Метровые страсти

От автора

Не надо путать автора с лирическим героем.

Это не  рассказ  о  неприятных  людях,  по  своей  глупости и нерешительности оказавшихся в неприятной ситуации. Это попытка локализовать и по возможности уничтожить в себе такие мерзкие чувства как эгоизм, потребительское отношение к другому человеку.




Какая симпатичная. Раньше я ее на нашей станции не встречал. То ли она переехала в наш район недавно, то ли работу сменила? Скорее всего, переехала. Сейчас сюда многие едут — новых домов поналепили один на другой. Стена к стене стоят, так плотно, что и не захочешь, а к соседу напротив в спальню заглянешь. Воистину. Уплотнительная застройка. Да и в старых квартиры идут влет.
Впрочем, не это сейчас важно. Важно то, что вот уже четвертый день я встречаю ее на своей станции, в одно и то же время, когда еду на работу, и мне очень хочется с ней познакомиться. С этой невысокой стройной блондинкой, красивой сдержанной, северной красотой. Ее серые глаза одновременно и притягивают, и обещают заледенеть зимними озерами. Тонкие губы могут служиться и в радушную улыбку и в неприязненную ниточку. Ее классические черты достойны и кисти прерафаэлитов и резца ювелира, украшающего камею строгим античным профилем.
Я уверен, и не раз подтверждал свою уверенность делом, что достаточно привлекателен и  нахален для того, чтобы подойти к женщине, спросить какую-нибудь ерунду, завести разговор. Или кинуться с объятиями и криками: «Наташка, сколько лет — сколько зим, давно не виделись, как наши?», а потом, краснея и извиняясь, начать рассказ о том, что обознался, принял за одногруппницу, и опять-таки завести разговор, или… Да мало ли способов?
Однако время проходит, а я так ни один из них в ход не пустил. Может, потому, что вдруг стал считать неприличным знакомиться подобным образом. Может, потому, что  не представлялось подходящего случая — мы с завидным постоянством оказывались в одном, последнем вагоне, но в разных его концах. Может, потому, что на ее тонком безымянном пальце с маленьким лакированным ноготком красовалось узенькое обручальное кольцо — причина не знакомиться за бесперспективностью, серьезная… но в других случаях она меня  не останавливала. А может быть, и, скорее всего, именно это и есть основная причина, а все остальное отмазки, - я просто боялся быть отвергнутым. Не люблю я этого очень. И признаваться себе и окружающим в собственных страхах и слабостях тоже очень не люблю.
Значит, решим, что я с замужними дамами не общаюсь, и, гордо подняв голову и внутреннее приняв какую-нибудь подходящую позу, забудем об этом. И, чтобы забыть покрепче и побыстрее, будем садиться в другой конец поезда: лишних тридцать метров по платформе пройти мне не тяжело.

