Цена проезда

Он смотрел, как к нему приближался высокий парень в короткой рыжей парке. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться о цели его визита. Достаточно взглянуть на деланно бесстрастное лицо, якобы безразличный взгляд, смотрящий в сторону. Такое лицо обычно делают те, кто не хочет спугнуть свою жертву раньше времени. Небрежная походка человека, который никуда не спешит, тяжелые зимние ботинки на рифленой подошве с хрустом вминают свежий снег в асфальт.
Можно, конечно, залезть в троллейбус, пока еще есть время для отступления. Вряд ли парень начнет ломиться за ним следом. И сигарету спокойно докурить в тишине водительской кабинки. Все это можно сделать, но почему-то не идут ноги. Абсолютно пустая голова, никаких эмоций, какое-то чужое тело.
Толпа на троллейбусной остановке замерла. Люди прекрасно поняли, зачем высокий сильный парень отделился от своей компании и пошел к фигурке водителя, одиноко стоящей возле домика диспетчера. Однако на сочувствие толпы рассчитывать не приходилось. В поворотах десятков голов угадывалось ожидание того, что должно случиться, струйки пара из-под полуоткрытых ртов вырывались уже более нетерпеливо. Даже ноги перестали приплясывать от холода. Наиболее чувствительные мамаши уже прикрыли полами шуб своих любознательных детей.
– Кому стоим? – лениво осведомился подошедший. Вот тут-то и пришел страх. Липкий, потный страх. Водитель попытался скрыть рвущуюся наружу дрожь голоса.
– Курим.
– А когда поедем?
– Время придет, и поедем.
– А может, оно уже пришло? – вкрадчиво поинтересовался парень, демонстративно разминая костяшки правого кулака. – Да, кстати, хамить мне не советую. И вообще, хамство существенно сокращает жизненный путь индивидуума.
– Еще пятнадцать минут. – Господи, как бы прожить эти пятнадцать минут и желательно в целостном виде. – Необходимо выдержать интервал движения, потому что…
В животе моментально вспух шар боли. Дыхание прервалось, захлебнувшийся болью и страхом мозг истерически посылал сигналы межреберным мышцам: «Сокращаться! Дышать! Дышать!!». Но те что-то не торопились выполнять его указания.
Водитель практически рухнул на ударившего его парня. Руки цеплялись за дорогую рыжую парку, ноги скользили по обледеневшему насту. Но судорога, родившаяся где-то в клубке боли, согнула его тело и швырнула вниз. Возле самых глаз вдруг возникли квадратные носки модных ботинок.
– И запомни, – сверху, как через вату, донесся до водителя голос парня. – Не интервал надо выдерживать, а проявлять уважение к людям. Слышишь, ты, обслуживающий персонал?!
Водитель попытался ответить, но того количества воздуха, который только-только начали заглатывать его легкие, было явно недостаточно для голосовых связок. Впрочем, парень не нуждался в ответе. Он упивался вниманием толпы, чувствуя спиной их взгляды, и наслаждался собственной значимостью.
Один из носков ботинок прянул назад и исчез из виду. Водитель инстинктивно сжался в комок, закрывая голову руками от удара. Но… ничего не последовало. Парень вовремя сообразил, что, ударив ногой лежащего, он моментально выйдет из образа борца за народные права. Ботинок вернулся назад и многозначительно поигрывал носком.
– Даю тебя пять минут. – Парень растягивал слова. – На то, чтобы прийти в чувства, завести свои драндулет и подрулить к остановке. Если опоздаешь хоть на минуту, придется проехаться с тобой до конечной. Со всеми вытекающими, выпадающими и поломанными последствиями.
Ботинки резко повернулись на носках. Каблуки взметнули маленький снежный вихрь, который больно хлестанул по глазам скрючившегося на земле водителя. Снег заскрипел в обратном направлении.
– Да, и еще, – донесся издалека негромкий голос. – В милицию звонить нет смысла. У меня там папа работает. Ба-а-альшой начальник! И он не любит, когда его тревожат по пустякам.
