Вундеркинд

ВУНДЕРКИНД

Это чудо! Этот мальчик затмил мое воображение. Теперь я как девушка каждое утро к 10.30 не нахожу себе места. Бегаю по учительской, подхожу к видеосистеме и с содроганием сердца просматриваю коридор. Может быть, появится он, этот обычный в принципе мальчик, говорящий тонким голоском. Ему уже одиннадцать. Я настоял на том, чтобы против правил мы с другими одноклассниками отметили день его рождения. Эти правила, конечно, не догма. Но мальчики и девочки так преспокойно обсуждали какие-то свои мелкие достижения и делились новыми знаниями о мире, в котором живут.
Мы отметили это событие между третьим и четвертым сеансами, они разошлись по своим капсулам, с этими навороченными стерео- и видеосистемами, дети одели свои шлемы, и мы продолжили интерактивный урок.
Ботаника – это такая наука, которая непонятно каким чудом осталась в курсе. Говорят, какой-то старенький фанат в Высшем Совете настоял, чтобы оставили этот экзотический курс. Благо остались архивы фотографий, много всяких картинок, из Калифорнии из фонда запахов прислали тестовые вещества, креативные системы начали воссоздавать запахи и видеоматериал.
Возможно, за этот курс ботаники меня ненавидит мисс Кляйн, гедонистическая особа, возненавидевшая меня с тех пор, как я (дурак!) начал ей рассказывать про фиалку-мохнатку, которая похожа на кожу женщины.
Я дурак. Это понятно, потому что мисс Кляйн сразу поняла, насколько я безнадежен для ее физических упражнений на нижней секции по средам и субботам, где старшие преподаватели занимаются собой. Чистят перышки, качают тело, ласкаются друг с другом, развлекаются маленькими и большими изнуряющими оргиями. Всем очень нравится мисс Кляйн, бывшая санитарный представитель в африканских колониях, педантичная дама, следящая за собой и не забывающая о мужчине. Ее писклявые возгласы слышны по всему блоку, когда отставной инструктор единоборств, «по правилам» сержант Ромб, весь разгоряченный массирует мисс Кляйн во всех мыслимых и немыслимых позах. Заводные они. Мне с ними скучно, и они знают это. Я – ботаник.
В моей видеотеке есть старые архивы, где маленькие и прикрытые веером одежд девушки и женщины бегают по желтому полю пшеницы, падают в стог сена, а парни пытаются ухватить их. Но они выскакивают, несутся дальше, попадая под поток влажного душа на улице, и светит солнце... Ярко, необычно, унося к легким тучам этих молодых людей, что-то необычное делающих взглядами, бесцельными, на первый взгляд, движениями...
Ничего не понятно и понятно все. Я заворожен такими видами этой далекой, неизвестной мне жизни.