                ***

Вот черт. С недосыпу, по старой привычке, я  сел не в тот вагон. Вернее, как раз в тот. В последний. И вошел как раз в ту дверь, в которую обычно входила она. Более того, капризом утренней давки нас так прижало друг к другу, что всю дорогу я простоял, ощущая ее тепло, проникающее сквозь тонкую ткань бежевого китайского плащика и мою застиранную джинсу. Вдыхая цветочный аромат ее духов и иногда, на резких рывках состава, утыкаясь носом в ее волосы, пахнущие каким-то травяным шампунем.
Через пять минут такого стояния я почувствовал, что ладони у меня вспотели, а в груди, в районе солнечного сплетения, образовалась  сосущая пустота. И совсем скоро начнется «стояние» в другом месте. Хорошо хоть в толпе не видно будет, а то джинсы то «в обтяжку».
Через десять я клялся себе, что если мы выйдем на одной остановке, я обязательно с ней познакомлюсь. Рухну ей в ноги на платформе, на эскалаторе наступлю ей на плащ, или просто подойду и честно, глядя в глаза, расскажу о своих чувствах и переживаниях…
В этот момент я сильно ненавидел себя за то, что знал: ей ехать дальше, а даже если случится чудо и она—таки выйдет вместе со мной, все равно я найду причину, чтоб свое обещание не выполнить. А разум потом найдет способ оправдаться перед совестью за это клятвопреступление.
Есть еще один замечательный вариант: чтобы она сама вышла следом за мной, догнала, положила руку на рукав и сказала что-нибудь типа: «Ты так на меня смотрел, что я поняла, что ты единственный, кто…», или просто, не мудря: «Парень, ты мне нравишься так, что я…». Но  это уже совсем из области ненаучной фантастики. С чего бы это ей за мной бегать? Она, за все время нашего совместного подземного проезда, на меня даже ни разу не взглянула. Скорее бы уже моя остановка, а то как-то даже нехорошо становится.
На выход, скорее.
Нет, я все-таки с ней познакомлюсь. Не сегодня. Может быть завтра или послезавтра, но познакомлюсь обязательно. Тем более, что мне так показалось — не очень то она счастлива в браке. При ближайшем рассмотрении на ее лице, издалека казавшемся таким  ярком и солнечном, стали видны чуть припудренные тени забот и переживаний, особенно заметные под глазами. Трагические складки в уголках рта. Намечающиеся морщины. Они ее совершенно не портили, но явно свидетельствовали о серьезных, глубинных проблемах. Может быть – из-за с работы или болезни, но я готов был поклясться чем угодно, что связаны они с личной, семейной жизнью.
Странно, сколько я ни встречал красивых и умных женщин, вот таких как эта, хотя таких как эта немного, и все же: им, как правило, очень не везет в семейной жизни. Мужья попадаются такие, что мама не горюй. Либо «восточные деспоты», не могущие смириться с тем, что женщина привлекательнее по модулю или не дай бог умнее их. Такие всячески унижают женщин, пытаясь загнать под плинтус их самооценку, и часто небезуспешно. Иногда дело и до рукоприкладства доходит. Либо тупые самодовольные свинтусы, не понимающие, какое счастье им досталось в жизни, и ценящие только борщи и стираные носки. Бить, конечно, не бьет, но изводит всячески, а моральное унижение иногда даже хуже физического. Иногда попадается  и удачный симбиоз этих двух типов, тогда вообще — туши свет. Есть еще вариант — отмороженные субъекты, которым женщина вообще не понятно зачем нужна. Внимания они на нее не обращают, заботятся редко, в кино или театр их силком не вытащить, цветы только на Восьмое марта. Видимо, заводят жену только для галочки в социальной зачетке. Мол, вот — у меня все не хуже, чем у других. Похоже, ее муж был именно из последних.
И хорошо, если женщина находит в себе силы просто развестись с таким «красавцем». Если нет, то, в конце концов, он обычно добивается своего и превращает некогда блестящую Фемину в тихое забитое существо, боящееся лишнее слово сказать. Или у нее срывает все стопоры, и она идет «налево». Что ж, с точки зрения принятой в обществе морали, поведение, конечно, предосудительное, но лично мне это дает некоторый шанс.

                ***

Я снова в том самом, последнем, вагоне. Стою, стиснутый чужими разгоряченными телами, вдыхаю застоявшийся воздух утреннего метро и тихо огорчаюсь своим провидческим успехам. Моя теория о неприятностях, мужьях и хождениях «налево» подтверждалась столь быстро и блестяще, что хотелось плакать. Она—таки туда пошла, и, что было самое обидное, причиной и объектом ее «ухода» был не я.
Могу поспорить с кем угодно, как угодно  и на что угодно, что тот вот сальный, черноглазый, черноволосый, с «конским хвостом» тип, приобнявший ее за спину могучей волосатой лапой, — не ее муж. Да и вообще ничей не муж, если судить по отсутствию следа от кольца на загорелой руке и повадкам. Такие кобели женятся, только когда уже не могут бегать по бабам в прежних объемах, а предпочитают тихий домашний секс в перерывах между кормежкой. А этот, судя по виду, еще вполне мог.
Поблескивая маслинами глаз, он, склонившись к ее аккуратному ушку, что-то нашептывал полными капризными губами. Поглаживал ее по спине. Прижимался круглым животом, распиравшим цветастую рубаху. Из прорех едва удерживаемой пуговицами ткани перла жесткая черная растительность.
Есть женщины симптоматично несчастные в личной жизни, но данный случай — это просто клиника. Мало того, что муж тряпка и рыба снулая, теперь я уже в этом не сомневался, занятый вечно чем угодно, кроме своей красавицы-жены, так еще и потенциальный любовник… Желание легких, необременительных отношений, причем прямо в ближайшее время и в какой-нибудь интересной позе у него через всю его склизкую физиономию написано аршинными буквами. Ей-то наверняка нужно совсем не того. Ей хочется тепла и ласки, заботы и внимания. Чтобы тихо-спокойно жить с любимым человеком. Чтобы вместе и навсегда.
А вместо этого вместе, она получит «в место». Этот плейбой ее грамотно подпутает, уложит в постель и сделает все, что хочет. Раз, два, три. Потом она ему надоест, захочется новых побед и свершений. И внимание ослабеет, забота перестанет иметь место, ласка станет грубой и механической, идущей не от души, а от желания по-быстрому удовлетворить сиюминутные желания. И тепло тонкой струйкой утечет в небытие. Отношения, сначала  потихоньку, потом все быстрее, покатятся к завершению, я это видел как в телевизоре, и через некоторое время глаза ее погаснут, она вернется к осточертевшему быту и мужу, а на сердце образуется еще один шрам. Жаль.

