13 свечек

Всю жизнь Варенька мечтала о том, как в свой день рождения она накупит целую кучу сладостей и, придя в школу, раздаст их. И что все-все будут радоваться вместе с ней в этот день. Но Варенька родилась в каникулы, и почти никого из ее друзей не было в городе. Плохо родиться в каникулярные дни, особенно почти сразу после Нового года: мало того, что все пытаются отдариться  одним подарком вместо честных двух, так еще в праздничной кутерьме зачастую забывают про саму Вареньку и ее – личный – праздник.
Варенька, сложив руки на коленях, сидела за накрытым столом. Мама уже торжественно отпела традиционное ежегодное «хэппи бездэй» – фальшиво и не в такт (мама петь очень любила, хоть и не считала обязательным попадать в ноты или соблюдать мелодию). Свечки были потушены и теперь кривобоко и тоскливо торчали в торте. «Вечная Прага», – вздохнула Варенька. Папа, опрокинув в себя очередную стопку, уже готов был уснуть лицом в селедке под шубой. Мама танцевала с соседом дядей Колей (ни его самого, ни его жену с лошадиными зубами Варенька вообще-то не приглашала). Мама заливисто смеялась, запрокидывала голову и будто бы невзначай прижималась к нему бедром. Дядя Коля – раскрасневшийся и залоснившийся – млел от женского внимания и опасливо косился на свою громкоголосую супругу, обсуждавшей с бабушкой «Юру-алкаша с третьего подъезда». Бабушка горячо спорила, даже не подозревая, что говорит совсем о другом человеке. Слева от Вареньки, отвалившись от стола и вытирая со лба проступившую испарину, громко икал дедушка.
Варенька тоскливо смотрела на белую скатерть и ополовиненный торт. Она знала, что завтра утром ее семья хмуро и молчаливо будет сидеть на кухне за завтраком. Мама - вспоминая дядю Колю, папа – смутно не помня селедку под шубой.
«Пойду и повешусь», - задумчиво произнесла Варенька про себя.
Она тихонько встала и, никем не замеченная, выскользнула из-за стола. Споткнулась о чьи-то расставленные в темном коридоре ботинки и шмыгнула в свою комнату. На письменном столе теплым маячком горела лампа, а на стуле, болтая босыми ножками, не доставая ими до пола, сидел маленький белый ангел. Он разложил по всему столу листки с варенькиными рисунками или каракульками строчек и, выпятив нижнюю губку, старательно что-то рисовал цветными карандашами на чистом листке.
Варенька тихонько подошла. Ангел, не поднимая глаз, чуть пододвинулся на стуле, и она села рядом, взяла в руку карандаш и тоже начала рисовать. Голубым – небо, синим – море, желтым – солнце. И зеленые листья на деревьях, и яркие цветы – Варенька так не любила снег. Легкие разноцветные бабочки и стая птиц, раскинувших крылья в лазури. И корзина с пушистыми котятами, и веселый пятнистый щенок с полосатым мячиком в зубах. И новенький, красный, со сверкающими спицами велосипед, которого у нее никогда не было (и никогда не будет, но об этом она еще ничего не знала). И она сама в длинном принцессином платье. И, конечно же, он – тот, чьего лица Варенька никак не могла разглядеть во сне, - держащий ее за руку. И всё, всё-всё-всё, о чем она когда-либо мечтала, рисовала Варенька на листке бумаги. И ангел молча рисовал вместе с нею ее мечты, ведь кто, если не ангел-хранитель, мог так ясно читать в ее душе…

«Варенька… Варенька-а-а-а, открой же глазки… Варюша-а-а-а…» Мамин голос – такой далекий и чистый – растворился в голубой зыби.
Медленно, очень медленно приоткрыла один глаз. Потолок вспышкой белой боли резанул по мозгам. Зашипела сквозь зубы и, сжав виски руками, заставила себя подняться с кровати. Прошлепала босыми ногами на кухню и долго пила воду прямо из чайника. Наконец, открылись глаза. Оглянулась – рыжие ленточки мандариновой кожуры в салатнике, пепельница с Везувием окурков, снулые оливки, проглядывающие сквозь хрусталь, пустая бутылка из-под «Мартини», таинственно поблескивающая боком в подстольной ссылке, одинокая открытка, пестрой бабочкой упавшая на пол. Перевела дыхание и ткнула в кнопку музыкального центра: «This is the first day of my last days».
«Боженьки, в самую точку!..» – застонала от звона в висках и выключила.
Первая сигарета («Черт! Остались только крепкие»)  и первая чашка черного кофе. Взгляд уткнулся в букетик хризантем, стоящий на столе. Никогда не любила хризантемы – похоронные цветы. С чашкой в руках встала в двери комнаты, глядя на спящего, все-таки чужого мужчину, не знающего до сих пор, даже какие у нее любимые цветы. Стояла, прислонившись к косяку, и рассматривала спину, линию плеч, поворот головы.
И вдруг ощутила такую горечь, что крепчайший кофе без сахара показался пустяком. Вернувшись на кухню, вылила остатки из чашки в мойку, села за стол и, положив перед собой листок бумаги, взяла ручку. И море, и цветы были одного цвета, и солнце играло фиолетовыми лучами среди чернильных облаков. Она рисовала, лихорадочно нанося штрихи, вспоминая все то, что так и не сбылось, вспоминая все свои детские мечты и дорисовывая к ним нынешние.

За окном начал падать снег, когда он вышел на кухню. Нашел в пепельнице недокуренную пятку, поеживаясь, зажег газ под чайником. На дверце холодильника он увидел прикрепленный тонкой  полоской скотча бумажный листок, от края до края заполненный рисунками, ниже висел еще один. И на нем неровно и торопливо было написано: «Этого у меня никогда не будет».