одна компания у них.
- А что?
- Да ничего. Зря, я тебе говорю. Он мужик гнилой. В
аристократы лезет, выслуживается. Что тебе с ним делать? Ты парень наш – рабочий. И нечего тебе с ним делать. Кстати, скоро получка. А у нас традиция.
- Какая? – спросил Макушев.
- Как какая? Не слышал, что ли? С первой получки все
вновь прибывшие ставят ребятам. Это везде так принято. Не слышал, что ли? Или не согласен со старой рабочей традицией?
- Не согласен.
- Тяжёлый ты человек, Сибирячок. Тяжёлый. И нам с тобой
тяжело будет. А знаешь, что с лишней тяжестью делают?
- Что?
- Сбрасывают, как баланс лишний.
- И это всё? – Макушев сказал спокойно и твёрдо. Зайков
понял, что тут ему ничего не добиться и угрозы его по крайней мере, смешны.
- Ты не думай, - сказал Зайков, - что сильный. Народ не
согнёшь. Он всё видит, он всё припомнит. Сила народная всё может.
- Ты за народ не расписывайся, - посоветовал Макушев.
- Это как же понимать? Что, я не в народе живу? Или хуже
других? Ты, Сибирячок, не гни свою линию.
- Ты – не народ, - твёрдо сказал Макушев.
- А кто же я? – Зайков злорадно прищурился.
- Падаль ты, вот кто.
          Макушев из подлобья посмотрел на Зайкова и прошёл мимо.   

                8      

Макушев с самого первого дня работы на заводе стал выяснять у знакомых и незнакомых заводчан: не знает ли кто из них Сергея Сашкова. У Фоминых он так и не выяснил, в каком же цеху работает Серёга. Но никто не слышал о Сашкове. Завод всё таки не шуточный: двадцать тысяч рабочих работало на нём.
Макушев уже почти не надеялся найти Сашкова путём расспросов и алгоритма теории вероятности. Но случай, всё же помог ему.
Начало декабря. Пятница. Люди собираются на двухдневный отдых и работают с прохладцей. С десяти часа уже пол-участка ушло в столовую: там продавали колбасу, сосиски, а может и ещё какой там простой «дефицит». Макушев, как обычно, доработал до одиннадцати часов и тоже пошёл в столовую. Людей в столовой больше, чем в простые дни.
Макушев взял талон и занял очередь. Ещё утром он думал о Сашкове. Росли они в соседних дворах, потом учились в одной школе. Сашков был на четыре года младше Макушева. Но они дружили в то время. Бывали такие случаи, когда Сашков выручал Макушева, в трудных ситуациях и наоборот: Макушев спасал Сашкова, если тому приходилось туго. Макушев уже думал обратиться в бюро пропусков, для того чтобы найти Сашкова. В своём решении Макушев окончательно утвердился, стоя в столовской очереди.
Вокруг него, и спереди и сзади, стояли такие же, как и он, рабочие, а так же люди более цивильно одетые. Но всё равно это были трудяги или мастера, бригадиры и мелкая цеховая администрация. ИТР ходили в другую столовую, в свою, в отдельную. Перед Макушевым стояло человек пять в чёрных робах, а ещё дальше шумная молодая компания парней в белых халатах. «Со сборки», - автоматически отметил для себя Макушев и отвернулся к окну: за окном падал снег.
Компания молодых людей в это же время продолжала веселиться. Какой-то низенький, со шрамом вдоль щеки, пересказывал недавно виденную французкую кинокомедию.
- …И он в машину. Мотор завёл…
- А Бельмондо с парашютом помнишь? – перебил его другой.
- Это всё ещё так себе, - спешил вставить слово третий, - а
когда они в ресторане гы-гы! С тортом…
парни засмеялись. Макушев повернул голову в их сторону. Голос третьего показался ему знакомым. Макушев стал вглядываться. Между тем, очередь продвинулась к раздаче. Ребята в белых халатах брали свои разносы и шли на заранее занятые места. Макушев увидел плотного, усатого человека, лет двадцати восьми-девяти, с модной причёской и орлёным носом. Макушев всмотрелся в этого парня. «Где я его видел?» – спросил сам себя Макушев. Последнее время он часто так себя спрашивал, очутившись на улице или в шумном универмаге. Многие лица ему казались знакомыми, но он не знал, не мог вспомнить, где же он всех этих людей видел.
Макушев проследил глазами куда сядет парень и когда подошла его очередь, направился туда же. Как раз за общим столом оказалось свободное место напротив компании в белых халатах.
Макушев сел, взял ложку и стал есть, всматриваясь в парня. Без сомнения он видел явленое лицо когда-то раньше. «Да это же Сашков!» – осенила Макушева догадка. Когда был съеден салат и суп, Макушев укрепился в своей догадке. Перед ним сидел Серёга Сашков и о чём-то весело балагурил со своими товарищами. «Подожду, когда поедим», - решил Макушев и побыстрее расправился со своим вторым и чаем.
Макушев поднялся, отнёс свой разнос на движущуюся леньу, которая увозила грязную посуду на кухню, и вышел на лестницу. Минуты через две показались белохалатники. Сашков шёл последним и разговаривал с низеньким, с тем, который рассказывал о кино. Макушев подошёл к нему и позвал:
- Серёга.
          Сашков оглянулся, но не найдя знакомых лиц, пошёл дальше.
- Серёга, Сашков, - погромче позвал Макушев и сделал шаг в
его сторону.
Сашков остановился и посмотрел на Макушева.
- Что, не узнал? – улыбнулся Макушев.
- Н-нет, - несколько неуверенно сказал Сашков.
- А вроде бы вместе когда-то в «Победу» ходили, -
напомнил Макушев.
Сашков ещё раз вгляделся в лицо макушева и робко произнёс:
- Женька.
- Женька, конечно.
          Они пожали руки.
- Ну ты даёшь! – удивлённо заговорил Сашков, - Ты даёшь!
Никак не ожидал. Ты откуда?
- Да всё оттуда.
- Ты что – на заводе работаешь?
- Как видишь.
- В каком цехе?
- В автоматном.
- А, понятно. Давно?
- С полмесяца уже.
          Они спустились на первый этаж и вышли на улицу. Товарищи Сашкова ушли вперёд.
- Пойдём, побазарим, где-нибудь, - предложил Сашков.
- Куда? – спросил Макушев.
- Ну, мало ли куда. Мест на заводе много. Пойдём, например,
в литейку. Там есть отличный закуток у вытяжной камеры.
- Пойдём.
          Они повернули в другую сторону, в отношении ушедших белохалатников и пошли вдоль длинного красного корпуса.
- И всё же ты откуда? – спросил Сашков.
- Отовсюду. Из Сибири.
- Понял, - отозвался Сашков, - И всё же как так? Нет, тут
удивиться можно.
- А я тебя искал, - сообщил Макушев.
- Н-ну, ты даёшь, старик, - протянул Сашков и заметил, - А
ты и в самом деле, как старик. Тебя сразу узнать тяжело. Борода, да и обличие…
- Что, сильно изменился?
- Можно и так сказать. Ну, Женька, Женька. Я никак не
думал, что встретимся…вот так.
- а я, разве думал?
- А живёшь где?
- Что? – не понял Макушев.
- Ну, остановился ты где, обитаешь? – пояснил Сашков.
- Помнишь, Мишку Изверзева?
- Как не помнить! Мы с ним такие фитиля устраивали…
- Так вот я там теперь – у его матери живу.
- Понятно.
- Ну, а ты где сейчас? Женился?
- Конечно. Как без этого? Нашёл тут себе как раз
подходящую и сделал дело. Сейчас у неё живу. Пацанка уже бегает. Три года.
- Повезло тебе на этот счёт.
- Как всегда, - довольно улыбнулся Сашков.
- Ты всегда везучим был, - заметил Макушев.
- Это уж ты брось. Везло мне редко. Очень редко. А тут
повезло. Помнишь, наверное, как в детстве мне всегда доставалось?
- Помню, - Макушев улыбнулся от воспоминания. Он то
всегда защищал Сашкова.
- Вот то-то. Было время. А ты меня тогда сильно выручал. Я
всё помню. Ни Завадский, ни Курмачёв тогда не липли так, как ты. Они всё какие-то были другие, что ли. А ты, Женька, всегда за нас, мелюзгу, заступался.
Они вошли в литейный цех. Стало сумрачно, пыльно и душновато.
- Вот сюда, - сказал Сашков и указал на небольшую дверь
под лестницей.
- Здесь? – удивился Макушев.
- Здесь, здесь. Заходи и не бойся.
          Сашков нагнулся, пролез под лесенку и пихнул дверь. Дверь открылась. Сашков пробрался в маленькое помещение, за ним залез туда же и Макушев.
- Закрывай дверь, - сказал Сашков и включил свет.
          Макушев закрыл дверь. Осмотрелся. Они находились в каморке, где обычно отсиживаются сантехники или ещё там какие-нибудь представители профессий, из тех кто наблюдает за трубами отопления, воздуха или газа.
- Ну как, не плохо? – довольный собой, спросил Сашков.
- Не плохо, - отозвался Макушев.
- Присаживайся, - предложил Сашков, указывая на ящик и
сам присел на обыкновенный тарный ящик. Макушев последовал примеру Сашкова. Достал сигареты, прикурил.
- Ну, расскажи, - где тебя носило? – попросил Сашков.
- Да везде, - стал рассказывать Макушев, - Везде, понемногу.
А всё в Сибири. Работал там. Лес валил. Зимой на охоту ходил и всё такое прочее.
- А рыбалка была? – живо спросил Сашков. Он был заядлым
рыболовом и тема его явно интересовала.
- Была, конечно. Ловили там всяких…Килограмм на десять-
пятнадцать попадались.
- Да ну?! Врёшь1
- А зачем мне врать? Сам на кухне таких чистил.
- А кто: лосось, сёмга, севрюга?
          Макушев усмехнулся.
- Да я в чешуе ни черта не разбираюсь. Ты же знаешь. Я и
карася от окуня отличить не могу.
- Да-а. Ты раньше не рыбак был, - согласился Сашков, -
Когда компанией летом рыбачить ходили, ты только удочки с собой прихватывал. Это я точно помню.
Макушев оживился.
- А помнишь, как мы шмоток нефти поймали?
- Мазута, - поправил Сашков и засмеялся, - помню, конечно.
А потом всё соображали, что за рыба такая.
- А патефон помнишь?
- Помню. Соберёмся, сядем…Только тогда мы мальцами
Были. Это вы тогда всеми делами заворачивали. А в общем, весёлое время было. Сидим, костёрчик разведём, и патефончик накручиваем. Рыбу жарим. Ты тогда вроде школу уже закончил?
- Да, кончил. Компания, действительно, у нас была хорошая.
- Да, кстати, - спохватился Сашков, - Ты мужиков встречал
наших, ну тех, что тогда были?
- А кто остался? Никого уже нет, - угрюмо сказал Макушев.
- Да. И я давненько уже никого не видел, - задумался
Сашков, - а вроде бы все были. Были недавно. И нет уже никого. Курмачёв сейчас шишка. Где-то в управлении место греет. Завадский уехал. Смирнов сидит с Колькой Бердановым. Старицын в Москве. Жука убили. Изверзев – сам погиб. Да, вроде все были и нет никого. Куда что делось? А Фоминых ты видел, - вдруг вспомнил Сашков, - Он тут живёт. На электроприборном работает. Встречал его недавно, месяца три или четыре назад. Говорит, что ничего живёт. Хозяйством оброс.
- Да. Видел его, - поморщился Макушев, - Обрюзг. Ты верно
сказал, что хозяйством он оброс. Оброс и о деньгах только и думает.
- А кто о них не думает? – сказал Сашков, - Все копят. Всем
денег надо. Сколько не получай, а всё мало.
- Это я заметил, - сумрачно сказал Макушев, - Не к добру
поветрие. И ни к чему.
- А это как посмотреть, - резонно заметил Сашков, -
Миллионы по наследству не дают, а жить-то всем хочется хорошо. Вот и думают люди, где бы сорвать куш. А ты, наверное, из Сибири много денег привёз?
Макушев пожал плечами:
- Да, так, немного есть.
          Сашков перешёл на иную тему.
- Ну а что дальше думаешь делать? Учиться будешь или
работать? Да и жильём обзаводиться постоянным, кажется, надо. Жениться собираешься?
- Осмотрюсь пока. Потом видно будет. А жениться…ну и на
это посмотрим.
Сашков засмеялся.
- А ты, всё же, изменился, Женька, - сказал он, - И говорить
как-то не так стал.
- А что, в плохую сторону изменился?
- Да нет. Просто не понятно мне пока. Не освоился.
          Макушев докурил сигарету и аккуратно затушил окурок ногой.
- А ты всё такой же, - сказал он, - Весёлый.
- А чего нам не веселиться? Хоть и веселья особого нет. Так
просто – пижонство. А без него никак нельзя…
Макушев посмотрел на Сашкова. Всё же Сашков остался таким же, как и раньше. Но и в нём Макушев нашёл много нового, не понятного ему.
- Мне Фоминых говорил, что ты, вроде, как мастером уже, -
сказал Макушев.
Сашков вновь засмеялся.
- Он тебе ещё и не такое скажет. Какой я мастер? Я рабочий
обыкновенный. Вот и всё. Это ты, Женька, у нас всегда в верховодах ходил. А я что? Я простой рабочий.
- И я рабочий, - сказал Макушев, - такой же, как все.
- Зря ты так говоришь. Я помню, как ты тогда против всех
вышел и нас, - мелюзгу – защитил от шпаны. Помню.
- Да какая вы мелюзга была? – усмехнулся Макушев, - такие
же как и я были. Ну, на два-три года да помладше…
- Э-э. Ты, Женька, себя не скрывай. Ты самый сильный среди
наших был, на всей улице.
Макушев поднялся.
- А ты меня не хвали, - сказал он, - Каким был, таким и был.
Курмачёв тоже был силён…А пока надо работать.
Сашков посмотрел на часы.
- Да, пора к паяльнику, - согласился он, - Давай, после
работы встретимся, поговорим, как полагается.
- Давай, - подхватил Макушев, - у тебя в какой кабине
пропуск?
- В седьмой.
- Ну, тогда я тебя буду ждать у первой двери, слева.
          Они вышли из литейного цеха. Цех Макушева находился рядом, а Сашкову надо было ещё порядочно пройти к своему корпусу.
- А всё же ты здорово сделал, что нашёл меня, - сказал
Сашков.
- Не плохо.
- Я побежал. А после работы – как договорились.
- Не прощаемся.
          Сашков хлопнул Макушева по плечу и действительно побежал: на улице подмораживало. Макушев посмотрел ему вслед и направился на свой участок. Работал он всю вторую половину дня невнимательно. Детали выпадали из рук; порой Макушев не замечал, что именно он делает и делал не то, что нужно. Так же невпопад он отвечал на приветствия и вопросы проходящих мимо товарищей.
Подошёл Зайков. Спросил что-то на тему морали. Но Макушев только махнул на него рукой и ничего не ответил. Нетерпение заполнило Макушева. И он уже не так спокойно, как раньше, ждал окончания смены. В три часа Макушев убрал станок и пошёл мыться. Потом переоделся и одним из первых встал в очередь за пропусками. Но с пропусками что-то тянули и выдавать их стали только в половине четвёртого. Макушев взяв пропуск, заспешил к проходной. Там тоже толпился народ. Макушев наконец-то выбрался за территорию завода и выбежал на условленное место.
Там его уже ждал Сашков.
- Ну, вот и я, - сказал Макушев.
- Ну, и отлично. А что, давай, пойдём по-маленькой дёрнем?
предложил Сашков.
Макушев подумал.
- Давай, пойдём, - согласился он, - А куда?
- Да тут недалеко. На Ленина. Есть рюмочная со всеми
прочими добавками.
- С какими?
- С закуской, столиком и в приятной обстановке.
- Ты всё знаешь, - усмехнулся Макушев.
- Стараемся.
          Они шли в общем потоке людей, спешащих с работы.
- А знаешь, Женька, - сказал Сашков, - Я вскорости в
технарь поступать собираюсь.
- Куда?
- Ну, в техникум. Может, и ты со мной?
- Это при заводе, который?
- Ну, да. В него.
- Подумаю, - неопределённо бросил Макушев, - У меня
пока планов нет учиться. Отдохнуть хочу.
- А-а, понимаю. А твоих тут в городе нет никого?
- Нет. Ты знаешь, ведь…
- Да, да. Помню. А почему ты никому не писал? Мы тебя
совсем потеряли. Завадский говорил, что ты погиб.
- Завадский? – удивился Макушев, - Когда он говорил? Вот
так новость!
- Да как ты в армию ушёл, так года через полтора. Он мне
так и сказал, что мол, Макушев там, в армии, погиб.
- И этому все поверили?
          Макушев был удивлён, поражён и ничего не понимал.
- Поверили. Ведь Завадский твоим другом лучшим был.
Он нам так и говорил, что письмо получил какое-то оттуда…
- Ух, - выдохнул из себя воздух Макушев. Такого оборота
событий он не ожидал.
- Вот тебя никто из нас и не ждал.
- Почему ты мне раньше этого не говорил? – в волнении
спросил Макушев, - Почему?
- Да, понимаешь, - Сашков подбирал слова, - Как-то не мог
придти в себя от встречи. Надо же: живой Женька! Сразу и не вспомнишь…
- И Фоминых Вовка мне ничего не сказал.
- Ну, не знаю, что Фоминых, а Завадский так и говорил нам
тогда. А ты, что? Что Женька…Хм, - Сашков замолчал.
- А потом что? – с волнением спросил Макушев, - Где
Завадский? Что он делает? И почему…А-ах, чёрт!
- А Завадский уехал. Я тебе уже говорил. Он женился на
Ленке – как её – Слесаревой и уехал. На юг, куда-то…
- Это точно? – Макушев испытывающе смотрел на Сашкова.
- Что, я врать буду?
- А Фоминых мне сказал, что Завадский в Ленинграде
сейчас.
- Ты слушай Фоминых – он тебе ещё и не того наговорит.
- Ладна-а…
          Они подошли к рюмочной. Макушев первым зашёл в зал и заказал триста водки.

