Стоять прямо так сложно

1

Стоять прямо так сложно.
Чудаков вышел из своего дома, Германа, 26. Прошел десять минут и вышел на сверкающий огнями проспект Ветеранов.
Приезжая к Чудакову в его родное Лигово, знакомые всегда плевались: «ехать-то как далеко». И в самом деле, не близко – с десяток остановок от «Ветеранов, столько же от «Автово». Одно слово – дыра. Дальше, пожалуй только Красное Село. Но человек прирастает к тому району, где родился, где жил, если только не переезжал с места на места всю жизнь. Такие люди редко кого-нибудь любят. Дерево без корней – уже не дерево; человек без любви – все-таки человек.
Чудакову нравился его район. Он удивительным образом почти всегда вгонял Чудакова в любимое состояние полного покоя и беспричинной тоски (по странному стечению обстоятельств они часто друг друга дополняют). Чудакову могли не нравится Исаакий, Зимний, Казанский, Невский, в конце концов (Невский вообще нравился ему меньше всего); самый захудалый «корабль» где-нибудь на Добровольцев или на Германа, самый неуютный дворик где-нибудь на Чекистов всегда отражались в его душе светлым, приятно режущим душу, чувством. 
Она ждала как всегда под одной из елок у «Рубежа».
- Здравствуй.
- Привет. Слушай, поехали завтра в кино. Сейчас идет «Властелин колец».
- Поехали. Ты же знаешь, как скажешь, так и будет.
- Ну раз так то встретимся завтра в метро под часами в двенадцать. Только опоздаю.
- I know.
Он любил мешать в речи английские и русские слова.
Дальше было просто. Маршрут пролегал по Германа прямо до «Карамболя». Там уже ждали. Илья с Димкой ждали его тут каждый вечер. И каждый вечер они играли в бильярд в этом баре.
На двери была надпись: «Открыто с девяти до девяти (круглосуточно)». Тупо уставившись в нее пьяными глазами, он сказал что-то ничего не значащее, а потом громко окрикнул Димона:
- Эй, ты, пьяное чудовище, выходи. Мне тебя еще до мамочки нести что ли придется. Ну уж нет. Так не пойдет. Лучше ко мне пойдем.
Илюха вышел из дверей и тут же, раскинув по-самолечьи руки, полетел. Правда недолго. Да и приземлился на лицо. Чудаков подбежал к нему. У него была странная привычка оставаться здравомыслящим, независимо от количества коньяка им выпитого.
- Живой?
В ответ раздались неясные звуки.
- Ну что ж понесли.
- Понесли. Только бы нам самим не свалиться, да на ментов не напороться.
Взвалив тело к себе на плечи, они пошли. Причем ноги помещались на плечах у Димона, а руками Илюха обвил Чудакова и шептал ему признание в любви:
- Оля, ты, только ты. Ты единственная, кого я люблю. Когда ты рядом. Ах. Ну может все-таки сходим ко мне. Ну что тебе стоит. Ну не в первый же раз. У меня уютно. Есть и чай, и кофе. Ну, пожалуйста. Завтра? Хорошо жду. Адрес? Добровольцев сорок четыре, квартира сорок два. Правда придешь?
Пьяный бред был прерван приходом на место назначения. Димон моментально испарился – отправился за добавкой. Илюху Чудаков положил на кровать. Тот сразу уснул.
«Как у Хайяма: «Вот снова день прошел…». Хайям нравится мне все меньше и меньше. Просто потому что голова уже болит. И я, зачем врать себе, устал от этой бешеной гонки. Хочется покоя, тишины. А получаются каждодневные попойки. И завтра будет то же самое. Ладно, чего-то я задумался не к месту. О, а вот и Дима».
Димон принес две бутылки Арарата.
- Ну, за музыку.
- Да, действительно.
Пили долго. В  восемнадцать, девятнадцать лет всегда пьют долго.