«Ты сошел с ума после своей Арктики, – так мне говорила Инга, когда мы с ней в последний раз разговаривали, транспорт был уже на «парах», и она добавила, – я отменила направление в Мюнхенскую школу».
Именно тогда я и сошел с ума. В тот момент, когда она сказала эту фразу. Инга позволяла мне хоть как-то сдерживать свои пристрастия. Я как бы пытался быть «как все». Теперь я не только ботаник – еще и гуманист. Я теперь грущу по поводу каждого потерянного ребенка, который не дошел до школы. Я оставляю какие-то их дурацкие, мелкие вещи. Осталось еще в нарушение всех правил их фотографировать. Почему у них такая судьба? Потому что некие нобелевские лауреаты решили, что биологическая регенерация наиболее эффективна в агрессивной среде.
Кажется, это называется «закон Спарты».
Эти несчастные дети, дожившие в инкубаторах на окраине Мюнхена до шести лет, начинают ходить в нашу школу, которая находится в пяти километрах, в резервационном центре парка имени Тельды Бранд. Мой мальчик-вундеркинд по имени Макс ходит к нам уже два года и каждый день на пути может попасть на засаду старых человеческих видов. Они менее совершенны, но они бегают по городу стаями, чтобы либо погибнуть, либо достать заветную капсулу в правой подмышке ребенка. Мальчики и девочки снаряжены комплектом боеприпасов и почти два часа драматично добираются в школу.
Мой мальчик. Он такой хрупкий, талантливый. Когда я вижу, как расширяются роговицы его глаз, когда он слушает музыку или рассказывает о последнем природном покрове Земли, я понимаю, что капсула – это не главное. Я в оппозиции к тем идиотам, которые считают нас биологическими роботами, которые теперь клонируются и теперь могут восстановить любой орган или часть тела. Остается что-то, а что именно – мне непонятно.
В один из дней я могу не увидеть Макса. Его бездыханное тело, разорванное по кускам, останется лежать среди груд остатков старых зданий и бытового мусора.
«Что же тебе до этого, – не раз говорила мне Инга, – качество жизни от этого не уменьшается». Ты сейчас имеешь столько прав, что прежнему человечеству даже не снилось!»
Действительно, в любой момент ты можешь прекратить активные функции, высушиться, оставшись абсолютно сухой оболочкой в специальном отсеке архивного отдела биологических ресурсов. Твоя капсула жизни останется с тобой или через бюрократические манипуляции, как это случилось в Камерунской резервации, были незаконно присвоены более тысячи капсул путем шантажа и подкупа со стороны свободного братства. Можешь клонироваться, но твой клон будет бегать без капсулы по каменной пустыне, выдавая тебе иногда отчет о своих добычах и своей жизни. Твой клон будет ненасытен, как всякий ограниченный опытом и знаниями человек. Он бесстрашен и абсолютно понятен живущим в резервациях.



––––––––––––––––––––––

В тринадцатом отсеке инкубатора Макс жил относительно недавно, но он уже успел привыкнуть к новой обстановке. В отличие от сектора для начинающих бойцов Будущего этот сектор был комфортнее и позволял больше индивидуальных вольностей. Например, с восьми часов вечера до девяти можно заниматься просмотром оперативных данных, планировать индивидуальное прохождение территорий свободного братства, замышлять совместные акции с другими мальчиками-бойцами. Никогда нельзя забывать правило:– друг за твоей спиной – враг твой.
Никто не знает, в какой момент тебя настигнет коварный вчерашний друг, делающий карьеру, или группа людей, живущих за пределами резервации. Отсек представлял собой бокс два на два метра, в котором компактно помещались тестовые биологические и электрические системы, средства связи с внешним миром.
Перед сном почти всегда Максу являлся внимательный взгляд какого-то человека. Он знал, что это был взгляд его учителя ботаники, хотя на самом деле каждый раз это была странная мистификация в лице и в голосе. Его голос говорил Максу: «Будь уверен – ты есть, твой голос, твое лицо не повторилось за все время существования человечества ни разу, как не повторяются тысячи мелких, более примитивных конструкций природы прошлого, нашей с тобой ботаники; и то, что сделаешь ты в своей жизни, можешь сделать только ты. Помни это, сынок».
К Максу много раз приходит этот сон. Он теперь знает, что значит слово «сынок». Это он, маленький человек, понимающий большого. Ему становится тепло, он пытается удобно положить руку в манжете тестора и засыпает смешно, по-детски выпятив губы.