                9         

- И как это? Как это всё…К чертям! Один собачник, другой
волчатник…И как это всё? Как! Ты можешь мне сказать? Как? К чему? Да, ни к чему! Всё ерунда. Всё ерунда. Всё. Да не может быть! Завадский моим лучшим другом был! Был? Всё был и всё было…И зачем он так? Зачем? Он дурак. Ух, доберусь я до этой собаки! Плохо ему будет. Ой, плохо. Тоже праведник…Хы! А почему не может? Ну, почему! Скажи мне, Серёга: зачем люди такими гадами становятся? А-а-а? Молчишь? Ну и пусть. Пусть так будет, паря. Я ей прощаю. Но ему нихрена не прощу…Друг на друга. Брат на брата. Он…Да он помнит или нет, как я его с пальца кормил, как младенца выкармливал. Нет, он забыл всё доброе, что я ему сделал. Он забыл. И Курмачёв забыл. Все они забыли! Все они гадами оказались. Не то что на прямую, а так вот, по-подленькому, из-под тишка…Дурачьё! Ну, ничего. Я до них ещё доберусь, до сволочей…Попомни моё слово – доберусь! Они меня щё припомнят. Ух, как припомнят! Жарко им тогда всем будет. И тошно. Я это умею. Меня обучали…З-за-аразы. Гниды последние! Нет, так друзья не поступают. Значит, они мне уже не друзья. Они мне уже, как враги…И поверишь, Серёга, я ведь их до сегодняшнего дня друзьями считал. Считал. Да…Считал? Они мне друзьями были. А теперь что? Теперь они сволочи…И последние сволочи. Больше от них ждать не-чего. И я их…Ах, чёрт возьми! А было-то как? Как было? Всё в сиянии, всё синие. Всё красивое. А что получилось? Ну, скажи мне, Серёга, что? Да ничего. Они оказались…Ах, гады! Иди, закажи ещё водки, Серёга.
Макушев сидел за столиком в каком-то кафе и изливал душу Сашкову. Был он пьян от своего возбуждения и от довольно большого количества выпитого вина и водки. Макушев сидел и проклинал всё на свете. Всё внутри его горело. Хотелось высказаться, выкричаться. Поставить все точки и решить все проблемы. Макушев пробовал сделать простое, но у него ничего не получалось. Он был , как обухом оглушон сообщением Серёги о его мнимой гибели. Он не понимал, как так можно поступить. Как так можно делать, или обделывать свои делишки. Его друг, Завадский, для того чтобы жениться на Ленке Слесаревой, готов был похоронить его – Макушева, - для всех и для себя тоже. Непостижимо! Так вот, значит, почему перестали отвечать на его письма, и сами не писали ему! Многое становится понятным. Всё встало на свои места. Но как поздно! Как поздно, не ко времени узнал всю правду Макушев. Ох, не ко времени!
- Ты, Серёга, пойми, - заплетающимся языком говорил
Макушев, - пойми. Ведь я им верил. Верил этим собакам. А они со мной как? Как я тебя спрашиваю? Они со мной по-волчьи поступили. По-звериннному. Но если они звери, значит и я зверь. Плевать мне на них, на этих шакалов. Кто они мне сейчас? Да никто! Я живу, как человек. А они пусть как собаки живут. Пусть свои ворованные кости жуют, да и подавятся ими. Правильно я, Серёга, говорю?
- П-п-пра-вильно, - еле сидя на стуле, подтвердил Серёга.
Пил он раза в два меньше Макушева, но захмелел больше.
- Вот звери. Вот гады. – продолжал свои душеизлияния
Макушев, - Я жил в Сибири. Там нихрена такого не было. Там люди, как люди. Там мало шакалов. Видел я зверьё всякое. Видел. Всё было. И скажу я тебе, Серёга, что волк не так страшен, как волчий человек. Ах, гады…Страшнее всего человек, с нутром волчьим. Нет! Волка марать не стоит. Он зверь. Он лесной зверь. Он справедливый. А живёт он по законам, по своим законам. Он прав. Волк прав. А какие между людьми законы? Ну, я тебя спрашиваю. Да никаких. Ни каких законов между людьми нет. А всё какая-то мразь. И люди мразь и дела между ними – мразь. Грязные у всех души. Их просвечивать надо. Белить людей надо. А эти…Эти мне в душу плюнули. Они не люди, они…Да чёрт с ними. Давай, Серёга: выпьем.
Макушев поднял свой стакан и чокнулся с бутылкой. Сашков уже совсем раскис. Он сначала поддерживал Макушева в разговоре, а потом уставился осоловевшими глазами в одно место и только изредка покачивал головой, со всем соглашаясь.
На столе стояло семь порожних бутылок из-под водки и две из-под вина. Макушев стал раскрывать ещё одну, но посмотрев на Сашкова, отложил бесполезное занятие: Сашков уже расписался и готов был рухнуть на пол.
- Серёга, ты чего? – Макушев потрёс Сашкова. Тот, в ответ,
что-то проговорил мало связанное и Макушев понял, что им пора покидать полутёмное кафе.
Макушев нашёл в своём кармане сетку и уложил в неё четыре бутылки водки. Потом он встал, подхватил Сашкова одной рукой под мышки и потащил его к раздевалке, где висело пальто Сашкова и находилась его шуба. Номерки нашлись не сразу и Сашков успел уснуть на стуле, в уголке раздевалки.
Макушев получил верхнююю одежду, одел свою шубу, подошёл к Сашкову, треснул его по голове и стал помогать Серёге одеваться. Сашков бормотал что-то несуразное, но слушался рук Макушева. Макушев одел его и вытащил на улицу.
- Ты, Серёга, слабую кишку имеешь, - сказал Макушев. На
это замечание Серёга пробормотал, что-то о несправедливости.
- Да. Несправедливость, - согласился Макушев, - Однако,
нам надо выспаться. Так, Серёга?
- Т-т-ак, - согласился Серёга и окончательно повис на руках
у Макушева.
Макушев взял Сашкова поудобнее и повёл к себе домой. Где жил Сашков, он не знал, да и узнать несложную подробность, стало теперь  уже совсем невозможным.
Макушев шёл дворами, – по улицам шататься было не безопасно, – шёл и продолжал свои проклятия.
- Слыш, Серёга, - говорил он, - вон какая жизнь
разворачивается. Разбегается. Всё разбегается. А жить-то, Серёга, надо. Надо. Это да. Жизнь нам один раз дана. Всего один. Но как мы живём? Хуже ведь собак живём. Да…Но это всё ерунда, Серёга. Надо жить, как ты хочешь жить. Но так чтобы и другим людям не мешать. Ты, понимаешь, Серёга? Ведь он, Завадский, другом был моим. Да – друг. Был друг. А теперь, что же по-твоему? А-а? Всё ерунда. Он и тогда мне другом был вшивым. От него можно было всего ожидать. Да и от кого нельзя? Скажи мне, Серёга: ведь правда, что люди на свете все одинаковыми рождаются…Правда. Так почему они потом такими гнусами становятся?.. Нут, паря. Врёшь! Они не становятся. Оно уже в природе нашей. Из поколения в поколение…И мы тут ни хрена не виноваты. Это природа всё. Она, матушка, над нами такую пакость творит, а не мы сами. Это всем и всякому понятно должно быть. Мы кто, собственно? Мы люди. И люди…Просто люди. И во всех нас одно и тоже. Одно и тоже заложено. Я врать не буду. Я никогда не вру. Пусть это все запомнят. Я никогда не вру…Я чистый. Я белый. Нет на мне грязи. А они кто? Они звери. Ты понимаешь, Серёга? Они все звери. Нет. Звери лучше их. Я лучше бы со зверьём жил. И то легче. А то тут что? А ничего. Всё ерунда одна! Лучше бы и не вспоминать. Так нет! Чёрт возьми. Память. Наша звериная память не даёт забыть, не даёт и всё тут. помним мы…Всё помним. Всё от начала до конца…Всё к чертям собачим помним. И я не могу…Я такой же как и все. И куда мне кричать? Ну, скажи, Серёга, куда? А-а-а всё ерунда. Ты только не падай, Серёга.
Так, беседуя сам с собой, и обращаясь к полусонному Сашкову, Макушев наконец добралсмя до дома. Звонить он не стал: имелся ключ. Но Марья Архиповна ещё не ложилась спать. Она встретила Макушева в дверях и всплеснула руками:
- Женечка, что с тобой?
- Все люди – звери, - заявил Макушев, - Вот и принимай. Я
ещё одного знакомого приволок, - и Макушев впихнул Сашкова, - Помнишь, Марья Архиповна, Серёжку Сашкова? Так вот он и есть.
- Да что же это вы? Да как же так, - продолжала причитать
Марья Архиповна.
- Да так, - отозвался Макушев, - Встречу отметили. Не
виделись всё же давно.
Макушев втащил Сашкова к себе в комнату и уложил на кровати, а сам вышел к Марье Архиповне.
- Тётя Маша, - сказал он, - ставь самовар.
- Да бог с тобой, Женя, - Марья Архиповна удивилась, - Ты
ведь выпивши. Какой чай?
Макушев посмотрел на неё из-под лобья и улыбнулся.
- Не пьяный я, Марья Архиповна. Просто так вышло.
Расскажу, мама, я тебе всё. Ставь чай.
Марья Архиповна ушла. Макушев сел на табуретку и закурил. В голове покалывало. Но не от водки, выпитой за день: сначала в рюмочной, а потом в кафе; не от этого болела голова, а от дум. Макушев передумывал всё что услышал и всё что сам наговорил за долгий вечер. Картина рисовалась не праздничной. Жизненную ситуацию придётся пересмотреть. А главное – придётся потерять веру в людей. Макушев не понимал: как такое могло прозойти. Но могло. И произошло. А теперь приходится подводить черту под прошлым миропониманием. То, что раньше было белым, может, станет чётным. То, что было смешным, будет грустным.
Макушев хотел понять всё и во всём разобраться. Он постигал непонятное.
Появилась Марья Архиповна с самоваром.
- Вот и я, - сказала она.
          Макушев посмотрел на неё, потом на самовар.
- Зачем, мать, таскаешь такие тяжести? – сказал он, - Меня
бы позвала. А то года на плечи давят.
- Ничего. Я привыкшая, - сказала Марья Архиповна и стала
разливать заварку по стаканам.
Макушев взял свой стакан, налил кипятку, положил сахар и отрезав большой ломоть хлеба, намазал его маслом.
- Садись, Архиповна, - предложил он, - Поговорим.
          Марья Архиповна присела на стул и стала помешивать чай ложкой.
- Ты мне скажи, - начал разговор Макушев, - Скажи мне. Ты
не слышала, что либо обо мне: буд-то я того…покойник.
Макушев запинался в словах. Вопрос волновал его.
Марья Архиповна с удивлением посмотрела на Макушева.
- Нет, не слышала, - ответила она.
- А сын ничего тебе…или друзья, которые приходили?
- Нет. Они ничего не говорили. Они вообще тебя мало
вспоминали.
- Так. Понятно, - Макушев замолчал и стал сосредоточенно
хлеб с маслом.
- А чего ты спрашиваешь? – поинтересовалась Марья
Архиповна.
- Да так, тётя Мань, думы всякие, - неопределённо
ответил Макушев.
Марья Архиповна больше ни о чём не спрашивала. Макушев выпил три стакана чаю, сказал своей хозяйке: «Спокойной ночи» и ушёл к себе в комнату.
Сашков спал как убитый. Он даже не шелохнулся, когда Макушев его разувал. Макушев стащил с Сашкова пальто и брюки, потом пиджак и рубашку, и оставил его спать на своей кровати. А сам Макушев сел у письменного стола на стул и положил перед собой полную пачку сигарет.
В голове становилось яснее. Мысли просветлели и многое стало вставать на свои места. И что важное – Макушев получил трезвое понимание действительности.
«Вот теперь всё стало ясно, - думал Макушев, - Всё ясно. До ручки. Вот значит почему и Курмачёв не признал и Фоминых с трудом…Да и Серёга Сашков еле, еле…Значит Завадский меня похоронил. Очень хорошо. Он меня похоронил, а сам на Ленке женился. И Фоминых мне ничего с умыслом не сказал. А знал, ведь, знал. Ну и хорошо! С делом покончено! Они меня похоронили, а я их похороню, для себя. Вот только Серёга остался нормальным человеком. А остальные все в шайтанство перешли. Ну, и покончим и этим. Только такой вопрос: можно ли и дальше верить человеку? Можно ли ему доверять и раскрывать ему душу? Похоже, что нет. Но как в таком состоянии жить дальше? Тяжело так жить. Человек человеку – враг. Нет. Я так жить не собираюсь. А как я собираюсь жить? В зануду превратиться или в скрытника? Нет. И это для меня не годится. Тогда надо что-то придумать. А что? Пока ничего. Совсем ничего я придумать не могу. Надо сначала скинуть давящий груз. Груз обмана. Груз предательства. А, на самом деле, у них всё вышло хуже предательства. Хуже. Они наплюнули мне в душу и ещё растёрли на мне же. Не повезло. Может быть и не повезло мне. Но я зверем не стану от того. Нет, не стану. Я буду человеком. Просто человеком буду, таким, каким всегда был и до того. Я не маленький и не слабоумный. У меня свои законы и устои. Значит, буду жить по ним. Не все же люди плохие. Есть и хорошие. Есть. Я верю. И я буду жить с такими хорошими. Я их найду. Волки живут с волками. Люди живут с людьми. Я с людьми буду жить».
Макушев сидел, курил сигарету за сигаретой и всё думал. В пачке осталось всего две или три штуки, когда он поднялся, расправил плечи и с прояснённым взором стал раздеваться. Окончательного решения Макушев так и не принял. Решил сначала выспаться, а потом уже – утром – придти к какому-нибудь результату. Не зря гласит народная мудрость: «Утро вечера мудренее».               