                ***

Наверное, это мой крест. Наказание. Я мучаюсь и переживаю, но уже вторую неделю по рабочим дням упорно сажусь в последний вагон и из другого конца подсматриваю за ней и за ним. Язык уже не поворачивается назвать их парой. Они все так же ездят обнявшись, но он уже почти ничего не говорит, молча только периодически поверх ее головы оглядывает вагон — надо полагать, в поисках другой жертвы. В ее огромных глазах уже нет прежнего блеска, а лицо потеряло улыбку в дебрях раздумий. Во всех движениях скользит какая-то усталая обреченность. Дело явно идет к концу. Ну, и слава богу. Через недельку этот тип от нее отвянет, перестанет встречаться с ней на платформе, она немного отойдет, и тут уж в игру вступлю я. Жаль, конечно, что ей придется пережить этот разрыв, но я уж постараюсь, чтоб она его побыстрее забыла.
Э—э—э. Стоп. Кажется, все так просто не закончится. Этот невысокий бледный с редкими, неопределенного цвета волосами тип в каком-то затрапезном свитере, зарывшийся в газету неподалеку — я его уже не первый раз вижу. Вчера точно и позавчера. И может, даже раньше, сейчас не вспомню. Вроде ничего не делает, трясется себе по своим делам, крыса канцелярская. Однако не все так просто. Время от времени он кидает на парочку такие взгляды, будто сейчас заморозит. Пучит свои рыбьи глаза…
Рыбьи? Интересно, а не муж ли это, объевшийся груш? Очень, очень вероятно. Именно таким, по моим представлениям, он и должен быть. А мои представления — дело такое. Я чувствителен как сейсмограф. Правда, то, что чувствую, никак использовать не могу: то смелости не хватает, то  еще что… Впрочем, сейчас речь не обо мне.
Речь о тех голубках, которые вяло, без особого интереса друг к другу воркуют в другом конце вагона и абсолютно по сторонам не смотрят. Судя по лицу мужа, его этот роман совершенно не веселит. Вот ведь упырь: сначала довел женщину до того, что она стала искать утешения у эдакого плейбоя, а теперь переживает. Злится. Кипит своим рыбьим разумом и тоскует своей рыбьей душонкой. Это даже не рыба, это просто свинья на сене. И сам не съем и другим не дам.
А самое обидное в этом во всем, что функция их отношений уже явно перевалила экстремум и потихоньку скатывается на минимум. Еще чуть-чуть и… Но только муж этого не видит. А если и видит, то все равно не хватит у него житейской мудрости, чтобы сдержаться, выждать. Эх, был бы я на его месте, подождал бы, пока жена приползет обратно, как побитая собака, ни о чем не спрашивая, встретил бы теплом и лаской. Глядишь, она б и подумала, что, кроме мужа,  никому она не нужна, никто ее не любит, и осталась бы с ним на веки вечные, заботливо стирая носки и варя борщи. Но нет, не сообразит он. Закатит скандал. Выгонит из дому. А потом сам будет мучиться и ее изводить. Хотя, может, он именно этого и добивается, соберет компромат и с треском вышибет свою супругу из семейного гнезда. Может у него уже и другая на примете есть? Да нет, не похоже, этот мужчина из породы тех, кто сохраняет верность из принципиальных соображений. А в случае измены второй половины всячески гордится своей принципиальностью, корчит из себя невинную жертву. Пусть в этом он и прав, но менее мерзким от этого не становится. Тыкает ей этим при каждом удобном случае, а так же без оного. И не выгонит никуда, чтобы объект излития своего раздражения и обиды на мир не потерять. Не жизнь, а именины сердца.
Может, предупредить этих чудиков, что муж в курсе происходящего? Да нет, пускай сами разбираются, мне в этот любовный треугольник соваться не с руки.

