Я тебя никогда не забуду

     «Люблю я пышное природы увяданье…» Прав, ох как прав мудрый классик. В сгущающихся сумерках старым золотом сияют клены, медной рыжиной отливают липы, пламенеют, исходят жаром в языческой, прощальной пышности гроздья рябин…
     Ну  вот, Ирина свет Сергеевна,  во девичестве Левченко, во замужестве Шутенко,  вступишь под сень сего великолепия и будет тебе счастье…
     Перед нею лежал старый парк, тысячи раз хоженый-перехоженый,  знакомый  с детства, преображенный новизной осеннего буйства. Она сошла с асфальтовой дорожки в сухой, чуточку таинственный и невыразимо печальный хруст палых разноцветных листьев, в хвойную страшноватую темень, в явственно уловимый запах прели и прибитой первыми морозными утренниками травы.  Листья шептали под ногами нечто похожее на «прости-ш-ш-шь – прощ-щ-щу»…
     Сто лет она не возвращалась домой этим парком. Да, именно сто лет и еще один, нескончаемо долгий день…
     Впереди, в ажурном просвете деревьев масляно сверкнула темная лента реки. Угодливо изгибал спину  старый подвесной мостик, исписанный признаниями, клятвами, разной чепухой и вздором еще при царе Горохе.
     «Мост не вздохов, не слез, не сомнений, он преградой меж нами не станет…» вспомнилась Ирине ее же полудетская, наивно-восторженная строчка…
     Этот парк, речка и мост, ее юность лежали сейчас перед ней, шуршали листвой, тонули во вскрадчивых сумерках, звали и манили, пышно увядали вместе с природой.
     На асфальтовом пятачке, прямо у входа на мостик сидели три вороны. Иссиня-черные, гладкие, важные. Вернее, сидели-то только две, а третья, значительно крупнее и осанистее своих товарок,  расхаживала с независимым и гордым видом, скособочив на сторону  голову с угрожающе-огромным  клювом, сверкая круглыми строгими глазами. Через два-три шага она попеременно то коротко каркала, то громко скрипела. Подружки, словно зачарованные ее движением и «дивным голоском»  неотрывно глазели на «докладчицу».
     Ирина фыркнула коротким, неожиданно громким в тиши парка смешком, взмахнула сумочкой. Вороны нехотя встрепенулись, укоризненно взглянули на обидчицу и возмутительницу спокойствия и бочком, вприпрыжку переместились с дорожки на полянку под ближайшей елью. Улыбаясь, она взбежала по ступенькам на дощатый скрипучий мостовой настил. Ворона-атаманша ворчливо каркнула вслед, словно посылая нахалку по-своему, по-птичьи, далеко и надолго.
     Внизу  в быстро густеющей темноте притаилась река.  В отдалении, на взгорке мерно гудела, шумела, воняла бензином, спешила по делам и без вереницей авто московская трасса.  Рядом с ее суетной подвижностью весело перемигивалась цепочками огней бензозаправка.  И над этим вечным движением   плыл, царил, сиял самоварным золотом купол университетского планетария,  будто бы отделившийся от здания   и висящий в сумраке в  величавом одиночестве.  А над полусонным, волнующим тайным покоем еловых аллей восходил трогательно тонкий серпик молодого месяца с завернутыми назад остренькими рожками.
     Ирина, опершись локтями на парапет, глядела в ртутно поблескивающую, спокойную воду.  За спиной прошла молодая женщина, волоча за руку упирающегося карапуза.
     «Зверюшки спатоньки  легли, в воскресенье придем, а сейчас поздно уже», - увещевала расходившегося  малыша терпеливая мама. Ирина обернулась – он топал крепкими ножонками и настойчиво тянул родительницу в сторону зооуголка. Ангельское терпение мамаши лопнуло, капризуля был награжден увесистым шлепком, зашелся в басовитом гневном крике и его утащили домой  под ехидное подкаркивание трех давешних ворон. 
     И вновь тишина, вновь безлюдье,  осенний сбывшийся сон…
     Ирина опять усмехнулась -  а ведь вороны-сплетницы не дать, не взять – Алька Ермакова с верными подельницами-подмастерицами, устроившими сегодня на работе то ли диспут, то ли утро праведных обличений друг-друга и ея «начальственного  невеличества»…

*****
    Входная дверь в лабораторию стояла нараспашку, вытяжка надрывно ревела, напротив, в дистилляторной, шумела-переливалась вода, растекаясь из брошенного на пол шланга, устремляясь в желобок с отверстием в полу, смешивалась  с рассыпанным тут же красящим порошком, становясь ядовито-салатового, угрожающе яркого цвета. Распахнута была и дверь в раздевалку, по совместительству – весовую.
     Яснее-ясного, кот из дому – мышки в пляс. Перекур, плавно перетекший в заседание КОАППа  с уклоном в банальный горластый митинг. Вон как надрывается  бессменный лидер оппозиции, защитница сирых и убогих Альбина Ермакова. Голоском Господь не обделил, речь горяча и обличающа:
-Настохренели  эти тайны мудрильского  двора, все за нос нас водит, все ездит куда-то, тишком-нишком, молчечком, как же, мы-то быдло темное, бессловесное, нам правду знать вовсе не обязательно. Лишь бы свою судьбу уладить! Вот уж верно говорят, что наглость – второе счастье!
-Д-д-да  к-к-какое там счастье, Аль!  Б-б-бога не гневи!
Вплетается заикающийся, скачущий Нинин  негодующий говорок.
     Ирина  пристраивает длиннополое пальто на вешалку в шкафу, на верхнюю полку летит ярко-красный  длинный шарф. Легко наклонившись, расстегивает сапоги и отработанно-точным движением прямо с ноги пуляет их в недра шкафа.  Снайперским же выстрелом попадает ступнями в  сменные лодочки.
     Обмен мнениями катится снежным комом,  на посторонние звуки не реагируя:
-А куда же, по-вашему, она второе утро ездит? – пропустив мимо ушей Нинину божественную сентенцию, несется вскачь Альбина, – Делишки свои обтяпывает, опомнитесь, да поздно будет, сама – в шоколаде, а нас под зад коленом по сокращению.
-Ох и мания подозрительности у тебя, Аля! Да в Водоканал она ездит!
Это Ташка вступила, ее звонкий тоненький голосок.
-Большенькая уже в сказки-то верить, Наташенька! Я вчера домой с Кузьминой из металлографической ехала, так она и сказала – закроют вашу лабораторию, вас посокращают, будет Жанка  Иванчук начальницей, которая в отделе  экологии, ну та, молоденькая, только после  института,  будет другая структура, другой профиль. Вот Ирка и взмоталась, местечко себе приискивает,  взволновалась, аж  работу свою ненаглядную забросила!
-Чего это забросила? Что раньше, то и сейчас делает!
-Ага, делает, в основном нашими руками.
Нина что-то силится вставить, натужно заходится на букве «д», но куда там, Аля оседлала трибуну прочно и надолго!
-Всю жизнь как сыр в масле катается, лабораторию эту муженек под нее построил, себе местечко тепленькое в цеху отсидел и ее не обидел, да хоть  и теперь, когда он…
-Хватит уже, Алька, раз на то пошло, раз уж по-твоему она катается, так и мы вместе с ней…
-Да, накатаешься с ней, так лаборанточкой сраной  и полетишь, а у меня, между прочим, за плечами такое же высшее, как у нее.  Тебе- то терять нечего,  село Мухоудеровка  Незнамской волости! А Нинка все одно в рот ей глядит, дура!
    Так, довольно, хватит, пора вмешаться, пока дипломами  друг-дружку лупить не начали!  Прощальный  оценивающий взгляд в зеркало, воздушный поцелуй себе «красивой-любимой-сильной» акуле  химико-аналитического труда и … Спокойствие, только спокойствие, как говаривал очаровашка Карлсон!
     Делаем  мы левый поворот, вот она, дверь в весовую и…
-Добрый день, коллеги!
-Здра… Ирин Сергевна!
-З-з-з….д-д-…ра…
     Все так, как и представлялось – Нина за электронными весами,  Ташка с крышкой эксикатора в руках, взвешивают бюксы после сушки.
     У окна Альбина Ермакова – высокая, статная, с тяжелым узлом волос цвета вороньего крыла, с гневным блеском черных огромных глаз. Теперь молчит, отводит глазищи,  сосредоточив взгляд на столбике пепла, собравшемся   на кончике сигареты. И вот, словно от ее гипнотизирующего глаза столбик падает вниз, рассыпается сизым прахом…
-Девочки, перекур – дело хорошее, но… Двери нараспашку, в дистилляторной потоп, а…
-Ой!- пискнула Ташка,  с грохотом опуская крышку на место, - я и забыла совсем, там же Витька должен был прийти!
-Не спеши, - сухо отчеканила Альбина, - Витюша сегодня головушкой скорбен, бо-бо у него, под утро только и нарисовался до дому, до хаты. Дядя Федор обещался прибыть, а он поспешает медленно…
     Наталья, не дослушав, выскользнула в раздевалку и полетел по коридору дробный перестук ее быстрых каблучков.
- Альбина, - продолжила Ирина, - я тебя ведь много раз просила:  в весовой не курить. Прошу еще раз, если не прислушалась. А потом накажу, срежу надбавку.
-Да чего уж теперь! Подслушиваем, ловим, наказываем, - каким-то дурашливо-надрывным, драматичным голоском продекламировала Алька, - барынька гневаться изволит!
-Да, Алюш, изволю. Еще добавь свое излюбленное, про преступление и наказание, том сорок пятый с прологом и эпилогом. И достаточно, Альбина Игоревна! За  тобой проветривание. В запретном приказе расписывалась, будь добра, соблюдай, не ропщи! – не удержалась, съехала в язвительность Ирина. – С перевеской закончите, милости прошу в лабораторию, есть разговор.
     И вышла, тихонько притворив дверь. Продолжение банкета – без нее, душа не требует…
     На пути к лаборатории чуть ли не нос к носу столкнулась с дядей Федором. Слесарь вывернул из галереи, седовлас и исполнен достоинства, за спиной маячила длинная фигура его верного оруженосца, ученика-практиканта Олежки.
-Здоровеньки булы в вашей хате, девчата! Ну, Сергевна, показывай свой самогонный аппарат!
     Ташка, выскочившая  на шаги из  дистилляторной, юркнула внутрь с проворством мышки-норушки, за ней потянулись остальные. Замыкающему шествие Олегу Федор наставительно заметил:
-Только упорный, каждодневный труд способен сделать из обезьяны  слесаря шестого разряда!
     Поднятый вверх указательный палец, сарделькообразный и желтый от курева,  должно быть, символизировал правоту сказанного и обозначал важность момента, а возможно, и место, откуда спускалась та самая обезьяна, вознамерившись набраться слесарской хватки, профессионализма и мастерства.
     Кто ж его, дядю Федора,  разберет!

*****
     Когда Ирина вернулась в лабораторию, привычно ускользнув от краснобайства слесаря шестого разряда, но с уверенностью в сделанном деле, ибо при своей велиречивости Федор дело знал туго, коллеги и соратники были в сборе.
     Альбина заседала над «спиртовым журналом», Нина готовила индикаторы для котельной, а вездесущая Ташка частила в телефонную трубку:
-Называйте фамилии, закажу вам пропуск, паспорта у вас с собой? Тогда минут через 10 подходите к окошечку, справа от проходной. А, так вы уже были, вчера? Значит, пропуск получите, а дальше знаете куда, я вас возле входа в цех встречу, через котельную не ходите, нельзя, начальник вчера  ругался…
     Положив трубку, она тут же принялась названивать в бюро пропусков, но увидела вошедшую Ирину и отрапортовала:
-Ирин Сергевн! Из учебного комбината девчонки вчерашние  звонят, трое их,  на проходной стоят…
-Ну,  раз пришли, ими и займешься. Встретишь, отведешь в химводоочистку, пусть с Татьяной делают жесткость, хлориды, установку титра сама потом покажешь. Пусть на фильтрах поработают. Я Тане говорила, она в курсе.
Ташка закивала головой подобно китайскому болванчику, не забывая накручивать заветный номер.
-Справишься, за тобой гальваники. Хром шестивалентный, общий бы тоже нужно, никель. Завтра едет Водоканал с отбором проб. И предупреди мастеров, чтобы без самодеятельности, не как в прошлый раз, никаких замен пассевации, электролита  и прочих новшеств. Сделают нейтрализацию, пусть стоки болтаются в сборнике, пока пробы не отберут.
-Угу, вот  несет их, давно не виделись! И занято, и занято, черт!
-Предупрежденный-вооружен, пусть несет. Альбина, а что с ФЭКами?
     Альбина с сожалением отложила ручку, нехотя подняла черные бездонные очи. В них сквозило отчуждение, читался укор – надо же, отрывают от дела по пустякам. Не ответила, отрубила:
-Были утром.
-И?
-Господа метрологи, - тяжко вздожнув, процедила Альбина, - двое из ларца…теперь мода такая вышла что ли, парами  стали ходить…мэтры и подмастерья…
-И что?
-И то! Нормально все.
И снова уткнулась в журнал.
-Ясно, что ничего не ясно, - протянула Ирина, - искали,  выходит,  не там, грешили не на то…
     В повисшей тишине радостно вскрикнула Ташка, дозвонившись наконец:
-Елена Юрьевна, закажите пропуск, да, да, от Шутенко, на трех человек, диктую фамилии…
-Тогда так, - дождавшись окончания разговора,  подитожила Ирина, - Нина Николаевна, пожалуйте сюда, на расправу!
Появилась Нина, с ходу заявив:
-Х-х-х…лороф-ф-форм н-надо м-менять, б-бутыль на склад в-возили, а п-п-получили в другой вовсе, з-зачем…
-Вот, - торжествуя, перебила ее Альбина, - следствием установлено! Так какого ж хрена ты вчера молчала?
-C-c-cегодня п-посмотрела, вода в нем и с-с-странный он какой-то, ж-желтоватый…
-Ну спасибо, хоть ты не оплошала, - пела свою партию Альбина, -  а Алла Павловна, выходит, пока график строила, ушами шлепала и глаза прикрывала. Кстати, о птичках, где Павловна-то сама? Ее   что же, в Водоканале оставили отстойники стеречь?
-Все высказала? Тогда я, с твоего позволения, продолжу. Алла Павловна выйдет завтра в смену, сегодня взяла отгул. Работает в смене до конца месяца, потом оформляет пенсию, ей пошли навстречу…
-Ей-то пошли, нам только никто не пойдет, - развоевавшаяся Альбина никак не желала зарывать топор войны, - ну и что я вам говорила, легковерные вы мои! Каждый сам за себя, родные!
-Альбина Игоревна, не хватит ли вещать?
Вот опять, не удержалась. Но и съезжать в тягучий глупый спор не менее тягостно и глупо.  Возьми себя в руки. Спокойно.
-И заметь, Нинок, - упивалась Алька, - Алла Павловна моложе тебя на месяц, она – на пенсию, ты – под задницу коленкой…
-Далее, по порядку, - словно не замечая жужжания назойливой Альбины, немого вопроса в глазах Нины,  сказала Ирина, - Водоканал завтра планирует отбор к 10 утра, на проходной будет их автобус. Альбина, тебя касается! Заказываешь пропуск, проводишь с ними отбор. Точки – как обычно, общезаводской, мойка транспортного, сброс гальваники. Слесаря возьмешь нашего, у них только пробоотборщица.
-В-вечно они …. Когда с-совсеим н-не ждешь…, - пробормотала  Нина.
Но глаза ее кричали о  другом – ну скажи хоть что-то, опровергни Альку,  объясни что все не так…
-Нина Николаевна, не стоит есть начальство глазами, мы не в армии. Пока сказать мне вам нечего.  Конкретно и  твердо, по крайней мере. Слухами пробавляться – дело гиблое. Обещаю, как только будет что сказать, я томить вас не стану.
Алька возмущенно и демонстративно  фыркнула куда-то в свой кондуит.
-Сегодня проверим общезаводской отстойник. Шелест воду привезет, Нина, посмотришь хлориды. Нефтепродукты теперь все равно не успеем… Аля, спустишься в котельную, проскочишь с карщиком  в центральную лабораторию, сейчас я с Лидией Михайловной договорюсь. Возьмем у них хлороформ в долг.
-Угу, Альбинка-золотые пятки! Туды-сюды. Нашли молоденькую, - ворчала неугомонная, - ладно, Наташка с учениками, а Нина?
-Нина Николаевна, готовим  реактивы. Для меди и СПАВа. Буду график переделывать, это срочно. Вечером с результатами ждут в Водоканале. А у нас пока – ноль без палочки… Метиленовый голубой сразу и для кислородной шкалы в котельную, никуда не годится, вся выцвела, будто век не меняли.
-Ну да, куды бечь! Если самый  острый глаз химанализа берется  за дело, дело мастера забоится! Давай, Нинуль, дерзай, родина тебя не забудет! – кривлялась Альбина.
-Аль, т-ты же с-сама п-просила тебя на р-работу  с х-хлороформом не ставить…
-И вот что интересно, - задумчиво произнесла Ирина, - Алла Павловна на месяц почти моложе Нины Николаевны, как ты, Аля, сама же и подметила. Но ты да  и все мы следом за тобой  отчего-то зовем одну уважительно, с отчеством, а другую…
-Нет, ты не человек!,  - вдруг истерично взвизгнула Альбина, зашвырнув свой важный журнал в угол, -  ты… ты… треска мороженная, робот запрограммированный!
И вылетела из комнаты, гулко шарахнув дверью…
-Вот скаженная, - пробасил появившийся из той же многострадальной двери слесарь шестого разряда дядя Федор,  - без помела полетела, чуть не затоптала…Ну, девка! Темперамент, ешкин кот! Витьке обзавидоваться только можно! Что Сергевна, задала вам тут Альбинка перцу?
-Да нормально все, Федор Иванович, в меру остро, у нас пресное не в чести…
-Ну коли так… Сегодня утром забавную картинку наблюдал возле хлораторной. Зоя собак подкармливает, особо щеночка беленького поджаливает, смышленый такой, потешный. А кто-то из своры  принялся на крыльце гадить. Вот Тоня, сменщица Зойкина, и давай без разбору всех собак  разгонять, чтобы и близко не подходили. Отхайдокала белого веником, он неуклюжий, не успел увернуться. Так что учудил, негодник! Выкрал тот самый веник, за угол затащил и давай его терзать, рычит, злится, по прутикам распотрошил! Вот стервец, врага разгромил, - подмигнул Ирине Федор, - так, вишь и у людей, вольно им  на веник кидаться… Ну, ходи за мной,  Сергевна,   покажу тебе, что такое не везет  и как с этим делом бороться! Принимай аппарат!
*****
     Тряхнув головой, Ирина вынырнула из обволакивающих глубин воспоминаний. Что ей вздумалось надолго застрять на мосту? Сколько же она простояла, перебирая в памяти, вороша, перелопачивая события сегодняшнего суетного дня?  И событиями назвать – громко сказано, рутина, повседневная, одуряющая, вязкая…
     Что ж, дорогая, хватит врать себе самой и искать убежище в завесе словес и постсловесных впечатлений. Хватит цепляться за мелочи и прятаться от фактов. Не то возопишь, того и гляди, театральным, неправдоподобно выспренным голосом нечто вроде: « И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуты душевной невзгоды…» Скажите на милость, накал страстей, трагизм и безисходность!
     Итак, встряхнись! Все складывается – лучше и не придумать. Интуиция не подвела, с чем себя и поздравляешь. Пересидела, перемолчала, переломила ситуацию. Завтра пойдешь на прием к высокому начальству. 
     И заметь, оно само тебя приглашает. Не ты смиренно заискиваешь в аудиенции. Приглашает – значит, считает нужным. Нуждается в твоем мнении, черт тебя задери, Ирина Сергеевна! Чтобы указать на дверь, звать не станут…
     И глупо не обыграть ситуацию, не переломить ее так, как нужно тебе, как нужно всем, за кого ты считаешь себя ответственной…
     Эк тебя корежит, мать! Просто зомбирование самое себя, не больше, ни меньше! А слова-то, слова, сплошь правильные, увесистые, затертые до дыр от долгих лет потребления – нужно, должна, надо…
     … Жили-были два друга. Серега Шутенко и Эдик Габриэлянц. Серый и Дюша. Шут и Габрик. Ясный день и его верная тень… Номеру два надоело быть  на шаг позади. Вильнув хвостом, отправился он в одиночное плавание. Сильный. Гордый. Не отбрасывающий тени. Свободный. От всего, включая ставшие обузой  узы старинной дружбы.
Заклятые друзья…
     И теперь ты стоишь на этом древнем мосту и мучительно размышляешь, как войдешь завтра в кабинет Эдуарда Георгиевича Габриэлянца, второго по главенству человека над  всей энергетической службой их  далеко не малого предприятия. Снова номера второга, снова на шаг позади, как бы не хотелось ему, как бы не мечталось… Что скажешь ему, Дюшке, Габре, перекрещенному смехачами-затейниками в Габровца и того хлеще – Габровского Индюка…
Да и сможешь ли сказать?
     Должна, сможешь, нужно, должна, сможешь… 
     Так, так, тихо сам с собою… Станция Петушки, хватайте мешки, мы с крышей, наконец-то, приехали!
     Внезапно покой и благолепие парка нарушил резкий, скрежещущий звук. Будто плотную холстину разорвали надвое. Сверкнуло, заворчало, зафыркало, взметнулось вверх нечто искрящееся, суматошное, окутанное серым дымным шлейфом. Зависло, натужно рявкнуло и ушло вбок,  ударило в высоченную елку, рассыпалось фонтаном огненных брызг…
-Ох и не фига себе, - раздалось откуда-то снизу, - вот пидоры косоглазые, лажу подсунули!
     Ирина вгляделась. Чуть поодаль,  у схода с моста, в начале боковой дорожки, бегущей вдаль от главной, торжественно-еловой аллеи,  кучковались беспокойной стайкой воробьев  мальчишки. Ватага человек из шести, разнокалиберные, шумные… Одеты до смешного одинаково: дутые темные курточки, широченные, приспущенные на кроссовки спортивки, бейсболки козырьками назад.  Этакие «Байстрюкс Бойз», спустившиеся с подмостков на грешную землю. Шутихи запускать – себе на радость, прохожим на удивленье!
-Ну вы, уроды, - ласково воззвал самый мелкий, - не ссыте в компот, у меня еще одна есть! Пошли возле универа шандарахнем!!!
     И стайка горохом сыпанула в боковую аллею, толкаясь, вопя, улюлюкая.
     Ирина сбежала с моста, издавшего на прощанье металлический вздох то ли сожаленья, то ли облегченья. Домой, домой, хватит лирики, домой и точка!
     Секунду поколебавшись,   она нырнула все в ту же боковушку, словно по следу бедовых пацанят.
     Пройду через подземку, решила она, все быстрей, чем вокруг парк обходить!
     Спеша к переходу, она обогнула затеянную еще с весны стройку, изуродовавшую величавую стать парка, прорезавшую ее жестяным жутким забором, испещрившую оспинами вырытых ям и оскаленными зубами свай.
     Впереди, за переходом, похоже на площади перед университетом, громыхнула очередная хваленая «косоглазая» шутиха. Не промедлив, отозвалась  долгим вибрирующим воем милицейская сирена откуда-то с трассы.
     И тут же, из-за бесконечно унылого забора выскочили двое. Один низенький  коротконогий крепыш,  не бежал – катился, часто оборачиваясь назад. За ним, прихрамывая, шумно дыша, волочился второй: худой,  по журавлиному долгий и  голенастый, сутуловатый, длиннорукий…
     Маленький обогнул Ирину, двигаясь с какой-то несвойственной его колобковому облику грацией. Высокий налетел на нее, толкнул неожиданно и сильно так, что сумка улетела в чахлые  кусты, росшие напротив  вдоль дорожки. Ирина, не удержавшись на ногах, плюхнулась прямо в пыль, сильно ударившись коленом.
-Вот шалава, - просипел мужик, - гляди куда прешь, овца недоделанная!
И шагнул к ней, занес обезьянью  руку,  собираясь ударить…
-Кончай, Сиплый, хоГош выделываться, - подкатился колобок, смешно, как-то по-ленински   картавя,  хватая длинного за рукав, - сдалась она тебе, пГидуГок,  уходим!
И они покатились-затрусили к мостику, туда, где еще недавно копалась в себе  Ирина.
     «Вот сволочь, - пробормотала та, ворочаясь в  жирной строительной пыли, - колготки порвала, пальто выгвоздала…»
Она поднялась, оценивая  урон – колено светилось из дыры  черно-кровяной ссадиной, полы пальто побелели, сделавшись будто замшевыми, сумки в обозримом пространстве не наблюдалось…
     Ковыляя, она отправилась на ее поиски, заглядывая в седые от пыли придорожные кусты. Сумка валялась вблизи от лужи, раскрывшись  от удара. Пудренница  покачивалась в грязной воде, ярким пятном призывно маня за собой золотистый футлярчик с любимой помадой, сиротливо приткнувшийся у кромки, словно решалось  – ходить ему в кругосветку с таким большим судном или благоразумно подождать. Кошелек прикорнул на мели – жалкий, мокрый, тощенький…
     Чертыхаясь, морщась от боли, а еще больше – от досады, Ирина принялась спасать свое «беспокойное хозяйство».  Подобрала сумочку,  разогнулась, брезгливо встряхнула,  и,  вглядываясь, вскрикнула. Сумка плюхнулась на облюбованное место.  В нескольких шагах от нее в нелепой, несуразной позе застыл человек. Он  сидел на дороге,  сжавшись, лбом касаясь колен, издали похожий на темный валун. Вот он зашевелился, приподнял голову. Хрустнул скорлупой под Ирининым каблуком футлярчик любимой помады…  Глаза закрыты ладонями, измазанными грязью и, бог мой, кровью…
-Кто здесь?  Не бойтесь, помогите мне, я ничего не вижу… 
*****
     «Что же это такое, - пронеслось в голове у Ирины, - что у него с глазами, а кровь… откуда ее столько?» Ноги словно приросли к дороге, налились непонятной тяжестью и повиноваться не желали. К горлу подкатил противный жесткий ком…
-Подойдите, не бойтесь!  -  повторил просьбу незнакомец.
-Да, да, сейчас…
     Сбросив оцепенение, Ирина преодолела те несколько шагов, которые разделяли их.
     Он неловко, тяжело приподнялся, охнул, оторвав руку от лица, схватился за грудь, выдохнул:
-Ш-шакалы… кажется ребра сломали…
-Осторожно, - Ирина старалась  подхватить мужчину под локоть, помочь ему подняться, - держитесь за меня, так… превосходно… не спешите…
     Теперь она рассмотрела – глаза, хоть и страшноватые: красные, набрякшие бегущими слезами,  были на месте. Кровь заливавшая щеку, шею и подбиравшаяся к воротнику щегольской замшевой куртки, струилась из глубокой рассеченной раны над бровью.
-Гады, из баллончика какой-то дрянью по глазам, - словно чувствуя ее вопросительный взгляд,  произнес мужчина, - вы аккуратнее, не перепачкайтесь, изваляли они меня знатно…
-Да ладно вам. Идти сможете?
-Попытаюсь…Он выпрямился кое-как, морщась, стискивая зубы, чертыхаясь себе под нос, больно сдавливая ее руку. Ирина, порывшись в кармане, подала ему платок, велела прижать к ране на лбу, чтобы приостановить поток непрекращающейся крови.
     Они оказались примерно одного роста, он чуть повыше, широкоплечий, с крепкой литой шеей, крупными тяжелыми руками. Русые короткие волосы, широкоскулое лицо и, кажется,  голубые глаза, насколько можно было разглядеть их цвет сквозь пелену застилавших слез.  Он силился в свою очередь разглядеть ее, выдавил с коротким смешком:
-Смутно, но все же, все же… Да и судя по голосу – ангел-хранитель, сошедший с неба мне на помощь. Что-то ярко-красное…
-Это мой шарф, а вовсе не ангельский нос, следопыт! Вы разочарованы?
-Нет и нет! – подхватив невесть откуда взявшийся дурацки-патетический тон, воскликнул он, не забывая  гримасничать и охать, - как можно, и … о, черт! – едва не потеряв равновесие, они чудом устояли на ногах.
-Ну и бредятину мы с вами несем, - заметила Ирина, осторожно разворачивая его  и  пытаясь двигаться, - тут недалеко, за углом дома, знаете наверное, «китайской стены», есть телефон,  «скорую»  нужно вызвать…
-Встречное предложение, - отдышавшись от неудавшегося падения, промолвил незнакомец, - в «китайской стене» живет мой друг, к нему-то я, собственно, и шел…
-У друга есть телефон, надеюсь?
-Он, надеюсь, есть и у меня, если эти х… стервятники не поживились,  вот здесь, в кармане куртки…
-Забудьте о нем, - Ирина поспешно сунула назад в его карман то, что некогда именовалось мобильником, - это еще хуже, чем поживились. Ему досталось не меньше вашего…
-Душераздирающее зрелище? Так вот кто пересчитывал мои ребра? А хорошо, что я плохо вижу, не то – не пережить!
-Слушайте, остряк-самоучка, вы можете постоять вот здесь, возле этой замечательной березки? 
-Я вам надоел и вы решили бросить меня одного, бедного полуслепого калеку?
-Вы мне жутко надоели и я решила бросить вас… чтобы выудить свою сумку из лужи. Кошелек совсем затонул. Стойте здесь, - приказала Ирина нарочито строгим голосом.
     Когда она вернулась, он, то ли услышав ее торопливые шаги, а может быть и глаза перестала резать боль,  закричал, смешно гримасничая, все пытаясь разглядеть ее:
-Я здесь, не сбежал! Стою там, где поставили, делаю то, что приказали – подпираю стройную березку. Или это она меня подпирает? Знаете что, если меня прислонить в теплом месте к  правильному дереву, я еще вполне могу… стоять самостоятельно!
-Рада за вас, неугомонный!
-А вы на редкость хозяйственная! Кошельку тоже оказана первая помощь спасения на водах?
-Тоже, как и вашему, впрочем. Это ведь ваш?
Она вложила ему в руку кошелек-ключницу.
-На ощупь – совсем как мой. Он что, решил поваляться с вашей сумочкой?
-Слушайте, вы невыносимы! Я начинаю сомневаться в том, что избили именно  вас.  Признавайтесь, вы сидели в пыли и пугали прохожих, изображая беспомощного страдальца?
-Именно! И, завидя вас, я разбил о свой толоконный лоб припасенную бутыль кетчупа «Чили», посыпал голову пеплом из дорожной пыли и воззвал  к состраданию!
-Я взываю к вашему. Пойдемте уже?!
-Понял, понял. Одно мне не понять, - посерьезнев, произнес он, - что им было нужно от меня, кошелек и тот цел…
-Скорее всего, их мальчишки спугнули. Они тут шутихи запускали, – предположила Ирина, снова взяв его под руку.
-Может быть… вполне, а не вас ли они испугались, моя прекрасная  спасительница?
-А вы нахал! Да и как полуслепой калека  может судить о красоте спасительницы?
-У меня богатая фантазия!
     Так, перебрасываясь фразами, будто легким прыгучим шариком пинг-понга, они доплелись до угла «китайской стены». Ирина все время боялась, что он упадет, поэтому болтала без остановки, словно выстраивая из малозначащих слов и предложений невидимую крепкую опору. Он, наверное, страшился того же, потому тоже не умолкал ни на минуту:
-Ну вот, большая часть пути пройдена! Ай да мы! Просто старый слепой Пью и юнга Джим… Помните «Остров сокровищ», спасительница?
-Там Пью ковылял один и закончил плачевно. Где это я найду вам десяток-другой лошадей посреди города?
-А спасенные кошельки?  Значит, есть надежда. Хотя бы одного хилого пони вы мне можете гарантировать?
-Только не говорите мне, что ваш друг живет в последнем, 13-м подъезде, - нарочито сокрушаясь, проворчала Ирина, поправляя сбившиеся волосы, - хотя… зная ваш своеобразный юмор и склонность к авантюрам, я не удивлюсь!
-Мой друг, к сожалению, живет всего-то в третьем. И мне невыразимо жаль! Отчего бы ему не жить хотя бы в десятом, к примеру? Мы так мило гуляем. Я уже разглядел – у вас чудесные рыжие волосы!
     «Нет, нет и нет! Этого не может быть. Этого быть не должно. Потому что… так просто не бывает. И все. Я этого не хочу!» - запаниковала Ирина.
     Этот двор, эта крашеная некогда красной и синей краской, но безнадежно облупившаяся скамейка у входа в подъезд, этот кусок некогда  ее школы,   выглядывающий из-за деревьев, две липы – большая и поменьше. Если смотреть с шестого этажа, липы похожи на двух влюбленных:  он высокий и сильный, она доверчиво прильнувшая к нему головой цвета красного золота, цвета пышного осеннего увядания…
     Если смотреть из окон Его квартиры….
     Его друг?! Нет, нет и нет! Он давно здесь не живет. Кто и живет здесь, так его родители… И почему его друг и ее друг – суть один и тот же человек? Что это она там навыдумывала себе?
     Но уже точно знала, чувствовала – один и тот же. Ничего она там себе не навыдумывала…
     У лифта «спасенный» приостановился, смущенно признаваясь:
-Думал, не доберемся. Эти молодцы меня еще и по затылку огрели капитально. Не хотел вас пугать… там,  в парке…, - он запнулся, потом совершенно не в тему добавил, - Саша.
-Ира. Подумали – как это к другу с незнакомой женщиной?
-Ну-у,  какие мелочи! Мы знакомы так давно и прочно, что успели привыкнуть и даже надоесть друг-другу, - не остался в долгу Саша. – Мой друг вряд ли будет шокирован…
     Лифт тем временем возносил их, продолжавших пикироваться, на шестой этаж… А дверь другая, новая, деревянная и монументальная, не иначе – мореного дуба…
И?
-Когда это я успел сказать вам про шестой этаж и номер квартиры, спасительница с дивным именем?…
     Но ее палец уже отыскал кнопку звонка, раскатившегося внутри  квартиры заливистой трелью.
     Будь что будет! Его здесь нет!
     Он был здесь. Стоял на пороге, высоченный – ростом  в дверь.  Все такой же смуглый, все такой же стройный. Длинные сильные пальцы музыканта, охватившие дверной косяк. Серые насмешливые глаза в ободке пушистых, совершенно девчачьих, угольно-черных ресниц. Продолговатые, о таких пишут – миндалевидные. Слишком красивые для мужчины. Слишком знакомые… они недоуменно округлились, утратив эстетизм и ироничность, став проще и … не менее волнующими…
-Львенок?! Вот так встреча! Петрович, чертяка, где ты Львенка
- подкараулил? И что за видок? По тебе топтались?
     Вытертые до белизны джинсы, синий мягкий джемпер, воротник клетчатой сине-белой уютной байковой рубашки… все, что угодно, да хоть и домашние, клетчатые же тапочки, только не эти серые глаза, в которых затаилось слишком много всяких «слишком»…. 
*****