                10       

Сашков пробудился непривычным для него способом. Сначала он услышал, что кто-то зовёт его. Но прислушиваться не хотелось и Сашков предпочёл дальше спать. Потом он почувствовал прохладу: исчезло одеяло. Сашков поплотнее сжался и продолжил свой сон. Потом он ощутил, что кто-то трясёт его, но не обратил на неудобство никакого внимания. Наконец Сашков ощутил щелчок в лоб и от смачного щелчка испуганно открыл глаза. Он озирался и ничего не понимал. И тут Сашков увидел Макушева и всё понял.
Макушев почесал в бороде и сказал Сашкову:
- Вставай.
          Сашков с неохотой сел на кровати и стал ладонями протирать глаза.
- Где мы? – спросил он сонно.
- У меня, - ответил Макушев и добавил, - Одевайся.
          Сашков, сидя на кровати, стал одеваться. Макушев вышел из комнаты и вернулся минут через пять. В руках он держал два стакана горячего чая. Макушев сел на стул возле стола и поставил стаканы на стол.
- Похмелиться бы, - протянул просительно Сашков, когда
одевался.
- Похмеляйся, - Макушев указал на чай.
- Этим, что ли? – удивился Сашков.
- Пока этим.
          Макушев вытащил из тумбочки консервы, хлеб, колбасу и масло.
- Пожевать надо, - сказал он.
          Сашков, без особой охоты, согласился. Макушев пристроился за столом, открыл консервы, нарезал хлеб и, помешивая чай, пригласил Сашкова:
- Давай, угощайся.
- Угощаюсь.
          Макушев пил чай и смотрел на Сашкова. Лицо у того было красным, опухшим. Во всей фигуре наблюдалась надломленность и усталость.
- Вредно тебе пить, Серёга, - сказал Макушев.
          Сашков удивлённо посмотрел на Макушева.
- Как вредно?
- Да так – пить не умеешь.
          Сашков ещё больше удивился.
- Ты, Женька, того…- сказал он, - Как я пить не умею?
- Да так, - пояснил Макушев, - Нажрался по-собачьи и выпал.
Разве так пьют? Ты всё время спешишь загрузить себя. А уже когда загрузишь, то с тобой хоть что делать можно. Нет, Серёга, так пить нельзя. А если пить по-человечески не умеешь, так и не пей совсем. Тебе хуже не будет и других дело никак не коснётся.
Сашков некоторое время думал.
- А что, я сильно нажрался вчера? – спросил он.
- Порядком, - ответил Макушев, - А теперь пей чай – легче
будет.
- Я и пью.
          Сашков размешал сахар и, взяв бутерброд, посмешными глотками стал пить чай из стакана.
- Да ты не торопись, - усмехнулся Макушев, - ещё успеешь
наесться. Времени много у нас с тобой – сегодня суббота.
- Суббота, - Сашков повторил последнее слово Макушева и
задумался.
- Выходной день. Как чай?
- Не хило, - отозвался на вопрос Макушева Сашков.
- Ладно, Серёга. Хватит мучать душу, - Макушев усмехнулся
и достал из-под стола бутылку водки.
Глаза Сашкова заблестели.
- Н-ну ты даёшь! – сказал он с радостью.
- Открывай.
          Макушев передал бутылку Сашкову и тот умело сорвал жестянку с горлышка. Макушев внимательно проследил глазами за этой операцией.
- Натренировался? – иронически спросил он у Сашкова.
- Ага, научился. Напрактиковался.
- Зря, - угрюмо заметил Макушев, - Пустым не хвастаются.
Глупишь, друг.
- Да ты, Женька, проповедником заделался, - повеселевшим
голосом сказал Сашков, разливая водку по стаканам.
Макушев достал из пачки сигарету и закурил.
- А ты, Серёга, - сказал он, беря свой стакан, - Как я погляжу,
спиваешься, понемногу.
- Ну, как без этого…Нам, рабочим, без этого тяжко.
          Выпили. Закусили.
- А всё-таки зря, - не согласился Макушев.
- А кто спорит? Конечно зря, - согласился Сашков и стал
разливать по второй.
Макушев сидел и разглядывал Сашкова. Тот представлял из себя подобие молодого побега, попорченного чем-то гнилым и развивающимся в сторону распадания. Уши у Сашкова хоть и торчали по-боевому, но казались чем-то неестественным, будто бы они были наклеены, и возможно, вот-вот они отклеятся и выдадут свою фальшь. Глаза ввалились – даже если учесть тот факт, что похмельный вид их не красит. Но всё равно: краснота склера глаза и общая тусклость взгляда сообщала уже о явной деградации. «Сильно запил, - подумал Макушев, - мальчишкой ещё запил. Примерно тогда, когда я уехал. Жаль Серёгу».
- Слушай, Серёга, - спросил Макушев, когда они распили
бутылку, - Ты мне вчера не наврал?
- Когда? – забеспокоился Сашков.
- Ну, насчёт Завадского. Помнишь, вчера мне говорил…
- А-а, это…Помню. Да точно. Так и было. Говорил нам
Завадский, говорил. Всё точно.
Макушев призадумался. Сашков не врал. В том он окончательно убедился. Значит, всё верно. Значит, всё так подло и низко, как об этом думалось вчера. Значит к прошлому пути нет и надо искать настоящее и будущее.
- Слушай, Серёга, - сказал, всё обдумав, Макушев, - у тебя
есть такое место, ну как тебе сказать…Ну что ли развлечься где можно?
- О! – Сашков даже подскочил, - Конечно есть. А что тебя
туда понесло?
- Да так, надо, - неопределённо ответил Макушев.
- А-а, понимаю. Есть, Женька. Куда же ему деться. Много
мест таких. А тебе где лучше: в кабаке, на хате или в компании?
- А где лучше? – спросил Макушев.
- На хате лучше, с девочками, - пояснил Сашков, - Ты
только поставь, сколько положено, и всё будет о кей.
- А куда идти? – спросил во всём обстоятельный Макушев.
          Сашков призадумался.
- У Варьки занято. К Людке? У неё свой уже месяц имеется.
до Наташки не достучишься…Во! – чуть не крикнул Сашков, вспомнив то, что нужно, - Меня же сегодня на день рождения приглашали. К Лариске. Туда и можно сгонять. Возьмём две пол-литровки и дело в шляпе!
- И всё? – удивился Макушев, так быстро решённой
проблеме.
- А ты как думал? Там люди не гордые. Все свои – рабочие.
Им много не надо. Лишь бы выпить и повеселиться.
- А кто там?
- Я же говорю – свои. Сама Лариска будет. Её сестра, Машка,
будет. Ну и ещё там кто-нибудь из гостей. Я не знаю. Меня пригласили.
Макушев призадумался. Предложение было заманчиво. Да, собственно, Макушеву теперь на всё наплевать: после того, как он узнал правду о Завадском, хотелось забыться, спрятаться в угаре, сбежать от самого себя. Макушев понимал ситуацию и поэтому с охотой согласился на предложение Сашкова.
- Ладно, пойдём. Во сколько там надо быть?
- Да к вечеру. Часам к пяти. Можно и пораньше.
          Макушев посмотрел на часы. Время подходило к трём часам дня.
- Тогда надо запасы делать, - сказал Макушев.
          Сашков несколько замялся.
- Да надо бы, - согласился он, - Но только, Женька,
понимаешь…с финансами тяжко.
- Да брось ты.
          Макушев встал, подошёл к шкафчику, открыл его и достал пятьдесят рублей. Протянул деньги Сашкову.
- Хватит?
          У Сашкова загорелись глаза.
- Да как не хватит? Как раз будет. Даже, много.
- Ну вот и порядок. Бери деньги и иди в магазин. Сумка за
дверью висит.
- Я мигом.
          Сашков поспешно оделся и, прихватив сумку, скрылся за дверью. Бегал он долго: в одном магазине не было того пойла, которое считалось «нормальным», а в другом стояла длинная очередь. Так что Сашков обратно вернулся только через час. Войдя в комнату Макушева, он встал у дверей, и с удивлением проговорил:
- Н-ну, ты даёшь!
- Что, плохо? - спросил Макушев.
- Блеск.
          Макушев стоял в новом, серого цвета, костюме, в белой рубашке и при галстуке. На ногах у него блестели модные, сверкающие новизной, остроконечные туфли. Всю композицию дополняли сверкающие на левой руке позолоченные часы и гладко причёсанные волосы на голове и в бороде.
- Гожусь я ещё в женихи? – показывая себя, спросил
Макушев.
- Потянешь, - отозвался Сашков, - вполне.
          Сашков прошёл в комнату, сел на стул и, не переставая рассматривать Макушева, предложил:
- Давай, трахнем по одной.
          Макушев, насладившись своей эффектностью, заглянул в сумку. Там стояло двенадцать бутылок «Агдама». Макушев поморщился.
- Ты лучше ничего не мог найти? – спросил он.
- А что? Самое то, - поспешил защитить себя Сашков, - Это
у нас употребляют за мах. Чего лучше?
- Водки бы лучше купил, - сказал Макушев, - Если денег
не хватало мог бы сказать – ещё бы дал.
- А чё? – продолжал оправдываться Сашков, - вино, как вино.
Классность в нём хорошая. Потребляют все. И чё ты на него так взьелся? Давай, лучше, одну трахнем, тогда и раскусишь всё…
Сашков уже достал одну бутылку из сумки.
- Погодь, - сказал Макушев, - Раздавить пузырь мы всегда
успеем. Но не этой гадости. Ты мне скажи одно – ты в самом деле с гнилым угощением думаешь топать на день рождения?
- А чего лучше? Все пьют. И они там это вполне…Девки
привычные. Ты не беспокойся. Они это потребляют.
- Ну, ну. Ладно, - проговорил Макушев, - Но мы пить эту
гадость не будем.
- А как тогда? – не понял Сашков, - Надо же для начала хоть
маленько трахнуть.
Макушев усмехнулся.
- Ну и алкашом же ты стал, Серёга. Ну, ладно. Дело
поправимое.
Макушев нагнулся и достал из-под стола ещё одну бутылку водки.
- Ты, Женька, молоток. И всегда им был, - выразил свою
признательность Сашков.
- Ну, ну.
          Устроились за столом. Сашков открыл бутылку. Разлили. Выпили. Время шло. Макушев посмотрел на часы и спросил:
- Не пора ли идти?
- Что ж. Можно и идти, - вновь развеселившийся Сашков
был готов идти хоть куда.
- Тогда пошли.
          Макушев встал со стула и стал одеваться. Его примеру последовал Сашков. Но у Сашкова никак не хотели попадать руки в рукава пальто, и Макушеву пришлось одеть его. Когда Сашков был одет, сумки были уложены, и Макушев пересчитал все свои карманные деньги, они вышли из дома.
- Далеко идти? – спросил Макушев.
- Да тут совсем рядом, - стал пояснять Сашков, - Они тут
совсем близко живут. От завода рукой подать. Пойдём.
Они двинулись по темнеющим улицам. До дома Лариски было действительно не так далеко. Макушев и Сашков пересекли две улицы и свернули в тёмный переулок, где стояло несколько деревянных домов с сумеречными окнами. Лишь кое-где уже зажглись первые огоньки электрических лампочек.
- Теперь куда? – спросил Макушев.
- Да вон – третий дом, - указал пальцем на бревенчатый
одноэтажный дом Сашков. В доме горел свет.
- Двинули.
- По-ошли.
          Они подошли к деревянным воротам. Сашков позвонил.
- Да ворота открыты, - заметил Макушев.
- Ну тогда пойдём.
          Они вошли во двор. Прямо перед ними появилось крыльцо с деревянной, старой на вид, дверью. Не успели Сашков и Макушев подняться на это маленькое крыльцо, как задвижка щёлкнула, и в проёме двери показалась женская фигура, лет двадцати, с вопросительными глазами.
- Привет, Лариска, - стараясь говорить как можно более
трезвым голосом, произнёс Сашков.
Лариска некоторое время присматривалась к пришедшим и, наконец, выдавила из себя нечто похожее на улыбку.
- А, Серёжа, - сказала она, - Ты откуда?
- К тебе, на праздник. Забыла, что ли, что приглашала на
день рождения?
Лариска подумала и сказала:
- Заходи.
          Сашков зашёл первым. За ним втиснулся в сенки и Макушев. Дверь хлопнула за их спинами и Лариска скользнула мимо них в комнату.
- Раздевайтесь, - сказала она, указывая на вешалку и
скрылась за толстыми, обитыми войлоком, дверьми. Из-за дверей слышался шум.
- Ну как она? – спросил у Макушева Сашков, снимая с себя
пальто.
- Не разглядел, - ответил Макушев.
- Ну, ты даёшь!
          Они разделись и двинулись в шумные комнаты. В руках у Сашкова покачивалась большая кожаная сумка с вином. Макушев потянул Сашкова за рукав.
- Серёга, - сказал он.
- Чего тебе? – непонимающе посмотрел на Макушева
Сашков.
- Слушай, Серёга, - Макушев несколько замялся, - Ты,
Серёга, меня представь как-то. Ну, и сам должен понимать…
- Понял. Всё будет о кей.
          Сашков открыл дверь. В лицо ударил спёртый запах помещения, которое давно уже не проветривали. Где-то в глубине квартиры играл магнитофон и слышался смех. Прямо по-входу, шёл коридор, ведущий на кухню. Там щебетали какие-то девушки и, видимо, готовили угощения. Сашков, прекрасно знавший расположение комнат, повернул налево. Друзья оказались в большой комнате, где уже и собрались все приглашённые гости.
- Ну, вот и мы, - провозгласил Сашков, и грохнул сумкой
посильней: чтобы все услышали звон.
- А мы вас только и ждали, - пропищала какая-то девушка и
засмеялась.
Макушев осмотрел собравшееся общество. В комнете собралось шестеро человек: четыре девушки и два парня. Один из парней был Макушеву знаком. Им был наладчик с участка – Пашка Морозов. Конечно, не очень приятно встретить здесь, в сложившейся ситуации, кого-нибудь с персональной работы, но Макушев превозмог себя и первым шагнул к Пашке:
- Здорово, - сказал он.
- Кого я вижу! – Пашка пребывал уже «под мухой» и слегка
Покачивался, - Сибирячок нас посетил! Вот это новость. Хозяйка, - обратился Пашка к Лариске, - Хозяйка, готовь дорогой приём, Сибирячку, потому что он сам так дорог, что денюшки с него валят, как листья с дерева.
Пашка глупо засмеялся и полез целоваться со своей соседкой.
Сашков поставил сумку перед раскинутым столом.
- Прошу вас любить и жаловать Женьку Макушева – моего
друга, - сказал он, указывая рукой на Макушева.
- Я сейчас, - сказала Лариска, выходя из комнаты.
          Макушев и Сашков пристроились на длинном диване. Сашков сразу же стал яростно спорить на тему о зарплате. А Макушев внимательно осмотрел квартиру, гостей и нравы, входя в общий настрой и привыкая к обстановке. Квартира была простая, как и многие подобные квартиры в деревянных домах. Комнаты по дурацки спроектированы и не менее дурацки обставлены. Макушев обвёл, удивлённым взглядом, старую рухлядь, вытертые ковры, деревянные стулья, телевизор и новый стол, после чего перевёл взгляд на гостей. Все гости представляли из себя стандартный набор: девушки намазаны и накрашены, сверх меры, а парни все подвыпивши.
- И вот взяли и урезали. Ну, ты подумай! – Сашков
распалился и в запальчивости обхватил девушку, которая рядом с ним сидела. Та, с улыбкой, высвободилась из-под руки Сашкова и уставилась на Макушева.
В комнату вплыла именинница, а за ней вошли ещё две девушки. Эти девушки хлопотали на кухне. Все они несли холодную закуску.
- О! – крикнул Сашков, - Именинница появилась!
          Лариска кокетливо улыбнулась и подчёркнуто величественно поставила большое блюдо с салатом на стол. Сашков бросился к сумке с вином и самодовольно выставил на свет четыре бутылки. По комнате прошёлся оживлённый шорох. И все уселись за стол. Сашков разлил вино по стаканам и, приподняв свой стакан, произнёс:
- За нашу Ларисочку, за её день рождения.
          Все согласились с простым тостом и поспешили осушить свои стаканы.
- А теперь – музыку, - заявил второй парень, которого звали
Валеркой.
Включили магнитофон. Какая-то западная группа, надрываясь, показывала возможности современной электроаппаратуры. Вся компания принялась усердно закусывать и молчать. Сашков разлил по-второй. При бульканьи, все присутствующие вновь оживились и заговорили. Макушев оказался между двух девушек. Те переговаривались, через Макушева, вытягивая головы, то перед лицом Макушева, то за его спиной.
- За нашу именинницу, - вновь объявил Сашков и все, вновь
согласившись, выпили.
Потом пили уже без тостов, и каждый наливал себе столько, сколько хотел.
Макушев сразу же почувствовал какую-то неустроенность и неловкость. Может это было от того, что он встретил тут Пашку, а может и от того, что мир в который он попал, был для него чужим и непонятным. Он сидел и созерцал всех и всё, своими карими глазами. Осваивался. Когда нужно было, что-то сказать, он говорил. Когда необходимо было пить – он пил. Но зачем и к чему делать пустое дело, Макушев не понимал. Ему просто хотелось забыться и было совершенно всё равно как и каким образом данную процедуру произвести.