                ***

Вот ведь настырный сукин сын, муж этот, а? Сколько он за ними — уже неделю катается, прячась за газеткой? Ну да, никак не меньше, по моим прикидкам, а еще неизвестно, сколько он это делал, пока я его не замечал. У парочки этой, как ни странно, еще не закончилось, хотя особой любви они друг к другу уже явно не испытывают. А зачем встречаются — непонятно.  Может, просто по привычке, а может, ни у кого не хватает смелости завести этот неприятный разговор. Ну ладно она, у нее крах иллюзий и душевная травма, видная невооруженным глазом, а мужик—то? Ему, скорее всего, просто отделаться от нее хочется, по возможности без соплей и истерик. Чтоб она сама его бросила. 
Я лично считаю, что если отношения дали трещину и, продолжая их, мучаются оба, лучше самому порвать все ниточки и развязать все узелки, отчалить восвояси. Не мучиться хотя бы кому-то одному. Правда, по жизни так не разу не получалось, и все-таки…
А вот муж-то, кажется, решил расставить все точки над «и». Ишь, набычился. Из-за газеты зыркает блестящим глазом, словно петух. Даже румянец в лице появился. Ох, сейчас что-то будет…
 И действительно. Глотнув воздуху, как ныряльщик перед затяжным нырком, втянув в плечи голову с жиденьким пробором, он ринулся по проходу к парочке, на ходу комкая газету в сильных, лопатообразных руках. Рванул, шакал, свою собственность отстаивать. Шаг, еще шаг. Дернулись чьи-то оттоптанные ноги. С грохотом, слышным даже за вагонным шумом, опрокинулась чья-то колесная тележка. И вот муж, как чертик из табакерки, появляется перед ошарашенными и растерянными горе-любовниками.
С места в карьер он начинает что-то говорить, обращаясь в основном к жене. Что - не слышно, но по ее лицу видно — что-то очень гадкое и мерзкое. Лицо его идет пятнами, изо рта брызжет слюна — зрелище, надо сказать, преотвратнейшее.  Женщина отшатывается как от удара и закрывается рукой. То ли  боится, что муж ее ударит, то ли закрывается от летящих капель. Плейбой, кажется, пытается его урезонить, бормочет что-то успокаивающее своими полными влажными губами. Скорее всего, старую банальную песню на мотив: «Мы же интеллигентные люди…»
Муж отмахивается от него, как от мухи. Потом перестает орать на жену и злобно, в упор, смотрит на «плейбоя». Его опущенные вниз руки неприятно сжимаются в кулаки и разжимаются. Потом снова сжимаются. Явно назревает рукоприкладство. Плейбой сникает и бочком, бочком старается отодвинуться от разъяренного мужа, спиной натыкается на стену. Поняв, что отступать дальше некуда, он прижимает локти к животу и поднимает руки раскрытыми ладонями вперед. Сдался. Вот герой! Как чужих жен уводить, так это запросто и с превеликим удовольствием, а как ответ держать, так лапы вверх. А весь вагон уже пялится, жаждет развлечения. И ведь если что, никто не вступится, не за плейбоя конечно, он-то симпатии не вызывает, а за женщину. Ее жалко. Как испуганный котенок, она сжалась в углу в комок, и только взгляд ее быстро, как будто она наблюдала за игрой в пинг-понг, перебегает с одного мужского лица на другое. Похоже, в ее глазах они оба стремительно теряли очки, если, конечно, еще есть что терять. 
Честно сказать, сейчас все мои симпатии на стороне мужа. Окажись я на его месте, так бы навешал подлецу. Да еще бы и покалечить слегка постарался, чтоб тот надолго запомнил.  Однако станция, а рукоприкладства так и не состоялось. Сказав на прощание плейбою еще что-то обидное, отчего тот сморщился как старый воздушный шарик, муж взял жену под локоть и вытащил ее платформу.
По идее, мне надо было бы выйти и, держась поодаль, посмотреть, чтоб он чего ей плохого не сделал. Ну и вмешаться при случае. Но, пока я раздумывал, двери закрылись, электричка тронулась и, извернувшись и приложив щеку к двери, я успел заметить, как он тащит ее к эскалатору.