-Что, так и будем глазеть друг на дружку? Пропусти, - тот, кого назвали Петровичем пытался протиснуться в квартиру, - вы, Ира, не удивляйтесь, он не всегда такой… тормоз. Столбняк на тебя напал, Славк?
     Пропыхтев тираду единым духом, Саша как-то жалобно улыбнулся и мешком съехал под ноги хозяину.
-Петрович, не балуй! Кто тебя так отделал? Львенок?!!!
     Славка подхватил друга, Ирина протестующе вскрикнула:
-Осторожно, ребра, у него ребра могут быть сломаны!
Петрович шелестел побелевшими губами:
-Порчу, вишь навела… А там и к праотцам недалеко…Спекся мальчик!
И замигал своими жалкими глазами, поясняя:
-Эт-т шутка была, а эт-т я как бы подмигиваю…
-Твой друг – шутник еще тот! Всю дорогу хохмил, уболтал меня и вот результат – сил не стало совершенно. Все в слова ушли. Яр…то есть Слава, давай тихонько в комнату его, да врача, а то он у нас дошутится…
-Санек, помогай, ногами перебирай, сейчас мы тебя устроим, с почестями! Славка потащил разом обмякшее тело в комнату. Ирина поспешила следом, на ходу расстегнув пальто и сбрасывая его на стоящее у стены кресло.
     Если она не станет называть его Ярославом, Ярой… так, как звала  только его мама, да и она еще, тогда, может быть…
     Не стану, не стану, не стану…
-Что ты там шепчешь, Львенок?  Да как вы вообще встретились с Саньком?
     Ярослав уже пристроил Петровича на диване, сдернул с него куртку.
-Ну давай, Сань, ноги…
-Нет, не укладывай его! Подушку ему под спину. Пусть полусидит.
     Ирина обрела былую уверенность.
-Что у тебя есть из обезболивающих? 
-Да бес его знает! Хотя, хотя… зная матушку, скорей всего целый арсенал! О, вспомнил! Весной я руку ломал, так она натащила всякой своей медицинской пакости. Санек, сиди смирно!
     Слава выскочил из комнаты, Ирина прокричала вслед:
-Захвати перекись, если она есть, бинт, вату. А лучше, тащи сразу всю аптеку!
     Ярослав двигал ящиками, шелестел целлофаном пакетов и бумажными обертками.  Ирина пригрозила Петровичу:
-Не убегать! Свяжем. Я на минутку, руки вымою.
-Есть, мэм, - завел привычную песню Петрович, - только куда бежать-то? Навеки цепью страсти прикован к вам и все такое…
-Да помолчите же наконец! Силы поберегите!
     Она пересекла крохотный коридорчик, включила в ванной свет. Словно и не пролетело столько лет, все здесь было знакомо и привычно. Светло-голубой кафель стен, выложенная по центру картинка парусника, несущегося по бурному морю. Вода с шумом полилась в блестящую  голубизну «тюльпана».  А грязи-то, грязи, как у шахтера!  А коленка – красота писанная. Ладно, с собой разберусь потом…
     Полотенце – огромное, пушистое. Рядом – яркое пятно кокетливого розового халатика, коротенького, вызывающего. Ирина огляделась – на полке перед зеркалом красуется баночка крема не из дешевых с неплотно прикрытой крышкой, словно и крем предупреждает ее – здесь живем мы,  я и моя хозяйка, люди не простые, а вот ты, ты как сюда попала?
     Не о том ли топорщились зубья массажной щетки? Не о том ли посверкивал широкобедрый флакон туалетной воды «Boss woman»?
     Когда  Ирина вернулась, хозяин квартиры уже разложил на журнальном столике найденные «боезапасы». Оценив богатство, Ирина велела ему   сгонять на кухню за мисками,  чайником с водой, стаканом и полотенцем.
     К ней словно вернулось зрение, прорезался слух, не иначе. Комната поразила ее пустотой. Старое знакомое – пианино. Диван с Петровичем, кресло и столик,  вот только компьютер, крутой, с плоским экраном монитора ей вовсе не знаком. Из недр «железа» нездешними томными голосами «Битлы» тянули свою «Мишель».
     «Песня про вермишель» вспомнилось далекое, школьное, позабытое…
      Позабытое ли?
      Гремя посудой, возвратился друг Славка. Виновник «торжества» подслеповато щурился, откинувшись на подушку. Ирина налила в стакан воды, бросила вдогонку таблетку гидроперита, сразу же заметавшуюся, сделавшую воду белесой и газированной. Придвинув кресло, поставила миску себе на колени, попросила Петровича опустить в нее руки, велела:
-Лей на руки, Яр…Слава!
Потом, вооружившись обернутой бинтом ватой, намочив ее в растворе перекиси, она придвинулась к Петровичу, тот завозился, отпрянул, взвыл от боли, хватаясь за многострадальные ребра,   чуть не перевернув миску с грязной водой.
-Слав, дай мне другую. Вылей эту грязь от греха. Какие мы пугливые! Я еще и не начинала, а вы, Сашенька, от меня, как черт от ладана! От спасительниц так не шарахаются!
Приговаривала, заговаривала, а руки делали…
-За «Сашеньку» готов терпеть, хоть шкуру сдерите…
-Ну вот, кровь остановила. Нo без швов  не обойдется, к сожалению…
-Согласен и на вышивку гладью, - забормотал сжавшийся пружиной Саня, - рука у вас, Ира, легкая… Славка, тащи иголку! Ну их,  рвачей этих!
-Она и есть  врач, Сашок, - пояснил Славка.
     Ошибаешься, друг Славка! Но знать тебе  это совсем не обязательно…Так подумала Ирина, а сказала другое:
-Ты его не слушай, скорую вызови. Я его подреставрировала слегка, но… Лоб – шить. Однозначно. Рентген необходим. Голова – под большим вопросом,  сдается мне – сотрясение. Да и глаза еще… Вот глаза промоем, чтобы увидели наконец спасительницу во всей ее красе…
-Да ну их,  костоломов! А давайте вы сами, я буду терпеть, буду, я смирный!
-Что терпеть, что вы, Саша, хуже младенца! Слав, ну ты чего стоишь, иди звони!
-Ириш, они приедут через час, если вообще дождемся. Я сам в травматологию отвезу…
-Как хотите. Тогда ищи какой-нибудь длинный лоскут, сойдет большое полотенце, платок. Перетянем Александру ребра.
Она быстрым движением задрала на Петровиче рубашку, пальцы ловко пробежали по груди, спустились на живот, пробуя, сомневаясь, ощупывая.
-Нижнее – к бабке не ходить, сломано. Над ним – сомнительно, рентген покажет. А пресс у вас, герой, однако!
-Дык, стараюсь, эскулапка ты моя спасительная. Уже и раздела, потому и перешел на «ты»…
-Поговорите у меня!
-Поговори!
-Поговорю. Слав, помоги его обмотать. Я видела, у тебя в «арсенале» и шприцы есть, вкатила бы ему вместе с баралгином еще и снотворного, живчик какой, друг Петрович!
-Мафия, - процедил  Петрович, - как есть мафия. Кругом наезды и произвол. То, что вы давно знакомы – ежу понятно, но это не дает вам право!
-Саша,  потерпите, сейчас сделаю больно. Вот и все. Уколю напоследок и гуд бай, мой мальчик! Слав, у тебя водка есть?
-А водку наружно или вовнутрь?
-Наружно.
-Так я штаны снять не могу, не-е-ет.
-А меня ваша филейная часть мало интересует. Руку давайте.
-Дайте мне водки, эскулапка вы этакая! А, эскулапочка?  С устатку… Вон и Славуня тяпнет!
-Я с вами скоро сама так тяпну! В больницу вас кто повезет, Пушкин? Никаких водок! Слав, где у тебя телефон?
-В коридоре, свет сейчас включу.
     Они вышли вместе в сумеречную прихожую.
-Домой?
-Да. Дочка волнуется теперь…
-И… муж?
-И муж. Ты собирайся, Саша уже  готов к поездке.
-Да мне собираться-то! Машина внизу в «ракушке»…А ты стала другой, - он провел рукой по ее волосам, прикоснулся к плечу.
- Какой же?
-Сильной, но удивительно женственной. Жесткой, властной, но чертовски обаятельной. Любил же я тебя всегда…   
Он притянул ее к себе, прижал, задышал в волосы.
-Зачем ты состриг свою гриву, Львенок? 
      Она стояла, уткнувшись ему в плечо. Она всегда чувствовала себя рядом с ним маленькой девочкой.  И сейчас, как 18 лет назад… Вдыхая его мужской запах, замешанный на табаке, свежести, о, он всегда был аккуратистом, силе… и всего того, полузабытого, всегда бывшего им, Ярославом, Ярой. Ее любимым Ярой…
     Он дул ей в макушку, зарывался губами в волосы:
-Я искал тебя, Львенок, долго искал! А ты взяла да и сама нашлась!
      Она мягко высвободилась из обруча его рук, взяла трубку, промчалась пальцами по кнопкам:
-Алло, Катюша! Ты дома? Я скоро буду. Нет, нет, все в порядке. Не скучай. Пока.
     Словно разделила пространство меж ними на прошлое и «сейчас», на «до» и «после», возвела крепостную стену, отчертила, отрезала…
*****
      Хлопнула входная дверь. Ирина помедлила, постояла в прихожей. Петрович  в комнате заворочался, заскрипел обиженно, застонал старенький диван.
      Что он там затевает, неуемный?
      Неуемный искал куртку, а вернее, сигареты, лежавшие в ее кармане. Ирина повертела в руках то, что недавно еще радовало глаз замшевым мягким уютом и привносило толику лоска облику владельца – вещь была безнадежно испорчена. Но хозяина куртки это вовсе не смущало.  Он схватил вожделенную пачку так, будто в ней сосредоточились все блага вселенной – мыслимые и немыслимые. Ирина покачала головой с легкой укоризной, а потом присоединилась, уточнив для порядка:
-А что скажут хозяева?
-Хозяева если что и скажут, так – на здоровье, гости дорогие! Славка сам дымит как паровоз.  Кроме него других хозяев тут нет.
-А родители?
-Они за городом живут, коттедж недавно достроили. Здесь Славка обретается. И бог, и царь, и герой-любовник.
Петрович искоса взглянул на собеседницу:
-А… ты и Славка, вы…   
-Я и Славка – школьные друзья, в одном классе учились, вон она-  школа, во  дворе.
     Ирина махнула свободной рукой куда-то за спину, шагнула к балкону, открыла дверь, пытаясь ликвидировать  последствия их самоуправства до прихода хозяина.
     За балконом лежал все тот же парк, погрузившийся во тьму,  освещенный лишь полоской огней у реки.
-Саша, а вы видели тех, кто в парке… ну тех, кто напал на вас?
     Саша хмыкнул, с сожалением поглядел на окурок, опять потянулся к пачке, но Ирина опередила, схватив ее со стола.
-Хватит. Хорошего – понемножку.
-Напали, говоришь… А черт его знает, кто? Я одного еще возле университета приметил. На обезьяну похож,  руки ниже колен. Я из перехода вышел, он меня обогнал, прыснул в глаза какой-то химией, а второй сзади по голове приложил. Завалили и отметелили ногами. Молча, деловито так…
     Зашумел лифт, пискнула дверь. Вернулся Славка.
-Карета подана!
-А ведь я, выходит, их видела.
-Кого ты видела? – Славка заглянул в комнату, - Петрович, ты как, до тачки дотопаешь?
-Двоих, которые Александра избили. Я с длинноруким столкнулась, он меня с ног сбил, - Ирина намазывала разбитую коленку зеленкой.
Петрович потешно вытянул губы трубочкой:
-Давай я подую, больно же! У меня ветра в голове – предостаточно, я и отсюда могу, так дуну! Мне всегда в детстве мамка на разбитую коленку подует и совсем не болит.  А если поцелует!
-Да ну вас! Я тут стараюсь, можно сказать – единственная свидетельница, а он!
-Петрович, рассказал бы, кому ты насолил-наперчил…
-Сам не знаю. Ирин, ну договаривай!
-Тот, что на обезьяну похож,  хромал сильно, а тут я подвернулась, он и рассвирепел. Замахнулся, ударить хотел. Спутник его, недомерок такой, остановил. Он длинного Сиплым называл. А сам «р» не выговаривает, картавит.
-Петрович, это что ж получается,  – Ярослав оглядел собеседников, - наша райская женщина – ясновидящая, а Васька Бобрик с подельником виндетту провернул?!
И он смачно захохотал, показывая Александру оттопыренный вверх большой палец:
-1:1 шеф! 
     Александр заулыбался,  тихонько помахав  руками , точно плыл по-собачьи, опасался, знать, за свои ребра:
- Похоже… Слав, ну тогда все и сходится, вчера машинку мою раскурочили, а сегодня меня самого…приголубили.  Вот  жучара! Хромал сильно обезьян этот? Они у меня еще не так захромают, на все четыре ноги сразу!
-Ты, вояка, еще и отвесить им умудрился? – Cлавка окинул друга восхищенным взглядом, - силен, медведь!
Ирина с недоумением рассматривала их. Чудят братцы-кролики на белом свете?
-Навешал, - буркнул Петрович, - щаз-з,  разогнался! Говорю – в глаза пшикнули, я и не разобрал ничего. Разве что ногой поддел под…причиндалы.
-Ирина, мало что понимая, вслушивалась в их перепалку. Заметив ее вопрощающий взгляд, Петрович, как бы подтверждая,  что мучила она его не зря,  и глазами он уже – ого-го,  пояснил:
-Райская женщина – это не ты, Иринка. Ты всегда останешься моей драгоценной спасительницей. А это уже – ангельская женщина! Райская –  наша Раиска,  мочалок командирша, она мне напророчила – отомстит тебе, Петрович, Бобрик, как пить дать!
-Да кто этот таинственный злодей Бобрик?
В нелегкое дело разъяснения вклинился Ярослав,  все еще подтрунивая над другом:
-  Что, Санек,  говорил тебе, не внимателен ты к родному коллективу,  биг босс ты наш бессменный!
-Думал – экстрасекс, а вышло – экстрасенс, Славка! Ир, ты на нас, дураков, не обижайся, нервные мы, пуганые, вот и несем абы что..
Славка продолжил:
-Работал у нас на фирме один… умелец. Руки золотые, и сварщик, и бетонщик, и бульдозерист, и шофер.  Оказалось – крысятник  по совместительству. Щипач.  Совмещал играючи – машины разувал-раздевал,  по карманам в раздевалке шарил,  пер с объектов все, что ни попадя. Петрович у нас – папанька,  работодатель,  попер его неделю назад, да пригрозил – на пол-лаптя к стройке не приближаться,  ноги из задницы повыдирает…
-Опередил меня Бобрик, лучшая защита – дело известно какое!
-Должок как бы  за нами теперь, босс, - хохотнул Славка.
-А может не он вовсе? –  скептически заметила Ирина.
-Он, кому ж еще, погань картавая!
-И что дальше?
-А ничего. Разберемся по-свойски, по-дружески, вот что!      
-Ой, ребятки, играете вы в опасные игры…Александр Петрович, вы как? Езжайте в больницу, собирайтесь, поздно уже…
-Ир, я не понял, а ты бросить нас надумала?
Ярослав помог Петровичу встать.
-Собралась на ночь глядя одна совсем. Свезем Сашку, я тебя домой доставлю.
-Мне не далеко.
-Ира, не пререкайся. Ты знаешь, я сказал отвезу, значит – точка. Помнишь,  моя матушка всегда говорила – упертый я, весь в батьку,     подкалывала –  грозный Лева Задов, с таким шутить не надо…
Потом ввернул:   
-Саньку теперь домой не пустят. У него Любаня – атаманша, долго размышлять не станет,  еще и добавит, отрихтует ребрышки, чтобы по ночам не шлялся где ни попадя.
-Балаболка ты! Язык тебе отрихтует заодно. Ну коня мне, коня, полцарства за него, а сдачи не надо!
*****
     Тачка оказалась трешкой-бумером любимого Ирининого цвета – морской воды. Александра усадили впереди, она водворилась по-королевски, на обволакивающе-удобном заднем сиденьи. Говорили мало. Ехали быстро, но аккуратно.  Ирина все время ловила на себе  изучающий взгляд Ярослава в зеркале салона. Да и она приглядывалась к нему: волосы он теперь стриг коротко, на виске серебрилась ранняя импозантная седина, непостижимым образом молодившая его смуглое подвижное лицо, бородка «а ля Богдан Титомир». Такой знакомый и такой чужой…
     В травматологии, несмотря на поздний час, роился-гудел народ. Привезли пьяненького мужичка с рукой, перемотанной кровавой тряпкой. Оказалось – кисть попала в пилораму. Он всхлипывал, матерился, наровил размотать жуткое тряпье на покалеченной руке… Соратники и, возможно собутыльники, хватали его за плечи, так же виртуозно выражались, требовали доктора.   Пожилая женщина интеллигентного вида с толсто перевязанной бинтом  ногой презрительно косилась на галдевших,  брезгливо поджимала тонкие губы.  Паренек,  растерянный, испуганный,  сжимающий в руках женский плащ… Казалось, несть числа страданию и боли людской.
     Петрович привалился к стене, кое-как умостившись  на жесткой больничной кушетке, разом отключился,   сдулся  пробитым   воздушным шариком, впал в оцепенение, отгородясь от всех коконом собственной боли. Больничная машина, пробуксовывая, вяло совершала обороты.  Час близился глухой, вечерний, дремотный…
     Ярослав сунулся в захватанную руками, грязную дверь с надписью «перевязочная»,  навстречу ему выплыла дородная  медсестра, замахала руками, зашикала:
- Куда вы все претесь, совсем оборзели! Стерильно тут!
     И, наступая на Славку, теснила его, отталкивала от двери засаленным,  неопрятным животом, облаченным в подобие белого халата, приговаривая:
- В порядке очереди, чичас вот доктор позовет…
Работяги, перестав сдерживать  пострадавшего пилорамщика, даже  разговаривать матом, дружно зашумели:
- Доктора давай,  теть! Не видишь – плох совсем  Колька-то. А ты, мужик,  так тебя и разтак,  отвали, пока в рог не словил!
     Женщина в углу косилась с неодобрением, баюкала свою слоноподобную ногу.  Мальчишка, все так же стискивая одежду своей неведомой спутницы, весь подался вперед.
      Из перевязочной выступил доктор – моложавый, чернявый,  насмешливый. Распорядился, блестя темными маслинами глаз:
- Ну-с, папа Карло, ком цу мир,  болезный! Да возле тебя закусывать нужно!
Оглядев собравшихся страдальцев, велел:
- Не толпитесь тут, покурите пока. Всех вылечим.
     Колян,  шумно дыша,  хлюпая носом,  потащился в святая-святых  травматологического отделения,  влекомый  грозной медицинской работницей.  Дружки его одобрительно загудели:
- Руку ему спасите, доктор!
Доктор крякнув,  высказался:
- Нашли господа Бога,  сначала нахлыщитесь до усрачки, а потом – спасите! Главное – яйца целы, так ведь? Хотя на кой они вам, все одно пропьете.
Он развернулся  к операционной,  на ходу прокричав:
- Танюшка, зайка моя, выгляни в окошко, разберись с остальными.
     Выглянула «зайка», никак не меньше шести-семи пудов,  они  увесистых таких медсестер специально в штат  подбирают,  промелькнуло в уставшей голове у Ирины,  позевывая,  укорила:
- Бабуль, у тебя чего, перевязка? А днем ты никак не могла ножку свою бесценную полечить, от люди…
Женщина возмутилась,  кривя губы, обиженно что-то забормотала,  алкаши заржали,  предвкушая  следующее действие спектакля. Но «зайка» уже потеряла к бабульке интерес,  махнула рукой,  сказав:
- Иди в перевязочную,  ща сделаю.
- Там же этот… нетрезвый, с рукой, - проблеяла строптивица.
- Говорю, ходи сюда, пока я добрая.  Алканавта уже  Саныч  в операционной потрошит! 
Тут она заметила Петровича, да и Ярослав  хватал ее за рукав, пытаясь  обратить внимание на  свои, конкретные,  близкие страдания.
- А ты чего развалился, герой?
     Петрович приоткрыл один глаз,  Ярослав подхватил «зайку» под пухленький локоток,  пошептался-посекретничал.
- Не переживай,  все путем будет, – сестрица покрылась в кармане,  халат угрожающе натянулся на монументальном бюсте, грозя разойтись по швам, - на ключи,  тащи кореша  сюда вот,  я  Санычу мигну,  подойдет, сделает мужику снимочек, поглядит что-почем…
     Ирина вяло, как-то отупело прислушиваясь  к их  тягучим, одуряющим переговорам, подумала – она-то тут зачем,  для чего  хвостом поволочилась?  Откуда-то из боковой двери давешняя неряшливая тетеха вывела бледную измученную девушку, парень с плащом метнулся к ней,  приобнял бережно, повлек к выходу…
      Воротился Ярослав, пристроился сбоку на кушетку.  Помолчали.  Потом  отчитался:
- Занялись Сашкой…
И без перехода, неожиданно как-то  спросил:
- А ты… у тебя как все сложилось, семья и все такое…
Ирина вздрогнула, точно вопрос напугал ее,  помедлив, отделалась всегдашним, дежурным,  маловразумительным:
- Нормально все. 
- Дети?
Ярослав и не думал сдавать позиции.
- Дочь,  она…, -  чуть запнувшись, молвила Ирина, -  она у нас одна…
- Большая уже?
- Школьница.
- А муж?
- Хороший муж. Заботливый, не пьющий, понимающий…
- Повезло… И ты его… очень любишь, да?
- Люблю. А почему должно быть иначе?
Славка кривовато усмехнулся,  пожал плечами – именно почему?
Придвинулся вплотную, взъерошил  ее рыжеватые, непослушные завитки,  подзадорил:
- Ай, госпожа врачиха,  неужели  сама не догадываешься?
- Я давно не гадаю на кофейной гуще,  Слава, - Ирина подобралась, слегка отстранилась от него, - и мед я не закончила, потому врачом и не работаю…
- Как же? Ты ведь тогда… сразу в Воронеж уехала, Людмила Сергеевна говорила – поступила, учишься, замуж что ли  выскочила, бросила?
- Не без этого. Правильно говорила. Училась.  Три семестра.  А потом… иначе все потом сложилось. Давай не  будем об этом?
- Я слышал, твой отец  неожиданно, рано умер, из-за этого, да?
- Да, из-за этого. 
     Он удивленно поглядел на нее –  Ирина  рассердилась, будто ощетинилась колючками, окружила себя неприступной   броней, вмиг сделавшись  недоступной,  непонятной,  чужой…
     Он взял ее руку,  протянул,  растягивая гласные:
- Е-е-жик ты мо-ой,  совсем не львенок!
- Слава, прекрати меня так называть.  Все было давно, а теперь звучит как-то… глупо.
Он хотел возразить,  но она опередила. Заговорила вновь,  уводя беседу подальше от обсуждения ее жизни:
- Лучше о себе расскажи,  вот с Александром вы давно знакомы?
- Порядочно.  Я тогда тоже, сразу после выпускного, в Одессу укатил. Поступать.  Как и хотел -  институт инженеров морского флота… На последнем курсе  женился, на сокурснице.  Из Литвы девчонка,  Рутой звали, по- литовски -   Рутяле… На тебя была  очень похожа…
    Он легонько перебирал ее пальцы, проводил по ним своими, длинными, сильными, пальцами музыканта и художника, ласкал,  сжимал смуглыми ладонями.
- Разбежались мы с ней сразу  после выпуска.  На полгода всего  и хватило… Ехал по распределению в Магаданский порт уже холостым. Там и с Санькой познакомился. Он тоже наш, черноземный, из-под Липецка, строитель,  жили они с женой и дочкой старшей на квартире через стенку со мной. Любаня Санькина все домой рвалась. Все уговаривала,  поедем да поедем,  а Санька деньгу заколачивал. Сдружились мы, короче.  Любка меня с сестренкой своей познакомила ну и… Женился во второй раз. Нас до сих пор на фирме зовут – сестротрахи. Ну и вскорости Петрович дозрел окончательно,  воротилой заделался, да и запилила его благоверная – хочу на родину, в одну душу.
Он умолк, оставил Иринины пальцы в покое,  похлопал себя по карманам:
-  Сигареты забыл,  черт! Вот оно как тяжело, оказывается, сбрасывать  старую кожу…
      Ирина не перебивала его.
- У меня тоже дочка.  9 лет, Иришкой зовут… С мамой ее правда у нас тоже не сложилось, развелись  этим летом, вот живу теперь в родимых пенатах,  квартиру им оставил. А Петрович, он что же, кремень мужик,  домину себе в поселке отгрохал, там же, где и родители мои, соседи теперь,  дочь младшая у них с Любаней уже тут родилась. Представляешь,  девчонки у нас у всех,  Львенок?
      Будто и слыхом не слыхивал ее запрета!
- Видетесь часто? –  вздохнула Ирина.
- Какое там! Моя бывшая так решила – бросил нас, ушел, то, мол,  и нечего ребенку нервы портить. Денежки принес и – гуляй, Вася. Дочка, дескать, потом переживает сильно, плачет…
- Конечно переживает! Да и жене не легко…
- Ир, не смеши. Тебе бы увидеть ее. Страдалица! Ее одно в жизни интересует – денежки. И побольше. Внешне – ангелочек, девочка с персиками, небесное созданье. А внутри…
Он безнадежно махнул рукой. 
- Что не делается – все к лучшему. Иначе, может быть, мы с тобой сегодня и не встретились!
Он снова заключил ее ладони в смуглый теплый плен.
     Со дна души ее поднимала голову, разворачивалась, вставала в рост суматоха, по капле выдавливая, выгоняя уверенность, умение владеть собой. Разум кричал – беги от него, беги, пока не стало поздно, пока не разорвались вновь  тщательно собранные по волоконцу, залатанные, связанные тугим пучком, запертые за  сотни замков душевные тонкие струны…
- Ира, ты меня до сих пор не в силах простить? Ведь столько лет… Почему меж нами должно оставаться отчуждение? Я так одинок…
- Ты одинок?!
Он как-то смешно растерялся, занервничал, но ответил вполне уверенно:
- Врать не стану, не одинок. В том смысле, житейском, который ты с таким чувством вложила в слова.  В душе я – вечно одинок. Без тебя.
Он рывком развернул ее склоненную голову к себе, стараясь заглянуть в глаза.  И тихонечко пропел:
      Я тебя никогда не забуду, я тебя никогда…
И поцеловал.  Властно, крепко.
Лучше бы он этого не делал.
  *****

     Ирина опомнилась только на центральной,  людной и шумной, залитой огнями витрин бесчисленных кафе, магазинов и магазинчиков, даже в этот почти ночной, поздний час улице.  Пошла медленнее,  в душе удивляясь – ну и дурища, неслась угорелой кошкой, волосы растрепаны, щеки горят лихорадочным маковым цветом…
     От кого убегала-то – от себя?
     Ярослав что-то кричал ей вслед,  пытался сдержать, да куда там!
Она, обернувшись,  выдавила:
- Тебя зовут, Ярослав.
И указала на раскрывшуюся дверь рентген-кабинета, в которой маячила фигура насмешника-доктора Саныча.
     А дальше – провал. Суматошный бег по пустынному, едва освещенному больничному двору. Последнее, что вспомнилось – призывно мигнувший ей на повороте зеленый огонек  случайного такси…
     Свернув было к подземному переходу, она передумала,  повернула к больничному пыльному скверику, присела на крайнюю скамейку. Посидит здесь чуть-чуть, а потом – домой, домой…
     В тот год она вернулась домой загорелая, просоленная морской водой и ветрами с макушки до пят. И на пробный школьный день 31 августа опоздала.
      Первого сентября солнце плавило асфальт совершенно по-летнему. Если бы не начавшие желтеть кое-где  пальцевидные листья кленов, не жаркий пожар придорожных рябин, да нарядные стайки школьников с разноцветьем букетов в руках, можно было поверить, что каникулы еще продолжаются…
     Школьный двор шумел и переливался через край. Оказывается, за лето, пока она гостила у бабушки под Керчью, превращаясь в наяду, достроили длиннющий дом, тут же окрещенный «китайской стеной», напрочь отделивший школу от парка,  неизменного пристанища их физкультурных занятий и просто прогулок, чаще в урочное время.  В их класс пришли трое новеньких, о чем Ире тут же сообщил Вовка Охрименко, в миру – Хрен, на что он всегда страшно злился, картинно выпучивая глаза и уморительно шевеля темной полоской усиков, явственно обозначавшихся над губой.
     Он выскочил из звонкоголосой толпы, завопил восхищенно:
- Ты даешь, Левча! Вот это – загар! Ты на пляже все лето провалялась?
Загар был и правда стоящий – не темный, шоколадный, а ровно-золотистый, теплый, подсвеченный ярким золотом ее длинных осенних волос.
     Она подмигнула ошалевшему Вовке, всучила ему в руки объемистый  пакет, шутливо хмурясь,  проворчала:
- Забирай свои камушки-ракушки, еле дотащила…
- Ух, ты! -  Вовка сразу же сунул породистый нос аквариумиста в пакет, - не забыла, спасибо!
Вертясь по сторонам, она приметила почти весь свой класс.  Хлопотунья Полюшка выстраивала его возле школьного забора, стараясь вместиться в рамки жирной надписи мелом на асфальте – 9 «В».  Взмахнул приветственно рукой  хулиган и записной лентяй Витька Петраш, заулыбалась, просияв васильковыми глазищами,  хохотушка и вертушка Галка Карпова.
- Петруха с нами остался, - басил  позади Вовка, отягощенный дарами моря,  протискиваясь  в водовороте белых передников, бантов, строгих школьных костюмов, пышных букетов вслед за Ириной,  - говорят, Полюшка к директрисе ходила, просила за него.
- Здорово! Что-то я Тимошку не вижу, - Ира недоуменно пожала плечами.
- А ты разве не знаешь? Тимоха у нас теперь москвич, столичный чувак! Предка на повышение двинули, еще в начале августа укатили.
Вот как… Ирина погрустнела. Столько лет знакомы, как говорится, с яслей рядом на горшках сиживали, с первого класса одну парту делили, бывало и буквально: Тимка впадал временами в крайности – уж если на что-то обижался, то бурно, нарочито, драматизируя ситуацию донельзя. Прочерчивал посредине стола разделительную черту и бил линейкой по локтям провинившуюся подругу.  И шумно, быстро мирился. И рисовал в ее тетрадках смешных чертиков, а в учебнике геометрии скучные трапеции превращались под его умелой рукой в симпатичные гробики на колесиках.   Пел срамные частушки на уроках пения Ирке на ухо, и лавры доставались тоже ей, когда учитель музыки с красноречивой фамилией Козел выставлял давившуюся хохотом Ирину из класса, вопя срывающимся фальцетом:
- Подите прочь, сударыня и в одиночестве подумайте над своим вопиющим поведением!
Милый, смешной Олежка Тимошенко, Тимошка, похожий на вертлявую симпатягу-мартышку…
- Ой, Левка, ты такая, такая! – запричитала, затормошила Ирину восторженная Наташка Соколова.
Даже флегматичный и вечно витающий в эмпиреях вундеркинд Потапов,  с легкой руки физика превратившийся в старика Потапыча,  изволил повернуть свою умную голову. А  мальчишки-коротышки,  белобрысый Мезенцев и темноволосый Слипченко,  два веселых гуся,  тем временем не дремали, общипывая роскошный букет Потапыча из игольчатых кипенно-белых астр. 
- Конечно, почти все лето на море, - вздохнула Марина Рогальская, глаза ее, увеличенные толстыми стеклами очков до полной нереальности, затуманились, - а тут из деревни не вылезаешь, запрягли родаки как…как…
- Как любимую козу Маньку престарелого дедушки Сидора! – пропищал Петруха, старательно копируя тоненький голосок Маринки, и добавил ни к селу, ни к городу. – все девки за лето фигуристыми сделались, одна Маришка как была плоскодонка, так и осталась!
- Захлопнись, дурень! – завизжала Маринка, замахиваясь на расходившегося Витьку букетом роскошных «золотых шаров», - сейчас схлопочешь у меня!
Но уже, близоруко щурясь, приближалась к  баламутам классуха Полина Ивановна, уже директриса с высокого школьного порога неодобрительно покачивала головой…
- Ирка, глянь на Потуданскую, - горячо зашептала Соколова, -  стрижка новая, паж что ли,  серьги золотые,  даже ресницы и ногти накрашены, будет директрисе заботы…
     Ирина взглянула – признанная красавица класса, да что там -  школы, Лера Потуданская, надменная, неприступная, казалось,совершенно не замечала одноклассников,  пристально рассматривая свои выставочные длинные ногти.
- Это тебя она за милую душу умоет, - резонно ввернул Витька, - у тебя папашка кто – токарь заводской, а  у Лерки папашка – человек  большой,  обком звонит в колокол…
В классе, едва Ира подошла к своему осиротевшему столу, сидящий позади Вовка предложил:
- Давай вместе сядем? Я теперь тоже один, Генка в техникум поступил.
Ирина уселась, повернулась к Вовке, помедлила, прикидывая так и сяк, ответила вопросом на вопрос:
- Алгебру я у кого списывать буду? А ты – химию?
Вовка удрученно засопел.
- То-то же! Сидим по-старому, на одном варианте.
Появилась Полюшка, привела с собой новеньких.
Высокого Ирина приметила еще во дворе.  Петраш толкнул Володю в плечо, заставляя слушать, и кивком головы показал:
- Смотри, Хренушко, замена твоя на физре!
Вовка даже не успел оскорбиться, классы потянулись к школьным ступенькам, теснясь и толкаясь в дверях, словно не чаяли побыстрей набраться знаний. Ирина увидела – и правда, длиннющий, выше Володьки, бессменного правофлангового класса, едва ли не на голову.    
     Держался парень отменно:  не сутулился, вжимая голову в плечи, как зачастую поступают высокие люди, не суетился, улыбался искренно, а не полу стеснительной,  полу заискивающей улыбкой. Волосы - черные, блестящие, длинные, таких не носил в их классе ни один из парней. Серые ироничные глаза. Смуглые чуткие пальцы музыканта. Рядом с ним топтался, переминаясь с ноги на ногу, стриженный ежиком светловолосый крепыш. Замыкала шествие высокая худощавая девица с темной коротковатой челкой,  тонким, с горбинкой носом – чистая Анна Ахматова, с неправдоподобно  зелеными, чуть навыкате, глазами.
- Быть ей Лягушкой, - шепнул Вовка.
- Вот, ребята, у нас пополнение, принимайте, - Полина Ивановна обвела взглядом класс, - давайте знакомиться.
     И взглянула на высокого, приглашая того к разговору.
Длинноволосый, нимало не смутившись, произнес бархатистым баритоном:
- Ярослав. Фамилия – Смоляков.
- Ох и ни фига себе! – подал реплику с «камчатки»  поскучневший было в стенах школы Петраш, - Хорошая девочка Лида что ли?
      Полюшка, удивленно вскинув брови, резюмировала:
- Виктор, тебя даже не стану спрашивать, как провел лето. Читал запоем, сразу видно!
По классу волной прокатился смешок, заерзали, загалдели. Полина умела разрядить обстановку.
Новенький, переждав шум, продолжал, глядя на Витьку:
- Жаль, что мы с тобой не познакомились в прошлом году. Я бы послушал тебя и, кто знает, поменял бы букву в фамилии, когда получал паспорт.
И улыбнулся простой, подкупающей улыбкой. Не обиделся, не надулся.
- А что? Хороший парень, свой, - откликнулся Витька, - мне нравится!
Полина Ивановна продекламировала по своему обыкновению литератора:
- Младой хазарский хан Ратмир…Волосы придется укоротить, если не хочешь лишить покоя и сна наших девчонок.
Смоляков слегка поклонился, прижав руку к сердцу, благодаря Полину за нечаянный комплимент и направился в Витькину сторону. Протянув тому руку, обменялся с Петрухой крепким рукопожатием и, сделав шаг вперед,  наклонился над Ириной:
- Можно мне сесть с тобой? 
Класс затаил дыхание, стало слышно, как натужно жужжа, бьется в стекло жирная черная муха. Даже находчивая Полина Ивановна изумленно примолкла.
Выйдя из общего ступора – дело не виданное, никогда в классе никто не садился так, как хотел бы, Ирина только и смогла кивнуть.
      Смоляков взглянул на Полюшку, запоздало испрашивая и ее согласия, но она лишь махнула рукой:
- Садись уже!
     И едва смелый Смоляков устроился на приглянувшемся месте, с грохотом отодвинув стул, встала красавица Лера Потуданская. Подхватив портфель, продефилировала из ряда у окна, обогнув несчастную Полюшку, к их ряду у двери.  Села рядом с Охрименко, небрежно-изящно подвернув коротенькую юбочку, победно оглядела класс.
- Декларация независимости, - констатировала пришедшая в себя Полина Ивановна, - что ж, садитесь с кем хотите, взрослые детки. Но! До первой жалобы!
В атмосфере ликования и движения снова отличился Витька, воззвав приторным  голоском:
- Маришенька, козочка моя ненаглядная! Иди к своему пастушку!
     Маринка, сверкнув очками, показала обидчику худосочный кулачок.
     Зеленоглазая независимо прошагала к Витькиному пристанищу и, ухмыляясь во весь рот, выдала:
- Меня тоже Мариной зовут. Не возражаешь?
И не дожидаясь согласия оторопевшего Петраша,  плюхнулась на жалобно пискнувший стул.
*****
         В подъезде опять  сломали кодовый замок.  Тянуло гарью –  юные недруги пожарных успели подпалить  содержимое почтовых ящиков и довольные, усталые от проделанной работы,  прошмыгнули мимо Ирины к выходу, громко топая своими  устрашающими  «гриндерсами».
     На площадке перед  дверью в общий на две квартиры «предбанник» громоздилась гора кирпичей,  стояли какие-то мешки и мешочки с разной строительной надобностью.  Навстречу Ирине из дверного проема вышагнула…поп-дива родной эстрады Маша Распутина собственной персоной.  Соблазнительно круглясь высокой пышностью груди, обтянутой ярко-красной кофточкой на манер второй кожи, выставляя на показ запредельной длины посверкивающие лайкрой идеально ровные, умопомрачительные  ноги, сияя платиной волос,  видение проворковало:
- Вы, наверное, моя новая соседка. Вернее, это я – ваша новая соседка.
Видя неловкое замешательство Ирины, она пояснила:
- Вот квартиру купила у вашей бабульки-соседки.  Ее дочь к себе на житье забрала. А я хочу кое-что переделать.  Перепланировать и все такое… Поэтому не ругайте за беспорядок, все это – дело житейское,  так ведь?
- Конечно, - кивнула Ирина,  -  я просто слегка растерялась, когда…
- Понятно когда, -  красотка вкусно захохотала так, что не присоединиться к ее радости не было никакой возможности, - достали уже, путают и путают! Но я-то, я гораздо лучше!
Избочась, картинно отставив ножку вперед,  упершись  руками в тонкую талию, задиристо  взглянула из-за плеча,  пропев с легкой характерной хрипотцей: «Отпустите меня в Гималаи, отпустите меня насовсем, а не то!» 
Посмеялись. Из двери квартиры выглянула Катька.
Высокая. Длинноногая. Смуглая. Сероглазая. Длинные тонкие  пальцы придерживают дверь…
- Мамуль, что это ты  с Таней  концерт устроила? –  насмешливо спросила она.
- Так это твоя дочь? – певунья уставилась на улыбающуюся Ирину, - ни за что бы не поверила, ты сама на вид – девчонка. Если бы Катюша не назвала тебя мамой… ой, а ничего, что я – на «ты»? C Катей мы еще  днем познакомились.
- Нормально. Сама недолюбливаю церемонии, если можно без них, то и ладно.
- Таня. Как все уже догадались -  ослепительная, сногсшибательная, чрезвычайно обаятельная  соседка.  Сделаю ремонт – милости прошу на новоселье. Без ремонта тоже прошу.  Всегда буду рада!
- Ира. Правда меня почти никогда не бывает дома в нужное время, но ради новоселья готова поступиться принципами!
Они обменялись рукопожатием, посмеиваясь, словословя друг-друга,  довольные  нечаянно состоявшимся знакомством.
     В коридорчике, едва захлопнулась входная дверь,  под ноги припозднившейся хозяйке кинулась кошка Марта,  завертелась волчком, заластилась, влезла крупной остроухой головой в поставленную на пол сумку.
- Мартусик, отвяжись, нет там ничего интересного!
- Да, Марта, ничего там нет. Это еще называется – скоро приду, не скучайте, - надула губы вредничающая Катька.
И тут же кинулась Ирине на шею, завопив:
- Мусик,  я сдала, сдала этот чертов реферат, представляешь!!!
- Представляю! Это уже тянет на маленький праздник в узком семейном кругу. 
- А то! – Катя подхватила кошку Марту за передние лапы в белых коротких «перчатках» и закружилась в тесном пространстве коридорчика в ритме танго.  Кошка  громко зашипела, вырвалась,  обиженно встряхивая лапами, скрылась в большой комнате, -  бабушка тоже так считает, потому и навертела мне огромный пакет всяческой вкуснятины, вот!
Она в два скачка влетела в кухню,  увлекая за собой Ирину, демонстрируя продовольственные богатства.
- Ты заходила? – Ирина, поджав  ноги,  забралась на диванчик-уголок, - как там баба Фима?
- Вполне, вполне! -  Катька поднесла под нос Ирине миску с жареной курицей,  блестевшей румяными хрустящими боками, - чуешь, с чесночком, мням-мням! Уже успела прочесть все детективы, которые я ей притащила, требует чего-нибудь новенького! Просила меня  не курить,  дескать, молоденькой девушке не к лицу…
- А ты? – Ирина, представив наставительный тон своей бабки по отцу,  даже прикованной к постели, умудряющейся  выглядеть  хозяйкой положения,  прыснула, - ты что ей ответила?
- Правду и ничего кроме.
- А она?
- А она не поверила. Говорит, Димкина невеста всю квартиру прокурила.
- Димка приехал? – Ирина спустила ноги на пол, -  сегодня?
- Ага! – Катерина споро накрывала на стол, - только он злющий до ужаса,  что-то у него на таможне стряслось,  вроде бы ящики с товаром  пропали на кругленькую сумму, он при бабушке не стал рассказывать.
- Вот невезуха! Второй ведь раз уже, - Ирина бросила на огонь чайник, - Катюш, не раскладывай много, я что-то есть перехотела, чайку попью и на боковую,  устала.
- Мам, не выдумывай! – Катерина оглядывала изобилие стола, - бабушке  Люде скажу, она тебя наставит на путь истинный, ешь давай! Она Димке про Марьянку ничего не рассказала,  смотри и ты ничего не говори, он завтра прийти грозился. С подарками, между прочим! А что у тебя с коленкой?
- Да так, шлепнулась неудачно. Потом расскажу.
Бедный младший братец Димка! Ему только предстоит испить до дна терпкую чашу женского изощренного коварства… А впрочем… Впрочем, пусть разберется во всем сам,  она не станет наушничать и передавать сплетни.  Он мужчина. Единственный мужчина в их семье…
- Мам,  погляди на это явление! – дернула ее за рукав дочь.
На кухню, важно переваливаясь, вкатился на разъезжающихся коротеньких лапках толстый котенок,  названный громким кошачьим именем -  Мяв.  Сзади трусила счастливица-маманя, гордая небывалыми успехами своего упитанного сыночка.
- Смотри, негодник, научился-таки из корзинки выбираться! Далеко пойдет!
Катерина подскочила к котенку, таращившему на собравшихся голубенькие круглые глазки, подхватила на руки, затормошила. Кошка Марта коротко, просительно мяукнула, вскочив на задние лапы, передними уперлась Катьке в коленки.
- Катюш, отпусти его, видишь – волнуется.
- Нет, ты посмотри на него! Какой это котенок, это типичный свиненок, - ласково приговаривала Катя, тиская  малыша, -  никакой ты у нас не Мяв, правда, мам?! Ты у нас –  Черчилль,  его высочество герцог Мальборо!
И залилась беззаботным смехом,  легкомысленная студенка  первого курса медицинского факультета местного университета.
 