Поутру мальчики отключались от тестовой системы регуляции забытья и пополнения сил, выходили в зону вооружения, где каждый получал свой комплект, рукав здания начинал «чихать» вылетающими из катапульт мальчиками и девочками, которые, спускаясь на антигравитационном устройстве на Землю, тут же начинали получать информацию об опасных объектах на Земле.
Макс достал из чехла, закрепленного на спине, электрический парализатор и «пугало». Системный анализатор выдавал данные на дисплей в очках, справа и слева было «чисто», по центру виднелась желтая точка объекта с неясными очертаниями. Макс направил «пугало» в сторону желтой точки на дисплее, дал команду о синхронизации данных анализатор-«пугало» и нажал на спусковой крючок. Раздался негромкий, короткий хлопок и затем в метрах ста громкий сирено-образный звук. По характеру передвижения анализатор сообщил, что биологический объект разделился и перемещается вправо. Макс начал двигаться перебежками влево, дорога вела вдоль разрушенного мюнхенского стадиона для мирных игр на свежем воздухе.
Теперь эти игры никому не нужны.

Большое противостояние было трудно предотвратить. Чем больше становилось понятным, что человек является регенерируемой системой, избыточной популяцией Земли, тем более кровожадными становились люди, разрушая свою и чужие жизни. Родители не обращали внимания на своих детей, дети грабили и «относили к Фудзияме» еще не очень старых родителей. В XXI веке началась война всех против всех. Удивительным заблуждением оказалась версия развития, полагающаяся на гарантии «прав на выборы и прав на собственность». Унитарная система прошлых систем индивидуального запугивания и манипуляций с индивидуальной собственностью превратилась в масштабную систему создания фантомов большой угрозы, а реальная собственность была заложена за несуществующие ценности – акции крупных корпораций-фантомов. Сложилась ситуация, когда весь карточный домик рухнет, и все заживут счастливо и самодостаточно. Но была лишь одна проблема. Нужно было простить друг другу многолетний обман.
Вот как раз прощать-то никто никому не собирался.


–––––––––––––––––––––––––––

Я не знаю, что вы слышали о том, как все это случилось. Вы это все, как и я, давно все знаете! Правда, те сумасшедшие, которые вам пытались об этом рассказать, почему-то погибали. Ладно, я вам еще раз расскажу.
Я просто жду своего вундеркинда, который сегодня как всегда...
Стоп. Нет, не как всегда. Сегодня в шестнадцатом квадрате большие проблемы. Простите, давайте в следующий раз.
– Ты что, идиот? – сержант Ромб смотрит на меня своим безукоризненным здоровым сознанием. – Тебя просто микрируют, даже если выживешь. За попытку передачи ценных сведений ницшеанской цивилизации неконституционной популяции.
– Хорошо, – говорю я ему, – тогда расскажи, как работает эта штука, – я ему тычу под нос универсальный спектрограф.
Ромб начинает подробно рассказывать, я его тороплю в тех местах, где мне все понятно, Ромб ругается: «понятно, понятно.. ничего тебе не понятно… ладно, ладно... пришлют вместо тебя хорошую сучку читать твой дебильный курс для девочек из инкубаторского госпиталя... блин, на хрена этот курс воинам? Смотри сюда: видишь этот датчик? Зеленый цвет здесь, пошел дальше, следующий диапазон, зеленый, дальше, понял? Да, если красный на табло увидишь массу объекта. В фунтах. Понял?..
Эта еще. Синяя карточка у мисс Кляйн. 8.30. Она должна быть в ресурсном секторе межрезервационного сотрудничества. Эта удобная комната на втором этаже пристройки с прозрачного материала. Сидишь, а вокруг видна часть сохранившегося парка Тельды Бранд. Генералы, возглавившие правительство ницшеанского меньшинства, «здраво» рассудили занимать всю оставшуюся собственность после глобальных перемен. Мальчики и девочки, к шести годам потребившие 3,4 х 104 гКал, вполне устраивали бюджет ницшеанцев, они проходили практику и гибли, гибли...
Однажды, когда Макс уже собирался выйти из бокса, я зашел к нему и протянул небольшую коробочку и сказал: «Открой». Макс осторожно взял полиэтиленовую коробочку из-под порционной калорийной пасты No. 18a, приоткрыл и застыл...
Я тоже не могу понять своей необъяснимой страсти, когда в Арктике, при батискафном обследовании холодильных, установок мне пришлось за всего один час проплыть почти милю, в полной темени, в бездну, в неизвестность, всего на одном запасе стероидных аккумуляторов.
– Этот цветок со дня океана, это цветок моря, водоросль, – мой голос немного дрогнул. Макс был первым, кому я показывал свое сокровище.
Было заметно – мальчик не знал, что сказать. Он пялился на зеленоватую траву, сохранившуюся в океане, смертельно поражающую воображение от разницы рукотворного пластиково-стеклянного мира людей и мира природы.
Я сказал: “Мы ничего не можем изменить, можем только помнить”. Макс поднял на меня свои светлые глаза. По его щеке катилась слеза.

