Последний шанс

Тишина.
Редкие машины пролетают в сторону заката, растянувшегося по хребтам едкой желто-красной полосой. От пыльной дороги идет дым. Знойный, колючий воздух кутает деревья прозрачной, но ощутимо липкой пеленой, заглатывает все, что попадается ему на пути. Жарко, невыносимо жарко…

Я слышу голос матери: «Пора домой». Домой… ее до боли знакомый, ненапевный, слегка хрипловатый от сигарет, но все еще легкий голос все дальше и дальше уносит эхом. Сколько бы я отдала, чтобы еще раз услышать это призывное «домой». Тогда мне были рады в моем доме, а сейчас?
Наступил тот день, когда я осознала, что все, ради чего я жила, пусто и нелепо. Мои искания не принесли плодов, и вот теперь все, что осталось от моей жалкой душонки прячется где-то на дне нутра, свернувшись калачиком, пытаясь согреться. Я прошла через боль и нашла пустоту. Значит, я не выдержала испытания.
Я получила второй шанс.
Меня никто не звал, но я возвращаюсь. Возвращаюсь в свой родной город, который сейчас, наверное, уже расцвел и встречает приезжих во всей красе. Наверное, там уже набрали цвет ядовитые олеандры, розовые, сиреневые и белые. Самые красивые создания природы носят в себе смертельный яд. Так устроено.
Я возвращаюсь подстреленным зверем, больной и убогой птицей, лишенной судьбой крыльев. Я возвращаюсь…
Толчок.
Черт возьми, что это? Перед глазами медленно проплывает белая простыня, скрывающая цветущие кусты олеандра, ядовитый закат над горами и раскаленную дорогу. Голос матери заглох так резко, что мне на миг кажется, что я никогда его больше не услышу. Не услышу не только этого призывного: «Домой», но и нравоучений, слов проклятия… Ничего больше.
Что за ерунда? Передо мной низкие покатые, белоснежные своды.
Это обшивка салона самолета. Я опускаю голову. Желтый свет на экране режет глаза. Черт возьми, неужели нельзя выключить телевизор, если все спят. Взгляд в иллюминатор. Поднять задвижку и… Черт! Почему сегодня свет так рьяно бьет по глазам, даже дневной. Конечно, я не выспалась. Ведь вчера до четырех утра я провела в дороге, нервничая, чтобы не опоздать на самолет. Я даже не успела попрощаться с той страной, в которой провела долгие пять лет, со страной белого песка и раскаленной солнечной тарелки, никогда не скрывающейся за облака, потому что их там попросту не было. Мертвая страна с жестокими порядками. Я послала всех куда подальше, своих друзей, свою семью. Я была в ссоре со всем миром и хотела преобразовать этот мир. До того, как я приехала туда девятнадцатилетней девчонкой, полной максимализма и желания изменить реальность, подстроить ее под себя, я считала жизнь гораздо более простой. Я все делила на черное и белое. А теперь у меня в голове спектральное смешение красок. Я приехала спасать мою подругу, которая успела написать мне, что с ней ужасно обращаются по ту сторону моря. Она был старше меня и ехала работать по контракту. Переводчиком. У нее была довольно редкая привилегия. Она свободно говорила на арабских языках. Я не знала, что с ней стало, не знала, где она. У меня в кармане лежал огрызок бумаги с названием фирмы ее работодателя. Я прекрасно понимала, что это всего лишь подстава, но твердо верила в торжество справедливости. Это была моя единственная зацепка.
Только потом, оказавшись обчищенной до белья на пустынном вокзале, без денег, без средств на существование, я поняла, что это за место. Я осознала свою беспомощность и весь тот кошмар, который мне предстояло пережить в стране, где женщины веками терпели гнет и унижения, а на иностранцев смотрели, как на собак. К моей беде, я являлась и тем и другим. У меня была мысль расстаться с жизнью. Но судьба, видимо, была благосклонна ко мне. Меня не продали в рабство, я не стала проституткой. Но на что я могла претендовать без документов и денег, если иммигрантов с полным пакетом бумаг не считали за людей. Я работала на кухне, выполняя самую грязную работу… Кому рассказать, что это я! Я, которая в детстве не прикасалась к грязной тряпке и ненавидела работу по дому.

Я всегда грезила тем, чтобы стрелять. Я стреляла в тире, обожала охоту, на которую часто ходила с соседом-лесником. При виде окровавленной птицы, несущейся вниз, разрезая воздух своим телом с бессильно прижатыми воздушной струей к нему крыльями, у меня сладко щемило сердце. Я изменяла что-то в природе и это давало мне силы жить. Кровь на крыльях… Мне хорошо было знакомо это дикое, животное чувство вожделения. Я обожала стрелять… И что дал мне мой разряд по стрельбе? Ничего. Хотя нет. Пожалуй, он позволил получить мне еще одно испытание. Испытание схватки с правосудием этой страны. До сих пор не верится… Я убила человека.