2
- Где ты?
- Дома. А что?
- Как что. Ты обещал сегодня пойти со мной в кино. Телефон выключен. Дома трубку не берешь. Я все понимаю. У тебя вчера были важные дела, но все же не стоит на меня сегодня так забивать.
- Извини. Голова болит жутко. Может ты приедешь.
- Еще чего. Найду себе другую компанию. Менее пьющую. Мне Сашка говорила, что ты пьешь. Но до такой степени. Тебе не кажется, это перебор.
- Кажется, кажется. Завтра брошу.
- А почему не сегодня?
- Ну я уже договорился.
- Так  отмени.
- Нет, не могу.
- Ладно, что с тобой делать. Давай завтра встретимся.
- Хорошо, я к тебе приеду.
- Нет, пожалуй, не стоит. Моя квартира не выдержит твоего похмельного вида.
- Я люблю тебя.
- Пока.




3
Достаточно сделать один шаг, чтобы упасть.
Чудаков принимал это изречение в буквальном смысле. Голова действительно представляла собой в этот миг адскую домну, с кучей чертей-сталеваров  внутри.
Чудаков в отличие от множества своих друзей никогда не брезговал опохмеляться. Вообще говоря,  конечно это был самый быстрый путь стать хроническим алкоголиком, и, понимая это, он не без основания себя им считал.
Похмелье свойственно всем пьющим людям. Поэтому в России ежедневно встречается по несколько миллионов случаев этого синдрома. Эх, Россия, когда же ты перестанешь пить?! Деревни, где по выходным не найти мужика, чтобы толкнуть машину, застрявшую в грязи – все лежат, понимаете, именно лежат. А потом, говорят, сельское хозяйство, сельское хозяйство в упадке. Так ведь, если все лежат, то и всё лежит. В городах лучше – там с больной головой принимают важные жизненные решения. В общем, мне абсолютно все равно, но банка, банка с рассолом…
  Первым делом после разговора с Крисом Чудаков достал из-под кровати бутылку «Старого Мельника» и выпил ее. После этого полежал еще час, думая, что ему делать дальше и решил съездить в универ, благо до пары оставалось еще два часа. Не спеша, привел себя в порядок и уже хотел было выходить, когда раздался телефонный звонок. Звонил Дима.
- Ну, чё как?
- Да нормально.
- Чего будешь делать сейчас.
- Да поеду в универ.
- Ладно. Я, почему собственно звоню – Илюха у тебя?
- Да вроде нет. Не видел, по крайней мере.
- Плохо. Я никак не могу ему дозвониться. Дома говорят, что он еще не пришел, а трубу не берет.
- Да найдется. Не в первый раз. Ты же сам знаешь. Наверное, опять к своей стерве пошел, а телефон по дороге к кровати забыл.
- Возможно. Слушай, это правда, что ты вчера говорил про Ольку и этого еврея.
- Да конечно. Ты же знаешь, я вру часто, но не в таких вопросах. Тем более я знаю, каким влюбленным олухом стал в последнее время Илюха, пьяница наша.
- Ладно, покедова. Сегодня вечером встречаемся.
- Да, конечно. Удачи тебе. 
Чудаков уже открыл входную дверь, когда раздался третий звонок за утро. Подумалось: «Черт, да они бьют сегодня все рекорды». На сей раз звонил Илюха. Чуть более трезвый, чем вчера ночью.
- Представляешь, это правда.
- Что правда?
-  Она действительно с ним спала. Мне Сашка сказала.
- Нашел кому верить.
- Но ведь и ты говорил вчера то же самое.
- Илья, мало ли что я говорил.
- Как так?
- Ну, смотри. Мне не нравится Оля, ты знаешь. Но она тебе обета верности не давала, а ты решил, что она чуть ли не твоя жена.
- Не понимаю, о чем ты говоришь.
- Я к тому, что станешь ее парнем: вот тогда и ревнуй, а пока ни-ни. Ты же знаешь, ее знает вся Сосновая, да и окрестные районы.
- Ладно, пока.
И бросил трубку.
У Чудакова была, как он сам считал дурацкая, привычка давать всем жизненные советы. Он рассуждал так: «Ну да, может ты и видишь жизнь лучше, чем другие, но ведь гораздо легче просыпаться в маленькой светлой комнате, чем под темным небом, с которого идет дождь». Но от этой своей привычки избавиться никак не мог, да, по большому счету, и не хотел.
Выйдя, наконец из дома он отправился на остановку. Стачек недавно открыли, но тридцать седьмой троллейбус в его прежнем маршруте так и не восстановили, чем лишили Чудакова удовольствия проехаться на нем до самого «Автово» по местам боевой славы детских лет, которые имеют обыкновение так ненадолго затягиваться и так неожиданно заканчиваться.




