Сестринское дело

Июнь. Середина рабочего дня. Жара. Горячий воздух плавится, в медленно восходящих его потоках преломляются предметы, плывёт изображение. В помещениях липкая духота. Любое телодвижение сопровождается катастрофическим шквальным потоотделением, поэтому люди перемещаются, стараясь совершать как можно меньше ненужных шевелений, и этим напоминают привидения. Только маленький вентилятор на подоконнике неутомимо трудится, не опасаясь вспотеть. Он расталкивает плотные слои жаркого воздуха, что по эффекту похоже на помахивание веником в парилке, но всё-таки в радиусе действия вентилятора дышать легче. Рабочий стол медсестры попадает в этот радиус. Правда, сидеть за ним особенно некогда. В кабинете электролечения, впрочем, как и в других кабинетах физиотерапевтического отделения в это время всегда запарка. Независимо от температуры окружающего воздуха в стенах городской клинической больницы и за пределами этих стен.
– Кто на электрофорез, проходите.
– Девочка, как твоя фамилия? А направление где?
– Ваш аппарат занят, подождите. У той бабушки другое назначение, поэтому она и идёт раньше вас.
– Потише, пожалуйста.
– Мужчина, выйдите в коридор, не надо здесь стоять. Я вас приглашу, когда аппарат освободится.
– Я за вашей очередью не слежу, разбирайтесь сами. Моё дело – процедуры отпускать.
– Представляете, тридцать девять градусов на солнце! Обалдеть можно.
Это Соня, практикантка из медицинского колледжа. Легкомысленна и любознательна, как и все в восемнадцать лет. Конкретного рабочего места у неё нет, нет и конкретной работы. Просто помогает всем, ходит, смотрит, запоминает. Её хвост каштановых волос, перетянутый резинкой, мелькает то в одном, то в другом кабинете. Сейчас она пришла из кабинета теплолечения – это там за окном висит термометр.
– Жанна, слышишь? Тридцать девять градусов, – повторяет она медсестре за столом. Та раскладывает направления по стопкам.
– Больные с высокой температурой к процедурам не допускаются, – как робот отвечает Жанна, перебирая бумажки. Закончив, оборачивается к Соне:
– Кто с температурой?
– Я говорю, на улице тридцать девять, – объясняет Соня.
– А-а, – устало тянет Жанна, – я думала, у больного. У меня у самой сейчас, наверное, столько. Еле сижу.
Жанна говорит хриплым голосом, кашляет. Как ни странно, в такую жару легко подхватить какую-нибудь заразу вроде фарингита. Достаточно выпить залпом холодного пива, или поесть мороженого. Возможно, Жанна накануне проделала и то, и другое. Соня дотрагивается ладонью до лба Жанны.
– Кажется, нормальная у тебя температура. Ну, померь, если хочешь. Градусник есть?
– Соня, в медицине не существует градусников. Только термометры, – это от порога подаёт голос старшая медсестра. Маргарита Зуфаровна, Марго. А вот и она сама. В кабинет заходит, словно фрегат в бухту, медленно, торжественно и гордо. Груди, как надутые паруса. Так она ходит всегда, а не только в жару. Вид строгий и монументальный. Самые шумные больные затихают в её присутствии.
Жанна, сидящая спиной к двери, строит Соне гримасу, пародируя Марго, потом встаёт и уходит в кабину отключать аппарат. Она не любит Марго. И в этом Жанна не исключение. Старшую сестру не любит никто. Во-первых, за то, что она в конце месяца ставит проценты. Но фонд заработной платы мал, и на всех угодить невозможно. А во-вторых, Марго и не собирается никому угождать. К медсёстрам она излишне придирчива, никогда не встанет на их сторону, не поможет, не поддержит, не посочувствует. «Больной всегда прав», – таков её принцип. Из этого она выводит следствие: «Медсестра всегда не права». Вероятно, Марго и поступилась бы своими принципами, или хотя бы скорректировала их, если бы сама отпускала процедуры обычным, не «блатным» больным. Но уже много лет она не занимается «чёрной» работой. Не царское это дело. Она придирчиво осматривает кабинет и выплывает в коридор, инспектировать других медсестёр. Здесь придраться пока не к чему.
– На ДДТ  есть? – кричит Жанна в коридор, где изнывают от жары больные. – Как ваша фамилия? Вахитов? Валитов? Что у вас?
– ЦМТ, – неуверенно произносит больной, косясь в направление, как в шпаргалку.
– СМТ, а не ЦМТ, – раздражённо поправляет Жанна.
– Я думал, это на латинском.
– Тоже мне, полиглот нашёлся. Синусоидальные модулированные токи, неужели сложно запомнить? Вместо «ДМВ » тоже что только не скажут. И «БМВ» говорят, и «ДМБ», и «МВД». Как на три буквы послать, так это запросто, а название процедуры постоянно забывают.