*****

     Ирина долго не могла заснуть. Казалось бы – упасть, не чувствуя ног, отгородясь от сущего плотной пеленой сна, раствориться в ней, стряхнув суетность, прогнать прихотливый сонм воспоминаний… Но сон не шел.
То ей было холодно,  и она зарывалась с головой в податливые глубины одеяла, то становилось нестерпимо душно, так, что пришлось открыть балконную дверь.
     Погода портилась. Месяц несся сквозь обрывки клочковатых растрепанных туч, играя в прятки с редкими, размытыми, туманными звездами. Поднялся ветер, громыхал железом балконных козырьков и подоконников, хлопал открытыми рамами, тоскливо подвывал где-то на крыше, гнул, обрывая дрожащие листья, верхушки тополей.
     Поодаль, на стройке, мерно раскачиваясь, подмигивал Ирине путеводным маяком одинокий фонарь. Высилась, смутно проступая в темноте, заполняя пространство между ней и давешним парком, восходила ввысь недостроенная башня 20-ти этажки с кокетливой шляпкой беседки наверху.
     Закурить?
     Ирина зябко поежилась, хватит, пора прекращать проветривание, и так, наверное, квартиру выстудила.
     И нечего потворствовать вредным привычкам и тащиться на поводу у минутных слабостей, свою норму ты на сегодня перевыполнила.
     На сегодня? Или все-таки – на вчера? Уже три часа, без малого, как завтра незаметно перетекло в сегодня…
     «Философствуя» таким немудрящим способом, она зажгла бра над изголовьем дивана, порывшись за строем книг на стеллаже, извлекла заветную измятую пачку.
     Видела бы Катюха – заругала, пронеслось в голове, но руки уже проворили, свершали запретное привычное дело.
     Набросила на плечи ласковую тяжесть махрового халата и опять на балкон.
     Створка рамы, поскрипывая,  ходила ходуном под мерными, хлесткими ударами ветра. Свет фонаря метался над темным  хаосом вздыбленных веток деревьев, над продуваемым ветром насквозь ночным безмолвием.
     Нужно захлопнуть раму – разобьется, ветер-то как разбушевался!
     Она нырнула в уютное пятно света,  повторив нехитрый ритуал с пачкой. Наоборот.
     Прилегла на диван. Уперлась взглядом вверх и чуть в сторону. Там, в простой деревянной рамке  из сумрака выступил рисунок, когда-то густого коричнево-красного, а теперь – рыжеватого цвета. Сангиной.
     Под сенью кряжистого, в три обхвата, древнего дуба она, Ирина, улыбающаяся загадочно, по-джокондовски,  краешком губ. В роскошном платье эпохи Возрождения, венецианские волосы рассыпаны по плечам густой непокорной гривой. Присела в высокой траве, вот-вот готовая вскочить и бежать вдогонку собственной мечте, плещущейся в глазах.  Рядом стоит Ярослав, спокоен и пристален взгляд чуть раскосых, задумчивых глаз. Костюм флорентийца из той же седой, беспокойной эпохи.  Руки обнимают легкий, неожиданный по сюжету, рогатый изгиб электрогитары.
    Его рисунок. Его первый подарок ей. К женскому празднику 8 Марта.
    Они, одноклассницы, тогда подарили ребятам к их мужскому дню красочно изданные, жутко дорогущие подарочные альбомы,  разные.  Кому – Оружейная палата,  кому-то – космос,  Славке, конечно же, море, которым он грезил наяву и во сне.  Мальчишки не ударили «фэйсом об тейбл», по выражению задиристого Витьки Петраша, продумали ответный ход до мелочей – на развороте двойных мартовских открыток приклеивалась фотка каждой девчонки, снятой в совешенно негаданный ими момент, без подготовки  и оттого    в сотню раз трогательнее, милее, забавнее.
     Ира усмехнулась. Позади сидящий Вовка Хрен расстегнул пуговицы на ее школьной форме, которые для пущей замудренности и тренировки ловкости рук  размещались неизменно сзади, она незамедлительно обернулась, сверкая глазами в праведном гневе, схватила увесистый прямоугольник хрестоматии и… Витька быстенько щелкнул ее  ФЭДом во всей красе карательного порыва. А в довершении образа, это уже домысливал Ярослав,  каждой девчонке полагалась игрушка: фигурка зверька, с которым ее ассоциировали друзья-приятели. Маринке Рогальской, конечно же, грациозная козочка с огромными,  печальными глазами, в соломенной шляпке, с корзиночкой в жеманно отставленном копытце. Витька, давясь хохотом, спрашивал у растроганной Марины:
- Знаешь почему у нее такие глазки? На твои похожи!
- Не-е-ет, - тянула честная, но любопытная Маринка, - правда, почему?
- Влюбилась потому что, - самодовольно провозгласил мучитель, - в меня, в кого ж еще! Да не коза, а ты!-  разглядывая вытянувшееся личико, пояснил Петруха, - и ходит теперь который день недоенная. Да не  ты, коза!
Но Маринка, придя в себя, кипя от возмущения, уже обрушивала на голову заводиле свой объемистый портфель.
     Натка Соколова получила очаровашку-сову, зеленоглазая Марина Фунштейн – черную пантеру. Лера Потуданская даже не притронулась к симпатичной лисичке в черном вечернем платье и таких же длинных перчатках, приказала:
- Уберите с моего стола свои дурацкие намеки!
А на их общий стол Ярослав водрузил милого рыжего львенка. Прямо из мультика про то, как львенок и большая черепаха дружно пели.
- Тебе, Львенок!
Она же, предвкушая восторг, выхватила из пакета обувную коробку. Потрясая ею, сообщила:
- А это – тебе! С днем рождения!
День его рождения приходился на 7 марта, оттого и получился радостно-суматошный подарочный обмен.
- Спасибо, Львенок! – Ярослав слегка удивился коробке, - и что же там?
- Домашние тапочки, -  ввернул прибитый портфелем, но не растерявший прыти Петруха, - тили-тили-тесто!
Тут Ирина неуловимым жестом фокусника – вуаля- сдернула крышку и любопытствующие увидели – в глубине лежащей в коробке окрашенной под цвет морской воды стружки покоится пузатая пиратская бутылка дымчато-зеленоватого стекла, внутри которой – парусник.  Абсолютно настоящий, осененный белой громадой поднятых парусов, поймавших капризный ветер, в паутине снастей, только маленький, вместившийся внутри старинной бутылки.
- Класс! – присвистнул Витька, оттеснил именинника, деловито разглядывая ее подарок.
А Ярослав схватил ее под мышки и приподняв, завертел вокруг себя под восторженный девчачий визг.
     Потом, уже на уроке,  она передала Славе под партой еще один сверток – скатанный трубочкой рисунок. Славка красовался на нем на палубе шхуны с летящими по ветру смоляными кудрями, в белой пене кружев, в черном бархате камзола, одной рукой опираясь на эфес шпаги, другой сжимая снятую шляпу с алыми перьями плюмажа.  В ухе – грушевидная мерцающая жемчужина. Оживший капитан Блад, любимый герой Сабатини и ее, Иринин, тоже.
     Славка, обалдевший от обилия даров, едва уловимо прошептал: «Спасибо», сильно сжал смуглыми длинными пальцами ее затрепетавшую ладонь…
     Ирина вернулась к стеллажу, внизу на полке возлежали альбомы с фотографиями.
     На выпускном снимке фотограф, будто бы предвидя, что в дальнейшей жизни их дороги вряд ли  пересекутся, поместил ее и Ярослава в разных углах, далеко друг от друга.   
     Вот та самая мартовская открытка. Она в вихре разметавшихся волос, с книжкой наперевес, глаза смеются…
     На этих снимках – новогодний концерт. Она с ребятами на сцене. Вовка за ударными, Славка и Витька с электрогитарами. Она с микрофоном в руке. Четверка наряжена пиратами: тельняшки, картонные размалеванные треуголки, перевязи. Петраш с черной повязкой через глаз, Смоляков с картонной же кривой абордажной саблей. Сама она – с огромными эполетами, в зубах – «Веселый Роджер». Точно такой же скалится со стоящего на попа большого барабана.
     Еще фото. Они с Ярославом, опять Новый год, но это уже в 10 классе. Ставили сцены из «Юноны и Авось». Дуэт Кончитты и графа Резанова.
     А здесь – в совхозе на капусте. Витька поймал мышь-полевку, от возни, криков и визга та словно ополоумела, забилась среди качанов. Завернул в носовой платок с олимпийскими кольцами так, что виднелась только серо-рыжеватая усатая мордочка с бусинками черных перепуганных глазок и приставал к соученикам:
- Хочешь,  олимпийского мишку покажу?
Легковерные соглашались, конечно, и счастливый Петруха тыкал им в нос мордочкой бедной мышки.  Ирина вырвала из цепких Витькиных рук близкого к разрыву сердца зверька, платок размотался, мышь вывалилась, но убегать не спешила. Сидела, очумевшая от пережитого. Мелко-мелко тряслись длинные тонкие усики…Витька подскочил, наклонился, но она затопала ногами, заулюлюкала. Мышка, очнувшись, дала деру, скрывшись в битых заморозками дырявых лопухах. Петраш разозлился,  метнул в нее плотную прохладную капустную головеху.  Из разбитого носа хлынула кровь…
     Ярослав с Витькой тогда поссорились, да что там, даже крепко подрались. Потом она их мирила, за углом школы, в импровизированной курилке, у пожарного выхода из актового зала. Смеялась для пущей беззаботности, над Витькиным примирительным глуповатым анекдотом про Винетту-вождя индейцев,  который дважды на швабру не наступает, навеянным ее обширным синяком.
     Эти – на даче у Смоляковых. Стол накрыт под цветущими яблонями, в отдалении – свежевскопанные грядки, цветущие кусты сирени. Начало мая, жарко что ли так было или мужчины усердно копали, но Яра с отцом голые по пояс, в одинаковых советских техассах. Устроили на краю стола состязания по арм-рестлингу. Лев Андреевич помощнее сына, моложавый, стройный, высоченный, но плечи напряжены, вздулись бугры мускулов на согнутой в локте руке. Славка жилистый, упертый, без боя не сдастся.
     Снова на даче. Ирина в обнимку с Натальей Юрьевной,  мамой Ярослава. У ног хозяйки умнейший и добрейший старый колли Пинкертон,  сокращенно – Пинки.
     Вот снова школьные. Урок химии, превращенный в поздравление. У доски, исписанной хвостатыми реакциями и клубками формул, увешанной плакатами, Ирина с указкой, с бумажным свитком на голове – формула. Лера Потуданская с бутафорскими книжными страницами за спиной, с огромной ретортой в руках символизирует науку. Химичка Вера Васильевна, в честь 55-летия которой они расстарались, устроили по нынешним меркам  - шоу, в короне, мантии, со скипетром в руках – королева-химия. Вокруг почти весь класс. Два веселых гуся в белых халатах до пят, в белых же шапочках. Химики-теоретики. Володька Охрименко в резиновом фартуке, здоровенных рукавицах, волосы под ремешком на прямой пробор, как у первопечатника Федорова, - народный умелец, практик. И вышедший из спячки старик Потапыч в балахоне алхимика, в бакалаврской шапочке с кисточкой.
     Витька, как всегда, снимал. А Ярослава вовсе нет, болел он тогда, что ли?
     Она с Лерой в форменных платьях, белых фартуках, с большущими бантами на крыльце школы, перевязанные лентами выпускников.
     Они никогда не были закадычными подругами. Но и соперницами – вряд ли. Но… Как теперь любят повторять в навязших в зубах бразильских сериалах, месть – блюдо холодное. Если только это была именно месть…
     Ирина задвинула на место альбомы. Что за ночь воспоминаний, в самом деле, довольно, нужно заставить себя поспать. Почти утро, на работе предстоит непростой денек.
     Легла, потянувшись вверх, выключила свет. За окном нехотя отступала ночь. Воспоминания ворочались в голове, все те же, давние, школьные, ностальгические…
     Старик Потапыч сто лет как в Звездном городке,  работает над космическими программами, с таким за державу никогда не будет обидно. С Мариной Рогальской они часто видятся. Она – начальник ОТЗ объединения, превратилась из замухрыжки, гадкого утенка в изящную обаятельную женщину. Зеленоглазая Мариша Фунштейн, Марина Вениаминовна, владелица частной клиники, живет и работает в Израиле лет уже 15. Этим летом приезжала на родину, гостила у Ирины. Точно так же они разглядывали фотографии, перебивая друг друга, смеясь, едва не разорвав школьный альбом пополам.   
     Мариша, элегантная, в шикарном костюме кремового оттенка, с салонной прической, по девчоночьи живая, пронзительно-зеленоглазая, постукивая длинным ногтем с безупречным французским маникюром по расплывшейся в ухмылке фотографической мордахе Петраша, приговаривала:
- Чумовой! Веселый и находчивый – заманил под венец, а потом использовал как транспортное средство, на мне за границу укатил!
Видя чуточку наигранное непонимание в глазах подруги, история эта давно стала притчей во языцах на вечерах встреч выпускников, пояснила:
- Уехала с милым в «шалашный рай» на землю обетованную. И представь, этот говнюк через год с небольшим огляделся, поднаторел в делах и примиленько сделал ноги за океан, в логово загнивающего капитализма!
Ирина старательно делала «большие глаза».
- Теперь Витюша – акула штатовского автосервиса. Сеть заправок, мастерские, мотели, кафешки и все такое… Женился еще раз, на американке украинского происхождения. Четверо детей, представляешь, четверо маленьких петрашат! Сумасшедший дом! Здоров, богат, доволен и счастлив, мер-за-вец!
Произнесла тираду с сердцем, притворно сердясь, а в глазах прыгали чертики и было в них еще что-то такое, особенное…
     А Володька Охрименко, Хрен, прозванный так беззлобно, из-за пришедшей на ум все тому же неугомонному Витьке, игре букв, да за высокий рост. Вовка, который и обиду на прозвище вечно разыгрывал, чувствуя, что кличка его идет от молодой неуправляемой энергии, искренней дружбы, капитан Владимир Охрименко погиб в Чечне, при одной из плановых зачисток горных селений в составе частей областного ОМОНа…   

*****
    …После уроков пошли знакомиться поближе на участок, выделенный классу для уборки. За школьной теплицей, между забором и  обтянутой сеткой коробкой, служащей зимой  катком, а летом – волейбольной площадкой,  притулилась облезлая от старости беседка.
     Девочки обсели  скамейку, вкруговую охватывающую ветхий столик, ребята примостились на перилах, свесив длинные и не слишком ноги. Петраш тотчас же выволок на свет божий початую пачку «Филлип Морис»,  добрым дядюшкой обнес собрание. Присоединились «веселые гуси» да красавица Лера, не пожелавшая сидеть среди девчонок. Взобралась к мальчишкам наверх, устроилась бочком, рядом со Смоляковым, касаясь круглым белым коленом его длинной ноги. Курила не в затяжку, больше для понта,  выпуская дым в Славкину сторону, следила за реакцией. Тому испытание надоело , спрыгнул, блеснул на смуглом запястье браслет:  тонкая пластинка белого металла на цепочке из крупных звеньев. Лера удержала Ярослава за руку, поднесла запястье ближе к глазам.
     Витька, выпуская образцово-показательные дымные кольца, подмечая все быстрыми глазами,  спросил у Смолякова:
- Что ты в классе про паспорт говорил? Будто он у тебя уже есть?
- Есть, -  Ярослав, дав Лере налюбоваться пластинкой, убрал руку, - я старше вас, год пропустил.
- Второгодник?! Или хворал, дедуля?
Ярослав улыбнулся – не родился, видимо, еще тот, кто отвяжется от дотошного Петрухи.
- Получилось так. Невезуха. Гонялись на городских соревнованиях, еще в старой школе, на Дальнем Востоке. Отец у меня военный, вот и поездили с ним по стране. Поломался здорово, травма позвоночника, сначала думали – даже ходить не смогу. Мама на ноги подняла, она у нас врач.
Ирине понравилось, что он сказал именно «мама», не грубовато – мать, не пошленько – мамашка.
- Но год все же пропустил, провалялся, потом ходить снова учился. Такие дела.
- Так ты картингист?
- Он самый, прошу любить и жаловать!
- Надо же, - дотошный Петруха тоже соскочил с перил, - как ты, такой длинный,  в карт  вмещаешься?
- Ноги спереди торчат, - не сдавался новенький, - лобзиком дырки выпиливаю и вперед!
- Споемся! – Витька щелчком отшвырнул окурок, - мы с Тимохой, он до тебя с Иркой сидел, тоже поначалу гонялись. А потом Костик-физрук уволился, пришел этот, нехороший человек, Лео-нид Митро-фанович, - он презрительно сплюнул, - заграбастал  все в свои лапы, боксер недобитый!
- И в чем дело? Загреб, не загреб…Любишь скорость, какая разница? -
 недоумевал  необстрелянный Славка.
- Сказал бы я тебе, Славик, в чем она – разница, да девчонки кругом, неправильно поймут, - Петраш потянул собеседника за рукав, - скоро сам узнаешь, Леню увидишь и – усе! Покаж браслетку-то! Надо же, прямо Айртон Сенна! Где взял?
- Там уже нет.
Ярослав, шутливо отбивался от настырного Петрухи.
- Лучше мне расскажите, кто играет на чем-нибудь?
- Петраш – на нервах, - пискнула Рогальская, высовываясь из-за плеча толстушки Томилиной.
- Угу. Особенно люблю на твоих, козочка, стерео-звук!
Витька мечтательно подкатил глаза.
- Ладно вам, я серьезно, - не унимался Смоляков. 
- А мы чего, хор песни и пляски острова Пасхи организуем? – оживился Вовка, занятый тем, что прилаживал на спину сидящей впереди него и в беседке Ирине замечательную дохлую муху в орнаменте из ежиков репейника. Ирка, почуяв неладное, обернулась, стукнула Вовку по умелым ручкам. Муха затерялась где-то в песке под ногами, а репьи, прилепленные на совесть, воинственно щетинились  бурыми иголками.
- Чур я – ударник! – Вовка забарабанил по круглой столешнице, высоко и чуточку по-обезьяньи вскидывая длинные руки, - барабан был плох, барабанщик сдох!
- Во! –  Ярослав показал Вовке большой палец, - значит, ударные и гитара  на мази.
- А кто гитарист? – уточнил Витька, - и попрошу поподробнее, - тоном въедливого ботаника заскрипел он, - не спеша, я конспектирую!
Поправляя воображаемые очки, поглаживая не менее воображаемое брюшко, он расположился на спине у Вовки с невидимым пером в руках.
- Я. По совместительству – музрук. Это не обсуждается, принимайте как есть. Где бы и с кем не учился, группы сколачивал железно.
Славка вырвал торопливое воображаемое перо из рук Витьки и воображаемо же переломил его о колено:
- Что скажете, батенька?
Витька, по ходу дела перевоплощаясь в вождя пролетариата, заложил большие пальцы рук под мышки за неимением жилета. Покачиваясь с носка на пятку, прищурив хитрющие глаза, вскинул правую руку в характерном жесте. В кулаке оказался невесть откуда взявшийся бант козочки-Маринки.
- ТоваГищи! Геволюция, о необходимости котоГой мы так доГГо говоГили,  так доГГо готовили, отменяется!!! Левые уклонисты, пГедводительствуемые  этой политической пГоституткой, - указующий перст Петраша остановился сначала на Лере, потом, передумав, переместился на Володьку, - Тгоцким,  пГопили концеГтный гояль, котоГый мы с гГуппой товаГищей, пламенных геволюционеГов, настоящих большевиков деГжали в Газливе, как вы понимаете, в кустах…
- Трепло! – Лера Потуданская демонстративно отвернулась,  приглашая всех последовать ее примеру.
Последовала, как водится, только Наташа Соколова. Витюша тем временем нахлестывал коней дальше:
- Ничего, товаГищи! Геволюция в опасности, но мы, большевики, не дадим ее в обиду! – он изобразил прожигающий насквозь ленинский пронзительный взгляд, - мы, большевики, сдадим бутылки и купим новый гояль! Уга, товаГИщи!
И сам себе вдохновенно зааплодировал.
- Пиф-паф, ой-ей-ей! – швырнула в оратора репьем Ира, - умирает Витя мой. Падай замертво, тебя сразила пуля подлой эсерки Фанни Каплан!
     Витька доверчиво последовал наказу: упал спиной на трухлявый столик, дрыгая руками и ногами подобно корчащемуся в предсмертных муках обожравшемуся «боракса» таракану. Столик не вынес подобного напора и бешеной Витькиной энергетики, взял да и попросту развалился.
     Лежа на песке, усыпанный останками столика, Петруха не смолчал и там:
- Мы так не договаривались, больно же,  черти!
Но несознательные  «черти» полегли от хохота, грозя обрушить на бедолагу беседку целиком.
     Лера не смеялась. Процедила:
- Припадочный. Шут гороховый.  Довыпендривался.
- Да помогите же ему!
Спасать «довыпендрившегося» ринулась Марина Рогальская.   Ярослав опередил ее, выдергивая ржавшего конем вместе со всеми Витьку из-под обломков.
     Марина принялась заботливо стряхивать с обормота песок и налипшую труху.  Тот послушно поворачивался вокруг своей петрашиной оси, успевая и похваливать, и обличать:
- Умница, хорошая девочка! Дай Бог тебе здоровья и жениха хорошего! – причитая старушечьим речитативом, он показал Маринке «козу», - ути-тюти! Стыдитесь, еще друзья называется…
Она не осталась в долгу, шлепнула Петруху между лопаток с «особым цинизмом», как прокомментировал в сложенные рупором ладони атлетичный новенький Юра.
      Витька тем временем, телевизором переключившись на другой канал,  продолжал звонким, «со слезой» тоном пионервожатой:
- А ты, девочка, бери пример с Мариночки! – он уставился на Леру, - Видишь, как старается? И не к лицу благовоспитанной девочке из хорошей семьи  так выражаться! Мариночка даже застыдилась, правда, деточка? – Витька уже пытливо заглядывал в Маринкины линзообразные очки, - что значит – шут гороховый? Некультурно-то как,  так выра-жевы-вается только деревенщина. Нужно сказать – фи, пшют, и обязательно в начале этак – фи, иначе не будет эффекта…
Витька внезапно прервал монолог и, повернувшись к Ярославу, добавил обычным голосом:
- Считай, что басист у тебя в кармане, Смольный. Ах, что  за басист, чудо-музыкант, слюшай, да! – с миной знойного торговца мандаринами, целуя сложенные в щепоть пальцы, довершил он задуманное.
- Если басист – ты, я спокоен, я совершенно спокоен, -  заверил его Ярослав.
- Но у меня есть условие, – Петраш играл теперь в избалованного бременем славы гастролера, супер-стар, - «соплистку» я выбираю по моему хотению!
- Да ради всего святого, - развел руками Ярослав, - дерзай, Витя, и ни в ком себе не отказывай!
Витюша, пританцовывая, подскочил к высокомерной Потуданской, изогнулся буквой «зю» и выдал:
- Сеньорита, честь имею пригласить вас посоплировать со сцены под чутким руководством друга нашего Смолякова и моим неусыпным оком!
- Петраш, кончай придуриваться,  пока не огреб по полной, - раздражаясь, шипела Лера.
- А никто и не думал! Только хотел помочь тебе проявить таланты, - выкрутился находчивый Петруха.
- Ну чего ты, Лер, - законючила Соколова, - ты так классно поешь, соглашайся, а?
- Правда, Лерка, сама же хотела всегда, - подначила «королевишну» Маринка, - ты ведь в театральное собираешься.
- Не твое дело, козочка, куда я собираюсь, - парировала ядовито-медово Лера, - если еще хоть раз  этот… этот…
- Молчу, Марь Ванна, как есть молчу! – защищаясь, Витька выставлял перед гневливой Лерой ладошки, подмигивая сотоварищам.
- Тогда я согласна! – смилостивилась красавица.
- На «енике» сможешь? –  поинтересовался деловито Смоляков.
- На чем?
- Штука такая – электропианино.
Лера презрительно дернула уголком рта:
- На этом  пусть «рога и копыта» пиликают, - указала она на Рогальскую, - я только петь соглашаюсь.
- Фу ты, ну ты, примадонна, - просипел  Витька, - Мариночка, деточка, верь мне на слово, мы не сомневаемся – ты справишься!
- Ой, Витя, ребята! Я не смогу, вы что?! У меня на сцене сразу руки затрясутся и ноги подкашиваются. И вообще…
- И вообще, пить надо меньше, Рогальская, - гвоздил Петраш, - чтобы ручонки не дрожали. Учат вас, учат, денежки государственные профукивают, - он наступал на скукожившуюся Маринку, - пианину затюкала своими доремифасолями, а, выходит, ничего кроме «собачьего вальса» не вытюкала. Сразу – я не я и лошадь не моя! Ну!
Он навис над маленькой Маринкой будто грозный волк над Красной Шапочкой. У нее из-под очков заструились слезы.
- Вить, так не пойдет, - Ярослав положил ему руку на плечо, - ты что, обалдел совсем?
- Ненормальный, - оттолкнув Витьку, Ирина отвела Маринку в сторону, - совсем после падения озверел что ли?
- Он и до падения умом не блистал, - отчеканила Лера.
- Я тебя ща как толкну, - Витька подступал теперь к Ирине, - сразу… О-о-о!- вдруг он завопил во всю глотку,  Маринка вздрогнув, спряталась за спину Смолякова, -  вот ты и будешь дубасить по клавишам!
- Ага, Ир, давай лучше ты, - Маринка уже успокоилась и осмелела, - на аккордеоне умеешь…
- Ой, не могу, держите меня семеро! – Лера изображала небывалое веселье, - где вы видели, чтобы в группах на гармошке наяривали? Фигню ты несешь, Рожкина!
- А что, подумаешь премудрость, - горячился Витька, подмигивая   Ирине, -  синтезатор -  что одна сторона аккордеона, тянуть опять же ничего не надо, стой себе да бацай, коли ноты знаешь!
- Заметано?! – не то спрашивая, не то итожа заключил Ярослав.
- Да, да! – заорал Хрен, шептавшийся с атлетом Юрой, - согласная она, и хватит уже, пошли в парк,  сколько можно переливать одно и то же!
Хитрюга Вовка горел желанием взять реванш у Витьки за то, что Петраш обставил  его  на новых качелях-клетках, вот и вербовал себе компаньона покрепче, понадежнее. 

