Love Story, Американский вариант

Последние три этажа он решил подняться пешком. Не то, чтобы он чего-то боялся, а так, больше по-привычке. Он уже все прекрасно знал о своей клиентке, если так можно назвать человека, которого ему заказали убить. Все-таки он почти неделю непрерывно наблюдал за ней и изучал о ней все, что было возможно. Единственное, чего он не понимал, так это чем она кому-нибудь могла быть опасна? Ну не было в ее жизни ничего такого, что могло бы вызвать хоть малейший интерес. И убить ее не представляло никакой сложности.

Впрочем, вот это его ни в какой мере не касалось.

Настроение у него было великолепное, погода прекрасная, работа простая, а сложностей он не любил, и платят хорошо.

Он вышел на площадку, где находилась дверь квартиры, в которой жила она. Подумал, позвонить, что ли в дверь, а когда откроет, прихлопнуть? То, что она открывает дверь на звонки сразу, он уже знал. Он также знал, что сейчас она дома. В такое время она никогда из дома не выходит. Самое раннее часа через два.

Он достал пистолет и стал неторопливо навинчивать глушитель. А куда торопиться-то? Все соседи на работе, никто ничего не услышит, даже если стрелять без глушителя. Просто привычка работать чисто.

Он навинтил глушитель, еще раз проверил, как заряжен пистолет и, все так же улыбаясь – просто потому, что у него было хорошое настроение – нажал на кнопку звонка.

Услышав звонок в дверь, она с досадой оторвалась от компьютера – работа с утра не заладилась – и пошла открывать. Она шла и продолжала ломать себе голову, как же все-таки справиться с проблемой, которая не давалась ей все утро. А потом она открыла дверь, и подняла глаза на того, кто за ней стоял.

Она увидела его и окаменела. Она смотрела на него, широко открыв свои, в общем-то, небольшие глаза, а холодные мурашки непрервывно бежали у нее по спине.

Перед ней стоял чернокожий коротко стриженый гигант и весело и чуть насмешливо улыбался. Он что-то держал в руках, но что – она не видела.

Она видела его улыбающиеся глаза, высокие скулы, мягкие губы, широкие плечи и руки с буграми мускулов, в промежутке между полами разошедшейся на его груди темно-синей рубашки в тонкую клетку она увидела несколько редких курчавых волосков на рельефных мышцах его груди, и ее окатило жаром. И даже не это главное. От него исходило чувство уверенности и... надежности, что ли, и в нем не было зла по отношению к ней, в этом-то она бы ни за что не ошиблась! И было еще что-то – то ли запах, то ли разрез глаз, то ли маленькая морщинка в углах губ – она не знала, что, зато совершенно отчетливо понимала, что этого человека, именно этого человека она ждала и искала всю свою жизнь.

Конечно, у нее случались романы, она даже влюблялась иногда, но все это было не то. Она всегда твердо знала, что наступит время, и он придет. Она не знала, как он будет выглядеть, какого он будет роста и какого цвета будет его кожа, но одно она знала твердо – он придет. И теперь он стоит перед ней.

Все так же улыбаясь, весело и чуть-чуть насмешливо, он сделал шаг вперед, в комнату, и закрыл за собой дверь. Кажется даже запер.

Она облизнула пересохшие губы и спросила:

– Кофе хочешь?

Потом взяла его за руку (кажется, в его глазах на минуту мелькнуло удивление, но она бы за это не поручилась) и, непрерывно оглядываясь и заглядывая ему в глаза на каждом шагу, как будто боясь, что он исчезнет, повела на кухню.

Она сразу же открыла дверь, как он и ожидал. А вот дальше начала происходить какая-то чертовщина.

Она уставилась на него, причем ее глазищи стали в пять раз больше, чем у любого нормального человека. Она смотрела на него так, как будто всю жизнь его ждала!

Она была не особенно красива – девушка как девушка, не слишком молодая, не слишком ухоженная – он прекрасно изучил ее во всех видах и знал о ней все, что только можно было узнать.