4
Самый сложный и самый ненадежный способ самоубийства – вспарывать себе вены.
Илья шел по аллее Славы, широкой тропе, обсаженной деревьями, идущей от Петергофского шоссе, через Ветеранов до самого проспекта имени четырежды героя СС Маршала СС Георгия Константиновича Жукова. Ни о чем этом Илья сейчас не думал. Он вообще ни о чем сейчас не думал. Перед глазами стояла Оля, а рядом Кошкин. Это был так невыносимо, что Илья завыл, натурально завыл, как раненый волк. Хорошо хоть в это время в этом месте было пустынно.
У Ветеранов Илья спустился к Дудергофке, мутной речушке, что течет из самого Красного Села. Темная, вяло текущая вода отражала его лицо, будто Солнце, превращая его в тень. Вдруг с того берега мальчишка кинул камень, который угодил прямо ему по уху. Круги пошли по воде. Он не стал дожидаться, когда они разойдутся и двинулся в путь.
Все, что сказал Чудаков было правдой, но лучше бы он этого не говорил. Было куда проще ревновать, мечтать о сцене ревности, которую он ей закатит, пригрозит ей уходом, да мало ли что еще; чем осознавать свое бессилие, свое бесправие. Жить не стоило. Стоило напиться. Много и долго, дольше чем всегда. Он пошел домой. По дороге купил литруху «Менделеева». Разложил все, что было нужно на столе: нож, буханку хлеба, банку с солеными огурцами, стакан и бутылку. Он распил бутылку в пять приемов за час, почти не закусывая, и вырубился. На полдня. Вечером проснулся. Похмелье было даже слишком быстрым, но делать было нечего. Пришлось идти в «Лиговский». Купив две бутылки «Медового», хлеба и воблы он уже выходил из магазина, когда встретил её.
- Здравствуй, Оля.
- Привет, чего-то ты неважно выглядишь.
- Ерунда. Пошли ко мне зайдем, пива выпьем.
- Я думаю, не стоит, могут много чего подумать.
- Кто может подумать?
- Илья, ну какой же ты глупый. Я встречаюсь с Кошкиным уже две месяца, а ты как будто ничего не замечаешь.
- Так это, правда, правда!
- Ну да. Это же все видят, кроме тебя, получается.
- Ладно, до свидания, Оля.
- Пока.
Пришлось вернуться в «Лиговский». Он взял еще пол-литра и пошел домой. Там он выпил водку, пиво. Лег, поспал пять часов и в час ночи (родители уже уснули) вышел из дома и, привыкши всё делать основательно, пошел в «точку», каких много стоит на улице Добровольцев. Забрался  наверх и прыгнул, пролетев за несколько секунд восемь лестничных пролетов. Ему повезло, сердце, нагруженное алкоголем, не выдержало и разорвалось еще в полете.

