Выдавали Катю замуж

… А утром младшая дочь Катя в возрасте двадцати лет  трёх месяцев и уже пяти дней объявила, что хочет замуж. Поводом к тому послужили не книжки британских классиков, и даже не видеокассета без наклейки, которую какой-то шутник  оставил её сестре под дверью с открыткой «Учись, дура!», а… Да она сама толком не понимала, почему ей захотелось замуж и зарёванная, а оттого ещё более страшная, чем обычно стояла перед зеркалом и жалобно скулила. Родители, как и положено, отнеслись к капризу Кати с пониманием: отец терпел завывания  младшей до семи утра, после чего пулей вылетел на работу, а мама, серьёзно обеспокоенная поведением дочери, стала выписывать из блокнота на отдельный листочек телефоны  подруг, у кого остались непристроенные холостые сыновья, племянники и внуки. Старшая же дочь Маринка  так обрадовалась переменам в семейной жизни, что тайком нажралась касторки, лишь бы не ходить на работу.


До завтрака продолжались стоны и плач, суета и брожение по квартире. Теперь же  Катя мешала сопли и слёзы с манной кашей, а мама поглаживала её по плечу и другой рукой комкала носовой платочек. Бледно-зелёная Маринка первой нарушила  тишину:
- Ты чё, Кать, совсем дура теперь, да?
- Как ты говоришь со своей сестрой, Марин?! – мама вступилась за чадо, но пристально всмотрелась в скорчившуюся над тарелкой младшенькую.
- А чего она, мам, с ума то сходит по понедельникам? То ей хочется в Париж ехать жить, то с гуманитарной миссией в Зимбабве, то спасать дельфинов в Белом море. А теперь ещё и замуж. Ты, Кать, мозгами то думаешь или как?
- Я не знааааюююууу  - Вой снова усилился, и пришлось ждать, когда он, наконец, ослабнет и сорвётся на похрюкивания и вздохи. Потом Катя вытерла глаза подолом ночнушки и продолжила, - мне  оно приснилось! Там я такая взрослая, как ты, мам, и в таком доме большом-большом, а на улице лето и  солнце и я на кухне с шампанским и тут сзади он и, и… Он такой красиииивыый!
- Господи, помилуй, где ты их красивых то видела… вон, на папу нашего посмотри. Типичный представитель их вида, страшный и оплывший,  бабуин в очках, – мама поморщилась.
- Мааа, ты же говорила, что я на него похожа! – Катя бросила испуганный взгляд на своё отражение в чайнике, а Маринка прыснула со смеху.
- Да ты то у нас красавица, Катюш, - мама поняла, что оплошала и принялась утешать кровиночку, как умела, а сестра сбежала в ванную, то ли от смеха, то ли от касторки.