*****

       Утро вставало серенькое, неприветливое. Плакало нудным мелким дождем, нехотя стекало по стеклам окон, тягуче обволакивало мир ватной сыростью тумана.
      Вставать не хотелось совершенно. Но будильник требовательно попискивал, поэтому:
     Раз – диван сложился втрое и распрощался  с заглавной ролью в полумраке спальни.
     Два – чайник пристроен на голубоватом газовом цветке.
     Три – ну и физия у тебя, Ирина Сергеевна! Не так уж чтобы – я тебя не знаю, но я тебя умою. Но все-таки, все-таки… Спать нужно было, а не  воспоминаниям предаваться. Не глядела бы из зеркала бледной тенью.
     Скажем прямо – не фонтан.
      Итак, приступим.
      Вода холодная чередуется с теплой. Холодная, теплая, холодная. Теперь так – ледяная, горячая, ледяная, теплая холодная. В морозилке у тебя притаился травяной лед. Ты предусмотрительна и дальновидна, Сергеевна! И посвежеешь, и порозовеешь – ловкость рук и никакого мошенничества.
      Уже гораздо лучше. Как говорит  бабушка, милейшая и мудрейшая Ефимия, была бы фигура, а мордаху нарисуем!
      Палку перегибать не стоит: пощедрей ресницы, малость – щеки, чуточку – губы. Сегодня можно порадоваться – взмахнула щеткой и волосы лежат пышным облаком. Это завтра настанет черед сетовать, мол, надоели эти непокорные кудряшки, а сегодня в самый раз!
      У  дочери в комнате сонное царство. Сумрак плотно задернутых штор. Одна из подушек сброшена на пол,  одеяло поперек дивана, Катерина клубком свернулась под ним, стараясь поместиться. Развернуть – едва ли. Розовый плюшевый заяц, подарок отца, давно и прочно ставший спальной принадлежностью – в ногах, носом в простыню, уши вразлет.
      Кошка Марта нехотя приподнимает черную голову из корзинки: и неймется тебе, хозяйка,  в такую рань, не видишь – спим еще, особенно мой удалец-сынок. А ты бродишь, покой нарушаешь. И утро сегодня преотвратительное!
      Что значит – мамой стала!
       Летела раньше на кухню к холодильнику,  кормилицу с ног сбивала. Орала, требуя завтрак немедленно. И, поди ж ты, лежит в корзинке,  оберегая покой сынка: степенная, важная, обстоятельная.
       Ирина берет зайца и длинными ушами щекочет дочь по носу. Та поворачивается на другой бок, пряча нос в оставшуюся на диване подушку.
       Ежеутренний ритуал. Побудка.
       Подушка, поднятая с пола,  накрывает дочку сверху.
        Недовольное ворчание.
- Катюш, вставай! Пора.
Шевеление. Подушка падает.
- Тебе кофе? Как всегда?
- Угм.
Маловразумительно. Но Ирине понятно. Сколько их было, этих пробуждений, сколько их пролетело, этих утр!
- Катя, последний раз говорю. Больше будить не стану. Опоздаешь!
- Да слышу я! Сейчас…
Чайник призывно фыркает. Включена кофеварка. Бутерброды – сыр, колбаса. Из холодильника извлечен творог, а вдруг дочь изменит привычке и съест?
     Семейство, потягиваясь, лениво подтягивается к пищеблоку. Впереди Катерина в пижаме клубниками,  на плечах  попугаи: полусонный нахохлившийся Петруша и теребящая прядь волос жизнерадостная Зося. Замыкает шествие Марта, на ходу тихонько взмявкивая (покой сына нерушим!), испрашивая  внимания и ласки.
- Фу, мерзость какая, – Катя указывает на мокрое оконное стекло, -  стекловатая вата! Это ты, Петруша, виноват, весь вечер клюв в перья зарывал. Вот и напрятал, дождь пошел!
Попугай от греха подальше перебирается с плеча на сахарницу. Петь не желает: не вдохновляет его утро, не радует.
- Мама, давай на «машке», а?
- Да ну, Кать! Туман какой! И в гараж поздно уже. А я сегодня рассеянная…
- Не хочешь брать… Мам, я понимаю, но что же ей – вечно на приколе стоять? Эх, скорей бы весна, права получу…- спохватившись, дочка быстро уводит разговор в сторону, - прикинь, у меня, хоть ты и не приветствуешь это слово, проблема! По-другому и не выразить!
Ирина подвигает дочери ее чашку с барашками, достает свою, на которой толкуют ее имя – мир, покой.
- С Сережкой поругалась?
- Вы что, сговорились?! –  Катерина подпрыгивает на стуле, попугай, испуганно вереща, перелетает на карниз, попугаиха пятится в гущу дочкиных волос, кошка Марта перестает есть и тревожно поводит ушами.
- Дался вам Сережка! – возвышает голос Катя, - мы просто друзья, неужели не ясно?
- Ясно. Никто и не спорит, не пытается тебя уверить в обратном. Чего ты вскинулась?
- Того! Бабушка вчера выспрашивала – кто да что, Димка туда же, а баба Фима и вовсе ляпнула – жених, жених!
- Если и жених, так что же? Хороший парень.
- Мам, и ты тоже! Больно надо! Я замуж, может быть,  вовсе не пойду!
Слишком горячо, чересчур порывисто, запальчиво. Для того, чтобы быть правдой. Ну и слава создателю!
- Может быть?
- Да! И сама посуди, - Катька успокаивается, настраиваясь на всегдашний ироничный лад, - сколько можно в нашей семье  разводить Сергеев? Бабушка Люда – Сергеевна, дедушка – Сергей, папа тоже. И, нате вам, еще один! Многовато будет!- уже не кричит, смеется Катя.
- До кучи. Так у нас проблемы? –  тоном «переводчика с прищепкой на носу» гнусавит Ирина.
- Ах  да! Чуть не забыла, - дочь надкусывает колбасный бутерброд, - историк вконец обурел!
- Ой ли?
- Вызвал меня на семинарских, уже недели две назад. Конспект задавал написать о реформах Петра I. А у меня до конца не дописано, я и взяла у Лены. И черт меня попутал – у нее половину слов не разобрать, насокращала, начеркала, как курица лапой. Историк и говорит – что за реформы, не слышу. Ну а я – разобраться бы самой сначала.
Катерина горестно вздыхает.
- И отправил на место. Разбирайся, типа, не буду мешать. В журнале какую-то закорючку вывел. Он вместо оценок буковки малюет…
- Кто ж виноват? Работу до конца довести лень было? А пререкаться все мастера. Лучше бы сразу призналась, что не готова.
- Ага, лучше! Ты не знаешь, какой он!
- Зато ты теперь близко познакомилась! И что, не спрашивает больше?
- Как ты догадалась? –  Катя удивленно воззрилась на мать.
- Все мы учились понемногу…
- Не вызывает, - сокрушалась дочь, - который раз руку тяну! Издевается еще, фамилию коверкает. То Тушонко обзовет, то Птушенко.  Мол, не разобрался еще, как правильно!
- За что боролась, Кать! А он – юморист. Значит, не все еще потеряно. Готовься – вызовет. А тебе - урок  впредь. Язык не только до Киева способен довести.
- Да, когда-нибудь, а лучше – никогда…Подумаешь,  архиважный предмет!
- Не ворчи. Шевелись, время!
- Мам, постарайся сегодня не задерживаться. Димка заедет, не забыла?
Пошли, зверята, благословите бедную студентку на подвиги ратные!

***** 
     Лаборатория встретила Ирину под стать утренней сырости:  наперегонки плакали из радиоприемника эпатажный Боря и крошка-французик:
На перекрестке двух дорог,
Ни в чем друг друга не виня,
Простимся мы на вечный срок…
     На узком длинном столике перед электроплитой, служащей одновременно и рабочим и кухонным нуждам, столпились разноцветные баночки, топорщатся свертки, важничает пузатый заварочный чайник в крупный красный горох.
     Утреннее чаепитие.
     Наша мама пришла – догадалась Ирина.
     Алла Павловна двигается навстречу: подтянутая, ловкая, энергичная, свежая и бодрая, словно капля утренней росы. Сиренево отливает седина короткой стрижки. Улыбаются крупные розовые губы, лучатся добром и пониманием темно-карие глаза. На душе разом -  покой и  нега.
- Соскучилась, - глубоким контральто сообщает она, - привет, Ирина! Чайку надумали, погодка-то так и шепчет. Кончилась, видно, осень золотая!
- Варенья и соленья будем дегустировать? – Ирина кивает в сторону изобильного столика.
- Вчера кизиловое варила, - Алла Павловна оглядывает коллег, - пробовали когда-нибудь? То-то же! Новинка в рот – здоровинка в живот. Айвовое желе еще принесла, синенькие по новому рецепту, от грибов не отличишь.
- К-когда т-ты все успеваешь, - восхищается Нина, - и вн-нучку с-смотреть, и с-семья, и д-дача, и с прич-ческой всегда…   
- Хочешь жить – умей вертеться, Нинуся. На пенсию выйду, будете вспоминать, надеюсь добрым словом.  Вы с Ириной пока своих невест попридержите, - шутливо советует Павловна,  - а то быстренько сделают бесплатным приложением к внукам.
- Ой, Пална, да вы в своей Дашеньке души не чаете! – ввернула шустрая Ташка, - фотки-то когда обещанные показывать будете?
- Помню, помню! Нинусь, - распорядилась «мать кормящая», - идем чай разливать. Да, вот еще что, - она приостановилась, обращаясь к Ирине, - Альбина просила ее до обеда потерять. Звонила из дома спозаранку, я только-только дверь отперла.
- Что так? – удивилась Ирина, - заболела?
- Витюня отчебучил… В милицию угодил. Поехала, небось, выручать.
- Тьфу, ох-хлом-мон! – Нина сморщилась, будто лимон лизнула, - с-с-с-к-колько он ей к-крови попортил…
- Германович орал сегодня в котельной, - вставила Ташка, - грозился уволить, третий день на работе не появляется.
- Ир, ты не волнуйся, - Павловна пытливо взглядывает на нее, - я на отбор вместо Альбины поеду. Мы с Натальей уже и посуду подготовили, и…
- Я больше за Альбину волнуюсь, - Ирина подвинула телефон, - знаю, что вы справитесь. Возится она с ним, себя убивает, а толку…
Телефон внезапно зазвонил сам.
- Это Майка, - убежденно кричит из «столовой»  Алла Павловна, - с ранья  обрывает. Тебя, Ирин, хочет!
- Да, слушаю. Нет. Нет, Майя Михайловна, еще не приехали. Позвоню конечно. Проток воды оставьте, чтобы по дну отборником не чиркать. Стоки не спешите сливать. Ну и ладненько!
- Идите! – зовет Нина, - а т-то п-приедут эти…
- Ольгу видели сегодня, - Ирина бросает трубку, - не берет. Заявки подписать нужно. Да садитесь, я дома пила.
- Нет уж! – Павловна застыла в дверях, смотрит укоризненно, - Нечего от коллектива отрываться. Ты должна во всем быть впереди!
- Ага, тебя послушать, Чапай лихой, он встал с полночи, ему взгрустнулося в тиши, -  смеется Ирина, - ты меня что ж, раскормить на убой хочешь?
- Такую раскормишь! – Павловна кривится, - пошли, пять минут ничего не решает.
- Я Ольгу в кладовой видела, - вспоминает Ташка, - только это когда было! На работу шли…
- Кто тут обо мне вспоминает, - в дверь просовывается круглая Олина мордашка, - тук-тук-тук, люди в белых халатах! Я, как всегда,  во время, прямиком к столу!
Она втягивается в комнату целиком: большая, шумная, мокрая от дождя.
- В административный бегала. Собирали с утра. – Ольга стягивает мокрый плащ, - куда пристроить?-  вдогонку летит кожаная кепочка, - чаю дадите бухгалтерше неприкаянной?
- Дадим, а как же, - Алла Павловна застывает с банкой варенья в руках, - Оля, что за костер на голове?
- Класс! – Ташка едва не роняет чашку, - я тоже хотела покраситься  с краснинкой, а потом испугалась, что не пойдет…
Ольга вертится перед остолбеневшими  подругами, усмехается, знает – хороша!
- Сын  заявил:  мама, ты теперь как пожарная машина.  А благоверный, скорее всего, не заметил. Вы зря не примкнулись, Германович злой, как цепной кобель, отопительный на носу, а люди черти где, кто болеет, кто примазывается.
- Дуй легально, - Ирина подмигивает «красной девице», у нас государство в государстве,  да Германович по  галерее  пройдет,  шум случится великий, за сто верст слыхать! Сил набирайся, подпись свою незабываемую ставить потом будешь!
- Поставлю, а то! Павловна, твои произведения? – Ольга рассматривает банки и баночки, - мне б такую свекруху, блин! C которой начать-то, люди?
- Можешь изо всех, не ошибешься, - улыбается Ирина, - вкуснятина!
- Расстанемся скоро, - Ольга намазывает желе на ломтик батона, -  с нового года бухгалтеров в цехах не останется, переведут в центральную бухгалтерию. Кто доживет, тот и подписывать ваши бебики станет.
В дверь скребутся чем-то увесистым. Ташка вскакивает, выглядывает.  Оповещает:
- Ирин Сергевн, Лешка пришел!
- Пусть заходит, в первый раз что ли, стеснительный какой!
В лабораторию протискивается увалень Лешка  с  крючком в руках. Басит:
- Скоро отбор-то? Германыч грозится забрать на мазутку…
- Иди, Алексей, чаю попей, - Павловна придвигает парню стул, - не едут пока водоканальцы. Как дочка,  привыкла в новой школе?
Трезвонит телефон. Утро катится дальше…

*****
     Седьмой этаж административного корпуса поразил Ирину тишиной.  Свежеиспеченный стандартный евроремонт: больничной белизны обои, подвесной потолок с вкраплениями светильников, скользкая чернота сверкающей плитки под ногами, ряды одинаковых пластиковых дверей по обе стороны длинного коридора. Бывала она здесь редко: Ташка исправно носилась в отдел с докладными записками, неизменно повествовавшими сколько и какой гадости обнаружено во вверенных надзору лаборатории стоках.  Для разбора полетов в высоких кругах Иринин  статус не дотягивал. Отдувался обычно Германович, устраивая ответную головомойку в родных пенатах, а там, как водится, и стены помогали. Габриэлянц же в цех заглядывал часто, забывать не спешил и не мог место своего боевого крещения.
     Да где же  кабинет Эдички, черт разбери?!
     В конце коридора приоткрылась дверь,  выскользнула легкая женская фигурка, заспешила  по блестящему полу навстречу Ирине.
     Поравнявшись, она узнала Зою Веретенникову из экологического бюро.
- Ирина, какими судьбами? – Зоя лучезарно улыбнулась, -  давненько к нам не выбирались,  совсем позабыли!
- И не говорите, Зоя, почти и заблудилась…
- Если вы к Эдуарду Георгиевичу, то прогуляйтесь вдоль по нашей
Энергетической, - она показала рукой в глубину коридора, - да я только из их кабинета  вышла, видели? Он теперь с главным вместе, приемная у них одна.
- Спасибо. Теперь-то уж точно найду, под вашим чутким руководством, - отвечала ей Ирина.
     В приемной сидел посетитель. Ирина поздоровалась и поняла – старый знакомец. Приветствовал ее в ответ бывший коллега,  Игорь Алексеевич, работавший некогда в цеху старшим мастером ремонтного участка.
- Судьба играет человеком, - развел он руками, вставая с роскошного вишневой кожи дивана, -  не зря говорят  видно, что земля круглая, вот и свиделись!
- Судя по вашему  лирическому настроению, о делах спрашивать излишне, и так ясно, что отлично!
- Не жалуюсь, Ириша! Хотя, как и у всякого, бывают  темные полосы, бывают. Тебя встретил – чем не удовольствие!
Игорь присматривался к ней оценивающе.
- Вы, Игорь, великий конспиратор.  Где обретаетесь? Просто тайна за семью печатями, никто не знает. – Ирина обежала взглядом  приемную,  - Секретарша сбежала, вы руку приложили, признавайтесь?
- Хорошенькие женщины от меня не бегают, скорее наоборот, - проворковал Игорь,  - а ты задаешь слишком много вопросов сразу.  Так и растеряться недолго.  Вот уже и позабыл  о чем мы, в голове одно – не отбил я тебя в свое время у Сергея!
- Позабыли – напомнить недолго, - Ирине не хотелось поддерживать его фривольный тон заправского ловеласа, - я интересовалась вашей новой работой.
- И мною  заодно заинтересоваться не грех, -  говорун не желал съезжать с накатанной колеи. – а работа,  она что же, не волк…Я вроде как мирошник нынче, слыхала такое словцо-то?
- Мельник что ли?
- Именно. Сказать посолиднее – мукомол. Комбинат «Злата», руками вожу – руковожу…
- Неожиданно! И достойно, что тут скажешь. Удивили вы меня, Игорь Алексеевич!
- Я сам себе удивился! Так что клеймо конспиратора, надеюсь,  я смыл. А еще я комбинатор, - Игорь выдержал значительную паузу, - не далее как позавчера уговаривал нашего общего друга Габриэлянца отпустить тебя с миром в мои ласковые объятия.
- Знаю я ваши объятия, - Ирина отмахнулась от болтуна, - само непостоянство! И зачем это я вам понадобилась? Быстро признавайтесь!  Время, начальство ждать не станет…
- Ах, женское коварство! – Игорь картинно вздохнул, - окучиваешь, стараешься, а она о начальстве только и думает…На работу тебя хочу
сосватать.  У меня с водоочисткой – кранты.  У тебя – опыт, энергия, опять же, мужчина я видный, - он состроил уморительную гримасу, призванную подтвердить правоту сказанного.
- Видный плут и беззастенчивый льстец! Не пойду, помню, как гавриков наших строили поротно и повзводно, песочили сяк и наперекосяк.
- Габрика только не построил, - понизил голос  Игорь, - не отдает тебя, жмот. Свои виды имеет. Соглашайся! У вас тут хреновая кашица заваривается… Угадай, кого мне Эдик порекомендовал вместо тебя?
- Я не ясновидящая, -  заметила Ирина.
- А Шаховцова, Германовича вашего разлюбезного, - Игорь казался  доволен произведенным эффектом.
Вот значит как! Прижало и вас,  Эдуард Георгиевич. Места себе не находите? Или напротив, нашли и весьма недалеко…
     Отворилась дверь слева, у Габриэлянца, с  папкой в руках показалась хорошенькая секретарша, спросила  Ирину:
- Вы Шутенко?
Получив подтверждение, пригласила:
- Пожалуйста, проходите…
- Я подожду тебя, - шепнул Игорь, - мы не договорили. Если раньше выйдешь, дождись меня тоже.
     Кабинет Габриэлянца оказался небольшим, уютным. Светло-зеленый пластик мебели, полосатые зеленые кресла, веерная пальма в огромном вычурном горшке на полу, подвесное кашпо с папоротником в окне. Cине мерцает экран монитора. Телефон на вертящейся подставке. На столе легкий рабочий беспорядок.      
     Хозяин кабинета вполне узнаваем, не потому лишь, что в цеху частый гость, просто из тех, кого называют – человек без возраста. И фамилии своей не соответствует, не проглядывают армянские корни: белокурый, голубоглазый, с мягким, отнюдь не орлиным профилем.
- Присаживайтесь, Ирина Сергеевна, - в ответ на ее приветствие Габриэлянц указал на кресло возле круглого приставного столика, - пунктуальны как всегда.
- Чем обязана, Эдуард Георгиевич? – Ирина внимательно смотрит на говорящего: чуть полысел, малость раздобрел, пожалуй, а галстуки всегда пестрые предпочитал…
- Вам, Ирина Сергеевна, известно о предстоящей реорганизации, - Габриэлянц разворачивается в кресле, подвигаясь в ее сторону, - и не только цеха, но и объединения в целом?
- Наслышана. Но – общо.
- Конкретики я добавлю, - он молчит, легонько постукивая по столу зажатым между пальцами карандашом, - лаборатория ваша приобретает статус экологической и перестает относиться к цеху.  Но базируется по прежнему на цеховой площади и использует прежнее оборудование. В цеху же остается самостоятельной единицей лаборатория для нужд котельной, оборотной  и насосной станций.  Начальником экологической лаборатории утверждена Иванчук. Это согласовано в верхах, - Эдуард поднял глаза на собеседницу, - и обжалованию не подлежит. Вам я предлагаю возглавить цеховую. Химводоочистка – дело знакомое, необходимое…
- И что немаловажно, - подхватила Ирина, - успешно совмещалось нами до сего дня с  экологическим профилем, не менее знакомым.
- Вы знаете не хуже меня, что ситуация на предприятии сегодня не располагает к выбору…
- Знаю. Возможно,  слишком хорошо.
- Достаточно прозрачный намек, - он как-то подобрался, взгляд сделался настороженным, жестким, -  так вот, у вас выбора, увы, нет.
- Понятно. Согласиться с предложенным или -  на все четыре стороны. Третьего не дано, - Ирина заглянула прямо в его светлые ледяные глаза, - свято место и так далее… Что станется с моими людьми?
- К Иванчук переходит из отдела Веретенникова. По штату у них будет еще один сотрудник. Нужен кто-то  с навыком работы, это – на ваше усмотрение. Жанна – человек новый. Ей поначалу необходимо набраться опыта и … - он замялся.
- И мне отведена роль наставницы, - подсказала ему Ирина.
- В общем, да, – Эдуард явно тяготился этим этапом разговора и был рад, что успешно миновал его, - я понимаю, вы согласны?
- Нет, Эдуард Георгиевич, вы неправильно понимаете. Я не согласна.
- Да вы! Как! Как  ты…  ты…- он отбросил надоевший карандаш, краска заливала шею, перетянутую жестким воротом сорочки, рваными пятнами проступала на щеках.
Никогда ты не умел владеть собой, Эдик, подумала Ирина, никогда…
- Ты понимаешь хоть, -  он старался говорить веско, четко, но получалось – запальчиво, угрожающе, - понимаешь, что без работы останешься?
- Понимаю. Но и вы поймите. Лабораторию создавали практически на голом месте. Бахарева, Шутенко и я. Теперь что же – на подхвате? Извините, не смогу.
- Не горячись, - он устало вздохнул, - знаешь, что обслуживающие цеха объединяются и начальником становлюсь я?
- Скрывать не стану, узнала недавно.
Эдуард с интересом взглянул на нее.
- И это знание перевесило чашу весов в сторону категоричного «нет»?
Ирина произнесла:
- И это тоже.
Он не удивился. И даже не взбесился по своему обыкновению. Усмехнулся одними губами, глаза оставались холодными, отталкивающими.
- Нашла другое место. Оттого и храбришься. С Шаховцовым уйдешь?
- Да, с Андреем Германовичем.
- Уговаривать не стану. Решила – так тому и быть. Не думал только, что  поверишь досужим сплетникам больше, чем старому другу…
- Мы оба знаем, Эдуард Георгиевич, что не досужий вымысел…
Он не дал ей договорить, ударил кулаком по столу так, что подпрыгнул даже монитор. Отшвырнув кресло, подскочил было к Ирине, потом, точно что-то внутри у него сломалось, остыло, отошел к окну. Глухо проговорил оттуда:
- Ты  знаешь, что я приезжал тогда к Сергею,  мы с ним говорили, мы…
- Знаю.
- Он просил меня присмотреть за тобой, - Эдуард  вернулся к столу, смотрел сверху вниз, но в глазах все так же плескалось отчуждение, обжигал, не таял  вечный лед, - понимаешь, просил?
- Тогда позаботься обо мне, - Ирина сделала усилие над собой, перейдя на «ты», - возьми начальником цеховой лаборатории  Альбину Ермакову.


*****
- Ничего себе, – Ташка воздела щипцы к потолку, - всю смену колодец промывали и есть! А если бы не мыли?!
- Нинуль, ФЭК не выключай, мы уже идем, - Алла Павловна убирала реактивы, - Наташа, оставь в покое колбы. Закипели, сдвинь на край и забудь на 15 минут.  Пойдем сделанное посмотрим.
- П-пойду вниз х-хлориды делать, - объявила Нина.
Они уселись за столом: Ташка у прибора, Алла Павловна сбоку.
- Видишь отметку? Наполняй кювету и смотри по мениску, по вогнутой части. Так, достаточно, - наставляла она ученицу, - стенки промокни. На ноль выставила? Молодец! Ставь сюда, крышку закрывай. Фильтр зеленый. Теперь смотри, да о цене деления не забывай.
- Щас мы их быстренько, - Ташка ловко управлялась с заданием, - Ал Пална, а правду говорят в цеху, что Габриэлянц Сергея Ивановича выжил?
Алла Павловна, сдвинув очки на кончик носа, покосилась на любопытную.
- Чего вы, Пална, - растерялась Ташка, - я ведь работаю всего ничего, а вы – вон сколько, всю жизнь почти в цеху, все знаете…
- Я тебе так скажу – россказни меньше слушай, да пересказывай. Себе выйдет дороже.
- Скажете – неправда, да?
- А кто теперь определит, где она – правда.
Алла Павловна переставляла на столе колбы, придвигая поближе закрытые кюветы:
- Тебе-то зачем?
- Знать хочу, - Ташка принялась за новую партию, - они, говорят, друзья были.
- Говорят, что кур доят. Были. Что называется – не разлей вода. Пришли в цех мастерами. Эдика на мазутку определили, Сергея – сменным в котельную. Тогда Бахарева еще работала, в котельной командовала, бой баба. Она и Ирину приглядела в гальванике, взяла под крыло, обучила. И Сергея натаскала. Ушла на пенсию, ему котельную передала. А он и пошел в гору, до начальника цеха дорос. Эдика – по лесенке, сначала в сменные, потом начальником котельной. Так и шли  друг за дружкой, пока Габровцу не вздумалось одну ступеньку перескочить. Нашлись, видимо, покровители высокие…
Алла Павловна замолчала, словно взвешивая, стоит ли говорить  дальше.
Ташка выключила ФЭК, но не спешила уходить, ожидая продолжения.
- Альбина сердится, фыркает. Тоже позабыла доброе… ну да не нам судить, - Алла Павловна перебирала графики, выискивая нужные, - подруги с Ириной, а последнее время не ладят. Алю будто черт попутал.
- Сергея Ивановича за мазут сняли? –  спросила Ташка.
- А тебе какой ответ нужен? За место? Сама не догадалась еще? Попал мазут в отстойник. Случилась авария, всяко бывает. Можно сор из избы не выносить, а можно и раздуть до вселенской катастрофы. Кому – беда, а кому – ступенька вверх…
Павловна коротко вздохнула:
- Я тебе для чего рассказывать стала? Думаешь ведь: сначала бурчала про сплетни, а потом сама плести начала. Ты молодая совсем, только жить начинаешь, вот и мотай на ус.
- Что у вас вытяжка надрывается, выключить давно пора, - у стола возникла Альбина, - кричу вам, кричу, а вы будто оглохли. Ирина где?
Павловна тронула Наташу за локоть, слегка кивнув головой, мол, не выспрашивай у нее ничего, захочет – сама расскажет, - ответила:
- В отдел ушла.
- А! Что меня нет, как отреагировала?
- Нормально. Не переживай, воду отобрали, уже и металлы сделали.
- Молотки! Судьбы отправилась вершить?   
Дверь скрипнула, вошла сердитая Нина, следом Ирина. Нина выпалила с порога, почти не заикаясь, как бывало всегда, когда она злилась на кого-то или волновалась:
- Опять у бюретки носик отбили! Уч-ченики вчерашние, не ин-наче. Ты, Наталья, с ними з-занималась, почему не заменила сразу?
- Потому! Утром она целая висела, я хлориды делала в питьевой воде. За всеми аппаратчиками следить не нанималась! – отбивалась Ташка, вскипая праведным гневом.
- Ну вас в баню, девки, – Алла Павловна собирала со стола скомканные фильтры, - приладим новую, устроили разборки! Лучше новости послушаем.
- Свои новости вы давно услыхали, - подковырнула мрачная Альбина,  маячившая у окна в позе Наполеона перед сражением: руки сцеплены на груди, взгляд устремлен внутрь себя.
Алла Павловна на провокацию не поддалась, только мелькнула усмешка в уголке красивых губ, дрогнула и пропала, будто и не бывало ее вовсе.
     Ирина повела рукой, приглашая:
- Прошу в высокий кабинет, коль новостей желаете! Их  есть у меня!
     Вошли, чинно расселись: она за своим столом, Нина с Аллой на диванчике у стены, Наташа у гостевого столика, придвинув стул и Альбине, приглашая ее присоединиться.  Но та осталась стоять в той же позе, теперь у другого окна.
- Аль, в ногах п-правды н-нет, - напомнила строптивице Нина, локтем подпихивая Павловну в бок   
Ответом ее не удостоили. Альбина застыла в величественном красноречивом молчании.
- Итак, к нам едет Иванчук. Подтверждаются вчерашние Альбинины слова, - Ирина взглянула на «статую молчания», но подруга оставалась подчеркнуто безучастной, отстраненной, - подслушанные мной невольно. С нею  и  в подчинение – Веретенникова. Помещение, часть оборудования, методики – наши. Подчинение отдельское. Им нужен опытный, знающий химанализ сотрудник. Я рекомендовала вас, Нина Николаевна. Думаю, вы не будете против.
- Н-нет, к-к-кон-нечно, - Нина выглядела растерянной, но довольной.
Алла Павловна наклонила голову, одобряя выбор.  Альбина по прежнему безмолвствовала.
- Алла Павловна,  с вами – как было оговорено, до конца октября. Хотя есть возможность заключить трудовой договор.
- Нет, Ирина, я свое оттрубила, видать. Внучку смотреть некому. Дочке руки развяжу, пусть устраивается, если работа стоящая подвернулась, - отвечала Павловна, - а за заботу спасибо.
- Какие мы добренькие, - буркнула вполголоса Альбина, заворочавшись у окна.
- Не знаю, что заслужу больше,  понимания или нареканий, девушка наша сегодня больно грозная,  - Ирина обращалась теперь к мятежнице, отделившей незримой чертой себя от сотрудниц, - но с удовольствием сообщаю. Ты, Альбина Игоревна, берешь под свое крыло лабораторию химводоочистки.
- А ты? -  встрепенулась  неподдельно изумившаяся Альбина.
- А я  ухожу на вольные хлеба, Альбина Игоревна. Шаховцов забирает. Шелеста, меня и Наталью. Это был наш с Ташкой маленький и единственный секрет, но ты простишь меня, надеюсь? -  Ирина подмигнула Наталье, та в ответ  сморщила в улыбке курносый носик. – Но расслабляться и почивать на лаврах не советую. Ни вам, ни себе.  Научить преемников,  успев к отопительному сезону,  вот наша задача!
Видя легкое замешательство в стане оживившихся коллег, добавила:
- Вы пока обменяйтесь мнениями, поделитесь впечатлениями, а я к Ольге пойду,  полюбуюсь, какой и сколько  ответственности на мне   повисло.

*****
… На свеклу в подсобное хозяйство ездили с начала июня. Привлеченные дешевым сахаром и неплохой оплатой  многие брались за прополку двух гектаров, но на поверку работа оказалась тяжелой, утомительной, да и жара установилась редкостная. Бросали. Необработанные участки присоединялись к цеховым наделам. Выезжали в поля массово, дружно. Подготовка к сезону еще не началась,  тяпками помахал почти весь цеховой люд.
     Ирина со своими девчатами работали с начала прополки. Загорели дочерна,  от зноя, потрескавшейся твердокаменной земли, бесконечных, на диво сорных для иссушающего бездождья свекольных рядков подступало отупение, отвращение. На помощь труженицам села  кинули на несколько дней слесарей и наладчиков. С «бригадой ух», вдохновляя примером,  прикатил «голова» - Сергей Шутенко.
     Проходили рядки, выхваляясь друг перед другом, а особо – перед заводными смешливыми девчонками. Работа вмиг продвинулась, заспорилась.
     В последний прополочный день гнули спины до полудня, подчищая огрехи. Кончины решили справить на берегу реки, на облюбованной с прошлогодней  «битвы за урожай» поляне, окруженной тенью дуплистых плакучих ив. Поле сдавать, как обычно, пришлось Алле Павловне, бессменному профоргу. Вызвался помогать Шутенко. Ходили по рядкам втроем, убеждая  подогретого не только солнцем  усатого агронома в добросовестности, мелькал лихой ковбойский «стэтсон» Сергея, широкополая Алпавловская шляпа. Спец головы не прикрывал, его градусы четко сравнялись с окружающей температурой.
     Основной состав спасался от взбесившегося светила в посадке, с вожделением поглядывая на дорогу, на дрожащий, плавящийся в пекле воздух: не пылит ли по проселку знакомый автобус.
     Ирина улеглась в траве под раскидистой липой  на подступе к овражку.
В прохладной ложбинке бормотал ручеек, была вырыта криница, казалось прохладнее. Альбина, прислонясь спиной к шершавому стволу,  любопытствовала: влезла в сумки с припасами, приоткрыла крышку синего эмалированного ведра.
- Ирка,  Индюша совсем рехнулся, мясо шашлычное в каких-то помидорах замочил.  Гадость какая, – она скривила подвижную мордашку, -   ты посмотри только!
- Аль,  не сидится тебе, - Ирина неохотно поднялась с обжитого места, -  Эд дело свое знает туго.
Она сдвинула крышку -  вид и вправду был мало аппетитный:  бурая жижица c крапинками семян обволакивала  розоватые мясные кусочки.
- Как правило, то, что сырьем выглядит плохо, готовым очень даже  ничего, - заметила она, налюбовавшись содержимым ведра и водружая крышку на место, - за уши не оттянешь, стрескаем.  Эдьке  не вздумай поведать о своем  исследовании  – ведро с его содержимым на голову обеспечено. А есть страсть как  хочется!
Ирина с наслаждением потянулась,  позвала подругу:
- Пошли на разведку! Куда этот автобус запропастился…
Они спустились со своей «высотки» к пропыленному строю деревьев у дороги.  Автобуса, конечно же, не было и в помине. Дядя Федор веселил сборище лежавших и сидевших в живописных позах  сотоварищей какой-то очередной байкой. Ирина прислушалась.
- …И подходит он к этой сурепке, на руки поплевал,  гордый такой, смотрите, мол,   учитесь, как нужно! Сурепка не маленькая, мутант чернобыльский, а не сорняк.  Габровец еще ручкой этак: спокуха, робяты! Ну, ясен хрен, специалист пришел. Ухватился, поднатужился, дернул…
Рассказчик выдерживал эффектную паузу,  помятуя  правило: чем больше артист, тем больше у него пауза.
- Не томи, Федька! – взревели неблагодарные слушатели.
- Дернул да и… сам повалился в борозду. А она осталась красоваться: огромадная, желтая. Тут Индюша вовсе расстроился, тяпку боле в руки не взял. Ушел в леса, в скит, - махнув вглубь посадки рукой, закончил повествование Федор под  дружный гогот  мужиков.
- Едет, – радостно  завопили с дороги впередсмотрящие, - собирайте манатки! 
Подрулил «ПАЗик», остановился, чихнув, взвизгнув тормозами. Из дверей помахал шляпой Шутенко: веселый, белозубый, пестрая рубашка стянута узлом, приоткрывая полоску упругого загорелого живота.  Павловна, восседавшая на первом сидении, доложила:
- Сдали поле. Гуляем, бояре!
Народ загомонил, кинулся к автобусу.
- Мужики, куда ломанулись? Вещи помогите забрать! – крикнула вдогонку Ирина.
Рысцой подскочил здоровяк  Леша, подхватил ведро и две сумки.  Плетущегося Витюню Ермакова подгоняла гибкой хворостинкой Алька, приговаривая:
- Цоб-цобэ, но, милай! Шевелись, залетный!
- Ох, Ириша, что ж ты с парнем вытворяешь, - зашептал дядя Федор, указывая на вьючного Лешку, - пыхтит, старается, луну с неба готов сдернуть…
- Вам бы, Федор Иванович, все зубоскалить, - отмахнулась Ирина, - что мне с этой луной делать: большая, никчемная. Тащите лучше, - она вручила любознательному объемистый мешок с древесным углем.
- Вот так Дюша, хитрый, чертяка, - крякнул дядя Федор, принимая поклажу, - предусмотрительный. Знатные шашлычки будут, м-м-м!
- Бурда какая-то, - хмыкнула Альбина, - помидорами перемазана, а перца напер! Будешь Феденька, как Змей Гаврилович, огнем пыхать!
- Никшни, женщина! – провозгласил Федор, подавая тюк в автобус, - тебе и вовсе мяса не полагается. Мусульмане свининой брезгуют, так ведь?      
Альбина, подбоченясь, приготовилась к атаке, но тут налетел Витька, впихнул воительницу в автобус, потрясая зажатыми в ладонях сумарями.
- Что, погрузились? –  позевывая, уточнил водитель.
- Ага, согласно купленным билетам, - отвечал дядя Федор, - трогай, любезный!
- Никого не забыли? – не унимался извозчик, трогать явно не торопился.
- Ой,  ведь  Габриэлянца-то и  нет, - засокрушалась Ольга Назарова, - сидел впереди меня, а теперь одни сумки навалены!
- Индю-ю-ша, вылезай! – причитал из автобусного хвоста Ермаков, - Прикорнул под мешками, а у Назаровны, вишь, дебет с кредитом не сходится!
- Так он в поселке, - пояснил Лешка, моргая светлыми пушистыми ресницами, - сказал, на литроразверстку. Когда еще с трактористом рванули…
- Эх, Леха, Леха! Всем от тебя нам плохо. Продал с потрохами, правдоруб хренов, -  высказался дядя Федор, постучав кулачищем сперва по спинке сидения, потом  по Лешкиной крутолобой голове, - одинаковый звук-то, чуешь?
И красноречиво покосился на хохочущего Шутенко. Тот в ответ погрозил «наставнику молодежи» пальцем.
- Иди в зад, засланец! Глаза б мои тебя не бачили, - направлял «на выселки» в конец автобуса  растерявшегося парня  Федор, - и как тебе не ай-яй-яй!
- Поливай, командир, – гаркнул Витюня, залегший на последнем сидении, головой на Алькиных соблазнительных коленях, - пойло прокисает!
     Потряслись по разбитой грунтовке, выбираясь на большак. С ветерком проскочили до развилки, у стеллы семафорил руками заждавшийся Габриэлянц.
     Вскарабкался по ступенькам, прижимая к груди пакет со стратегическим грузом.
- У-у-у! – загудели сзади, - Пробу снять не мешало бы, крепость проверить!
- Щаз, - заявила Алла Павловна, поворачиваясь к «проверяльщикам», - разогнались! У нас кто анализ обеспечивает? Правильно, лаборанты! Вот и давай сюда! – она приняла ношу из рук ухмыляющегося Эдика.
- Если женщина просит, - развел он опустевшими руками. 
- Так их, Павловна! – подзадорил Шутенко, - Ишь, питухи! Завтра рабочий день, между прочим.
- А кто-то отгул обещал! – завыли из хвоста.
- Опростоволосился, ты, король английский, сто первый Эдуард, и теперь зовем мы тебя – просто Эдя, - хлопнул добытчика по плечу Федор, - спасибо скажи, что не свергли еще!
Эдик, повозившись на своей  затаренной сидушке, изрек:
- А что это мы не поем?  С песнями положено возвращаться из полей.
- Из полей доносится – налей! – не заржавело у обитателей хвоста.
Дядя Федор затянул:

Распрягайте, хлопци, коней,
Та лягайте спочивать…
Попутчики дружно рявкнули:
А я пиду в сад зелений,
В сад криничинку копать…

Маруся, раз, два, три, калина,
Чернявая дивчина в саду ягоды рвала!

