Али-баба 40 разбойников

Али-баба + 40 разбойников.

О, Аллах, великий и всемогущий, прости недостойного сына твоего.
Все мое чрезмерное любопытство, которым ты, о Аллах, так щедро наградил меня.
Этот безмозглый сын ишака вообразил, что может использовать твой, о Высочайший , дар не для великих открытий, научных либо духовных, а для пустого обогащения.
Не возвышенный интерес исследователя, завела меня в эту тобой, о Аллах, проклятую и забытую пещеру.
Если бы вместо любопытства ты, о Аллах, дал мне чуть больше ума и рассудительности.
Но что я, верблюжий навоз, могу знать о замыслах твоих.
Будь я умнее, то увидев разбойников и узнав о нахождении их гнусного логова, поспешил бы в город и известил бы стражу привратную. Получил бы немного денег за весть долгожданную. Прожил спокойную жизнь в скромном своем жилище. Женился бы. И не избегал взглядов людских.
Но опасное любопытство - не единственный мой порок, о Аллах.
Ибо проникнув в пещеру разбойничью размеров потрясающих благодаря подслушанному слову тайному, я, скверный, не смог повернуться спиной к ее сокровищам неисчислимым - жадность охватила меня настолько, что я , убогий разумом, позабыл о собственной безопасности. И кинулся набивать хурджины свои пустующие, числом два, каменьями крупными и прозрачными, точно капля росы на рассвете, монетами золотыми с профилями царей незнаемых, украшениями великолепными.
Хурджины заполнились очень быстро.
А как увидел я, пес вонючий, что все, что набрано мной и все, что осталось, сравнимы как песчинка ничтожная с пустыней ее породившей, то и вовсе мысли все растерял. Все кроме одной - взять еще золота, еще посуды необыкновенной, еще камней, еще украшений.
Снял я, колючка объеденная, с себя всю имевшуюся одежду: халат, рубаху, шаровары, даже тюрбан, последний покров земной правоверного, размотал, грешник.
Завязал в халат монет золотых. Рубаху наполнил сапфирами, изумрудами да рубинами. В шаровары погрузил множество кувшинов и чаш, гурий райский достойных своим изяществом и красотой. Жемчуг белый, розовый и черный закатан был мной в тюрбан.
Разрывалась душа моя от сожаления, что нет у меня ничего более, чтобы наполнить его сокровищами. Стенала и рвалась наружу в воплях горестных, что я, дурак безмозглый, не прихватил с собой большего числа хурджинов.
За стенаниями своими не заметил я возвращения подлинных хозяев пещеры. Они вошли и увидели меня, полностью обнаженного, над узлами с добром их украденным слезы проливающим.
Узревши лица их злобные, догадавшись о замыслах их, вознес я тогда в душе молитву к ногам твоим, о Аллах, умоляя оставить мне жизнь мою ничтожную.
О Аллах, ты был настолько милостив, что услышал и выполнил молитву мою безмолвную.
Окружили меня разбойники. Стали говорить слова ласковые, превознося стан мой гибкий подобно веткам ивы, бедра стройные, кожу шелковистую, глаза томные и зовущие, брови вытянутые густые, щеки овальные, губы коралловые.
Восхвалениям, душу радующим, было несть числа.
Притупились страхи мои острые, сердце рвущие. Решил я, что под мызыку речей столь сладостных, не станет смертью меня казнить разбойничья шайка.
Разбойники между тем начали руками меня оглаживать, так тонко и умело - ни одна наложница не доставляла мне ощущений таких приятных.
Поведали мне, что именно подобного сокровища не хватало их собранию ценностей. Что я буду их самым любимым, самым обожаемым. И будут они кормить меня явствами наивкуснейшими и поить напитками наизысканнейшими. И обрядят меня уборами драгоценными, чтобы блеск от меня шел, как от алмаза ограненного. И вымажут меня маслами пахучими, чтобы благоухал я, будто цветок из садов твоих, о Аллах.
