Сорок первый

Его разбудил телефонный звонок. Ему даже показалось, что проснулся чуть раньше, за секунду до того, как проклятый аппарат коротко тревожно тренькнул, прежде чем залиться полноценной трелью. Проснулся – и сразу будто не спал, голова сразу ясная и пустая, мысль острая, не ночная.
Это он. Больше некому в два часа ночи. А может, показалось? Сон это, морок, спи дальше...
Телефон зазвенел снова.
Он выпростал себя из-под одеяла, слегка отодвинув горячий бок жены, подошел босиком по холодному кафелю, поджимая пальцы, встал у телефона.
«Если сейчас еще раз...» - дзыыыыыыыыыыыыыынь! Он взял трубку.
- Сорок первый? - голос мужчины недовольный, с легким хрипловатым наездцем. – Это сороковой. Что так долго не подходите?
- Так время-то?
- Ладно. Через полчаса, где положено.
- Но почему именно сейчас, ведь...
Ту-ту-ту...
Он обреченно положил трубку на прозрачные рычажки. Часы в кухне сухо и нудно стучали, ночью этот звук почему-то особенно раздражает. Одинокие песчинки времени.
Зачем? Господи, ну для чего это нужно делать именно ночью?
 
Он тихо оделся, с трудом попадая ногами в штанины и рукава. Браслет часов никак не хотел застегиваться, плюнул, оставил на полке. Сунул в карман полупустую бутылку водки из холодильника, застегнул молнию куртки, выключил свет в комнате сына – тот вечно «забывает», так и спит всю ночь под лампой. А врет, что не боится темноты. Все боятся.
Глянул на себя в зеркало в коридоре – два перепуганных глаза и под ними черные мешки. Ладно, все равно не отвертеться.
Дверь закрыл аккуратно, стараясь не греметь замками.

Пустая влажноватая улица, ни души. Землей пахнет, дождь был. Взять такси? Нет смысла, тут рядом. Осталась четверть часа, успею и пешком.
Фонари, как почетный караул. Стоят, чужие, холодные. Вроде как светят. А на самом деле ждут, пока пройдешь. Давай быстрей, не мешай! Ты здесь гость, они – хозяева. Это их время, их улица.
Небо в городе никогда не бывает до конца темным, особенно в пасмурную погоду – оно, как абажур старой лампы, отражает свет ртутного электричества и возвращает обратно. Теплится слегка. Как жизнь в чахоточном больном. Скоро растает.

По набережной, мимо густой маслянистой реки, почти не заметной, тихой, как спящая змея. Взблескивает шкурой кое-где, красным пятном кока-колы. Неон, двигатель торговли. Кому нужна эта газировка ночью – а вот поди ж ты. Ночное такси с аквариумом на крыше и неуместными дэнсами внутри. В аквариуме плавают длинноногие красавицы. Медленно, устало. Хлоп-хлоп шинами по люкам. Вас приветствует русское радио.
Водка холодит карман, потеет, неуместная, как шут на похоронах.

Переулок кособок, железные ворота, несет чем-то затхлым, вечный ремонт за полинявшими флажками. Экскаватор с заваренными жестью окнами как уснувший слон. Ковш уже заржавел. Асфальт в заплатках, забор в афишах. Звезды заученно улыбаются, кого-то куда-то приглашают - у них юбилей.
Машины прижались к домам, спрятали свои лошадиные силы. Наскакались за день.
Лужи.
Пошло в горку, сверху деревья – парк.

Вон он – стоит, курит на самом краешке. Он, больше некому. Нестарый еще, в шляпе. Дым красиво из ноздрей – бледным облаком, и качается вокруг, обвивается вокруг шеи, как шарф. Спортивный, высокий – чего это он? У него же все впереди! Бросил бычок, повернулся – заметил. Снял шляпу и тут-то стало видно, как ему страшно.