Альбина залихватски присвистывала  в припеве.
Дядя Федор восхитился:
- От татарва-оторва! Не даром Витюха тебя из орды вывез!
Допели «Марусю». Дальше в пристрастиях разошлись. Оля с впереди сидящими девчонками остановились на  переводной песенке:
Вояж, вояж, где солнце встает за горою,
Вояж, вояж, над грешной землею…
«Задок» гремел мужскими коваными голосами:
Вот, новый поворот,
И мотор ревет…
- Воешь, воешь, - обратился к Оле дядя Федор, попутно дирижировавший дорожной вакханалией, - врешь, не перевоешь!
- Девочки, давайте лучше нашу, - загорелась Павловна, - запевай, Ириша!
И полетело ввысь, томясь, тоскуя, волнуя душу,  мелодичное сопрано:

Ой, то не вечер, то не вечер,
Мне малым-мало спалось…
Вплетаясь, расцвечивая песню подголосками, подхватывали строчки высокие и низкие женские голоса:

Мне малым-мало спалось,
Ой, да во сне привидилось…
- Хор Пятницкого, - удивлялся  водитель, - эк выводят!

…Есаул догадлив был,
Сон мой сразу разгадал:
Пропадет, он говорил,
Твоя буйна голова…

Искусно,  умело  сплели  песенное кружево  хористки.
- Ну, девчата, удружили, - расчувствовавшись, благодарил Федор, - будто на родимой сторонке побывал, на Задонщине!
*****
     Свернув к реке,  увидели – русло обмелело,  широкая полноводная река превратилась в заурядную  речонку. Отступили поросшие выжженной солнцем травой берега, обнажив  илистое дно.
- Дела! – присвистнул водила, - На неделе только наезжал,  стояла полнехонька, и нате вам! Неужто пересохла так?!
- Да нет, - пояснил Шутенко, указывая рукой в сторону плотины, - видишь,  плиты сдвинуты, вот и ушла вода.    
     Действительно, некогда высокая, цельная плотина зияла развороченными щелями. Водопад иссяк,  вода перестала низвергаться вниз, вытекала   сквозь бетон отдельными струями.
     Внизу же, по другую сторону плотины, река залила часть прибрежного луга, подобравшись под кроны старых приречных ракит. Поток разделялся на две неравные части,  преградой служил продолговатый песчаный  островок, поросший таловым кустарником.  Воды, огибавшие его от берега, на котором остановился автобус,  бурлили, пенились быстрым, подобно горной реке, течением.  Позади водная гладь пребывала в ленивом спокойствии, рябила под солнечными лучами бликами.
- Рыбы сейчас должно быть немерено, - убежденно заговорил Ермаков, - у нас в селе дамбу прорвало, так…
- Дохлятину подбирать, что ли? – усомнился дядя Федор, перебивая возбужденного  Витюшу.
- Пошел ты, Федюня, - возмутился рассказчик, - не видишь что ли, вода недавно схлынула. Верное дело говорю! Не веришь, и хрен с тобой. Айда, мужики, посмотрим!
Мужики полезли из автобуса, азартно перекликаясь, споря, подталкивая друг дружку.
- Барон Мюнхгаузен, - проводил суетливого Витьку скептик Федор, - валяйте,  дурни, коль наслушались побасенок. Зато я  в каком цветнике останусь!
     Он изловчился и ущипнул  Альку за аппетитную, едва прикрытую переделанными из джинсов коротенькими шортами, попку. Та, уворачиваясь, хлестнула охальника  по рукам, взвизгнув:
- Кобелина облезлый! На молодятину потянуло?!
- Тю, скаженная! – увещевал бойкую молодуху Федор, - твой-то кот-Баюн и так аспидом на меня воззрился! Пришибет  во цвете лет, того и гляди, иго ты монголо-татарское!  Не затужишь ли, красавица?
Нужен ты мне больно, - фыркала Алька,  - мужики разбежались,  будешь один выгружаться, живчик.
- А вот Леха мне и поможет, - не уступал Федор.
- Леш, а ты рыбу отчего не побежал руками ловить? – насмешничала Ольга, подтаскивая к выходу вещи, - Ирку сторожишь, что ли?
Сравнявшись по цвету со спелым помидором, Леха легонько оттер ее плечом,  буркнув:
- Иди к девчонкам, грузчица нашлась тоже…
     Сергей Шутенко уже принимал поклажу из мускулистых Лехиных рук,  складывая в сторонке, освобождая автобусный салон. Закончив, бросил курившему водителю:
- Свободен!  Ждем, как договаривались, часам к шести. За путевку не беспокойся, нарисую,  как положено.
     Озабоченный Габриэлянц определял место для костра,  распаковывал связки шампуров,  колдовал над мясом. В подмастерья к шашлычных дел мастеру тут же напросилась Ольга.  Ластилась:
- Я давно хочу научиться, Эдичка! Ты так здорово мясо готовишь…
     Польщенный Габриэлянц, ворча для порядка,  что от женщин кругом одни недоразумения, придвинул ей синее ведро,  велев нанизывать мясо.
     Алла Павловна, затевая варить полевую кашу, требовала разложить  отдельный костер, потому как Эдичка налетал на любого приблизившегося к его владениям коршуном,  грозя страшными карами покусившимся на священный шашлычный огонь, призванный вовремя подпитать  не  менее священные древесные угли. Сергей и Леша быстро исполняли наказ.   Дядя Федор крутился возле  чистившей картошку Альки,  пока она не всучила ему нож и картофелину, заставив зарабатывать трудом хлеб его насущный.
     Девчонки захотели купаться. Собравшись на берегу стайкой, прикидывали, где удобней:  сразу возле плотины или отойти поодаль, под деревья.
- У плотины песок, но мелко. Кто со мной на островок? -  предложила Ирина.
- Там же течение сильное – не переплыть, - возразила Татьяна, - мы лучше у бережка поплещемся…
     Ирина высоко подобрала волосы,  шагнула к воде. Островок притягивал, манил неизведанным,  казался совсем близким…
     Заколка,  с силой  разомкнувшись, вылетела из тугого свитка волос.
- Ируся, не волнуйся, - промурлыкал Эдик, пришедший в игривое расположение духа после успешной борьбы за огонь, - я подарю тебе супер-заколку. Обычно ею я пристегиваю люльку к мотоциклу, но ради тебя!
И даже прижал руку к сердцу, клятвенно заверяя, как ничего ему для нее не жаль.
     Ирина, показав шеф-повару язык, решительно вошла в воду. Если плыть навстречу и чуть наискосок течению, то до цели добраться вполне реально. Снесет слегка  в сторону, конечно, но  это не беда.
     Что отнесет далеко не слегка,  она поняла сразу же. Поток сбивал с ног, закручивал в одному ему подвластном движении, настойчиво увлекая за собой. Ритмично заработали, замелькали руки: только так, саженками, не останавливаясь, не давая ни себе, ни воде передышки.
     Борьбу с течением она выиграла, но оказалась позади острова. Вода здесь только вздрагивала отголоском стремительного, неуправляемого потока, располагая к отдохновению.
     Ирина нежилась в прогретой солнцем ласковой стихии. Островок золотился песком  рядом. Она поплыла к нему, лениво толкая перед собой тугую послушную волну.
     Ноги нащупали твердое дно. Она выбралась на сушу, отжимая вымокшие волосы. Заколка досталась течению и оно, довольно урча, утащило прочь свою добычу.
     Поверхность островка была неровной. Со стороны покинутого ею берега песчаный пласт лежал выше, к кустарнику полого спускался, теряясь в почти стоячей воде другой, луговой стороны. Противоположный берег лежал близко, рукой подать. Он возвышался над рекой: глинистый, испещренный какими-то норками. Должно быть,  ласточки-береговушки поселились, всмотревшись, подумала Ирина. Вон сколько их кружит, взмывая над рекой, прорезая тишину пронзительными криками. Хорошо бы последить, как они попадают домой:  впорхнут с лета или сперва садятся у входа?
     Но сначала проведем разведку местности. Она завоевала этот островок, подчинив водную стихию, теперь черед тверди. Вдохновляясь игрой, Ирина вскарабкалась на песчаный гребень. Вот плотина, по ней перебираются на затопленный луг две мужские фигуры. Виктор, оказывается, дядю Федора подвиг на рыболовецкий промысел! Жестикулируют, видно и там переругиваются, но если даже недоверчивого Федора сманил, значит, акции «Ермаков и Ко» стремительно поперли в гору. На лугу,  полускрытые деревьями, мелькают соратники лихого рыбака. Павловне придется еще и уху сварганить, не иначе! Ее костер разгорелся ярко, котел с кулешом водружен над огнем, уже и парок поднимается. У Эдика, согласно технологии,  костер едва дымится. Исходят жаром, наверное, подернутые серым пеплом угли, изредка проскакивает меж ними бедовый язычок пламени, но тут же, усмиренный ловкой рукой, прячется…
     На мелководье резвятся девчонки. Ирина покричала им, вскинув в приветствии поднятые вверх руки, они оживились,  замахали в ответ.
     Помогая себе локтями, она съехала вниз: не мешает и тылы осмотреть повнимательнее. Зашагала к кустам, увязая по щиколотку в жалящем пятки накаленном песке. Послышался шлепок, по воде пошла рябь: удаляясь от островка, плыла, высунув из воды мокрую сердитую мордочку, водяная крыса, переполошившаяся ее появлением. Вторая сидела у воды под кустом, смотрела строго, укоризненно.
- Ха, ха, ха, - громко сказала Ирина, - что уставилась? Думаешь, твой островок? Ошибаешься, милейшая водяная крыса!
     Она запрокинула голову, закрыв глаза. Солнце проникало сквозь сжатые веки, казалось, она не чувствует, а видит его расплавленный  оранжевый шар кожей.
     Все здесь: река с ее своевольным течением, свободолюбивые птицы в небесах, пучеглазые раки   под корягами, важные неторопливые рыбы в толще вод, золото песка под ногами, даже этот раскаленный вселенский апельсин – все принадлежало ей целиком, безраздельно.
    Чего ей еще желать?
     Самую малость: чтобы крохотные, теплые ручонки дочери обняли плечи, чтобы она повисла за спиной пронырливой обезьянкой, хохоча восторженно прямо в ухо…
     Руки и правда легли на плечи. Только не детские. Крупные, тяжелые – мужские. Про такие принято говорить – большие рабочие руки. Не лишенные, впрочем, обаяния скрытой в них силы и подтекста неподдельной мощи. Вполне знакомые руки.
     Ирина все же дернулась, вторжение в ее мирок получилось неожиданным. Развернулась. Руки не препятствовали, но и убраться не спешили, застыв на талии, мягко ограничивая путь к отступлению.
     Сергей Иванович Шутенко, обладатель рук, улыбался виновато, заглядывая в ее плещущие недоумением глаза:
- Напугал? Прости, не хотел… Я фыркал, точно стадо моржей, неужели не слышала?
- Н-нет… Вы подкрались незаметно…
- Ну конечно,  беседы с крысами, –  фирменная белозубая улыбка на загорелом  лице сделалась шире, - воображала себя Робинзоном, вот и не заметила верного Пятницу!
- Если не Робинзоном, то госпожой губернаторшей острова – точно, - хихикнула Ирина, вспоминая свою нелепую игру в подданных: притаившихся рыб, поднебесных птиц, водоплавающих крыс…
- Здесь и впрямь чувствуешь волю, покой, немного – отчуждение, избавление, успокоение от суетности, суматошности жизни.
Он помолчал, словно припоминая что-то,  затем медленно произнес:
Есть в пустыне родник, чтоб напиться,
Деревцо есть на лысом горбе,
В одиночестве певчая птица
День и ночь мне поет о тебе…

     Ирина удивилась – надо же! Читает наизусть стихи, не из тех, что всегда на слуху, проходимые в школе. Байрон! Одно  из ее любимых – «Стансы к Августе». Именно это стихотворение  она положила на музыку… в той жизни.
     Сергей выглядел польщенным ее  замешательством.
- Сегодня я хочу тебя удивлять. Что и выполняю с превеликим удовольствием. Сухой, прагматичный технарь, читающий романтические стихи, стоя в одних плавках возле прелестной русалки, - он провел ладонью по ее начавшим высыхать волосам, - зрелище не для слабонервных!
- Скорее – Нептун, - возразила Ирина, - трезубца лишь не достает!
Сергей вернул ладонь на место,  переступая  в ее сторону, сокращая установленное самим расстояние.
- Кстати, о трезубце. Виктор вилами заколол приличных размеров щуку. На лугу, там местные работяги сено копнят. Наш Федор-неверующий побежал инспектировать.
- Б-р-р, - Ирина передернула плечами, - ужас какой! Как это – заколол? Она же в воде плавает?
- Когда плотину прорвало, вода хлынула и затопила ямы, впадины. Говорит, в колюже пряталась.
- В колюже? – рассмеялась Ирина, - что за местный диалектизм?
- Стыдись, - Сергей забавно сморщил нос, от глаз лучиками побежали мелкие морщинки, - носишь украинскую фамилию, а как лужа звучит на ридной мове – не знаешь!
     Ей приходилось задирать голову,  так он был высок. Она знала, конечно, видела, встречаясь в цеху, какой Сергей  большой, словно высеченный из монолитной глыбы, надежный, спокойный, неприступный. Человек-утес. Неловкости не ощущалось совершенно. Хотелось стоять рядом с ним, ощущая тепло и тяжесть его ладоней, бесконечно долго.
- А вы почему не поспешили рыбу губить?
- Перестань мне «выкать», - приказал Сергей, притягивая ее совсем близко, так, что она чувствовала глухие тяжелые удары его сердца, - не настолько я древний, всего-то на семь лет старше. По боку субординацию! На этом островке мы  равны, доступны, близки. Не скрою, хотел бы того же и в жизни…
Она промолчала, скованная участившимся ритмом его сердца.  Сергей легко провел пальцами по ее шее, откинул назад непокорные кудри, приподнял подбородок.
- И волос твоих цветом в осень, - пробормотал он, - дальше не помню, иссяк стихотворный запас. А глаза у тебя меняют цвет. Только что были прозрачными, зеленоватыми, как вода, а теперь – ореховые, и крапинки появились солнечные.
     Ирина глядела ему прямо в зрачки, не отрываясь. Как беззастенчиво она его разглядывает! Нет, даже пожирает глазами, как пишут в нашумевших дамских романах!
     И  глаза у него синие, а вовсе не черные, как казалось ей раньше.
     И губы у него не твердые, а податливые, ищущие, жадные…
     Позвольте, откуда губы?!
     Но он не дал ей возможности  раздумывать и удивляться дальше.   
     Поползли с плеч, влекомые  ладонями Сергея, тонкие бретельки купальника,  обнажая  конусы груди,  которую нежно охватили его пальцы. И разве не она запускала руки в его волосы, поглаживая,  пробуя,  скользя  пальцами вниз,  задержавшись на литых полукружиях его груди, устремляясь дальше, ниже… Разве не она прижималась к нему, обвивалась лианой,  желая только одного – раствориться в нем без остатка. Разве не он  желал того же?
- Шу-тен-ко, Лев-чен-ко, - скандировали с берега, - где вы? Возвращайтесь, хватит прятаться!
- Хоть и оба вы на «ко», не уйдете далеко! – вещал во всю глотку рифмач-Эдичка.
- Вам же будет хуже, сами все съедим! – громко пригрозила практичная Альбина.
     Подстегнутые «кричалками и вопилками», они упали на песок. Сергей на миг оторвался от Ирининых  губ, для того только, чтобы лишить последней  крохотной  принадлежности  ее купальника.
      И время для них точно остановилось…
      *****
- Ирин Сергевна, городской возьмите, - крикнула Ташка в приоткрытую дверь.
Так не пойдет. Она уже телефон не слышит. Еще немного воспоминаний и пиши -  пропала, уважаемая!
- Мам, привет, это я! Уговор помнишь?
- Да, - Ирина  посмотрела на часы, - выхожу через пол часа.  Стол разбираю, - пальцы касались забытых «свекольных» фотографий, найденных в ящике  стола.
- Можешь домой не спешить. Зато поторопись к бабушке! Я уже у них. Назревает яблочный пирог. А ему опасно появляться рядом со мной, остальные могут не познакомиться, - дурачилась в трубку Катя.
- Димка передумал идти к нам?
- Он опять поехал на эту чертову таможню! Сказал, может поздно вернуться. Чтобы мы ждали его у бабушки. Будет сюрприз. Но я думаю, он еще к Марьянке заедет.
- Почему ты так решила?
- Так сюрприз же! Вместе прикатят, помирятся потому что, - объясняла дочь.
- Понятно. Тогда я иду к вам, - согласилась Ирина, - раз сюрприз!
*****
       Нажать на кнопку звонка Ирина не успела, за дверью звонком залился рыжий хин Тобиас, Тобка - Фимин протеже и всеобщий любимец. Лаял радостно, оповещая домашних – свои на пороге.
     И как только различал?
     Дверь отворила Катя. Тобка кинулся под ноги, завертелся волчком, взвизгивая от восторга, когда Ирина, присев, трепала его за уши. Пушистый бублик хвоста грозил отделиться от туловища. Гостье грозили нескончаемые собачьи нежности.
     Из кухни спешила мама.  Людмила Сергеевна, Мила, так звала невестку баба Фима. Сама Фима, с уложенными в высокую прическу седыми кудряшками, напудренная, подрумяненная, с тронутыми коралловой помадой губами, выкатилась из спальни на инвалидной коляске.
     Горнист, труби сбор!
     Димки  лишь не хватает.
     Ахи, охи, объятия.  Ира  не показывалась сто лет (и недели не прошло!), она похудела  (потери юбок пока  не наблюдалось!), как  на работе (все утряслось, насколько возможно), нам срочно нужно поговорить, пока Димка не вернулся (о, да, лучше сейчас или никогда!).
- Бабуля, ты, я чувствую, «нашануарилась». Димка ублажил? – Ирина обняла кокетку за сухонькие плечики, вдыхая знакомый с детства горьковатый аромат.
- Не забыл, - умилялась Фима, - погляди еще и на это!
Она с гордостью продемонстрировала надетый на невесомую «птичью лапку» браслет:
- Циркониевый, лечебный. Который рекламируют все время. Миле точно такой же привез!
- Раздача слонов, - улыбнулась мама, - держись, давление!
- А у меня вот что, – выпалила Катька, приплясывая перед домочадцами, - глядите, завидуйте!
На раскрытой ладони серебрился крошка-мобильник.
- Мечты сбываются, - констатировала Ирина, - а где же сам добрый дядюшка:  волшебник, альтруист, образцовый сын и внук? Про брата умолчу – бездоказательно, пока не увижу положенного мне дара.
- Наверное, к Марьяне отправился, - вздохнула мама, - и давно уже нет.
- Бабушка, спорить могу, явятся вместе! - заверила ее Катерина. 
- Хотелось бы. Только сомневаюсь я однако…
- Истеричка утром снова звонила, - вклинилась Фима, - Диму требовала. Глаза открыть, дескать, хочет на его бесстыжую подругу. Паршивка!
- Идите за стол, - велела Людмила Сергеевна, - перекусим. Димку ждать – с голоду помереть не долго.
- Пирог, пирог, – запела Катя, - меня волнует только он! 
- Паршивка ли, а может глупенькая совсем. Чего добивается? Думает, он благодарен ей будет? – Людмила Сергеевна разливала чай, - Только звонившая  от истины не далека. Я видела Марьяну и этого парня. Сегодня днем. Вошла в кулинарию, а они из кафе выходят, которое рядом.  Она поздоровалась, спутника представила – жених мой, Влад, говорит. В ноябре свадьба у них.
- Ай, яй, яй, - причитала Фима, - что ж творится на белом свете! Жили вместе как муж и жена, год ведь почти! Как же так?
- Бабусь, ты как будто вчера родилась, -   безапелляционно ляпнула Катька, - подумаешь, невидаль! Попробовали, не получилось. Лучше вовремя разбежаться сразу, чем потом мучиться. Раскудахтались!
- Кать, полегче на поворотах, - заметила Ирина, - выражения выбирай. Обидеть проще простого, много ума не надо.
Баба Фима невозмутимо похлопала надувшуюся правнучку по тыльной стороне кисти.
- Заступница! Отбрила бабку. Может оно и так. Вы, молодые, умнее нас, дальновиднее. Как сейчас говорят – продвинутые, да? И хорошо. Шишек меньше набьется. А на мать попусту не серчай.
- Не собираюсь даже, -  выдала Катя, - чуть что, сразу – полегче, сами не в меру обидчивые!
- А ведь, чует мое сердце, Димка сам виноват. Иначе не звонила бы сюда эта вертихвостка. Значит, дал повод, - решила Людмила Сергеевна.
- Бабушка в своем репертуаре, - кинулась на защиту любимца Катя, - предчувствия не обманули, ха-ха-ха!
     Тем временем из-под стола выскочил Тобка, проделав вновь трюк с узнаванием своих. В замке повернулся ключ и взорам честной компании предстал «камень предкновения» - Дмитрий Левченко собственной персоной:  заботливый внук, нежный сын,  младший брат и  дядюшка.
- Димка пришел! – завопила Катерина, незамедлительно вешаясь ему на шею, - Привет! Мы с пирогом тебя заждались совсем!
- Привет, привет! С тобой мы уже виделись, - он щелкнул племянницу по носу, - а с мамой твоей – нет.
     Ирина поцеловала его в колючий ежик макушки. Как в детстве. Макушка осталась такой же белобрысой, только значительно прибавила в высоту, приходилось встать на цыпочки и пригнуть братскую бедовую головушку. Мужчины в их семье на рост не жаловались.
- Как съездил? Польша на месте?
В целом – удачно. Были кое-какие трения, но это мелочи, утрясутся по ходу.  И Польша стоит, куда ей деваться-то, вместе с гонористыми панами и прекрасными панночками. Но дома – лучше. Впервые осознал, наверное,
что такое ностальгия. Старею, видимо, -  усмехнулся Димка, - четвертак скоро, как ни крути. Катерина вон на дружбана моего, Костика,  ярлык навесила – старый, когда я познакомить их надумал!
- Он старый, а ты – нет! – отбарабанила Катька свою собственную  «теорию относительности».
- Мам, жрать охота, сил нет! Давайте, женский батальон, мечите на стол, что есть в печи. Едок вернулся! Я быстренько, переоденусь только.
Димка скрылся в глубине квартиры. За ним увязался было Тобка, потом вернулся, улегся, ворча, у Фиминой коляски.
- Обиделся,  лисенок? Не пустил тебя Дима к себе в комнату? А не навязывайся, когда не нужен, -  пожурила песика Фима, почесывая его лохматую шею. Тобка в благодарность лизнул хозяйскую ладошку розовым быстрым языком.
- Расстроен, по моему, -  произнесла Людмила Сергеевна, - говорит, смеется,  за слова боль прячет…
     Собрали на стол,  свято исполняя приказ. Димка не торопился, словно  не он недавно еду требовал и их подстегивал.  Зароптали:
- Что он там возится! Вечно так: скорее, пропадаю, быка бы съел, а сам застрянет где-нибудь, - бурчала Фима.
- Ириша, пойди к нему, погляди, почему не идет, - попросила мама.
- Я схожу, - вскочила Катерина, - прибежит, как шелковый!
- Пусть мама идет, - остановила  егозу Фима.
- Ба, ты нас обманываешь, оказывается! Говоришь, бразильские сериалы терпеть не можешь, а сама тайком поглядываешь, да? Думаешь, Димка сиганет с четвертого этажа от неразделенной любви? – ерничала представительница  «продвинутой молодежи».
     Ирина  никак не могла привыкнуть к новому облику квартиры. Димка затеял ремонт: торец длинного коридора, по которому хоть на велосипеде катайся, что они не раз и проделывали, превратился в объемистый шкаф-купе, сократив пространство, придавая  унылой туннельности уют и комфорт холла. Дверь-гармошка заменила громоздкую стеклянно-ячеистую в их бывшей детской, «балконной», ставшей теперь единоличным обиталищем младшего брата.
     Давным-давно в уголке за дверью стояла детская белая кроватка с решеткой прутьев, доставшаяся Димке по наследству от сестры. И он – большелобый, круглощекий, с широко распахнутыми зелено-серыми глазами, льняными кольцами длинных волос (жаль было стричь такую роскошь), пухлыми ручками в перевязочках, губками бантиком, за что и получил от Ирины прозвище Карасик,  топтался в мягкой клетке, требуя на ночь сказку. Не какой-нибудь «колобок-теремок», а непременно: «Как кошка кота за темные леса унесла». Ее уговоры, увещевания разбивались о стену железобетонного скорпионьего упрямства – норов прорезывался и крепчал. Пока Ирина  не заходилась в приступе дикого хохота, представив страдалицу-кошку, посадившую на закорки лоботряса-котяру и тащившую благоверного лодыря через пни и бурелом подальше от петушка и лисы с ее неизменным горошком. Глядя на сестру, подхватывал веселуху и братец, тоненько визжа в знак солидарности. Из соседней спальни выплывали мирно судачившие бабушки: степенная высокая Фима и быстрая маленькая Катерина,  крымская гостья. Застывали на пороге, переглядывались, недоумевая, качали головами.
- Сказились вы что ли? –  спрашивала наконец керченская баба Катя и от этого «сказились» они снова тряслись от смеха.
     Бабушки, махнув на «сказившихся»  руками,  удалялись восвояси.  Сколько Димке было тогда? Годика три, не больше. Значит ей -  тринадцать.
     Время, время, неумолимое, безвозвратное, как стремителен твой бег!
- Иди сюда, - позвал Димка, - я на балконе.
Свет он не зажигал, в сумерках  Ирина видела лишь огонек его сигареты да смутные очертания крепкой фигуры у открытого проема балконной рамы.
- Будешь? – протянул пачку.
- «Данхилл»? – принюхалась Ирина, - управляемый термояд!
- Самое то! Заждались? А я тут покуриваю. Скажи бабулькам и Кате, что мы скоро будем, минут через 20, а сама возвращайся.
- Что случилось, Дим?
Она положила ладонь на его тугое плечо.
- Не могу сейчас выйти. Расспросы, подробности, то, се… Побудь со мной. Только скажи им – все нормально. И приходи.
     Когда она вернулась, Димка прикуривал еще одну сигарету. Ирина присела в плетеное кресло, выглянула за балкон.
     Вечная кавалькада машин на проспекте,  гул, сигналы, атрибутика скорости, движения, которую перестаешь замечать, живя в центре, и которая рвет перепонки, сверлит мозг после их тихого спального заречья. Внизу, на пятачке у старого кинотеатра, сделавшегося местом сбора городской молодежи, бренчит гитара, ломкий мальчишеский тенорок  старательно подражает кумиру:
          
Видишь там, на горе  возвышается крест?
Под ним с десяток солдат. Повиси- ка  на не-е-о-м!
А когда надоест, возвращайся назад,
Гулять по воде, гулять по воде,
Гулять по воде  со мно-о-ой!

     Напротив, через летящий, чадящий проспект, чуть влево,  в «китайской стене», полузакрытой деревьями и крышами соседних домов, светится окно на шестом этаже. 
     Когда-то они с Ярославом установили ритуал. Два световых сигнала: включить - выключить - снова включить. Значит – пришел домой, все в порядке, спокойной ночи.
     Димка загасил недокуренную сигарету.
- Хватит. Замутило уже. Раскис я, Ирка, как сопляк последний.
Сел на приступок в дверном проеме. Ирина потрепала братца по стриженному затылку.
- Рассказывай. Накуролесил?
- Черт его разберет! Как-то все завязалось…
- Не помирились?
- Пришел, а там этот хмырь сидит, который «просто друг и коллега». Мара заявляет: «Влад, познакомься, это Дима, мой старый приятель». Как будто я этого очкастого козла первый раз вижу! Будто она нас уже не знакомила один раз!
- А если начать с начала?
- А если с начала – долгая песня.  Нас не поймут.
- Наши родственницы – калачи тертые. Излагай!
- У Мары день рождения был, в конце сентября, недавно, да ты помнишь ведь. Она захотела в «Печках» тусоваться. Пригласила кроме наших еще и с работы некоторых. С  ними и приперся этот козел.
- Почему ты его упорно козлом зовешь? –  спросила Ирина, - два раза познакомились, даже я запомнила – Влад.
- Потому что – козел! И не перебивай!
     Братец  вскочил, выпрямился – взъерошенный, рассерженный. Но таким он был предсказуем,  понятен. Может быть из-за непривычной его подавленности она и пыталась вывести Димку из себя, вытаскивая на свет божий спрятавшийся норов?
- Марьянка  весь вечер играла в стерву.  Поощряла его всячески: все  плоские шуточки, двусмысленности, масляные взгляды. На меня – ноль внимания.
- Хотела, чтобы ты приревновал? –  предположила Ирина. – Может,  ты не  был к ней внимателен в последнее время?
- Не знаю и знать не хочу, что она там хотела, пропади оно все пропадом, - в сердцах рубанул Димка, - только одного добилась: я взбеленился,  потребовал, чтобы  прекратила ломать комедию. Она с милой улыбочкой разъяснила мне, как безнадежному дебилу, что она просто развлекает своих гостей, проявляет к ним внимание. А если мне что-то не нравится, то это мои проблемы.
- И что дальше?
- А дальше я спросил, не намекает ли она на то, что мне нужно уйти. Марка и отвечает – возможно.  Ну,  меня и понесло. Деньги швырнул на стол, прямо  козлу  под нос,  рассчитаешься, говорю,  гость дорогой, а то как бы не опозориться перед дамой сердца, ты же не готовился к такому повороту. Или готовился?
Он перевел дух,  зашелестел сигаретной пачкой.
- Какие-то купеческие замашки, Дим, не находишь? К чему бы? Всегда считала тебя здравомыслящим парнем.
- Значит, неправильно считала. Дал волю нервам,  - Димка прикурил, огонек зажигалки высветил упрямый подбородок с ямкой посередине,  четко очерченный изгиб крупных губ, -  за что и получил по мордасам от именинницы.
- Африканские страсти, -  пробормотала Ирина. – Драку что ли учинил?
- Вот именно, страсти-мордасти. Нет, на то, чтобы кулаками не махать,  того самого хваленого здравого смысла хватило. Просто повернулся и ушел.
- И что за сложности?  Хороши оба, но ты мог бы и не раздувать скандал, поговорил бы с Марьяной потом наедине, объяснил, что тебе такое ее поведение не приятно.
- Сложности… Сложности начнутся позже. Тогда мне было на всех и все глубоко плевать.  Еще и девица одна со мной увязалась,  Маркина сослуживица, мы и раньше в компании встречались,  она откровенно вешалась на меня всегда.
- Мда, вот оказывается какие подробности вырисовываются… А ты, конечно же, был несказанно доволен, что пользуешься ее  расположением?
- Ир, ну я не могу, скажешь тоже – расположением! Шлюшка она, понимаешь, дешевая вертлявая шлюшка, такую только пальцем помани, она за любым потащится. А уж если не безлошадный, да с «баблом» порядок, тогда вообще  – полный вперед!
- Самокритично. Ты ведь сам за такой поташился, зная все, о чем так красочно расписал сейчас мне.
- Не язви, сестричка! Мы завалили в какой-то занюханный кабак, там я накачался  водкой до  потери пульса. Трахал, скорее всего,  не  я ее, а она меня, уж прости за натурализм.   Короче говоря,  очнулся после полудня в ее девичьей спаленке и как честный человек… дал деру!
- Угу, оставив при этом номер своего телефона, чтобы  боевая подруга  могла растрезвонить о твоих доблестях маме, Фиме и  даже Тобке!
Он, скорее всего, уставился на нее вопросительно, в темноте это разобрать было нелегко. Что повернулся резко и всем корпусом, это она почувствовала. Попросила:
- Больно не бей, синяки останутся, стыдно – такая респектабельная серьезная женщина! Какой пример я подам подчиненным? А дочери? О двух пожилых леди на кухне просто не хочу и думать…
Димка хрюкнул смешком, боднул ее плечо крутолобой головой:
- Проехали! Так что, эта барабулька сушеная звонила сюда? Вот сучонка! Так это она, выходит, все выложила на тарелочке с голубой каемочкой?!
- Ох, Димон,  запутался ты! Марьяна знает?
- По ходу – да. Сцен не устраивала, просто сказала, что все для себя решила. Я с букетом вломился, розы желтые, ее любимые. Их она взяла, а мне представила этого… Влада. В ноябре у них свадьба, Ириша.
- Приговор окончателен и обжалованию не подлежит?
- Черт бы драл эту шавку! И почему она не могла придержать свой поганый язык?
     Ирина поднялась из своего плетеного прибежища. Запахнула плотнее полы курточки, прихваченной по пути на балкон. 
- Холодно как стало! Пошли в комнату.
Дима прикрыл дверь, вспыхнул яркий верхний свет.
- По твоему, если бы не проговорилась «девочка-ночь», все можно было исправить и вернуть на круги своя?
Брат пожал плечами, произнес не слишком уверенно:
- Видишь ли, Ира, мужчины все-таки устроены иначе. И то, что для вас значимо и непоправимо, вовсе не так важно для нас.
- Вы, мы! Когда-то я уже слышала подобные рассуждения. От мужчины. Только они не означает  истину. Скорее, уводит от нее. Обволакивает пленкой вседозволенности. Дает  говорящему и только ему право на неправду.
- Ого, отповедь как бы! Но согласиться с тобой в целом не могу, потому что…
- Потому что я живу старомодными понятиями, придаю значение мелочам, раздувая их до размеров катастрофических, и вообще, закомплексована донельзя. Это я тоже слышала несчетное число раз…
- Потому что ты – моя волшебная губка! Раз – и впитала в себя мои беды-горести. И сразу сделалось легче, правда!
Он улыбнулся, взял сестру за руки. Большой, наделавший такие же большие глупости, бесконечно родной, дорогой мальчишка.
- А истина где-то рядом. И по всему выходит, я такой же, как и ты:  несовременный, не умеющий прощать, упрямец  с кучей комплексов. Переживем как- нибудь!
- Бабушка Катя всегда говорила – не копи  обиду в себе, раздели с близким человеком. Станет легче.   
- Ба Ка была мудрой женщиной. Таких теперь – раз, два и обчелся. Переводятся потихоньку. Где найдешь такую, чтобы понимала с полуслова, с полу взгляда?
- Ах ты, вредина! – Ирина уперлась кулаками ему в грудь, шутливо толкая, - А я? Минуту назад наградил почетным званием личной губки и сразу на попятную? Или намекаешь на то, что я уже в рядах почтенных аксакалок?
- Знаете что, почтеннейшая, я вспомнил, как дико хотел есть, когда вернулся домой! И от этого воспоминания аппетит мой утроился. Быстро на кухню, пока тебя не проглотил!