«Я молода, я красива, меня ценят и любят, и я выйду замуж за того, за кого захочу, и когда захочу!» - Катя стояла перед зеркалом и сверлила его взглядом, а мама, сидя в кресле, кивала. Из зеркала в ответ их сверлило взглядом насупившееся существо в мятой ночной рубашке и с растрёпанными волосами. От бледности обилие прыщей выпирало из лица луговой пестротой, в которой маленькие мутные глазки казались особенно выразительными. Катя ещё пару минут убеждала себя в природной красоте и привлекательности, а потом, шумно выдохнув, повалилась обратно в кровать: Нет, мам, не получается у меня аутотренинг, и нет в жизни счастья. Но… но разве я не могу выйти замуж, если мне хочется?
- Можешь, можешь, Кать, и непременно выйдешь... Когда-нибудь... Вот… тебе кто нравится из мальчиков?
Катя минуту полежала в глубоком затупе, словно представляя рядом с собой разных кавалеров, а потом с мечтательной улыбкой прошептала: Виктор Семёнович!
- Да ты что, дура, совсем тронулась?! Ему же пятьдесят, наверное, как не больше!
- Зато он такой внимательный, такой умный… Профессор ведь…и у него такая бородка симпатичная…
- Козлиная она у него… помню, ходила к нему консультироваться, когда ты ещё поступала, так он и показался мне козёл козлом… И зачем он тебе?! Старый, страшный как моя жизнь, похотливый мерзкий мужик!
- А, может, я вот его люблю! А, может, сейчас не люблю, а потом влюблюсь и буду жить счастливо до конца. И он такой добрый! Кстати, мам, почему ты сказала, что он похотливый?
Из ванной выползла бледно-зелёная Маринка и  мрачно заключила, что любовь зла, и до конца счастливо Кате с козлом жить можно, но только до, потому что сам конец уже безвылазно запрятан в складке под животом. С другой стороны, она искренне считала, что Семёныч вполне заслужил жениться на её сестре, как месть за тройную пересдачу зачёта по анатомии, которую он некогда Маринке организовал. Катя сплюнула, мама поморщилась и выругалась, а старшая пошатнулась и снова проследовала в ванную.
А вечером пришёл папа… Он послушал маму минут десять, молча выпил в доме всю водку, выгнал из туалета Маринку и заперся там с газетой. Папу расстраивало не сумасшествие Кати, и даже не её выбор жениха, а тщетность попыток избавиться от дочерей и спокойно заняться дачей. Маринка в этом плане была хуже кошки – её уже дважды отдавали замуж, причём в последний раз  - в соседний город, но она каждый раз возвращалась. В эту ночь ему снились свадьбы и престарелые мужики во фраках, как с карикатур про буржуев. Папе было неспокойно.

На следующее утро всё семейство с интересом заглядывало Кате в глаза, под которыми теперь глубокомысленно темнели подглазины. Она была романтична, и, чёрт возьми, всё ещё хотела замуж! Впрочем, она не делала акцента на том, что хочет замуж именно за Семёныча, но осталась верна своему упрямству, и в девках ходить больше не хотела. Вечером пострадал папа. Он мужественно терпел пытку перекрёстного бесконтактного распиливания в течение двух часов, но потом сдался и достал заначку, которая пойдёт на проведение предпродажной подготовки его дочери. Инвестиции в красоту своей ненаглядной казались ему пустой тратой денег: он всё ещё не верил в замужество, а вдобавок объект инвестиций была в таком плачевном состоянии, что не внушала оптимизма в успешной реставрации.

Оказалось, что бровей должно быть две, даже у Кати! Оказалось, что волосы на ногах  надо не расчёсывать, а удалять! Оказалось, что прыщи на коже – не генетически заложенный признак и с ними можно бороться, и, вдобавок, нужно бороться, даже если борьба будет безуспешной. Катина жизнь после учёбы превращалась в кошмар – её пытали,  в ней что-то латали и штукатурили получившееся, ей было больно и неприятно, однако, через неделю понравилось, и она перестала смывать на ночь макияж, не забывая утром его обновлять. Красавица получилась хоть куда, особенно если её выпуклые трясучки утянуть в модные «пышные формы». Во взгляде появилась таинственная томность, походка под влиянием выросшего самомнения и новых каблучков стала вальяжно-морской, а на алых губах  теперь то и дело появлялась самодовольная улыбка.  Теперь оставалось только убедить Семёныча, что он жених.