Водитель перевернулся на живот и подтянул по себя ноги. Получилась неплохо. Теперь надо попробовать встать. Упираясь в лед красными замершими пальцами, приподнял тело и бросил вперед опорную ногу. Живот отозвался вспышкой затаившейся боли. Ничего, терпимо! Медленно подтягивая вторую ногу, он начал разгибаться, цепляясь пальцами за стену диспетчерской. Заглянул в окно: ну, конечно, Степанида, диспетчер 21 маршрута троллейбуса, стервознейшая баба, демонстративно читает какую-то книжонку в мягком переплете. Естественно, она ничего не видела, а, впрочем, ничего ведь и не произошло. Рабочие будни! 8.30 утра, тусклый зимний рассвет понедельника, собачий холод, минус 25 и ни градусом выше, народ сатанеет не по часам, а посекундно. И двадцатиминутный интервал движения!
Мы всегда готовы к приходу зимы, а не к самой зиме. Приход мы ждем, мы радуемся первому выпавшему снегу. И как-то легко забываем, что зимой бывают морозы. Что испарения великого и могучего Днепра усиливают их действия. Что прожитый в слякоти декабрь еще не показатель, что впереди будут и январь со своими крещенскими морозами, и февраль, известный паскудник по части холода. И что самым страшным и разрушительным бывает первый мороз.
Еще вчера было тепло, в слякоти газонов валялись бесчисленные бычки. Сдуру решив, что уже весна, пробивалась сквозь грязь молодая травка. По ночам понемногу начинали тренироваться коты, своими завываниями приводя уставших людей в состояние тихого бешенства. Молодые дамы, не желая расставаться с только что приобретенными мехами, надевали их чуть ли не на голое тело, но все равно немилосердно потели. Торговцы женской парфюмерией каждый день снимали такие сливки с продажи дезодорантов, что депутаты Верховной Рады на полном серьезе спешно разрабатывали новый закон о налогообложении зажравшихся коммерсантов.
Но это было вчера. А сегодня ночью пошел долгожданный снег  и ударил мороз. К шести часам утра половина троллейбусного парка стала на мертвый прикол. Вокруг замерзших троллейбусов бегали полусонные водители и пытались их оживить. Со всех сторон раздавался раздраженный мат. Кое-кто уже разводил костер под днищем, стараясь разогреть прихваченные морозом детали.
На всю эту суету бесстрастно смотрел Кузьмич – распорядитель шоферских душ и тел. Царь и Бог троллейбусного депо, умеющий ладить с вышестоящим начальством и выжимать последние соки из-под подчиненных. Много раз водители пытались вразумить деспота, но Кузьмич был крепок и без монтировки никуда не ходил. Поэтому все разборки заканчивались одинаково: два-три человека отправлялись в больницу жаловаться молоденьким медсестрам на тяжелую жизнь, а с остальных снималась премия в полном размере. 
Убедившись в тщетности усилий большинства подчиненных, Кузьмич свистом собрал всех вокруг себя, пересчитал по головам водителей количество техники, могущих выйти на маршруты, и громогласно объявил:
– На сегодня интервал движения – двадцать минут. И только попробуйте, сукины дети, его не выдержать. Можете сразу распрощаться с премией.
Шоферская братия расходилась с угрюмыми лицами. С какой-то стороны Кузьмича понять можно. Людей, мерзнущих на остановке, конечно, жалко. Но все упирается в проклятый ресурс.
Троллейбус состоит из множества узлов и механизмов, каждый их которых имеет свой ресурс использования. Положено, скажем, механизму двери открыть и закрыть ее без проблем десять тысяч раз, он столько и сработает. А сколько после этого рубежа протянет, одному Богу известно. Раньше как только какой-либо механизм или деталька вычерпывала свой ресурс использования, ее тут же меняли. Но те благословенные времена уже давно канули в лету. Вот и старается  Кузьмич беречь технику, ведь новую-то не допросишься. Да что там новую, вшивые копеечные прокладки, и те шофера сами режут из кусков резины.
Одним из способов оттянуть тот момент, когда ресурс будет полностью вычерпан, является увеличение интервала движения. Все очень просто: чем больше интервал, тем меньше кругом намотает измученная техника, тем дольше она сможет находиться в строю и выходить на маршруты. Все очень логично, но попробуйте объяснить замершим людям, почему они должны стоять двадцать минут на пронизывающем ветру.