Больной робко мнётся в дверях. Из глубины кабинета появляется Алёна, напарница Жанны. Она из тех, на ком останавливается взгляд опытного мужчины, ценящего не откровенно голые ноги под мини-юбкой, а настоящую женственность. Женственности у Алёны в избытке. Её ноги, прикрытые до колен халатом, стройные, длинные; то, что выше, под тканью, вырисовывается при ходьбе волнующими формами. Бёдра широкие, немного даже слишком, что не удивительно. Шутка ли, троих родила, хотя и тридцати лет не исполнилось. Зато талия тонкая, гибкая, как у балерины. Грудь полная и тяжёлая на вид, но это та тяжесть, которая руку не тянет. Длинные русые волосы заплетены в косу и по старомодному обвиты вокруг головы, что придаёт Алёне ещё больше шарма. А лицо юное, миловидное; курносый носик, минимум косметики, очень искусно положенной. Обаятельная улыбка, спокойный взгляд серых глаз. Даже если кто-то и предположит, что Алёна совершеннейшая дура (ведь не может же быть столько достоинств у одного человека), то и это не испортит общего впечатления.
– Давай, я отпущу, – предлагает Алёна Жанне, и та с удовольствием соглашается. А в дверях – очередной больной, мальчишка-подросток. Жанна умильно улыбается ему:
– Семёнов, да?
– Семёнов, – подтверждает мальчишка, смотрит недоверчиво, исподлобья, на Жанну. Он уже знает её манеру поведения, готов к неожиданностям, но ласковая улыбка медсестры его смущает.
– А где мама твоя? Ты без мамы пришёл?
– Какая мама, я один, – Семёнов возмущается, забывая об осторожности, и попадает в ловушку, расставленную ехидной Жанной.
– Без мамы лежишь?
– Конечно.
– Так ты большой уже? Ну, надо же, – в голосе Жанны растекается мёд, – сколько же тебе лет?
– Двенадцать.
– Да ты что? – притворно ужасается Жанна, всплёскивает руками, – И в школу уже ходишь?
Семёнов ухмыляется.
– И читать умеешь? Ну, надо же, и в самом деле большой. Ты, наверное, и объявление на двери кабинета прочитал? – неимоверная сладость голоса Жанны уже приторна, уже тошнотворна, уже становится ядовитой, и этот яд постепенно вытесняет медовые нотки. – Нет? Ну, так сходи посмотри, что там написано. Ну, что? Прочитал? Когда приёмные часы детского отделения? Правильно, до одиннадцати. А ты когда припёрся? Ах, у тебя часов нет. А ты один на этаже лежишь? На посту у дежурной сестры не мог посмотреть? Ну, иди, родной, иди, спи дальше. Завтра придёшь. Что «может быть»? Ничего уже быть не может, твоё время вышло. Давай, топай отсюда, не порть мне настроение.
Соня, скрывая недовольство, наблюдает за этой сценой. Хотя ей нравится бесшабашный характер Жанны, и она, сама того не замечая, старается ей подражать, но здоровый цинизм, которым в той или иной мере обладают все медработники, она ещё не приобрела.  Как ни странно, больные на грубость Жанны жалуются редко. Может, потому, что Жанна похожа на мальчишку-сорванца, на которого нет управы и от которого заранее можно ожидать чего угодно. Худая, угловатая; светлая чёлка на бровях, колючий взгляд из-под чёлки; резкие слова, резкие движения.
– К концу рабочего дня я их всех ненавидеть начинаю, – честно признаётся Жанна практикантке, не особенно заботясь, чтобы её не услышали посторонние.
– А с утра любишь?
– С утра всё-таки терплю.
Жанна ведёт следующего пациента в кабину, где находится аппарат ДМВ – «Ромашка». На коротко стриженом, плотном и низкорослом «качке» толстая цепь, словно связка сосисок, массивная золотая гайка на пальце, мобильник в руках. «Качок» обливается потом, вытирается тыльной стороной ладони. Платка нет. Жанна предупреждает:
– Весь металл снять. Телефон тоже оставить.
– Куда же я это дену? – удивляется «качок». Жанна безразлично пожимает плечами.
– Положите у себя, – пациент протягивает ей в двух горстях снятое с себя  добро.
– У нас не камера хранения, – с явным удовольствием заявляет Жанна. После недолгих препирательств она позволяет «качку» оставить ценности на тумбочке возле аппарата, накладывает электроды. Вернувшись к Соне, говорит:
– Этих вообще не выношу. Заходят с таким видом, будто всё у них куплено и за всё заплачено. Бабушки-пенсионерки то шоколадку подарят, то хоть яблочком угостят. А ведь на их пенсию не разгуляешься. Да мне и не нужны их яблоки, пусть сами едят на здоровье. Главное, чтобы отношение ко мне хорошее было. А от этой «крутизны» никакой благодарности.
– Но ведь не все такие, – спорит Соня.