5
Совесть не входит в число человеческих недостатков, а зря.
Чудаков уже не в первый раз прокручивал в голове события последнего месяца и все никак не мог понять, где же ошибка в его расчетах. Ведь до этого он никогда не ошибался. Все всегда было точным. Чудаков не мог и в кошмарном сне предположить, что Илья, который, как всем казалось, был одним из самых жизнелюбивых людей в классе, сделает то, что он сделал не далее как неделю назад.
Похороны не были шумными. Все-таки самоубийцу хоронили. Хоронили на «Южном». Где же еще. Пришло довольно много народу. До странного много. Илья этого не любил, ну да он сегодня был одним из многих, кому было на это плевать.
Когда Чудаков стоял на кладбище на девять дней со свечкой (им всем раздали свечки), пытаясь ни о чем не думать, его голову пронзила одно очень простая, очевидная мысль. «Жизнь – свеча. Если стоять и не трогать ее, она будет гореть ровным светом – долго, долго… Правда, все равно сгорит. Если ее качать, вертеть – она сгорит гораздо быстрее. А как просто – просто дунуть на свечу».
Нет, Чудаков, конечно, понимал, что все может и так кончиться, но ведь не так же быстро. Так быстро из Ильи, дорогого всем и любимого всем, веселого, заводящего всех, хотящего в жизни только одного - развлекаться превратиться в неудачливого любовника с суицидальными наклонностями. Где-то здесь была ошибка, и Чудаков никак не мог понять где. Самое странное было в том, что он не горевал о друге, нет, ему было обидно и горько, как ребенку, которому ничего не сказали и повели учиться плавать, а он ненавидит воду. Да тут еще у него на глазах плывет другой ребенок и радуется, плещется, а потом, бац, и тонет. Причем, даже не успев закричать. Этот сон в разных вариациях снился ему всю неделю.
Чудаков впервые за свою недолгую жизнь почувствовал, насколько он ее недолгую любит, и как он ее боится. 

6
Время уничтожает все, все…
Дальше жизнь пошла своим чередом. Крис, конечно, ушла. Как все. Пили по-прежнему, без Ильи соответственно.
Возвращаясь с очередной попойки (было уже поздно – часа два ночи), он совершенно неожиданно для себя поднял голову и увидел небо. И тысячи звезд. И каждая отчего-то зажглась и для чего-то зажглась. Жаль, люди не звезды, хотя так хотят ими быть. Осталось немного: изъять душу и научиться так же красиво падать. Все это пронеслось в чудаковской голове за одну секунду – он только, только успел осознать. Сложно не думать, когда хочется объять Вселенную.
А потом Димон уехал в Москву работать и приезжал в Питер только раз в месяц. Зато проставлялся и весь бывший одиннадцатый «А» пил два дня.
Потом Чудаков встретил Сашу. Она была из тех людей, о которых знаешь только то, что они сами о себе рассказывают, то есть ничего. Она была красива, умна. Пила, правда, иногда не в меру, но это Чудакову всегда нравилось в женщинах. Хотя до Саши он ни одну такую не встречал. Место пьянок потихоньку перемещалось из «Карамболя» в «Рондо». Александра жила на Юго-западе. Это было ее большим недостатком. Все лето они ходили на залив.  Это было невыносимо далеко. Но поделать ничего было нельзя. Условия ставила Саша. Опаздывала тоже всегда она. Это было странно и непонятно. Чудаков впервые столкнулся с девушкой, которая была сильнее его. Но не это смущало. Он влюбился. Как в седьмом классе, отчаянно, а ей было все равно. Она считала его интересным, не более. Она никогда не говорил об этом, но он знал это, просто знал, а может чувствовал.
Он думал:
- Чудаков – ты дурак. Ведь она же встречается с тобой. В конце концов, она хочет тебя
- Но, не любит.
- Да откуда ты знаешь?
- Знаю.
- Но это глупость.
- Знаю. Я знаю, надо принять решение. Надо пойти. Ведь, если пойдешь, то куда-нибудь все равно придешь.
- Ну куда ты пойдешь?! Неужели не хочется остановиться. Почему все время надо идти?
- Я боюсь. Я боюсь, что если останусь, то к чему-нибудь привяжусь.
- Ну и что?
- Так ведь и умру.
- А так как будто не умрешь.
Так бессвязно и туманно он пытался решить что делать и как жить дальше. Впрочем он делал это постоянно. Вечно недовольный собой, другими, всем. Такой герой нашего времени. По осени они расстались. У меня до сих пор так и стоят перед глазами ее большие черные глаза. Первое и последнее, что я в ней запомнил.
Впрочем, мы отвлеклись. С дивным видением (как он сам впоследствии считал) по имени Саша они  разошлись просто потому, что у Саши появился парень, которому не нужно было столько думать, чтобы жить. Потом он встретил другую, потом еще и еще. И как мы утратили здесь нить повествования, так он утратил нить жизни.
 