Завернув за угол диспетчерского домика, он всунул в зубы сигарету и попытался затянуться. Легкие, еще не продышавшиеся после удара, отреагировали на это возмущенным кашлем. Его снова согнуло, и тошнота, скопившаяся в грудине, вырвалась наружу, таща за собой скудный завтрак. Сигарета, зашипев в снегу, погасла, накрытая вонючей волной. Его повело вперед, и он бы опять упал, если бы под руку не подвернулось тощее деревцо.
Стало немного полегче. Он стоял, опершись о деревце, изо рта шел нестерпимый запах. «И где тот «Орбит», когда он так нужен!» – шевельнулась под черепной коробкой шальная мысль. Наклонившись, он зачерпнул ладонью чистый снег и бросил его себе в рот. Остатками обтер лицо, руку вытер о штаны. В такт лениво ворочавшимся челюстям, лениво ворочались мысли. Нарушать установленный интервал нельзя, Степанида доложит даже, если он стартанет минутой раньше, и все – прощай премия! Эта баба старой закалки, выполняющая инструкции от и до. Ее никто терпеть не мог, но для начальства, для того же Кузьмича, она была незаменимым работником.
Как-то все очень хитро закручено с этой премией. В нынешние времена под бдительным оком государства обычный рядовой бухгалтер вертится так, как не вертятся, наверное, финансовые воротилы с Уолл-стрит. Вот и у них в троллейбусном депо, чтобы меньше платить налогов, оклады установили на минимальном уровне, чуть ли не на прожиточном минимуме. А все остальное дают в виде премии. То ли она не облагается налогом, то ли облагается, но меньше. Он в этих вопросах не разбирался. Он знал только то, что его оклад равнялся 150 гривнам, премия – 250, итого на руки он получал четыреста. Поэтому снятие премии означало голодный месяц для его семьи и увеличение коммунальной задолженности за квартиру.
Какого черта он не залез в троллейбус? Глядишь, обошлось бы все простой руганью. А теперь парень почувствовал вкус крови и так просто с него не слезет. Выйти ж на этого сопляка с монтировкой на конечной, все равно, что подписать себе приговор с формулировкой «от трех до пяти лет». Да и вряд ли он будет один. Его дружки, с которыми он так весело регочет  на остановке, в стороне стоять не будут. Что же делать?
Подняв голову, он увидел, что Степанида смотрит на него. На миг промелькнула шальная мысль, что она сочувствует ему. Но тут же диспетчер многозначительно постучала пальцем по циферблату наручных часов и снова уткнулась в свою книжонку. «Сука! – тоскливо подумалось. – Какое нахрен сочувствие, она ж с детства на примере Павлика Морозова воспитывалась. С-с-у-ука!!»
Держа левую руку в районе солнечного сплетения, он проковылял к стынущему троллейбусу. Забрался в привычное водительское место и с наслаждением вытянулся. Хотелось курить, но он боялся, что его снова вырвет. Сквозь полуприкрытые глаза наблюдал за парнем в рыжей парке. Тот заметно порывался снова прогуляться к диспетчерскому домику, но все же сдерживал себя в руках. «Ага, – удовлетворенно подумалось, – избитого водителя папе объяснить можно, а вот из-за испорченного троллейбуса могут возникнуть проблемы. И у тебя, и у папы. Ничего, померзни, сыночек. Говорят, холод неплохо остужает горячие головы».
Однако те, кто так говорил, были явно неправы. Когда он подъехал к остановке, выдержав двадцатиминутный интервал до последней секунды, толпа раздраженно хлынула в салон. Затрещали двери под напором тел, затопали по полу торопливые шаги людей, торопящихся занять сидячие места. Троллейбус качнуло из стороны в сторону, потом он грузно начал проседать. Кто-то охнул, видно, придавили или наступили на ногу. Заплакал ребенок, по салону пролетел приглушенный матерок.
Парень все это время стоял перед широким передним стеклом и, улыбаясь одними губами, смотрел на водителя. «Скалиться, как волчонок» – обреченно подумал тот, чувствуя, как тоска и страх с двух сторон сдавили сердце. Можно, конечно, попытаться не пустить его в салон, захлопнуть двери перед самым носом. Но, глянув в зеркало заднего вида, он понял, что ничего у него не получиться. На передней площадке висел, глумливо ухмыляясь, один из дружков этого парня. Двери, естественно, теперь закрыть не удастся. Пока парень не войдет.