Она была, как он и предполагал, в джинсах и какой-то дурацкой рубашке навыпуск. Рубашка была явно ей велика, как минимум на два размера больше, чем ей нужно. Рукава у рубашки были закатаны, и на левой руке и на подбородке виднелся красный след. Наверное, она только что сидела, подвернув ногу и подперев голову рукой. Он знал, что в этой позе она любила думать. Ее лицо было бледным, а короткие темные волосы лежали прядями – видно, еще не совсем просохли после душа.

Она была не накрашена, хотя уходя из дома всегда подкрашивала губы и ресницы. Ресницы у нее оказались на удивление черными, хотя короткими и совсем прямыми. А губы были никакими, довольно узкими, бледными и почти бесцветными, но они дрожали, как будто она изо всех сил старалась удержаться и не сказать что-то. И она его не боялась. Она попросту не заметила оружия в его руке! Просто не обратила внимания!

Она смотрела на него так, как будто собиралась впитать его глазами, и ему стало смешно. Он сделал шаг вперед и закрыл за собой дверь. А она, наконец, справилась с собой и сказала:

– Кофе хочешь? – как будто он пришел к ней в гости! Взяла его за руку своей холодной рукой и, поминутно оглядываясь и заглядывая ему в глаза, как будто боясь, что он исчезнет, повела на кухню. Ее рука дрожала так же, как ее губы, только рука была ледяная, а губы вдруг стремительно стали наливаться краской и полнеть.

На кухне была бедность. А может это была бедность человека, который не обращает внимения на то, где он живет и что ест. На не слишком чистом столе стояла банка растворимого кофе – верный признак бедности и торопливого быта человека, живущего от зарплаты до зарплаты, и несколько разномастных чашек стояло на полках в шкафу и в мойке.

Все так же непрерывно оглядываясь на него, она подожгла под чайником огонь и стала споласкивать чашки. Но этого он уже не видел. Он видел ее покрасневшие внезапно вспухшие губы, залившуюся краской грудь и шею, а когда она повернулась, чтобы поставить на стол мокрые чашки, он увидел под разошедшейся рубашкой ее напряженные соски под тонкой маечкой.

Больше он уже ничего не видел. На него нахлынула темная волна, он наклонился, впился в ее пылающие губы, скинул с ее тонких плеч эту дурацкую рубашку и прижал ее к себе. Он еще успел почувствовать, как ее мокрая рука вцепилась ему в волосы, прижимая к себе еще крепче, а вторая сначала остановилась на спине напротив сердца, а потом опустилась вниз, стремясь проникнуть вниз под одежду.

Больше ничего не было. Была горячая волна, подымавшая их и заставляющая переплетаться все сильнее и сильнее, много-много раз, пока, наконец, достигнув своей кульминации, она не схлынула, разрешив им разомкнуть объятия и посмотреть друг на друга.

Он был изумлен. Давно прошли те времена, когда он способен был потерять голову от одного женского взгляда. К тому же она была совершенно не в его вкусе – плоская, бледная, некрасивая... Некрасивая? – Он посмотрел на нее.
Она лежала перед ним, ослабевшая после урагана, и все так же смотрела своими внезапно огромными глазами, которые все так же не отрывались от его лица и как будто хотели выпить его без остатка. Только теперь она смотрела спокойнее, не так тревожно, как вначале, и теперь ее глаза немного улыбались. Ее бледное лицо порозовело и как будто светилось изнутри.

Он почувствовал, что ему хочеться поцеловать это устремленные на него глаза, и он наклонил голову, чтобы коснуться их губами.

И в этот момент он увидел, как в ответ на его движение стремительно, снизу вверх розовеет ее кожа. Волна пошла от лобка, от темных волос, оставленных ровной вертикальной полоской, или даже началась еще ниже, потому что выбритая кожа между ногами тоже порозовела, краска залила живот, окатила грудь, и ее соски тут же напряглись и потемнели, залила шею, потом лицо, ее губы стремительно покраснели, стали полными и влажными, приоткрылись, чтобы пропустить ее дыхание, внезапно ставшее тяжелым, влажно блеснули зубы – и больше он ничего не видел. Все началось сначала.