– Не все, – неохотно соглашается Жанна, но, справедливости ради, тут же приводит пример:
– Ходил тут один на СМТ. Тоже из крутых, весь при делах. Я ему аппарат включила и жалуюсь Алёне, что заведующая постоянно на телефоне висит, в город позвонить невозможно. Он услышал и говорит: «Девушка, позвоните по моему телефону». Дал мобильник, и потом всегда предлагал позвонить. А когда на последнюю процедуру пришёл, подарил мне и Алёне по коробке конфет и по банке кофе. Вот это я понимаю.
– Он, наверное, вас закадрить хотел, – полушутливо предполагает Соня.
– Да какое там, пожилой уже был, – для двадцатитрёхлетней Жанны все старше сорока  – старые. Она машет рукой и продолжает:
– Такие редко встречаются. Я вообще заметила: чем человек богаче, круче, тем он надменнее и жаднее. «Вам зарплату платят». Да эти деньги не то что зарплатой, пособием на бедность назвать трудно. И ведь относишься к ним, как к людям, и уложишь, и простынку постелишь, и объяснишь всё, что делать должны, какие ощущения возникают в ходе процедуры. Могли бы просто включить аппарат и уйти.
– Но ведь положено объяснять, – Соня вспоминает инструкцию о порядке отпуска физиотерапевтических процедур.
– В нашей стране много что положено, – парирует Жанна, – нам положено шестьдесят процедурных единиц на медсестру в день. А у нас в два, иногда в три раза больше получается. Если всё по инструкции делать, до ночи здесь торчать будем.
– А за переработку платят? – интересуется Соня. Этот вопрос её тоже волнует.
– Раньше в начале года мы писали заявления на имя главного врача, чтобы нам оплачивали сто процентов за переработку. Сейчас по всей стране зарплату бюджетникам увеличили, а у нас в больнице переработку урезали. Мол, нет её, поскольку нет денег в бюджете. Проценты снизили до минимума. Сказали, за выдающиеся заслуги будут доплачивать отдельным работникам по рапортам заведующих отделениями. Но рапорт – это такое муторное дело, так долго оформляется, на каждую медсестру его не напишешь, и каждый месяц тоже нельзя. Не пройдёт. Да наша заведующая не особенно и разбежится. С начала года на меня только один рапорт написала. Зато уже три объяснительных затребовала. Короче, получилось, что после повышения у нас зарплата ещё меньше стала. Начмед сказал: «Я вам аппетиты поубавлю». Представляешь, гад какой?
Соня энергично кивает головой. В этом она полностью солидарна с Жанной.
– А если сыночек нашего уважаемого снова проиграется в каком-нибудь Монте-Карло, то и эти деньги на пару месяцев задержат.
Жанна имеет в виду отпрыска руководителя региона. Людская молва приписывает неженатому сорокалетнему инфанту всевозможные пороки, включая наркоманию и гомосексуализм. Но в последнее время народ стал более терпим (если не сказать: безразличен) к подобным отклонениям, и сплетничают об инфанте в основном как об азартном и не очень удачливом игроке. Говорят, что долги инфанта его папаше приходится погашать из бюджета. Возможно, всё это неправда, и задержка зарплаты бюджетникам не зависит от вращения рулетки, но в подобное верится легко и охотно. Соня понимающе ухмыляется.
Во время разговора Жанна успевает промыть очередные прокладки для электродов и обработать освободившуюся кушетку.
Снова появляется Марго. Соня стирает с губ улыбку. Но Марго сейчас благодушна.
– Жанна, тебе Соня нужна? Если нет, то пусть она приступает потихоньку. Покажи ей.
– Ага, сама не может показать, – ворчит Жанна в спину удаляющейся Марго, – сейчас пойдёт в терапию, будет там с подружкой лясы точить. Придёт на всё готовое.
– А что надо делать? – спрашивает Соня. Она впервые попадает на праздничное мероприятие в этой больнице.
– Ну что? Начни салатики резать. В сестринской доска есть, ножи. Алёна, ты крабовые палочки принесла?
– В холодильнике, – откликается Алёна из дальней кабины. Слышно, как её пациентка спрашивает дребезжащим старческим голосом:
– У вас какой-то праздник, дочка?
И Алёна отвечает ей:
– День медицинского работника, бабушка.
Решение было принято накануне. Стихийно, как это обычно и бывает. Очень кстати и заведующая отделением уехала на курсы повышения квалификации. Ей это нужно: перейдя в отделение из лечебной физкультуры, она в физиотерапии слаба, хотя и специализацию прошла. Уверенно назначает только ингаляции: по крайней мере, хуже не будет, что вполне соответствует гиппократовскому «не навреди». Жанна коллекционирует цитаты из её направлений. Шедеврами являются назначение «УВЧ  на правую ногу», а также слово «гЕнИкология». Инициатива празднования исходила от Марго: любит старшая медсестра застолья. Быстро составили список продуктов, раскидали по людям. Всё отработано, привычно. Медсёстры, конечно, не менты из популярного сериала, которые пьют стаканами на рабочем месте, но свой профессиональный праздник сам Бог велел отметить. Закуска немудрёная: салат из крабовых палочек, салат из овощей, колбаса, шпроты, варёная картошка на горячее, яблоки, лимон к чаю. Массажистка Диля испекла торт. Марго обещала принести вино. Его она делает сама, из собственноручно выращенных яблок. Марго –  заядлая «садистка» и отпуск берёт только летом.
