Принцип счастья

Принцип счастья


...Так оно и случается: в костях занозой саднит промозглое зимнее безвременье, унылый депрессняк, сумерки сознания, свербяще-неизбывное, как зубная боль, бытие, которому не видно ни исхода, ни обострения, которое уж и терпеть больше невыносимо, а рвать жалко и страшно, вот и терпишь, вяло проталкивая себя перистальтикой инстинкта сквозь очередной суточный цикл в мир неумираемой монотонной маеты, за которой самого мира и не видно совсем, нет его, и тебя нет, есть только неотвязно пульсирующее свербение, а тут – шумный хлоп и взвизг лихо стопорнувшего у смрадного парадного авто; выглянешь эдак вяло, расхлябанно, невзначай в расхлопнутую ветром створку, прижмуришься от бесстыдно полыхнувшего – прямо в серёдку растерянных зрачков – слепления, да вдруг и поймёшь, прозрев, что там, вовне, наоборотной гардиною за окном виснет зрелое уже в своей тяжёлой, пропылённой зелени лето, и жить, оказывается, хорошо и «прикольно»...
А это всего лишь к соседу приехали наркоши, за очередной дозой «герыча», но рядовое это событие как-то так потрясает основы, что кажется выходом, но ты бы никогда этого не узнал, если бы не и так далее, и флюс опал без следа, и даже хватает силы втиснуть бессовестно заспавшееся, неразмятое тело под душ, а потом и в подозрительно усевшую за зиму джинсу, а потом и в старенькую «восьмёрку», в которой даже осталась горючая жижа, и её как раз хватает до бензозаправки, а дальше ты – пионер, не тот, с красным галстуком и салютом, а фенимор-куперов – опасно-опытный вкрадчивый изыскатель, приуготовленный к разного рода подставам и победам...

Её звали Настенька, у неё просто не могло быть другого имени, придуманного им или подслушанного им у кумира, но так или иначе уже давно и нестираемо вгравировавшегося, вместе с образом, вместе с мечтой, в дно его подсознания, потому что вся она была ярко-жёлтая и праздничная, как масленица, – и блузон, и юбка, и туфельки, и ридикюль, и волосы солнечневели под жёлто-золотистой «соломкой», и горящие, как у кошки, янтарные, жадные до приключений, глаза. Он пожалел о нарциссах, о том, что негде купить, или лучше – подсолнух, но остановился так, без цветов. Ей нужно было в другой конец города и дальше, за окружную, «к маме в деревню», знаем мы этих мам, потому что «к мамам» везут не ридикюль с губной помадой и кокетливым зеркальцем, – большему не вместиться, – а тяжёлые обтёрханные сумищи с припасами на неделю и прочей бесчисленной ерундой, необходимой в хозяйстве, но она рассмеялась лучисто и говорит: «Зачем же таскать из Москвы, когда там свои магазины». Он вежливо хихикнул в ответ и даже что-то такое пошутил, вполне, кстати, уместное, но всё же почувствовал себя дураком, хотя годился ей, может, в деды, и на весь оставшийся путь «ушёл в мысли».
Одна особенно не давала ему покоя: зачем она «голосовала», а не заказала такси, или ехала бы уж электричкой, – неужели, дурочка, надеялась, что найдётся вот так, легко, идиот, который согласится везти её в сельскую даль бог весть по каким разбитым дорогам, где запросто засядешь до скончания веков в первой же ямине, пока не случится мимоходом сердобольный тягач, да и не факт вовсе, что вообще случится, или что вытащит.
Она каким-то образом уловила его невысказанный вопрос, и в другой раз, в том, прежнем бытии, это бы его обязательно напугало или насторожило, и начала азартно рассказывать про свой «принцЫп», – она так и выдала, словно ёрничая или с бравадой, – «принцЫп», немилосердно ударив и растянув последнюю гласную, – про свой «принцЫп щастья», по которому получалось, что стоит только точно и правильно сформулировать, чего ты жаждешь в данную минуту, как оно тотчас и исполнится. Он скептически хмыкал, она, распаляясь, настаивала, цитировала из теорий, сыпала, как горох, иностранные имена, предлагала почитать КНИГИ. «Ладно, почитаю... Как-нибудь», – снизошёл он. Она разозлилась. «Но ты же – ОСТАНОВИЛСЯ и ПОВЁЗ!» – выкрикнула она в качестве последнего и бесспорного аргумента, вот так, запросто, на «ты», выкрикнула и подвела черту. Потому что он действительно ПОВЁЗ, и ему стало как-то зябко в позвоночнике – от самой возможности проникновения внутрь крамольной мысли – даже тени мысли – о том, что а ну как не всё в жизни списывается на совпадения.
На каком-то километре трасса оказалась перекрыта, и они заблудились. Поехали в объезд, запетляли, в конце концов совсем потеряли курс. Местные энергично жестикулировали и показывали на карте, но получалось всё не туда.
Темнело. Хотелось поесть. «Ну и что, где ж твой «принцЫп», херня он», – вырвалось злое. Деньги ушли на бензин, а просить у неё «авансу» было до неловкости стыдно. Она молчала, задремав, некрасиво свесив голову набок. Из краешка губ сочилась сладкая слюнка. Заныл зуб. «****ь», – подумал он, а потом вслух, от души: «*****!» Чуть отпустило.
Она притворялась, что спит, он вдруг как-то враз раскусил, что это игра, что так вот, с неумно-прозрачной женской коварностью, она провоцирует его на действия, самой своей неспособностью, спящей, к защите понуждая его к штурму давно втайне сдавшейся крепостцы.
Он остановил машину и вышел. Закурил и стал думать о том, чего именно он жаждет в настоящую минуту больше всего. И как это сформулировать правильно. И что значит – правильно. Отошёл за ближайший куст и, пуская струю, едко откомментировал про себя, что надо же – правильно сформулировал, раз желание исполняется, и даже уже почти исполнено. Даже совсем исполнено, так что можно подумать о материализации и ещё каких-нибудь других нужд, например поесть или чтоб отыскалась верная дорога. На всякий случай он посмотрел вверх, в небо – вдруг упадёт манна, но упала только звезда, и он загадал желание. А потом вздохнул, вышел на просёлок и пошёл по нему вперёд, к невидимым, но вполне самоочевидным огням, ощущая себя пионером.