И снова был безумный вихрь желания и наслаждения, ласки, доходящей до боли, но никогда не переходящей в нее, полной исступленной самоотдачи и абсолютного поглощения другого человека, только что существовавшего отдельно, где-то далеко, и внезапно ставшего органической частью собственного тела, как рука или нога, только ощущение от обладания этой частью было еще ярче, еще острее.

Потом они лежали и спали, измотанные бурей чувств, потрясшей их обоих. Во всяком случае она спала. А он лежал с закрытыми глазами, отдыхая, и одновременно прислушиваясь к ней и к себе.

Все так же, с закрытыми глазами, кажется, даже не просыпаясь, она спросила:

– Как тебя зовут? – как будто все остальное она уже знала, или это не имело значения.

Он ответил:

– Теренс, – и сам себе удивился. С тем же успехом он мог сказать Майкл, Джеймс или Гордон. Или свое настоящее имя, которое он не называл никому. Но ей-то он мог бы сказать и его, это все равно ничего не изменило бы, и он знал это лучше всех. Только теперь ему приходилось помнить, что когда с ее искусанных и запекшихся губ слетает имя «Теренс», она обращается именно к нему, и ни к кому больше, потому что никогда за все то время, что они были вместе, ни одно другое имя с ее губ не слетело. Она звала только его, одного его знала и хотела знать и только одного его видела.

Он не спрашивал, как ее зовут, он это знал, а она не поинтересовалась, откуда он это знает. Она вообще ничем не поинтересовалась, кроме его имени, приняв как должное, что он внезапно вошел в ее жизнь, целиком ее заполнив собой.

Они много разговаривали, он спрашивал, а она отвечала. Она рассказывала ему все без утайки, хотя иногда было видно, что кое-что рассказывать ей неприятно. В таких случаях она немного морщилась, но все равно рассказывала все, как будто считала, что очень важно, чтобы он узнал о ней все, что он хочет о ней знать.

Он действительно хотел узнать все о ней, об этой странной женщине, так безоглядно отдавшейся ему и старающейся дать ему еще больше, как будто это было возможно. Он уже знал, как она реагирует на его прикосновения, и что ему надо сделать, чтобы она выгнулась дугой под его рукой, или вдруг как дикая кошка вцепилась в него, или легко, едва касаясь, провела рукой по его спине, или сделала еще что-нибудь. Она была послушным воском в его руках, только воском живым, наделенным душой, горевшей любовью к нему и отвечающей на каждое изменение его настроения.

Она ничего не спрашивала, только отвечала, отдавала себя, мгновенно теряя голову, как будто существовала только в его руках и только с одной целью – сделать так, чтобы ему было хорошо. Это получалось у нее само собой, без размышлений, просто потому, что так для нее было естественно. Это было ее естественное состояние, любить его.

Один раз, когда она почувствовала, что больше не может, что еще миг, и она потеряет сознание, она простонала:

– Все, не могу больше, хватит!

Он не услышал и не остановился.

И произошло странное. У нее в голове все закружилось, перед глазами поплыл водоворот звезд, ей стало так хорошо, как никогда в жизни, и когда все кончилось, она обвела глазами комнату вокруг себя, ничего не узнала и спросила его:

– Где я?

Он засмеялся и поцеловал ее. Ему с ней было хорошо. Так хорошо ему не было никогда и ни с кем. Он знал и помнил многих женщин, но здесь что-то было по-другому, иначе, чем всегда. И он знал, что никогда, ни при каких обстоятельствах он не причинит этой женщине боль, и никому не позволит это сделать.

Иногда они смеялись, и он не переставал поражаться, как менялось при этом ее лицо. Ее глаза вдруг становились лучистыми, и от нее исходила такая волна радости, что не поддаться ей оказывалось просто невозможно.

Когда она рассказывала ему о себе, он поражался, как может человек так ничего вокруг себя не замечать? Для нее существовала в основном ее работа, близких друзей и подруг у нее не было, и она от этого не страдала. Приятели, конечно, были, но они существовали лишь постольку, поскольку непосредственно касались ее, остальное ее не интересовало. Она жила работой и больше ничего вокруг себя не видела. Пока не пришел он. Теперь для нее существовал только он. Работа осталась постольку поскольку.