В третьем часу Жанна с переносным аппаратом уходит на места, к лежачим больным. Аппарат из другого кабинета, просто нужно помочь девочкам, чтобы быстрее приступить к трапезе. Алёна остаётся одна в кабинете, но поток больных уже иссяк, превратившись в тоненькую струйку. Алёна в промежутках даже успевает просчитать процедурные единицы и записать их в специальный журнал.
В коридоре гроза: Марго устраивает разнос Тамаре из кабинета ингаляций. Выговаривает, не стесняясь присутствующих в коридоре последних больных. Соня с пугливым любопытством выглядывает из сестринской. Выясняется, что Тамара, закрыв кабинет, ушла с аппаратом на место. Ключ от кабинета забрала с собой, машинально сунула в карман халата. В это время пожаловала на процедуры одна из бухгалтеров больницы. Марго, не найдя ключ на привычном месте на гвоздике в сестринской, рвёт и мечет. Бухгалтерша удалилась обиженная.
– Ты думаешь хоть иногда, что делаешь, или у тебя совсем головы нет? Она же нам все проценты подписывает, – бушует Марго.
Тамара молчит. В глазах – слёзы.
Время приближается к трём. Конец рабочего дня. Алёна наводит порядок в кабинете. Возвращается Жанна, почти швыряет переносной аппарат УВЧ на кушетку. Алёна смотрит вопросительно.
– Представляешь, – возмущается Жанна, – сейчас проходила через отделение функциональной диагностики, там в ординаторской сидит наша мадам, общается с их заведующей. Меня увидела, спрашивает, всё ли готово. Представляешь, какая наглость! Нет, чтобы девчонкам помочь.
– И что ты ответила?
– Сказала: «Вашими молитвами». Заведующая функциональной диагностикой ржёт. Терпеть её не могу.
– Почему?
– Да я к ней недавно подходила, когда у отца сердце стало болеть, просила обследовать его, как сотрудника. ЭКГ, велоэргометрия. Она сказала: «На общих основаниях», значит, платно. А это сейчас так дорого стоит. Мне до слёз обидно было. Она же к нам каждую неделю прибегает то на одну, то на другую процедуру. Сама себе назначает, без всяких направлений, а ты будь добра, её обслуживай. Больные из её отделения ждут, наши больные ждут, а ей по фигу. Лежит. Не буду ей больше ничего отпускать, пусть тоже платит.
– Марго или заведующая прикажет, и отпустишь, как миленькая, – философски замечает Алёна.
Жанна вздыхает, но очевидного не оспаривает. Она уже переключилась на другое:
– Слушай, давай, здесь стол организуем? В сестринской солнце прямо в окно светит, мы там сваримся. А здесь сейчас тень будет.
Алёна не возражает, убирает предметы с рабочего стола на подоконник. Соня несёт тарелку с салатом, за  ней тащатся с тарелками Рая из кабинета теплолечения и Тамара из ингаляций. Деление по кабинетам условно: раз в два месяца все медсёстры меняют рабочие места.
Удлиняют стол тумбочками, быстро сервируют его. Режут хлеб. Выносят из ближайших кабин две кушетки.
– Соня, открой шпроты, – Рая протягивает практикантке консервный нож.
– Ой, а я не умею, – пугается Соня.
– Брось выпендриваться, – Жанна злится, – был бы здесь хоть один мужик, мы бы все ничего не умели.
Появляется Марго.
– А я вас в сестринской ищу, – объявляет она.
– Ну и сидела бы там, – бормочет Жанна под нос.
Приходит массажистка Лера с коробкой конфет.
– Диля чуть-чуть попозже будет, – сообщает она и включается в работу. Никто не спрашивает, почему Диля опаздывает. Все знают: после трёх часов к ней в кабинет приходят «левые» клиенты на массаж. А вечером она ещё ездит по адресам. Ничего не поделаешь, матери-одиночке как-то надо выживать.
Ну вот и все собрались. Из двенадцати штатных единиц медсестёр две в отпуске, две на больничном, одна в декрете. Одна ставка свободная. Две массажистки, две санитарки. Да два начальника по разным концам стола – старшая медсестра и врач-физиотерапевт, Виолетта Фёдоровна. Есть ещё врач, но она редко остаётся после работы: спешит нянчить внучку, помогать дочери-студентке. Итого с учётом практикантки – тринадцать человек, чёртова дюжина. Но никто этой цифры не пугается.