Между тем, компания пьянела. Чем быстрее опустошались бутылки, тем бессвязанней становился разговор. О поведении уже и говорить не приходилось. Уже никто никого не слушал, а все говорили своё и пытались увлечь своими разглагольствованиями окружающих. Сашков рассказывал о какой-то рыбалке, Валерка о охоте, Пашка Морозов о новом кинофильме, ну а девчонки – каждая о своём.
- Почему не танцуем? – вдруг спросила Лариска.
          С нею согласились Светка и Ленка, видимо самые близкие подруги именинницы. Добавили громкости у магнитофыона и девушки стали вытворять всевозможные фигуры, лишь издали, с натяжкой, похожие на танец. К ним подключились ребята. Встали Морозов и Валерка. Немного поломавшись, встал Сашков. Макушев сидел на месте. Ему не хотелось танцевать. Вернее, он ещё не обжился и чувствовал себя не вполне освоенно.
Пока все дёргались и выделывали всевозможные фигуры, Макушев наполнял свой стакан и пил всё, что попадалось ему под руку. Постепенно алкоголь сделал своё дело: Макушев обмяк и почувствовал, что голова у него мутнеет.
Макушев только что осушил очередной стакан, когда к нему подошла именинница и, улыбаясь, спросила:
- А вы почему не танцуете?
- Не танцую, - мрачно ответил Макушев, и пояснил: - не
умею.
- Научим.
          Макушева потянули за руки и он оказался в центре веселящегося круга. Вокруг смеялись и подбадривали. Макушев оглядел всех присутствовавших, почесал в бороде, и стал повторять движения, которые показывала ему Лариска. Выходило грубо и смешно. Но Макушев старался. Но и при всеобщем старании сцена в «зале» казалась забавной. Наконец, Макушеву надоело его же топтание и он отправился к столу, для того чтобы «пропустить» ещё стаканчик-другой вина. Его уход сопровождался общим весельем и энтузиазмом. Но, вскоре танцы сами собой закончились, и гости вернулись к столу подкрепиться.
Лариска позвала Сашкова на кухню и о чём-то там с ним говорила в течении пяти минут. Макушев этого не заметил. Он был занят разговором с сестрой Лариски – Машкой.
- Тебе сколько лет? – спросила уже захмелевшая Машка.
- Я уже дед, - ухмыльнувшись, ответил Макушев. Его тянуло
на разговор и откровение: в голове висел туман спиртного.
- Ну а всё же? – не унималась Машка.
- Ну, положим, - Макушев прикинул сколько бы ему сказать
и уверенно закончил, - Я на пятнадцать лет тебя старше.
Машка не обиделась.
- Значит тебе уже за тридцать, - сказала она, - потянет, при
нашей комплекции. А где работаешь?
Пашка Морозов услышал краем уха происходящий разговор и счёл должным вмешаться.
- У нас он работает, на участке. Сибирячок, - обратился
Пашка к Макушеву, - Не осрами наш участок, – выпьем!
И Пашка поднёс Макушеву стакан вина. Макушев выпил и закусил куском хлеба.
- А почему тебя Сибирячком называют? – продолжила
расспросы Машка.
- А это всё очень просто, - поспешил за Макушева
Объяснить Пашка, - Наш дорогой Женя прожил пол-жизни в Сибири и заколотил там приличную эту…Ну, денег.
- А много? – поинтересовалась Машка.
- Он не говорит, - пояснил Пашка и счёл нужным удалиться.
- Много денег? – глядя в упор спросила Машка.
- Два чемодана, - безразличным тоном ответил Макушев и
выпил ещё стакан.
В комнате появились Лариска и Сашков. Никто не заметил их появления: все были заняты своими делами: пили, ели, веселились. Лариска сразу проследовала к Макушеву. Сашков пристроился к своей подруге.
- Машка, брысь, - обратилась к сестре Лариска.
- Чё? – обиженно спросила Машка.
- Давай, катись, мне с Женечкой поговорить надо.
- Подумаешь, - выразила своё презрение Машка и удалилась
к веселящейся компании.
Макушев вопросительно посмотрел на Лариску. Вернее сказать, уставился. Основа осмысленного взгляда была потеряна – Макушев находился в подпитом состоянии.
Лариска, без стеснения, уселась рядом с Макушевым и обняла его одной рукой.
- Можно я буду тебя называть моим медведем? – спросила
она и тут же ответила за Макушева, - Можно. Ну, конечно, можно.
Макушев молчал. Он не понимал того, что происходило. Да и не хотел разбираться в чём либо. Лариска налила в стаканы вино и один протянула Макушеву, а другой опустошила сама.
Макушев почувствовал, что рука Лариски сильнее обхватила его шею.
- Ну, скажи мне, скажи, - шептала Лариска.
- Что? – не понял Макушев.
- Хоть что-нибудь, ну!
          Макушев подумал, что же положено в таких случаях говорить и приглушённым голосом прошептал:
- А ты красивая.
- Ну, вот! – удовлетворённо сказала Лариска.
- И молодая, - добавил Макушев.
- А ты такой сильный. Я ведь всё про тебя знаю, - сказала
Лариска и тихо засмеялась.
- Что знаешь? – Макушев стал серьёзным и угрюмым.
- Да ты не отчаивайся, - поспешила поправить свою
Поспешность Лариска, - Со всяким всякое бывает. И ты человек. И мы люди. Мы поможем, поддержим.
- Чем?
- Всем, чем можно. Ну, улыбнись. Чего ты такой деловой
сидишь? Ведь праздник, как-никак.
Макушев налил себе очередной стакан и, с философской медлительностью, выпил его.
- Ну, мой медведь, - потребовала Лариска, - ты обязан
веселиться на моём празднике. Веселись.
- Я и веселюсь, - мрачно сказал Макушев.
- Что-то не видно. Или ты всегда такой?
- Какой?
          Макушев внимательно посмотрел на того, кто сидел с ним рядом. Чем-то старым, дорогим и забытым дохнуло на него. Он видел образ дорогого воспоминания, но не мог припомнить, что же это было за такое дорогое ему. Макушев напряг всю свою память, всю свою волю, но вспомнить так ничего и не смог.
Между тем, в компании появилась гитара. Её взял в руки Валерка и стал, довольно недурно, исполнять одну за другой популярные песенки. Женская половина компании подхватывала знакомые мелодии. Даже Пашка и Сашков подключились к общему хору и яростно фальшивили своими фальцетами. Чем дальше продолжался праздник, чем больше было выпито, тем развязанней становились голоса и поведение.
Макушев мутно смотрел на сборище подпитых, ещё молодых людей и ему становилось тоскливо. Тоскливо за себя, - что же ему тут делать? – и обидно за тех с кем он находился в обществе. Макушев пытался разобраться в своих мыслях, но ничего не получалось. Он хотел сосредоточиться на чём-то одном, цельном, но и простого действия у него не получалось. Оставалось только созерцать и впитывать. Он сидел и смотрел на всё происходящее в комнате глазами отсутствующего человека и с лицом далёким от реальности – лицом пьяного.
Лариска потянула голову Макушева к себе. Голова склонилась, но сам Макушев не заметил этого.
- А ты и в самом деле медведь, - сказала Лариска, - Ну,
посмотри на меня!
Макушев посмотрел на Лариску пустыми глазами и ничего не сказал.
- Ну, ладно, не притворяйся, - Лариска игриво улыбнулась, -
Хватит тебе из себя бога строить. Скажи, - Лариска посмотрела Макушеву в глаза, - я тебе нравлюсь?
Макушев сообразил, что надо сказать «да» или «нет». Но так, как ему не хотелось обижать именинницу, то он сказал:
- Да.
- Вот и хорошо, - обрадовалась Лариска, - Вот и хорошо.
Прорвало святого. Давно бы так! И не надо мешкать. Тут же все свои. Все наши. И ты наш.
Но Макушев уже не слушал её. Он упёрся взглядом в край стола, где стояла закуска.
- Есть хочешь? – поймала взгляд Макушева Лариска.
          Макушев кивнул. Лариска протянула руку и передвинула блюдо с салатом к Макушеву. Макушев взял ложку и стал есть. Вообще-то он голода не испытывал. Макушеву не хотелось ни есть, ни пить, ни думать, ни веселиться. Ему стало совершенно без разницы что делать. И он делал то, что было продиктовано случаем, а в данный конкретный момент жевал пересолённый салат.
В это время снова устроили танцы. Но вторые танцы уже мало походили на танцы. Наблюдалось топтание, скачки, махание руками, что походило на игру детей в детском саду, только в некотором убыстрённом темпе. Машка плясала в присядку. Светка забралась на спину Валерки и распевала неприличную фольклёрную песенку. А Валерка брякал на гитаре, бегал по комнате и истошно орал, пытаясь перекричать магнитофон. Ленка  и Сашков ползали под столом и пытались перелаять друг друга. Может, это была такая игра – Макушев не понимал, но смешного в их поведении он ничего не находил. Все же остальное дрыгались и дёргались в такт музыке, и видимо, не очень-то соображали, что они делают.
Макушев обвёл мутными глазами всю комнату и остановил свой взгляд на бутылке. Почему так хотелось напиться, Макушев не знал. Но желание являлось его теперь единственной потребностью.
- Пойдём, потанцуем, - предложила Лариска.
          Макушев опустошил свой стакан и положил свою руку на плечо Лариски. Та непроизвольно вскрикнула, – рука оказалась тяжёлой.
- Не танцую, - сказал Макушев, и зачем-то подмигнул
Лариске.
- Намёк понят, - Лариска встала и потянула Макушева за
собой. Макушев не сопротивлялся. Он встал и, пошатываясь, пошёл за Лариской. Они вышли из главной комнаты праздника и, через кухню, прошли в спальню. Тут стояли две железные кровати, и ещё что-то находилось: в темноте Макушев не видел всей комнаты.
Лариска посадила Макушева на кровать и сама села рядом. Она обвила шею Макушева руками и попробовала поцеловаться. Но Макушев сидел статуей и ничего его не волновало. Ему было всё безразлично и ничто уже не могло его заставить волноваться или проявлять свои иные какие либо чувства. Он был похож но пустую бочку, которая молчит, а если её пнуть, то раздастся только глухой удар, который так ничего и не выразит.
- Ну, что же ты? – Лариска спросила требовательно и
насмешливо.
- Погоди.
          Макушев встал, прошёлся по комнате и опять сел рядом с Лариской. Та ждала. Макушев достал из пачки сигарету, закурил. Потом он развёл руками и схватил Лариску. Но в этот момент что-то щёлкнуло в его сознании, и он сдавил Лариску всей своей силой, которая взбурлила в нём от выпитого. Лариска вскрикнула, забилась, хотела что-то сказать, но не смогла и закричала. Макушев разжал руки.
- Что орёшь? – спросил он.
- Медведь неотёсаный, - с обидой в голосе выдавила
Лариска.
- Да. Медведь.
          Макушев посмотрел в глаза соседке и встал.
- Погоди, - Лариска уже оправилась от испуга и пришла в
себя.
Макушев наклонился к Лариске.
- Что тебе надо? – спросил он.
- О! Ничего, погоди, - Лариска вновь усадила Макушева с
собой рядом, - Нам надо поговорить.
- Говори.
          Макушев достал вторую сигарету.
- Серёженька мне всё рассказал, - начала Лариска, - Он мне
всё рассказал о тебе. Я всё знаю.
- Что? Что знаешь?
          Макушев зашевелился.
- Всё знаю. Всё о тебе. Знаю, что тебя бросили и обманули.
Знаю, что ты денежный и тебе надо…
- Ну?
- Ты Женечка не волнуйся. Всё будет хорошо…
- Что тебе надо? – опять спросил Макушев.
- Ну, как ты не понимаешь…- Лариска закатила глаза и
сделала движение рукой, - Иди сюда, - сказала она, беря Макушева за руку.
Макушев стал понимать, что от него хочет Лариска и он решил прекратить ничего для него не значащее объяснение.
- Погоди, - сказал Макушев.
- Ну, чего ты?
          Но Макушев уже не смотрел на Лариску. Он встал, пхнул что-то лежащее под ногами и вышел из комнаты.
Первое, что увидел Макушев, войдя в кухню, - это премилую парочку: Валерку и Ленку, целующихся на истёртом диване. Макушев, покачиваясь, прошёл мимо их и очутился в большой комнате. Он не воспринимал того, что видел и слышал. Но то, что он увидел, огрело его до самой серцевины сознания. В комнате гремела музыка. Кто-то ещё плясал в центре, а все остальные представители «общества», разбрелись по всем углам и занимались…Макушев не стал рассматривать всего происходящего и подошёл к столу. На столе стояли полупустые бутылки, стаканы. Скатерть была залита вином и везде лежали куски хлеба и шмотки салата.
Макушев не обратил  никакого внимания на беспорядок. Он нашёл стакан почище и стал допивать из бутылок. Из-за стиральной машины появился Сашков. Он добрался до стола на корточках и при помощи дивана и стула поднялся на ноги. Макушев, не обращая внимания на Сашкова, пил стакан за стаканом. Сашков постоял, пошатался и сел на диван.
- Же-Же-нь-ка, - попросил он, - на-налей по-ма-аленькой.
          Макушев мутными глазами посмотрел на Сашкова и пододвинул к нему наполовину наполненный стакан. Сашков припал к краю и, смакуя, выпил дурманящее пойло.
- Ну, каак Же-Жень-ка у тебя де-ла? – спросил
запинающимся языком Сашков.
Макушев не ответил.
- П-по-понят-но, - ничего не понимая, сказал Сашков, и
Посочувствовал, - По-ни-мааю: зна-чит онна в отказ п-по-пошла. Ну, и хрен с ней.
Сашков был пьян в дупель. Но это было совершенно безразлично Макушеву. Он не слушал своего друга детства. Ему и дела до Сашкова не было. Макушева всё больше и больше занимал вопрос: зачем он здесь? Почему? Что ему надо в этом сборище и как он попал сюда? Макушев искал ответ на свои же вопросы. Но его сознание не находило положительных ответов и Макушев, мучаясь, глотал один за другим стаканы противного «Агдама». Ему стало и тоскливо и безразлично в этом доме, в этой комнате, с этими людьми. Только стакан стал его спасителем и утешителем. Макушев не знал сколько он выпил – да и ладно! – Пока вмещает желудок, можно пить.
Кто-то смачно захрапел в углу, рядом с телевизором. Макушев стал искать бутылки, где ещё было бы что выпить. Но не находил их на столе. Тогда он встал и приготовился обследовать всю комнату в поисках спиртного. Вошла Лариска. Лицо у неё было спокойным и злым. Сашков встал и направился к ней.
- Ларисонька, с… родная-йя, да-вай я тебя поцелую.
          Лариска отпихнула Сашкова, и тот упал.
- Ну, вы! – крикнула Лариска.
          В комнате кое-кто поднял голову на призыв.
- Все вон! – закричала Лариска, - Мотайте отсюда. Ну?
По быстрому. Бегом. Встали и побежали. Долго я ждать буду?!
В комнате зашевелились. Появились удивлённые физиономии и со всех сторон послышались недовольные возгласы. Лариска не унималась:
- Быстрее, бегом. Что б никого из вас тут не было!
          Минут через пять, вся компания уразумела, что от неё требуется и стала покидать гостеприимные хоромы Лариски. При этом не обошлось без недоразумений. Валерка потерял свою гитару и решил искать её. Сашков ползал по всей квартире, и искал свои туфли. Девушки ругались и делили свою одежду во всех концах квартиры. Кое-кто уже пропал. Макушев не участвовал в общей суете. Он допивал найденные две бутылки вина.
- А тебя, что не касается? – крикнула на Макушева Лариска.
- Погодь, - Макушев налил стакан и опустошил его.
- Надоел ты мне! – истерически завопила Лариска, -
Медведь неотёсанный. Миллионер! Чёрт возьми. Уматывай со всеми. На ночь не расчитывай. Денег твоих мне не надо. Проваливай!
Макушев допил бутылку и поднялся. Он почувствовал слабость во всём теле и неуправляемость сознания. Одеваться ему помогала Машка. Макушев не возражал. Он попросту не способен был удивляться: спирт сделал своё коварное дело. Перед глазами проходили какие-то тени. Части комнаты отрывочно просматривались сквозь туман. Всё вокруг Макушева плавало. Он ничего не замечал и не чувствовал.
Кто-то обнимал Макушева, кто-то целовал, кто-то подпихивал, и в конце концов он очутился на улице. Макушева кто-то ещё тащил за руку, но он не фиксировал этого. Богатырский сон овладел телом гиганта-бородача. И Макушев уснул.
А уснувши, Макушев ничего больше не видел и не мог запомнить. Он не видел, как Лариска и Машка аккуратно проверили содержимое его бумажника. Он не видел, как Сашков вытряс из его карманов мелочь и снял часы с руки, он не видел и не чувствовал, как Валерка, в порыве неизвестно чего, немилосердно стал пинать его и к нему присоединились все девчонки, которые вышли вместе с Лариской. Не видел он и того, как удовлетворившись, непонятным, избиением и ошманав карманы Макушева, вся компания отправилась обратно в дом праздновать день рождения, а Валерка и Светка пошли искать выпивку, имея при себе сорок семь рублей, вынутых из бумажника Макушева.