И ни на минуту он не забывал, зачем пришел к ней.

Он уже понимал, что произошло. Вероятно она стала невольным свидетелем чего-то, что не заметила, как обычно не замечала ничего вокруг себя. Но об этом знала только она, а теперь и он. Для его заказчиков она была опасным свидетелем, которого нельзя было оставлять в живых, и сроки были установлены весьма жесткие.

Он все время думал, что же сделать, как же спасти ее – для себя. Потому что без него она бы уже не осталась, это-то он понимал. И он тоже уже не хотел бы навсегда остаться без нее, без ее преданных глаз, всегда направленных на него, без ее бледных губ, вспыхивающих всякий раз, когда в нем просыпалось желание, и без ее готовности сделать для него все, чтобы ему было хорошо.

Отсиживаться в квартире долго было нельзя. Он помнил о сроках.

На третий день у нее закончились продукты. На четвертый день он понял, что больше отсиживаться нельзя. Счетчик внутри него неумолимо отсчитывал время на ее ликвидацию.

Он знал, если не он, так придет другой, но ее ликвидируют обязательно. Если они не выйдут из квартиры, то квартиру взорвут. Этих людей не остановит ничто. Если выйти, может быть есть какой-то шанс, что им удастся уйти. Как профессионал, он знал все места и все способы, каким это задание может быть выполнено.

Он отодвинул ее в сторону от двери, минутку прислушался, наклонив голову, потом осторожно открыл дверь, держа руку с пистолетом наготове. Кажется только сейчас она заметила оружие и вопросительно заглянула ему в глаза.

Он подбадривающе кивнул ей и улыбнулся. Разговаривать было уже нельзя, и она это поняла. Она испугалась, но отважно улыбнулась ему в ответ.

Лестничная площадка была чиста. Здесь засады не было. Они поднялись по лестнице на два этажа и вызвали лифт. Теперь оставалось выйти из дома.

Дверь парадной он открыл первым, поставив ее так, чтобы с улицы не было видно, что рядом с ним есть еще кто-то. Он сделал шаг вперед и быстро и незаметно осмотрелся. Он помнил все места, гда можно было ждать ее появления, и хотел быть уверенным, что там никого нет, но это было невозможно. Приходилось рискнуть.

Он сделал еще шаг, и она шагнула за ним.

Именно в этот момент он увидел блеск ствола в том самом месте, в котором он ожидал бы ее сам, если бы решил стрелять на улице, и узнал женщину, державшую оружие. С ней он когда-то вместе работал.

Звука выстрела он не слышал. Он и так знал, что сейчас произойдет, и все тренированные мышцы его тела сработали только так, как и должны были сработать – он сделал шаг назад, чтобы закрыть ее собой.

Первая пуля вошла ему в сердце, и он ее почувствовал. Вторая застряла в позвоночнике, и падая, он удивился, что бывает так много боли. Третья пуля разнесла ему печень, но ее он уже не почувствовал. К этому времени он уже умер.

Когда он шагнул назад, она удивилась – он сильно толкнул ее, этого она не ожидала. А потом она почувствовала три толчка, как будто его толкнули в грудь, и он стал оседать на землю.

Она растерялась, и вдруг увидела, как посерело его лицо, и как по его рубашке бежит кровь. Закричать она не успела. Четвертая пуля оборвала ее жизнь, а пятая была пущена на всякий случай. В сущности, она была уже не нужна.

На улице никто ни на что не обратил внимания. Движение было сильным, и шуму было больше, чем достаточно.

Увидели только, как дверь парадного открылась, из нее вышел выский чернокожий мужчина, споткнулся и упал на спину, а вышедшая за ним невысокая темноволосая белая женщина, видимо, споткнулась о него, потому что она зашаталась и тоже упала, причем прямо на него, только лицом вниз и поперек его тела, грудью на грудь.

Никто не заметил, что теперь его и ее кровь смешались, как перед тем смешивались их дыхания.

16.06.04