Тот стоял, наслаждаясь страхом водителя, пока не вошел последний пассажир. Тогда парень медленно, никуда не торопясь, запрыгнул на переднюю площадку и протиснулся к прозрачной стенке, отделяющего его от водительской кабинки. Постучал пальцами по стеклу – водитель сидел, не оборачиваясь. Двери троллейбуса с шипением и лязгом начали закрываться. Сквозь стекло до водителя донесся голос:
– Ну, мужик, ты попал!
«Попал, попал, попал» – метрономом стучало в голове. «Вот и все, мужик, ты попал!» – теперь от них так просто не вырваться. Парни будут ездить за ним до тех пор, пока не останутся с ним наедине. И уж тогда они донесут до него в доступной форме все возмущение народа. Но это для виду, а настоящая причина состоит в том, что этих сопляков, чувствующих себя хозяевами жизни, не послушался какой-то шоферюга, обслуживающий персонал. И, когда они останутся наедине, начнется кошмар. Хотя, почему начнется, он уже начался. До расправы еще далеко, а его уже всего колотит. Несмотря на холод, по спине ползут горячие, липкие струйки пота. А фантазия, черт бы ее побрал, рисует картины будущего, одну ужаснее другой.
Подобное с водителями общественного транспорта уже случалось и раньше. Как, например, с Колькой из соседнего АТП, который водил автобус по 17 маршруту. Правда, там все происходило поздно вечером. Несколько пьяных мужиков, которых не пустили в метро, ворвались к нему в кабину и потребовали, чтобы он вез их на Харьковский массив. Колька отказался, и, прежде чем успела подоспеть милиция, его так избили, что, если бы не быстро приехавшая «Скорая помощь», сегодня бы справляли сороковины. А так он лежит себе, весь в бинтах, мычит что-то невразумительное, узнает одного человека из десяти и раз в сутки ходит по себя.
Троллейбус вырулил из «Турецкого городка» и покатил по Народного ополчения. Что-то  опять стукнуло сзади в стекло. Сволочи! Им нужно видеть его лицо, лицо до смерти перепуганного человека. Такие шакалы, как они, живут, страхом окружающих, питаются ужасом более слабых.
Эх, какие люди раньше жили в «Турецком городке»! Все сплошь военные, спокойные, выдержанные. Бывало, конечно, буянили, однако всегда могли понять, войти в положение. Но, больно хорошее место оказалось – этот «Турецкий городок» с его шикарными квартирами, торговым центром, школой, двумя детскими садиками и поземной парковкой. А квартплата высокая. И военные, особенно отставные, которые уже давно считали копейки в своих тощих кошельках, начали съезжать оттуда. Продавали квартиры, селились где-нибудь на Троещине, а на разницу в стоимости квартир либо пытались начать свой собственный маленький бизнес, либо обустраивали быт. На их место тут же въезжали коммерсанты средней руки, новоявленные звездочки телевидения и эстрады, ограниченной известности и неограниченного гонора, третьеразрядные посольские работники, министерские люди с такими же необъятными портфелями, как и их животы. Вся эта шушера имела свой автотранспорт, но вот их детки до «мерсов» и «вольво» пока не доросли. Поэтому самоутверждались исключительно на общественном транспорте.
Троллейбус к тому времени подъехал к Севастопольской площади и остановился на светофоре. В стекло водительской дверцы снова заскреблись. Водитель крепче сжал руками руль. 
Страх не может вечно жить в душе человека. Рано или поздно он уходит. И, если его не меняет какое-либо другое сильное чувство, в душе остается пустота, которая опасна тем, что человеку становится все равно. Что с ним будет через пять минут, что с ним будет с ним через пять часов, будет ли с ним хотя бы что-нибудь или уже нет.
Поскребывание и постукивание в стекло отвлекало от пустоты, от бездумья и уже начинало раздражать. Те, кто находился в салоне, были уверены в себе, в своих папиках и в том, что водила будет следовать правилам навязанной ими игры. «А если не буду? – пришла в голову простая и прекрасная мысль. – Нет, серьезно, что вы будете делать, если не стану? Если я предложу вам свою игру, со своими правилами? Игру под названием «Останови троллейбус»? Что тогда?