Только собрались сесть за стол – топот в коридоре. Опоздавшие больные, из травматологии. Двое. Друзья. Вместе лихачили и попали в аварию. У одного закрытый перелом большого вертела правого бедра, нога в гипсе, под мышкой – костыль. Это ему заведующая назначала процедуру «на правую ногу». У другого травма головы и разрыв связок шеи. Лежат в одной палате и на процедуры ходят вместе.
– Всё, приём закончен, – Марго оттирает их могучей грудью от двери. Но те умудряются заглянуть в кабинет.
– О-о, у вас тут банкет. И по какому поводу?
– Сегодня день медика, – неохотно, но с достоинством сообщает Марго и добавляет: – Вы же свой день торговли не пропускаете.
Марго откуда-то знает, что парни занимаются коммерцией.
– С праздником вас, – откликаются парни. Получается почти хором, и все смеются. Но Марго непреклонна.
– На сегодня приём закончен. До свидания.
Парни явно не хотят уходить.
– Может, вам компанию разбавить? – предлагает один, – возьмите нас в гости, а то, я смотрю,  у вас с женщинами перебор, а мужиков не хватает.
– А какой толк от тебя, хромого? – скептически оглядывает его Марго.
– Да разве в ногах дело? – пытается поддержать товарища второй.
– А в чём? В голове? Так ведь она у тебя треснутая, – Жанна приходит на помощь начальнице. – И вообще, кто же в гости ходит с пустыми руками? Мужики, называются. Освободите помещение.
Парни вздыхают и исчезают. Их с сожалением провожает взглядом санитарка Майя. Она любит всех мужчин от шестнадцати до шестидесяти. Взаимностью не пользуется. Сорок лет, не замужем, за собой не следит, но считает себя неотразимой. Жанна подозревает, что у Майи не все дома. Из-за этого часто происходят скандалы, поскольку свои подозрения Жанна не скрывает.
– Ну что, дорогие мои коллеги, прошу к столу, – Марго как старшая берёт бразды правления в свои руки. Виолетта Фёдоровна считается новенькой. Она недавно окончила институт, пока робко выписывает направления на процедуры, стесняется в присутствии других врачей и даже медсестёр поначалу называла на «вы». Правда, от этого отказалась быстро. Похожа на школьницу-старшеклассницу, неумеренно пользующуюся косметикой. Пухлые капризные губки, ресницы вразлёт.
Марго говорит тост. Это она делает с удовольствием и со знанием дела. Желает всё то, что обычно желают в подобных ситуациях, но получается это у неё более гладко, чем у других. Зато и более длинно. Жанна собирается съязвить по поводу затянутости тоста. Марго, словно прочитав мысли подчинённой, закругляется. Все чокаются.
Вино у Марго действительно хорошее. Из прошлогоднего урожая, значит, выдержанное. Креплёное медицинским спиртом. Два полуторалитровых баллончика выпиваются быстро. Под вино так же стремительно уничтожается всё на столе вопреки всеобщему мнению, что в жару есть не хочется. После семи часов работы на ногах аппетит зверский. Тут опровергается ещё одно заблуждение, что работа у медсестры сидячая. Может быть, к сёстрам на приёме это и относится, но никак не к процедурным, или сёстрам физотделения. К примеру, в кабинете электролечения на две медсестры четырнадцать кабин. В одну кабину кладут больного, в другой какая-нибудь бабушка жалуется, что очень сильно щиплет – надо убавить ток; в третьей наоборот: больной ничего не чувствует – надо прибавить, или убедить, что так и должно быть. В следующей кабине на пациента дует из окна – укрыть одеялом. В следующей – нужно выключать аппарат: вышло время. В следующей – глуховатый дедок никак не может  понять, что от него требуется, и со старческой дотошностью пытает медсестру въедливыми вопросами. В следующей – оборвался провод от электрода, а техник работает на полставки, и каждый приход его в отделение происходит не чаще, чем выдаётся зарплата. Провода медсёстры скручивают сами. А тут уже пора выключать первую кабину. Далее – закончилось лекарственное средство, и надо сбегать к старшей медсестре, получить. А ещё – промыть прокладки. А ещё – зафиксировать дозиметрические данные в карте больного. Успокоить больных в коридоре, которым кажется, что очередь движется слишком медленно. Обработать кушетки с интервалом в пятнадцать минут. Ликвидировать на полу лужу от пролитого случайно физраствора, поскольку санитарок не дождёшься. Неожиданно заведующая вызывает одну из медсестёр, и её напарница работает за двоих. Старшей медсестре что-то не понравилось, и нужно бросаться на устранение недостатков. Медсёстры стрижами летают из кабины в кабину, держа в уме ещё десятки дел.
Вино хмельное. Женщины ещё больше разрумянились, разговоры принимают более вольное направление, но всё равно пока на тему работы.