*****
     На кухне заседала Катя. Смотрела «Слабое звено» в обществе изрядно отощавшего яблочного пирога.
- Где все? -  бодро поинтересовался Димка, гремя кастрюльными крышками.
- Явились, заговорщики! Сидят в темноте, шушукаются, свет не жгут, конспираторы!
- Прости, что вас бросили. Вышло так, заговорились, - наклонившись, Ирина поцеловала дочь в щеку, - Дима, садись за стол, хватит разведку производить  и кусочничать. Я все тебе сейчас подам.
- Ба Люда тетради проверяет, сказала – пусть Димка сам питается, раз ждать его долго приходится. Но просила позвать, когда вы появитесь на кухне, - вываливала новости Катя, с одобрением глядя на оголодавшего дядюшку, поглощавшего еду с завидным проворством.
- У тебя уши шевелятся, Дим! От жадности, - не удержавшись, подпустила она капельку сарказма, - а ба Фима по телефону треплется уже минут двадцать. Со своей подругой. Сегодня продолжение русского мыла: «Зять Николай – 2»!
- Тогда не стоит отрывать, дело святое,  -  пробубнил Димка набитым ртом.
- Нечего сказать, заботливый сынок! – в кухню заглянула Людмила Сергеевна, - Слава Богу, поесть изволил, привереда!
- Заболтливый он, - обыграла слово Катька, - а поесть тоже не дурак, – она похлопала ладошкой по плоскому животу, - Пузцо-то сытенькое! 
- И где ты пузцо  нашла, - отозвался дядюшка, довольный тем, что может расквитаться с насмешницей, -  харчи только переводишь, хребет через живот чесать можно!
- Наелся, -  удовлетворилась мама, - отбиваться начал! Разговорами сыт не будешь…
- А не тяпнуть ли нам водочки, дорогие женщины? За мое благополучное возвращение из дальних странствий!
Димка рванул к холодильнику, выуживая из  ледяных глубин морозилки  подернутую изморозью бутылку.
- Кто тут водку пьет, а мне не наливает? – прогудела дьяконовским басом Фима,  лихо «подруливая» к столу, -  экономить на бабке удумали? Не пройдет номер!
За лихачкой прискакал  верный Тобиас,  уселся у стола, облизываясь,  посматривая на «виночерпия».
- Тебе не налью, не проси,  хитрюга, - Димка протянул песику кусочек обожаемого им сыра, - и Катерине тоже! А вот остальным – с  превеликим удовольствием. Попробуем, что там Костяныч  нахваливал!
- Нужна мне твоя водка, дрянь какая! – Катерина скорчила презрительную гримасу.
- Мне капельку, Дима! -  заволновалась мама, - У меня сочинений гора непроверенных.
- Ту ересь, мам, которую твои ученики-мученики накатали,  без водки и читать-то вредно! – наставительно изрек  проницательный сын, - В самый раз охладилась,  тянуться начала! – похваливал «дрянь какую» Димка, -  вы-то хоть  по полной, без отказа? -  допрашивал  сестру и бабушку.
- Не  дождешься отказа моего, унучек! -  хохмила бабуля, - Только придавите вы эту Киселиху,  вот рвотный порошок!
     Подняли стопарики. Хин коротко тявкнул. Людмила Сергеевна попросила:
- Не подсказывай, Тобик! Сама справлюсь.  За вас, мои взрослые дети! Чтобы судьба была к вам добрее, а все мы – друг к другу.
- Ты даешь, ма! – восхитился Димка,  -  Зря послушался тебя, мало налил. Прямо тамада!
- Та еще! – подмигнула сыну Людмила Сергеевна.
- Водка как водка,  за вас – до дна, - заметила Фима, - но ничего особенного. Костик  преувеличил ее достоинства.
- Весьма недурственная, - не дал в обиду друга Димка.
- Ой, знатоки собрались! – ввернула Катя.
- Я так и вообще не понимаю этих определений – мягко пьется, легко, - отметилась и Людмила Сергеевна, - по-моему, назначение водки -  обжигает внутренности, что мы с вами  проделали. И преуспели. Какой там особый вкус?
- Особый вкус придали твои слова, -  пыталась увести  спорщиков в нейтральные воды  Ирина.
- На  вас разве угодишь? -  ворчал Димка,  выстраивая домиком неожиданно темные  для блондина брови, -  Джин охаяли -  елки-палки,  мартини парфюмерией обозвали…
- Но-но, о мартини попрошу непочтительно не высказываться! – уточнила Катерина.
     Ирина,  слушая шутливую перепалку,  вспомнила, как бывало,  говаривала   керченская бабушка, глядя на внука:  «Породистый, Васильевское племя,  до чего же на Люду похож! А Ируша – вылитый отец,  все крошки подобрала.  В народе кажут – счастливы бывают такие дети…»
- Не слушай нас, сынок, -  Людмила Сергеевна слегка порозовела,  что очень шло ей, придавая  фарфоровой белокожести  лица  свежесть, -  но я, признаться, опьянела. И внутри у меня действительно пожар!
- Сэр Тобиас, сочинения на вашей собачьей совести! – отдала приказ Ирина.
Рыжий хин громко залаял.
- Ириша, я забыл совсем, –  Димка выскочил  из кухни, сокрушаясь по дороге, - тебе только и не отдал того, что привез! 
Песик продолжал облаивание  беспокойного семейства.
- Тише, Тоб, разошелся! Соседи что подумают? – Катя сграбастала хулигана  в охапку, -  Препод из тебя больно строгий!
- Димка, опять! Что еще ты выдумал? -  кричала улизнувшему брату вдогонку Ирина, -  Дорогие подарки делаешь!
- Не шуми, не Тобка! -  вернулся радостный брат, - Все соседские претензии спишем на тебя.
- У меня зарплата меньше, чем телефончик дареный стоит! -  воспитывала брата сестра.
- Так то твоя зарплата, - вывернулся братец, - ты на нее и живи. А я уж как-нибудь на свои протяну. И хватит критику наводить! У меня одна племянница, что хочу, то и ворочу. Сестра тоже одна. Бери пример со старшего поколения,   довольны и смеются.   
- Ступай в спальню, дочка,  - посмеиваясь, сказала мама, - подобреешь!
     Платье и впрямь выглядело шикарно: красное, струящееся, облегающее бедра, расклешенное книзу ассиметричными клиньями. Под горлышко, но рукава и верх прозрачные, на груди и спине вставки, имитирующие языки пламени, расшитые пайетками. В таком только танцевать – полетит, закружится вокруг стройных длинных ног, взметнется, открывая на миг то, что постороннему взгляду вовсе не предназначено.  Или сидеть на высоком табурете у барной стойки светской львицей – загадочной, недоступной, с бокалом вина в руке, улыбаясь лишь краешком губ. Плечи соблазнительно полу скрыты легким флером, подсвечены приглушенным мягким светом…
     Вещь роскошная, мало функциональная,  не практичная.  Куда она отправится в таком наряде?  Но красиво, черт  раздери! Ее цвет.
     Ирина любовалась собой.
- Выйди к народу, не томи! – протрубил Димка.
    Она выпорхнула из «балконной»,  прочертила преобразованный в холл коридор танцующе-небрежной  походкой подиумных див,  миновала распахнутую кухонную дверь,  домочадцев от мала до велика, застывших «немой сценой», достойной Гоголевского пера.  Возле  брата стремительно развернулась,  платье окутало ноги огненным всполохом.  Присела в реверансе,  глядя на Димку снизу вверх  с насмешливым вызовом.
- Отпад! - выразила общее восхищение Катерина.
- Спасибо, Карасик! -  поднятая из почтительной коленоприклоненности, Ирина поцеловала брата.
Пусть платье просто живет в ее шкафу.  Обидеть Димку она не в силах.
     Домой засобирались ближе к десяти вечера. Мама и Фима уговаривали оставаться  ночевать у них. Катерина вопрошала, округляя глаза:
- А животные наши как же?
Будто бы на ее попечении состоял целый зоопарк, не меньше. Тобка утвердительно подтявкивал,  услыхав о братьях по разуму.
     Димка  сказал, что никуда их пешкарусом не отпустит, отвезет.  Мама  напомнила, что он  не слишком трезв для посадки за руль. Фима возразила, что для крепкого мужчины выпитое Димкой количество сорокоградусной как слону дробина. Тобиас носился между ораторами, оглашая окрестности жизнерадостным собачьим гавом. Филиал улицы Новой подбирался к добропорядочной трехкомнатной квартире  на четвертом этаже дома сталинской постройки в сердце областного центра…
     Накал противоречий разрешила Катерина, бросив на ходу:
- Димон, угомонись, я нас превосходно доставлю домой на твоем «фордэшнике».  Можешь сидеть штурманом и контролировать процесс. На седалище водка не влияет!
     Во дворе хлесткий холодный  ветер подметал опавшую листву.  Сонно шевелились  раздетые  догола ветки  пирамидальных тополей, ровесников дома.  В полутемный колодец двора не проникали даже звуки шумного проспекта.  Безлюдье. Безвременье.   
     Димка сунул племяннице в ладошку ключи,  обронил:
- Дерзай,  гонщица-угонщица!
Катерина  прошагала к стоянке,  потопталась минуту-другую, занервничала:
- Димка-а-а!  Нет тут «фордэшки»,  какой-то монстр на твое место завалил!
- Ага! Съела! – радуясь розыгрышу, завопил дядюшка, - Махнул не глядя, как на фронте говорят!
- Крутизна! – подхватила племяшка боевой клич, - правда твой?!
     «Шевроле» возвышался среди худосочных соседей черной громадиной, словно кит среди стаи мелкой рыбешки. 
- Цепак, джипак,  полторы извилины,  пудовые кулачищи – что еще нужно новорусскому парню для безбедной жизни? – прикалывался Димка, наблюдая за неподдельным женским  восторгом, -  Восполнил пробел, так сказать!
- Целый  автобус! – продолжала панегирик  Катерина,  юркнув на водительское сиденье, -  а ну залетай,  не то умчу одна, руки так и чешутся! Это и есть обещанный сюрприз, да?
- Часть сюрприза. В целом фокус не удался, но я старался, видит Бог, - вспомнил о неудаче Димка.
- Крепче за баранку держись, шофер! -  посоветовала Ирина, - Димка,  следи за ней,  мне  пробелы подобного свойства восполнять не по зубам!
- Не каркай,  – предостерег Димка,  устраивая свое «водкоустойчивое седалище» на штурманском месте, - все будет тип-топ, кто инструктором был, разве не ваш покорный слуга?!  Давай, Катюха, топи с Богом!
- Мы мимо универа, мам, там движение сейчас никакое.  Не волнуйся! И-эх! Как в песне:
Я выезжаю, я как Шумахер,
Я выезжаю, идите все на … фиг!

     Перед  дверью в подъезд   Ирина сказала брату:
- Остаешься у нас. Однозначно. Знаю я тебя, еще поедешь искать приключений на свою новорусскую  оджипованную  задницу!  Сейчас домой позвоним и предупредим. Утро вечера мудренее,  наш гостевой диван тебя позабыл совсем.
- Йес, мэм! -  и не думал  прекословить  братишка.
     Едва отворили дверь,  на длинных  мягких лапах подкралась  кошка Марта,  глаза ее в темноте светились  жутковато и желтовато.  На свету стало понятно, что и сынок тут как тут,  присутствовал в  мамином форватере, поигрывая родительским хвостом с белой меткой на кончике. Димка возился с затянувшимся намертво шнурком кроссовки, чертыхаясь,  опустился на одно колено. Марта подобралась вплотную, поставив на колено лапки,  ткнулась любопытной мордочкой прямо Димке в нос,  возмущенно чихнула.
- Целую и обнимяу, - перевела на общедоступный кошачьи подвижки Катя, - а  фейс-контроль не прошел, водки надо было лакать поменьше! 
Захохотав, Димка внезапно насторожился:
- Тихо! Слышите, у вас в спальне кто-то есть,  бормочет тихонько…
Настал черед ответно веселиться хозяйкам:
- Испугался,  крутой браток! Любовники в шкафу не водятся, не надейся, - потешалась над ошарашенным братом Ирина, - и попугаи говорить так и не научились. Это радио, мы его всегда оставляем, чтобы попушки наши не скучали и не боялись одни.
     Она вошла в спальню,  подкрутила настройку погромче, чтобы братец осознал всю глубину своего прокола.  Хорошо поставленный мужской голос  декламировал чуть нараспев стихотворные строчки:
Нас не нужно жалеть,
Ведь и мы б никого не жалели…

*****
Нас не нужно жалеть,
Ведь и мы б никого не жалели,
Мы пред нашим комбатом,
Как пред Господом Богом – чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
На могилах у мертвых расцвели голубые цветы…

     Охрименко  читал негромко, без ложной, слезливой патетики. Так, что мороз продирал кожу, пробегая вдоль позвоночника.
     Полина Ивановна, отложив листочки со сценарием, подалась вперед: равнодушным строчки Гудзенко в Вовкином  исполнении не оставили никого.
- Прекрасно, Володя! А что  скажете,  дорогие соучастники,  если мы подкорректируем наше  действо?
     9 «в» готовил агитбригаду ко дню комсомола по заданию директора школы.  Смоляков сунулся к  ней со своим замыслом – организовать школьный ВИА и нарвался  на благосклонность. В обмен на призовое место в конкурсе агитбригад среди городских школ.
- Вам и карты в руки, - заявила директриса, -  Полина Ивановна ас! Считайте,  режиссером-постановщиком обеспечены. Я слово свое сдержу, помогу с аппаратурой, а репетировать можете в актовом зале.
     Вот и корпели почти неделю. Сначала хотели инсценировать песню военных лет. Но Полюшка переиначила, решив, что так они ничего не добьются. Пойдут по проторенному пути и затеряются среди десятков однообразных выступлений. И предложила тему: «Поэт в России больше, чем поэт». О молодых поэтах, погибших на войне.
- Меня, не скрою, на  изменения  натолкнули ребята, - призналась Полина Ивановна, - они вчера оставались  втроем столы расставлять,  наш мыслитель, - она кивнула Потапычу, - и говорит: «Как-то получается монотонно, суховато, словно стихотворный конвейер. Надо бы оживление внести!»  Вот мы обмозговали и…
Класс покосился  на старика Потапыча: кто с удивлением, кто с одобрением, некоторые и с раздражением – будем теперь голову морочить из-за сующего нос в дебри умника.  Полюшка взгляды оценила, подметила:
- Думаю, идея стоящая. И в наших интересах, что немаловажно!
Старик сидел безучастен и задумчив. Как бы еще чего не придумал ненароком!
     Зашумели, обмениваясь репликами:
- А что тут еще придумаешь,  -  подбил бабки Вовка, - поэты – они и в Африке поэты, от стихов никуда не денешься!
- Деваться и не придется. Дело совсем не в том. Вот послушайте!
     И завертелось колесо изменений, перевоплощений и находок, всего того, что зовется емким словом – творчество.
- Лера, ты в начале выходить на сцену не будешь. В глубине сцены соберутся ребята, девчонки, вроде бы вечеринка студенческая.  Под гитару поют Когановскую «Бригантину», - Полина Ивановна загорелась перестройкой не на шутку, -  из группы выходишь ты, Ярослав.  Музыка тише, но еще поют. Ты двигаешься на зрителей, останавливаешься  у края сцены и читаешь Майорова  «Мы». Пробуем?
- «Бригантина» - это «надоело говорить и спорить и любить усталые глаза»? – спросила Ирина.
- Именно. Слова знаешь?
- Не все. Начало только. Слышала, ее мамины выпускники как-то пели, когда приходили после вечера встречи.
- Отлично! Слова я  принесу. Разучите. У меня сборник есть, там и ноты, - обнадежила Полина Ивановна.
- Давай, Майоров, - напутствовал Смолякова Витька, - начинай, а за нами не заржавеет!
Ярослав, вскинув упрямый подбородок, посмотрел куда-то поверх голов одноклассников,  заговорил:
Есть в голосе моем звучание металла,
Я в жизнь вошел тяжелым и прямым.
Не все умрет, не все войдет в каталог,
Но только пусть под именем моим
Потомок различит в архивном хламе
Кусок горячей,  верной нам земли,
Где мы прошли с обугленными ртами
И мужество, как знамя, пронесли…

С каждой строчкой голос его креп,  слова звучали четко, весомо:
Мы были высоки, русоволосы,
Вы в книгах причитаете, как миф,
О людях, что ушли не долюбив,
Не докурив последней папиросы…

- Чтецы у нас первоклассные, - похвалила Полюшка, -  а теперь настал Лерин черед.  Майоров делает шаг в сторону, Лера подходит к нему и произносит  текст посвящения. Следом  «Лирическое отступление» Когана. Юра, ты выучил?
Атлетичный Юра подтвердил.
- Уверенней, напористей. Ты чересчур скован. Почувствуй ритм, настрой стихотворения. Его невозможно мямлить. Вот послушай:
Есть в наших днях такая точность,
Что мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков.
И будут жаловаться милым,
Что не родились в те года,
Когда звенела и дымилась,
На берег рухнувши, вода.
Они нас выдумают снова -
Сажень косая, твердый шаг -
И верную найдут основу,
Но не сумеют так дышать,
Как мы дышали, как дружили,
Как жили мы, как впопыхах
Плохие песни мы сложили
О поразительных делах…

Полина Ивановна замолчала. Класс притих, завороженный силой и проникновенностью рифмованных строк.
- Лера,  снова ты. Рассказываешь о поэтах, - вздохнув,  продолжила Полина Ивановна.  Володя вбегает – объявление войны. Сцена прощания. Ребята уходят за кулисы, девочки провожают,  звучит песня «До свидания,  мальчики». Ярослав настаивает на гитарном исполнении, осваиваешь, Ира?
Классная сделала паузу в прогоне.
Ирина  кивнула утвердительно.
- Я бедовая,  я страсть какая ловкая! - словами Толстовского Филиппка поддакнул вместо нее Петраш, -  Не на баяне же пиликать. Гитара – вот что звучит гордо! Опять же, одним ударом пристукнем всех зайцев разом: первое место к рукам приберем, прославимся в веках, группу сколотим – зашибись! Ирка научится на гитаре, будет чувиха-оркестр – одной рукой на «енике», второй -  по струнам…
Витька мечтательно закатил глаза.
- А к ноге динаму,  ток вырабатывать в отдаленные северные районы, - понесло по кочкам даже молчуна-Валерика, назначенного Всеволодом Багрицким.
- А вам, одному и второму В, по амбарному замку на ротики, - расщедрилась Ирина, - хотя нет, Валерке не стоит, не то Багрицкого мы так и не услышим. А Петруха и с замком болтать не перестанет!
- Делу -  время, - напомнила классная, - вернемся к нашим поэтам.  Тут и начинается самое  интересное. Нужны будут дополнительные силы.
     Агитбригадчики дружно уставились на Полюшку. Ярослав заговорщицки перемигивался с Витьком. Потапыч, еще один зачинщик, продолжал пребывать в своем извечном ступоре с отсутствующим видом, обманчивым, как выходило на поверку. 
    Полина, умело заинтриговав,  вносила  ясность:
- Допели девчонки песню, выходят ребята, не занятые по сценарию. Все отступают назад, освобождая центр сцены. Беретесь за руки. Вы -  телеграфные столбы. Раскачиваетесь слегка – ветер гудит в проводах.
Она обвела взглядом притихших артистов.
- Ход конем! Петруха учудил, не иначе, - громкий шепот Володи, обращенный  к Ирине, разнесся по классу, - обкурился в беседке, тут столбы телеграфные к нему, качаясь, и подступили…
- Нет, Володя, они ко мне подступили, - улыбнулась Полюшка, - но торжественно клянусь, в беседке я не курила!
От громового залпа хохота, казалось, дрожат стены.
- Давайте все же попробуем, - отсмеявшись, гнула свою линию Полина Ивановна,  - Слипченко, не увлекайся, это уже не ветер, это ураган.  А Мезенцев таки удрал, столбом быть не захотел…
- Я умру сейчас! – у Марины Рогальской от смеха  показались слезы, - Цирк уехал, а клоун, - она покосилась на Петраша, - столбы обучать отправился.
     Витька с серьезной миной на лукавой лопоухой физиономии показывал «столбам» правильную амплитуду раскачки.
     Полюшка умело вернула поток сознания в нужное русло:
- Коля, - обратилась она к Слипченко, - столб из тебя отменный, но по тебе тоскует текст:
Телеграфные столбы, телеграфные столбы,
Вам дана без похвальбы простота моей судьбы:
Им шагать и мне шагать,
Через поле, через гать…

- Прошагаешь по сцене в боевой амуниции под «столбовое» сопровождение. Мезенцев наш еще локти кусать будет!
     Слипченко озабоченно почесал репу. Стихи учить – дело швах! Но и столбом лишь подвизаться на подмостках  тоже радости мало. 
     А режиссер-постановщик времени не теряла:
- Столбы быстренько переквалифицируются в рельсы-шпалы-поезд. Топаем ногами, воинский эшелон на фронт едет.  Только не так рьяно! Не сотня  юных бойцов на разведку в поля поскакала.  Ритм поймайте. Слава, ты ведь  музрук!  Задавай должный ритм!   
Дело понемногу пошло на лад.  Топать стоялыми конями перестали.
- И сейчас, по логике происходящего,  напрашивается  некий взрыв.  Развязка.  Потому я предлагаю вставить в действие  именно этот эпизод.
Она прочла стихотворение.  Класс отмалчивался. То ли устали, то ли прикидывали, кому достанется.
- Витька бы смог, -  озвучила свои соображения Ирина, и Маринка закивала, выражая солидарность и одобрение, -  нужно ведь задиристо,  неожиданно,  если взрыв.
- Нашли тоже – Фигаро здесь,  Фигаро там, -  не промедлил с ответом Петраш, -  я Кульчицкий, ясно вам?  И мне эта роль нравится чрезвычайно! Одни стихи чего стоят!
     Он схватил указку, лежащую на полочке возле классной доски,  и, выделывая фехтовальные па, достойные  трех мушкетеров вместе взятых,  начал теснить Маринку к окну,  поддевая ее  черный передник кончиком шпаги-указки.  При каждом пируэте не забывал выдавать на гора и строчки:
Мечтатель, фантазер, лентяй, завистник!
Что, пули в каску безопасней капель?
И конница проносится со свистом
Вертящихся пропеллерами сабель…
Я раньше думал, лейтенант звучит – налейте нам,
И, зная топографию, он топает по гравию.
Война – совсем не  фейерверк, а просто трудная работа,
Когда, мокра от пота,  вверх ползет по пахоте пехота.
Марш!

     На этом повелительном аккорде Витька нацепил на острие «шпаги» сырую стирательную тряпку, свесившуюся с полочки в беззвучном предложении,  и метнул ее в Маринку. Та, выказав чудеса ловкости, поймала импровизированный метательный снаряд и, не долго раздумывая,  запустила в «мушкетера». Петраш увернулся, отсалютовав «прекрасной даме»  указкой. Тряпка, спикировав  прямиком на Иринино плечо,  неспешно сползла на пол, оставив мелово-мокрый след.
     Снова заржали.  Полюшка, отвернувшись, давилась смехом, не в силах совладать с собой.   
     Ирина подняла тряпку,  повертела ее в руках.  Бумерангом в зачинщика – вроде бы и стоит.  Витьке  палец  в рот класть недопустимо, отхватит, да еще  на шею сядет и ножки свесит.  Но и свару заводить глупо.  Витьке только дай повод! Cделалось и смешно и досадно: стоит посреди класса ослом из басни, мучительно долго  решавшему,  от какого стога сена клок урвать повкусней,  посытней.  Ей еще в магазин после  репетиции заскочить, семейный ужин нынче на ее совести,  у мамы  уроки во второй смене допоздна, отец тоже во вторую на заводе.  Димку забрать из садика. А в портфеле лежит заветный  том Дрюона…
     Решение пришло, как всегда,  внезапно.
     Шмякнув тряпку раздора о  пол, Ирина подхватила с Полюшкиного стола листочек с текстом, дерзко ухмыльнулась  и пошла на Петраша,  выговаривая:
А это я на полустанке
В своей замурзанной ушанке,
И звездочка не уставная,
А вырезанная из банки.
Да, это я на белом свете –
Худой, веселый и задорный,
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.
И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И все на свете понимаю…

     Витька  не оплошал: отступать не подумал, а стоял и разводил руки в стороны все шире и шире.  Видно, в  завершении Ирининого пути обнять   по  солдатски,  с похлопыванием по плечам задумал.  Так бы оно и вышло. Но в  конце  стихотворения Ирина, подойдя вплотную,  почти упершись ему в  грудь,  оттолкнулась,  уходя от братских объятий, и Петраш едва не загремел на пол, чудом удержавшись на ногах. 
- Опять меня роняют и опять Левка, - констатировал свершившуюся несправедливость Витька, погрозив   кулаком для острастки вовремя ретировавшейся Ирине, - Что и требовалось доказать, - обратился уже к товарищам, - зачем меня, заслуженного мастера сцены, нагружать сверх меры, когда рядом бродят и кипят энергией молодые дарования!
- Она ж девчонка! – возразил Слипченко, - Тут парень читать должен.      
- Не тупи, Колян! Напялит штаны и гимнастерку, вон у Полины Ивановны сын дембельнулся. Да и Славкин отец поможет: не только Левку, всех обрядит в солдатское, - растолковывал  Витька.
- А волосы свои длинные куда денет? Обрежет? – не уступал Колька.
- Ну,  ты и дуб, - вмешался Вовка, - под шапку волосы спрячет. Не слышал что ли – в своей измазанной ушанке.
- Замурзанной, - машинально поправила смутьянов Ирина.
     Спор грозил растянуться надолго.
     Колька отмахнулся от нее, будто бы не она вовсе являлась предметом спора, и занудил с новой силой:
- Что же у нее, две шапки будет? Одна на голове, а вторая в руках?
- Отсутствие Мезенцева сказывается, - пробормотал вполголоса Ярослав.
     Петраш замычал, схватился руками за голову, раскачиваясь в показном негодовании, как недавний телеграфный столб. Полюшка и девчонки захихикали. Вовка вытаращил глаза так, как не удавалось ему даже  заслышав обидное – хрен. Славка невозмутимо спросил у Слипченко:
- Зачем ей в руках шапка, Коль?
- Валенки вы все, - обиженно отозвался Коля, -  чем же она, по- вашему,   по полу лупанет?! Шапку-то с головы сорвать и в пол, вот это будет развязка! А ей шапку снимать никак нельзя.
- Коля, пощади! – взмолилась Полина Ивановна, чуть не рыдая от смеха.
     В дверь заглянула испуганная директриса.   
- Полина Ивановна, голубушка, что тут у вас происходит? Из учительской слыхать. Я уж, грешным делом, подумала, что ребята одни тут гарцуют.
- Первое место в конкурсе покоя нам не дает, - посмеиваясь, объясняла Полина Ивановна.
- А! Ну-ну… Только школу не развалите, на руинах  ведь первое место ни к чему, - протянула директриса,  прикрывая дверь в «бесноватый» 9 «в». 
     Настраивать класс вновь на репетиционную волну Полина не стала:  подкрадывался вечер,  внимание переключалось на малозначимые детали, мелочи. Сказывалась усталость.   
- Багрицкого не успели послушать, - посетовала она, - ну да ничего, завтра соберемся в актовом зале.  На сцене  многое видится и слышится иначе. Там и внесем поправки. Как раз и слова доучите, если кто не готов.
- Полина Ивановна, - взвыл Охрименко, - а я как же?
- Что, Володя? –  Полюшка сняла очки и пальцами помассировала переносицу.
- Я вообще читать не должен?
- Ну что ты! Мы ведь еще в начале восхищались твоим исполнением. Разве я не сказала? Ты завершаешь  наше действо.  Семен Гудзенко не погиб в сражениях. Но война не отпустила его ни в стихах, ни в судьбе.  Он умер  от старых ран несколько лет спустя после победы.
*****
     Утро не омрачилось ни дождем, ни туманом. Ясное,  холодное утро начала октября. На востоке небо прочерчено розовыми широкими полосами, по примете задует  сильный ветер.
     И ритуал утренний оставался неизменен. Разве что Димка посапывал в гостиной,  и его надлежало разбудить в половине восьмого. Да внеплановый взгляд из окна кухни: дремлет черный блестящий красавец-джип  под дворовым фонарем, хозяина дожидается. И соседка у него под стать: изящная, новенькая, ярко-красная немка.
     Проснувшаяся сама, без долгих уговоров Катерина (вот чудеса!) тоже выглянула с восьмого этажа вниз на случайное авто-содружество,  пояснила:
- Татьянин «жук». Соседки нашей новой. Классная игрушка. Нравится?
- Угу, - Ирина легонько шлепнула путавшуюся в ногах Марту, - что это ты сегодня проходу мне не даешь, по пятам ходишь?
- А ты чего рано собралась?
- В гараж пойду. Мне с утра на ТЭЦ съездить нужно, показаться на новом месте.  Потом в Водоканал заскочить, с графиками утрясти до конца, а заодно и разведать, что у них по нашим стокам вытанцовывается. Без машины не получится. Димку разбудишь, завтракайте, не ленитесь.
- Бу сделано, - кивнула Катя, принимая ценные родительские указания, - везет тебе, последний каторжный день, а мне еще завтра учиться.
- Димка вроде на дачу собирался, я толком и не разобрала. Пусть вечером позвонит, если поедет.
- Я тоже на дачу хочу! Пусть меня Димка завтра ждет!
- Договаривайтесь сами. Правда, Марта? Где твой замечательный сын?
    Сын восседал в коридоре на пару с Димкиным «сорок пятым растоптанным». Обувка предварительно повалена на бок, а бывший  Мяв, нареченный ныне аристократическим именем, наскакивал на длинные кроссовочные шнурки, тянувшиеся белыми змеями по полу.
     Силен мужик!
     Ирина заглянула к брату. Димка спал на животе, подмяв под себя подушку.  Голова повернута на бок, губы оттопырены, лицо  обиженное, беззащитное, трогательное.  Совершенно не вяжущееся ни с мощным разворотом плеч,  мускулистыми загорелыми руками, ни с синей армейской наколкой  на предплечье.
     Защитник. Опора. Братишка. Мальчишка…
     От реки тянуло сыростью, по ногам пробирался стылый холодок. Ветер просыпался и разыгрывался вместе с красноватым солнцем. Причесывал кроны не спешащих облетать кленов, шуршал в траве жесткой разноцветной листвой.
     Гаражные ворота отомкнулись без привычных выкрутасов с замком. Темно-синяя «девятка» не подкачала: не заартачилась, не закапризничала, будто и не стояла на приколе одинокие месяцы.
- Пусть мы не  крутые, - приговаривала ей Ирина, - пусть не первой молодости, не ослепительны и престижны. Но мы еще повоюем!
     И машин на объездной пока не много, то ли еще будет здесь ближе к вечеру: движущаяся разномастная лента.
     Колонки позади сидения выдали ностальгическое:
Hope the days that lie ahead
Bring us back to where they^ve led
Попутная песня, «Экспресс на Марракеш», старые добрые CSN&Y, правы, тысячу раз правы:
Надейтесь,  будущность сможет привести к прошлому…

*****
     Первое место на конкурсе агитбригад они не заняли. Взяли второе, сдобренное ворохом хвалебных определений – интереснейшая, самая артистичная, неожиданная по тематике, глубокая постановка. А первенство, тем не менее,  досталось английской спецшколе.
     Собрались у Полюшки дома: расстроенные, выбитые из колеи, подавленные. Хозяйка и помощницы на скорую руку спроворили чай. На столе появилось фирменное Полинино рассыпчатое печенье, в вазочках заманчиво краснело  варенье из клубники.
     Расселись кто как мог: на старом  продавленном диване, на креслах ему под пару, на их подлокотниках, на разнокалиберных стульях, собранных по квартире.
     Долго молчали, делая вид, что увлечены чайной церемонией. Заговорить первым никто не решался. Почему-то особенно обидно было за Полюшку, словно ее труды остались непризнанны, незамечены, а неосторожное слово могло усугубить и без того свершившуюся  несправедливость.
- Ясно было с самого начала, -   первой нарушила молчание Лера, отставив недопитую чашку,  - что победа  достанется «спецуре». Их директор «Заслуженного учителя» получил, вот и решили отметить заслуги, подарочек преподнесли. Мой отец сказал – заранее было решено, кому и что светит!
- А кто у нас отец? – промурлыкала  зеленоглазая Маринка, - Неужто волшебник? Предупреждать надо…
- Ты все знала? – взвился понурый Петраш. – И скрыла, никому ни слова!
- Я  должна всем объявлять? Можно подумать, от этого что-то переменилось бы! Будто не знаешь, как такие делишки обставляются, - парировала Лера.
- Все равно предупредить нужно было, - поддержал Петраша Володька, - мы поспорить могли бы!
- Святая наивность, –  Лера окатила Вовку ледяным язвительным взглядом, - нашелся борец за справедливость!  Умнее пора быть, Хрен развесистый!
     Вовка подскочил с  жалобно пискнувшего дивана,  сжал кулаки. Лера демонстративно отвернулась.
- Не ссорьтесь, ребята, - попросила Полина Ивановна, - и клички не к чему использовать, Лера. Я ни разу не слышала, чтобы Володя тебя называл не по имени.
- Ну конечно! Правду сказала,  и началось! – злым, срывающимся голосом прокричала в ответ Лера, - ну и оставайтесь тут… Больно нужно!
Она выскочила из-за стола, фурией ворвалась в прихожую. Вдогонку полетело одинокое Наташкино:
- Лера, куда ты? Я с тобой!
И начала продвигаться вслед за взбешенной подругой.
- Отвали, Соколова, надоела до чертиков! Всюду по пятам таскаешься,- обрубила  Потуданская, -  а когда поддержать надо, нет тебя! Подруга называется…
     Оглушительно хлопнула дверь.  Застучали по ступенькам каблуки.
     Наталья  жалась у входа.
- Вали, догоняй прЫнцессу, подпевала, - разозлился Витька,  - прощение не забудь попросить. В ножки упади этой предательнице!
- Прекрати, - поморщилась Полина, - несдержанность твоя, Виктор, всем известна, но давай обойдемся без ненужных обобщений. Наталья, успокойся, сядь. Бежать никуда не стоит. Лера не права, зло срывать на ком-то тоже не показатель острого ума. Да и я хороша. Не попыталась уберечь вас от такого поворота событий.
    Подопечные загомонили, бросились уверять Полюшку, что ничего из ряда вон выходящего не произошло.
- Подумаешь! – бодро частил Петраш, - все равно своего добились. Ларис Ванна подтвердила – группу нашу поддержит. Сказала, вы лучшие были. Славке ключи от актового зала дала, доверяет! А у этих «спецов» и тема дерьмовая была. Ордена комсомольские, избито, изъезжено! За уши их вытянули. 
- Виктор, мастер отточенных фраз, нас могут и не понять, - намекнула Полина на вылетевшую в запале «дерьмовость», - не утешайте меня, не сахарная. Благодарна вам, конечно, за заботу, за доверие. Только мне не привыкать. Жизнь наша не состоит сплошь из приятностей. Она зачастую несправедлива, гнет и ломает, заставляет играть по своим правилам. Вернее, не жизнь, а мы сами. И поражение - не всегда провал. И у победы бывает терпкий вкус.
- У их победы вкус подлости. Поэтому на душе так невыразимо гадко, - произнесла Ирина.
- Когда душа перестает замечать  вкус подлости, не тогда ли перестает человек быть человеком, - будто бы саму себя спросила Полина Ивановна, - вечный вопрос.
- Душа обязана трудиться, - важно изрек Коля Слипченко, - и день и ночь, и день и ночь!
     Все облегченно рассмеялись.
- Все более-менее прояснилось, - внезапно оживился старик Потапыч, выныривая из глубин созерцательности, - одно непонятно. Вы название группе уже придумали?
- Не в лад, невпопад совершенно, - откликнулся Вовка.
- Не скажи,  Володя, - поддержала Полина, - не даром говорится: как корабль назовешь, так он и поплывет.
- Не придумалось пока, - ответил Ярослав, - а ты предложить название хочешь?
Потапыч солидно кивнул.
- Что тебе снится, крейсер Аврора? - съехидничал Витька.
- Талантливые вы ребята, - не взирая на подковырки излагал старик, - каждый настоящее сокровище. А вместе – остров сокровищ. Чем не название?
- Тогда я – капитан Смолетт, так что ли? – протянул Славка.
- Ты, Игорек, выдал! – вскричал Петруха, вспомнив едва ли не забытое сотоварищами имя мыслителя, - спал, спал, очнулся…
- Гипс! – подсказал  Слипченко.
- Сам ты гипс! Очнулся и всех удивил. Припечатал, не отмоешься! – восторгался Витька.
- Так тому и быть, - решил Славка, - нас тут сколько, не пятнадцать ли часом? Йо-хо-хо и бутылка чаю! За наш Остров!   