Резкий удар в бок вырывает меня из моих напряженных раздумий, вызванных горькими воспоминаниями. Да уж… тут не пофилософствуешь. Я оглядываюсь. Рядом сидящая девчушка в идиотской двуцветной кепке и гетрах, с огоньком в глазах, который когда-то был знаком и мне, неистово давит на ручку тюнера на своем приемнике, пытаясь поймать хоть какую-нибудь волну. Издалека сквозь помехи и скрип, потом все отчетливей и вот доносится поистине жуткая песня какой-то американской поп-звезды. Певичка вытянутым на компьютере голосом орет что-то о языке ее тела… О, боги. Я надеваю наушники и отлаживаю громкость на «walkman’е» на полную. Раздается надрывный голос Брюса Дикинсона: “Only good die young”. Во истину.
Я опять проваливаюсь в глубокое забытье. Пожалуй, сегодня мне из него выбраться будет крайне затруднительно. Оживляю в памяти то, что так пыталась спрятать поглубже в уголках своего сознания. Что было потом? После того, как я застрелила Хашима, самое низкое существо во вселенной, я думала, что в жизни моей пора ставить точку. Раздобыть оружие здесь не составляло труда, но как ко мне попал тот пистолет? Это не важно. Я была наслышана об арабских тюрьмах, слышала об издевательствах над заключенными. Я была загнана в тупик.
Хашим обещал мне документы, я отдала ему все, что заработала своим непосильным трудом… И вот он потребовал дополнительной платы. Это обросшее убожество потребовало от меня любви…
Я без колебаний спустила курок. Только одно мгновение. Я увидела, как пуля выбивает слизь, кровь и части мозга из его головы. Теперь у меня были документы и считанные мгновения, чтобы исчезнуть из страны до тех пор, пока тело не обнаружат. Я обчистила его карманы. Он не был из бедноты.