– Вот года два назад к нам приезжали представители одной иностранной компании по производству медицинского оборудования, – рассказывает Марго, обмахиваясь рукой, – вроде итальянцы. А, может, австрийцы. Забыла. И к нам заходили, расспрашивали.
– На каком языке? – интересуется Соня.
– На своём, через переводчицу. Я сама ни итальянского, ни австрийского не знаю.
Соня фыркает, Марго строго глядит на неё, не понимая причины веселья. Потом продолжает:
– Для отделения гравитации предложили очень хороший аппарат, кажется для очистки крови, или что-то в этом духе. А назывался он, прошу, прошения, пердометр. Нашим врачам аппарат понравился, решили купить. Только начальство поставило условие: сменить название. Неблагозвучно. «Фирмачи» отказались, в результате больница осталась без аппарата.
С другого конца стола рассказывает Рая:
– Месяца два назад ко мне на процедуру женщина молодая пришла. И в парандже. А я в направлении у неё диагноз читаю: «аборт». Ну, думаю, не на лицо тебе, милая, надо было в своё время паранджу надевать.
Жанна недобрым словом вспоминает стоящую который день жару, а словом уж совсем злым – потливость больных как следствие этой жары.
– Я уже не могу терпеть, кому-нибудь выскажу, пусть ему стыдно будет. Ведь в каждой палате есть умывальник, ну неужели так трудно носки постирать раз в день, под мышками помыть? Дезодорантом побрызгаться? Приходят молодые красивые парни, загляденье просто, а воняет, как от козлов. Мухи дохнут. А женщины какие нечистоплотные, это вообще позор. Ну почему я должна всё это нюхать?
Вопрос риторический. Жанна – чистюля ужасная. Даже рассказывая, она брезгливо морщит нос.
Марго дружелюбно обнимает Жанну за плечи. Худенькая Жанна гнётся под мощной дланью старшей сестры, но не возражает: в таком состоянии она любит всех. Тамара, забыв про обиду, визгливо смеётся. Массажистки Диля и Лера уходят покурить.
– Алёна, а у вас действительно трое детей? – спрашивает Соня, делая большие глаза.
– Да, – Алёна кивает.
– Тяжело, наверное, – в голосе Сони притворное сочувствие.
– По всякому.
– А я даже не знаю, сколько бы я хотела иметь детей. Если для родителей, чтобы им внуков понянчить, то одного хватит. Если перед страной долг исполнить, для поправления демографической ситуации, то, как минимум, двух.
– Не нужно никаких долгов, детей должно быть столько, сколько тебе хочется, – спокойно советует Алёна. Кажется, она до сих пор не поняла, что Соня дразнит её.
– А мне вообще детей не хочется.
– Ну, тогда и не надо, – пожимает плечами Алёна и задумчиво добавляет: – может, так для них и лучше будет, – и сразу становится ясно, что Алёна вовсе не дура, а обладает острым и язвительным умом, которого вполне хватает на то, чтобы  это скрывать.
Диля режет торт. Разливают чай. Но Жанне спешить некуда, и она хочет продлить праздник. Для этого она раскручивает Марго на спирт: у той всегда есть.
– Ну, Маргариточка Зуфаровна, на полпути не надо останавливаться. Рабочий день закончился, праздник продолжается. Всё дело только в вас.
– Неизвестно, где в таком случае твой путь закончится, – возражает Марго.
– Да что мы, в первый раз, что ли? – делает вид, что обижается, Жанна, – помните, на Новый год всё нормально же обошлось.
– Тогда старый главврач работал, которому всё до фонаря было. А этот, новый, ходит по отделениям. У нас ещё не был, может, сегодня и зайдёт.
Жанна молча пьёт чай. Она знает, что сейчас старшую медсестру терзают колебания, которые наверняка разрешатся положительно. Жанна оказывается права. Марго, вслух ругая себя за добросердечность и мягкость характера, несёт лабораторную бутылку со спиртом. Быстро споласкиваются после чая чашки, и Жанна разливает спирт по два «булька», разбавляет предусмотрительно оставленной минеральной водой без газа.
– Нельзя же смешивать, – застенчиво отказывается раскрасневшаяся Виолетта Фёдоровна, но, как и все, пододвигает свою чашку.
– Нельзя на понижение идти, – авторитетно заявляет Жанна, – на повышение можно.
Чайные чашки дружно сдвигаются над серединой стола. Спирт заедается остатками торта. Беседа продолжается. Теперь об искусстве. Говорят все, и никто никого не слушает. Майя вспоминает песню «Яблоки на снегу», говорит, что давно её не слышала.
– Щас спою, – обещает Жанна и немедленно затягивает: – Я-а-аблоки…
Её вовремя останавливают. Не уловив темы, в разговор вклинивается Виолетта Фёдоровна:
– Вы о Марине Капуро говорите?