                11               

Какая-то боль прорезала всё тело. Что-то кольнуло в голове, и Макушев проснулся. Было холодно. Макушев приподнял голову. Голова загудела. Долго осматривать себя не хотелось, и Макушев поднялся на ноги.
Ночное небо поблёскивало звёздами. Снег лежал белым полотном и было ужасно темно. Макушев оглянулся. Он стоял на улице, где не светило ни одного фонаря, а свет в домах давно уже был потушен. Лишь в конце тёмной улицы горела тусклая лампочка и можно, при желании, различить контур местности, и по этому контуру определиться, где же находишься. Туда и пошёл Макушев. Идя, он по привычке почесал в бороде и наткнулся рукой на что-то засохшее. Макушев отодрал это «что-то» и поднёс к лицу. «Этим» предметом оказалась кровь. «Чёрт возьми», - выругался Макушев и вышел на свет.
Оглянувшись, Макушев признал то место, где находился. Оказывается, совсем недалеко идти до дома, где он жил. Макушев страшно удивился такому открытию и пошёл домой.
Около дверей он долго искал ключ в кармане, но так и не смог его найти. Ключа не было. Макушев не стал долго разбираться, что и к чему, в взял и позвонил Марье Архиповне. Двери отворились. Марья Архиповна не спала, видимо ждала Макушева.
- Заходи, - сказала она.
          Макушев зашёл и присел на табуретку, для того чтобы разуться. но снимать с ног было нечего. Марья Архиповна неодобрительно покачала головой, но ничего не сказала: с пьяными не разговаривают.
Макушев, не найдя своих туфель на ногах, прошёл в комнату и рухнул на кровать. Сон тут же навалился на него и Макушев проспал двенадцать часов кряду. Ему ничего не снилось, только что-то большое и чёрное громоздилось на Макушева во сне. И когда стало совсем невыносимо переносить это «нечто», Макушев проснулся.
В комнате было светло. Солнце окрасило занавески в жёлтый цвет. Кто-то жужжал у окна и пытался выбиться к солнцу, к свету. Гудела русская печь. Это Марья Архиповна затопила её, с утра пораньше, для согревания костей.
Макушев откинул одеяло и сел на кровать. С телом было всё в порядке, а вот голова напоминала мешок ваты, где нет ни мыслей, ни ощущения жизни. Лишь тупое безразличие витало в голове Макушева. Хотелось чего-нибудь солёного.
Макушев встал, прошёлся по комнате и выглянул в окно. Всё было как обычно. Так же блестел снег, так же проходил кто-то под окнами и те же дома стояли на противоположной стороне улицы. Всё стояло на своих местах, но вот только сам Макушев стал почему-то другим. И почему другим? На вопрос Макушев не мог ответить.
Отойдя от окна, Макушев подошёл к зеркалу.
- Что за чёрт, - глухо проговорил Макушев и провёл по
стеклу рукой. Изображение не изменилось. Из зеркала на Макушева смотрел грязный оборванный бородатый мужчина с ссадинами на лице. Макушев пригляделся. Только через некоторое время он узнал в искорёженном изображении себя. Да! Это сам Макушев. Грязный, ободранный и…в крови.
Пришли мысли. Макушев сел на кровать и стал вспоминать. Неожиданное удивление сменилось точным восстановлением хронологии.
Макушеву вспомнился Сашков и радостная встреча на заводе. Потом припомнилось то, что они с Серёгой наклюкались где-то в забегаловке, а потом очутились у него дома, вот в этой комнате. Макушев восстанавливал шаг за шагом всё, что произошло с ним за два прошедших дня. Он вспомнил, что они собрались на какой-то день рождения. Он вспомнил, что они шли куда-то улицами. Но зачем и почему, Макушев не мог вспомнить.  Перед Макушевым встала картина злополучной комнаты и вся «компашка» просветилась как на фотографии. Вот Сашков, Пашка Морозов, Машка, Лариска, Валерка, подружки Лариски. Да. Происходил какой то праздник. И они что-то праздновали. Гремела музыка и все танцевали. А он, Макушев, пил. Всё вспомнилось в полном объёме и во всех деталях. А что же было потом? Что случилось, когда праздновать закончили? Этого Макушев не помнил и, как ни напрягал свою память, припомнить не мог.
Макушев встал с кровати и заходил по комнате. Многое стало не понятным. Много сторонних вопросов возникло в голове. Например: почему он оказался опять у себя дома и в таком виде? Что случилось с его костюмом? Теперь им хорошо только пол мыть, да и то после основательной стирки или химчистки.
Так что же всё-таки произошло? Где? Вопрос Макушев задал себе. Где произошло? В нём самом или в окружающем его мире. Но долго мучить вопросами Макушев себя не стал. И поэтому он отправился на кухню: всё же огуречного рассолу не мешало бы попить.
Перед тем, как появиться на кухне, Макушев скинул с себя всю грязную и драную одежду с себя, коя когда-то называлась костюмом и рубашкой. Отодрал он от ступеней ног и то, что когда-то имело имя носков. Теперь оставалось только одеться во всё новое и чистое.
Макушев раскрыл шкаф. Нашёл там брюки, светлую рубашку и свитер. Облачившись во всё новое, он оглядел себя в зеркале. Теперь отражение напоминало знакомую Макушеву фигуру самого себя. Макушев взял со стола расчёску и аккуратно причесал свои волосы. Теперь, если смыть грязь и кровь с лица и рук, то можно было бы не отличить Макушева позавчерашнего от нынешнего.
Удовлетворившись осмотром самого себя, Макушев вышел в кухню. Около печки суетилась Марья Архиповна. Она ставила и гремела какими-то кастрюльками, чугунками, сковородками. По её движениям было понятно, что она готовит пищу.
- Здравствуйте, Марья Архиповна, - сказал Макушев.
- Проснулся голубчик. Очень хорошо, - с некоторой
многозначительностью ответила Марья Архиповна.
Макушев сел на табуретку.
- Марья Архиповна, - попросил он, - у вас не найдётся
огуречного рассола?
- Как не найдётся? – согласилась старушка, - Я уж давно
приготовила. Вон там, на столе, бумажкой прикрыто.
Макушев приподнял кусок картонки на литровой банке и обнаружил то, что ему было нужно.
- А я так и подумала, - продолжала объяснять Марья
Архиповна, не отрываясь от своей работы, - Проснётся мой соколик: ему залить кипение в голове надо будет. А что же лучше огуречного рассола помогает в таких случаях. Вот я и откупорила новую банку огурчиков.
- Спасибо, спасибо, Марья Архиповна, - сказал Макушев,
ставя пустую банку на стол.
- Да, пожалуйста, не жалко.
          Макушев внимательно посмотрел на спину Марье Архиповне и осторожно сказал:
- Я вчера, мамаша, немного того…загульнул. Так что вы на
меня не обижайтесь.
- Я то не обижаюсь, - Марья Архиповна повернулась лицом
к Макушеву, - а вот ты действительно вчера расписной пришёл.
- Как так? – попытался хитрым вопросом хоть что-нибудь
узнать Макушев.
- А ты что, не помнишь? – удивилась Марья Архиповна.
- Да так, - замялся Макушев, - Не во всех деталях
припоминаю.
- А как же. Как же так. Ведь ты пришёл…Совсем не
трезвый и в одном пиджаке, без ботинок; то есть в носках. Как же ты так не помнишь? Ты ещё поздоровался так и к себе пошёл. Вы ведь с Серёжкой Сашковым куда-то пошли. И ты в шубе был, в шапке. Ещё подвыпили немножко. Ну, с кем не бывает…А я открываю дверь, когда ты позвонил, и мамушки мои: то ли Женька, то ли не Женька. Ты весь в крови был. Стоишь. А шапки нет и шубы. Вот и стоишь, качаешься. В пиджаке и в носках. Я тебя и впустила, когда ты заговорил. Как же так получилось?
Только сейчас Макушев почувствовал, что-то нехорошее. Что произошло? Он так и не мог ответить на свой вопрос. Но результаты «того, что произошло», были выявлены. Так вот значит почему он проснулся сегодня в таком несуразном положении! Но всё же: где шуба и шапка? Где ботинки? Где Сашков? Сашков…
Макушев внимательно посмотрел на Марью Архиповну.
- А может я и шубу и всё прочее принёс с собой? – в надежде
спросил он.
- Да нет. Ничего с тобой не было. Ты только стоял в
пиджаке и шатался, - разуверила Макушева Марья Архиповна.
- Может, в сенках оставил? – уцепился за последнюю мысль
Макушев.
- И там ничего нет. Я смотрела. Даже не знаю, куда ты всё
своё добро дел.
- Дела, - в задумчивости сказал Макушев и стал смотреть
на ступни своих ног, где красовались новые носки.
- Вы что, с Серёжкой подрались? – неожиданно спросила
Марья Архиповна.
Новая мысль кольнула Макушева.
- Нет, - немного подумав, ответил он. Но мысль о драке
въелась в сознание. Откуда тогда кровь? Ведь дыма без огня не бывает. Значит, где-то и когда-то было разбито человеческое тело и появилась кровь. Макушев ощупал себя. Но не удовлетворившись слепым осмотром, он подошёл к зеркалу  над умывальником и заглянул в него. Нет. Ничего особенного с его лицом не случилось. Только несколько ссадин и маленьких царапин. А в целом лицо осталось нетронутым.
- Чаю хочешь? – своим вопросом оторвала Макушева от
созерцания собственной физиономии Марья Архиповна.
- Да. Да можно, - оторвался Макушев и вернулся к столу.
          Марья Архиповна разлила чай по стаканам и они сели друг против друга на табуретки.
- Что же теперь? – поинтересовалась Марья Архиповна.
- Что? – не понял Макушев.
- Что делать будешь? Ведь шуба, небось, многих денег
стоит, да и шапка.
- Найду, - уверенно сказал Макушев, - найду.
- Ну, дай бог.
          Марья Архиповна добрыми глазами смотрела на Макушева. Тот заменял ей её сына. Возраста они были почти одинакового. Были несколько похожи друг на друга. Да и друзьями были, как-никак. По этому-то Марья Архиповна представлялась больше матерью, чем квартирной хозяйкой. По этому то её волновали проблемы Макушева больше, чем было положено в таких случаях.
- Ну, спасибо, Марья Архиповна, - сказал Макушев, вставая
из-за стола, - Хороший был чай.
- Пожалуйста. Старалась, - ответила старушка, улыбаясь.
          Макушев прошёл к себе в комнату. Мысли бегали в голове, как угорелые. «Значит мы ушли с Серёгой на день рождения какой-то красавицы, - вспоминал Макушев, - А вернулся я без шубы и шапки. А может и ещё без кое-чего. Да уже и не важно…Главное то, что произошло там, на пьянке-гулянке. Начиналось всё, как положено. Потом…Потом я напился. А зачем? Ну, и не важно. Главное то, что я ничего не помню. Пришёл я ночью уже без одежды и босой. Это факт. Значит…значит надо идти по цепочке и вернуться к искомой точке. Надо топать туда, где праздновали».
Решив так, Макушев стал разбираться в своих вещах. Туфли он нашёл быстро. Нашёл он и шапку: старую, сибирскую. А вот для верхнего облачения пришлось достать всё из шкафа. Наконец, Макушев выбрал своё димесезонное пальто из шерсти. Облачившись таким образом, Макушев вышел из дома, и, вспоминая дорогу по памяти, пошёл к тому месту, где они вчера отмечали чей-то день рождения.
Улицу Макушев нашёл быстро. Память его не подвела. А вот с домом было потруднее. Почти все дома на тихой улице стояли одинаковыми, деревянными и угрюмыми. Но побродив туда-суда, Макушев справился с более сложной задачей и нашёл нужную ему калитку. Вот и дверь. Вот звонок. Макушев почесал, на всякий случай, бороду и нажал на кнопку звонка.