*****
     Домой Ирина вернулась ближе к семи вечера. В прихожей опять стояли кроссовки, но уже не Димкины «корабли». Поменьше, поскромнее.
     Мява – охотника на веревочных змей поблизости не наблюдалось.
     Ирина прислонила к обувной тумбе пакеты с продуктами для дачной вылазки, нашарила задвинутые под тумбу тапки. В Катиной комнате попискивал компьютер. Ему вторили из кухни  попугаи, закрытые от поползновений все того же досужего котенка.  Зеленые крошки-динозаврики палили из своей чудо-пушки по надвигающемуся стеной шарообразному неприятелю: один заряжает, другой прицеливается и бац, бац – в цель, никак не мимо.  Понятно было из их мультяшных воплей и смотреть не обязательно, помнит наизусть: один прыгает на месте, восторженно скуля, другой носится взад-вперед возле пушки.  Самая первая, привязчивая, периодически забываемая и вновь к себе влекущая игрушка.
     Просто к нам пришел Сережка, догадалась Ирина.
     Катерина, небось, наряды инспектирует, возится в шкафу в спальне, даже в прихожей слышно. А Сергей к ее рекорду подбирается, не иначе, недаром ликуют динозавры. Он давно грозился: «Будешь долго копаться, сброшу с пьедестала!»
- Мам, ты? – Катя выглянула из спальни.
Конечно же, недовольна.  Оно и понятно, надеть-то абсолютно нечего. Переворошено, осмотрено, забраковано. Горе, горе!
- Как видишь, я. Куда идем мы с Пятачком?
Катька корчит гримаску:  ах, оставьте, какое там идем! Тоска! Вполголоса бросает:
- К этому занудливому Обернихину. День рождения у него, видите ли. Это что-то!
Не хочет, чтобы Сережка услышал.
Да куда там! Динозавры не дремлют!
Дочь манит в спальню, надо действовать, иначе одежные завалы неминуемы. Кому разгребать их, догадаться не сложно…
Ирине ведь к Обернихину топать вовсе не обязательно.
     После дежурных препирательств, в ходе которых большая часть гардероба скрывается в недрах шкафа, выбор сделан: светло-розовая кофточка с широким воротником-отворотом  по плечам и черная кожаная юбчонка, из тех,  что раку по … в рифму, короче.
- Там холодно, - напоминает Ирина, - у меня уши в трубочку свернулись, пока от гаража добежала. Ветер ледяной.
- Димка с нами. Только он рано утром не сможет, позже подъедет.  И хорошо, меня заберет заодно. У нас завтра две пары всего.
Катерина виртуозно уводит «одежные проблемы» в сторону, как только жареным запахло.
- Ты рано хочешь ехать?
- А зачем тянуть? Погода сейчас неустойчивая. Дожди зарядят, не докопаем. Брюки надень лучше, холодно, повторяю для глухих, а особенно для хитрющих.
В ответ – тишина.  Из комнаты выходит стрелок: высокий, худощавый,  черноволосый парень, улыбается приветливо, здоровается с Ириной.
- Пал рекорд? –  улыбается она Сережке в ответ, - Катерина не переживет!
- Сделал паузу, - отвечает тот, - пусть живет и здравствует, а главное, побыстрее собираться в гости учится!
- Эк  завернул! Фантастика околонаучная. В сием деле поспешать никак невозможно.
    Отрывисто тренькает дверной звонок.  По коридору галопирует Марта, вон, оказывается, где скрывалась – с Сергеем и динозавриками в войнушку играла. Хозяйку проворонила! 
     В дверях соседка. Вельветовые брючки в обтяжку, яркая оранжевая футболка, с продуманной небрежностью сколотые на затылке волосы.
- Извините за вторжение. Нельзя ли от вас позвонить?
- Почему же нельзя? – удивиляется Ирина, - проходи в комнату, вот телефон.
- Такая невезуха, просто один к одному, - жалуется Татьяна, - мобилу посеяла где-то. Домой вчера на автопилоте добиралась, открытие магазина отмечали. А в квартире никак не подключат. Сегодня мастеровые и вовсе не явились. Тоже, видать, подгуляли вчера, - она хрипловато смеется, - выручайте, соседи!
Ирина повторяет  приглашающий жест.
- Мам, помоги мне, - зовет Катя.
Пристраивая в густых волосах заколку-сердечко, усыпанную стразами, Ирина слушает торопливый шепот дочери: 
- На разведку пришла. Еще утром подумала, придет расспрашивать. Мы с Димкой в дверь, и она тут как тут.
- Не вертись. Криво получается. Может ей правда срочно позвонить нужно? Подозрительная ты!
- Димку увидела и запела: «Катюша, какая у вас интересная семья. Ты совсем взрослая, мама молодая,  не удивлюсь, если это твой отец». А сама Димке глазки напропалую строит!
- Димка сказал, что он дедушка?
- Он похлеще отчебучил – любовник я, говорит, мамин, - фыркнула смешком Катя, - спасибо, Катя меня отомкнула и  выпустила, а то хоть через балкон лезь! Семеновна подслушивала, как обычно, с мусорным ведром притопала, новостями поживиться. Будет теперь пища для обсуждения!
- И не стыдно? – Ирина закончила, полюбовалась работой, - хамство  все-таки с вашей стороны! Иди уж, Сережка заждался. Поздно придешь?
- Ага! Мы потом на дискотеку рванем. У Обертки повеселиться не разгонишься, скучный он и друзья его соответствующие. Кроме Сережки!
- Мы так не договаривались, - донесся из гостиной елейный голосок соседки, - уж будьте добры, зайдите завтра, время найдите меня навестить.
Ирина подмигнула дочери, кивнув на дверь. Та выставила ладошку вперед: будь спок, не все еще потеряно.
     Вышла Татьяна, держа на руках Мява – Черчилля, поблагодарила:
-Спасибо, выручили. Строители мои совсем оборзели, требуют дополнительных вливаний, - она изобразила характерный жест, - а этот маленький чертенок, - она потрепала котенка по крошечным темным ушкам, за что тут же поплатилась игривым укусом, - прыгнул сзади мне на спину!
- Он у нас шустрый, - заверила гостью Катерина, - охотник, спортсмен, а уж пожрать и поворочать – равных нет!
- Катя на отца похожа, - подобралась тем временем к интересующей ее теме Татьяна, - я фотографию в комнате увидела,  где вы трое,  одно лицо! – улыбнулась Кате, - Видный такой мужчина, - улыбка адресована   Ирине, - только ни разу пока не встретился. Работает, наверное,  допоздна? Квартира у вас ухоженная, чувствуется мужская рука, не то что у меня сейчас – разруха!
     Катя быстро взглянула на Ирину, собираясь что-то сказать, но та слегка качнула головой – не вмешивайся, нормально все.
- Молчите, - тарахтела Таня, - перепугались! Не уведу, не беспокойтесь. Соседи как-никак!
- Мы пойдем, мама, - подчеркнуто громко сказала Катя, - Сережка, готов?
- Я час назад готов был, - отозвался «сиделец».
- Мам, по окнам не выглядывай, меня Сергей проводит. Пока всем!
Татьяна опустила Черча на пол, но уходить не спешила, спросила, едва закрылась за ребятами входная дверь:
- Катя будто сердита на меня за что-то?
- Не выдумывай. Это у нее вроде привычки, меня ограждать. Сергей, мой муж, - Ирина запнулась, - которого ты на фото видела, умер почти год назад.
- Ой, как нехорошо вышло, - огорчилась Татьяна, - я, как всегда, в своем репертуаре. Любопытство – не порок, а большое свинство. Но я не знала, честное слово, не знала! Как же так,  молодой   еще мужчина?
- Остеосаркома.  Как говорят в таких случаях, сгорел в одночасье.

*****
- Я из Старого, вернее, из деревушки захудалой на границе с Курской областью, - рассказывала Татьяна.
- Надо же, Сергей тоже в Старом Осколе родился.
- Земляки, значит. Нас в семье пятеро было. Четыре брата старших и я, последышек.  Отца не знаю вовсе,  а тот, с которым мать расписана была,  по пьяни вместе с трактором под лед угодил по весне, когда меня еще и в помине не было.  Нарожала нас мать от разных мужиков. Хороша была, стерва, но закладывала крепко. Мужики липли, как мухи на … не при столе будет сказано.   Борька - самый старший, только и родился в законном браке. Остальных мать, как в деревнях говорят, прижила.    Старший в  город рано удрал,  на завод устроился, женился, квартиру получил. Он и забрал меня к себе, в медучилище определил.
Татьяна умолкла: плечи опущены, ладони положила между колен,  уплывая по крутой волне воспоминаний.
- Бывают же совпадения! Я ведь тоже в мед пошла. В детстве, сколько помню, только в больницу и играла. По всему дому – «слушалки», шприцы, градусники, мишки забинтованные, куклы перевязанные. Папа дразнился:
Доктор едет на свинье
С балалайкой на спине…
     Они сидели на кухне. На столе – початая коробка конфет, длинногорлая бутылка греческого коньяка - Татьяна притащила, тонко порезанный лимон на блюдечке,  остатки кофе в чашках.
- Только врачом не суждено мне было стать, - продолжала Ирина, - в конце марта, на первом курсе Катерина родилась. Академ брать я не хотела, выхаживали дочку всем семейством, а в основном бабушка по отцу помогала. Кате год еще не сравнялся, в феврале  умер папа. Я как раз сессию сдавала. Сердце  во сне остановилось,  в морге сказали – легкая смерть. Ему 41 год всего был.  Димка, мой брат, в первый класс тогда ходил. Мама болела сильно. Так я учебу и бросила, в медицине заочного образования не бывает. Пошла на завод. Сначала в гальванику лаборантом, потом на заочное в наш «технолог» поступила, в котельную заводскую  сменным  мастером перешла. Лаборатория – Сережино детище. В цеху многие считают – чуть ли не для меня выбивал, строил.  Нет, не так. Когда мы с ним познакомились, они с начальницей тогдашней уже носились с этим проектом.
- Катя, выходит, не его дочь, - протянула Татьяна, - но как похожа! Мистика да и только.
- Кате шесть было, когда мы поженились. Сергей ее удочерил.
Татьяна взглянула пытливо, спросила:
- А настоящий отец знает о ней?
- Нет. Так получилось. Он не интересовался, я не сообщала.  Мы с Катериной  перебирали как-то мои школьные фотографии, она и говорит: «Я знаю, это – мой отец. Только он – биологический родитель. Я Сергея буду всегда отцом считать. А этого знать не хочу. Не нужна ему была раньше,  пусть будет так и сейчас. Если любил тебя, почему не разыскал? Даже узнать не попытался, что с тобой стало».
- Максималистка. Все мы через это прошли, - вздохнула Татьяна, - мой Тошка такой же ершистый, самостоятельный.
- У тебя есть сын? – удивилась Ирина, - Я почему-то думала, что ты одна, то есть не одна, ну,  в общем…
- Начала  дипломатию разводить, - махнула рукой Татьяна, - есть, один-разъединственный,  20 в феврале  стукнет, аккурат на Валентинов день. В Москве он, работает и учится.  А мне сороковник скоро, не гляди, что под Машку кошу, - соседка откинулась на спинку диванчика, довольная произведенным эффектом, - не веришь? Ну и не надо, я и сама не верю. Только жить начинаю. 
Она повертела в пальцах пустой «наперсток», взяла бутылку:
- Давай помянем всех сродственников. Так моя мать говаривала. Хоть  кирялка ее до добра не довела, а  сейчас – дело святое. Царствие им небесное…
Помянули. Помолчали.
- Так и  бывает, - снова заговорила Татьяна, - близкому того не доверишь, что случайному выложишь. Мне с тобой легко. Ты ведь сначала подумала – пришла вынюхивать, высматривать. Закрыла  душу на сто запоров, в раковину свою  привычную забралась… Не спорь, - протестующе вскинула руку, -  так ведь было.
- Знаешь, Таня, не собираюсь я спорить, -  Ирина придвинула свою мини-емкость, - плесни чуть. Хотя и не  люблю я коньяк,  оценивать букет, послевкусие не умею,  чего там у него еще?
- Не хрена не сечешь в благородных напитках, соседка, - хмыкнула Татьяна, -  тебе плеснуть – добро переводить только.
Но плеснула. Молча выпили.
- Чтобы оценить его прелесть, нужно в теплых краях с мое  поотираться, - заметила Татьяна. – Что же, права я? Замалчиваешь!
- Права. Врать не буду, подумала – пришла любопытничать.
- Куда ж без этого? – отозвалась соседка, - И это тоже  дело, надо знать, с кем через стенку живешь. Мне сплетни таскать -  радости нет. Да что мне тебя уверять, сама поймешь. Относись ко мне как хочешь, а я тебя сразу раскусила, - довершила проникновенно, - ты – вещь в себе. И сама не знаешь до конца, какая ты.
- А ты, значит, мне расскажешь? – отозвалась смешком Ирина.
- И расскажу, дай срок, - задиристо молвила Татьяна, - удивишься еще. И себе, и мне. Хочешь, докажу? Смотри!
Она вскочила с диванчика, словно пружиной подброшенная. Легкая, порывистая, уверенная. Приблизилась к Ирине, зашла ей за спину, надавила на плечи:
- Сиди спокойно, не напрягайся, по голове не шандарахну!
Подняла руки над Ирининой головой, сложила ладошки вместе, наклонно – крышей домика. Ирина высмотрела, скосив глаза вверх и чуточку задрав голову.
- Вертушка недоверчивая, - пожурила «экстрасенша», - говорю, расслабься! Что чувствуешь?
- Пока ничего особенного. Нет, погоди… От твоих ладоней идет тепло. Волнами. Ощутимое. Я чувствую, теперь ясно чувствую.
- У тебя правый висок ноет, -  не спросила, а уверенно заявила Татьяна.
- Да, - растерялась Ирина, - откуда ты…
- От верблюда я! Вот болеть перестанет, тогда я у тебя спрошу: что, съела?
- Съела, - призналась Ирина, - мне уже гораздо легче.
Татьяна подержала руки еще пару минут, потом провела ими по воздуху от затылка вдоль шеи, будто бы стряхивая что-то, всплеснула кистями.
- Концерт окончен. Мысли читать не научилась пока, не волнуйся. Захочешь сказать, скажешь. Мне чужого не надо.
- Первый раз общаюсь с целительницей, - засмеялась Ирина, - всегда думала – шарлатанство, надувательство чистой воды. Где научилась?
- Нигде, - коротко бросила Татьяна, - поняла однажды, что я могу. И все.  Массаж клиентам делала и поняла.
- Какой такой массаж, эротический? – поинтересовалась шутливо Ирина.
- И его тоже. Полезная вещь, между прочим. Я на нем, считай, в собственное благосостояние въехала.
- Рассказывай! – напустила на себя маску неверия Ирина, - Еще скажи, в борделе служила.
- Вроде того. Массажисткой в салоне. Читала объявления типа  элитный отдых?
- Иди ты! – Ирина в наигранном ужасе отстранилась от соседки, смеясь, взмахивая руками, - Кыш, ночная бабочка!
- А сама думаешь: плетет черт знает что, - допытывалась Татьяна.
- Ну, не совсем так – плетет. Приплетает, - посмеивалась Ирина.
- Ну вот теперь сиди и слушай, - пропела мастерица, возвращаясь на облюбованное место, - не песнь мою, а жизнь мою. Зачем прошлое ворошить стану? А сама не знаю! Одно чувствую – тебе хочу рассказать.
*****
- Борька со мной намаялся. Училась кое-как, занятия прогуливала, на уме одни гулянки да сборища. Если бы в училище пороги не обивал, как пить дать, бросила бы. И с работой помог, пристроил в медсанчасть ГОКа, в физкабинет. Тепло, светло, да и платили побольше, чем в городской больнице. Комнату в общежитии дали отдельную – живи, радуйся!
     У нас тогда болгары работали, металлургический комбинат строили. Жили недалеко, их общагу Шипкой прозвали. Фарцевали. Мы с подружкой решили как-то джинсами обзавестись. Времена ж какие, в магазинах полки пустые, а из - под полы  все есть. У цыган дешевле, но фуфло, а у болгар – фирма, правда и ломили безбожно, две сотни. Так я с Любомиром и познакомилась. Едва дождались, чтобы 18 стукнуло, свадьбу комсомольскую сыграли, модно тогда было.  Вскоре у Любки, так его наши окрестили,  контракт закончился, увез он меня в Болгарию. Борька чуть ли не со слезами провожал. Предчувствовал, что сестра его непутевая долго домой возвращаться будет.
     Приехали. Заграница, блин! Деревушка в горах, на границе с Югославией. Глухомань, дыра,  вроде моей родимой Коршуновки. Я-то мечтала о красивой безбедной жизни, а тут! Родня Любкина меня приняла без восторга. Это только у нас в России принято было – братья-славяне, а они любовью как-то не пылали.
     Работы вокруг никакой, разве что гогошары их ненаглядные да кукурузу бесконечную днями полоть.
     Любка со своим родичем, югом, там у них пол села югов, жили вперемешку, рванули на заработки. Юг этот, Мирослав, Мирко, и раньше в Германию ездил, вот и сманил моего разлюбезного. После Любкиного отъезда семейство вовсе озверело: нахлебница, лентяйка, бесплодная. Дева Мария я им, что ли, от святаго духа родить, когда сами мужика за тридевять земель загнали!
     Татьяна коротко рассмеялась, потом погрустнела, взмахнула рукой с погасшей сигаретой:
- Вернулся домой один Мирко. А муж дорогой сгинул. Турки его пришибли в драке по пьяной лавочке. Семейка на дыбы: русская ведьма во всем виновата, не привез бы меня Любомир, живой был бы…
- И ты, значит, удрала от них?
- Удрала. С шоферами-дальнобойщиками до Варны добралась. А там до Одессы рукой подать. Подумала тогда: чтоб она провалилась, такая загранка, никуда больше с родной земли не тронусь!
В Одессе сошлась со вторым мужем. Он военный был. Гагауз, Семеном звали, а фамилия – Дэчану. Так я и сделалась тоже Дэчану. Когда покупку квартиры оформляла, сразу толком и не разобрали, Дичаной обозвали.
Семен увез меня в Тирасполь. Сын родился, Антошка. Я в воинскую часть на работу определилась, в госпиталь. Жили неплохо. Семка, правда, бешено ревнивый был, бывало и поколачивал. Выпить любил…
- Ты о нем все в прошедшем времени, он погиб, наверное? У вас же война была в Преднестровье, - Ирина закрыла форточку, - Тань, ты сама не своя сделалась, бледная, тебе не плохо?
- Все в прошлом… ничего, нормально, - Татьяна будто бы очнулась от страшного, липкого, навязчиво повторяющегося сна, - тяжело вспоминать, да…
     Погиб Семка. Заваруха завертелась. Притеснять начали. Бросили мы все к чертовой бабушке, уехали  с одной, тоже русской, вместе в госпитале работали, в Николаев. Там семья подруги жила. Сначала с сыном у них на квартире обретались. Работы нет, у кого и была, денег месяцами не платили. Мать подруги, правда, никогда слова дурного не сказала, не упрекнула куском, а Тошку полюбила, как внука родного.
     Я в торгашки подалась. Определилась к хозяину на рынок. Челночницей,  за кожей в Турцию.  Получилось так, что вскоре стали мы вместе жить, без росписи, гражданским браком.
     Только недаром меня, видно, русской ведьмой Любкина мамаша нарекла. Есть, наверное, правда в том.
- О чем ты, Таня? Не пойму… Не на метле же ты за куртками летала, право слово?
- Мне в Тирасполе старуха одна гадала. Древняя, сморщенная, чисто – черепаха Тартилла. Космы седые, зуб торчит один-единственный. Она возле воинской части отиралась. Никогда с протянутой рукой не стояла, а все подавали. Глаза молодые, черные, быстрые. Она и предрекла: сколько не будь у меня мужиков, все прежде времени умрут, всех переживу.
- И ты веришь в этот бред?
- Верю. Потому что бред оказался правдой. Я теперь иной раз и знакомиться боюсь, от греха подальше, - усмехнулась Татьяна, - слушай дальше, сама поймешь.  Не надоела тебе своими байками?
- Целительница, тоже мне! Мысли угадываешь! А вопросы глупые задаешь, - укоряла соседку Ирина, -  знаю, как тяжко былое ворошить.   
- Один умный человек мне сказал: «Придет время и найдется человек,  с которым ты захочешь поделиться тем, что раньше лежало в твоей душе тяжким грузом, не давало жить по-старому и настраиваться на новое». Но обо всем по порядку.
Не о том ли Ирина недавно толковала брату?
- В последний свой приезд в Турцию, - вновь окунулась в реку воспоминаний Татьяна, - сожителя моего обокрали на квартире. А вечером ворвались громилы в масках, перевернули все вверх дном. Что искали, до сих пор не знаю. Не турки.  Кавказцы,  азеры или чечены, не разобрала. Были какие-то делишки темные у милого с ними. Проштрафился должно быть.  Избили, отвезли в какое-то село,  порознь закрыли в доме. Его, потом мне рассказали, так и прирезали, как барана. Меня больше не трогали. Смекнули видно, что не знаю ничего, а баба фартовая, чего ж товар портить.
     Так и очутилась в салоне у Исмаила. Отрабатывай, говорит, долги ваши тяжкие. Я ему – какие долги? А он – много спрашивать станешь, долго не проживешь. Паспорт отобрал. Сына увидеть захочешь, будешь послушной и сговорчивой.   
      И отрабатывала. Там и поняла,  что есть у меня дар.  Тот же Исмаил и надоумил. Маялся болями в позвоночнике,  помог ему мой массаж. На радостях от повинности всеобщей меня освободил, сделалась его личной игрушкой.   
      Еще до перемен этих ходил к нам в салон один мужчина. Вроде и не компаньон,  хотя ради денег сейчас обо всем забывают. Даже об извечной розни религиозной. Не простой клиент. Крутой, как теперь у нас говорят. Грек, по матери с русскими корнями, пожилой уже, лет под шестьдесят. Но выглядел, дай Бог каждому! Кириос, Кирилл по нашему.
     Девчонки, конечно же, то, что зачастил к нам Кириос, со мной тут же связали. Кинулись наперебой советовать, как ситуацию обыграть, на пользу себе повернуть. У нас меж собой вражды не было, все в одинаковое ярмо влезли поневоле, в одно и тоже дерьмо вляпались. И стукачек не было тоже. Прибирай говорят, подруга, грека к рукам. Свобода – она всего дороже.
     Было с ним у нас и то самое, конечно, зачем салон держал Исмаил. Но и разговоры «за жизнь» не прекращались, благо русским он прилично владел. Кирилл мне на многое глаза открыл. И было с ним легко и свободно, незаметно как бы ума набиралась. Он мне и сказал те слова, что я тебе раньше привела.  И замыслы мои далеко идущие, подружками  одобренные, просек сразу же. Посмеялся и говорит мне так: «Никогда не строй иллюзий, что все мужчины – козлы похотливые, а ты своею красой неземной способна мир перевернуть. И не только оттого, что красота лица и тела не вечна. Мнить себя выше другого – гордыня. Ты ведь не дурочка, понимаешь, что ради тебя глупостей даже я, относящийся с искренним расположением, делать не намерен больше, чем сам себе позволить могу.  На что тебе рассчитывать, только на то, что станешь чьей-либо содержанкой, пока молодость и прелесть твоя не увянет. Но разве достойна мудрая женщина такого отношения? Не оскорбляй же и ты меня подобным, если оттолкнуть не хочешь ».
- Что же он предложил тебе? –  не утерпела, поторопила рассказчицу Ирина.
- Предложил на него работать. Со временем – в долю войти. Ради будущности твоей, сказал, буду бороться за тебя, а ради роскоши пустой, о которой ты размечталась за мой счет, пальцем не пошевелю. Как улажу с турком, неважно для тебя, важно для меня. Но учти, иного пути нет, пропадешь здесь, натешит Исмаил свою прихоть и похоть, надоешь ему, дорога у тебя одна – в небытие. 
- Согласилась?
- А куда деваться? Иллюзиями себя тешить перестала и согласилась.  Из одного рабства, думаешь, в другое? Так-то оно так, только чувствовала я, что не всей правды  он договаривает,  есть что-то у него ко мне, кроме голого расчета, что заставляет именно так поступать. И если я претерплю, даже не покорюсь, а просто по-другому на все происходящее взгляну,  то добьюсь желаемого вернее, чем протест выказывать. Кирилл мне еще одному научил. Бог, так он считал, а человек он был глубоко верующий, никогда не дает человеку ноши большей, чем тот способен снести. И то, что на первый взгляд кажется неподъемным, не всегда таковым есть  на деле.
- Так и моя бабушка говорила… А о Кириосе ты опять  – был.  Почему?
- А по предсказанию.  Едва успел грек меня у Исмаила забрать, как пожар в  салоне случился. Девчонки не все выбраться успели. От хозяина головешка обгорелая осталась. Шептались, застрелили сначала, а потом подожгли. Расквитался с ним кто-то. 
     А Кирилл… Три года уже тому, как помог он мне дело свое открыть, документы оформить, гражданство. Денег дал недостающих. Дом я купила на Крите,  магазин открыла.  Теперь вот и на родине, только уже без его ведущей руки, сама дорогу пробиваю. Он судьбу Исмаила повторил, только что не осквернили труп огнем. Убили выстрелом в сердце, контрольный в голову,  у нас теперь каждый наслышан, какой это подчерк.
- Да, точно подметила. По фильмам и книгам современным пособие для начинающего киллера  составить можно без труда. Тебя не тронули, Таня. Значит, замешаны тут какие-то его прошлые дела, с тобой, я думаю, не связанные.
- Следователь! – фыркнула Татьяна.
- Это привычка – разложить на составляющие, проанализировать, назад собрать. Профессия наложила-таки отпечаток. Удержаться трудно. Да ты и не хуже меня понимаешь, я думаю. А насчет установки жизненной благодетеля твоего  скажу так – жестоко и спорно. Особенно учитывая, что Кириос, как ты подчеркнула, глубоко верующий человек. Помочь ближнему бескорыстно  – не одна ли из заповедей Христа? Да и с гордыней, по-моему, не совсем понятно – у него тоже ее присутствовало предостаточно. Но действенно, - Ирина обняла притихшую соседку, заглянула в прозрачные,  небесной синевы глаза, - если учесть, что ты, живая и здоровая, сидишь сейчас рядом со мной. И слава Создателю!
- И обеспеченная, что в наше смутное время немаловажно, - смахнув бегущие слезинки,  подвела итог Татьяна, - Скажу тебе еще одно. Не в обиду, не в укор, не в обсуждение. Не для того, чтобы покрасоваться: вот я не такая как все. Просто может пригодиться тебе так же, как пригодилось в свое время мне. Как когда-то Кириллу, который  эту науку мне преподал. Когда тебе кажется, что силы на исходе, весь свет на тебя ополчился, ты ропщешь на судьбу – за что мне выпала тяжкая доля, посмотри вокруг. Всегда найдется человек, которому хуже, чем тебе. Который несет ношу тяжелей и не горбится, не сдается. И зачастую даже готов разделить твою. А тебе спасибо за то, что умеешь доверять и слушать.

