Пустышка 2

– Бл...и они все! – кричала Алка, учитель изящной словесности, - Ты мне тут перестань впаривать про разумное-доброе-вечное! Я их каждый день вижу, как они стрингами из-под штанов семафорят – вот она я, берите пожалуйста! Вчера приплыла одна – ах, Алла Сергеевна, ах поэзия Мандельштама, дайте мне читать шестой номер в композиции, я думаю – с какого перепуга такой интерес? А она ж...й повернулась к Михайлову, и с ноги на ногу переминается, ложбинкой играет, с...ка!

Алка затянулась, задумалась и неожиданно закончила:

– А если бы твой Ромочка в ПТУ работал, ему бы уже можно было срок давать за совращение малолетних!
– ПТУ же не осталось? – вяло возразила Машка.
– Ну, лицей какой-нибудь деревообрабатывающий! – Алка все еще шипела и плевалась как сковорода.

Эта малолетняя Лолита точно отдавила ей какую-то любимую мозоль.

– Чего ты так взъелась? – Машка примиряюще погладила Алку по торчащему костлявому плечу, – Во все времена были эти Петровы-Ивановы, надо же им на чью-то ложбинку пялиться. Подумаешь, дела.

Алка развернулась, посмотрела на Машку в упор и задрала брови выше очков.

- Михайлов – это их новый завуч, - объяснила Натуся.

Как хорошо иметь голос за кадром! Вот теперь Машка все поняла и протянула:
- Ннну-уууу... Это уже что-то выдающееся...

Не было ей жалко Михайлова с его Лолитой, и Алку тоже было ни капельки не жаль. Ей было жалко себя, бедную и несчастную, от которой муж ушел к другой, молодой и не особенно красивой женщине. Ведь это что же получается? Она ради него – все, хочешь – рыбалка, хочешь – охота, хочешь – бильярд с пацанами, хочешь – романтический вечер в постели, а он уходит к другой? И ладно бы это была другая Машка, такая же, только помоложе и позубастее. Это можно было хотя бы понять. Нет ведь, это была какая-то бледная моль, совершенно никакая, в разговоре только молчит или поддакивает, дура бесхребетная. Из таких только президентских жен выбирать, вот уж на нее точно никто и ничего не накопает. Машка мысленно быстренько пролистала странички своей бурной молодости и хмыкнула. В президентские жены Машку бы забраковали, зато есть что вспомнить. Ромочка тоже был не особо образцово-показательный, зато надежный как гранитный постамент. Машка так и представляла себе их жизнь: она – бронзовый памятник какой-нибудь, нерукотворный, а он – ее поддержка и опора внизу, можно каблучком по лысинке постучать.

Ромочка был простой, легко управляемый и ... обычный. Машка сама не понимала, как она вышла за него замуж. Наверно, прийди ей в голову какой-нибудь изящный каламбурчик - и отшила бы за милую душу, с этим его предложением руки, сердца и кольца с фионитиком, а так – взяла и согласилась. Вот дура. Сиди теперь с подружками на кухне и думай, что делать. Какая она была красавица на свадьбе! Они все три были красоты неземной, но Машка – просто отпад! И это она классно придумала выходить замуж в белых шортиках, с ее-то ногами! Все три подруги – Алка, Машка и Натуся – на фоне родного филфака с его рюшечками-оборочками смотрелись как Валькирии, одним взглядом убивали наповал. А теперь Алка учит непутевых Лолит ставить запятые, Натуся – секретарствует у Очень Большого Человека, а Машка – полунезависимый журналист с проблемами личного характера. Это раньше она хотела быть как Дарья Асламова, даже соревновалась с ней в своих очерках (как вспомнить – ну просто Эллочка-людоедка с ее Вандербильдихой), а теперь ей бы, как Кэрри Брэдшоу, иметь квартирку в Нью-Йорке, тратить всю зарплату в бутиках и рассуждать о природе нежных чувств-с, так нет, сиди на кухне в хрущобке и делись с валькириями своими планами мести.

- Она ему готовит зразы по-варшавски, - выложила Машка последний козырь.
- Вот зараза, - с чувством определила Алка, - А ты откуда знаешь?
- Сам сказал. С упреком.