Черт! Я подам в комитет по защите прав потребителя на организаторов этого полета. Откуда пришелся этот толчок? Я буквально подскочила на кресле. Я вижу, что в салоне оживление. Дебелая пожилая дама облилась водой и теперь очень зла. Она ворочается и теребит рубаху, как будто от этого она тут же высохнет. Седой мужчина, сидящий рядом с ней, нервничает не столько от сильного толчка снизу, предшествующего всей этой вакханалии, но и от того, что соседка перебила его и без того беспокойный сон. Меня умиляет эта картина.
Другая миниатюра по противоположную сторону салона. Молодой длинноволосый паренек в косухе рыщет по салону мутными серыми глазами, видимо, до сих пор не осознавая, что происходит. Такое ощущение, что его сейчас вырвет прямо на колени соседа, высокого человека с усиками, нервно барабанящему по дипломату, который он не упускает из рук во время всего полета. Может быть это дипломатическая почта? Кто знает. Эти люди так обеспокоены своими проблемами. У каждого из них за спиной своя легенда и своя быль. Я не знаю их, и мне безразлична их судьба.
У меня тоже есть легенда… Я отработала по контракту пять лет и теперь возвращаюсь на родину. Домой… Есть еще реальность. До сих пор ума не приложу, как я прошла через таможню. Я двигалась словно на автопилоте. Мне было уже все равно. Останься я по своей воле или будь я задержана на границе, меня ожидало одно. Но я прошла. Наверное мое лицо тогда ничего не выражало. Я не волновалась. За эти долгие годы, каждый из которых приравнивался к вечности, во мне не осталось живых нервных волокон…
Я не везла с собой гашиша или оружия. Я просто уезжала домой.
Опять толчок. Сегодня несладко. Осторожно передвигая тонкими, кривыми ножками, совсем еще зеленая стюардесса выползает из соседнего салона, придерживаясь рукой за кресла и напряженным голосом просит сохранять спокойствие. Сейчас она повторит эту фразу по-русски. Как давно я не слышала этот язык…
Какие, к черту, воздушные ямы? Все знают, что этот термин был придуман находчивыми пилотами дабы успокаивать распаниковавшихся пассажиров. Я закрываю глаза… Через минуту все затихнет. Перед глазами проплывают парень в косухе, с зачехленной гитарой за плечами и красивыми, насупленными, но совсем еще детскими чертами, за ним седой мужчина в забавной шляпе и сером костюме со старомодными кожаными нашивками на локтях, «дипломат» с напряженным и подозрительным взглядом глаз-буравчиков, сверлящих каждого, приближающегося к нему на пушечный выстрел. Может в его чемоданчике бомба? Они просто пассажиры в огромном тяжелом «Боинге». Никто не знает, кто они, как их имена, надежные ли они товарищи и способны ли они на предательство. Никто не знает.
Очертания тают… Нет, не тают, а медленно трансформируются в мой город… Синие горы, покрытые дымкой. Розоватые облака, позолоченные летним солнцем, нежившимся в зените. Облака мягкими ватными подушками ложатся на пики гор. Неужели я возвращаюсь туда. Моя пустая, сломанная тонкой спичкой, судьба подарила мне еще один шанс. Я выстрадала, заслужила этот шанс. Я буду дома уже завтра. Хотя нет… Не завтра. Мне еще нужно сесть на поезд от Москвы. Но какая, к черту, разница? Я была там, где год был вечностью. Так что неделя для меня вполне может быть днем.
Меня будит крик девчонки в гетрах. Она что-то разглядела в иллюминаторе. Мы как-то странно движемся… Давление воздуха, невидимого, но такого удивительно ощутимого, действует прямо на грудь. Я слышу сквозь крики, вопли, стоны, панику, которую тщетно пытается остановить стюардесса с тонкими ножками и огромными зелеными глазами… стук своего сердца. Это всегда было знаком для меня. Там, где ад трудно было отличить от жизни, я понимала, что еще жива… по стуку сердца. Такое ощущение, что я чувствую, как открывается и снова закрывается, пульсируя, клапан на выходе в аорту, как кровь порциями выталкивается в сосуды. Я хватаюсь руками за кресло и только сейчас осознаю, что не могу оторваться от него. Спина испытывает ужасное давление. Боль… Мы теряем высоту, верно? Глаза стюардессы налиты слезами. Она тоже ничего не понимает. Девчушка справа продолжает вопить и теперь я вижу, что весь салон прильнул к иллюминаторам в жутком немом ожидании чего-то. Только сейчас в мозг ударяет резкая, приторная, сверлящая мысль: «Это конец». Это кто-то сказал вслух? То были слова парня с гитарой. Я почему-то распознала в потоке постоянных воплей именно его приглушенный голос обреченного человека, голос, который никогда прежде не слышала, но без проблем выделила из многоголосья. Это прозвучало так резко, пулей пронзив мозг. Сколько раз там, вдали от дома я взывала к небесам, к своему богу, преступному для этой страны. Я молила только об одном, об освобождении. И вот мои мольбы услышаны. Здесь, в небе над моей страной. Теперь уже не остается сомнений в том, что мы стремительно движемся вниз. Тело испытывает жуткие метаморфозы. Кажется, еще секунда такой нагрузки и рессора позвоночника лопнет, как тонкая нить. За стеклом я тоже вижу край крыла, почему-то болтающегося на корню и распадающегося по частям на глазах у обезумевших пассажиров. Языки пламени вырываются из-под него. Я не знаю, где источник возгорания, но это не столь важно. Машина накренена. Я замечаю, как по полу ползает с ужасом в глазах мужчина в строгом костюме, мужественно пытаясь противостоять давлению спереди. Его дипломат открыт. Бархатный наполнитель с углублением под какой-то округлый предмет зияет пустотой. Для этого человека конец уже наступил.
Я замечаю, что парень в косухе смотрит мне в глаза. Я ловлю его взгляд. Что-то надорвалось в нем, когда он произнес ту фразу. Он приговорил себя. Он осознал свою смерть. Я понимаю, что я еще нет. Я не готова. Нет! Рано. Слишком рано, как же мой второй шанс?
Толчок, еще один… Что-то сверкнуло впереди. Свет слепит глаза. С потолка падают кислородные маски. Вокруг сплошное месиво из людей, ручной клади… Крики, стоны, мольбы, проклятия… Мне стало легко… Я уже не ощущаю ужасной боли в позвоночнике и давления. Такое ощущение, что мы зависли в воздухе. Такое показывают в фильмах-катастрофах. Сейчас впору появиться герою и спасти нас. Может, это он? Паренек в косухе с красивым лицом и русыми волосами. А может быть этот денди, похожий на секретного агента, ползающий по полу с видом жалкого, распятого на тапке таракана в поисках своей святыни. Нет. Это не они. В легендах есть герои. Но в были их не существует.
Передо мной на секунду материализовалось лицо Хашима. Это расплата? Нет. Не за него. Не за эту собаку.
Обидно немного. Я столько пережила, чтобы не долететь до родного края. Но сожалеть поздно. Щелчок, еще щелчок. Обшивка распарывается по шву. Разгерметизация. Мы еще движемся вниз. В глазах только огонь… Огонь, огонь, огонь… Он так похож на закатное солнце, обагряющее красные хребты. Такое жаркое и манящее, такое раскаленное и далекое.
Хорошо, что я не успела сообщить о том, что возвращаюсь. Это замечательно, что у меня чужие документы. Они не узнают… Никогда не узнают, что меня больше нет. Может мать иногда, рассматривая семейный альбом, будет вспоминать обо мне и думать, что я где-то далеко, ищу счастья в чужой стране. Может, она еще ждет меня. Наверное, ждет. Она всегда будет ждать. Мне кажется на миг, что она меня простила. Она тоже была готова дать мне еще один шанс. Ведь о безграничности материнской любви ходят легенды. Услышать бы еще хоть раз ее призывный голос… Вот я и дома. Я сгораю, как щепка, в небе над своей страной.
Удар…
Кто сказал, что умирать не страшно? Покажите мне этого лжеца и я выжгу ему глаза. Ничего нет страшнее смерти… Хотя там впереди свобода. Я заслужила свободу по праву, правда ведь, мама?
Удар…
Тишина. Самолет, везущий багажом мой последний шанс, на секунду замер в воздухе, а после мгновенно вспыхнул факелом в атмосфере и рассыпался обугленными осколками, ударившись о твердую земную поверхность.