*****
     Субботним утром Ирине пришлось покружить по просыпающемуся городу. Дочь в университет подбросить, продискотечилась, как обычно, едва ли не до утра, едва добудилась, чуть на занятия не опоздала. Зоопарк отвезти в родительский дом: семейство кошачьих в корзинке-перевозке, семейство пернатых – в клетке. На заправку перед дорогой заскочить.
     Димка дома не ночевал. Мама, принимая на хранение и воспитание питомцев, поделилась тревогами, опасениями: и приобретение джипа ей не нравится – баснословных денег стоит, нужно ли такое бремя-удовольствие?  И вечерний звонок прежнего Димкиного компаньона, давно ведь отошел сын от некогда общих валютных дел, ох, не к добру позвонил, объявился. И то, что Димка предупредил – останется у Костика, старого друга  детства, бралось ею под сомнение.
     Как могла, Ирина постаралась успокоить Людмилу Сергеевну. Ее больше настораживало иное: как небрежно, не опасаясь, Димка оставил джип во дворе ее дома в районе всегда слывшим бандитским. Хорошо бы, только по извечной беспечности, подкрепленной парой рюмок водки. Хотелось бы думать именно так. Да все не думалось…
     Далее ее путь лежал на восток, навстречу нехотя раздвигавшему хмурые тучи солнцу. Дорога на выезде из города запружена не была, но машин хватало. Все же основная масса дачников укатила по ней вчера вечером.
     В начале по обе стороны тянулся сосновый бор, вырубленный больше чем наполовину под натиском наступающего города. Затем дорога побежала мимо полей пригородного совхоза, то резко ныряя вниз, то взбираясь круто вверх. Мелькнули поодаль зеркало водохранилища, меловые откосы, поросшие высокими корабельными соснами.
     Привычный, изъезженный путь.
     Выруливая со двора, Ирина включилась в постоянную игру, своеобразный  вариант «угадай мелодию». Хотя именно вариантов в ней, как раз,  не много. Авторадио постаралось, сузив круг до минимального «дорожного набора».
     Сегодня, к примеру, ее утро в пути началось с незатейливой песенки «Лелик, солнце». Девица-певица стенала убедительно, призывая знакомых по очереди, «фабриканты» дружно откликались. Идиллия!
     Но она-то не угадала. Ставка делалась на Агутина и его совместный с мошенниками осенний армейский призыв: закосить так же как все, как все!
     Впрочем, Агутина Ирина еще услышит. Пару раз, как минимум. «Лелика» вчера, пока она раскатывала по своим разнообразным нуждам, два раза за утро звали.
     Услышит, если не поставит кассету. А она ее обязательно поставит. Ей нравится катить именно под эту композицию. И думать, и вспоминать.
     И вот уже запели заокеанские «орлы» про одну из сумасшедших ночей,  а гитарное соло, как и всегда,  вызвало внутреннюю дрожь, светлое, незамутненное ничем томление, сожаление… Разве что воспоминанием… 
*****
     В актовом зале сбоку от сцены ютилось расстроенное пианино. Терзал его всяк, хоть раз посетивший зал.      Первым делом они с Маринкой Фунштейн сбацали «Собачий вальс» в четыре руки. Потом настал черед заигранной,  но не ставшей от этого  менее красивой, щемяще-грустной песни из «Генералов песчаных карьеров».  Маринка старательно поддерживала подругу:
Я генералом стал в 16 лет,
Но не был счастлив никогда…
     Потом Вовка, колдовавший над ударной установкой, позвал зеленоглазую на помощь, что-то ему понадобилось в классе.  Она  унеслась. Ребята беззастенчиво гоняли Маринку  туда-сюда, превратив в курьера в обмен на разрешение присутствовать на репетициях.  Дальше Ирина бренчала одна, подбирая, слагая из разрозненных частей ей одной ведомую мелодию.  Напевала тихонько себе под нос.
     Время от времени, отрываясь от гитарных вариаций на вольную тему, Ярослав посматривал в ее угол.
     Витька, оседлав по ковбойски стул,  читал растрепанную книжку, увлекшись настолько, что, казалось, не слышит и не видит никого вокруг. Черный рогатый «бас», скучая  на соседнем стуле, ожидал хозяина.
    И все они ожидали безнадежно опаздывающую Леру Потуданскую.
    Репетиция срывалась. Уже в который раз.
     Дверь заскрипела, в коридорчике послышались торопливые шаги. Витька, отложив книжку, коршуном воззрился со сцены, намереваясь расквитаться с легкомысленной красоткой. Но это возвратилась Марина. Тиская руками свернутый в трубочку трафарет, она притормозила, в свою очередь уставилась на Ви-ви, надувая щеки, готовая лопнуть от сдерживаемого смеха. Ви-ви, произносимое ею с характерным поросячьим взвизгом,   способно было взбесить Петруху  похлеще пресловутого Хрена, намертво прилепившегося  к Вовке.
     Витька распрямился, потянулся, поднялся со стула, пожал плечами. Подцепив дождавшийся «бас», прошелся по сцене расхристанной походочкой  шоумена, с носка на пятку, взад-вперед, стараясь ставить ступни в одну линию.  Выдал с легко узнаваемой хрипотцей:
What can I do
Водки найду-у-у!
Nothing to say but it used to be
What can I do
Нет, я не жду!
No no no no no no no no
What can I do
What!
- Здорово, Крыс ты наш Ненормальный,  - одобрила  Маринка,  -  только Крис Норман еще вот так делал!
     Маринка  взлетела на сцену,  намереваясь обучить Витьку излюбленному трюку культового музыканта – «волочащийся микрофон», но озабоченный Вовка гаркнул так, что она выронила позабытый трафарет: 
- Хорош кривляться! Когда не надо, все мастера. На сцену выходи вместо Лерки и  ждать больше не будем. Гони трафарет!
Маринка протянула ему картонный прямоугольник.   
Вовка, сменив гнев на милость, пробурчал:
- Прогнали бы без нее. А сагу завтра…
- Сколько их было, этих завтраков, - обронила Маринка с обреченностью фаталиста, заладившего свой «кисмет».
- Увольнять пора нашу примадонну, - тут же подсуетился Витька, посматривая  на хранившего молчание стоика Ярослава,  - без выходного пособия. И обжалованию не подлежит! – похлопывая верный «бас» по блестящему крутому боку,  завершил он приговор.
- Ты ее каждый вечер увольняешь, - заметила Ирина, - а утром назад принимаешь. Давайте закругляться, мне Димку скоро забирать!
- Звезда, - ворчал Вовка, прикрепляя трафарет на барабан, - капризы прилагаются в комплекте.
     Отыграли больше половины программы, когда появилась звезда.
     В ярко-малиновом, модном пальто из лаковой кожи, высоких черных сапожках, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, свежая, пахнущая дождем Лера процокала в зал,  встряхивая на ходу дорогим японским зонтиком. Позади плелась мокрая Наталья, ей места под зонтиком, наверное, не хватило.
- Такой ливень, - проворковала Лера, - мы в универмаге пережидали. Видим, что надолго, побежали, вымокли до нитки…
- Вымокла, положим, одна Наташка, - подметил Ярослав тоном заправского сыщика, - а магазин облазили сверху донизу,  еще до дождя, без комментариев. Петь будешь?
- Нет, на тебя любоваться, - огрызнулась Лера, снимая пальто и определяя  его на руки подавшейся вперед дуэнье, - с чего начнем?
- Тем и закончим, -  Славка ухватил бразды правления недрогнувшей рукой, -  сагой. Дуэт Кончитты и Рязанова, остальное некогда. Приходить вовремя нужно!
- По коням, – заголосил Витька, -  пока наша звездюлька снова куда-нибудь не провалилась!
- Сами не провалитесь, - томно протянула Лера, - Будете выступать против меня, станете дальше выступать одни! Петь вам кто будет, Вася Ветров? Или они? – небрежно повела рукой в сторону девчонок.
- Ас Пушкин, - отозвался сердито Вовка, усаживаясь за ударник, - поехали!
     Ярослав и Валерия пропели куплета три, когда Витька, страдальчески морщась,  закинув гитару за спину, простонал:
- Ноу, ноу, камарады! Не пойдет, туфта сплошная. Славка, сворачивайтесь, тошно слушать!
Славка  втолковывал начинающей закипать Лере-Кончитте:
- Ты не Кармен, понимаешь? Мы не арию Хозе из оперы Бизе ставим. Она девчонка, ей 16 лет, по возрасту такая как ты. Она предчувствует, что видит графа в последний раз.  Ясно? А ты цыганщину разводишь, ужимки и прыжки!   
- Хорошо, Славочка, - сузив глаза, мстительно выговорила Лера, - раз я, по-твоему, ни на что не способна, то и горлань за двоих. Заманал своими придирками! Найди себе послушную дурочку и вперед!
     Она спрыгнула со сцены, проигнорировав ступеньки, выхватила пальто из рук ошалевшей от такого «неуважения к таланту» Наташи и рванула к выходу, сердито обронив:
- Ты где, Соколова? Идем отсюда!
Наташка обреченно потянулась следом.
     Вовка, чертыхаясь, с грохотом отъехал от ударных.
Гоп - стоп, мы подошли из-за угла,
Гоп - стоп,  ты много на себя взяла,
Теперь расплачиваться поздно,
Посмотри на звезды,
Посмотри на эти звезды
Взглядом, бля, тверезым,
Видишь это все в последний раз!-
вкладывая в строчки добрую толику приблатненной патетики, отстрелялся Витька.
- Кончай ее, Сэмэн! – поддержала Ирина, - На хаус, да?
- Яволь, майн фюрер, - вытянулся в струнку Витька, поедая Ирину выпученными глазами, - Лерка капут, нихт арбайтен, негры! Солнце низэнько, вечер близэнько!
- Стоп! – велел Ярослав, - Львенок, иди сюда!
Он указал Ирине на место возле микрофона рядом с собой.
- Что еще? – скривилась она -  Дурочку подобрал по заветам ЛерычА?
- Айн, цвайн! Цурюк, шнелля, шнелля, - все еще  изображая фашиста, Петруха уже раскатывал перед ней воображаемую ковровую дорожку, -  шевелись:  раньше сядем, раньше выйдем!
- Пришла. Дальше-то что? А ты,  оккупант клятий, не подслушивай! – прикрикнула шутливо на вьющегося рядом Витьку. 
- Начинай сагу, слова помнишь? Без меня, одна сперва.  Акапельно.
- Зачем, Яр? Проверка слуха?
- Пой, кому говорят! Ну!
- Не запряг пока, -  Ирина недоверчиво посмотрела на Славку, ища подвоха.  Не обнаружив такового,  пригрозила, смеясь:
- И спою! Щаз спою! Смотри не пожалей  потом!
Ярослав смотрел на нее серьезно и пристально.  Она попросила:
- Ты только на меня  так не таращься!  Сбивает…
- Стеснительные мы, однако, - гаденько захихикал Петруха.
Ты меня на рассвете разбудишь,
Проводить необутая выйдешь,
Ты меня никогда не забудешь,
Ты меня никогда не увидишь…
С каждой новой строчкой скованность оставляла ее, отходила на второй план неуверенность, голос креп, возвышался, заполняя зал до потолочных перекрытий, звенел, отражаемый гулкой полутемной пустотой:
И окажется так минимальным
Наше непониманье с тобою
Перед будущим непониманьем
Двух живых с пустотой неживою…
     Не было больше пыльного актового зала, рядов хилых креслиц, обшарпанного сотнями ног пола сцены,  потертых плюшевых кулис,  внимательного кэпа Смолетта, задиристого Петрухи, испытанного на дружбу Володи Хрена,   подружки-хохотушки Маринки. Она превратилась в Кончитту.  Она провожала Резанова на родину, зная, что не увидится с ним больше никогда. Короткое, страшное, вечное слово…   
     Послышался грохот, что-то металлически лязгнуло, будто бы медный таз уронили, стукнулось о пол. Частички «острова сокровищ», не сговариваясь, посмотрели в сторону барабанов. Смущенный Вовка, возвышаясь над установкой, переступал длинными ногами – инструмент повалил от удивления.
     Маринка, восторженно визжа, кинулась на шею подруге.
- Варежку закрой, вафлю поймаешь, Вовочка, - спошлил Петруха, подкрепляя наказ жестом: сложенные щелкающими челюстями кисти рук.
     Поймав гневный взгляд двух пар зеленых глаз, тут же пошел на попятную:
- Молчу, Марь Ванны, как есть молчу! А Львенку юбку задрать  и всыпать не мешает!
- Попробуй! – подбоченилась Ирина, - Что, не нравится мое исполнение? 
- Ломалась бы меньше! Поешь-то не хуже Лерки. И без всяких там, - Витька изобразил нечто среднее между знойной кастильской матроной и бьющей копытом лошади.
- А она и не ломалась никогда, - вступился Володька, - ты сам Леру уламывал.
     Витька только бормотнул вполголоса что-то, скорее всего, непечатное, крепко соленое, крылатое.
- Я был прав, - поздравил самого себя с прозорливостью Смоляков, - стоило ли изобретать велосипед! Что ты там еще мурлыкал, Львенок?
- «Стоит над городом ночной туман»… Из «Генералов», - запоздало смутилась Ирина.
- Да нет, потом, когда Марина убежала, - не унимался Ярослав.
- Это допрос? – осведомилась Ирина, пытаясь немудрящей игрой справиться с волнением, - Я буду давать показания только в присутствии своего адвоката!
- Считай, адвокат и обвинитель у тебя в одном лице, обезоруживая улыбкой, подстегивал Ярослав.
- Правду, одну только правду и ничего кроме, - твердил Витька, - а не то придется твоей юбке, а особенно твоей попке, дружок, познакомиться с хворостиной, - с интонациями радиоведущего,  приторно присюсюкивая, паясничал он.
- Вить, постой! Всех наших певиц распугаешь, - попросил друга Славка, - ну, Львенок, признавайся!
- Так, сочинилось кое-что, но это ерунда. Давайте по домам. Димка в садике, наверное, один остался, всех детей разобрали, будет сторожить, - тараторила Ирина, - и потом, на этом барахле сыграть похоже трудно, а на синтезаторе будет не то, и вообще…
- Ты нам зубы не заговаривай, - пресек ее лепет Славка, - говорю же, понравилось, как ты пела. Есть талант, есть голос, искорка Божья, как Полюшка наша выражается. Только, чур, нос не задирать! – он ласково «пипикнул» по ее слегка вздернутому носу, - А братца твоего заберем мигом, он и огорчиться не успеет в одиночестве.
- Спой, Львенок, не стыдись, - не удержался «заткнутый» Петруха, - ведь ежели, сестрица…
- Ну вас к черту,  мучители, - не выдержала Ирина, - слушайте, сами потом завоете – дребедень. Не от слов, конечно, это Байрон. Правда. чуть измененные, от женского лица.  А мелодию можно музыкой пока с натяжкой назвать.
Когда время твое миновало,
И звезда закатилась твоя,
Недочетов лишь я не искала,
И ошибкам твоим не судья.
Не пугают меня передряги,
И любовью, которой черты,
Столько раз доверяли бумаге,
Остаешься мне в жизни лишь ты…
- Ирка, врешь ты все, сама сочинила, а Байрона этого придумала специально, - захлопала в ладоши Маринка, подпрыгивая от нетерпения.
- Нет, Мариша, мне так не написать, далеко мне до него, - вздохнула Ирина, - довольны, господа Сенат?
- Дельная вещица, - похвалил музрук Смоляков,  - подправить кое-что и вполне, вполне! В музыке, конечно, - заметив красноречивый взгляд, отбоярился Ярослав.
- Это ж классный медляк можно сварганить, - размышлял Витька, - Мариша, козочка, тьфу ты! Развелось вас, одноименных, пруд пруди. Козочка у меня – маленькая Рожкина, а ты, ты…
- Русалка!
- Лягушечка!
- Фунтик!
- Марусечка - душечка!
Прозвучали почти одновременно четыре подсказки, но Витька, попав под перекрестный огонь, не растерялся, выбрал мгновенно:
- Моя ж ты куколка!
Он потащил упирающуюся Маринку за руку, пытаясь изобразить страстное тангО.
- Мы будем танцевать всю ночь!
- Три пера вам в зад для легкости, - посулил Вовка, - а я пошел, у меня еще баскетбол сегодня. Ирка, ты меня убила! – он показал большой палец, - Молоток!
Ирина ответила ему воздушным поцелуем. Потом добавила:
- Убила, не убила, а Димка теперь один сидит. Несложно догадаться, кого предки убьют в свою очередь! 
*****
     Возле стелы-пожелания «Счастливого пути!» дорога резко сворачивала вправо, бежала по смешанному лесочку. Замелькали подружки-березы, первыми растерявшие золото листвы от проказ озорника-ветра, изредка перемежаясь разлапистыми темно-зелеными соснами.
     Еще один правый поворот и взору открылся болотистый луг, покрытый по летнему свежей травой. Сказывалась близость реки. Сама река угадывалась в прихотливо изогнутых ракитах и зарослях вербы, кучно теснящихся вокруг русла, словно чуткие фрейлины вокруг властной императрицы.
     Ближе к горизонту луг из пологого превращался в холмистый. На вершине одного из холмов возвышался одинокий дуб, впиваясь мощными узловатыми корнями в рыжий каменистый суглинок.  Олицетворением силы, властелином холмов и топкой низины, путеводным маяком смотрелся он с дороги, стоя на семи ветрах, заметный далеко окрест.
Среди долины ровныя,
На гладкой высоте
Стоит, растет высокий дуб
В могучей красоте…
     Сразу же выплыли из памяти строчки старинной народной песни. Их всегда вспоминал Сергей, минуя обширные «дубовы угодья».
     В последний свой приезд на дачу муж попросил Ирину съехать в сторону от дороги. Сидел на переднем пассажирском сидении, исхудавший, слабый, беспомощный, привалившись к высокой спинке. Настолько, что как она не крепилась, глаза все равно застилали жгучие быстрые слезы.
     Был день его рождения,  19 декабря.  Первый снег, выпавший еще в начале ноября, скоропостижно растаял. А потом все никак не хотел ложиться. Мороз сковывал неприкрытую землю, ветер вольным казаком гулял на бесснежном застывшем просторе. Голые ветки дуба с кое-где уцелевшими почерневшими листочками четко вырисовывались в прозрачном ледяном воздухе.
     Сергей шептал что-то. Ирина прислушалась – как всегда, про дуб. Отворачиваясь, стараясь скрыть от него неподвластные слезы, она уже жалела о том, что,  поддавшись на уговоры, привезла его сюда. Именно здесь и сейчас, на фоне впавший в зимний сон равнины, однообразия шагающих вдаль холмов,  полусумрака затаившегося рядом соснового бора, в мертвом одиночестве дуба открылась Ирине страшная и простая правда: муж уходит от нее туда, откуда нет возврата. И приехал он сегодня прощаться.
- Ну что ты, Ириша, право слово! Зачем ты плачешь, - Сергей прикрыл ее застывшую  на руле кисть широкой уютной ладонью, - перестань. Поехали, хочу еще, чтобы у нашей елки остановились.
    «Нашей» елка стала 11 лет  назад. В тот год, когда они поженились. Перед новогодними праздниками Катерина,  прометавшись всю ночь, утром поразила домашних раздувшейся  флюсом  щекой.   Слезы от боли, от огорчения о несостоявшемся для нее утреннике в детском саду, о не надетом великолепном костюме снежинки, расшитом белым бисером и серебристым дождиком, сиротливо висящем на плечиках в ее комнате. Возня с поликлиникой, вырванный зуб, предшествующая вечная истерика – не открою рот, не могу, не буду,  «избитый» ногами врач, долгие тягучие уговоры… 
     Дома внучку жалели все: три бабушки, две из которых по сути  являлись прабабушками,  плясали перед капризулей похлеще вышколенной челяди царевны Несмеяны,  Димка старался ничуть не меньше. Мурка, Мартина родительница, тогда еще молодая, игривая кошечка, посчитав, что тарарам затеян исключительно ради нее, включилась  в действо с небывалым энтузиазмом. Пришедший с работы пораньше Сергей,  нарядившись в махровый халат и красный колпак, пристроив ватную бороду, спаренную с красным дедморозовским носом,  подхватив Катьку на руки, скакал по квартире, топоча и грохоча  никак не меньше, чем эскадрон гусар летучих, распевая во всю глотку: «Под железный звон кольчуги, на коня верхом садясь…».  В приключившемся бедламе пытались сохранять спокойствие и кое-как готовиться к приближающемуся Новому году только двое: Ирина,  нарядившая «маленькую елочку», чтобы ей не было холодно зимой, и плавно переместившаяся на кухню, да старенький попугай Гоша,  следовавший за ней верным пажом, поглядывающий на творящееся безобразие черным ироничным глазом, склонив хохлатую голову к крылу, изредка бормоча заезженной пластинкой: «Гоша – хорошая птичка, Гоша – хорошая пти, пти, пти…»
     Заснула Катя прямо у Сергея на руках, не дождавшись боя курантов. Проводили старый, встретили Новый год. Людмила Сергеевна, водившая с утра хороводы со своими «пятаками», вскоре последовала примеру внучки. Димка отбыл на площадь, где устраивали молодежную дискотеку. Баба Фима и баба Катя, стойкие солдаты старой закалки, расположились у голубого экрана, обмениваясь телевпечатлениями.
     Ирина с Сергеем решили проветриться. К Габриэлянцам не пошли, хотя Эдик настаивал:  приходите в любой час, даже и под утро, место за столом найдется. Ирина уточнила – не потому ли, что гости к тому времени обоснуются под столом? Ответом служило утвердительное Габровское  ржание.
     Вопреки сложившемуся в последние годы стереотипу – снег под Новый год обязательно тает, хлещет дождь, под ногами хлюпает мерзкая грязная «слякость» (словечко  Фиминого изобретения,  скрестив слякоть и мерзость, получен результат не в бровь, а в глаз), погода передумала выделываться и порадовала настоящей праздничной зимней ночью. Мягкий морозец, безветрие, звезды четкие, ясные, махровые играют на глубоком черном бархате небосклона переливами каменьев драгоценных. Иней покрывает ветки деревьев картинно, будто на импортных рождественских открытках, серебрит провода, посверкивает на крышах  отдыхающих на стоянке  у дома машин.
- Мороз к утру разгуляется, - кивнув на звезды, заметил Сергей, - чудо, а не ночь! Поедем, красотка, кататься? Рашэн джип к вашим услугам! 
Он попинал переднее колесо «Нивы» движением заправского «чайника», желающего показать, что  не «первый год замужем».
- Капот не открывай, - остерегла мужа  от дальнейшей игры Ирина, - верю, верю! Руки примерзнут, отдирать больно будет.  Я в детстве замок лизнула на даче, сосед пошутил, сказал – сахарный. Непередаваемые ощущения!
- Верю, верю, – в тон ей провозгласил Сергей, -  сам ловился на эту приманку!
- Все-таки к Габре?
Ирина наблюдала: отомкнул замок, уселся за руль, включил печку, приоткрыл дверь, приглашая ее к соучастию в ночном катании по городу.
- Едем на дачу! - тоном главнокомандующего заявил Сергей, - К Эдьке мы успеем. Да и что нас ждет – стол, водка, танцы-шманцы-обжиманцы.
- То ли дело – влететь в придорожный сугроб или заглохнуть посреди заснеженного поля. Романтика! – «нахваливала» Ирина затею мужа, - Пожалуй, выпили маловато для подвигов, может быть, вернемся и восполним?
- О, женщины, вам имя – вероломство! – бросив протирать запотевшее стекло, воздел руки горе Сергей, - Что за неверие в мои недюжинные силы?  Да я  прирожденный гонщик! А машина – зверь!
Он приосанился и самоуверенно захохотал, предлагая поучаствовать в его немудреном фарсе.
- Ты прирожденный хвастун! Если бы сказал по другому – ничтожество вам имя, ни за что не села бы рядом с тобой, авантюрист!
- Я прощен, я польщен! – завопил муж, трогаясь в путь-дорожку, - И если хочешь знать, ты авантюристка не меньше, чем я.  Я – вот он весь, как на ладони. А ты – с виду правильная, слова строгие говоришь, но в душе самая что ни на есть авантюрная авантюристка!
Он погрозил Ирине пальцем. Одной рукой выкручивая руль, вписываясь в поворот со двора, другой тянулся к ней, чтобы обнять.
- Сережка, - прикрикнула она, - открытый и доступный! На дорогу посматривай иногда. Слышал, как соседская бабуля внука стращает, когда тот с гаражей в сугроб прыгает?
- Угу. Убьешься, домой не приходи! – повторил Сергей бабкину мудрость, - А что, сильно сказано! Мне нравится.
- Опять я иду у тебя на поводу, - протянула Ирина, но ее тон вовсе не был удручающим.
 Сергей повторил свой маневр, поясняя попутно, что не виноват. Это она заговорила стихами, а он, как человек к поэзии восприимчивый, не мог не оценить открывшегося сочинительского дарования.   
     Проскочив под мигающими светофорами пустынный проспект, они повернули на одну из центральных улиц, направляясь к вокзалу. С площади, чуть ли не под колеса машины, вывалила толпа. Сергей притормозил, но какой-то парень, с трудом держащийся на ногах, улегся на капот, намереваясь отдохнуть от утомительного хождения под углом в 40 градусов.
     Неожиданная заминка заставила вспомнить Димку.
- Где-нибудь и наш охломон бродит, - вздохнула Ирина, - мелочь пузатая, а туда же!
- Тоже мне, мелочь! Четырнадцать уже, мужик, - возразил Сергей, аккуратно объезжая гуляк, - так и норовите парня под юбку посадить, бабье царство!
- Вот, помнится, я в его годы, - услужливо подсказала Ирина.
- Да, именно, - попугаем повторил Сергей, выкатывая на мост, - тьфу, черт, что ты несешь!
- Помогаю поточнее сформулировать  мысль о том, как ты разумен и велик, - паинькой сложив руки, потупила глаза Ирина.
     Но надолго ее смирения не хватило. Не утерпела, прыснула, уж очень неприступный вид напустил на себя Сергей.
     За городом  и мороз сделался крепче, и поземка, выхваченная из мрака фарами «рашэн джипа»,  ползла белыми змеями по трассе. За время пути их одиночество нарушалось пару раз: на развилке у совхозного поселка навстречу попался потрепанный милицейский УАЗик, да отчаянно сигналя, обошла на спуске серебристая иномарка, гремя тяжелым металлом из-за тонированных стекол.
- Надо же,  сумасшедшие собратья, - удивилась Ирина, - тоже дома не сидится.
- Братки полетели, - пояснил Сергей, сморщив нос, - жизнь у них сложная – разборки, наезды. А мы люди мирные, смирные, природой любуемся…
- Скоростью соревнуемся, - постучала Ирина по спидометру, - небесный тихоход!
«Нива» была цвета весеннего ясного неба. А стрелка спидометра неуклонно сползала с отметки 90 в сторону  увеличения.
     Вдоль обочины дороги, петлявшей среди леса, снега навалило столько, что провалиться можно по пояс. За переездом, на подъезде к дачам, Сергей остановил машину. Они вышли, вдыхая вкусный морозный воздух, разглядывая небо с мириадами неправдоподобно крупных звезд, кажущихся близко, рукой подать. Сергей, отступив с дороги, сразу же угодил в сугроб, но упрямо торил тропинку, бульдозером пробиваясь к цели. Ею оказалась огромная ель, красовавшаяся неподалеку. Деревья будто нарочно отступили, теснясь поодаль, давая простор, стараясь не мешать ее стремлению ввысь и вширь. И елка не подкачала – великанша, царь-дерево, красавица.
- Вот это ель, я понимаю! – Сергей с видом заправского гида прохаживался у дерева, приминая снег, - Царица! Я ее еще с осени приметил. Даже волновался, чтобы не срубили ненароком. Жаль будет!
- Разве можно такую красу рубить? Рука не поднимется. А давай она будет как бы наша? И станем приезжать к ней каждый Новый год?!
     Подкравшись к Сергею, Ирина водрузила ему на голову  пласт в форме короны, осторожно вынутый из толщи слежавшегося снега.
- Венчается на царство раб Божий Сергий! Тихо, не вертись!
Но Сергий и не подумал слушаться.
     Корона скатилась к ногам, не выдержав резкого поворота тщетно коронованного «раба Божия», рассыпалась снежной,  искрящейся в лунном свете пылью. Сергей поймал верткую жену за рукав куртки, повалил на высокий снежный гребень. Сам плюхнулся рядом, раскинув руки, потом перекатился на бок, запорошив ее колкой холодной крошкой.
Губы его горели сухим обжигающим жаром.
- А ты, царица-ель, не подсматривай! Холопы, они тоже люди и ничто человеческое им не чуждо!- заключил Сергей, собирая с ее запорошенных ресниц и щек капельки влаги, в которую превращался снег от его дыхания. 
*****
     Подпрыгивая на рельсах,  «девятка» перевалила переезд, выбираясь на финишную кривую через лес к дачам.  Впереди на грунтовке маячил трактор с высоким обрештованным прицепом, полным соломы.  Не шатко,  не валко  он следовал тем же путем, что и Ирина, правясь, видимо, на ферму соседствующего с поселком совхоза.  Выбора не оставалось: либо тащиться в хвосте у тарахтящего «тр-тр-Мити», проверяя крепость нервов,  либо остановиться у обочины и переждать негаданного дорожного конкурента.
    Выбрав второе, Ирина углубилась в лес. До ели-богатырши недалеко, проверить не мешает, как она там.  Приведется ли продолжить традицию новогоднего посещения  в этом году? Кто знает… 
    Не давая высокой волне воспоминаний накрыть,  захлестнуть  с головой, она и здесь выбрала второй, отболевший вариант…
 *****
     На следующее утро Лера, дождавшись, когда в классе соберутся соучастники вчерашнего «фиаско»,  поведала Ярославу,  сладко улыбаясь:
- Я не смогу больше петь в группе. Буду ходить на курсы английского.  Времени на репетиции не остается.
Ярослав пожал плечами: хозяин-барин, выбрала то, что тебе нужнее, нет вопросов.
     Ирина почувствовала острый Маринкин локоток в боку:  смотри, подруга, финита ля комедия.
     Лера, видимо ожидавшая шквала расспросов, уговоров, короче - выяснения отношений, малость растерялась. Умолкла, но, быстро взяв себя в руки,  продолжала:
- Ты, Ярослав, вчера мне советовал взять уроки сценического мастерства. Вот я и решила последовать совету.  Вас раздражать перестану…
- Не утрируй, Лера, - не выдержала Ирина, - все ведь совсем не так было!
- Я со Смоляковым разговариваю, - подозрительно спокойно, зная взрывной характер говорившей, прозвучал ответ.
- Спектакль срежиссирован четко, -  отозвался тот, с кем только и разговаривали, - я тебя понял, Лера.  Что еще ты хочешь мне сказать?
- Больше ничего, разве что посочувствовать, - лучезарно улыбнулась в ответ Лера, -  придется тебе репертуарчик пересмотреть, перелицевать. Но ты у нас парень способный!
     Маринка, не выдержав, громко фыркнула. Лера не удостоила ее даже взглядом, не только словом.  Чудны и неисповедимы дела твои, Господи, одним словом!
- Благодарю за заботу, -  чутко откликнулся Ярослав, - а за комплимент – вдвойне, дорогого стоит! За репертуарчик не болей душой,  слыхала ведь, наверное, что  незаменимых не бывает?
     Витька Петраш, необычайно сдержанный, словно решивший предоставить сегодня место на ристалище только Смолякову,  хохотнул,  похлопывая по парте жутковатого вида дневником с наклеенной черепушкой и косточками и грозной надписью «Не влезай, убьет!»
     Лера,  заметно расстроившись от такого поворота беседы, совсем ею не просчитанного, не нашлась даже, что и ответить. А, возможно, и не захотела. Трудно было привыкнуть к ее новому, подчеркнуто спокойному, но ничуть  не проигравшему в язвительности облику. Покачивая стройными бедрами, красиво обрисованными узкой юбкой формы, шитой на заказ, она выплыла из класса, оставив после себя наэлектризованную  атмосферу  недосказанности и витавшей в воздухе ссоры.
- Ну и фиг с ней, -  включился поздним зажиганием Вовка, молчавший в своем «камчадалском» углу, - баба с возу, кобыле легче!
- Вон  как запел, Ринго Старр, - повернувшись назад, Ирина убедилась, что друг Вовка  особо не скорбит об утрате, - кляча захудалая, должно быть,  твоя  кобыла!
- Она отомстит, - внезапно вполне серьезно сказал Витька, отбросив свои всегдашние дуракаваляния, - или я последний заунывный кретин на этой земле!
- Нашел народную мстительницу, - беспечно отмахнулся   Ярослав.
- Отомстит, - эхом отозвалась  погрустневшая Маринка, - слишком просто она сдалась, так не бывает…
       
*****
     Поставив «девятку» под навес при въезде на участок, Ирина поднялась по асфальтовой дорожке к дому, оценивая по пути фронт предстоящих работ. Он был впечатляющ: опавшая листва сплошь устилала пожухшую траву под плодовыми деревьями в саду, грядки по обе стороны дорожки наровили уйти под зиму не вскопанными, в цветнике царило запустение. Если бы не пышный куст ярко-сиреневого бессмертника да пара рябин по обочине, сиявших на серенькой подложке неспешно разгуливающегося октябрьского утра  алым пожаром ягод  и старой бронзой резной листвы, то уныние выглядело бы удручающим.
     Участок, когда-то представлявший собой два отдельных шестисоточных стандартных дачи, умелой и твердой рукой Сергея Шутенко слитых воедино, встретил ее по-осеннему скуповато, сдержанно. Едва слышным шорохом падающих с яблонь бурых, скрученных лодочками листьев, легким вздохом ветра, запутавшегося в окружившем поселок лесу,  любопытной сорокой, присевшей на колышек изгороди и следящей за каждым Ирининым шагом.
     Взойдя по ступенькам крыльца, она, позвякивая внушительной связкой ключей, отперла входную дверь под резным кокетливым козырьком. С дороги, приминая шинами песок, посигналил проезжающий мимо вишневый жигуленок – зубило. Прибыл сосед справа, через дачу. Ранняя пташка, но сегодня отчего-то опоздавший. Всегда деловитый, куда-то спешащий. Представить его любовавшимся красотами природы Ирина не могла, больно уж картинка выходила нереальной. Значит, попросту проспал, решила она.
     Сергей, влюбившийся в эту лесную землю с первого взгляда, уломав прежнюю владелицу  объединенной половины надела обменять ее на полученный им практически в городской черте участок под коттеджную застройку, перестроивший многое, но сумевший сохранить саму душу «фамильного гнезда» Левченко-старшего, незримо оставался здесь.  В ажурной ковки оконных решетках и перилах крыльца, в небольшом двухэтажном доме, спрятавшейся позади деревянной баньке, в увитой остатками виноградной лозы беседке. Говорят ведь, что частичка души ушедшего человека незримо присутствует среди любящих людей.
     Поистине, у Сергея была широкая душа. Частички ее присутствия ощущалась  весомо и повсюду.
     Ирина постояла в коридорчике, прижавшись лицом к грубой, шинельного сукна куртке Сергея, висящей на вешалке среди вещей, все еще, как казалось Ирине, хранившей его запах. В доме было холодно, чуточку сыро, пахло яблоками, сухими травами, нежилым одиночеством и пустотой. Нужно включить отопление, подумала она, пусть согреется дом, наполнится живительным теплом воздух. Камин в гостиной, гордость и морока Сергея, она разожжет позже, ближе к вечеру.  Когда соберутся остальные дачники,  переделаются  нескончаемые дела, можно будет смотреть на огонь и просто молчать, думая о чем-то своем…   
     В тот последний совместный приезд огонь в камине весело пожирал смолистые сосновые полешки, умиротворенно гудел в трубе, отбрасывая сполохи, гулявшие по спилам березовых кругляшей на потолке гостиной, превращенной мастеровой рукой Сергея и его же фантазией в Берендеевы палаты.  Сам себе архитектор и сам себе подсобный рабочий сидел в кресле вблизи пляшущего языческий танец пламени. Ирина примостилась на козьей шкуре у его ног, положив локти и голову на колени мужа, глядя на завораживающую огненную пляску.
- Ириш, послушай меня, - оторвавшись от созерцания, попросил Сергей, - я решил, второй поездки в Воронеж не нужно. Погоди, - он протестующе поднял руку, уловив ее желание спорить и доказывать, - давай оставим эмоции и будем смотреть в глаза правде. Самообман, напрасные надежды, пустая трата сил, да и денег тоже…
- Что ты говоришь, Сережа! Перестань немедленно!
- Ира, Ира, - он погладил ее по волосам, в голосе слышалась одновременно и нежность, и укоризна, -  повторяю, ни к чему все это. Я говорил с врачом. Скрывать что-либо уже нет смысла. Поэтому то время, что отпущено мне, я хочу провести среди близких людей. Чтобы рядом была ты. Пока я – еще я, а не мечущееся от боли существо, единственным желанием которого станет только избавление от страданий.  Вот тогда можешь жалеть меня, оплакивать, ты ведь плачешь сейчас, я знаю.
 Сергей приподнял ее голову, заглядывая в глаза. В колеблющемся красноватом свете его глаза сделались черными, глубокими, понимающими, проницательными.
- А сейчас не нужно.
     Он провел пальцами по ее щекам там, где слезы прочертили мокрые соленые дорожки, стирая горестный след. След бессилия, нежелания покориться судьбе, безисходности, грядущей потери, светлой неугасимой памяти.
О подвигах, о доблестях, о славе
Я забывал на суетной земле,
Когда лицо твое в простой оправе
Передо мной стояло на столе…

Прочитал Сергей знакомое со школы четверостишие.
- А понимаю  смысл этих строчек только теперь, когда суета и тщета отходят прочь, остается главное. Остаешься ты.
Сергей долго вглядывался в ее лицо, словно пытаясь запечатлеть в памяти ее облик именно таким. Потом спросил:
- Договорились?
Ирина смогла только кивнуть. Словами не получалось.
- А знаешь, Эдик ведь приходил ко мне в больницу.
Она снова лишь качнула головой, отрицая – нет, не знала.
- Прирожденный чинуша. Втянулся, как в кресле руководителя и родился. И обороты такие обтекаемые, - Сергей хмыкнул, вспоминая.
- Догадываюсь. Жизнь – штука сложная, иногда заставляет нас играть против правил, идти на компромисс с совестью. Знакомая песня, - взяв руку мужа, Ирина подложила ее себе под щеку, устраиваясь поудобнее.
Свободной рукой он продолжал гладить ее волосы.
- Вроде того. Но мы поняли друг друга. И простили. Для него ведь прийти вот так, самому, обдуманно -  поступок. И неважно, что у каждого из нас впереди. Каждому свое.
    13 января Сергея не стало.
     *****
     Ирина поняла, что стоит перед незажженным камином уже давно. Наваждением, неотступным видением Сергей чувствовался ею всюду.
Вот- вот затрещит лестница под его основательной поступью, появится он сам: большой, с каплями воды, стекающими с густых темных волос, пахнущий дождем, дымом, мокрой садовой землей.
     Нужно как-то совладать с собой. Так нельзя. Невозможно. Сердцу не осилить эту разрывающую на части боль. Она должна заставить себя ее преодолеть. Не забыть, не примириться, а просто научиться сосуществовать с ней бок о бок. Просто… 
     Для начала – сумки, частью сваленные у входа, частью оставленные в машине.
     Она вернулась в кухню, включила холодильник. С приготовлением обеда лучше не затягивать. И Димка, и Катерина о хлебе насущном заботиться не привыкли, надеяться на их сознательность и терпение не приходится, а аппетит, и так не слабый, на воздухе разгуляется,  только подавай. 
     Пожалуй, суп она сварит на газовой плите, так будет быстрее. Сухие грибы, прошлогодние остатки, она предусмотрительно замочила еще вечером, вернее ночью, после Татьяниного ухода. Когда Катерину поджидала вопреки ее установке – по окнам не выглядывать. Нынешняя осень сухая, не грибная вовсе. Запасов не пополнить, как видно.
     А плов она сварганит по всем правилам, на открытом огне, чтобы дымком пропитался. Благо за домом, в так называемом внутреннем дворике, очаг имеется.
     И потекли дела – лучшее лекарство, беспроигрышное успокоение. Конвейером.
     Устанавливалась тренога, отыскался вместительный походный казанок, разводился костер. Рис промыть, морковку длинными брусками нарезать, именно резать, не тереть, будет совершенно не то, каша рисовая, не плов. Лук не кольцами, а вдоль, полумесяцем. Мясо зажарить до румяной хрусткой корочки…
     Так, без лишней спешки, но и без расхолаживающего – да ладно, и так сойдет. Тщательно, выверено, споро.
     Едоки на подступах. Многолетняя, опытом скрепленная интуиция.
*****