“Мисс Кляйн, можно к вам присоединиться?” – старшая преподавательница, читавшая курс основ коллективной солидарности ницшеанства, никого не ожидая в столь ранний час, подняла глаза, очки мешали ей увидеть себя со стороны “как надо”. Она сняла очки, посмотрела внимательно. Потом встала и сделала шаг мне навстречу.
– Вы как-то странно возбуждены, – произнесла она.
– Знаете, я не просто так возбужден. Я, очевидно, скоро попрошу отставки...
– Как? – она перебила меня, искренне удивившись. – Вы будете жить в этих безнадежных резервациях во Флориде?
– Может быть, – я загадочно улыбнулся.
Боже мой, как женщины умеют меняться. Взгляд мисс Кляйн отразился снисхождением и милостью. Я приблизился, почти прижался к ее упругому комбинезону и опустил свою руку сзади. Она явно не ожидала такой наглости.
– Что вы такое задумали? – она не уступала, и в ее голосе даже послышались железные нотки. Но что-то ломалось у нее внутри, отчего (я это чувствовал!) изменилось положение ее таза, что-то оттопырилось сзади, под моей рукой.
– Неужели мы с вами настолько знакомы, что вы вот так вдруг, в неурочный час решили шутить?
– Знаете, резервации, зоны отчуждения преодолеваются. Мы воины, преподаватели воинов – мы с вами почти два года знакомы и живем под одной крышей... Я вам благодарен, что вы были отчуждены от меня, но не были враждебны…
– Да, вы мне были симпатичны. Всегда симпатичны. В вас есть что-то необычное, вы настоящий жертвенник.
– Я знаю. – Моя рука заскользила по комбинезону вниз-вверх, складки и швы комбинезона оттянули формы ее бодрого, горячего тела. Я ощутил ее волнение, и моя рука смело взяла ее за место, в котором теплились страсть и терпкое желание.
У Мисс Кляйн вырвался красноречивый вздох, ее тело затрепетало, я сжал ее сколько есть сил. Она отпрянула, на лице появился румянец, и воскликнула: «Да вы же настоящий дикарь!» – и с силой вцепилась своими зубами в мои губы.
Это не мой стиль. Как ей об этом сказать? Поздно. Мы как два подростка, много воображавшие, как случится то, что безнадежно приближалось, как два законченных эгоиста пытались возбудить самих себя. Она кусала мои губы, дергала подтяжки моего комбинезона, наконец, она ничего другого не придумала, как кинуться животом на пульт, рычаг которого оказался с внешней стороны. Открывшиеся ее изумительные маленькие формы никак не напоминали о страшных развратных действиях мисс Кляйн с сержантом Ромбом. Как можно так сохранятся? Огромное количество простых, сдержанных женщин выглядят очень развратно именно в этом месте. Да, так о чем это я думаю? Вот этот заветный кармашек на правом боку. Всего две металлические пуговицы.
У нее поразительно легкое, прозрачное тело. Тело, из которого может доставаться не только физическое влечение и удовольствие от трения и возбуждения эрогенных зон. Почему так часто именно такие женщины, севшие на иглу гедонистических ощущений, не понимают, насколько они божественны, эстетически одарены, меняя карьеру и влияние на перемещение материальных предметов в этом мире, упуская свою главную тонкую власть Будущего. Ту власть, которую добудет мальчишка Макс, найдя баланс между красотой природы и человеческим разумом.
Мисс Кляйн тихонько трогала меня, лежа на животе, а я терся своим голым телом о нее сзади, и мы вместе пытались найти правильное положение, хотя дурацкий рычаг пульта все время упирался в мою правую ногу, не давая зафиксировать правильную волну колебаний. Наконец, я нащупал верную гармонию, мои руки и верное направление мыслей сделали нас единомышленниками. Ее мягкие настойчивые движения начали меня тревожить, ее поза униженной, покорной начальницы заставили меня сделаться окончательно твердым и настойчивым.
“А-а-а, – неожиданно завизжала мисс Кляйн. Это было лишнее. Хотя я знал и слышал это много раз. – Еще, еще...
Все. Кончено. У меня в кармане синяя карточка внешней пропускной системы. Я одет в самые последние фишки бойца ницшеанских резерваций.
Квадрат восемь дробь шестнадцать. Это бывшая улица Ульриха Кляйзена. Мальчики здесь ходят всегда. 9.34. Вокруг около десятка “чужих”. На интерфейсе это желтые точки. Вот. Одна красная. “Свой”.
– Линия зи, линия зи, линия зи, – я послал звуковой сигнал.
Затаился. Вражеские точки лениво перемещались метрах в пятидесяти. Красная оставалась на месте и, похоже, даже затухала.
Я достал сканер. Как там меня поучал этот настоящий ариец Ромб? Кнопочка, зеленый, красный... Стоп. По новой. Резет. Кнопочка, зеленый... Тридцать два фута. Бля!