7
***
***

8
Джа даст нам все, у нас больше нет проблем.
Солнце светило. Стоял поздний сентябрь – самое беззаботное студенческое время. В Таврическом садике деревья только только начали желтеть. Птицы еще щебетали. Вода в прудах отдавала своей привычной чернотой. Сад уже два года ремонтировали, везде стояли решетки и кроме студентов, которым было не лень их перелезать, и рабочих здесь обычно никого не было. Советую зайти как-нибудь в Таврический с бутылочкой пива – не пожалеете. Тихо и пустынно. Именно таким должно быть представляется Питер какому-нибудь брянчанину.
Трое сидели на скамейке в Таврическом напротив аттракционов и пили пиво – три бутылки «Старого Мельника». Еще три (бутылки) стояло неподалеку, в теньке.
- Слушай, Лёш, ну что ты так переживаешь. Сам же знаешь, стерва она. Не повод, чтобы так убиваться. Ну хочешь я тебе шлюху сниму, чтобы ты сам не мучился, да и меня не доставал.
- Нет, так совсем пошло. Я просто ничего не могу с собой поделать. Я все знаю. И все равно. Она мне нравится, понимаешь нравится.
- По-моему, ваш спор выеденного яйца не стоит. Спор из-за бабы. Ха, мужики. Но, по чести говоря, ты действительно какой-то странный выбор сделал. На первый взгляд.
- Вот и то же самое говорю. Кроме того, что она стерва, она же еще и дура. Подумай, Лёш.
- Так, мужики. Вы тут пока спорьте, а у меня пиво подошло к концу.
- Ну иди, иди.
- Слушай, Чудаков, тебе ли меня учить, когда от тебя все бабы уходят.
- Не они уходят, а я делаю так, чтобы они уходили. Вообще-то Макс прав – спорим о пустяках. Делай, как сам хочешь. Открой мне пиво, пожалуйста. Как у тебя дела с курсовой?
- Да никак. Ты что смеешься? Сентябрь и курсовая две вещи несовместные.
- Твоя правда. О, а вот и Макс. Ну а у тебя что нового?
- Курим, пьем, баб ****. У тебя входит в привычку задавать глупые вопросы. Что может быть нового у студента в начале второго курса? Ничего.
- Может, ты встретил любовь всей своей жизни.
- Goodbye, my love, goodbye.
- Даже так.
- Только так.
- Слушайте, время уже на пару идти.
- Твоя правда. Ладно, до встречи вам и удачи.

9
Никому не нужно, не имеет смысла. Ничего не будет, если я закричу.
 Эта строчка настолько прочно въелась в сознание Чудакова, что он никогда не кричал даже в буквальном смысле, не говоря уже о жизненной позиции. Он плыл по течению, потому что верил: течение направлено в нужную сторону.
Кристина довольно, по-кошачьи выгнулась и растянулась на столе. Ее вид действовал невероятно угнетающе. Спать и так хотелось жутко, а тут еще это голубоглазое чудовище справа.
- Что случилось-то?
- Да, Инна поругалась со старостой и ее сворой из-за экзаменов, по-моему.
- Та еще дура.
- Есть такое дело, хотя мне вообще-то все равно. Пусть дерутся, ссорятся, мирятся – только бы меня не трогали.
- Да, так.
Кристина была одним из тех немногих, кому Чудаков советов не давал по причине ненадобности. Таких людей было немного, а если сказать точно – два.
- Слушай, пошли в бильярд.
- Пошли.
Им было хорошо. Бильярд напротив, до сессии далеко. Конец марта. Лучшее время для студента и студентки. Друзья рядом, преподы не беспокоят. Но, главное, конечно, бильярд. Какой же нормальный студент откажется от такого развлечения, да еще и вместо пары. Как вместо скучного школьного романа, какого-нибудь Толстого, вдруг открыть Жюля Верна и окунуться с головой, только челка торчит средь зеленых полей.
- Что с тобой, что-то случилось, но, главное ты с ней спал?
- С кем?
- Не прикидывайся, ты знаешь о чем я.
- Это тайна.
- Я же не успокоюсь, пока не узнаю.
- Как же мне тебя беспокойную терпеть?
- Не знаю, но лучше тебе все-таки сказать.
- Потом.
- Когда потом?
- …

