Рой

  Видели ли Вы настоящий пчелиный рой? Это не просто скопление пчел, собранных в одном месте — это целое живое существо, сотканное из тысяч маленьких насекомых, стремящихся к новой жизни под руководством молодой матки. Это семья, соединенная невидимыми узами, единое целое, готовое к великому шагу и расширению своих границ. Когда улей созрел для перемен, он делится, как живая клетка, образуя два дома: один остается в привычном гнезде, другой устремляется в неизведанное, что можно сравнить с великой миграцией народов в момент зарождения новых держав.
Час пик отшумел, и я, спешащий на совещание, выбрал метро. В длинном переходе остановился у книжного развала и выбрал книгу «Иная жизнь».
    Перелистывая страницы, я, поглощенный иллюстрациями, пропустил нужный поворот и столкнулся с прохожим. Извиняясь, я почувствовал его доброжелательность — он тоже был невнимателен. Я отправился дальше, но его лицо показалось знакомым, словно отражение в зеркале. В вагоне, углубившись в чтение, обнаружил, что окружающие меня пристально изучают — будто я стал объектом их неосознанного интереса.
   Ушиб, в сущности, оказался незначительным, но неудобство за свою невнимательность охватило меня. Я неоднократно произнес слова извинения перед пострадавшим, на что он, с доброй улыбкой, ответил, что и сам был невнимателен и тоже принес извинения в ответ. Мы разошлись, но невольно осталась мысль, что его лицо кажется мне знакомым, словно я уже встречал его… в зеркале. Положив книгу в карман, я продолжил свой путь, окруженный нестройной толпой. Толпа дружно спустилась по лестнице эскалатора, и все уверенно вошли в вагон. Мельком оглядев окружающее, я занял свободное место и вновь погрузился в изучение книги, название которой стало звучать так: «И на Я — жизнь!».
   Через пару остановок меня ждала пересадка. Поезд затормозил, и пассажиры дружно устремились к выходу. На первый взгляд, всё шло своим чередом: я оказался в привычной толпе людей, спешащих в одном направлении. Однако в какой-то момент я невольно осознал, что вокруг происходит нечто странное. Обойти кого-либо в этой массе или отстать от случайных спутников казалось невозможным. Все мои попытки изменить скорость или маршрут лишь приводили к тому, что толпа двигалась в унисон со мной. Даже когда мне удавалось на мгновение оторваться или отстать на пару человек, вскоре все вновь возвращалось на свои места. Словно вязкая и липкая субстанция объяла меня, удерживая в статике. Они двигались слаженно, как при синхронном плавании. Сначала это не вызывало тревоги — лишь игра воображения, но когда я отошел в сторону и остановился, мысленно досчитав до десяти, неожиданно ощутил, как за мной повторяют то же самое, и вдруг вся толпа замерла на месте.
   Вскоре весь этот караван погрузился в вагон, где я немного успокоился, осмотрелся и не заметил ничего подозрительного. Снова принялся за книгу. В вагоне была привычная публика: пассажиры разного возраста и внешности, и я углубился в чтение. Однако, пробежав глазами несколько строк, я начал испытывать внутренний дискомфорт. Резко подняв голову, я снова окинул взглядом окружающих и обнаружил, что многие из них безмолвно уставились на меня. Особенно молодой человек напротив, который явно изучал меня и время от времени делал пометки в альбоме. Ребёнок с матерью тоже смотрел на меня, открыв рот, словно старался запомнить каждую деталь — мороженое из его стаканчика уже стекало на пол. Мамаша шептала ему что-то на ушко, глядя в мою сторону своими широко открытыми, полными преданности глазами, как будто говорила: «Вот он, твой папа». Меня передёрнуло при этой мысли. А девушка, сидящая рядом, почти откровенно заглядывала в мою книгу под предлогом набора цифр. Я подумал, что, возможно, что-то не так с моей одеждой, поднялся и подошёл к окну, чтобы оценить свой внешний вид, но на первый взгляд в нём не было ничего подозрительного. Через окно я заметил, что соседний вагон почти пуст, и решил перебраться в него.