Машка не умела готовить, да и не стремилась – единственное, чего ей только не хватало – это стоять у плиты в тапочках. От воспоминания о свекровкиных ромбовидных тапках Машку передернуло. Эти «следочки», связанные по совету то ли Работницы, то ли Крестьянки наводняли дом каждый раз после мамочкиного приезда и с омерзением выбрасывались Машкой после мамочкиного отъезда. В промежутке она подзуживала Жорика их грызть. Что грызть! Она бы с удовольствием арендовала кошку, чтобы та в тапки насикала, но – увы! – кошки в собачьем доме не приживались. Не то чтобы Машка была такая стерва, но они с свекровью были абсолютно разные, аб-со-лют-но. Свекровь могла по рецепту отмерять 25 грамм крахмала. У нее даже набор мерных ложечек был всегда с собой, как запасная обойма к пистолету. Машка – щедрая душа – сыпала «как рука возьмет». Свекровка была с польскими корнями, готовила долго, сложно и помногу, но Машка никогда не могла понять – зачем тратить три часа своего драгоценного времени у плиты, если результат смолотят за пять минут? Пока свекровь еще пыталась непутевую Машку чему-то научить, у нее вся стенка под телефоном на кухне была исписана обрывками рецептов: «2 ч.л. тмина, ½ ч.л. кориандра, пассеровать лук до полуготовности...», но потом все как-то встало на свои места, обои переклеили и вопрос о кориандре был закрыт. Если Ромочке хотелось вкусненького, он водил Машку в ресторан, если Машке хотелось вкусненького – она искала, кто бы ее повел в ресторан. На крайний случай безденежья, покупала коробку зефира в шоколаде и засовывала в самый дальний угол буфета. И вот теперь – такой удар под дых... Пресловутый извилистый путь к сердцу мужчины.

- Ты ж лучше ее в тыщу раз! – спасибо девочки, еще б не лучше.
- «А у нее душа кошкина....» - а я хорошая, мадам Брошкина?!!! Стервы. Нашли куда плюнуть...
- Не дури, Машка, он одумается и обратно приползет! – приползет-приползет, сама знаю, но все-таки – а вдруг? А вдруг не приползет?
- А давай я тебя тоже научу готовить...

Повисла неловкая пауза. Натусику легко, у нее генетическая память на все эти блеманже-суфле, чемодан бабкиных рецептов и двадцать лет опыта, а мне каково все начинать? Отметается.

- Надо было ребенка заводить, не бросил бы он тебя с ребенком.

Вот это уже совсем неприятно. Машка особо не любила детей. Ну ревут, сопли-памперсы, капризов у нее своих было навалом. Но вот сейчас, от перспективы существования маленького Романыча, крепенького, такого похожего, просто копия – у нее засосало под ложечкой и захотелось плакать. Вспомнился первый, совсем уж детский вакуумный абортик, Машка подавила соблазн посчитать на пальцах – «А сколько бы ему было?» - и еще сильнее захотелось плакать. Тогда она сердито подумала, что Ромка не оставил бы ей, такой непутевой и творческой натуре маленького Романыча. Забрал бы его с собой, к Этой. И плакать расхотелось.

Нет, они конечно же придумали что делать. Они назюзюкались, но придумали и составили план военной компании – как вернуть захваченного противником Ромку. Они записали его тремя заплетающимися почерками в Машкином ежедневнике. Пойти и сменить прическу. Новый имидж. Новое сексуальное белье. Сбросить три кило. Бросить курить. Солярий, бассейн, эксклюзивные интервью с знаменитостями. Начать позитивно, без издевки, относиться к Ромкиным замгендиректорским делам. Но это все была не Машка. Это была кукла Машка, которой надо было что-то делать, чтобы не свихнуться от своего безнадежного проигрыша. Когда отоваренную планом Машку наконец-то отпустили домой, она стояла на улице у киоска Союзпечати, и, вместо того, чтобы ловить такси, ревела в три ручья. Никогда кукле Машке, будь она хоть трижды Барби и независимый журналист, не сравниться с маленьким и теплым комочком, живым пушистым котенком, к которому ушел Машкин муж. Этот маленький и серенький будет Ромочке мурлыкать и облизывать, хотя его никто этому не учил. А она, Машка, так и останется с нарисованной улыбкой, будет смотреть своим кукольным взглядом в никуда, в не-за-ви-си-мость. От блин. Ну ты и напилась. Машка наклонилась к киоску посмотреть, сильно ли размазались глаза. За стеклом прямо перед глазами торчало смазанное розовое нечто с ценником «Пустышка № 2».