Он улыбался. Улыбался счастливо, представляя себе, как вытянутся их лица, когда они поймут, что не он у них в руках, а они у него. Он улыбался, когда зажегся желтый свет. И постепенно эта улыбка стала превращаться в нечто, напоминающее оскал. Обветренная верхняя губа, вся в кровоточащих трещинках, вздернулась вверх почти к самому носу, обнажая желтые прокуренные клыки. Глаза хищно сузились. Казалось, что уши тоже подобрались, готовясь к прыжку вместе с человеком. Голова подалась вперед, до рези в глазах всматриваясь в светофор.
Зеленый! Водитель резко бросил руль вправо и даванул педаль газа до конца. Троллейбус, визжа шинами, накренился влево, как какой-то гигантский конькобежец. Сшиб по пути белую шестерку, он вылетел на Воздухофлотский проспект. Левой скулой швырнул зазевавшуюся иномарку под колеса встречного трейлера. Тот истошно завизжал тормозами, но тут же со страшным хрустом раздавил европейский секонд-хенд. Другая машина всполошенно метнулась в правый ряд, стремясь разминуться с взбесившимся троллейбусом, но врезалась в допотопный «запорожець», тихо телепавший себе на малой скорости. Силой удара «запорожець» отбросило прямо на забитую людьми автобусную остановку. Раздались крики не успевших увернуться, завизжали женщины.
Водитель всего этого уже не слышал. С каким-то упоением он вжимал в пол педаль газа. Расширенные глаза с остановившимися зрачками с восторгом наблюдали за картиной дороги: впереди идущие машины, как испуганные птицы, разлетались у него из-под колес. Столбы вдоль дороги мелькали все быстрее и быстрее. Здоровенная махина троллейбуса с каждой секундой набирала скорость и вскоре походила на выпущенный с артиллерийского орудия снаряд.
– А-а-а-! – хриплый крик вырывался из горла водителя. Дикий восторг разрушения слышался в этом крике, неуемная жажда ломать, крушить, уничтожать. – А-а-а!! – Руки сжимали и рвали руль. – А-а-а!!!
В стекло уже не просто стучали, в него изо всех сил барабанили кулаками. И давно бы разбили, но троллейбус швыряло в разные стороны, к тому же в салоне была страшная давка, что мешало колотившим как следует размахнуться. Но водитель этого не слышал. Он буквально слился  со своей железной машиной, стал единым целым. Это его ноги мчались по проспекту, это он запитывался энергией с гудящих над головой проводов. Ветер свистел в приоткрытом окне. Встречные машины встречали его какофонией сигналов, а сзади его провожали звуки скрежета рвущегося металла, визжание покрышек и крики прохожих. Он наслаждался скоростью. В какой-то момент ему захотелось выбить ветровое стекло, чтобы ветер бил в лицо, а он пил этот пьянящий морозный воздух. Но чтобы разбить стекло нужно встать с сидения, что означает разорвать связь с троллейбусом. На это он пойти не мог, нет. Слишком долго он к этому шел, слишком давно этого подсознательно хотел. Поэтому он еще сильнее вжался в кресло, стремясь упрочить эту непрочную связь.
Справа пролетела Соломенская площадь. Стайкой перепуганных воробьев брызнули из-под колес люди, переходившие дорогу. Он уже не мог остановиться, даже если бы внезапно захотел этого. Слишком далеко все зашло, чтобы просто можно было остановиться. Одним нажатием тормоза не развяжешь тот узел в душе, где причудливо сплелись страх, боль, гнев, усталость и надежда.
Хрястнула еще одна иномарка, не успевшая увернуться. Возле серого здания Национальной академии внутренних дел, разинув рты, стояли с вениками в руках слушатели в тусклых милицейских бушлатах. Уголком глаза водитель злорадно отметил выражение полной растерянности на их лицах. Но тут же сосредоточился на дороге.