Они стояли друг напротив друга, молча смотрели, не отводя взгляда. Вот ты какой – думал каждый. Первый начал тот, кто пришел последним.
- Сороковой?
- Да
- Я сорок первый
- Я понял.
- Готов?
Тот, который ждал, несколько замешкавшись – в руках шляпа – полез по карманам. Наконец нашел, вытащил из внутреннего, за клетчатой подкладкой плаща, пистолет. Тяжелый даже на вид, черный, основательный. Протянул, не сразу разобравшись, как нужно, в итоге подал как нож – рукояткой вперед.
Сорок первый взял, шагнув вперед, сжал в руке, ощутив, что пистолет еще хранит тепло тела предыдущего хозяина. Снял с предохранителя, передернул затвор. Пистолет лязгнул сыто, исправно.
Сороковой побледнел, загулял кадыком, но держался крепко. Отбросил мешающую шляпу. Руки за спину, подбородок вперед. Глаз не прячет. Грудь широкая, плечи нараспашку.
- Готов.
Сорок первый переложил пистолет в левую руку, правой, ухватив за горлышко, извлек бутылку.
- Глотнешь?
- Не хочу.
- Напоследок - принято.
- Водку не люблю.
- Папиросу?
- Не курю.
Сорок первый убрал бутылку обратно в карман.
- Можно вопрос?
- Валяй.
- Почему так рано?
- Надоело.
- Но ведь еще вся жизнь впереди!
- А смысл?
- Послушайте, отсутствие четко сформулированного ответа на этот вопрос еще не повод... В конце концов все ищут, и у каждого что-то определяется, пусть не конкретное, интуитивное...
- Брось, сорок первый. Я все решил. Делай, что должен.
Сорок первый тяжело вздохнул и вытянул руку с пистолетом, целясь в сердце. Сороковой с коротким всхлипом вобрал воздух и замер, таращась на черненькую слепую дырочку.
- Погоди!
Сорок первый с облегчением опустил оружие. Перевел дыхание, удерживая рвущееся из груди сердце.
Сороковой похлопал по карманам.
- Чуть не забыл.
Он протянул сорок первому небольшой бумажный листок.
- Храни вместе с пистолетом, так надежней. Теперь я готов.

Он вернулся домой так же тихо, как ушел. Все спали, часы продолжали свое монотонное карканье. Не зажигая света в коридоре  не раздеваясь, прошел прямо на кухню, сел на табурет. Небо за окном начинало сереть.
Разложил на столе кухонное полотенце, положил на него пистолет, сверху бумажку, которую дал сороковой. На ней было написано: СОРОК ВТОРОЙ. И номер телефона.
Сорок первый тщательно завернул пистолет и записку в полотенце, встав на табуретку, засунул сверток на самый верх кухонного стеллажа, за банки с рисом и гречкой. Слезая, зацепил курткой за край стола. В куртке что-то приглушенно звякнуло. Водка.
Встряхнул, поглядел через вихрь пузырьков на зарождающийся рассвет – маленький локальный штормик. Отвинтил крышку, подумал секунду и безжалостно опрокинул над раковиной. Смотрел, как водка с хлюпаньем исчезала в сливе, оставляя по себе лишь сладковатый летучий смрад. Выхолощенная тара полетела в мусорное ведро. Хорошо он держался, этот сороковой. Мужик. Мне бы так, когда придет мое время. И я не подкачал – один выстрел, строго по инструкции.
Сорок первый размял папиросу, замял мундштук между пальцами, как привык – складчатой многогранной гармошкой, прикурил. Зашелся в тяжелом, выворачивающем нутро кашле. Папироса имела отвратительный, затхлый вкус лежалых осенних листьев. Сорок первый с омерзением затушил ее и бросил в ведро – в компанию к пустой бутылке. Туда же полетела и смятая полупустая пачка, и даже пепельница.

Подсунулся под бок жене, потянул на себя одеяло.
- Чего такой холодный?.. – забубнила она спросонья, нехотя отдавая нагретое пространство.
- А я курить бросил.
- Давно пора.
- Ага. И пить тоже...
- Чур, ты завтра ребенка в садик ведешь... А я заберу вечером...
- Хорошо.
Он поцеловал жену в плечо с пунцовым фигурным належнем от скомканной простыни, повернулся на другой бок. Последнее, что подумал, проваливаясь в глухой предутренний сон – а действительно, в чем смысл?
И еще: интересно, сорок второй умеет стрелять?