– О какой ещё Марине? – Жанна общается с молодым врачом без должного уважения, но та пока терпит нарушение субординации. Она опасается взрывного характера медсестры.
– Из «Яблока». Хорошо поёт. Мне вообще «Яблоко» нравится.
Лера, не расслышав,  протягивает ей яблоко, Виолетта Фёдоровна смотрит удивлённо.
– Я имела в виду группу «Яблоко».
– А при чём тут Явлинский? – Марго тоже не сообразила, о чём речь. – Давайте без политики.
После недоумённых взглядов, вопросов и, наконец, выяснения женщины хохочут. Даже те, кто так и не понял, в чём дело. Просто за компанию.
– Алёна, а у вас какая категория? – опять пристаёт Соня. Ответ она знает, просто ей хочется вывести невозмутимую медсестру из равновесия.
– У меня нет категории.
– Как же так, ведь вам столько лет!
За столом снова смеются. Соня понимает, что сморозила глупость. Алёна вместе с Жанной и Виолеттой Фёдоровной в тройке самых молодых в отделении.
– Жанна моложе вас, а у неё уже вторая категория, – пытается она более удачно выразить свою мысль.
– Алёна слишком часто в декрет уходит, – усмехается Марго.
– Ничего, – заступается за напарницу Жанна, – зато она на четвёртый курс ВСО  перешла. Вот окончит его – сразу сдаст на первую категорию.
Для Сони это новость. Она смотрит на Алёну с некоторым уважением.
– Это у вас преподавательницу посадили за взятки? Кажется, с кафедры биологии, – спрашивает она. – Я по телевизору видела.
– Её не посадили. Институт на поруки взял, – голос у Алёны ровный, но по некоторому изменению тембра, по неуловимым интонациям голоса можно предположить, что, во-первых, Алёна считает приговор суда слишком мягким, но, во-вторых, ничего другого она и не ожидала.
– Если всех сажать, кто на лапу берёт, кто же студентов учить будет? – ехидничает Жанна.
– Нет, берут немногие, – уточняет Алёна, – а вымогают ещё меньше.
– А кем вы станете после окончания института? Место старшей сестры занято, – Соня смотрит на Марго, – может быть, сразу главной?
– Скорее всего, преподавателем в вашем колледже.
– Хорошо, что я уже не буду учиться к тому времени, – радостно заключает Соня. Последняя порция спирта была для неё явно лишней.
– На категорию трудно сдавать? – снова интересуется она.
– Тебе ещё рано об этом думать, – говорит Марго, – надо три года непрерывного стажа. Декретный отпуск не входит.
– Сначала пишется автореферат, – рассказывает Жанна. Она категорию получила недавно, и всё ещё свежо в её памяти. – Это примерно как докторская диссертация, ну, может быть, чуть-чуть потоньше.
– Скажешь тоже: докторская, – не согласна Марго. – Ничего особенного: автобиография, краткая характеристика и организация работы лечебного учреждения, штатное расписание, отчёт о работе отделения за последние три года. Характеристику напишет заведующая отделением. Всё сшивается, и готово.
– Да? А организация работы здравоохранения? А целевые программы? А сестринский процесс? – горячо спорит Жанна. – Я три раза перепечатывала. Никто толком не объяснит, а потом переделывай.
Это камешек в огород Марго.
– Сестринский процесс мы проходили, когда нам «сестринское дело» читали, – морщит лобик Соня.
– Соня, а что у тебя по «сестринскому делу»? – спрашивает Марго.
– Четвёрка.
– Плохо. «Сестринское дело» надо на «отлично» знать, – наставляет Марго. – Это основа нашей профессии, где бы ты ни работала после училища, – Марго по старинке называет медицинский колледж училищем.
Соня недовольно кривит губы, выказывая своё отношение к менторским поучениям старшей медсестры, но молчит. Она помнит, что характеристику по результатам практики будет ей писать именно Марго.
– Потом вызывают на совет сестёр, – продолжает Жанна.
– Как совет старейшин в индейском племени, – Соне сейчас всё кажется смешным. На её полудетском лице румянец, глазёнки блестят. Она впервые испытывает состояние лёгкого алкогольного опьянения.
Жанна хочет пошутить насчёт среднего возраста совета сестёр, но осекается, взглянув на Марго: та тоже входит в совет. Жанна вспоминает дальше:
– На совете сестёр задают разные вопросы. Могут даже и не по специальности спросить, а так, в общем. О генеральной уборке, о стерильных столах. Если всё проходит нормально, надо везти свой автореферат, подписанный главным врачом, в УПК. Там тоже спрашивают, потом платишь деньги и ждёшь. Месяца через два приходит подтверждение.
– За что деньги?