Троллейбус швыряло из стороны в сторону. Жалобно скрипели рессоры, на одной ноте выл двигатель. Из салона доносились вопли, крики, проклятия. «Главное, удержать токоприемники на линии. Если они слетят с проводов… » – про то, что будет дальше просто не хотелось думать. Толпа просто разотрет его по асфальту. И если для того, чтобы достать водителя, вздумавшего навязать свои правила игры, толпе придется разломать троллейбус, она разломает его, не задумываясь. Так что на этот раз отсидеться не удастся.
Приближался Воздухофлотский мост. Каким-то шестым чувством он понял, что именно здесь и должна произойти развязка. Вернее не произойти, он сам должен развязать этот узел, узел, узелочек. Звучит как песня, не правда ли? Дальше, как бы не хотелось еще покататься, тянуть нельзя. Появятся менты и начнут затирать его машину. Пока они будут на «легковушках», ничего у них не получится. Но стоит кому-нибудь умнику погнаться за троллейбусом на тяжелом грузовике, как на его игре можно ставить жирный крест. Его объявят преступником и психом, ментов – героями, а тех ублюдков в салоне – невинными жертвами. И никто ничего не поймет, все решат, что еще у одного поехала крыша на работе. Появятся парочка гневных публикаций в газетах с требованиями ужесточить прием водителей в АТП, троллейбусные депо, водить всех шоферов регулярно к психологу и устраивать им сеансы групповой релаксации. Но это же все не то!!! Все не то!!! Ведь он это сделал не потому, что у него крыша поехала, а потому … потому…
Троллейбус взлетел на мост. На принятие решения оставались считанные секунды. Сзади шумно разбилось стекло, и чьи-то руки жадно схватили его за плечо и за ворот. Но прежде чем его вырвали из кресла, он вывернул руль до отказа вправо. Жалобно взвизгнули покрышки, троллейбус начал заваливаться на левый бок. Через разбитую перегородку до водителя донесся единый то ли вздох, то ли выдох салона. Он обернулся, намереваясь встретиться с глазами своих преследователей, и… улыбка застыла на его губах. Прямо в лицо ему смотрели выпученные глаза  какой-то тетки. Тетка, как рыба, разевала рот, полный золотых зубов и что-то беззвучно кричала. Ее толстые пальцы тянулись к его лицу, напоминая шевелящиеся щупальца осьминога. «Их здесь нет! – с ужасом подумал он. – Их здесь нет, они сошли раньше, и все это зря, зря, зря…!!!». Но тут троллейбус, скользящий на левом боку, пробил ограждение моста, чувство невесомости охватило все тело шофера, и он полетел… полетел…туда.. вниз… к свободе…
Резкий звук будильника вырвал его из сна. Тело резко подпрыгнуло вверх, рука отработанным движением опустилась на будильник. Тот напоследок жалобно звякнул и заткнулся. Тело, тяжело дыша, рухнуло на кровать, и только после этого начали медленно открываться глаза. Сознание возвращалось рывками, как после хорошей попойки. Легкие работали, как кузнечные меха, сердце готово было вырваться из груди и ускакать на своих желудочках прочь от этого кошмара. «Ни фига себе полеты во сне и наяву» – подумал он, спиною ощущая сырость простыни. В голове еще вертелись обрывки сна. Рядом заворочалась жена и сонно пробормотала:
– Сережа, вставай, проспишь же!
Он тихонечко похлопал ее по мягкому, теплому плечу и послушно скинул ноги с кровати. Его слегка повело. «Надо же, от таких полетов даже голова закружилась» – усмехнулся про себя, нашаривая ногой под кроватью тапки. Посидел несколько минут, постепенно приходя в нормальное утреннее состояние, когда, кажется, все бы отдал за лишние полчаса сна.
Часы показывали 4.10 утра. Наконец он со вздохом поднялся и, шаркая тапками, отправился на кухню за утренней дозой кофе. Слегка взбодрившись, бросил на сковородку холодные слипшиеся макароны и, пока они разогревались, попытался с помощью тупой бритвы привести в порядок щетину. Жесткая щетина поддавалась с трудом. Промучившись пять минут и дважды порезавшись, он кинул бритву обратно в навесной шкафчик и пошел на кухню. Макароны уже  вовсю шкворчали, источая благоухание пережженного хлеба и масла. С отвращением глянув на них, он тем не менее высыпал аккуратно макароны в тарелку, посыпал сахаром и принялся без аппетита завтракать.