Виктор Семёнович Городенцев тчк
 родился пятого мая пятьдесят шестого года тчк
 не женат тчк детей нет тчк
 не привлекался зпт не замечен зпт не наблюдался тчк
 Но студенты его не любили. Особенно студентки. Они избегали его взгляда и в коридорах. Сальная доброжелательность почему-то всегда читалась с его стороны как похотливость, а неказистая внешность не позволяла девчонкам этой похотливости потакать, даже ради зачёта. С другой стороны, сам Семёныч был вполне безобиден и не очень приспособлен к жизни в обществе. Обнаружилось это ещё в школе, когда он обнаружил себя сидящим в грязи в окружении гогочущих одноклассников. Тогда, вместо того чтобы посмеяться собственной неуклюжести, он предпочёл обидеться на планету Земля и больше с ней не дружить. Дружил он в основном с информацией, которой и питался то дома, то в библиотеках. Умнел, мужал, скисал. Скис, возмужал, написал книжку «Занимательная хирургия в картинках» и очутился на кафедре, уважаемый оппонентами по научной работе и избегаемый всеми остальными. А, тем не менее, возмужание напомнило Семёнычу о том, что вокруг есть не только коллеги и оппоненты, но и просто люди, которые могут оказаться, вдобавок, ещё и женщинами. Непонятная тяга к этим существам, строение которых Виктор мог бы переписать на латыни, его немного тревожила, но избавиться он от неё не мог. Можно было рассматривать эту биохимическую зависимость между гормональной бурей и привлекательностью всех без исключения девушек, как недоработки  матушки природы в психике сапиенс,  однако, думалось в такие периоды с трудом, и даже научная деятельность уплывала в романтический туман. Хотелось им нравиться, хотелось почувствовать на себе влечение… Хотелось… Семёныч  неуклюже давил интеллектом, делал комплименты, намекал и ухаживал. Проходили годы. Проходили студентки, курс за курсом, сливаясь в одно лицо, немного насмешливое и почему-то отворачивающееся.  И тут, в сорок восемь лет, на золе надежды по весне вспыхнула новая искра.

Искра садилась на лекциях на первый ряд прямо напротив профессора, развешивала по парте грудь и улыбалась. Сначала Семёныч думал, что с ним что-то неладно, ширинка там, или мел на брюках, и смущался, но всё было в порядке, а, кроме того, когда он улыбнулся Кате, она не отвернулась и продолжала лыбиться во все свои напомаженные губы.  Семёныч ещё улыбнулся – опять никакого сарказма со стороны девушки. В конце концов, он так разулыбался, что читал лекцию за лекцией только для неё. А Катя сидела и поглощала его взглядом, как чебурашка апельсин. Аудитория ровно гудела, играла в карты и пахла вином, и это было фоном для скромного невербального общения профессора и  студентки, которой теперь суждено было получить зачёт. 

Люди бывают красивыми, не очень красивыми, на любителя, не красивыми и страшными. Чем ближе сапиенс к началу этого списка, тем больше вокруг них других таких же людей, тем увереннее они сбиваются в пары и курсируют по городам и сёлам, гордо зыркая на окружающий посредственный мир. И тем более странно, что иногда на улицах появляются парочки откровенно страшных особей. Как они себя чувствуют? Они ведь понимают, что природа была с похмелья, когда их лепила, и чувствуют взгляды более фотогеничных. А как они друг друга находят? От безысходности одиночества? Как знакомятся? Как делают комплименты? Стесняются ли они друг друга и сами себя? Семёныч ничего не стеснялся, а, счастливый, волокал Катю под руку по бульвару  и говорил ей искренние комплименты, а она млела и улыбалась. Зачёт прошел довольно успешно: Катя зашла самая последняя и самая смущённая, а потом они долго сидели наедине и шептались, плавно вальсируя между темами хирургии, семьи, погоды и симпатий. Теперь, когда взаимопонимание было достигнуто, Кате было приятно идти с таким солидным мужчиной, с сединой и бородой, в очках и с кожаным портфелем. Окружающие, наверное, добавили бы к описанию ещё дряблое брюхо, кривые жирные ноги и капли пота на лбу, но девушка этого не замечала, так же как и сам Семёныч не замечал проглядывающих из-под штукатурки внешних дефектов своей ненаглядной. Катя была для него если уж не Кло Шиффер, то, как минимум, Венерой. Романтика, солнце, лето, потные ладошки.


Прогулки, прогулки, театр, кафе, чай, мартини. Катя радостно бегала в каникулы в институт и возвращалась уже ближе к ночи. Не менее радостная. Дело к свадьбе катилось ни шатко, ни валко, но прогресс был – оба влюблённых сгорали от страстей и заражались друг другом всё больше и больше, сжигая мосты и теряя критичность. Когда мостов и критичности больше не осталось, настал секс. Об этом моменте оба мечтали уже недели две, и в красках по ночам представляли, как это будет. Странно, что каждый раз Кате это представлялось по-разному: то страстно, то мирно, то романтично, то в зверином порыве, то в темноте, то в трамвае... Впрочем, на деле всё оказалось не так просто.