10
По мостовой моей души изъезженной шаги помешанных вьют жестких фраз пяты (В. В. М.)
Чудаков никогда не понимал что такое любовь. Он рассуждал так.
«Любовь есть – это неоспоримо. Нам осталось совсем немного дать ей определение. А это то же самое, что объяснить происхождение симметрии или бесконечность Вселенной».
Он просыпался и каждое утро говорил себе: «я сейчас никого не люблю». Весна, шестнадцать лет – думать больше не о чем.
Она пришла внезапно, будто ниоткуда. Чудаков всегда очень мало внимания обращал на внешний мир, чувствовал себя высокоинтеллектуальной личностью с ранимой душой. Нет, конечно, он жил внешней жизнью. Были друзья, были знакомые, но он всегда считал себя выше их.
Она пришла и сказала: «Я люблю тебя». Это было невозможно не заметить.
Стояла противная, абсолютно невыносимая, чисто питерская погода. Облака давили прямо на переносицу, так что начинала болеть голова.
- Я тебя люблю, - сказала она еще раз.
- И что я должен на это ответить?
- Можешь ничего не отвечать. Все равно, ничего не изменится.
Она взяла его за голову и поцеловала. В первый раз.
Раздался звонок.
- Алло.
- Ну, как. Как она?! - Задыхающимся от волнения и выпитого голосом, крикнул в трубку Илья.
Она звонко засмеялась. Чудакова всегда поражал ее смех, больше подходивший ребенку в десять лет, чем девушке в семнадцать.
- Ты бы это еще громче спросил.
- Извини. Ну так что?
- Потом скажу.
Он отключил трубу, проклиная себя за то, что не сделал этого раньше.
- Не кипятись, не кипятись. Илюха – хороший парень, только корчит из себя большого, да пьет много.
- Пьет он действительно много. Но я тебя сразу предупреждаю, что я пью не меньше.
- Посмотрим.
И она поцеловала его во второй раз. Это было так похоже на рождественскую сказку, если бы они не стояли в начале декабря на остановке «Южно-Приморский парк имени Владимира Ильича Ленина», и голова у него не гудела бы от вчерашнего похода в «Карамболь».
- Пошли ко мне домой.
- Пошли.
Печально мне глядеть на наше поколение. Только признались друг другу в любви и в койку. Хорошо хоть признались.
Потом Чудаков вспоминал то время с обязательной тоской. Тогда, думал он, мне ничего не было надо, у меня была она. Она, как мир, была всеобъемлющей и заслоняла собой все. Только и отдавала себя всю, а мир мне ничего не дал, кроме нее.
Красавицей, прямо скажем она не была, хотя Чудаков абсолютно искренне ее так называл. Серые глаза, темные волосы, складная фигура – все, что я в ней запомнил. У меня вообще плохая память.
Она умерла через год. Неважно отчего. Умерла.
 