    На следующей остановке я переместился в соседний вагон и уселся на свободное кресло. Однако всего за мгновение, в течение короткой остановки, этот вагон также наполнился до краев. Каково же было мое удивление, когда я вновь увидел окружающих меня недавних попутчиков — они, словно по волшебству, все дружно перекочевали сюда, лишь заняв иные места. Молодой человек по-прежнему рисовал, а девушка, стоя, заглядывала в книгу.
— Может быть, вы хотите это посмотреть? — обратился я к девушке, протянув ей книгу и уступив ей место.
— Да, спасибо, — ответила она, не отказавшись, но, тем не менее, лишь приблизилась, оставаясь стоять рядом и спокойно рассматривая страницы. Однако в этом чтении была одна странная особенность: все буквы и слова казались знакомыми, но собрать их в единое целое у меня не получалось; в сознании не возникало ни одного образа. И, как мне показалось, позже я вспомнил, что буквы, прочитанные мною, бледнели, словно на засвеченной пленке, и становились едва различимыми.
— А вы, молодой человек, не хотите ли чего-нибудь сказать? Например, объясните, почему вы все время смотрите на меня? — обратился я к "художнику". Мое неожиданное обращение, казалось, не удивило его. Он смотрел на меня чистым, преданным взглядом, как примерный школьник.
— Просто живем…
— А что же рисуете?
— Просто рисую ваш портрет…
— Мой? Но зачем?
— Нам важно запечатлеть каждый миг нашей встречи для истории…
— Какой истории?
— Для нашей новой истории…
Я поежился; эта фраза напомнила мне известный тост разведчика.
— Какой смысл окружать людей своим бесцеремонным вниманием? Лучше расходитесь…
— На самом деле мы всегда рядом, просто нас обычно никто не замечает…
— Хорошо, — сказал я, стараясь рассуждать логически. — Почему для своих "упражнений" вы выбрали именно меня, ведь кругом полно народу?
— Не волнуйтесь, мы вам не чужие и всегда рядом. Эта встреча — историческое событие, но она скоро закончится. Мы так привыкли к притяжению, что не замечаем его.
   Это показалось мне глубоко странным, и я отчетливо увидел, словно угадал, как дюжина преданных Лун с темными спинами стремятся прижаться ко мне. Я вновь обвел взглядом вагон, наполненный замиранием, все словно наблюдали за нами, время от времени кидая кивки, завуалированные участием. Грубый розыгрыш, подумал я, однако заметил одну любопытную деталь: они, будто под рукой единого стилиста, имели общее выражение — их взгляды сияли, словно голограммы, игравшие солнечными зайчиками на их одежде.
   Когда поезд остановился, я осуществил дерзкий маневр: бросился в бежать вдоль состава и вбежал в закрывающуюся дверь пустого вагона. Наконец, я оторвался от толпы, большая часть которой юркнула лишь в соседний вагон. Я с любопытством наблюдал, как с каждым мгновением людей оставалось все меньше. Они, словно тени, появлялись рядом, беззвучно дыша и вытирая пот. Взгляды их оставались такими же преданными, как у малых пуделей, ждущих своих хозяев после короткой разлуки.
Смущенный этим странным поворотом событий, я прижался лбом к холодному стеклу. В темноте мое отражение встретило меня с ясностью, но образ за окном, словно бы самовольно, отодвинулся и, поднеся к губам указательный палец, шепнул: "Тсс", подмигнув.
   Поезд приближался к станции, и свет на мгновение погас, но когда он вновь загорелся, я увидел пустой вагон — лишь рядом на кресле лежали несколько рисунков и моя книга. На изображениях, словно на старинных фотографиях, был я в разном возрасте, а бумага пожелтела, будто ее не рисовали, а выжигали. На последнем листе красовалась корявая надпись: "На добрую память" — Рой. Под обложкой "Иной жизни" остались лишь чистые листы.