На улице стоял жуткий холод, редкий сухой снежок мело поземкою вдоль пустынных тротуаров. Развозка, по своему обыкновению, запаздывала, и он чувствовал, как стынут ноги в старых ботинках. Просушенная сигарета слабо потрескивала в ладони. «Надо бросать курить – шевельнулась застарелая мысль. – Надо бросать, тогда, глядишь, и деньги на новые ботинки найдутся. Хотя, вряд ли. Уйдут на залатывание других дыр. А их в нашем семейном бюджете не счесть».
В развозке все угрюмо молчали. Кое-кто посапывал, остальные сидели, нахохлившись, уткнув носы в воротники, и, по всей видимости, не ожидали от дня грядущего ничего хорошего. По приезду вяло разбрелись к своим машинам, и рабочий день начался. Промерзшая за ночь техника явно не желала работать и поэтому всячески сопротивлялась усилиям завести себя. С крылечка управления на всю эту суету бесстрастно взирал Кузьмич. В конце концов, время было вычерпано, технике уже пора было выезжать на маршруты, и Кузьмич ревом своего голоса собрал всех водителей вокруг себя.
– Значит так, интервал движения  – двадцать минут. У кого техника на ходу – немедленно на маршруты. У кого не заводиться – ремонтировать. И, не дай Бог, я кого-то увижу бесцельно шатающимся или сидящим в курилке. Сразу можете помахать своей премии ручкой. Вот так.
И Кузьмич сделал жест, отдаленно напоминающий махание совковой лопатою.
– У кого какие есть вопросы? Нет? Тогда марш все по машинам!
Шоферы мрачно разбрелись. Сергею на сегодня достался маршрут под номером двадцать один. И тут же живо вспомнился ночной сон. «Бывают же такие в жизни совпадения» – и, покачав головою, он выехал за пределы автопарка.
До «Турецкого городка» он добрался быстро и без проблем. Степаниды в диспетчерском домике не было, сегодня вообще не ее смена. Хотя он не хотел себе в этом признаваться, но от сердца явно отлегло, когда он увидел за столом Лариску, веселую разбитную женщину лет сорока, которая, весело скаля зубы, тут же пробила ему путевой лист.
До половины девятого утра он успел откатать три рейса. Народ, конечно, ворчал, но Сергей уже привычно пропускал это ворчание мимо ушей. Что толку обращать на всякие мелочи внимание? Изменить-то интервал движения он все равно не в силах. Вернее в силах, но кто ж сейчас, в наше время, ради ближних своих рискует 250 гривнами? Дураков нема! Лариска, конечно, баба хорошая, в смысле, зажать ее в дверях, пока никто не видит, но и она не будет никого покрывать. Знаете ли, своя рубашка все же ближе к телу.
Возвращаясь с третьего рейса, он весело посигналил напарнику, который выезжал из городка. Тот приветственно махнул рукой в ответ. Лихо развернувшись, Сергей затормозил возле диспетчерского домика. Снежок жиденько взметнулся из-под колес троллейбуса. Выскочив из машины, Сергей помчался к служебному туалету – последние двадцать минут мочевой пузырь давило просто нестерпимо. На ходу бросил взгляд на остановку: несмотря на только что отошедший троллейбус, народу на ней стояло много, видно, в предыдущий все не влезли. И с каждой минутой людей становилось все больше и больше. Пулеметной очередью хлопали двери подъездов, и люди тянулись цепочкою к единственной на весь городок остановке. «Пожалуй, все и в мой не влезут, даже если я сейчас поеду. Хотя, это уже не мои проблемы» – пожал плечами и устремился к заветной двери.
Выйдя из туалета, он с наслаждением потянулся. Он и сам не знал, почему у него такое хорошее настроение. Вроде, и небо мрачное, и зарплата в ближайшую неделю не предвидится. Но довольство жизнью так и перло изо всех его пор.
Подойдя к остывающему троллейбусу, он ловко кинул сигарету в зубы, прикурил и с удовольствием затянулся крепким табаком. «Жизнь прекрасна, бляха муха! – наконец сформулировал он свои чувства. – Прекрасна, ни смотря ни на что!». И, улыбаясь, он посмотрел на остановку.
К нему шел высокий парень в короткой рыжей парке.