                12      

Дверь открыла Лариска. Она выглядела сонно. Под глазами образовались мешки, а на лице были видны следы расплывшейся химии. На плечах Ларискиных было накинуто пальто, а в руках она держала раскуренную сигарету.
Разглядев лицо Лариски, Макушев припомнил многое. Вспомнил он, в подробностях, и вечер, и веселье, и какое-то объяснение, произошедшее между им и Лариской. 
Лариска тоже узнала Макушева, но состроила отсутствующее лицо и смотрела на пришедшего, как на пустое место.
- Привет, - сказал Макушев и сделал шаг для того что бы
войти в дом.
Лариска загородила проход.
- Что вам надо? – спросила она безразличным тоном.
          Макушев удивился.
- Ты, что, не узнаёшь меня? – спросил он.
- Нет. Я вас впервые вижу, - бесстрастным тоном заявила
Лариска.
Её заявление ещё больше озадачило Макушева.
- Как ты не помнишь? – выразил он своё непонимание, -
Ведь это я вчера с корешом Сашковым у тебя были. Забыла, что ли?
- Когда, когда? – Лариска ухмыльнулась, - Что-то ваша
фотография не встречалась в моём альбоме.
- Это я, Макушев, - стал пояснять Макушев, - Я вчера был на
твоём дне рождения. Мы с Серёгой пришли праздновать и вина ещё принесли. Все танцевали. Были ещё Морозов, Валерка, твоя сестра и твои подружки. Не уж-то забыла?
- Не припомню, что-то.
- Ну, как так, - удивился Макушев, - Я тебя помню, а ты меня
нет. Так, что ли получается?
- Пить надо меньше, - безразлично посоветовала Лариска.
- Вот-вот, - подхватил её мысль Макушев, - Я ещё ужрался у
тебя до потери чувства. Ты ведь это помнишь? И потом ушёл без шубы и шапки, в носках. Помнишь? Так вот я пришёл за вещами.
- Сочувствую, - зевая, сказала Лариска, - Но обратитесь куда-
нибудь в другое место. Вас тут не знают.
Лариска попыталась закрыть дверь, но у неё ничего из задуманного не получилось. Макушев, почувствовавший в себе прилив гнева, дёрнул дверь на себя.
- Постой, - сказал он.
- Чего тебе надо? – нагло спросила Лариска.
- Нет, ты погоди, - усилил голос Макушев.
- Ну, что ещё?
- Значит, ты меня не узнаёшь?
- Первый раз вижу.
- И на дне рождения я у тебя вчера не был?
- На каком дне рождения?
- На твоём.
- На моём? – задумчиво спросила Лариска, - так он у меня
летом будет. Ты ошибся адресом.
С Макушевым произошло что-то невероятное. Глаза его загорелись, мышцы напряглись и в голову, как буд-то, что-то ударило.
- Ну, ты, - крикнул он в лицо Лариске, - Лахудра. Ты мне на
мозги не капай. Говори, где моя шуба!
- Полегче, пацан, - продолжала наглеть Лариска, - захлопни
свою урну и иди опохмелься.
- Я тебе…полегче.
          Макушев схватил Лариску за руку и сжал её  большой силой.
- А-ай! – крикнула Лариска, - Отпусти!
- Ну, что, теперь узнала?
- Отпусти, отпусти, Женечка.
- Узнала, - успокоился Макушев и выпустил руку Лариски.
- У тебя, что – не все дома? – из глаз Лариски покатились
слёзы.
- Ладна, не реви, - сказал Макушев.
- Думаешь, не больно?
- Будет тебе. Скажи лучше, где мои шуба и шапка.
- А я откуда знаю! – вдруг закричала Лариска, - Я за твои
выходки в милицию подам. Пусть тебя судят. Шляются всякие, в двери ломятся. Бандит. Падла. Ты у меня попляшешь ещё. Я тебе бороду выдеру. Издеваться ты ещё будешь…
- Стой! – Макушев стоял над Лариской. Его голова была
выше её головы намного, - Замолчи, курва.
- Ещё чего!
          Макушев занёс свой громадный кулак. Лариска почувствовала, что сейчас будет плохо. В связи с предстоящими событиями, её тон быстро изменился.
- Успокойся, Женечка, - заговорила она, - Ну, подзабыла с
похмелья. С кем не бывает. Не нервничай.
- Значит, признала, - заключил Макушев, - Где шуба,
шапка и туфли?
Лариска сделала лицо, словно собирается заплакать.
- Я тебе честно, Женечка, говорю – не знаю.
- Как! – Макушева переполнило чувство гадости  этой
молодой дряни, позволявшей себе так нагло изголяться перед ним.
- Не волнуйся, - предупредительно зашептала Лариска, - Не
волнуйся. Всё было…
- Где шуба и шапка? – прошипел Макушев.
- Ты в них и ушёл, - заключила своё объяснение Лариска и
достала из пачки ещё одну сигарету.
Макушев был сбит с толку.
- Как? – спросил он.
- Обычно, молча. Как ещё?
          Макушев вопросительно смотрел на Лариску и ждал объяснений.
- Ты тогда подпил капитально, - стала объяснять Лариска, -
Напился и стал буянить. Вот тогда мы тебе и предложили идти домой. Ты оделся и ушёл.
- В шубе?
- Во всём, в чём пришёл.
- Но как…? – Макушев хотел что-то спросить, но передумал.
- Ладно. Холодно. Дверь надо закрывать, - сказала Лариска.
- Ну, ну.
          Макушев повернулся и, раздумывая о своём деле, вышел на улицу. Он не слышал, как за его спиной хлопнула дверь. И, конечно, он не мог видеть и слышать того, что в спешке говорила Лариска своей сестре.
А Лариска закрыла дверь и бросилась в спальню. Там лежала на кровати Машка.
- Кто? – спросила Машка сонным голосом.
- Это тот бугай, с бородой, - спешно заговорила Лариска.
          Упоминания о Макушеве было достаточно, чтобы с Машки слетел весь сон.
- Ну и что? – с интересом спросила она сестру.
- Да ничего. Бери все шмотки его и беги к дяде Сане. Пусть
продаёт мигом, кому-нибудь. Их держать тут нельзя. Вдруг этот бешеный опять сюда заявится. Я с ним дело иметь больше не желаю.
Машка в точности выполнила поручение сестры. Вещи были проданы. На деньги, вырученные от продажи, закатили пир. А вспоминать о Макушеве перестали, так как он совершенно исчез с ближнего горизонта.
Выйдя на улицу, Макушев побрёл в сторону центра города. Ему захотелось побродить в безличной толпе, вместе со своими думами. Выяснить истину. Истину. А зачем она, собственно, нужна? Кажется, всё ясно. Всё…Нет, не всё.
Макушев вышел на центральную улицу города. Люди двигались в обоих направлениях. Как-никак выходной день. но Макушев не смотрел на них. Его глаза следили за проходящими мимо и идущими навстречу,  а всё равно ничего не видели.
Надо было начинать всё с начала. А что же было в начале? Встреча с Сашковым. Сашков. Старый друг. Друг детства. Весёлый мальчишка Сашков. Весёлый? Весёлым он был когда-то. И премилым он был тогда же. И другом…Другом. Другом он был тогда. А теперь он кто? Теперь он воспоминание о былом. Живой свидетель прошлого. Амулет былых воспоминаний.
«Итак. Я с ним встретился, - размышлял Макушев, - Я встретился с Серёгой на заводе. Повспоминали, а потом договорились о встрече. Встретились после работы. И пошли, пошли в забегаловку. Выпили. Потом пошли в магазин. Взяли водки и зашли в кафе. Там продолжили вспоминать. А что вспоминать? Былое? Да. Былое. А когда Серёга упился, он мне сказал, что-то важное. Важное. Но что? Мы сидели и вспоминали старых друзей, знакомых. Он что-то говорил о них и обо мне. И…»
Макушев остановился посередине тротуара, поражённый тем, что он вспомнил. Прохожие оборачивались на него, но Макушев не замечал настороженных взглядов. Он был поглощён тем, что ему вспомнилось.
«Завадский говорил, что ты погиб», - вспомнились слова Серёги. Он сказал ещё до того, как они стали пить. Завадский и тут же Лена Слесарева. Да. Так было. Припоминались подробности. Всё. Совершенно всё. Предательство Завадского, обман Лены, отношение бывших друзей к нему, к Макушеву.
Макушев зашагал обратно к дому. Сердце у него часто колотилось от того, что он вспомнил. Да. Действительно было так. Всё было. И надо верить. Верить. Но не надо уже во всём разбираться. Тошно. Ой, как тошно от всей грязной грязи. Лучше на всё смотреть со стороны. Да. Так, наверное, будет и лучше. А всего лучше забыть всё и не ковыряться в прошлом. Ведь кому какое дело до прошлого. Ладно. Хорошо. Похоронили друзья его, Макушева, в двадцать лет. Они похоронили старого Макушева. А новый Макушев жив. Жив. Он отличается от того безусого юноши, который всегда, с такой страстью, стоял за правду. Теперь Макушев другой. Взрослый и потёртый жизнью. Но изменилось ли в нём что-нибудь душевное? Стал ли он хуже, после всего, что пережил? Нет, пожалуй. Он остался таким же, каким был всегда: и в юности, и в более позднем возрасте. Внутренняя его сущность не перетерпела изменений. И стоило бы похвастаться. Но перед кем? А-а. Всё равно, ничто не имеет теперь своей ценности. Надо забыть старое и жить по новому. Старое становится старым. А жизнь идёт и надо жить по новому. Надо идти не оглядываясь. Надо. Но как?
Макушев подошёл к дому. Мысли преследовали Макушева, как боль от занозы в пальце. Они мешали ему объективно воспринимать всё настоящее и затаскивали в потёмки рассуждений.
Макушев долго рылся во всех своих карманах, в поисках ключа, но вспомнив, что он потерял его вместе с шубой, шапкой и прочими вещами, сочно выругался и нажал на кнопку звонка.
Марья Архиповна была дома. Макушев прошёл в свою комнату, разделся и закурил. В голове так всё перемешалось, что надо было во всём как следует разобраться. Боль утрат и оскорбления не давали верного суждения. А сумбурные восклицания в пустоту порядком надоели.
В дверь постучали.
- Да, - отозвался Макушев приглушённым басом.
          В комнату вошла Марья Архиповна.
- Ну, как, Женя, - спросила она, - Нашёл?
- Что? – удивился Макушев.
- Ну, вещи свои, - пояснила Марья Архиповна.
- Вещи? – в задумчивости переспросил Макушев.
- Ну да – шубу, шапку, туфли. Ты же за ними ходил.
- Да, да. За ними. Нет, Марья Архиповна, не нашёл.
- Вот тебе и на, - удивилась старушка, - как так?
- Потерял я их. Навсегда. Да, собственно – мелочи. Всё я
куплю, завтра же. Потерял я больше, Марья Архиповна.
- Что же ещё? – заинтересовалась хозяйка.
          Макушев посмотрел на неё и решительно ответил:
- Друзей я потерял, Марья Архиповна, старых друзей.
- А что же так?
- Да так получилось. Понимаете, случайно.
- Ага.
- Вот так.
- Ну, пойдём пить чай. Поди целый день голодный ходишь.
- Можно и чаю, - охотно согласился Макушев.
          Они вышли на кухню. Самовар уже стоял готовым. Марья Архиповна разлила чай по стаканам. Макушев, молча, размешал сахар. Разговор дальше не складывался. Слова казались не к месту. Лишними. Марья Архиповна поняла это по интуиции, и не задавала больше никаких вопросов. Макушев наскоро напился чаю и ушёл к себе в комнату.
Время близилось к ночи. Пора ложиться спать: завтра выходить в первую смену. Но сон не шёл к Макушеву. Он курил и думал. Думал обо всём, что произошло с ним. Думал о всём, что могло бы ещё произойти. Но так ни к чему он не пришёл в своих размышлениях. Совершенно всё казалось чушью. Всё стало ненужным. Осталось только размышлять о общих проблемах жизни. Но общие темы показались скучными. Макушев затушил последнюю сигарету, разделся, выключил свет и лёг спать. День окончен.