Взмокший от внутреннего напряжения Семёныч ввалился в свою гостинку, не прекращая натужно улыбаться Кате. Катя же разглядывала обои, и интерьер, в котором… Она не признавалась, себе в собственных намерениях. Как-то сразу стало неловко, да и говорить было не о чем. Чтобы справиться с затупом, Семёныч заохал вокруг неё гостеприимством, мол, заходи, Катюшенька,  вот-вот сюда, на кухню, щас мы чайничек поставим, а может винчика если ты не против, у меня тут колбаска вот… Словесный понос из малозначимых фраз разрядил атмосферу и Катя снова заулыбалась и даже вступила в расхваливание квартирки (между прочим, очень кстати – Семёныч прибирался часа три накануне – всё для неё). Но потом они выпили вино, и настала пора развивать успех «общения наедине». Разговор сразу потух, оборвавшись  невнятным бормотанием про погоду и вино, профессор даже порывался сбегать ещё за бутылочкой, но Катя не позволила – не стоит начинать серьёзные отношения на дурную голову. С грехом пополам они перебрались в комнату и сели на диванчике переживать ещё одну неловкую паузу.  Через десять минут под аккомпанемент профессорского занудства о его следующей книжке про хирургию без анестезии,  его рука медленно поползла в сторону Кати… Жест был оценен адекватно – Катя дождалась прикосновения, выразительно посмотрела в глаза замолчавшему Семёнычу и, сложив губы в куриную гузку, потянулась за поцелуем.

Сопение наполнило маленькую квартиру. Семёныч ползал по Кате и распускал руки, то и дело пикируя со звонким чмоком на ближайший оголённый участок кожи.  Девушка тяжело дышала, закатывала глаза и открывала рот, прямо как  умирющая лебедь под пылкими ласками пингвина. Из морально-этических соображений не стоит рассказывать дальнейший процесс ухаживаний, в конце концов, (не-)молодые имеют право на тайну интимности. Но у них получилось, правда, не сразу, и больше благодаря блестящим знаниям в области анатомии. Потом они лежали на всё ещё нерасправленном диванчике и смотрели в потолок. Сопение постепенно стихало и думалось о том, что только что произошло. Это была страсть, это была разрядка, это было неизбежно. Это не было романтично, это не было красиво, это не было наслаждением.

Катя стояла дома перед зеркалом и рыдала. Тушь текла по лицу и придавала ей болезненно-жалкий вид. Обеспокоенная мама шустрила вокруг, готовая на любую поддержку, а Маринка заняла наблюдательный пост на кровати и ухмылялась. Подробности вчерашнего происшествия были уже известны – Катя вернулась от Семёныча довольная собой и в деталях описала маме все подробности, которые мы с вами обсуждать постеснялись. Мама не знала, то ли радоваться за дочь, то ли расстраиваться (в конце концов, такое они уже один раз проходили с Маринкой) а поэтому просто  заволновалась и поплакала о своём, женском. Теперь слёзы Кати окончательно выбили её из колеи и мама пыталась добиться от Кати сути её расстройства.
- Тебе плохо, Кать, да?
- Неееет – Катя наконец оторвалась от зеркала со своим устрашающим отражением и пачкала макияжем подушку.
- Виктор Семёнович тебя обидел, да?
- Нееет – плач перешёл в тихий вой – он мне жениться предложил!
- Ну… он повёл себя как мужчина, а ты ведь за него хотела замуж то… Мы уж тут с папой посовещались, пока он в командировку не уехал и решили, что если уж у тебя всё получится,  так и слава богу… Ведь ты хочешь, да?
- Нееет – в третий раз простонала Катя,- Не хочу я замуж, я…. Когда хотела, я думала… я не думала, я… Не нужен мне этот старый пердун! И замуж мне ещё рано! Я собаку хочу!!!

Мама молча плакала, Маринка оправилась от истерики и радостно похрюкивала, собираясь на работу, Катя мечтала о собаке, а где-то далеко проснулся с улыбкой старый пердун.