Приговаривая и трогая тело мое, бесстыжее, ничем не прикрытое, подхватили они меня на руки свои сильные, поднесли к мешкам с монетами, моими усильями в кучу стащенных.
И опустили меня на них.
Один отправился за кувшином с маслом розовым.
Двое - за факелами, чтобы подбавить света во тьму пещерную.
Пятеро пошли коней на ночь устраивать.
Трое к роднику направились - наполнить кувшины водой чистейшей.
Еще двое были посланы за сучьями, чтоб костер разжечь.
Десять разбоиников принялись хурджины распаковывать.
Еще десяток ушел караульную службу нести.
Трое из оставшихся начали барашков, с собой привезенных, резать.
Со мной осталось лишь четверо. И среди них главный разбойник.
И спросил он меня:" Как твое имя, о прекрасный юноша?"
Я ответил ему что зовут меня Али-Баба, что родом я из ближайшего города, и что, если благородные разбойники смилостивятся и отпустят меня, я никому о них не расскажу.
Покачал главный разбойник головой своей удивленно и говорит:" Разве ты не понял, о Али-Баба, что станешь нашим сокровищем? А сокровища свои мы никогда не отдаем. Жить тебе тут до самой твоей смерти, какой бы она не была."
Задрожал я весь, такие слова услышавши, заплакал.
Увидел сие мое расстройство душевное главный разбойник и молвил:" Успокойся, о Али-Баба, мы будем с тобой хорошо обращаться. Кормить и поить, как обещано. Украшений надевай на себя сколько душа твоя пожелает. Одежду давать мы тебе не станем, дабы ты всегда готов был к службе тебе предстоящей и о побеге не помышлял."
"Какой службе?" - вопросил я жалобным голосом." Сейчас мы тебе покажем. Tебе может и понравится." - ответствовал главный среди разбойников.
Тут вернулся тот разбойник, что за розовым маслом отправился. И стало их возле меня пятеро.
Полили они на руки свои крепкие маслом из кувшина и начали растирать меня старательно. От шеи до пяток.
Одного из них атаман за вином послал. Быстро вернувшись, посланный начал вливать божественного вкуса жидкость прямо мне в рот. Да так, что я глотать не успевал. И лицо мое все вином измазалось. Чтоб загладить ошибку свою поивший меня вином, стал облизывать лицо мое. Даже полость внутри рта моего пытался вылизать. Это так удивило меня, что перестал я обращать внимание, что растиральщики со мной делают. А они тем временем решили, что спина моя тоже нуждается в растирании, перевернули меня на живот и продолжили втирать в мою кожу масло розовое.
От вина и от сильного запаха помутилось у меня в голове. Лишь когда копье твердое пронзило мои внутренности, пришел я в себя. Повернул голову тяжелую. И увидел атамана надо мной стоящего и держащего руки свои на половинках моих мягких.
Заметивши взгляд мой пристальный, спросил меня атаман разбойников:" Ну как, о Али-Баба! Получил ли ты удовольствие? Такое же, как доставил ты мне?"
Зарделись тут щеки мои, ибо понял я, чем мы тут занимаемся ,и прошептали губы мои непослушные:"Нет!"
"Нет?" - повторил атаман безжалостный, - "Привыкай, о Али-Баба! Ибо это и есть служба тебе предстоящая. Ты, о Али-Баба, будешь ласков каждый день с пятью из нас. Большего числа тебе не выдержать. А мы не торопимся потерять тебя. Обещаю и клянусь от лица всех разбойников, что мы будем беречь тебя, охранять и любить.” C тех пор сие отродье шакала проживает средь царской роскоши, не доступной даже нашему солнцеподобному шейху, да продлит Аллах его годы, сплошь увешан браслетами да ожерельями, но посмотреть в глаза не сможет уже никому: ни соседям своим бывшим доброжелательным, ни семье, давно его оплакавшией, ни стражникам городским неподкупным, ни даже рабам и наложницам своим.
О Аллах, зачем ты исполнил мою молитву?!