                13               

Утро стояло морозное. Снег ночью опять нападал от чего сугробы стали жёсткими и рассыпчатыми. Ноги увязали в пелене хрустящего снега, и шагать становилось трудно.
Макушев проснулся за час до смены. Спать не хотелось. Да и сны снились дурацкие. Встав с постели, он умылся, и оделся в одежду, в которой ходил на работу. Марья Архиповна разогрела самовар и пельмени, которые оставались с воскресенья. Макушев пожевал, попил чаю, сказал «спасибо», и пошёл готовиться к работе.
Все приготовления сводились к отсчитыванию денег на обед, запасанию курева и спичек. Марья Архиповна выдала новый ключ от дома и Макушев, сунув железный ключ в карман, стал полностью экипирован к работе.
Дорога от дома до работы не так длинна, но по свежему снегу Макушев не торопился на смену. Всё равно время позволяло.
На рабочее место Макушев пришёл одним из первых. На участок пришло ещё мало людей. Макушев не стал ожидать начала смены, а включил станок и пошёл гнать свои детали. Ему понадобилось движение, для того чтобы заглушить мысли и ввести их в полное своё управление.
Постепенно на работу сходились все остальные рабочие участка. Смена началась. А Макушев, уже на первом часу смены. Сделал половину своей дневной нормы. Курить он не ходил, а всё работал и работал. Только работа, отупляющая и однообразная, могла заглушить в Макушеве его чувства. И он работал.
На последующей операции не успевали обрабатывать горы сборок, с приготовленными деталями. А Макушев работал и работал без передыху.
Подошёл мастер. Посмотрел.
- Молодец, Женя, - сказал он, и ушёл по своим делам.
          Вскоре кончились заготовки. Макушев выругался по этому поводу, и пошёл в курилку. Организм, замотанный напряжением, требовал табака.
Макушев зашёл в курилку. За его спиной хлопнула дверь. В то же время послышались крики и возгласы приветствия. Это завсегдатаи курилки приветствовали Макушева.
- О!
- Заходи.
- Входи, не бойся.
- Вот и Сибирячок пожаловал, собственной персоны.
- Очистить место гостю!
- Добро пожаловать.
- Да хватит вам, - угрожающе проговорила Верка и
засмеялась.
- Садись, садись, друг мой, - улыбаясь проговорил Зайков,
указывая на освобождённое собой место.
Макушев прошёл мимо Зайкова и сел в конце скамейки. Зайков подкатил к нему и уселся рядом.
- Ну, что, - спросил он у Макушева, когда тот прикурил, -
Как оно?
Макушев молчал.
- Да ты не бойся, рассказывай, - подбадривал Зайков, - тут
все свои. Все наши. Расскажи.
- О чём? – хмуро спросил Макушев.
- Ну, ты не знаешь, буд-то? Да не боись. Расскажи, как
фестивалили.
- Где?
- На дне рождения, у Лариски.
- Ты, паря, что-то путаешь, - спокойно сказал Макушев и в
упор посмотрел на Зайкова.
Но тот не смутился.
- Да ты не ершись, - ухмыльнулся Зайков, - Всё о тебе знаем.
Нам Пашка всё рассказал. Правда, Мороз? – обратился Зайков к сидящему в уголке Морозову.
Пашка что-то пропищал утвердительное.
- Ну, вот видишь, - торжествующе проговорил Зайков, -
рассказывай, тут все свои.
- О чём? – мрачно спросил Макушев.
- Вот тя на! О фестивали, о чём ещё!
- О каком?
- Брось дурака валять, - посоветовал Зайков, - Тебе же
сказали: расскажи о дне рождения.
- О каком? – поинтересовался Макушев.
- Да о том, о котором Пашка рассказывал, - не вытерпев,
закричал Зайков.
- Рассказ? – бесстрастно спросил Макушев.
- Кто? – не понял Зайков.
- Пашка, - пояснил Макушев.
- О чём?
- О дне рождения.
- Ну, рассказал, - согласился Зайков.
- Вот и всё, - подвёл черту разговолру Макушев.
- Чё всё?
- Всё рассказал и дискуссия окончена.
          Зайков в недоумении замолчал на несколько секунд. В курилке повисло настроение ожидания. Все хотели посмотреть, что же произойдёт дальше между этими столпами физической силы.
- Ты не шути, Сибирячок, - наконец проговорил Зайков, -
Тебя по хорошему просят: расскажи.ю надо уважать желания народа – у него время не резиновое. Надо и работать. Расскажи по-быстрому и всё. Время дорого.
- Это справедливо, - заметил Макушев и затушив окурок,
вышел из курилки.
За его спиной послышался шум, но он тут же сменился грохотом станков в цехе. Макушев прошёл на своё место. Пока он курил, к его станку поднесли пять сборок заготовок. Работы прибавилось на двадцать минут. Макушев включил станок и поставил первую деталь на приспособление. Работа закипела. Опять к станку подошёл мастер.
- Молодец, молодец, Женя, - сказал он, - Премия тебе будет.
Хорошо работаешь.
- Спасибо, - буркнул Макушев и продолжил работать.
          Работа отвлекала. Но всё же трудно было уйти от мыслей. «Что же это, - думал Макушев, - Жизнь, как жизнь. Все так живут. Что же мне надо, что мне хочется? Почему мне кажется теперь всё серым, грязным, чужим. Что такое? Да. Со мной плохо поступили. Я согласен. Но почему они так сделали? Почему? Я был всегда весь нараспашку. Я был свой. Я никому ничего плохого не сделал. И почему они так со мной поступили? Что произошло? Ведь жили, как надо. Дружили. Дружили. Все были вместе. И делили всё вместе. Так что же произошло? Почему они меня похоронили? Зачем так гнусно? И почему я не могу ответить на простые жизненные вопросы? Что произошло в мире? Что? Видно, я жизнь плохо знаю. Я плохо знаю? Да я прожил уже большую жизнь. Везде был. Многое видел. И людей различать научился. Так что же происходит в мире и со мной? А почему я? И причём тут мир? Ответы надо искать в людях. Они живут на Земле. Они творят историю и создают отношения. Люди и жизнь. Жизнь я может быть и знаю. А людей? Я видел одних людей. А других людей я не знаю. И чёрной стороны не знаю. Хм…И увижу ли, пойму ли? Надо разобраться во всём, как положено. Надо не ошибаться в людях и жизни. Я человек. И вроде бы не плохой человек. Так почему же они поступили со мной так? Почему лучший друг мой Завадский взял и предал меня? Ну, он может и прав, со своей стороны. Он любил Ленку, а Ленка любила меня. У него не было другого выхода. Хорошо. Я, наверное, его прощу. Но другие? Как они могли согласиться? Кайманов, Фоминых, и, может быть, и все, все с кем дружил, кому помогал, кого спасал. Что они? Неужели все они поверили бреду? И перестали…А ведь всем им писал. Писал. Спрашивал почему молчат. И никто, никто не отозвался. Почему? Почему так всё не понятно в жизни? И почему так много несправедливости в наших отношениях, отношениях между близкими людьми, друзьями, товарищами?»
Макушев выключил станок. За то время, что он обрабатывал шестьдесят деталей из пяти сборок, ему принесли ещё три сборки. Но и их он сделал, не заметив своей повышенной скорости работы. А теперь снова делать было нечего, и Макушев стал ожидать новой партии заготовок.
Кто-то похлопал Макушева по спине. Удар вывел Макушева из задумчивости. Макушев оглянулся. Перед ним стоял Зайков. От него несло перегаром.
- Ты чё, оглох? – спросил Зайков, - Я зову, зову, а ты ноль
внимания.
- Что тебе? – спросил Макушев, и повёл плечами.
- Отдыхаем?
- Ну?
- Да ты брось, Сибирячок, - примирительным тоном сказал
Зайков, - Всё ведь бывает. Я, конечно, извиняюсь, помуравил, малость. Но с кем не бывает. Ты внимания не обращай. У тебя  что, работа стоит?
- Сам видишь.
- Вот и дело: пойдём покурим.
- Да иди ты…
- Ладно, Сибирячок, забудь старое. Мы ведь все люди. Ну, с
кем не бывает. Я просто из любопытства тебя спрашивал тогда. А на самом деле, если не хочешь, то не говори. Нам нет дела до того, что было, чего не было. Пойдём, покурим.
Макушев посмотрел на сборки, на рабочего предшествующей операции, и понял, что деталей пока для него не будет.
- Ну, ладно, пойдём, - согласился он.
- Вот и хорошо, - повеселел Зайков.
          Они вышли из цеха. В курилке почти никого не было. Сидели только Пашка Морозов, да Генка Лошкарёв. Они о чём-то вяло разговаривали и, при появлении Макушева и Зайкова, замолчали.
- Давай, присаживайся, - предложил Зайков и сел рядом с
Макушевым, - закуривай.
- Свои есть.
- Ну, как хочешь.
          Макушев закурил и сделал пару затяжек.
- Ты, Сибирячок, всё же хороший парень, - заметил Зайков и
глянул на Пашку, - А ты пацан. Ты на него не обижайся. По молодости он это всё базарит. Язык держать не умеет.
Макушев внимательно посмотрел на Зайкова, потом на Пашку. Оба они сидели в примирительных позах.
- Кончим разговор, - предложил Макушев.
- Конечно кончим. На кой он нам впал, - согласился Зайков и
скомандовал Лошкарёву, - Генка, давай.
Лошкарёв достал из-за спины стакан и передал его Зайкову. Зайков философски понюхал, примерился и протянул стакан Макушеву.
- На, выпей, - сказал он.
          Макушев посмотрел на стакан и понюхал. В стакане была налита водка.
- Не пью, - сказал он пустым голосом.
- Да брось ты, - стал упрашивать Зайков, - Пьёшь. Все мы
пьём. Ты показал, как это Сибирячки делают. На дне рождения. На! Не брезгуй. Выпей из общего стакана. Не обижай ребят.
- Не пью, - повторил Макушев твёрдым голосом.
- Ну, на. – Зайков протянул стакан к руке Макушева, - Тут
все свои. Никто не вложит. Не бойся.
- Я не пью.
- Ну, не обижай…
- Ты, Зайков, плохо понимаешь?
- Понял, - быстро сказал Зайков, - На работе. Пить не
положено. Я всё понял. Ну, лады тогда.
Зайков ещё некоторое время подержал стакан в руке, а потом, без лишних послесловий, выпил содержимое стакана сам.
- Хорошо, - Зайков закусил куском хлеба и протянул руку
Макушеву, - Давай, Сибирячок, в знак примирения руки пожмём.
- А мы и не ссорились, - заметил Макушев.
- Тем паче. Нам необходимо пожать руки.
          Макушев понял, чего добивается Зайков и протянул свою громадную ладонь. Руки сцепились. Но Макушев ухватился так, что Зайков не выдержал и пяти секунд.
- Ладно, отпусти. Вижу, что силён, - попросил он.
          Макушев отпустил руку Зайкова и встал.
- Пить надо меньше, Зайков, - сказал он, - тогда и сила будет.
- Ладно, не учи, - сказал Зайков, - А куда пошёл? Посидим,
поговорим…
- Работать надо, - лаконично сказал Макушев.
- Работай, работай, Сибирячок, авось и заработаешь, -
ухмыльнулся Зайков, когда дверь за Макушевым захлопнулась.
К обеду Макушев сделал свою норму. После обеда шло уже перевыполнение. Довольный мастер бегал вокруг Макушева и что-то говорил на подобии комплиментов. Вслед за Макушевым и весь участок заработал побыстрее. По этому то мастер и был так доволен: сегодня уж они норму выполнят.
У мастера были свои заботы, у Макушева свои. Думы не покидали его. Их стало ещё больше. От частностей Макушев переходил к общим проблемам. Он обобщал и выводил формулы. Но не привыкший к постоянным размышлениям мозг, быстро уставал. До конца смены Макушев успел обдумать только своё отношение к бывшим друзьям и немного посоображать о своём положении. До конца он решил всё домыслить дома.
Около умывальников, как всегда, толпился народ. Макушев поспешил вымыться и пошёл в раздевалку. У входа в раздевалку его ожидал Зайков.
- Сибирячок, отойдём в сторону, разговор есть, - сказал он.
- Какой?
- Отойдём, тогда узнаешь.
          Они прошли шагов десять и свернули в закуток, рядом с кладовой.
- Ну? – спросил Макушев.
          Зайков достал из большого кармана рабочих брюк с десяток поршневых колец.
- На, - сказал он, протягивая их Макушеву.
- Зачем?
- Ну, сам понимаешь, - мигнул Зайков, - Положишь в карман
и через проходную, а в сквере расчитаемся.
- Чем? – не понял Макушев.
- Одно кольцо стоит полста копеек, - стал объяснять Зайков,-
Ты будешь получать десять копеек за каждое кольцо в сквере. Я тебе дам сорок штук, а ты в сквере получишь за них четыре рубля. Самое надёжное дело. И привар к зарплате.
- Ты что, воруешь? – на прямую спросил Макушев.
- Да нет, Сибирячок. Я делюсь с нуждающимися в этих
запасных деталях. Ну, и навар получаю, соответствующий. На – держи.
Макушев отстранил руку Зайкова.
- Я не понесу.
- Да ты что? – забеспокоился Зайков, - Ведь дело надёжное.
На кольцах ещё никто не заваливался. Да и Пахомыч сегодня стоит. Он человек надёжный. Наш человек.
- Я не понесу. – повторил Макушев.
- Ты что, шутишь? – спросил Зайков.
- Нет. Не шучу.
          Зайков заулыбался.
- А я шучу. Неуж-то ты думаешь, что я такой грязной
работой занимаюсь? Э-э. Не знаешь ты Зайкова. Это дело государственное. А тут я тебя просто проверял. На всякий случай. Бдительность надо блюсти.
- Проверял? – усмехнулся Макушев.
- А как же. Ты человек надёжный.
- Ну, мне пора переодеваться.
- И мне, - сказал Зайков, - Извини за проверку и за задержку.
Бдительность проверять надо всегда.
Макушев повернулся и пошёл в раздевалку. Зайков криво смотрел ему во след.