                ***

Она появилась только на третий день. Стоит, как обычно, напротив того места, куда подъедет последняя дверь последнего вагона. Голова опущена, глаза какие-то затуманенные - валерьянки, что ли, опилась? - припухшие, в лице ни кровинки. Руки нервно теребят маленькую сумочку. Интересно, где была? В другое время в метро заходила, уезжала куда, или добрый муж запер ее дома и проводил воспитательные работы, припомнив все грехи — и настоящие, и мнимые, и еще не совершенные. Жалко ее. Нет, конечно, она сама виновата, никто не спорит. «Налево» ходить - дело вообще не очень… А уж для женщины — особенно. Но кто ж ее заставлял? Обстоятельства? Ерунда. Во всем, что с нами происходит, мы виноваты сами, процентов на девяносто. И лишь на десять виноваты те самые обстоятельства.  Можно было сдержаться и не гулять. Ну а если уж гулять, так надо было делать это так, чтобы не попадаться. Жизнь семейная не устраивает, так зачем было за такого типа замуж выходить? Жаль, что история не терпит сослагательных наклонений.
А все-таки интересно устроена человеческая психика. У человека несчастье и горе, а ты, вместо того, чтоб как-то его утешить, стараешься найти причины, доказать ему, что он сам виноват. Он это прекрасно и без тебя знает, и ему слушать это все совершенно не охота, чтоб душу не травить. А ты удержаться не можешь и не ткнуть ему пальцем лишний раз в больное место. И чем этот человек тебе ближе и симпатичнее, тем сильнее это желание. А родные так и вообще не считают, что в разборках между собой нужно сдерживаться. Такое друг другу говорят и делают, что чужого бы убил, а от родственника терпеть приходится.
Впрочем, сейчас не о том надо думать. Похоже, это мой шанс. Я сяду с ней в один вагон, доеду до ее станции и, выйдя - за шумом идущей электрички трудно объясняться, орать надо, а это не совсем то, - наконец-то с ней познакомлюсь. Просто расскажу все как есть. Что давно за ней наблюдаю, что она мне очень нравится, что я в последнее время думать ни о ком, кроме нее, больше не могу. Что боюсь за нее, скажу. Боюсь и переживаю. Потом-таки покорно склоню голову, вручив ей груз своих неразделенных чувств. Не на заинтересованности сыграть выйдет, так на жалости. Она добрая, она не сможет послать меня сразу. Тем более, ей сейчас почувствовать себя кому-то нужной ой как приятно будет. В собственных глазах утвердиться. А там уж…
А может, не ждать? Может, подойти прямо сейчас, пока электрички нет? Да, чего тянуть, прямо сейчас и…
Эй… Ты что? Ты куда?! Стой! Не надо!!!
Время замедляет свой ход. Люди на платформе движутся медленно, как мухи в меду. Голоса, как будто звучащие с замедленной пленки, гулко отдаются в голове. Лампочки на электронных часах гаснут, и через бесконечно долгое мгновение загораются вновь, символизируя наступление новой секунды. Из тоннеля медленно наползают светящиеся глаза электровоза.  И лишь она, как ни в чем не бывало, продолжает идти к краю платформы. Делает шаг, еще один. Нога ее повисает над краем. Еще один шаг - и будет поздно.
Надо броситься вперед, схватить ее за руку, дернуть на себя, влепить пощечину, обозвать дурой. Потом прижать ее лицо к своему плечу и чувствовать, как промокает моя застиранная джинса под потоком слез облечения. Как перестают вздрагивать ее плечи. Как ложится в мою руку ее горячая ладошка, и, ни слова не говоря, мы поднимаемся из душного, сырого подземелья метро к утреннему весеннему солнышку, зеленым листьям и пению птиц…
Надо - но все равно не успеть. Я даже не делаю попытки ее остановить, стою как каменный болван и смотрю, как ее хрупкая фигурка начинает неумолимое, необратимое  падение вперед. Ветер, гонимый электричкой, вырывается из тоннеля и задирает полы ее бежевого плаща. Прежде чем скрыться за краем платформы, она поворачивает голову, и я в последний раз вижу ее огромные серые глаза, в которых нет ни боли, ни обиды, ни сожаления. Только усталость. Невыносимо, до боли медленно, поезд, блеснув бескровным лицом  машиниста (как-то отстраненно подумалось, что зря она так, мужику теперь с этим жить.), кривящего рот в беззвучном крике и остервенело рвущего ручку тормоза, влетает на станцию. Все!
Еще не понимающая, что произошло, толпа пучится у места трагедии и прорывается криком. Я туда не пойду. Я не хочу видеть то, что совсем недавно было ЕЙ! Не хочу, чтобы это преследовало меня в ночных кошмарах. Мне хватит и того последнего, но отнюдь не прощального взгляда. Со всем этим светом она попрощалась значительно раньше.
Но почему? Зачем? Ведь можно было…Хотя, наверное, нет, по-другому было уже нельзя. Еще вчера, или три дня назад можно было, а теперь нет.
Только бы она не мучилась, только бы умерла сразу. Знать бы, кому помолиться, я бы помолился. Только бы не мучилась. У нее не было легкой жизни, так пускай хоть смерть будет легкой.