Макс лежал с развороченным от пулевого выстрела интерфейсом, лицо было измазано кровью, правой рукой он сжимал плечо левой руки. “Мальчик мой, Максик, – тихо, тихо, давай посмотрю».
Под левой под мышкой Макса зияла красная рана, я достал баллончик биологической регенерации и собирался выпустить аэрозоль...

Максик. У него нет капсулы. Он теперь желтое пятнышко на моем дисплее. Он теперь цветочек на зеленом фоне войны ницшеанцев. Я и он теперь враги. Кто же тогда мой друг? Сержант Ромб, мисс Кляйн? Инга, которая даже не вспомнила про мой день рождения в октябре? Кто? Да, есть еще цветочек со дна океана, хранящийся в коробке из-под порционной калорийной пасты. Именно этот цветочек и есть мой шанс сделать что-то, увидеть то, что я хотел увидеть в нашем мире. Что же может для меня быть будущим? Вечность! Это то, что питает меня, питало и будет питать в надежде на то, что я доживу или доживет тот, кому я верю...

Макс сидел за пультом, в который раз искал сведения о пропавших ницшеанцах. Перед ним лежала коробка. Он приоткрыл ее, края травы со дна океана пожелтели от времени. Эти цвета удивительно напоминали глаза учителя, золотистые по краям с теплым зеленым оттенком. Его глаза, немного подернутые болью от разреза в под мышке, с тревогой и удовлетворением смотрели тогда на него, маленького несмышленыша. «Иди, иди, – говорил он, – не беспокойся, все будет хорошо и даже лучше». У Макса тогда сильно болела щека и под мышка, в которую учитель вставил свою капсулу... И даже не попрощался, не поблагодарил.

Где же он теперь? Конечно, он никогда не нападет на маленького ницшеанца, будучи опытнее и сильнее. Он скорее погибнет, понимая, что резервация не Рай на Земле, хотя и никак не сможет объяснить жителям свободного братства о счастье вырастить дерево или цветок.

В старой тетради учителя была запись, которая, кажется, предопределила его миссию: «Вечность – это такое эстетическое наслаждение, которое питает меня, питало и будет питать в надежде на то, что я доживу или доживет до того же тот, кому я верю...»