                14       

Вот и прошла ещё одна рабочая неделя. Суббота. Макушев проснулся поздно: вечером он долго размышлял над своим положением и роли своей жизни в общем существовании мира.
Философские мысли всё больше занимали его. Но пустых слов он не принимал. Ему было нужно конкретное дело. Факт. И дело Макушев искал. За неделю много было обдумано. И вот теперь пора браться за решённое и надуманное.
Макушев открыл глаза и долго смотрел в потолок. На кухне хозяйничала Марья Архиповна. Макушев слышал позвякивание кухонного ножа, и ему вдруг захотелось перестать думать, а просто взять и окунуться в обыденную жизнь, со своим бытом и отсутствием претензий к кому бы то ни было.
Но только пришла первая мысль, как появилась вторая. За ней третья. И началось всё то же, что происходило в течении всей недели.
«Хорошо, - подумал Макушев, - Дело надо оставить в стороне. Я другой человек. Но я ведь существую. Я дышу. Я живу. И простого факта никто отрицать не может. Что так же справедливо, как и то, что жизненный процесс вечен, а вселенная в своём многообразии бесконечна. Я прав. Мне надо жить для других. Иначе и быть не может. Я укололся один раз. Меня всего один раз оскорбили. И я не должен на всех кидаться из-за пустых слов. Мёртвого никто не исправит. Надо исправлять живых. И я примусь за дело. Я смогу. Живущий не всегда прав по отношению к соседу. Нельзя быть равнодушным. Жизнь – это мы сами. Жизнь – это наша потребность. Надо протянуть руку к незнающему и не осознающему. В школе есть учитель. А у взрослого кто учитель? Жизнь. Да. И я буду помогать жизни. Если у меня самого жизнь не получилась, то я могу помогать другим. Людям нужно счастье. Оно – потребность. И я буду носителем потребности.»
Макушев встал с кровати и стал одеваться. Сегодня он должен одну из своих проблем. И он её решил. Он мощно повернёт свою жизнь в нужное русло. Жизнь должна быть именно такой какой представляет её он сам. И так будет.
- А-а. Проснулся уже, - проговорила Марья Архиповна,
когда Макушев оделся и вышел на кухню.
- С добрым утром, Марья Архиповна, - пробасил Макушев.
- Да какое ж это утро: день давно, - улыбнулась старушка.
- Да. День, - согласился Макушев.
- Есть будешь? – спросила Марья Архиповна.
- А что есть?
- Щи наварила и картошки нажарила.
- Люблю настоящее, - обрадовался Макушев.
- Постаралась.
          Минут через пять они оба сидели за столом.
- Ну, как, марья Архиповна, - проговорил Макушев, - Что же
вы мне посоветуете насчёт дома.
- Ой, даже не знаю, - всплеснула руками Марья Архиповна, -
Дома сейчас в цене. Это я одно знаю. Да и в городе мало кто нынче продаёт. Квартиры за дома хорошие дают.
- Ну, а всё же, - не унимался Макушев, - какая примерно
цена будет за дом. Ну, хотя бы, в среднем.
- Ну, как мне говорили, - нерешительно начала Марья
Архиповна, - Дома пять на пять идут по семь тысяч, а семь на восемь по десять. Но это я точно не знаю. Вон соседи наши, Ширинкины, купили за шесть. Да это пять лет назад было. А теперь даже не знаю сколько. Ведь цены растут.
- Ну, спасибо, Марья Архиповна, - сказал Макушев, -
Спасибо. А тут в округе никто не собирается продавать свою собственность?
- Да нет. Не слыхала. Не помню.
- Что же тогда делать? - в раздумье проговорил Макушев.
- А ты «Вестник» купи. Там про всё написано.
- Какой «Вестник»? – спросил Макушев.
- Ну, с програмкой, газета такая. Не уж то не помнишь? Его
ещё при тебе в городе ввели. В киосках, по пятницам, продают.
- Нет, не помню, - признался Макушев.
- Так ты купи его, в пятницу, там и узнаешь где и что
продают.
- Хорошо. Куплю, - согласился Макушев.
          Марья Архиповна разлила чай.
- А всё же худо, что ты съезжать отсюда собрался. Пожил бы
ещё. Места хватит. Шуметь ты не шумишь. И по хозяйству помогаешь. Зачем тебе куда-то ехать?
Макушев улыбнулся.
- Да нет, Марья Архиповна, надо мне. Жизнь требует.
- Жениться что ли собрался?
- И не жениться. Да кого там – жениться. Тут надо о жизни
думать, мама, о жизни. Ведь жизнь, она большая. И место в этой жизни надо иметь своё, кровное.
- Али тебе тут хуже, чем дома? Ведь живём душа в душу.
          Макушеву было жалко покидать эту одинокую, потерявшую единственного сына, старушку. Но он не мог иначе. Свой дом ему стал уже просто необходим.
- Марья Архиповна, - как можно мягче заговорил Макушев, -
Я не хочу вас обижать. Жилось мне тут очень хорошо. Лучше вас я и не мог желать квартирной хозяйки. Спасибо вам. Спасибо вам. Но понимаете…Жизнь человека должна иметь определённые рамки. Это мой родной город. Я тут родился, прожил девятнадцать лет своей жизни. И вот я опять в него вернулся. А у меня ни кола, ни двора. Надо крепко стоять ногами на своей земле. Ведь это земля моих предков. И я обязан, в память о них, обзавестись своей принаджлежностью к этой земле.
Марья Архиповна покачала головой, что в одно и то же время могло обозначать и согласие с Макушевым и наоборот.
- Ну, я пойду, - сказал Макушев, вставая, - Спасибо за обед.
Всё было очень хорошо приготовлено.
- Да ладно уж тебе, - махнула рукой Марья Архиповна.
          Макушев прошёл в свою комнату. Тут всё было, как всегда. Обведя комнату долгим взглядом, Макушев сел на стул и достал сигарету. Всё было обдумано и взвешенно. Осталось только подвести итоги и поставить точку на своих раздумьях.
«Что мне надо? – размышлял Макушев, - Мне надо не много. Я увидел грязную поганку жизни. И не моя вина, что в жизни всё получается не так, как хочется. Но может всё можно исправить? Можно помочь слабым, а гадам…Вековое пьянство. Разврат. Грабёж. Воровство. Обман. Подлог. Всё одни язвы. Язвы на душе людской. А язвы только выжигаются. А я вот буду их лечить. И, возможно они исчезнут. Я не всесилен. Но надо попробовать. И если я вылечу десяток-другой людей, а они сделают, в свою очередь, тоже самое – результат может оказаться и существенным. А если найдутся последователи, помощники, то возникнет целое движение за спасение человечества. И это замечательно. Главное – я не окажусь одиночкой-правдоискателем. Один ничего не сможет сделать. Только когда много людей, когда образовался коллектив, появляются друзья. Друзья? Да. Теперь трудно будет найти друзей, которые бы поддержали, помогли, подсказали. Но…надо найти таких людей, которые бы…надо. И я их найду. Только вот возраст. Возраст. Ведь я, собственно, ещё молод…Мой возраст – ещё не старость. И надо реально смотреть на всё. Дело, которое я замышляю, требует жизненного опыта и не меньше как сорокалетнего опыта жизни. А я? – Макушев усмехнулся, - Я обязан. Теперь есть смысл жизни. Моя идея. Всё моё существование. Мой город. Мой город! Родина моя. Красивые слова. Может быть и так. Но это моя правда.»
Макушев бросил окурок в банку, встал со стула и стал одеваться. Его потянуло на улицу. В родной город.
Макушев оделся и вышел.
С неба падал снег. Уже вечерело. Макушев дошёл до конца улицы и стал спускаться по ступенькам к дворцу культуры. Там играли дети. Макушев остановился и стал наблюдать их игру. Макушеву вспомнилось, что и он, когда-то, совсем недавно, вот так же лепил снежных баб, кидал снежки, катался с горки и играл с друзьями. С друзьями. С бывшими друзьями.
- Эй, друг.
          Макушев оглянулся. Молодой парень, лет восемнадцати, стоял перед ним и держал в руках на половину выпитую бутылку вина.
- Друг, земеля, - заговорил парень, - закурить не будет?
          Макушев достал сигарету.
- И спичек.
          Макушев дал коробок. Парень прикурил и сунул коробок в свой карман.
- А спички? – напомнил Макушев.
- Земеля, не обижай, - сказал парень, - у тебя есть спички, а
у меня нет, так можно я ими попользуюсь?
Макушев отвернулся и стал спускаться по ступенькам.
Улицы, улицы…Как только Макушев оказался на улице Ленина, так сразу же он попал в поток людей, событий, слов, мата.
Макушеву припомнилась история, которая произошла с ним и его друзьями на этой улице. Они гуляли по улице и увидели, как старичок переходит улицу, неся в руках большую сумку. Решили помочь. Взяли сумку, а старичок в крик: «Спасите, грабят!». Стали объяснять ему, что, мол, помочь, что мол, тимуровцы. А тот не унимается, ещё пуще припустил: «Спасите, воры!». Что ж, делать было нечего. Взяли сумку, взяли старичка за все его конечности и перенесли всё в комплексе на противоположную сторону проезжей части. До чего глупый старикан оказался! Его несут, а он во всё горло кричит: «Бандиты! Убивают!» Еле, еле от него отделались. Да и милиция вскоре прибыла, - еле ноги сами успели унести. Зато смеха потом было! Всем смешно стало. Молодые были. Всё интересным казалось.  И все друг за дружку держались. Все друзья…Г-г хм. Бывшие друзья.
Да. Всё прошло. А теперь надо начинать с начала. И Макушев готов. Он будет искать новых друзей. Он будет жить по новому.
А вокруг шли люди. И никто из них не знал, что рядом с ними идёт человек, который решил посвятить свои устремления им – окружающим его людям.
Зажигались фонари города. Освещались витрины магазинов. Включалась реклама на кинотеатрах и ресторанах. Жизнь шла. Шла своим чередом, не замечая никого вокруг.
«А может, ничего и не нужно делать, - подумал Макушев, - ведь живут все люди и живут себе. Никого ничто особенно не заботит. Всё происходит естественно и просто. И к чему тогда посторонние, хирургические вмешательства? Всё и должно идти только так, как и должно двигаться. А если все идут неправильно? Значит надо сделать так, чтобы все шли правильно. Надо менять…город. Большой город. И исправлять надо очень много. Нет. Сомнения все уже прошли. Теперь за дело. За дело. Хватит себя мурыжить. И главное – бессмысленно. Если решено, значит решено».
Макушев дошёл до драмтеатра. Его прожектора и люстры ярко пылали вокруг, бросая отцветы на окружающие дома.
«Может, в театр сходить?» – подумалось Макушеву. А почему бы и нет?
Билетов к кассе не оказалось пришлось взять билет у местного барыги. И Макушев вошёл в дворец Представлений, руководимый старым режиссёром Бобылёвым. А за спиной оставалось всё пршлое, всё что надо было оставить и забыть. И Макушев забыл своё прошлое.

                Часть 2

                1    

День стоял хороший. Светило солнце и мороз слегка покалывал носы и руки прохожих. Город утопал в огнях. Фонарики, прожектора, просто лампочки, освещали всё, что можно было осветить на освобождённых пространствах. Людские толпы ходили под морем электрических лампочек, и ничего не замечали вокруг себя. Да и надо ли что-то замечать?
Свежий снег лежал нетронутой, не мятой простынёй между домами, скверами, улицами и дорожками. Его белизна удивляла. А с наступлением сумерек белизна снега переходила в голубизну. И город тонул в зимней сказке.
Город готовился к празднику. Праздник уже чувствовался. Он пропитывал собой пространство. Даже по лицам спешащих прохожих можно было угадать, что все что-то ждут и к чему-то стремятся. Не надо обладать большой проницательностью, чтобы угадать, чего все так с нетерпением ждут и хотят. Новый год. Да, Новый год приближается своими невидимыми минутами к своему дню рождения. И город заметно залихарадило.
- Где вы взяли колбасу?
- В ЦГ.
- А где продают куриц?
- В ЦУМе есть. И в Универсам завезли.
- Женщина, женщина, погодите.
- Что вам?
- Скажите, пожалуйста, где вы купили апельсины?
- На Хохрякова. Но там их уже разобрали.
- Извините.
- Не скажите, где вы достали шампанское?
- На Ленина, в винном.
- Спасибо.
          Диалоги и монологи звучат во всех частях города. Они разносятся над тротуарами, разбредаются по квартирам, по подворотням, уходят в глухие переулки и на центральные площади. И не мудрено: кое кто уже начал праздновать.
- Разливай, - слышался хриплый шёпот в простенке между
гаражей.
- Ничего не видно.
- Пацан. Дай-ка сюда.
- Гриша, не шуми.
- А чего он…
- На – держи.
- Пошла милая…
          В другом месте, днём именуемое детским садом, группа молодых людей сидела на скамейках и приглушённо пла под аккомпанемент гитар.
- Надо бы к Кешке сходить.
- А что у него?
- Родичи уехали.
- Рано ещё.
- Успеем.
- Но на новый год у него…
- Законно.
          Напряжение наступающего праздника захватило всех. Доставался дефицит, приглашались гости. Кто-то праздновал, засчёт отгулов, прогулов или случайно выпавшего свободного времени. Готовились праздничные наряды. Проводились детские утренники. Организаторы новогодних вечеров сбились с ног для того, чтобы у них всё прошло на высшем уровне. Сотни забот и тысячи дел родил наступающий праздник. Все волновались и все радовались. Сотни тысяч новогодних ёлок перекочёвывали всевозможными путями из леса в дома предпраздничных горожан и только одно это паломничество да дарами леса, наполняло атмосферу торжественностью и величием. Ритуалы и традиции заполняли собой пространство и время.
Но весёлый праздник не так весело шагнул на заводские и фабричные дворы. Там настроение блуждало совершенно иное, чем на улицах. Там витала забота. Заботились обо всём. И главным образом о плане. Хорошо, если завод твёрдо мог поручиться за план и его выполнение. Но такое могли сказать далеко не все директора и руководители. На предприятиях стояла суматоха. Каждый чего-то хотел и куда-то бежал. Возгорелась штурмовщина. Рабочим приходилось работать в субботы и воскресенья, конечно же за «повышенную» оплату. Подбивались отчёты, делались приписки, второй сорт выдавался за первый, нестандартные детали выдавали на конвеер. Короче – делался годовой план. Что ж: новый год приносит каждому свои заботы.
Макушев сидел в темноте и курил сигарету за сигаретой.