11
Открыть дверь почему-то гораздо легче чем захлопнуть.
Комната с белыми стенами в форме многоугольника. На каждой стене висит по метроному. Каждый отбивает свой ритм. Метрономов много и в комнате – постоянный стук, будто тысяча плотников, и каждый забивает по гвоздю. Вдруг тишина. На секунду. Потом открывается четыре двери и входит четыре женщины, похожие на ангелов, с крыльями. Каждая подходит к нему и целует в лоб. Становится тепло. Ангелы исчезают. Потом входят четыре близняшки, все такие, как Она. Становятся вокруг него и начинают петь, тихо петь колыбельную, что-то из Чижа. Потом они по очереди падают, беззвучно, и остаются лежать. Потом все стены превращаются в двери, и эти двери открываются. Снаружи ночь. Он засыпает, но спит недолго. Когда он открывает глаза, то видит Солнце. Белое солнце. Оно режет ему голову. Вдруг налетают ангелы, но уже не ангелы, а демоны, и начинают рвать его на части, а солнце режет голову. Начинает шуметь – везде, и свет – отовсюду. Вдалеке – белые стены.
Чудаков проснулся в холодном поту и вскочил с кровати. Инна проснулась.
- Что случилось?
- Сон, непонятный сон. В последнее время мне они редко снятся.
- Успокойся, пожалуйста. Ладно, заспались мы сегодня, мне пора уходить.
Инна стала ходить по комнате. Она была до боли обыкновенной брюнеткой, как раз такой, какие Чудакову нравились. В меру умной, в меру воспитанной, не без изюминки. В общем, обыкновенная среднестатистическая девушка со своим поворотом. Чудаков знал Инну два года, но встречался с ней совсем недавно. Он сейчас лежал на диване, а она ходила по комнате, озираясь по сторонам - явно что-то искала.
- Ты что-то потеряла.
- Нет, нет, ничего.
Она каждый вечер говорила ему: «мы скоро расстанемся». А на утро что-то искала.
- Нет, и все-таки что ты ищешь?
- Заколку.
- Она  лежит на тумбочке в гостиной.
Инна заколола себе волосы и ушла. Ему казалось, «я знаю о ней все», но каждый день он узнавал о ней что-то новое. Вчера она подала старику, аккордеонисту, который играл «Прощание славянки» в переходе на Гостинке. Он спросил:
- Зачем?
Она ответила, поморщившись:
- Люблю марши.
Чудаков включил телевизор. Показывали смерть – «Криминальная Россия: современные хроники». Он выключил телевизор – не хотел смотреть на смерть. Подумалось: «я прост и хрупок, как стекло; я сложен, как каждый атом этого стеклышка». Почему подумалось?