– А спроси у них, за что берут. Почти четыреста рублей, а оклад у меня тогда триста пятьдесят был. Вот когда моему отцу на заводе давали шестой разряд монтажника, он никаких денег не платил. Сдал экзамены по технике безопасности, на допуск или что там у них ещё, и все дела. Да раньше вообще никакого УПК не было, медсёстры категорию прямо в больнице получали. Бесплатно. Так ведь, Маргарита Зуфаровна? А сейчас устроили кормушку для экзаменаторов. Их ведь содержать нужно. Чтобы повысить категорию, или хотя бы подтвердить – та же процедура за те же деньги. А категорию каждые пять лет подтверждать надо.
В кабинет после очередного перекура врываются Диля и Лера. Испуганные, глаза – по пять копеек советского выпуска.
– Главный на нашем этаже! Идёт по стеклянному переходу.
В кабинете паника. Марго прячет бутылку из-под спирта в стол, кричит:
– Наливайте быстрее чай! Мы чай пьём, ясно? Пьём чай.
С этим очевидным утверждением никто не спорит. Праздничный беспорядок на столе медсёстры быстро ретушируют, приводя в более приемлемый вид. Виолетта Фёдоровна прижимает пальцы к румяным щекам, дёргает за рукав халата Соню:
– У меня лицо очень красное?
Соня смотрит, кивает.
– Надо губы яркой помадой намазать, чтобы не так контрастировало, – лихорадочно соображает Виолетта Фёдоровна.
– Не бывает помады такого цвета, – не может удержаться Жанна.
– У кого жвачка есть? – вопрошает Марго, оглядывает всех требовательно, но в глазах – испуг. Подхалимка Майя протягивает помятую упаковку «Стиморола». Марго недовольно морщится, но суёт в рот сразу две подушечки, разрывает упаковку зубами. За её суетой мстительно наблюдает Тамара.
Наконец, все уселись. В руке у каждой – чашка чая. Все напряжённо молчат, прислушиваются, ждут. По создавшейся нездоровой тишине уже можно заподозрить неладное. Проходят две минуты. Три. Марго устала держать поднесённую на полпути ко рту чашку.
– Ну, где же он? Рая, посмотри.
Рая, сидящая ближе всех к двери, осторожно выглядывает в коридор. Он пуст. Рая выходит, добегает до дверей физотделения, смотрит дальше.
– Никого нет, – возвратившись, докладывает она.
– Наверное, на третий этаж пошёл, – предполагает Диля.
Все облегчённо вздыхают, расслабляются.
– И чего он шастает? Сидел бы у себя в кабинете, – якобински замечает Соня. Марго тут же гасит крамолу:
– Главному врачу виднее, что делать и где сидеть.
– Вообще-то рабочий день у нас закончился, – рассуждает Рая, – что мы, чай не можем после работы попить? С тортиком в честь праздника.
– Со старым главным проблем не было. Помните же, даже общебольничные застолья организовывали. А с этим ещё неизвестно как, – отвечает Марго.
– Приучать надо, – говорит Жанна, – а то так и будем всю жизнь дёргаться.
Настроение уже не праздничное, да и стол пуст. Пора расходиться.
Диля и Жанна моют посуду. Досталось по жребию. Жанна вдруг прыскает:
– А Фиалочка-то наша: «дайте, – говорит, – помаду поярче». Как они все этого главврача боятся, подумать противно. Ну, сидим, ну, едим. Да если даже и выпили чуть-чуть, ничего особенного. Мне подруга из реанимации рассказывала: заходил он к ним, когда они чей-то день рождения отмечали. Спросил, по какому поводу собрались, поздравил и пошёл дальше. Нормальный мужик. И Марго тоже испугалась, трясётся за своё место. Даже жаль, что главврач не дошёл до нас сегодня. Вот бы она лебезила перед ним.
– Да он и не шёл, – оглянувшись, признаётся Диля. – Это мы с Леркой специально так сказали, чтобы Марго напугать. Она сегодня на Тамару знаешь как орала.
Диля и Тамара – подруги не-разлей-вода. Жанна некоторое время смотрит на Дилю, потом закатывается в хохоте.
В сестринскую заглядывает Марго, смотрит подозрительно.
– Девочки, вы скоро? А то закрою вас, будете до утра сидеть.
– Идём, Маргарита Зуфаровна, – сейчас Диле даже немного жаль свою начальницу.
Посуда вымыта и убрана в шкаф. Медсёстры, возбуждённо щебеча, покидают отделение. Маргарита Зуфаровна остаётся. Ей нужно составить график работ на следующий месяц, хотя сейчас только середина текущего, но график уже пора сдавать. Потом она проверит отчёты медсестёр, предварительно в табеле прикинет проценты. В прошлом месяце табель пришлось переписывать два раза: не пропускали в бухгалтерии. Требовали уменьшения суммы.
Маргарита Зуфаровна уйдёт домой не скоро. Но перед уходом ещё раз обойдёт все кабинеты, проверит, выключены ли аппараты, закрыты ли окна. Ведь медсёстры такие забывчивые.