Маруська

   Ее звали Маруська.
   Была она почтовой лошадью. С молодых лет бегала от станции к станции по сибирскому тракту.
   Жила себе, и не знала никакой заботы, кроме работы своей лошадиной. Работа – есть работа, на то и жизнь лошадиная. Чего здесь трудного – отмахать несколько верст в почтовой тройке? Резво несется по накатанной дороге тройка, да позванивают бубенчики под дугой. Весело бегать в ясный день по утренней прохладе. Да и по легкому морозцу – тоже ничего, дело-то молодое.  Тело сильное, выносливое, ноги быстрые. Была самой быстрой из всех лошадей, которые жили рядом с ней, на конном дворе. Чем не жизнь? Люди любили ее. Любили за красоту, за силу, за кроткий нрав. Возчик баловал, принося иногда и втихую скармливая ей ломоть ржаного хлеба. И не было ничего вкуснее на свете, чем этот хлеб, пахнущий кислой овчиной! Маруська благодарно выпячивала губы, и мотала головой, пока возница гладил ее голову, ласково шепча в ухо ее кличку. Хоть она и животное, а знала, что любит он ее.
   Но только недолго продлилась такое сладкое житье. Утонул ее возница в самый Петров день.
   Лошадям горевать некогда, им работать надо. Нашли нового ямщика. И жизнь ее лошадиная пошла дальше.
   Только вот не стало больше везти Маруське с возницами. Менялись они часто, даже очень часто, но были все какие-то непутевые. То пьяница беспробудный, то вор бессовестный, то дурак беспросветный. И те, и другие, и третьи, были для Маруськи сущим бедствием: то накормить забудут, а то и специально не додадут корма, унеся его на свой двор. То к кузнецу долго не ведут, хотя было пора перековать подковы, или забить вылезший гвоздь. Так и ходила, прихрамывая, пока совсем ходить не перестанет. Бывало, после долгого пути приведут на двор, да и поставят в стойло, не напоив, не накормив, не причесав. В ночное  совсем перестали отпускать. Раньше в сене ковырялась мордой, а теперь стала и соломку ржаную уплетать за милую душу.
   Сколько их было, возниц, не перечесть. Один хуже другого. Хуже всего – дураки. Вроде, и ухаживает за лошадью, да только прока от этого мало, потому как любят они гонять коляску  почтовую по ухабам, срезая дорогу, чтоб выслужиться перед начальством своим. Да вот кому пожалуется Маруська? Некому… Только вот сильно удивлялась: откуда столько дураков?
   Один уж больно любил быстро ездить, помня о том, что когда-то Маруська была самой быстрой. Бывает, увидит незнакомую повозку, едущую быстро, да как помчит сам! Только кнут хлещет по спинам лошадей, да дикий свист над полями или по лесу. Догоним и перегоним! Чего ж ты хочешь?! Только пена летит…
   Долго бы гонял, да только случилась беда – по плохой дороге сломала одна пристяжная ногу.
   Но и умные слишком – тоже беда. Все норовят нагрузить побольше, и довезти побыстрей. И экономить тоже любят.
   А если попросту – то никто из них не любил ни работу свою, ни лошадей. Скорее, просто ненавидели. Но вот только почему? Не могла понять Маруська. Хоть голова и большая, да только не ее это дело – думать.
   От жизни такой стала потихоньку Маруська превращаться в клячу. От прежней красоты мало чего осталось – грива не чесана, сама грязная. Последний возница очень уж пьянствовал, по дороге засыпал, хорошо, что лошадь сама дорогу знала, не останавливались на полпути до станции. Так и ездили бы долго, да только решили выгнать этого пьяницу, от греха подальше. А ну, как пропадет казенная почта?
Взяли молодого возницу, новенького.
   Он первым делом угостил Маруську куском ржаного хлеба. Потом долго отмывал, расчесывал гриву, хвост. На ночь принес свежей травы, сочной и душистой. И стало казаться, что наступили те самые дни, о которых она почти и не помнила. Он ласково шептал ей в ухо: «Я подниму тебя с колен, ты у меня побежишь быстрее всех, быстрее ветра. Ты снова станешь красавицей, я подниму тебя с колен»!
   С утра поехали они хорошо известной ей дорогой. В повозке сидел уже новый возница, а рядом с ним тот, который был до него.
   Маруська шла, потряхивая головой, отгоняя надоедливых оводов. А между  людьми шел разговор:
 - Чего ты балда, радуешься? Эта кляча недолго проходит.
 - Проходит, еще бегать будет.
 - Укатали ее до тебя, в клячу превратили, а какая красавица была!
 - Так не старая, еще побежит у меня! Четыре года всего…
 - Я ж тебе говорю, что ее до состояния клячи довели, а ты свое… Ее кормить год молоком надо…
 - Побежит, всех обгонит!
 - Да уж, конечно. Ей и крестьянскую телегу не обогнать.
 - Да?! А ну, давай, попробуем! Э-гэ-гей! Вперед! Но!
   Обжигающие удары посыпались на спину Маруськи, вожжи натянулись, и она с места рванула, как когда-то. Как в те времена, о которых она почти не помнила. Только ветер засвистел в ушах, да замелькали по бокам дороги стволы елей. Сзади надрывался возница: «Давай, залетны-ы-ы-е-я!»
   После одной версты Маруська встала. С боков падала пена, из горла вырывалось хриплое, как кашель, дыхание. Немного постояв, она дико покосилась на стволы деревьев, и упала на колени.
   Молодой возница хватался за вожжи, тянул Маруську вперед, нанося удары кнутом по мокрой спине.
 - Вставай, вставай с колен! Вставай!
Маруська стала заваливаться на бок.
 - Вставай, встава-а-а-ай, сука! Я подниму тебя! Вставай! Вставай же! Сволочь! Как же это, а?!
   Маруська пыталась подняться, но не могла. Лес огласился ее протяжным ржанием, словно  она просила о помощи, как утопающий. Ответом была тишина леса и вопль, прерываемый свистом кнута:
 - Вставай! Встань, встань с колен, сука!!!

А лесное эхо откликалось: «Куда ты мчишь, Русь-тройка?»