12
Кончилась четвертая пара. Они шли с Кристиной к «Чернышевской» и тихо разговаривали.
- Зачем ты живешь?
- Не знаю.
- Это заметно, очень заметно.
- Да, нет, у меня, конечно, есть цели в жизни – работа, семья, дети.
- А смысл?
- Вот, смысла в жизни как раз остро не хватает, тебе не кажется?
Она не успела ответить – у метро они расстались. Светило солнце.
Выйдя из «Автово» и увидев облака, шедшие  с залива и предвещавшие неминуемый дождь, он решил сегодня поехать на трамвае. На остановке стояла огромная толпа. Он сходил в книжный – купить учебник. Вернулся, толпа еще стояла. Оказалось, на перекрестке Казакова и Стачек – авария, поэтому ходит пока только шестидесятый (была суббота и пятьдесят шестой не ходил). Он сел на него и переехал через мост. Сойдя на остановке «Универсам» («странное название»), заметил, что небо немного прояснилось, и решил пойти своим ходом. Он довольно часто совершал такие пешие прогулки по пять, шесть километров.
Юго-запад, Юго-запад… Судя по названию, именно здесь должно заходить Солнце. Так оно и было в этот день. Острый, багровый его краешек прорезался из-за крыши общаги, что стоит на углу Казакова и Жукова. Он шел по Жукова, по четной стороне. Небо все-таки затягивало – изменчивая питерская погода. По погоде и настроение.
- Черт, неужели это так видно, так видно, то, что я не вижу цели. Надо закрыться, закрыться, закрыться!!!
- Бесполезно, друг мой, бесполезно, от себя не убежишь, от себя не закроешься.
- Восемнадцать лет закрывался, а сейчас не получится.
- Дурак, вокруг мир, сейчас – жизнь. А ты чего хочешь – сделать вид что ее нет. Да, она же тебя сожрет.
- Matrix has you.
- Догадался, красавчик. Восемнадцать лет и одна умная мысль.
- Так ведь чужая.
- А ты думаешь, есть что-то новое. Паранойя и та – почти у всех.
- А зачем жить?
- Опять! Да, когда же ты закончишь задавать свои глупые, глупые вопросы.
- …
Рассуждая таким образом, он добрался до самого Ленинского проспекта и там сел на автобус, восемьдесят третий, кажется.
- Чудаков, ты ли это, - Саша сидела на одном из мест для пассажиров с детьми и инвалидов и, казалось, не замечала свору бабушек, которые с угрюмыми лицами толпились над ней.
- Здравствуй, неужели так не похож.
- Да, ты изменился, повзрослел что ли, - она усмехнулась, отчего Чудаков впал в сильнейшее оцепенение. Он всегда удивлялся тому, какую власть она имела над ним. Но еще больше он удивлялся тому, что она, зная об этом, этим не пользовалась. Он уважал ее именно за это. Если человека действительно уважаешь – всегда знаешь за что.
- Нет, буду вечно молодым, вечно пьяным.
- Так и говоришь цитатами. Отвыкай, мы этого не любим. Мы вообще умных не любим. Слишком много думают, слишком мало делают.
- Обязательно отвыкну. Я же всегда тебя слушался.
- А зря. Все, мне пора выходить, пока.
- Прощай.
Почему я сказал именно "прощай"?
Он вышел на следующей остановке, на углу Захарова и Десантников и пошел в сторону Пятерочки, купить пива. Небо опять прояснилось и настроение Чудакова после встречи с Сашей улучшилось. В жизни каждого человека есть люди, встретившись с которыми, он перестает чувствовать свое одиночество, а есть обратные люди... 
Купить пива в Пятерочке Чудаков решил еще, когда шел по Жукова, но сейчас пить расхотелось.
На Зорге в тот день людей не было. Лишь одинокие желтые «корабли» стояли по сторонам.
Спокойствие, какая удивительная тишина. Ветер, только ветер слышно, обычный западный ветер. Как давно все было. И Люба и Илья. Все, все прошло. А теперь только покой. И лень. Думать. Жить, повторяться – какая разница.
Вот улицы – Кузнецова, Зорге. У нас все, все люди – улицы. Жаль, что не все улицы – люди.
Небо красное – Солнце заходит, вернее возвращается… домой. Ведь дом – это там, где спишь, когда постареешь, а солнце уже очень, очень старое. Сейчас не вспомню, сколько тебе лет? Любин дом, с черной отметиной. Два года прошло, а его так и не покрасили. Интересно, каково это умирать в восемнадцать лет. Я ведь дал ей слово, не проверять. Это она учила: «никогда не обещай, обещать – любить по новой». Кто-то меня учил. Ее голос – не голос, колокольчик. Сейчас колокол. Колокольчик издалека не услышишь, а я слышу, слышу каждый день: «я тебя люблю» - отовсюду. Тихо, громко, заунывно, резко… Но всё не то! Жизни нет! Любы нет! Ильи и того нет.
Получается я один… иду.
        Сам того не заметив, Чудаков вышел на Доблести и направился в Южно-Приморский парк. В парке ему повстречался Дима. Он был со своей девушкой, поэтому разговор решили отложить до вечера – решили по старинке собраться в «Карамболе».
Время приближалось к девяти часам и Чудакову уже очень хотелось домой. На Германа, прямо перед одиннадцатым домом его окликнули:
- Эй, парень.
Он не успел обернуться. Сзади по голове ударили чем-то тяжелым. Это была бейсбольная бита. Чудаков сразу упал, и парень (молодой человек лет двадцати) начал обыскивать его карманы. Чудаков что-то прохрипел и попробовал было подняться, на парень ударил наотмашь по носу, полилась кровь.

13
-Просыпайся, просыпайся, - кричала мне в ухо сестра и дергала меня за нос. Семь часов. Черти что, я уже опаздываю.
В автобусе, в метро – весь следующий день я вспоминал этот сон. Так до конца и не вспомнил. Естественно все персонажи являются вымышленными, а если кто-то и похож, то отнесите это на счет моего больного сонного воображения.

Молодость, молодость…. Неужели ты всегда так мучительно заканчиваешься. С первой любовью, с последними друзьями и опавшими листьями. Как бы мне хотелось повернуть время вспять и прожить всё еще раз. Точно также умереть и проснуться, чтобы снова встать и пойти на работу.